– О! – воскликнул Халев. – Я еще восторжествую над всеми, как это солнце восторжествовало над сумраком и мглой! Теперь я рад, что этот римлянин пощадил мою жизнь: настанет день, когда я отниму у него его жизнь и Мириам! – и юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направил свой путь к Иерусалиму.
   Во время пути он много думал и вступал в длинные беседы со всеми встречными, стараясь разузнать от них положение Дел в Иерусалиме. Прибыв же сюда, он разыскал дом бывшей своей покровительницы. Ее уже не было в живых, но сын ее принял его, обласкал и снабдил хорошим платьем и небольшою суммой денег, чтобы он мог подыскать себе какое-нибудь занятие. Однако, вместо того, чтобы заботиться о приискании себе дела, Халев, как только залечилась его рана, стал ходить ежедневно к дворцу Гессия Флора, римского прокуратора, и искал случая говорить с ним.
   Трижды он ожидал его напрасно по четыре, по пять часов, и в конце концов был прогоняем дворцовою стражей. Но это не смущало Халева, и на четвертый раз, когда он снова явился туда, Флор, заметивший его уже раньше, приказал своим приближенным спросить этого человека, чего он так терпеливо ожидает. Офицер возвратился с ответом, что этот еврей имеет просьбу к благородному Флору.
   – Так пусть он выскажет ее! – сказал управитель. – Я на то и сижу здесь, чтобы чинить суд и расправу по милости и именем Цезаря!
   Халев очутился перед Флором, одним из худших людей и худших правителей, каких когда-либо имела Иудея.
   – Чего ты хочешь от меня, еврей? – спросил прокуратор Халева.
   – Того, что, наверное, получу от тебя, благороднейший Флор, – справедливости! Ничего, как только справедливости!
   – Что ж, это можно получить за известную цену! – с усмешкой сказал правитель.
   – О цене не стоит толковать: я согласен заплатить надлежащую цену!
   – Если так, то расскажи свое дело!
   И Халев рассказал, как отец его был убит случайно во время бунта, и как некоторые евреи зилоты захватили все его наследие, поделив между собой, на том основании, что его отец был сторонником римлян. Таким образом он, Халев, единственный сын и наследник всех земель и капиталов, был оставлен нищим и воспитан из милости добрыми людьми, тогда как эти евреи или их наследники владеют всем его достоянием.
   Маленькие бегающие глазки Флора заискрились корыстолюбивой радостью.
   – Называй имена твоих обидчиков! – приказал он.
   Но Халев был не так прост: он предварительно настоял на формальном договоре относительно того, что достанется ему, законному наследнику, и что должно быть уступлено правителю. После долгих препирательств было, наконец, решено, что все земли и дворец в Тире, с прилежащими к нему складами и магазинами, а также половина доходов за истекшее время будут переданы ему, Халеву, все же недвижимое имущество его отца, находящееся в Иерусалиме, и другая половина доходов приходилась на долю правителя или, как выражался Флор, на долю Цезаря. В этом, как и но всем, Халев оказался предусмотрителен: «Дома, – думал он, – могут сгореть или быть разрушены во время какого-нибудь бунта, поместье же и земля всегда будут иметь свою цену». Потом условие было оформлено и подписано. Тогда только он назвал имена своих обидчиков и представил свои доказательства.
   Спустя неделю все поименованные им лица были уже заключены в тюрьму, а все имущество их отобрано. Потому ли, что Флор был рад такой непредвиденной наживе, или же потому, что он угадал в Халеве человека много обещающего в будущем и могущего со временем быть ему полезным, только на этот раз, вопреки своему обыкновению, римский прокуратор выполнил в точности свой договор.
   Таким образом случилось, что, спустя несколько месяцев после своего бегства из селения ессеев, бездомный и униженный сирота Халев стал богатым и влиятельным человеком. Солнце счастья взошло теперь и для него.

IX. БЕНОНИ

   По прошествии некоторого времени Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.
   Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и промолвил шепотом про себя:
   – Будет время, когда я там буду властвовать и повелевать после того, как римляне будут изгнаны из Иерусалима!
   Этот честолюбивый юноша не хотел уже довольствоваться своим богатством и положением, которое оно создало ему, теперь ему хотелось большего. Он направлялся в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилежащими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. Кроме того, у него была еще иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халев и желал повидать.
   На длинной каменной веранде, или портике одного из богатейших и великолепнейших дворцов Тира, в послеобеденное время возлежал на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после дневных трудов, прислушиваясь к однозвучному рокоту синих волн Средиземного моря. Дворец его стоял в той части города, что расположена на острове, а не на материке, где находились жилища большинства богатых сириан.
   Темные, полные жизни и энергии глаза старика, его красивый орлиный нос, длинные седые как лунь серебристые волосы и борода делали его положительно красавцем, несмотря на его далеко уже немолодые годы. Одет он был в богатое и роскошное платье, кроме того, так как время года было зимнее, и даже в Тире было довольно холодно, на нем был дорогой меховой плащ. Самый дворец был достоин своего владельца: весь он был построен из чистого мрамора и убран великолепно и изысканно. Драгоценная мебель, лучшие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали этот дом настоящим музеем.
   Покончив со счетами и приемом товара с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони прилег отдохнуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:
   – О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже и во сне, стоит предо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня, это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь со стороны в сторону, громко застонал.
   Вдруг он снова вскочил и принялся ходить большими шагами взад и вперед по портику.
   – Нет! То не был грех! – бормотал он. – А только справедливость! Я принес ее в жертву Иегове, как некогда отец наш Авраам готов был принести в жертву Исаака. Но я чувствую, что проклятие этого Лже-Пророка тяготеет надо мной, и все по вине Демаса, этого ублюдка, который вкрался в мой дом, вкрался в душу моей голубки, а я позволил ей взять его себе в мужья. Я ли виноват, если меч, который должен был пасть только на его голову, сразил их обоих! – И измученный, изнеможенный старик упал на шелковые подушки своего ложа.
   В этот момент в нескольких шагах от него появился араб-привратник в богатой одежде, вооруженный громадным мечом. Убедившись, что господин его не спит, он молча сделал низкий, почтительный салам note 2.
   – Что такое? – коротко спросил Бенони.
   – Господин, там внизу ожидает молодой господин, по имени Халев, сын Гиллиэля, и желает говорить с тобою!
   – Халев, которому римский правитель… – и при этом старик плюнул на пол, – возвратил его собственность. Да, я слышал уже о нем. Проводи его сюда!
   Араб снова отвесил поклон и удалился, а спустя немного времени, ввел благородного вида юношу в богатой одежде. Бенони приветствовал его поклоном и просил садиться. Халев, в свою очередь, отдал ему низкий поклон, коснувшись рукою лба, по восточному обычаю. При этом хозяин заметил, что у гостя на руке не доставало пальца.
   – Я готов служить тебе, господин! – произнес старик сдержанно вежливо.
   – Я – твой раб, господин, и готов повиноваться тебе! – ответил Халев. – Мне говорили, что ты знавал моего отца, и я при первом случае явился к тебе – засвидетельствовать свое почтение. Отец мой был Гиллиэль, погибший много лет тому назад в Иерусалиме, о чем ты, вероятно, слышал!
   – Да, – сказал Бенони, – я знал Гиллиэля. Это был умный человек, но попавшийся, в конце концов, в ловушку, и я по тебе вижу, что ты его сын!
   – Я рад тому, что ты говоришь, господин! – отозвался Халев, хотя по тону хозяина понял, что между ним и его покойным отцом не было большой дружбы, тем не менее, он продолжал. – Имущество мое, как ты, господин, тоже, верно, знаешь, было отнято у меня, но теперь отчасти возвращено мне!
   – Гессием Флором, римским прокуратором, не так ли, который по этому случаю заключил многих, совершенно ни в чем не повинных евреев в тюрьму?!
   – Неужели?! Вот именно относительно этого Флора я и пришел спросить твоего мудрого совета, господин. Он удержал в свою пользу добрую половину моей собственности. Неужели нет такого закона, который бы принудил его возвратить мне все, что мне принадлежит по праву? Не можешь ли ты, господин, который так силен и влиятелен среди нашего народа, помочь мне в этом?
   – Нет, – сказал Бенони, – ты должен почитать себя счастливым, что Флор оставил себе только половину твоего достояния, а не все: права же имеют только римские граждане, а евреи имеют только то, что сумеют добыть сами. Относительно же меня ты тоже ошибаешься: я не силен и не влиятелен, я – просто старый, скромный купец, не имеющий ни в чем никакого авторитета!
   – Как видно, теперь настали тяжелые времена для нас, евреев! – заметил Халев после некоторого молчания. – Что же делать, попробую быть доволен тем, что имею, и постараюсь простить моим врагам!
   – Лучше попробуй быть довольным и постарайся уничтожить своих врагов! – поправил его Бенони. – Ты был голоден и наг, а теперь богат, за это ты должен благодарить Бога!
   Наступило молчание.
   – Что же, ты намерен, господин, поселиться здесь в доме Хезрона, т. е. в твоем доме?
   – На время, может быть, пока не подыщу подходящего нанимателя, я не привык к городам, так как вырос в пустыне среди ессеев близ Иерихона, хотя сам не ессей, их учение ненавистно мне!
   – Почему же? Они не дурные люди. Ты, может быть, знал среди них брата моей покойной жены Итиэля? Добродушнейший старец!
   – Да, конечно, я хорошо знаю его, а также его внучатую племянницу, госпожу Мириам!
   Бенони чуть не подскочил при последних словах своего собеседника.
   – Прости меня, но я не понимаю, как может эта девушка, о которой ты говоришь, быть ему племянницей, когда я знаю, что у него другой родни, кроме покойной жены моей, не было!
   – Этого я не знаю, – небрежно отозвался Халев, – знаю только, что лет 19 или 20 тому назад эта девушка была принесена в селение ессеев еще грудным младенцем ливийской рабыней, по имени Нехушта, которая рассказала, что мать девочки, потерпев крушение на пути в Александрию, родила младенца на разбитом судне и умерла в родах, завещав отнести ребенка к старику Итиэлю, чтобы тот вырастил и воспитал ее!
   – Так, значит, эта госпожа Мириам последовательница учения ессеев? – спросил Бенони.
   – Нет, она – христианка, так как того желала ее покойная мать, которая сама принадлежала к этой секте!
   Старик не выдержал, поднялся со своего ложа и принялся ходить взад и вперед по портику.
   – Ну, а какова эта госпожа Мириам? – продолжал расспрашивать старый Бенони.
   – О, она – прекраснее всех девушек Иудеи, хотя несколько миниатюрна и худощава, кроме того, она мила, кротка, приветлива и образованна, как ни одна женщина!
   – Это весьма восторженные похвалы! – заметил старик.
   – Быть может, я несколько пристрастен к ней, но мы росли вместе, и я надеюсь, что когда-нибудь она станет моей женой!
   – Ты разве обручен с нею, господин? – осведомился Бенони.
   – Нет, мы еще не обручены друг с другом, – сказал Халев несколько смущенно, – но я не смею злоупотреблять твоею любезностью и отнимать твое драгоценное время, господин, рассказами о своих сердечных делах! Позволь мне просить тебя ко мне завтра на ужин и, если ты почтишь меня своим посещением, то слуга твой будет тебе за это много признателен!
   – Я буду у тебя на ужине, господин, – проговорил Бенони, – так как хотел бы знать, что теперь делается в Иерусалиме, откуда ты только что прибыл, если не ошибаюсь. А ты, как вижу, из числа тех людей, которые умеют держать глаза и уши всегда широко раскрытыми!
   – Я стараюсь и видеть, и слышать! – скромно ответил Халев. – Но еще так неопытен и несведущ, что сильно нуждаюсь в мудром руководителе, каким мог бы быть ты, господин, если бы ты только пожелал. А пока прощай, господин, буду ожидать тебя завтра!
   Бенони проводил глазами своего посетителя и затем снова стал ходить взад и вперед, размышляя:
   – Не доверяю я этому Халеву, но он теперь богат и юноша способный. Быть может, он сумеет быть полезен нашему делу… Но кто же эта госпожа Мириам?.. Неужели дочь Рахили?! Конечно, это весьма возможно… Она не велела отвезти ребенка ко мне, желая, чтобы он был воспитан в ее проклятой вере!.. Хороша, образованна… говорил он, но христианка! Как видно, проклятие родителей падает на голову детей!.. Ну, что тебе еще? Разве ты не видишь, что я желаю быть один?! – грозно прикрикнул старик на вновь появившегося араба-привратника.
   – Прости меня, господин, но римский воин Марк желает говорить с тобой, он говорил, что нынче перед ночью готовится отплыть в Рим!
   – Ну, ну, впусти его… – проворчал Бенони. – Быть может, он явился уплатить мне свой долг!
   Под портиком послышались звучные, мерные, уверенные шаги, и молодой римский центурион подошел к Бенони.
   – Привет тебе, Бенони! – произнес он со своей обычной приятной улыбкой. – Как видишь, вопреки твоим опасениям, я еще жив, и твои деньги не пропали!
   – Очень рад это слышать!
   – Но я явился к тебе сделать новый заем!
   Бенони отрицательно покачал головой.
   – На этот раз я могу тебе представить, друг Бенони, самые лучшие гарантии! – и Марк вручил старому еврею послание своего дяди Кая и рескрипт цезаря Нерона.
   – Что же, рад за тебя, благородный Марк, и верю, что тебя ожидает самая блестящая будущность! Но все ж Италия далеко отсюда, и все твои надежды – плохая порука мне за целость моих денег!
   – Неужели ты думаешь, старик, что я тебя обману?
   – Нет, господин, но всякие случайности возможны!
   – Ну, в таком случае, покончим с этим делом! У меня есть до тебя более важное дело, чем эти презренные деньги!
   – Что же это такое? – осведомился Бенони.
   – Вот что, когда я был командирован на следствие к ессеям на берегах Иордана, то близко познакомился там с этими людьми и, можно сказать, даже подружился с одним из них. Это – славные люди, которые какими-то путями читают будущее, и вот они предсказывают, что в Иерусалиме будут великие волнения, смуты, голод, чума и мор по всей вашей стране!
   – О, это старая история! – произнес Бенони. – Это пророчества проклятых назореев!
   – Не зови их проклятыми, друг Бенони, – заметил Марк, – тебе менее, чем кому-либо, пристало так называть христиан. Возможно, что принесенные мною вести не верны. Но то же говорят и пророчества ессеев, да и я, со своей стороны, наблюдая близко знамения времени, готов верить, что и те, и другие не ошибаются. Итак, тот старец, с которым я подружился, говорил мне, что в Иудее будет великое восстание против римского владычества, и что большинство евреев, которые примут участие в этом восстании, погибнут, в том числе и ты, друг Бенони. Поэтому, так как ты выручал меня и делил со мной свой хлеб-соль, я, хотя и природный римлянин, заехал сюда в Тир предупредить тебя, чтобы ты держался в стороне ото всех этих восстаний и возмущений!
   Старик молча слушал своего гостя и, когда тот кончил, отвечал спокойно и наставительно:
   – Все, что ты говоришь, быть может, правда, но если мое имя написано на скрижалях смерти, то мне не избежать разящего меча Господня. К тому же, я стар и, право, лучше умереть, сражаясь с врагами дорогого отечества, чем хилым старцем на постели. С этим, вероятно, согласишься и ты! Но вот что странно, – прибавил Бенони, немного помолчав, – ты говорил сейчас о пророчествах ессеев, а перед тобой у меня был гость, который вырос среди ессеев, хотя сам не ессей. Он говорил мне, что в их селении живет красавица девушка, которую в стране зовут царицей ессеев. Правда это?
   – Да, правда, я сам видел ее, и на мой взгляд она прекраснее и образованнее всех женщин, каких я когда-либо знал.
   Кроме того, она такой скульптор, с которым могут сравниться только величайшие мастера нашего времени! Если ты пожелаешь последовать за мной на корабль, я открою ящик и покажу тебе ее работу, большой мраморный бюст, который она сделала с меня. Но прежде скажи мне, не заметил ли ты отсутствие одного пальца на правой руке твоего посетителя?
   – Да, заметил!
   – Его зовут Халев! Я сам отсек ему этот палец в честном бою, конечно. Это молодой негодяй, готовый на убийство и на всякое зло, но ловкий и способный. Я раскаиваюсь, что пощадил тогда его жизнь!
   – А-а, – сказал Бенони, – как видно, я еще не утратил способности различать людей. Так, именно такого рода впечатление произвел и на меня этот юноша, но что же тебе известно об этой девушке, которою этот самый Халев сумел заинтересовать меня?
   – Мне о ней многое известно, так как в некотором роде я помолвлен с ней!
   – Как? Неужели и ты? То же самое говорил мне Халев!
   – Он лжет! – воскликнул Марк, вскочив со своего ложа. – Она отвергла его, это мне хорошо известно через Нехушту, кроме того, я имею еще другие доказательства!
   – То. есть, иначе говоря, она дала тебе свое согласие быть твоей женой, благородный Марк?
   – Нет, друг Бенони, не совсем так, – грустно возразил молодой центурион, – но я знаю, что она любит меня, и если бы я был христианином, то была бы вскоре моей женой!
   – Вот как! Но Халев как будто сомневался в любви ее к тебе, господин!
   – Он лжет! – воскликнул с негодованием римлянин. – Да, и я говорю тебе, друг Бенони, остерегайся его, не доверяй ему.
   – Мне-то чего же его остерегаться? – спросил старик.
   – Я говорю это потому, что госпожа Мириам, которую я люблю, и которая любит меня, твоя родная внучка, Бенони, и наследница всего твоего состояния. Я говорю тебе это, так как все равно Халев сказал бы тебе, если не сказал уже раньше меня!
   Старик на мгновение закрыл лицо руками и, когда он, немного погодя, отнял руки, лицо его было взволнованно, хотя говорил он совершенно спокойно.
   – Я так и думал, а теперь уверен! Но прошу заметить, благородный Марк, что если кровь этой девушки – моя кровь, то мое состояние есть моя собственность и принадлежит мне по праву!
   – Без сомнения, и делай ты с ним, что тебе угодно, оставляй его, кому вздумаешь! Мне же нужна только сама Мириам, хотя бы в одной рубашке, денег мне совсем не нужно!
   – Ну, а Халев, полагаю, желал бы получить и ее, и мои деньги, как человек предусмотрительный. И почему бы мне не отдать ему и то, и другое? Он – еврей хорошего и знатного происхождения и, как мне кажется, пойдет далеко!
   – А я римлянин более знатного рода, чем его род, и пойду еще дальше, чем он!
   – Да, ты – римлянин, а я дед этой девушки, еврей, который не любит римлян!
   – Но Мириам не еврейка и не римлянка, а христианка, воспитанная не вами, а ессеями! И она любит меня, хотя и не соглашается быть моей женой потому, что я не христианин!
   Бенони пожал плечами.
   – Да, все это такая сложная задача, над которой мне надо будет хорошенько подумать и затем уже решить!
   – Не тебе, Бенони, это решать и не Халеву, а только ей самой! – воскликнул Марк, и глаза его сверкнули угрозой. – Понимаешь?
   – Вижу, что ты как будто угрожаешь мне!
   – Да, и в известном случае сумею привести свои угрозы в исполнение. Мириам достигла теперь своего совершеннолетия и должна покинуть селение ессеев. Вероятно, ты пожелаешь взять ее к себе, на что, конечно, имеешь право. Но смотри, как ты, друг, будешь обращаться с нею! Если она пожелает по своей доброй воле стать женою Халева, пусть будет ему женой, но если ты принудишь ее к тому или попустишь его принудить ее, то клянусь твоим Богом, моими богами и ее Богом, я вернусь и так отомщу и ему, и тебе, Бенони, и всему твоему народу, что об этом будут помнить сыны, внуки и правнуки ваши. Веришь ты мне?
   Бенони смотрел на молодого римлянина, стоявшего перед ним во всей красе своей силы и молодости, с глазами, искрившимися благородным гневом, открытым и честным, и невольно отступил на шаг, но не от страха, а от удивления: он никогда не думал, чтобы этот пустой, как ему казалось, и легкомысленный римлянин мог иметь такую стойкость намерений, такую нравственную мощь. Теперь он впервые понял, что это – истинный сын того грозного народа, который покорил себе половину вселенной.
   – Я верю, что сам ты веришь теперь своим словам, но останешься ли тверд в своих намерениях после того, как прибудешь в Рим, где немало женщин, столь же прекрасных и образованных, как эта воспитанница ессеев, – это другое дело!
   – Это дело касается только меня!
   – Совершенно верно, а затем, что ты имеешь еще прибавить к тем требованиям, которые возложил на смиренного слугу твоего и заимодавца, купца Бенони?
   – Еще вот что: во-первых, скажу тебе, что когда я уйду отсюда, ты уже не будешь более моим заимодавцем, а я твоим должником, я привез с собой достаточно денег, чтобы уплатить тебе всю сумму с надлежащими процентами, а речь о новом займе я повел только для того, чтобы перейти к разговору о Мириам. Затем, говорю тебе еще вот что: Мириам – христианка, и ты не посягай на ее веру, я сам не христианин, но требую, чтобы ты не притеснял ее веры, не насиловал ее убеждений. Я знаю, что отца ее и мать ты предал на страшную и позорную смерть в амфитеатре, и потому говорю тебе: посмей только поднять против нее палец, и сам будешь растерзан львами в римском амфитеатре. За это я тебе ручаюсь. Хотя меня не будет здесь, но я все буду знать; у меня тут остаются друзья и соглядатаи. Кроме того, я сам вернусь вскоре. А теперь я спрашиваю тебя, Бенони, согласен литы дать мне торжественную клятву, именем того Бога, которому ты служишь и которому поклоняешься, что ты исполнишь мои требования?
   – Нет, римлянин, я не согласен! – воскликнул Бенони, вскочив на ноги с лицом, пылающим гневом. – Кто ты такой, что смеешь диктовать мне, в моем собственном доме, предписания, как мне действовать и поступать с моей собственной внучкой? Уплати мне, что следует, и не затемняй собой более света, входящего в мою дверь!
   – А-а… – проговорил Марк, – как видно, тебе время пуститься в путь, Бенони, люди, бывавшие в чужих странах, всегда становятся более терпимыми к другим и более свободомыслящими! Вот прочти эту бумагу! – И он выложил на стол перед стариком какой-то документ.
   Бенони взял пергамент и прочел:
   «Марку, сыну Эмилия, привет! Сим повелеваем тебе, если ты найдешь нужным, по своему усмотрению, схватить еврея, купца Бенони, пребывающего в Тире, и препроводить его, в качестве пленника, в Рим для суда перед Римским Трибуналом в обвинениях, взводимых на него, как участника и тайного заговорщика, мечтающего свергнуть владычество всемогущего римского Кесаря в подвластной ему провинции иудейской».
   (Далее следовала подпись): Гессий Флор, Прокуратор.
   Беони так и обмер со страха, но в следующий за тем момент он схватил со стола бумагу и изорвал ее в клочки.
   – Ну, римлянин, где теперь твое полномочие? – воскликнул он.
   – В кармане! – спокойно ответил Марк. – Это была только копия. Не зови своих слуг, не трудись. Видишь этот серебряный свисток? Стоит мне поднести его к губам – и те 50 человек воинов, что стоят у ворот твоего дома, ворвутся сюда!
   – Не делай этого, я готов дать тебе ту клятву, которую ты от меня требуешь, хотя, право, она бесполезна. Почему бы мне принуждать внучку к замужеству или причинять ей какое-либо зло вследствие ее веры и убеждений?
   – Почему? Потому, что ты – еврей и фанатик и ненавидишь меня, как и всех римлян! Потому говорю тебе, клянись!
   Старик поднял руку и произнес требуемую от него клятву.
   – Этого не довольно, – сказал Марк, – теперь напиши мне все это собственной рукой и подпишись полным именем!
   Не возразив ни слова, Бенони подошел к столу и написал все, чего хотел Марк, который подписался вслед за ним в качестве свидетеля.
   – А теперь, Бенони, выслушай меня: мне предоставляется, как ты сам видел, отвезти тебя в Рим и поставить перед судом.
   Но я могу сказать, что не нашел достаточных причин. Тем не менее, помни, что эта бумага у меня в руках, и что она во всякое время не теряет своей силы! Помни также, что за тобой неотступно следят, и потому, если ты желаешь, чтобы пророчество ессеев не сбылось над тобой, откажись от участия во всякого рода заговорах и возмущениях. Это мой тебе добрый совет.
   Теперь прикажи призвать сюда моего слугу, который ждет в сенях с мешком золота, и возьми все, что ты должен получить с меня, а затем прощай! Где и когда мы с тобой снова встретимся, этого я не знаю, но будь уверен, что мы еще встретимся с тобой!