Страница:
Только теперь я понял, где мы оказались. Не успел я произнести имя Боэмунда, как мы вышли на широкую площадь, посреди которой стоял его огромный шатер в красную полоску. Наверху висел стяг с вышитым на нем серебристым змеем.
— Здесь я должен тебя покинуть, — сказал Мушид.
— Так ты шел к Боэмунду? — Мне вновь вспомнился омерзительный грех Танкреда. — А известно ли тебе, как поступают норманны с такими же исмаилитами, как ты?
Мушид улыбнулся.
— Если речь идет о возможной выгоде, норманны готовы забыть о ненависти. Боэмунд ищет средство проникновения в город. Возможно, я смогу обеспечить его необходимым оружием. Спасибо, что проводил.
Он кивнул мне и нырнул в палатку. Никто не остановил его.
Двумя неделями позже, в конце мая, Сигурд, Анна и я сидели у костра и лакомились тушеной рыбой. После того как мы перебрались в лагерь Раймунда, проблемы с провиантом у нас практически исчезли, ибо дорога к морю находилась под контролем провансальцев. Впрочем, нас это не радовало. В те дни каждая трапеза могла быть последней перед приходом турок, и потому хлеб казался нам пеплом. Наступление лета также не улучшило нам настроения, поскольку в жару доспехи казались особенно тяжелыми, а мухи, роившиеся над прибрежными болотами, не оставляли нас в покое ни на минуту. Мы больше не голодали, однако теперь в тело нашего воинства вцепилась страшная костлявая рука болезней и мора. И все-таки более всего мы страшились появления Кербоги. Его воинство, по слухам, могло появиться у стен города всего через несколько дней.
— Подумать только, прошел целый год с тех пор, как мы покинули Константинополь, — сказал Сигурд.
Он выловил в котелке кусок рыбы и принялся есть ее прямо с ножа. — К тому времени, когда ты сможешь увидеть своего внука, у него самого уже будут дети.
— Если я доживу до этого, то готов подождать.
Если все шло хорошо, Елена уже должна была разрешиться от бремени. Каждую ночь я молил Бога о даровании здоровья ей и ребенку и просил свою покойную жену Марию молиться о них в загробном мире. Мы так и не получили от них ни единой весточки.
Мне казалось, что мрачная тень смерти нависла над всеми близкими моему сердцу людьми.
— Я буду счастлива, если нам удастся дожить до начала следующего месяца, — заявила Анна. — Кербога совсем рядом, а франки никак не выяснят отношений.
— Не говори так! — одернул ее я. — Мойры слишком часто прислушиваются к нашим глупым надеждам и позволяют им сбыться. Стоит пожелать прожить месяц — и они выполнят твое желание с убийственной точностью.
— Все это пустые предрассудки, — усмехнулась Анна. — Ты меня поразил… Что это?
Она указала за костер, заметив в темноте какое-то движение. Через несколько мгновений возле костра появился мальчишка ростом мне примерно по пояс. Волосы и одежда его торчали клочьями, лицо покрывала грязь, однако глаза ярко горели в свете костра, а голос был чист, как родник.
— Кто из вас Деметрий Аскиат?
Я изумленно протер глаза. Дым образовывал за головой мальчишки некое подобие нимба, а лицо его горело огнем, словно это был какой-то кудесник, от которого исходило чудесное сияние, казавшееся особенно ярким в ночной темноте.
— Деметрий — это я. — Я дотронулся до лежащего рядом камня, надеясь, что его грубое естество позволит мне сохранить связь с этим миром. — Зачем я тебе?
Видение наморщило чело, силясь вспомнить нужные слова.
— Ты желал говорить с моей госпожой.
— В самом деле? — Грубый голос Сигурда тут же обратил мои иллюзии в ничто, и я увидел стоявшего возле костра маленького оборванца. — Деметрий, ты мне ничего не говорил об этом!
Я не обратил внимания ни на него, ни на сердитый взгляд Анны.
— Кто твоя госпожа?
— Ее зовут Сарой. Ты должен пойти к ней один, — добавил он, заметив, что Анна и Сигурд поднимаются на ноги.
Мальчишка быстро вел меня через лагерь к реке. Многие из тех, кто сопровождал армию, уже разбежались, и расстояния между кострами стали заметно больше. Время от времени мой провожатый совершенно исчезал из виду, растворяясь в ночи, словно дымка, однако каждый раз я вновь находил его взглядом и устремлялся вслед за ним. Заметив у реки светлое пятно, я решил, что он остановился, и решил его нагнать.
— Деметрий Аскиат! Ты ответил на мой зов. Или, может, это я вняла твоему зову.
Я остановился как вкопанный. Куда подевался мальчишка, я так и не понял, но светлое пятно оказалось женщиной со спокойным и благозвучным низким голосом. Сколько я ни вглядывался во тьму, я мог разглядеть только ее белое платье.
— Ты — Сара?
Она тихо рассмеялась — или это волна плеснула о берег?
— У меня много имен. Тебе я известна под именем Сара.
— Кем ты была для Дрого?
Я вытянул руку, надеясь найти рядом с собою дерево или камень. Увы, опереться мне было не на что.
— Наставницей.
— Так это ты научила его вырезать кресты на спинах?
— Этому я его не учила. — В голосе Сары прозвучало такое сожаление, что мне тут же захотелось приласкать и утешить ее. — Всегда будут находиться люди, извращающие учение.
— Ты имеешь в виду Дрого и Рено?
— Они неповинны в этом. Сердце Дрого обратилось в тернии, ранившие своими шипами тех, кто отваживался к нему приближаться. Что касается Рено, то он всего-навсего слишком истово следовал за Дрого.
— И чему ты их учила?
— Вере в Господа. Чистому пути.
— Разве в этой армии недостаточно священников и епископов, которые учат тому же?
Я вновь услышал ее мелодичный смех.
— Священники и епископы? Они служат своим господам, князьям этого мира. Они учат повиновению, твердят, что оно позволит воинам получить достойную награду в этой войне. Священники нисколько не заботятся о состоянии душ своих пасомых. Посмотри на этот лагерь, Деметрий, — разве ты не видишь, что Господь нас покинул?
— Он всегда рядом, но мы в слепоте своей не видим Его!
— Если бы души наши были чисты, мы исполнились бы блаженства. Этот лагерь превратился в грязное и зловещее место, где правят вороны и рыщут волки. Освободить нас сможет только молитва и истина! «С нами Бог», — говорят ваши князья и священники, не ведая близости своего часа. Их души поражены пороком. Спастись смогут только праведники. Все остальные обратятся в прах.
Меня внезапно пробрал озноб.
— Возводя хулу на священство, ты совершаешь измену!
— Ты и сам в это не веришь. В глубине сердца ты знаешь, что я говорю правду.
— Я знаю, что твои адепты бывают в языческих капищах и погибают от рук убийц. И этой-то чистоте ты их учишь?
— Нет! Они отказались следовать за мною! Я полагала, что Дрого ищет спасения, он же мечтал лишь об отмщении!
Хотя я и не видел лица Сары, чувствовалось, что слова мои задели ее за живое. У меня возникло странное ощущение, как будто я ненароком разбил какую-то драгоценность.
— Об отмщении? Что могло вызвать у него мстительные чувства?
— Потеря брата. Нескончаемые страдания, которые он испытывал на равнинах Анатолии и здесь, у стен Антиохии.
Затрепетав, словно затерявшийся в ночи мотылек, белое платье стало удаляться.
— Но кому он хотел мстить? Его брат был убит турками во время марша. Он мстит им?
Голос Сары стал звучать глуше.
— Мне казалось, что в своей скорби он мог принять истину. Его сердце было открыто для Бога. Однако в отверстое болью сердце могут входить и иные силы. Они-то и захватили душу Дрого.
Я уже не видел ее. Стоило ей замолчать, как сердце мое захлестнула волна одиночества.
— Постой! — взмолился я. — Ты побывала в палатке Дрого за час до его кончины. О чем вы с ним говорили?
— Я призывала его вернуться к свету, но он нашел себе нового учителя и отказывался внимать моему гласу.
— Кого он мог найти в этой глуши? — спросил я. — Мне важно знать, что привело его к такому концу.
Сара вновь рассмеялась, однако на сей раз в ее смехе звучала грусть.
— Продолжай искать, и, быть может, ты найдешь то же, что искал и нашел он.
— Ты о чем?
— Об истине.
— О какой истине?
— Этого я тебе сказать не могу. Прежде тебе придется отказаться от той лжи, которой учат ваши священники. Я открою ее тебе только после того, как ты по своей воле отвергнешь эту ложь и разоблачишь их тайны.
— Открой мне ее!
Я побежал на ее голос. Каковы бы ни были ее секреты, я отчаянно желал узнать их.
Увы, она исчезла, беззвучно ступая по луговым травам, и мне ответило лишь журчание речных вод.
17
18
— Здесь я должен тебя покинуть, — сказал Мушид.
— Так ты шел к Боэмунду? — Мне вновь вспомнился омерзительный грех Танкреда. — А известно ли тебе, как поступают норманны с такими же исмаилитами, как ты?
Мушид улыбнулся.
— Если речь идет о возможной выгоде, норманны готовы забыть о ненависти. Боэмунд ищет средство проникновения в город. Возможно, я смогу обеспечить его необходимым оружием. Спасибо, что проводил.
Он кивнул мне и нырнул в палатку. Никто не остановил его.
Двумя неделями позже, в конце мая, Сигурд, Анна и я сидели у костра и лакомились тушеной рыбой. После того как мы перебрались в лагерь Раймунда, проблемы с провиантом у нас практически исчезли, ибо дорога к морю находилась под контролем провансальцев. Впрочем, нас это не радовало. В те дни каждая трапеза могла быть последней перед приходом турок, и потому хлеб казался нам пеплом. Наступление лета также не улучшило нам настроения, поскольку в жару доспехи казались особенно тяжелыми, а мухи, роившиеся над прибрежными болотами, не оставляли нас в покое ни на минуту. Мы больше не голодали, однако теперь в тело нашего воинства вцепилась страшная костлявая рука болезней и мора. И все-таки более всего мы страшились появления Кербоги. Его воинство, по слухам, могло появиться у стен города всего через несколько дней.
— Подумать только, прошел целый год с тех пор, как мы покинули Константинополь, — сказал Сигурд.
Он выловил в котелке кусок рыбы и принялся есть ее прямо с ножа. — К тому времени, когда ты сможешь увидеть своего внука, у него самого уже будут дети.
— Если я доживу до этого, то готов подождать.
Если все шло хорошо, Елена уже должна была разрешиться от бремени. Каждую ночь я молил Бога о даровании здоровья ей и ребенку и просил свою покойную жену Марию молиться о них в загробном мире. Мы так и не получили от них ни единой весточки.
Мне казалось, что мрачная тень смерти нависла над всеми близкими моему сердцу людьми.
— Я буду счастлива, если нам удастся дожить до начала следующего месяца, — заявила Анна. — Кербога совсем рядом, а франки никак не выяснят отношений.
— Не говори так! — одернул ее я. — Мойры слишком часто прислушиваются к нашим глупым надеждам и позволяют им сбыться. Стоит пожелать прожить месяц — и они выполнят твое желание с убийственной точностью.
— Все это пустые предрассудки, — усмехнулась Анна. — Ты меня поразил… Что это?
Она указала за костер, заметив в темноте какое-то движение. Через несколько мгновений возле костра появился мальчишка ростом мне примерно по пояс. Волосы и одежда его торчали клочьями, лицо покрывала грязь, однако глаза ярко горели в свете костра, а голос был чист, как родник.
— Кто из вас Деметрий Аскиат?
Я изумленно протер глаза. Дым образовывал за головой мальчишки некое подобие нимба, а лицо его горело огнем, словно это был какой-то кудесник, от которого исходило чудесное сияние, казавшееся особенно ярким в ночной темноте.
— Деметрий — это я. — Я дотронулся до лежащего рядом камня, надеясь, что его грубое естество позволит мне сохранить связь с этим миром. — Зачем я тебе?
Видение наморщило чело, силясь вспомнить нужные слова.
— Ты желал говорить с моей госпожой.
— В самом деле? — Грубый голос Сигурда тут же обратил мои иллюзии в ничто, и я увидел стоявшего возле костра маленького оборванца. — Деметрий, ты мне ничего не говорил об этом!
Я не обратил внимания ни на него, ни на сердитый взгляд Анны.
— Кто твоя госпожа?
— Ее зовут Сарой. Ты должен пойти к ней один, — добавил он, заметив, что Анна и Сигурд поднимаются на ноги.
Мальчишка быстро вел меня через лагерь к реке. Многие из тех, кто сопровождал армию, уже разбежались, и расстояния между кострами стали заметно больше. Время от времени мой провожатый совершенно исчезал из виду, растворяясь в ночи, словно дымка, однако каждый раз я вновь находил его взглядом и устремлялся вслед за ним. Заметив у реки светлое пятно, я решил, что он остановился, и решил его нагнать.
— Деметрий Аскиат! Ты ответил на мой зов. Или, может, это я вняла твоему зову.
Я остановился как вкопанный. Куда подевался мальчишка, я так и не понял, но светлое пятно оказалось женщиной со спокойным и благозвучным низким голосом. Сколько я ни вглядывался во тьму, я мог разглядеть только ее белое платье.
— Ты — Сара?
Она тихо рассмеялась — или это волна плеснула о берег?
— У меня много имен. Тебе я известна под именем Сара.
— Кем ты была для Дрого?
Я вытянул руку, надеясь найти рядом с собою дерево или камень. Увы, опереться мне было не на что.
— Наставницей.
— Так это ты научила его вырезать кресты на спинах?
— Этому я его не учила. — В голосе Сары прозвучало такое сожаление, что мне тут же захотелось приласкать и утешить ее. — Всегда будут находиться люди, извращающие учение.
— Ты имеешь в виду Дрого и Рено?
— Они неповинны в этом. Сердце Дрого обратилось в тернии, ранившие своими шипами тех, кто отваживался к нему приближаться. Что касается Рено, то он всего-навсего слишком истово следовал за Дрого.
— И чему ты их учила?
— Вере в Господа. Чистому пути.
— Разве в этой армии недостаточно священников и епископов, которые учат тому же?
Я вновь услышал ее мелодичный смех.
— Священники и епископы? Они служат своим господам, князьям этого мира. Они учат повиновению, твердят, что оно позволит воинам получить достойную награду в этой войне. Священники нисколько не заботятся о состоянии душ своих пасомых. Посмотри на этот лагерь, Деметрий, — разве ты не видишь, что Господь нас покинул?
— Он всегда рядом, но мы в слепоте своей не видим Его!
— Если бы души наши были чисты, мы исполнились бы блаженства. Этот лагерь превратился в грязное и зловещее место, где правят вороны и рыщут волки. Освободить нас сможет только молитва и истина! «С нами Бог», — говорят ваши князья и священники, не ведая близости своего часа. Их души поражены пороком. Спастись смогут только праведники. Все остальные обратятся в прах.
Меня внезапно пробрал озноб.
— Возводя хулу на священство, ты совершаешь измену!
— Ты и сам в это не веришь. В глубине сердца ты знаешь, что я говорю правду.
— Я знаю, что твои адепты бывают в языческих капищах и погибают от рук убийц. И этой-то чистоте ты их учишь?
— Нет! Они отказались следовать за мною! Я полагала, что Дрого ищет спасения, он же мечтал лишь об отмщении!
Хотя я и не видел лица Сары, чувствовалось, что слова мои задели ее за живое. У меня возникло странное ощущение, как будто я ненароком разбил какую-то драгоценность.
— Об отмщении? Что могло вызвать у него мстительные чувства?
— Потеря брата. Нескончаемые страдания, которые он испытывал на равнинах Анатолии и здесь, у стен Антиохии.
Затрепетав, словно затерявшийся в ночи мотылек, белое платье стало удаляться.
— Но кому он хотел мстить? Его брат был убит турками во время марша. Он мстит им?
Голос Сары стал звучать глуше.
— Мне казалось, что в своей скорби он мог принять истину. Его сердце было открыто для Бога. Однако в отверстое болью сердце могут входить и иные силы. Они-то и захватили душу Дрого.
Я уже не видел ее. Стоило ей замолчать, как сердце мое захлестнула волна одиночества.
— Постой! — взмолился я. — Ты побывала в палатке Дрого за час до его кончины. О чем вы с ним говорили?
— Я призывала его вернуться к свету, но он нашел себе нового учителя и отказывался внимать моему гласу.
— Кого он мог найти в этой глуши? — спросил я. — Мне важно знать, что привело его к такому концу.
Сара вновь рассмеялась, однако на сей раз в ее смехе звучала грусть.
— Продолжай искать, и, быть может, ты найдешь то же, что искал и нашел он.
— Ты о чем?
— Об истине.
— О какой истине?
— Этого я тебе сказать не могу. Прежде тебе придется отказаться от той лжи, которой учат ваши священники. Я открою ее тебе только после того, как ты по своей воле отвергнешь эту ложь и разоблачишь их тайны.
— Открой мне ее!
Я побежал на ее голос. Каковы бы ни были ее секреты, я отчаянно желал узнать их.
Увы, она исчезла, беззвучно ступая по луговым травам, и мне ответило лишь журчание речных вод.
17
Наутро я проснулся от сильной головной боли. Был первый день июня, и воздух с самого раннего утра дышал нестерпимым зноем. Впадавшие в Оронт ручьи и речушки давно пересохли, и для того чтобы смыть с лица пот и грязь, оставшиеся на нем после бессонной ночи, мне пришлось отправиться к реке. Холодная вода не облегчила моей душевной боли и не избавила мою душу от смятения.
Ближе к полудню граф Раймунд вызвал Сигурда к себе и попросил его взять на себя охрану стоявшей возле моста башни. Каждый час с востока прибывали все новые и новые разведчики, приносившие с собою свежие новости о продвижении армии Кербоги. Армия эта заполняла собою всю долину и составляла, по их прикидкам, до ста тысяч отборных воинов. Хотя столь большая численность войска замедляла его продвижение, Кербога мог достичь Железного моста, где северная дорога пересекала Оронт, уже к концу недели.
— Варягам следовало бы стоять в первых линиях обороны, а не охранять это место, — пожаловался Сигурд.
Мы стояли на вершине башни. Город простирался перед нами примерно на расстоянии полета стрелы. Расстояние полета стрелы, река, стены высотой в четыре человеческих роста — и по-прежнему все такие же неприступные.
— Когда начнется сражение, сотня варягов покажется чем-то вроде жалкого камешка под ногами тысяч турок.
— Камешек этот может сильно изранить им ноги!
— Ну и что из того? — Мои слова звучали резче, чем я хотел, однако я не пытался смягчить тон. — Тебя не волнует то, что мы погибнем в этом Богом забытом месте, населенном язычниками и варварами, вдали от наших домов и семей?
— Я нахожусь вдали от своего дома и семьи вот уже тридцать лет. Мне все равно где умереть: здесь, во Фракии или, скажем, где-нибудь в море.
— В Константинополе тебя ждет жена!
Варяг редко говорил со мной о своей супруге, но я знал, что та родила ему двух сыновей и кучу дочерей.
— Жена воина знает, что может овдоветь в любое мгновение.
Сигурд отвернулся в сторону, сочтя разговор со мной чересчур утомительным. Я облокотился на грубо обтесанный деревянный парапет. Плиты с оскверненных нами могил были весьма ненадежным основанием для сторожевой башни, и мне казалось, что это шаткое сооружение вот-вот рухнет, обратившись в груду щепок. При каждом движении Сигурда башня, в центре которой зиял провал, начинала угрожающе покачиваться.
Нервно вздохнув, я стал изучать округу. Солнце, стоявшее высоко над горизонтом, раскалило мои доспехи до такой степени, что мне казалось, будто я нахожусь в кузнице. Хотя до полудня было еще далеко, долина погрузилась в дневную дремоту. Я взял обеими руками стоявшее возле парапета ведерко с водой и, сделав несколько глотков, дал пролившейся воде стечь по бороде и шее. У подножия башни норманны прибивали шкуры животных к грубому каркасу, изготавливая щит, под которым можно было бы подобраться к стенам. Подобные меры представлялись мне запоздалыми. Впрочем, возможно, норманны собирались использовать это укрытие, чтобы разрушить мост и не позволить засевшим в городе туркам обойти нас с фланга.
— Ты хочешь, чтобы стрела угодила тебе в глаз? Натягивай сильнее, иначе в эту дыру будут целить все турки Антиохии!
Этот язвительный голос показался мне знакомым. Я высунулся из амбразуры и присмотрелся. Вокруг каркаса копошились человек десять под присмотром сержанта. Несмотря на то что он снял с головы шлем, его волосы слиплись от пота, а движения были некрасивыми и порывистыми. Сверху мне не было видно его лица, однако я был уверен, что знаю его имя.
Я сбежал вниз по шедшей внутри башни лестнице и выглянул наружу. Он стоял возле изгороди у основания насыпи.
— Куино! — окликнул я его.
Сержант резко повернулся. В то же мгновение меч оказался у него в руке. Хотя сейчас была не ночь и рядом с ним находилось множество воинов, он вел себя словно затравленный зверь.
— Лучше бы ты обходил меня подальше!
— Мне нечего бояться. А тебе?
— Я боюсь только развратных греков, на устах у которых ложь и яд!
— Ложь и яд?!
Не знаю, что послужило тому причиной: безобразный характер франка, мешавшая мне так долго завеса тайны и неведения или страх, вызванный приближением турок, но я вопреки своему обыкновению забыл и думать об осторожности.
— Разве это ложь, что ты, Дрого и ваши товарищи были учениками некой Сары, которая выдавала себя за пророчицу и призывала к неповиновению вашей законной церкви? Разве это ложь, что вы побывали в языческом капище в Дафне и зарезали вола на алтаре персидского демона? Разве это ложь, что двое из твоих друзей, твоих так называемых братьев, мертвы, а ты жив и видишь, как они упокоились в могилах?
Куино отреагировал на мои слова неожиданно резко. Он взревел, как дикий вепрь, схватил меня за ворот кольчужной рубашки и швырнул наземь. Удар о твердую землю выбил весь воздух из моих легких, и я лежал ошеломленный, беспомощно глядя, как Куино потрясает мечом над моей головой.
— Червь! Гадюка! Я отрежу твой ядовитый язык, дабы ты не мог больше лгать и захлебнулся собственной вонючей кровью! Кто сказал тебе об этом? Кто?
— Тот, кто видел все собственными глазами, — пробормотал я в ответ, пытаясь отползти назад.
— Я убью его! Убью! А потом я сделаю то же самое с тобой, грек! Ты не доживешь до прихода турок! Твоя наглость и ложь…
Он стоял прямо передо мною, нас разделяло всего два шага. Совершенно неожиданно к его ногам упал какой-то тяжелый предмет, поднявший целое облако пыли. Куино отскочил назад. Приподнявшись на локте, я увидел небольшой — размером с молоток — топорик, оставивший в земле глубокую выбоину.
Мы посмотрели наверх. Оттуда на нас взирал Сигурд, с трудом втиснувший в амбразуру широкие плечи.
— Прошу прощения за неосторожность, — проревел он. — Но учти: в следующий раз я могу поступить еще неосторожнее!
Воспользовавшись минутным замешательством Куино, я встал на ноги и поднял с земли свой меч.
— Я не знаю, ты ли убил Дрого, — обратился я к норманну. — Но мне известно, что на его лбу был начертан кровью знак Митры и что ты был вместе с ним в языческом капище. Если мы переживем приход Кербоги, я позабочусь о том, чтобы ты был изгнан из армии как еретик и предатель.
Странно дернув головой, Куино вернул свой меч в ножны.
— Тогда мне нечего бояться, ибо ты вряд ли уцелеешь в грядущей битве. Но я обещаю тебе последнюю милость: когда ты будешь бежать от турок, визжа словно женщина, удар, который убьет тебя, будет нанесен в грудь!
— Как это было с Рено?
— Не говори о том, чего не знаешь! — Он поддал ногой камень, отлетевший далеко в сторону. — А сейчас я займусь ловлей ворон, кормивших тебя этой ложью.
Куино решительно зашагал в направлении лагеря. Мне же оставалось только гадать, что означала его последняя угроза и какое я пробудил зло.
Этим вечером военачальники вновь собрались в палатке Адемара. На сей раз встреча их была мрачной и достаточно краткой, а учитывая ее последствия, я бы даже сказал — слишком краткой.
— Армия Кербоги подойдет к Железному мосту через два дня. Я усилил оборону моста, перебросив на него отряд, охранявший башню, однако против такой силы он, конечно, не выстоит, — угрюмо сообщил Раймунд. — И потому надо решить, где мы будем встречать противника.
— Если Кербога подойдет к Антиохии, наш поход можно считать законченным. — Герцог Готфрид хлопнул по коричневому кресту, вышитому на рыцарском плаще (как и большинство остальных правителей, он явился на собрание в доспехах). — Мы опозорим себя навеки!
— Какими силами мы располагаем? — спросил Адемар. — Граф Раймунд?
— Шестьсот сорок рыцарей, около пятисот лошадей и примерно три тысячи тяжелых пехотинцев.
— Герцог Готфрид?
— Двести двадцать всадников и не больше тысячи пехотинцев, которых с каждым днем становится все меньше и меньше.
— Господин Боэмунд?
Боэмунд, единственный из военачальников, явившийся на совет без оружия, удивленно поднял глаза.
— Триста конников и девятьсот пехотинцев.
После того как Адемар закончил опрашивать присутствующих, к нему подошел темноволосый отец Стефан и что-то прошептал на ухо.
— Всего примерно три тысячи рыцарей и пятнадцать тысяч пехотинцев. Какова численность воинства Кербоги?
— Кто ж их считал? — проворчал Сигурд. Раймунд смерил его взглядом.
— Их видел мой маршал. Он полагает, что турок в три-четыре раза больше.
— Помоги нам Господи, — еле слышно прошептал Гуго.
Если бы он побледнел еще больше, то сквозь кожу на лице можно было бы увидеть кости.
— Нам не остается ничего иного, как надеяться на Божью милость. — Адемар обвел взглядом квадрат сидящих, лицо его посуровело. — Что же касается места проведения битвы, то я предлагаю вынудить врага перейти через Железный мост и встретить его на этом берегу. Слева от нас будет река, а справа горный кряж, и тогда враг не сможет воспользоваться численным преимуществом и окружить нас. Что скажешь, граф Раймунд?
Раймунд кивнул:
— Это может сработать. А как отнесется к этому плану господин Боэмунд?
Он повернулся к Боэмунду, вырядившемуся в пышную шелковую мантию, больше уместную на пиршестве, чем на военном совете. Возможно, по этой причине тот до сих пор не проронил ни слова.
— Я считаю его мудрым, — ответил норманн. — Мне нечего добавить к сказанному.
— В самом деле?
На лице Раймунда застыло выражение недоверия. Все прочие участники совета тоже не сводили глаз с Боэмунда.
— Да, ты не ослышался. Придерживаясь точно такой же тактики, я выиграл битву при Алеппо.
— Войско, с которым ты сражался при Алеппо, было вчетверо меньше армии Кербоги. Ты был бы разбит, если бы я не остался в городе и не прикрыл тебя с тыла. На этот раз рассредоточить свои силы нам не удастся.
— Ты хочешь настроить меня против твоего собственного плана? — удивленно подняв бровь, спросил Боэмунд.
— Мне кажется странным, что ты не сказал ни слова о его недостатках.
— Ты только что сделал это сам. Основная наша проблема, которая мешает исполнению всех наших планов, — город. — На губах Боэмунда появилась самодовольная ухмылка. — Он представляется мне эдаким жерновом, висящим на наших шеях. Если мы не разобьем его прежде, чем сюда придет армия Кербоги, жернов сотрет нас в порошок!
— Ты уже говорил об этом, — холодно заметил Раймунд. — Это не важно.
Боэмунд рассмеялся.
— Не важно? Мой дорогой граф, смею тебя уверить, это куда важнее всего сказанного сегодня тобой. На самом деле важно только это! Сначала мы возьмем город, а уж после займемся выработкой наилучшей стратегии.
— Об этом не может идти и речи, — возразил Адемар. — Через три дня Кербога будет здесь.
— Неужто твоя вера столь слаба? Три дня — более чем достаточно для того, чтобы сотворить чудо. Я выступаю с этим предложением не первый месяц. В этой пустыне к разуму взывал лишь мой одинокий голос. Вы отказывались меня слушать и провалили осаду. Неужели вы не образумитесь и сейчас, в минуту смертельной опасности?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Адемар, знавший ответ наперед.
— Совет должен принять решение относительно будущего статуса Антиохии. Тот, кто возьмет его, тот и станет его властителем. Триумф одного спасет от гибели многих.
Прежде чем Адемар открыл рот, Сигурд вскочил на ноги.
— Совет не вправе решать подобные вопросы! Все вы — все мы — поклялись вернуть императору Алексею земли, некогда входившие в состав его империи. Никто не может ими распоряжаться, кроме него самого!
Это справедливое замечание еще недавно могло бы подействовать на правителей отрезвляюще, но сейчас оно прозвучало неуместно. На лице Боэмунда заиграла волчья улыбка.
— Когда твой господин соблаговолит сюда явиться, я первым встану перед ним на колени и исполню данную ему клятву! Пока же я утверждаю, что спасти нас от надвигающейся опасности может только эта награда. Я прошу членов совета выразить свое отношение к моему предложению.
Он опустился на скамью, спокойный и безмятежный, и обвел взглядом растерянное собрание. Графы и герцоги погрузились в мучительные раздумья, взвешивая его слова и гадая о его планах.
— Если город со временем будет передан императору, я не стану возражать против того, чтобы один из нас взял на себя роль его временного управляющего, — сказал Готфрид, вызвав своими словами всеобщее одобрение. — Военачальник, особо отличившийся при его взятии, может стать его законным временным управляющим.
— А что, если этот временный управляющий откажется возвращать Антиохию императору? — раздраженно поинтересовался Раймунд.
— Тогда совет признает его лжецом и вором и присудит ему соответствующее наказание. — Боэмунд произнес эти слова подчеркнуто уверенным тоном, хотя пальцы его при этом выбивали на скамейке нервную дробь. — И потом, кто из нас мог бы ограничиться Антиохией, зная о том, что впереди нас ждет святой город? Осталось понять, примет ли совет такое решение или мы будем ждать прихода Кербоги, не надеясь на победу?
Все голоса разом смолкли. Адемар вяло ударил своим посохом оземь и обратился к рыцарям:
— Я хочу услышать мнение совета. Согласны ли вы с тем, что в случае взятия города у него появится временный правитель?
— Я отвечу на это предложение согласием, — ответил герцог Нормандский. — Главное — взять город.
— Тем более что в этом случае мы не нарушим клятвы, данной императору, — поддержал его Готфрид.
Раймунд устало вздохнул.
— Боэмунд и так отнял у нас слишком много времени. Если он сумеет захватить город, почему бы ему не стать временным правителем? Что касается меня, то я начну готовиться к встрече Кербоги.
Адемар вновь обвел взглядом собрание:
— Кто против?
Ответом ему было молчание.
— Решение принято.
Ближе к полудню граф Раймунд вызвал Сигурда к себе и попросил его взять на себя охрану стоявшей возле моста башни. Каждый час с востока прибывали все новые и новые разведчики, приносившие с собою свежие новости о продвижении армии Кербоги. Армия эта заполняла собою всю долину и составляла, по их прикидкам, до ста тысяч отборных воинов. Хотя столь большая численность войска замедляла его продвижение, Кербога мог достичь Железного моста, где северная дорога пересекала Оронт, уже к концу недели.
— Варягам следовало бы стоять в первых линиях обороны, а не охранять это место, — пожаловался Сигурд.
Мы стояли на вершине башни. Город простирался перед нами примерно на расстоянии полета стрелы. Расстояние полета стрелы, река, стены высотой в четыре человеческих роста — и по-прежнему все такие же неприступные.
— Когда начнется сражение, сотня варягов покажется чем-то вроде жалкого камешка под ногами тысяч турок.
— Камешек этот может сильно изранить им ноги!
— Ну и что из того? — Мои слова звучали резче, чем я хотел, однако я не пытался смягчить тон. — Тебя не волнует то, что мы погибнем в этом Богом забытом месте, населенном язычниками и варварами, вдали от наших домов и семей?
— Я нахожусь вдали от своего дома и семьи вот уже тридцать лет. Мне все равно где умереть: здесь, во Фракии или, скажем, где-нибудь в море.
— В Константинополе тебя ждет жена!
Варяг редко говорил со мной о своей супруге, но я знал, что та родила ему двух сыновей и кучу дочерей.
— Жена воина знает, что может овдоветь в любое мгновение.
Сигурд отвернулся в сторону, сочтя разговор со мной чересчур утомительным. Я облокотился на грубо обтесанный деревянный парапет. Плиты с оскверненных нами могил были весьма ненадежным основанием для сторожевой башни, и мне казалось, что это шаткое сооружение вот-вот рухнет, обратившись в груду щепок. При каждом движении Сигурда башня, в центре которой зиял провал, начинала угрожающе покачиваться.
Нервно вздохнув, я стал изучать округу. Солнце, стоявшее высоко над горизонтом, раскалило мои доспехи до такой степени, что мне казалось, будто я нахожусь в кузнице. Хотя до полудня было еще далеко, долина погрузилась в дневную дремоту. Я взял обеими руками стоявшее возле парапета ведерко с водой и, сделав несколько глотков, дал пролившейся воде стечь по бороде и шее. У подножия башни норманны прибивали шкуры животных к грубому каркасу, изготавливая щит, под которым можно было бы подобраться к стенам. Подобные меры представлялись мне запоздалыми. Впрочем, возможно, норманны собирались использовать это укрытие, чтобы разрушить мост и не позволить засевшим в городе туркам обойти нас с фланга.
— Ты хочешь, чтобы стрела угодила тебе в глаз? Натягивай сильнее, иначе в эту дыру будут целить все турки Антиохии!
Этот язвительный голос показался мне знакомым. Я высунулся из амбразуры и присмотрелся. Вокруг каркаса копошились человек десять под присмотром сержанта. Несмотря на то что он снял с головы шлем, его волосы слиплись от пота, а движения были некрасивыми и порывистыми. Сверху мне не было видно его лица, однако я был уверен, что знаю его имя.
Я сбежал вниз по шедшей внутри башни лестнице и выглянул наружу. Он стоял возле изгороди у основания насыпи.
— Куино! — окликнул я его.
Сержант резко повернулся. В то же мгновение меч оказался у него в руке. Хотя сейчас была не ночь и рядом с ним находилось множество воинов, он вел себя словно затравленный зверь.
— Лучше бы ты обходил меня подальше!
— Мне нечего бояться. А тебе?
— Я боюсь только развратных греков, на устах у которых ложь и яд!
— Ложь и яд?!
Не знаю, что послужило тому причиной: безобразный характер франка, мешавшая мне так долго завеса тайны и неведения или страх, вызванный приближением турок, но я вопреки своему обыкновению забыл и думать об осторожности.
— Разве это ложь, что ты, Дрого и ваши товарищи были учениками некой Сары, которая выдавала себя за пророчицу и призывала к неповиновению вашей законной церкви? Разве это ложь, что вы побывали в языческом капище в Дафне и зарезали вола на алтаре персидского демона? Разве это ложь, что двое из твоих друзей, твоих так называемых братьев, мертвы, а ты жив и видишь, как они упокоились в могилах?
Куино отреагировал на мои слова неожиданно резко. Он взревел, как дикий вепрь, схватил меня за ворот кольчужной рубашки и швырнул наземь. Удар о твердую землю выбил весь воздух из моих легких, и я лежал ошеломленный, беспомощно глядя, как Куино потрясает мечом над моей головой.
— Червь! Гадюка! Я отрежу твой ядовитый язык, дабы ты не мог больше лгать и захлебнулся собственной вонючей кровью! Кто сказал тебе об этом? Кто?
— Тот, кто видел все собственными глазами, — пробормотал я в ответ, пытаясь отползти назад.
— Я убью его! Убью! А потом я сделаю то же самое с тобой, грек! Ты не доживешь до прихода турок! Твоя наглость и ложь…
Он стоял прямо передо мною, нас разделяло всего два шага. Совершенно неожиданно к его ногам упал какой-то тяжелый предмет, поднявший целое облако пыли. Куино отскочил назад. Приподнявшись на локте, я увидел небольшой — размером с молоток — топорик, оставивший в земле глубокую выбоину.
Мы посмотрели наверх. Оттуда на нас взирал Сигурд, с трудом втиснувший в амбразуру широкие плечи.
— Прошу прощения за неосторожность, — проревел он. — Но учти: в следующий раз я могу поступить еще неосторожнее!
Воспользовавшись минутным замешательством Куино, я встал на ноги и поднял с земли свой меч.
— Я не знаю, ты ли убил Дрого, — обратился я к норманну. — Но мне известно, что на его лбу был начертан кровью знак Митры и что ты был вместе с ним в языческом капище. Если мы переживем приход Кербоги, я позабочусь о том, чтобы ты был изгнан из армии как еретик и предатель.
Странно дернув головой, Куино вернул свой меч в ножны.
— Тогда мне нечего бояться, ибо ты вряд ли уцелеешь в грядущей битве. Но я обещаю тебе последнюю милость: когда ты будешь бежать от турок, визжа словно женщина, удар, который убьет тебя, будет нанесен в грудь!
— Как это было с Рено?
— Не говори о том, чего не знаешь! — Он поддал ногой камень, отлетевший далеко в сторону. — А сейчас я займусь ловлей ворон, кормивших тебя этой ложью.
Куино решительно зашагал в направлении лагеря. Мне же оставалось только гадать, что означала его последняя угроза и какое я пробудил зло.
Этим вечером военачальники вновь собрались в палатке Адемара. На сей раз встреча их была мрачной и достаточно краткой, а учитывая ее последствия, я бы даже сказал — слишком краткой.
— Армия Кербоги подойдет к Железному мосту через два дня. Я усилил оборону моста, перебросив на него отряд, охранявший башню, однако против такой силы он, конечно, не выстоит, — угрюмо сообщил Раймунд. — И потому надо решить, где мы будем встречать противника.
— Если Кербога подойдет к Антиохии, наш поход можно считать законченным. — Герцог Готфрид хлопнул по коричневому кресту, вышитому на рыцарском плаще (как и большинство остальных правителей, он явился на собрание в доспехах). — Мы опозорим себя навеки!
— Какими силами мы располагаем? — спросил Адемар. — Граф Раймунд?
— Шестьсот сорок рыцарей, около пятисот лошадей и примерно три тысячи тяжелых пехотинцев.
— Герцог Готфрид?
— Двести двадцать всадников и не больше тысячи пехотинцев, которых с каждым днем становится все меньше и меньше.
— Господин Боэмунд?
Боэмунд, единственный из военачальников, явившийся на совет без оружия, удивленно поднял глаза.
— Триста конников и девятьсот пехотинцев.
После того как Адемар закончил опрашивать присутствующих, к нему подошел темноволосый отец Стефан и что-то прошептал на ухо.
— Всего примерно три тысячи рыцарей и пятнадцать тысяч пехотинцев. Какова численность воинства Кербоги?
— Кто ж их считал? — проворчал Сигурд. Раймунд смерил его взглядом.
— Их видел мой маршал. Он полагает, что турок в три-четыре раза больше.
— Помоги нам Господи, — еле слышно прошептал Гуго.
Если бы он побледнел еще больше, то сквозь кожу на лице можно было бы увидеть кости.
— Нам не остается ничего иного, как надеяться на Божью милость. — Адемар обвел взглядом квадрат сидящих, лицо его посуровело. — Что же касается места проведения битвы, то я предлагаю вынудить врага перейти через Железный мост и встретить его на этом берегу. Слева от нас будет река, а справа горный кряж, и тогда враг не сможет воспользоваться численным преимуществом и окружить нас. Что скажешь, граф Раймунд?
Раймунд кивнул:
— Это может сработать. А как отнесется к этому плану господин Боэмунд?
Он повернулся к Боэмунду, вырядившемуся в пышную шелковую мантию, больше уместную на пиршестве, чем на военном совете. Возможно, по этой причине тот до сих пор не проронил ни слова.
— Я считаю его мудрым, — ответил норманн. — Мне нечего добавить к сказанному.
— В самом деле?
На лице Раймунда застыло выражение недоверия. Все прочие участники совета тоже не сводили глаз с Боэмунда.
— Да, ты не ослышался. Придерживаясь точно такой же тактики, я выиграл битву при Алеппо.
— Войско, с которым ты сражался при Алеппо, было вчетверо меньше армии Кербоги. Ты был бы разбит, если бы я не остался в городе и не прикрыл тебя с тыла. На этот раз рассредоточить свои силы нам не удастся.
— Ты хочешь настроить меня против твоего собственного плана? — удивленно подняв бровь, спросил Боэмунд.
— Мне кажется странным, что ты не сказал ни слова о его недостатках.
— Ты только что сделал это сам. Основная наша проблема, которая мешает исполнению всех наших планов, — город. — На губах Боэмунда появилась самодовольная ухмылка. — Он представляется мне эдаким жерновом, висящим на наших шеях. Если мы не разобьем его прежде, чем сюда придет армия Кербоги, жернов сотрет нас в порошок!
— Ты уже говорил об этом, — холодно заметил Раймунд. — Это не важно.
Боэмунд рассмеялся.
— Не важно? Мой дорогой граф, смею тебя уверить, это куда важнее всего сказанного сегодня тобой. На самом деле важно только это! Сначала мы возьмем город, а уж после займемся выработкой наилучшей стратегии.
— Об этом не может идти и речи, — возразил Адемар. — Через три дня Кербога будет здесь.
— Неужто твоя вера столь слаба? Три дня — более чем достаточно для того, чтобы сотворить чудо. Я выступаю с этим предложением не первый месяц. В этой пустыне к разуму взывал лишь мой одинокий голос. Вы отказывались меня слушать и провалили осаду. Неужели вы не образумитесь и сейчас, в минуту смертельной опасности?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Адемар, знавший ответ наперед.
— Совет должен принять решение относительно будущего статуса Антиохии. Тот, кто возьмет его, тот и станет его властителем. Триумф одного спасет от гибели многих.
Прежде чем Адемар открыл рот, Сигурд вскочил на ноги.
— Совет не вправе решать подобные вопросы! Все вы — все мы — поклялись вернуть императору Алексею земли, некогда входившие в состав его империи. Никто не может ими распоряжаться, кроме него самого!
Это справедливое замечание еще недавно могло бы подействовать на правителей отрезвляюще, но сейчас оно прозвучало неуместно. На лице Боэмунда заиграла волчья улыбка.
— Когда твой господин соблаговолит сюда явиться, я первым встану перед ним на колени и исполню данную ему клятву! Пока же я утверждаю, что спасти нас от надвигающейся опасности может только эта награда. Я прошу членов совета выразить свое отношение к моему предложению.
Он опустился на скамью, спокойный и безмятежный, и обвел взглядом растерянное собрание. Графы и герцоги погрузились в мучительные раздумья, взвешивая его слова и гадая о его планах.
— Если город со временем будет передан императору, я не стану возражать против того, чтобы один из нас взял на себя роль его временного управляющего, — сказал Готфрид, вызвав своими словами всеобщее одобрение. — Военачальник, особо отличившийся при его взятии, может стать его законным временным управляющим.
— А что, если этот временный управляющий откажется возвращать Антиохию императору? — раздраженно поинтересовался Раймунд.
— Тогда совет признает его лжецом и вором и присудит ему соответствующее наказание. — Боэмунд произнес эти слова подчеркнуто уверенным тоном, хотя пальцы его при этом выбивали на скамейке нервную дробь. — И потом, кто из нас мог бы ограничиться Антиохией, зная о том, что впереди нас ждет святой город? Осталось понять, примет ли совет такое решение или мы будем ждать прихода Кербоги, не надеясь на победу?
Все голоса разом смолкли. Адемар вяло ударил своим посохом оземь и обратился к рыцарям:
— Я хочу услышать мнение совета. Согласны ли вы с тем, что в случае взятия города у него появится временный правитель?
— Я отвечу на это предложение согласием, — ответил герцог Нормандский. — Главное — взять город.
— Тем более что в этом случае мы не нарушим клятвы, данной императору, — поддержал его Готфрид.
Раймунд устало вздохнул.
— Боэмунд и так отнял у нас слишком много времени. Если он сумеет захватить город, почему бы ему не стать временным правителем? Что касается меня, то я начну готовиться к встрече Кербоги.
Адемар вновь обвел взглядом собрание:
— Кто против?
Ответом ему было молчание.
— Решение принято.
18
Всю эту ночь меня мучили кошмары. В одном из снов я снова стоял на высокой башне константинопольского дворца, глядя на залитое кровью поле, над которым кружила огромная стая орлов. В другом сне я спустился в канаву возле сада, где лежало тело Рено, и, коснувшись его руки, внезапно понял, что он все еще жив. Я не запомнил сказанных им слов, но понял, что он хочет предупредить меня о какой-то страшной опасности. Подняв глаза, я увидел неподалеку огромного черного быка и пустился наутек. Он преследовал меня по полям и по холмам, я преодолевал ручьи и реки, и каждый раз, когда я оборачивался назад, мне казалось, что еще совсем немного, и он насадит меня на рога. Выбиваясь из сил, я взбежал на какую-то высокую гору и внезапно понял, что приближаюсь к краю обрыва. Я замедлил шаг и тут же услышал сзади гром копыт. Я вновь побежал быстрее, чувствуя, что мое сердце вот-вот разорвется, и с беззвучным криком спрыгнул с утеса. Меня разбудил мой собственный крик. В палатке было еще темно, и я с ужасом понял, что утро настанет еще не скоро. Я потянулся к Анне, чтобы она утешила меня, но, видимо, долг призвал ее вгоспитальную палатку, и моя рука нащупала лишь холодную землю.
На следующее утро нам с Сигурдом приказали приступить к разбору понтонного моста. Было объявлено, что Кербога может воспользоваться им для удара с фланга, но на самом деле военачальники боялись, что их подчиненные, поддавшись панике, сбегут по нему с поля боя. После разбора моста восточный берег Оронта, на котором находился наш лагерь, должен был превратиться в своеобразный мешок, ограниченный с одной стороны рекой, с другой — городскими стенами. Никто не знал, укрепит ли это наши сердца или, напротив, обречет нас на гибель.
— Если варяги владеют топорами, это еще не значит, что они должны работать дровосеками!
Сигурд, который скорее умер бы от холода, чем стал бы использовать свой боевой топор для рубки дров, вонзил плотницкий топор в ветхую веревку. Волокна лопнули, и я схватился за борт лодки, в которой мы стояли, потому что ее стало разворачивать течением. Сырая древесина под моей рукой была пористой, словно губка.
— Не стоило и трудиться, — проворчал я, перебравшись на нетронутую пока часть моста. Он прогибался под моим весом, а из-под дощатого настила слышался грохот сталкивавшихся друг с другом лодок. — Этот мост настолько прогнил, что армия Кербоги потонула бы, не дойдя до его середины.
Сигурд вновь взмахнул топориком и перерубил веревку, которая удерживала корму на месте. Какое-то мгновение лодка стояла возле моста, потом поплыла к морю, подхваченная властным течением. За ней тянулись длинные пряди водорослей.
К нам подошел беззубый крестьянин, один из тех, что подрядились таскать доски, содранные с моста.
Солнце уже вовсю припекало, и потому он не особенно спешил.
— Ломайте его скорее, — произнес он с сильным иностранным акцентом. — А то турки уже рыщут на том берегу.
— Откуда им там быть? — отозвался я, не глядя в его сторону, поскольку занялся разборкой следующего участка настила. — Все их ворота охраняются нашими башнями. Они заперты в крепости, как вино в бутылке.
На следующее утро нам с Сигурдом приказали приступить к разбору понтонного моста. Было объявлено, что Кербога может воспользоваться им для удара с фланга, но на самом деле военачальники боялись, что их подчиненные, поддавшись панике, сбегут по нему с поля боя. После разбора моста восточный берег Оронта, на котором находился наш лагерь, должен был превратиться в своеобразный мешок, ограниченный с одной стороны рекой, с другой — городскими стенами. Никто не знал, укрепит ли это наши сердца или, напротив, обречет нас на гибель.
— Если варяги владеют топорами, это еще не значит, что они должны работать дровосеками!
Сигурд, который скорее умер бы от холода, чем стал бы использовать свой боевой топор для рубки дров, вонзил плотницкий топор в ветхую веревку. Волокна лопнули, и я схватился за борт лодки, в которой мы стояли, потому что ее стало разворачивать течением. Сырая древесина под моей рукой была пористой, словно губка.
— Не стоило и трудиться, — проворчал я, перебравшись на нетронутую пока часть моста. Он прогибался под моим весом, а из-под дощатого настила слышался грохот сталкивавшихся друг с другом лодок. — Этот мост настолько прогнил, что армия Кербоги потонула бы, не дойдя до его середины.
Сигурд вновь взмахнул топориком и перерубил веревку, которая удерживала корму на месте. Какое-то мгновение лодка стояла возле моста, потом поплыла к морю, подхваченная властным течением. За ней тянулись длинные пряди водорослей.
К нам подошел беззубый крестьянин, один из тех, что подрядились таскать доски, содранные с моста.
Солнце уже вовсю припекало, и потому он не особенно спешил.
— Ломайте его скорее, — произнес он с сильным иностранным акцентом. — А то турки уже рыщут на том берегу.
— Откуда им там быть? — отозвался я, не глядя в его сторону, поскольку занялся разборкой следующего участка настила. — Все их ворота охраняются нашими башнями. Они заперты в крепости, как вино в бутылке.