Страница:
– Мама, только не позволяй ей сорваться! – Кит не выдержал и, бросив свою удочку, пустился бежать к месту действия. – Держи ее! Держи!
– Не беспокойся, – часто дыша, заверила Филиппа. – Похоже, я осилю эту битву с Левиафаном [17]. Я уже вижу ее! Боже мой, да это настоящее чудовище!
Она засмеялась, и форель рванулась изо всех сил, так что Филиппа, от восторга потерявшая бдительность, чуть было не упустила ее.
– Корт, я не справлюсь с ней в одиночку!
– Продолжай сматывать леску и крепче держи удилище, – он отошел взять большой сачок. – Когда она будет у самого берега, я сделаю остальное.
Наконец бешено бьющаяся форель выпрыгнула из воды у самого берега. Корт вошел в воду и ловко поймал рыбину в сачок.
– Ура-а-а! – закричал Кит, исполняя вокруг матери что-то вроде языческого танца. – Ура! Мама поймала Левиафана, мама поймала Левиафана!
– Ив самом деле! – вторила ему Филиппа, сжимая ладонями пламенеющие щеки. – Боже мой. Боже мой! Вы только посмотрите, какая громадина!
Корт двумя руками достал добычу из сачка, прикинул на вес и одобрительно улыбнулся.
– В ней не меньше десяти фунтов. С этого момента он превратился в настоящего инструктора по рыбной ловле, забыв о собственной удочке: наживлял крючки, забрасывал удочки, принимал в сачок подводимую к берегу форель и складывал ее в корзину. Кит и Филиппа так увлеклись, что, казалось, ничего не видели вокруг, и каждую очередную добычу сопровождали криками восторга. Они так шумели, что чуть не распугали всю рыбу.
Только утомившись от возгласов и приплясываний, оба рыбака успокоились и занялись громадной корзиной с припасами. Вскоре пряный запах травы смешался с ароматом мясного пирога и тарталеток с малиной. После обеда Корт, сытый и приятно утомленный, распростерся на спине и заложил руки за голову, глядя в небо сквозь колышущиеся ветви ивы. Кит, подражавший ему буквально во всем, не замедлил сделать то же самое.
Филиппа там временем собрала недоеденную еду в корзину, стараясь не обращать внимания на Уорбека. Утром он держался настороженно, и в каждом его слове ей слышалась издевка, теперь это был другой человек. Прежний. Филиппа вспыхнула. Та гигантская рыбина, ее первая добыча… она едва не упустила ее… и объятия, до боли знакомые и желанные. Ей отчаянно захотелось положить голову на его плечо и замереть так хотя бы на несколько мгновений.
Филиппа робко бросила взгляд из-под ресниц и оцепенела. Отец и сын лежали в одной и той же позе, похожие как две капли воды! Она и предположить не могла, что они так быстро подружатся. Кит будто чувствует кровное родство со своим опекуном и тянется к нему всей душой.
– А ведь и правда, рыбалка – это большое удовольствие, – произнес мальчик, как бы откликаясь на ее мысли.
– Я же говорил, – сказал Уорбек. Кит повернулся на бок, оперся на локоть и несколько минут внимательно смотрел на своего нового друга.
– Знаете, signore, я рад, что именно вы стали моим опекуном.
– Правда? – мягко спросил Уорбек, повернул голову на импровизированной подушке из скрещенных рук и, в свою очередь, оглядел мальчика. – А я рад, что стал именно твоим опекуном.
Еще несколько минут миновало. Отец и сын продолжали смотреть друг на друга, пока Кит вдруг не заметил, ни с того ни с сего, своим обычным доверчивым и простодушным тоном:
– Signore, у вас глаза точно такого же цвета, как и у меня.
Все тело Уорбека странно напряглось и окаменело, потом так же быстро расслабилось. Филиппа сделала вид, что любуется видом, а сама с замиранием сердца наблюдала за отцом и сыном.
– Ты находишь? – спросил Уорбек осторожно.
– Угу, – кивнул мальчик немного виновато. – Видите ли, signore, я еще ни разу не встречал таких же глаз, как у меня… то есть до того, как познакомился с вами. В Венеции глаза у всех карие, у бабушки – светло-зеленые, а у мамы – фиолетовые. Я хотел спросить… вам нравится, что у вас глаза серые?
– Я… кхм, кхм… по правде сказать, я никогда не задумывался об этом. У моего отца и брата были точно такие же, так что, наверное, я привык. Ты заметил, что у леди Августы, моей бабушки, они тоже серые и очень ясные? – Уорбек помолчал, потом продолжал: – А почему ты спросил? Тебе не нравятся серые глаза?
– Это как-то непривычно, – ответил мальчик смущенно. – В Венеции мне не очень-то нравилось отличаться от всех остальных… но теперь мне больше не кажется, что глаза у меня некрасивые.
– Не говори так, милый! – воскликнула Филиппа, и сердце ее сжалось при мысли о тайных муках сына. – Боже мой, Кит, да у тебя самые прекрасные глаза на свете!
Уорбек сел одним рывком, и она слишком поздно сообразила, что, стремясь утешить сына, отчасти выдала свои чувства к бывшему мужу. Несколько бесконечных секунд на его лице оставалось выражение безмерного удивления, потом хищные черты сложились в обычную маску безразличия. Он снова опустился на спину и заложил руки за голову.
Ничего не замечая, Кит с доверчивой бесцеремонностью перелез через него, поднялся и подошел к Филиппе.
– Нет, мамочка, это у тебя самые прекрасные глаза на свете!
– Советую повторять это почаще, а не то я перестану на ночь рассказывать тебе сказки. – И Филиппа легонько пощекотала его.
– Signore, signore! На помощь! Она защекочет меня до смерти!
Не медля ни секунды, Уорбек подхватил его и поднял над головой.
– Лучшая защита – это нападение, Кит.
– В атаку! – завопил мальчик во всю силу легких. – – Давайте вместе ее защекочем!
– Попробуйте сначала поймать меня! – воскликнула Филиппа, пускаясь наутек по лужайке, поросшей густой травой и цветами.
Она неслась к ближайшей рощице, едва касаясь земли, словно легкий мотылек, а следом с Китом на плечах ковылял Уорбек, тяжело опираясь на трость. У огромного старого дуба она остановилась, чтобы перевести дыхание. Погоня приблизилась.
– Никудышные из вас следопыты, – Филиппа выскочила из-за дуба и, ловко уклонившись, побежала назад.
– Щекотать, щекотать ее! – кричал Кит. Филиппа добежала до пледа и уселась на него.
– Ну уж, нет! Раз уж вы меня не поймали, никакой щекотки быть не может. Этот плед – моя суверенная территория… нет, мой волшебный замок. Кто посмеет дотронуться до меня, будет обращен в жабу.
– Вот так всегда, – сообщил Кит, надувая губы. – Это потому, что в детстве она была девчонкой, а девчонки каждый раз мошенничают во время игры.
Уорбек молча, с улыбкой снял его с плеч и посадил рядом с матерью.
– Ошибаешься, милый, все потому, что я ведьма, – сказала Филиппа и демонически расхохоталась. – Я ловлю маленьких детей и ем их! – Заметив, что Уорбек тоже сел, она шепнула на ухо сыну: – А почему обязательно надо щекотать меня? Почему не герцога?
Кит с торжествующим криком бросился щекотать его.
– Сдавайтесь, а то защекочу до смерти! Филиппа присоединилась к свалке бездумно и с готовностью. Но уже через пару секунд Уорбек прижал своих мучителей к могучей груди.
– Сдаюсь, сдаюсь! – повторял мальчик, с пыхтеньем стараясь вывернуться из живого кольца рук.
– Тогда я тоже сдаюсь, – пролепетала Филиппа.
– То-то же, – сказал Корт назидательно. – Противника надо выбирать по силам.
Он видел совсем близко яркие губы Филиппы и с трудом подавил желание впиться в этот прекрасный рот. Искушение было почти непреодолимым, и он поддался бы ему, не будь рядом Кита. Боль утраты пронзила его. Почему она оставила его?
Корт почувствовал себя, как никогда, ограбленным, лишенным того, что принадлежало ему по праву, и это вызвало в душе такую горечь, что он разжал руки и сел.
– Пора домой, – спокойно сказал он. – Видите, солнце уже клонится к закату. Мы доберемся до Сэндхерст-Холла затемно, так что торопитесь.
Коляска катилась по знакомой с детства дороге. Кит уснул, свернувшись на удобном кожаном сиденье и положив голову на колени матери. Филиппа поначалу боролась с дремотой, но теперь тоже крепко спала.
Над головой раскинулось ночное небо с мириадами звезд, похожих на драгоценные камни, рассыпавшиеся по черному бархату. Корт отыскал Большую и Малую Медведицы и невольно задумался о бесконечности Вселенной. По сравнению с вечностью казались незначительными все обиды, сомнения и страхи. Выход можно найти из любой ситуации, пока продолжается жизнь, решил он.
Корт мысленно составил список аксиом, из которых предстояло сделать вывод.
Во-первых, он желает Филиппу, желает не менее пылко, чем в самом начале знакомства. Было что-то извращенно-сладостное в том, чтобы безоговорочно признать это, пусть даже перед самим собой.
Во-вторых, Сэндхерст сошел со сцены. Как бы сильно ни любила его Филиппа, он умер и похоронен, а значит, не стоит больше на пути. Не сразу, но со временем воспоминания о его сладкоголосом пении изгладятся из ее памяти. Конечно, простить неверную жену трудно, но такое случается сплошь и рядом, и ему не грозит участь стать всеобщим посмешищем.
В-третьих, ясно как день, что им троим самое место друг подле друга. Что мешает им быть вместе? Только его уязвленное самолюбие, но если речь идет о воссоединении семьи, он проглотит столько этой горькой приправы, сколько потребуется. Очевидно, у Филиппы слишком живое воображение и слишком горячая кровь, и, как чистокровную кобылку, ее нужно держать стреноженной. Теперь он знает, как легко вскружить ей голову, и будет за ней присматривать. Он стал старше, мудрее и легко справится с ней.
Корта не беспокоило, что о его скорой свадьбе уже объявлено в газетах. Он был уверен: как только Клер Броунлоу поймет, что он не хочет жениться на ней, она сама разорвет помолвку. Конечно, предстоящее объяснения будет неприятным, но такова уж участь джентльмена: его слово свято, и только леди может освободить от него. Но чего ради Клер чинить ему препятствия? Их связала не страсть, а простой расчет, и потому единственный поцелуй, которым они обменялись, был невинным прикосновением губ во время помолвки в присутствии родителей невесты. Впервые за последние шесть лет Корт чувствовал надежду на счастливое будущее. Завтра, говорил он себе, завтра.
Глава 10
– Не беспокойся, – часто дыша, заверила Филиппа. – Похоже, я осилю эту битву с Левиафаном [17]. Я уже вижу ее! Боже мой, да это настоящее чудовище!
Она засмеялась, и форель рванулась изо всех сил, так что Филиппа, от восторга потерявшая бдительность, чуть было не упустила ее.
– Корт, я не справлюсь с ней в одиночку!
– Продолжай сматывать леску и крепче держи удилище, – он отошел взять большой сачок. – Когда она будет у самого берега, я сделаю остальное.
Наконец бешено бьющаяся форель выпрыгнула из воды у самого берега. Корт вошел в воду и ловко поймал рыбину в сачок.
– Ура-а-а! – закричал Кит, исполняя вокруг матери что-то вроде языческого танца. – Ура! Мама поймала Левиафана, мама поймала Левиафана!
– Ив самом деле! – вторила ему Филиппа, сжимая ладонями пламенеющие щеки. – Боже мой. Боже мой! Вы только посмотрите, какая громадина!
Корт двумя руками достал добычу из сачка, прикинул на вес и одобрительно улыбнулся.
– В ней не меньше десяти фунтов. С этого момента он превратился в настоящего инструктора по рыбной ловле, забыв о собственной удочке: наживлял крючки, забрасывал удочки, принимал в сачок подводимую к берегу форель и складывал ее в корзину. Кит и Филиппа так увлеклись, что, казалось, ничего не видели вокруг, и каждую очередную добычу сопровождали криками восторга. Они так шумели, что чуть не распугали всю рыбу.
Только утомившись от возгласов и приплясываний, оба рыбака успокоились и занялись громадной корзиной с припасами. Вскоре пряный запах травы смешался с ароматом мясного пирога и тарталеток с малиной. После обеда Корт, сытый и приятно утомленный, распростерся на спине и заложил руки за голову, глядя в небо сквозь колышущиеся ветви ивы. Кит, подражавший ему буквально во всем, не замедлил сделать то же самое.
Филиппа там временем собрала недоеденную еду в корзину, стараясь не обращать внимания на Уорбека. Утром он держался настороженно, и в каждом его слове ей слышалась издевка, теперь это был другой человек. Прежний. Филиппа вспыхнула. Та гигантская рыбина, ее первая добыча… она едва не упустила ее… и объятия, до боли знакомые и желанные. Ей отчаянно захотелось положить голову на его плечо и замереть так хотя бы на несколько мгновений.
Филиппа робко бросила взгляд из-под ресниц и оцепенела. Отец и сын лежали в одной и той же позе, похожие как две капли воды! Она и предположить не могла, что они так быстро подружатся. Кит будто чувствует кровное родство со своим опекуном и тянется к нему всей душой.
– А ведь и правда, рыбалка – это большое удовольствие, – произнес мальчик, как бы откликаясь на ее мысли.
– Я же говорил, – сказал Уорбек. Кит повернулся на бок, оперся на локоть и несколько минут внимательно смотрел на своего нового друга.
– Знаете, signore, я рад, что именно вы стали моим опекуном.
– Правда? – мягко спросил Уорбек, повернул голову на импровизированной подушке из скрещенных рук и, в свою очередь, оглядел мальчика. – А я рад, что стал именно твоим опекуном.
Еще несколько минут миновало. Отец и сын продолжали смотреть друг на друга, пока Кит вдруг не заметил, ни с того ни с сего, своим обычным доверчивым и простодушным тоном:
– Signore, у вас глаза точно такого же цвета, как и у меня.
Все тело Уорбека странно напряглось и окаменело, потом так же быстро расслабилось. Филиппа сделала вид, что любуется видом, а сама с замиранием сердца наблюдала за отцом и сыном.
– Ты находишь? – спросил Уорбек осторожно.
– Угу, – кивнул мальчик немного виновато. – Видите ли, signore, я еще ни разу не встречал таких же глаз, как у меня… то есть до того, как познакомился с вами. В Венеции глаза у всех карие, у бабушки – светло-зеленые, а у мамы – фиолетовые. Я хотел спросить… вам нравится, что у вас глаза серые?
– Я… кхм, кхм… по правде сказать, я никогда не задумывался об этом. У моего отца и брата были точно такие же, так что, наверное, я привык. Ты заметил, что у леди Августы, моей бабушки, они тоже серые и очень ясные? – Уорбек помолчал, потом продолжал: – А почему ты спросил? Тебе не нравятся серые глаза?
– Это как-то непривычно, – ответил мальчик смущенно. – В Венеции мне не очень-то нравилось отличаться от всех остальных… но теперь мне больше не кажется, что глаза у меня некрасивые.
– Не говори так, милый! – воскликнула Филиппа, и сердце ее сжалось при мысли о тайных муках сына. – Боже мой, Кит, да у тебя самые прекрасные глаза на свете!
Уорбек сел одним рывком, и она слишком поздно сообразила, что, стремясь утешить сына, отчасти выдала свои чувства к бывшему мужу. Несколько бесконечных секунд на его лице оставалось выражение безмерного удивления, потом хищные черты сложились в обычную маску безразличия. Он снова опустился на спину и заложил руки за голову.
Ничего не замечая, Кит с доверчивой бесцеремонностью перелез через него, поднялся и подошел к Филиппе.
– Нет, мамочка, это у тебя самые прекрасные глаза на свете!
– Советую повторять это почаще, а не то я перестану на ночь рассказывать тебе сказки. – И Филиппа легонько пощекотала его.
– Signore, signore! На помощь! Она защекочет меня до смерти!
Не медля ни секунды, Уорбек подхватил его и поднял над головой.
– Лучшая защита – это нападение, Кит.
– В атаку! – завопил мальчик во всю силу легких. – – Давайте вместе ее защекочем!
– Попробуйте сначала поймать меня! – воскликнула Филиппа, пускаясь наутек по лужайке, поросшей густой травой и цветами.
Она неслась к ближайшей рощице, едва касаясь земли, словно легкий мотылек, а следом с Китом на плечах ковылял Уорбек, тяжело опираясь на трость. У огромного старого дуба она остановилась, чтобы перевести дыхание. Погоня приблизилась.
– Никудышные из вас следопыты, – Филиппа выскочила из-за дуба и, ловко уклонившись, побежала назад.
– Щекотать, щекотать ее! – кричал Кит. Филиппа добежала до пледа и уселась на него.
– Ну уж, нет! Раз уж вы меня не поймали, никакой щекотки быть не может. Этот плед – моя суверенная территория… нет, мой волшебный замок. Кто посмеет дотронуться до меня, будет обращен в жабу.
– Вот так всегда, – сообщил Кит, надувая губы. – Это потому, что в детстве она была девчонкой, а девчонки каждый раз мошенничают во время игры.
Уорбек молча, с улыбкой снял его с плеч и посадил рядом с матерью.
– Ошибаешься, милый, все потому, что я ведьма, – сказала Филиппа и демонически расхохоталась. – Я ловлю маленьких детей и ем их! – Заметив, что Уорбек тоже сел, она шепнула на ухо сыну: – А почему обязательно надо щекотать меня? Почему не герцога?
Кит с торжествующим криком бросился щекотать его.
– Сдавайтесь, а то защекочу до смерти! Филиппа присоединилась к свалке бездумно и с готовностью. Но уже через пару секунд Уорбек прижал своих мучителей к могучей груди.
– Сдаюсь, сдаюсь! – повторял мальчик, с пыхтеньем стараясь вывернуться из живого кольца рук.
– Тогда я тоже сдаюсь, – пролепетала Филиппа.
– То-то же, – сказал Корт назидательно. – Противника надо выбирать по силам.
Он видел совсем близко яркие губы Филиппы и с трудом подавил желание впиться в этот прекрасный рот. Искушение было почти непреодолимым, и он поддался бы ему, не будь рядом Кита. Боль утраты пронзила его. Почему она оставила его?
Корт почувствовал себя, как никогда, ограбленным, лишенным того, что принадлежало ему по праву, и это вызвало в душе такую горечь, что он разжал руки и сел.
– Пора домой, – спокойно сказал он. – Видите, солнце уже клонится к закату. Мы доберемся до Сэндхерст-Холла затемно, так что торопитесь.
Коляска катилась по знакомой с детства дороге. Кит уснул, свернувшись на удобном кожаном сиденье и положив голову на колени матери. Филиппа поначалу боролась с дремотой, но теперь тоже крепко спала.
Над головой раскинулось ночное небо с мириадами звезд, похожих на драгоценные камни, рассыпавшиеся по черному бархату. Корт отыскал Большую и Малую Медведицы и невольно задумался о бесконечности Вселенной. По сравнению с вечностью казались незначительными все обиды, сомнения и страхи. Выход можно найти из любой ситуации, пока продолжается жизнь, решил он.
Корт мысленно составил список аксиом, из которых предстояло сделать вывод.
Во-первых, он желает Филиппу, желает не менее пылко, чем в самом начале знакомства. Было что-то извращенно-сладостное в том, чтобы безоговорочно признать это, пусть даже перед самим собой.
Во-вторых, Сэндхерст сошел со сцены. Как бы сильно ни любила его Филиппа, он умер и похоронен, а значит, не стоит больше на пути. Не сразу, но со временем воспоминания о его сладкоголосом пении изгладятся из ее памяти. Конечно, простить неверную жену трудно, но такое случается сплошь и рядом, и ему не грозит участь стать всеобщим посмешищем.
В-третьих, ясно как день, что им троим самое место друг подле друга. Что мешает им быть вместе? Только его уязвленное самолюбие, но если речь идет о воссоединении семьи, он проглотит столько этой горькой приправы, сколько потребуется. Очевидно, у Филиппы слишком живое воображение и слишком горячая кровь, и, как чистокровную кобылку, ее нужно держать стреноженной. Теперь он знает, как легко вскружить ей голову, и будет за ней присматривать. Он стал старше, мудрее и легко справится с ней.
Корта не беспокоило, что о его скорой свадьбе уже объявлено в газетах. Он был уверен: как только Клер Броунлоу поймет, что он не хочет жениться на ней, она сама разорвет помолвку. Конечно, предстоящее объяснения будет неприятным, но такова уж участь джентльмена: его слово свято, и только леди может освободить от него. Но чего ради Клер чинить ему препятствия? Их связала не страсть, а простой расчет, и потому единственный поцелуй, которым они обменялись, был невинным прикосновением губ во время помолвки в присутствии родителей невесты. Впервые за последние шесть лет Корт чувствовал надежду на счастливое будущее. Завтра, говорил он себе, завтра.
Глава 10
– В жизни не видел ничего прекраснее. Филиппа вздрогнула и подняла взгляд. Она сидела на корточках перед цветочными горшками.
– Добрый господин, ваше замечание относится к моим цветам? – спросила она, скромно потупившись.
– И к ним тоже, – добродушно ответил Уорбек. Он стоял на пороге оранжереи, опершись плечом о дверной косяк и небрежно поигрывая тростью. Солнце било ему в спину, и были видны только общие очертания фигуры, но тем шире казались плечи, а глубокий низкий голос звучал волнующе.
Филиппа поднялась из-за своей цветущей «живой изгороди» и улыбнулась с неожиданной застенчивостью. В руках у нее был белый в голубой цветочек кувшин с водой, и она оглянулась, ища, куда бы его поставить, смущенно вспоминая вчерашний вечер. Когда она проснулась по приезде в Сэндхерст-Холл, то обнаружила, что голова ее покоится на плече Уорбека. Ощущение его руки на талии было до того естественным, что поначалу она приняла это за сон во сне, когда человеку снится, что он уже проснулся. Все было точь-в-точь как во время медового месяца, и она доверчиво заглянула в серебряно-серые глаза, без удивления встретив взгляд, полный искренней нежности. Позже, вспоминая об этом мгновении, Филиппа уверила себя, что то был всего лишь обманчивый лунный свет, при котором буквально все выглядит романтическим и загадочным. И все же… она хотела заглянуть в эти глаза днем, чтобы наверняка знать, что обманулась накануне.
– Кит отправился на конюшню посмотреть на лошадей, – сообщила она, ни минуты не сомневаясь, что Уорбек пришел в оранжерею в поисках сына. – Скорее всего он там пристает ко всем по очереди, чтобы разрешили помочь кормить лошадей. Сначала я пыталась уговорить его пойти со мной, но что такое цветы для пятилетнего мальчика? Они и вполовину не так интересны, как животные.
– А как же иначе? – благодушно согласился Уорбек. – Кстати, я уже видел Кита и говорил с ним. В тот момент он стоял на перевернутой бадье и чистил самую кроткую кобылу под надзором этой симпатичной ирландки, его няни, а тот, на кого это занятие было изначально возложено – некий младший подручный по имени, если не ошибаюсь, Макс, – бросал восторженные взоры. – Он помолчал, по-прежнему освещенный солнцем так, что невозможно было видеть выражение лица, и пояснил: – Надеюсь, понятно, что объектом восторга была не лошадь и не новоявленный грум, а хорошенькое рыжеволосое создание.
– Мисс О’Дуайер и в самом деле пользуется успехом, – сказала Филиппа со смехом. – У нее по крайней мере два явных ухажера и Бог знает сколько тайных…
Уорбек ничего не сказал на это. Он шагнул внутрь и прошел к столу, на котором Филиппа в конце концов пристроила кувшин. Так как снова установилась теплая погода, часть стекол с теневой стороны была снята, и в оранжерее царила приятная прохлада. Филиппа занервничала от растущей неловкости. Она зачем-то подняла шляпку и перчатки, лежавшие на столе среди пустых горшков, совков и садовых ножниц, передвинула корзину. В большой вазе того же рисунка, что и кувшин, уже стоял букет, сделанный ею перед самым появлением нежданного гостя. Он был составлен из голубых дельфиниумов и амарантов, бледно-розового душистого горошка и мелких кремовых розочек.
– Краски так нежны, что страшно прикоснуться, – сказал Уорбек с улыбкой.
Как странно он улыбался! В сумеречном зеленоватом свете оранжереи его улыбка ощущалась, почти как ласковое прикосновение. Филиппа поморгала, уверенная, что у нее снова разыгралось воображение.
Но теперь она видела его глаза. В них плясали смешинки, которые когда-то так очаровали ее. В тот их первый день Уорбек называл ее лесной нимфой из сказки, а она отчаянно кокетничала с ним… чем и заслужила поцелуй. Боже! Как она тогда рассердилась. Но его это ничуть не смутило.
Филиппа улыбнулась счастливому воспоминанию. – Это получилось случайно, – честно призналась она. – Все очень просто: леди Гарриэт любит цветы и сама за ними ухаживает. У нее много цветов, самых разных. А я только выставляю ее питомцев на всеобщее обозрение.
– Вчера я дал тебе урок рыбной ловли, теперь твоя очередь обучить меня чему-нибудь полезному. То-то удивится леди Августа, если я сам составлю букет!
Филиппа выбрала из охапки свежих роз, лежавшей на столе, одну, и поставила ее в пустую вазу.
– Я знаю, – начала она, не глядя на Уорбека, – что ты пришел сюда вовсе не для того, чтобы «научиться чему-нибудь полезному». Что у тебя на уме?
– Ничего особенного.
Невозможно было дать ответ, более далекий от истины: всякий раз, когда он оказывался рядом с Филиппой, на уме у него было одно и то же. Ему приходилось напоминать себе, что шесть лет назад она изменила ему. Он напрасно пытался забыть неверную жену то с одной, то с другой прелестницей – Корт желал Филиппу даже в ее отсутствие.
В рассеянном свете оранжереи в окружении сочных зеленых листьев всех размеров и форм, порой гигантских, Филиппа выглядела особенно тоненькой и воздушной.
– Надеюсь, тебе понравилась вчерашняя рыбалка. – спросил Корт негромко.
Должно быть, она уловила нечто необычное в тоне вопроса, потому что посмотрела на него настороженно.
– Да. Мы с Китом чудесно провели время. Надеюсь, ты не жалеешь, что пришлось взять меня с собой?
Корт шагнул к ней. Сердце его бешено забилось при одной только мысли, что Филиппа совсем рядом, что он может протянуть руки и обнять ее.
– Не могу припомнить, когда я а последний раз так наслаждался рыбной ловлей, – сказал он хрипловато.
Некоторое время Филиппа смотрела на него с недоверием.
– Полагаю, ты уже получил предложение остаться на обед? – наконец спросила она с неуверенной улыбкой. – Кухарка жарит форель, и Кит расстроится, если ты не отведаешь рыбу, которую он сам поймал.
– Он именно так и сказал, – подтвердил Корт со смешком. – Я ответил, что буду счастлив составить вам компанию, – он помолчал, – но не только потому, что улов необычайно хорош, а из удовольствия разделить трапезу с его очаровательной мамой.
– Благодарю! – быстро сказала Филиппа, вспыхнув до корней волос. Взгляды их встретились, и она почти тотчас отвела глаза. – Со своей стороны еще раз приглашаю тебя.
Филиппа вернулась к своему занятию, и на некоторое время в оранжерее воцарилась тишина. Когда букеты были составлены, она отступила на шаг и склонила голову, созерцая светлую и воздушную композицию.
– Вот и все, – сказала Филиппа. – Один поставим в библиотеку, а другой в комнату леди Гарриэт, – она потянулась через стол и взяла низкую круглую вазочку, больше похожую на горшок. – А это мои любимые, и стоять они будут в моей спальне.
Она сказала это задумчиво, как бы вспоминая нечто приятное, и рассеянная улыбка коснулась ее губ.
– Филиппа! – Корт шагнул к ней.
Его взгляд упал на цветы, к которым склонилось ее милое лицо, и он замер. Это были гиацинты – древнейший символ обновления и возрождения. Год за годом, весну за весной он вдыхал нежный аромат едва распустившихся цветов и заново погружался в мечты о Филиппе. Он не мог признаться ей в этом и потому просто взял у нее вазочку с гиацинтами, поставил на стол и осторожно привлек Филиппу к себе. Она не противилась. Наоборот, едва заметно потянула его к себе.
Но уже в следующее мгновение отшатнулась, словно внезапно сообразив, что происходит.
– Урок по искусству составления букетов окончен. Корт заглянул ей в глаза, и Филиппа, казалось, перестала дышать.
– Ты… ты можешь помочь мне отнести букеты!
– С удовольствием, – голос его звучал хрипло. – Но есть одна вещь, которую я хотел бы сделать до этого.
– Что же это? – прошептала она, не сводя с него огромных фиалковых глаз.
– Вот что.
Корт наклонился и прижался к ее губам, притянув ее к себе. Сквозь тонкую ткань он ощутил живот и бедра, и это было больше, чем он мог выдержать. Он изголодался по вкусу ее рта, по шелковистой гладкой коже, по трепету губ, и потому настойчиво, требовательно толкнулся языком в сомкнутую линию рта, безмолвно предлагая впустить его. Губы приоткрылись покорно, как будто даже охотно. А потом Филиппа ответила на поцелуй.
С исступленной жадностью Корт скользил ладонями по изящному изгибу спины, округлостям ягодиц, прижимая все теснее и теснее, и вскоре руки Филиппы обвились вокруг его шеи.
Он не мог сказать, как долго продолжался этот невыносимо чувственный поцелуй. Наконец Филиппа все-таки отстранилась и, задыхаясь, воскликнула:
– Боже мой, что мы делаем! Это безумие!
Корт не ответил, сознавая, что она, очень возможно, права. Но если именно таким оно и бывает, безумие, он готов оставаться безумным вечно.
Корт покрывал поцелуями лицо, шею, впадинку между ключицами. Вырез простого летнего платьица был скромным, открывая только верхнюю часть груди. Но что могла Филиппа скрыть от него? Он помнил каждый дюйм ее тела, словно только этой ночью в последний раз любил ее. Небольшие и округлые груди, совершенные по форме, с маленькими бледно-розовыми сосками, родинка над самым треугольником внизу живота…
Филиппа едва слышно прошептала: «Корт…» – и он снова прижался к ней всем телом.
Желание, естественное, как сама жизнь, расправило крылья, словно только и ожидало подходящего момента. Филиппа чувствовала, что уже не в силах оттолкнуть Уорбека. Было так легко снова отвечать на его поцелуи,
заглушив голос рассудка, и Филиппа с готовностью тонула в сладком безумии. Бесконечно долгие годы она мечтала об этих руках, которые дарили ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Даже в другой стране она не сумела стряхнуть с себя чар Корта, словно он и впрямь был «Уорлок, злой колдун», способный навсегда привязать к себе женщину.
– Филиппа… – услышала она у самого уха, – Филиппа… я хочу тебя, Филиппа…
В следующее мгновение рука скользнула за вырез платья, и Филиппа изогнулась, не в силах удержать стон.
– Нет, нет! Пожалуйста, не нужно… мы не можем…
– Очень даже можем!
Корт оперся руками о край стола с обеих сторон от Филиппы, и она оказалась в живой клетке.
– Что ж… такой способ сделать предложение кажется мне даже более удачным, – сказал Корт, когда его тяжелое дыхание медленно выровнялось.
Все еще одурманенная поцелуями, Филиппа подняла тяжелые веки. Глаза ее были затуманены, припухшие губы пламенели, щеки, обычно матово-белые с тонким румянцем, раскраснелись.
– О чем… о чем ты говоришь?
– Я делаю тебе предложение.
– Предложение?..
Глаза ее расширились, губы приоткрылись.
– Ты сошел с ума!
– Нет никакой необходимости кричать, – сказал Корт спокойно, кладя руки на ее плечи. – Сначала вы» слушай. В первую очередь нужно думать о судьбе нашего ребенка. От тебя не укрылось, конечно, что за недолгое время нашего с Китом знакомства я успел полюбить его. И я вижу, как сильно он к тебе привязан. Пойми, я не хочу никоим образом огорчать Кита, но я намерен играть в его жизни ту роль, на которую имею право.
– Но ты и так играешь в его жизни заметную роль, – возразила Филиппа, причем голос ее с каждым словом поднимался все выше. – Ты назначен его опекуном!
– Я хочу быть не опекуном, а отцом, – заявил Корт непререкаемым тоном. – Если мы снова поженимся, так будет лучше для всех нас.
Филиппа в раздражении сдвинула брови.
– Это единственная причина, по которой мы должны пожениться?
– Нет, есть еще одна. Если мы сочетаемся законным браком, тебе больше не придется изводиться беспокойством, что в один прекрасный день я отберу у тебя сына, – с мягкой насмешкой ответил Корт.
У Филиппы вырвался негодующий возглас, и Корт тотчас сообразил, что допустил ошибку.
– Не сердись, это всего лишь шутка, а настоящая причина состоит в том, что каждый ребенок нуждается в братьях и сестрах. Киту всего пять лет. Что за семья из сына и матери? Он заслуживает большего, и потом, ему даже не с кем играть.
Какими бы рассудительными ни были его слова, Филиппа вспыхнула. Отповеди, которой он опасался, не последовало.
– Ты ведь не станешь отрицать, что хочешь еще детей, – продолжал Корт, стараясь закрепить успех.
Голос сам собой зазвучал ласково, и Филиппа затрепетала. Корт понял, что нашел ее уязвимое место, слабое звено в линии обороны.
– Из тебя получилась прекрасная мать. Только представь себе, каково будет держать на руках его сестренку, баловать ее, одевать, как принцессу! А маленького братика, которого он, конечно же, будет обожать!
Филиппа подняла взгляд, полный недоверия, смущения и надежды. Корт понял, что не ошибся.
– Но разве мы можем начать все сначала? После всего, что было…
Он едва удержался от торжествующего смеха. Первый шаг к воссоединению сделан! Филиппа не отказала наотрез!
– Давай поговорим об этом позже.
Он разгладил поцелуями ее нахмуренный лоб, потом легонько коснулся губами век и кончика носа. Филиппа запрокинула голову, потянулась губами, нетерпеливо и охотно ответила на поцелуй и прижалась к Корту всем телом.
– Я готов все простить и забыть прошлое, – прошептал он в изящное маленькое ушко. – Начнем все заново!
Тело Филиппы окаменело в его руках. Одним резким движением она отстранилась.
Что такое она только что услышала? Он всерьез полагает, что может считать себя пострадавшей стороной? Все едва зародившиеся надежды Филиппы обратились в прах, разочарование отдалось такой мучительной болью в сердце, что несколько секунд она не могла дышать.
– Вы готовы все простить и забыть? Вот теперь я до конца поняла, какой вы, лорд Уорбек! Ради того, чтобы заполучить ребенка, вы готовы пойти на то, чтобы принять назад мать, несмотря на то, что репутация ее запятнана. Мне придется играть роль неверной жены, которой великодушный муж соизволил даровать прощение. Нет уж, это не по мне! К тому же я знаю, чем все кончится: как только вы приручите Кита, я буду отправлена в провинцию, где и проведу остаток жизни, только что не в заточении!
– Ты ошибаешься, – начал Уорбек спокойно, но, судя по тому, как он стиснул зубы, обвинение задело его.
– Вот как, я ошибаюсь? Тогда как же вы намерены поступить? Денно и нощно следить за мной?
На этот раз стрела точно попала в цель, потому что глаза его вспыхнули.
– Не буду отрицать, что намерен осуществить все необходимые меры, в том числе супружеский присмотр и, если нужно, нравоучительные беседы, – холодно ответствовал Корт. – В нашем первом браке я не уделял достаточно внимания этой стороне отношений и тем самым косвенно способствовал твоему проступку. Но я не повторю этой ошибки.
Он буквально купался в собственной правоте! И это при том, что проклятый развод произошел по его вине, не ее!
– Мне кажется, ваша милость, вы кое-что упустили из виду. Вы не можете жениться на мне, потому что обручены с другой. Или вы намерены с той же легкостью нарушить слово, данное Клер Броунлоу, с какой нарушили обет, данный мне?
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Я никогда не изменял тебе, Филиппа, и ты, черт возьми, прекрасно это знаешь!
– Да неужто? Значит, все эти слухи о ваших скандальных, отвратительных, низких связях беспочвенны?
– Последние пять с лишним лет я был свободен от брачных уз и имел право вести себя как заблагорассудится! – Он был так взбешен, что пальцы на набалдашнике трости совершенно побелели.
– Добрый господин, ваше замечание относится к моим цветам? – спросила она, скромно потупившись.
– И к ним тоже, – добродушно ответил Уорбек. Он стоял на пороге оранжереи, опершись плечом о дверной косяк и небрежно поигрывая тростью. Солнце било ему в спину, и были видны только общие очертания фигуры, но тем шире казались плечи, а глубокий низкий голос звучал волнующе.
Филиппа поднялась из-за своей цветущей «живой изгороди» и улыбнулась с неожиданной застенчивостью. В руках у нее был белый в голубой цветочек кувшин с водой, и она оглянулась, ища, куда бы его поставить, смущенно вспоминая вчерашний вечер. Когда она проснулась по приезде в Сэндхерст-Холл, то обнаружила, что голова ее покоится на плече Уорбека. Ощущение его руки на талии было до того естественным, что поначалу она приняла это за сон во сне, когда человеку снится, что он уже проснулся. Все было точь-в-точь как во время медового месяца, и она доверчиво заглянула в серебряно-серые глаза, без удивления встретив взгляд, полный искренней нежности. Позже, вспоминая об этом мгновении, Филиппа уверила себя, что то был всего лишь обманчивый лунный свет, при котором буквально все выглядит романтическим и загадочным. И все же… она хотела заглянуть в эти глаза днем, чтобы наверняка знать, что обманулась накануне.
– Кит отправился на конюшню посмотреть на лошадей, – сообщила она, ни минуты не сомневаясь, что Уорбек пришел в оранжерею в поисках сына. – Скорее всего он там пристает ко всем по очереди, чтобы разрешили помочь кормить лошадей. Сначала я пыталась уговорить его пойти со мной, но что такое цветы для пятилетнего мальчика? Они и вполовину не так интересны, как животные.
– А как же иначе? – благодушно согласился Уорбек. – Кстати, я уже видел Кита и говорил с ним. В тот момент он стоял на перевернутой бадье и чистил самую кроткую кобылу под надзором этой симпатичной ирландки, его няни, а тот, на кого это занятие было изначально возложено – некий младший подручный по имени, если не ошибаюсь, Макс, – бросал восторженные взоры. – Он помолчал, по-прежнему освещенный солнцем так, что невозможно было видеть выражение лица, и пояснил: – Надеюсь, понятно, что объектом восторга была не лошадь и не новоявленный грум, а хорошенькое рыжеволосое создание.
– Мисс О’Дуайер и в самом деле пользуется успехом, – сказала Филиппа со смехом. – У нее по крайней мере два явных ухажера и Бог знает сколько тайных…
Уорбек ничего не сказал на это. Он шагнул внутрь и прошел к столу, на котором Филиппа в конце концов пристроила кувшин. Так как снова установилась теплая погода, часть стекол с теневой стороны была снята, и в оранжерее царила приятная прохлада. Филиппа занервничала от растущей неловкости. Она зачем-то подняла шляпку и перчатки, лежавшие на столе среди пустых горшков, совков и садовых ножниц, передвинула корзину. В большой вазе того же рисунка, что и кувшин, уже стоял букет, сделанный ею перед самым появлением нежданного гостя. Он был составлен из голубых дельфиниумов и амарантов, бледно-розового душистого горошка и мелких кремовых розочек.
– Краски так нежны, что страшно прикоснуться, – сказал Уорбек с улыбкой.
Как странно он улыбался! В сумеречном зеленоватом свете оранжереи его улыбка ощущалась, почти как ласковое прикосновение. Филиппа поморгала, уверенная, что у нее снова разыгралось воображение.
Но теперь она видела его глаза. В них плясали смешинки, которые когда-то так очаровали ее. В тот их первый день Уорбек называл ее лесной нимфой из сказки, а она отчаянно кокетничала с ним… чем и заслужила поцелуй. Боже! Как она тогда рассердилась. Но его это ничуть не смутило.
Филиппа улыбнулась счастливому воспоминанию. – Это получилось случайно, – честно призналась она. – Все очень просто: леди Гарриэт любит цветы и сама за ними ухаживает. У нее много цветов, самых разных. А я только выставляю ее питомцев на всеобщее обозрение.
– Вчера я дал тебе урок рыбной ловли, теперь твоя очередь обучить меня чему-нибудь полезному. То-то удивится леди Августа, если я сам составлю букет!
Филиппа выбрала из охапки свежих роз, лежавшей на столе, одну, и поставила ее в пустую вазу.
– Я знаю, – начала она, не глядя на Уорбека, – что ты пришел сюда вовсе не для того, чтобы «научиться чему-нибудь полезному». Что у тебя на уме?
– Ничего особенного.
Невозможно было дать ответ, более далекий от истины: всякий раз, когда он оказывался рядом с Филиппой, на уме у него было одно и то же. Ему приходилось напоминать себе, что шесть лет назад она изменила ему. Он напрасно пытался забыть неверную жену то с одной, то с другой прелестницей – Корт желал Филиппу даже в ее отсутствие.
В рассеянном свете оранжереи в окружении сочных зеленых листьев всех размеров и форм, порой гигантских, Филиппа выглядела особенно тоненькой и воздушной.
– Надеюсь, тебе понравилась вчерашняя рыбалка. – спросил Корт негромко.
Должно быть, она уловила нечто необычное в тоне вопроса, потому что посмотрела на него настороженно.
– Да. Мы с Китом чудесно провели время. Надеюсь, ты не жалеешь, что пришлось взять меня с собой?
Корт шагнул к ней. Сердце его бешено забилось при одной только мысли, что Филиппа совсем рядом, что он может протянуть руки и обнять ее.
– Не могу припомнить, когда я а последний раз так наслаждался рыбной ловлей, – сказал он хрипловато.
Некоторое время Филиппа смотрела на него с недоверием.
– Полагаю, ты уже получил предложение остаться на обед? – наконец спросила она с неуверенной улыбкой. – Кухарка жарит форель, и Кит расстроится, если ты не отведаешь рыбу, которую он сам поймал.
– Он именно так и сказал, – подтвердил Корт со смешком. – Я ответил, что буду счастлив составить вам компанию, – он помолчал, – но не только потому, что улов необычайно хорош, а из удовольствия разделить трапезу с его очаровательной мамой.
– Благодарю! – быстро сказала Филиппа, вспыхнув до корней волос. Взгляды их встретились, и она почти тотчас отвела глаза. – Со своей стороны еще раз приглашаю тебя.
Филиппа вернулась к своему занятию, и на некоторое время в оранжерее воцарилась тишина. Когда букеты были составлены, она отступила на шаг и склонила голову, созерцая светлую и воздушную композицию.
– Вот и все, – сказала Филиппа. – Один поставим в библиотеку, а другой в комнату леди Гарриэт, – она потянулась через стол и взяла низкую круглую вазочку, больше похожую на горшок. – А это мои любимые, и стоять они будут в моей спальне.
Она сказала это задумчиво, как бы вспоминая нечто приятное, и рассеянная улыбка коснулась ее губ.
– Филиппа! – Корт шагнул к ней.
Его взгляд упал на цветы, к которым склонилось ее милое лицо, и он замер. Это были гиацинты – древнейший символ обновления и возрождения. Год за годом, весну за весной он вдыхал нежный аромат едва распустившихся цветов и заново погружался в мечты о Филиппе. Он не мог признаться ей в этом и потому просто взял у нее вазочку с гиацинтами, поставил на стол и осторожно привлек Филиппу к себе. Она не противилась. Наоборот, едва заметно потянула его к себе.
Но уже в следующее мгновение отшатнулась, словно внезапно сообразив, что происходит.
– Урок по искусству составления букетов окончен. Корт заглянул ей в глаза, и Филиппа, казалось, перестала дышать.
– Ты… ты можешь помочь мне отнести букеты!
– С удовольствием, – голос его звучал хрипло. – Но есть одна вещь, которую я хотел бы сделать до этого.
– Что же это? – прошептала она, не сводя с него огромных фиалковых глаз.
– Вот что.
Корт наклонился и прижался к ее губам, притянув ее к себе. Сквозь тонкую ткань он ощутил живот и бедра, и это было больше, чем он мог выдержать. Он изголодался по вкусу ее рта, по шелковистой гладкой коже, по трепету губ, и потому настойчиво, требовательно толкнулся языком в сомкнутую линию рта, безмолвно предлагая впустить его. Губы приоткрылись покорно, как будто даже охотно. А потом Филиппа ответила на поцелуй.
С исступленной жадностью Корт скользил ладонями по изящному изгибу спины, округлостям ягодиц, прижимая все теснее и теснее, и вскоре руки Филиппы обвились вокруг его шеи.
Он не мог сказать, как долго продолжался этот невыносимо чувственный поцелуй. Наконец Филиппа все-таки отстранилась и, задыхаясь, воскликнула:
– Боже мой, что мы делаем! Это безумие!
Корт не ответил, сознавая, что она, очень возможно, права. Но если именно таким оно и бывает, безумие, он готов оставаться безумным вечно.
Корт покрывал поцелуями лицо, шею, впадинку между ключицами. Вырез простого летнего платьица был скромным, открывая только верхнюю часть груди. Но что могла Филиппа скрыть от него? Он помнил каждый дюйм ее тела, словно только этой ночью в последний раз любил ее. Небольшие и округлые груди, совершенные по форме, с маленькими бледно-розовыми сосками, родинка над самым треугольником внизу живота…
Филиппа едва слышно прошептала: «Корт…» – и он снова прижался к ней всем телом.
Желание, естественное, как сама жизнь, расправило крылья, словно только и ожидало подходящего момента. Филиппа чувствовала, что уже не в силах оттолкнуть Уорбека. Было так легко снова отвечать на его поцелуи,
заглушив голос рассудка, и Филиппа с готовностью тонула в сладком безумии. Бесконечно долгие годы она мечтала об этих руках, которые дарили ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Даже в другой стране она не сумела стряхнуть с себя чар Корта, словно он и впрямь был «Уорлок, злой колдун», способный навсегда привязать к себе женщину.
– Филиппа… – услышала она у самого уха, – Филиппа… я хочу тебя, Филиппа…
В следующее мгновение рука скользнула за вырез платья, и Филиппа изогнулась, не в силах удержать стон.
– Нет, нет! Пожалуйста, не нужно… мы не можем…
– Очень даже можем!
Корт оперся руками о край стола с обеих сторон от Филиппы, и она оказалась в живой клетке.
– Что ж… такой способ сделать предложение кажется мне даже более удачным, – сказал Корт, когда его тяжелое дыхание медленно выровнялось.
Все еще одурманенная поцелуями, Филиппа подняла тяжелые веки. Глаза ее были затуманены, припухшие губы пламенели, щеки, обычно матово-белые с тонким румянцем, раскраснелись.
– О чем… о чем ты говоришь?
– Я делаю тебе предложение.
– Предложение?..
Глаза ее расширились, губы приоткрылись.
– Ты сошел с ума!
– Нет никакой необходимости кричать, – сказал Корт спокойно, кладя руки на ее плечи. – Сначала вы» слушай. В первую очередь нужно думать о судьбе нашего ребенка. От тебя не укрылось, конечно, что за недолгое время нашего с Китом знакомства я успел полюбить его. И я вижу, как сильно он к тебе привязан. Пойми, я не хочу никоим образом огорчать Кита, но я намерен играть в его жизни ту роль, на которую имею право.
– Но ты и так играешь в его жизни заметную роль, – возразила Филиппа, причем голос ее с каждым словом поднимался все выше. – Ты назначен его опекуном!
– Я хочу быть не опекуном, а отцом, – заявил Корт непререкаемым тоном. – Если мы снова поженимся, так будет лучше для всех нас.
Филиппа в раздражении сдвинула брови.
– Это единственная причина, по которой мы должны пожениться?
– Нет, есть еще одна. Если мы сочетаемся законным браком, тебе больше не придется изводиться беспокойством, что в один прекрасный день я отберу у тебя сына, – с мягкой насмешкой ответил Корт.
У Филиппы вырвался негодующий возглас, и Корт тотчас сообразил, что допустил ошибку.
– Не сердись, это всего лишь шутка, а настоящая причина состоит в том, что каждый ребенок нуждается в братьях и сестрах. Киту всего пять лет. Что за семья из сына и матери? Он заслуживает большего, и потом, ему даже не с кем играть.
Какими бы рассудительными ни были его слова, Филиппа вспыхнула. Отповеди, которой он опасался, не последовало.
– Ты ведь не станешь отрицать, что хочешь еще детей, – продолжал Корт, стараясь закрепить успех.
Голос сам собой зазвучал ласково, и Филиппа затрепетала. Корт понял, что нашел ее уязвимое место, слабое звено в линии обороны.
– Из тебя получилась прекрасная мать. Только представь себе, каково будет держать на руках его сестренку, баловать ее, одевать, как принцессу! А маленького братика, которого он, конечно же, будет обожать!
Филиппа подняла взгляд, полный недоверия, смущения и надежды. Корт понял, что не ошибся.
– Но разве мы можем начать все сначала? После всего, что было…
Он едва удержался от торжествующего смеха. Первый шаг к воссоединению сделан! Филиппа не отказала наотрез!
– Давай поговорим об этом позже.
Он разгладил поцелуями ее нахмуренный лоб, потом легонько коснулся губами век и кончика носа. Филиппа запрокинула голову, потянулась губами, нетерпеливо и охотно ответила на поцелуй и прижалась к Корту всем телом.
– Я готов все простить и забыть прошлое, – прошептал он в изящное маленькое ушко. – Начнем все заново!
Тело Филиппы окаменело в его руках. Одним резким движением она отстранилась.
Что такое она только что услышала? Он всерьез полагает, что может считать себя пострадавшей стороной? Все едва зародившиеся надежды Филиппы обратились в прах, разочарование отдалось такой мучительной болью в сердце, что несколько секунд она не могла дышать.
– Вы готовы все простить и забыть? Вот теперь я до конца поняла, какой вы, лорд Уорбек! Ради того, чтобы заполучить ребенка, вы готовы пойти на то, чтобы принять назад мать, несмотря на то, что репутация ее запятнана. Мне придется играть роль неверной жены, которой великодушный муж соизволил даровать прощение. Нет уж, это не по мне! К тому же я знаю, чем все кончится: как только вы приручите Кита, я буду отправлена в провинцию, где и проведу остаток жизни, только что не в заточении!
– Ты ошибаешься, – начал Уорбек спокойно, но, судя по тому, как он стиснул зубы, обвинение задело его.
– Вот как, я ошибаюсь? Тогда как же вы намерены поступить? Денно и нощно следить за мной?
На этот раз стрела точно попала в цель, потому что глаза его вспыхнули.
– Не буду отрицать, что намерен осуществить все необходимые меры, в том числе супружеский присмотр и, если нужно, нравоучительные беседы, – холодно ответствовал Корт. – В нашем первом браке я не уделял достаточно внимания этой стороне отношений и тем самым косвенно способствовал твоему проступку. Но я не повторю этой ошибки.
Он буквально купался в собственной правоте! И это при том, что проклятый развод произошел по его вине, не ее!
– Мне кажется, ваша милость, вы кое-что упустили из виду. Вы не можете жениться на мне, потому что обручены с другой. Или вы намерены с той же легкостью нарушить слово, данное Клер Броунлоу, с какой нарушили обет, данный мне?
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Я никогда не изменял тебе, Филиппа, и ты, черт возьми, прекрасно это знаешь!
– Да неужто? Значит, все эти слухи о ваших скандальных, отвратительных, низких связях беспочвенны?
– Последние пять с лишним лет я был свободен от брачных уз и имел право вести себя как заблагорассудится! – Он был так взбешен, что пальцы на набалдашнике трости совершенно побелели.