Страница:
Во всяком случае работа Яно и ей подобные показывают, как спорно и как сомнительно право на Маньчжурию с ее миллионом квадратных километров территории и с примерно 33 млн. населения. Достоверно, что обширное пространство с давних пор снова и снова объявлялось независимым его командующим (тухун, военачальник) Чжан Цзолинем , что он самостоятельно вел переговоры с Россией и Японией, покупал оружие у Англии и Франции, имел при себе японского советника.
Фактически именно в ходе развития 1911-1927 гг. огромные территории так называемого Внешнего Китая из прочной пограничной структуры превратились в пограничную переходную зону опаснейшего вида; в настоящий момент Юньнань, как и Сычуань, больше не включается в этот неустойчивый по своей принадлежности пояс лишь потому, что непреодолимый натиск китайского народа здесь, на Юге, экономическая сила китайского поселенца снова вырвали их у власти Франции и Англии, а колонизаторская и экономическая энергия китайцев доведет это до конца также с Внутренней Монголией и Маньчжурией, затем с другими окраинными землями, — но не без критических поворотов!
В связи с этим поучительно исследовать кажущиеся и сегодня прочными линейно развивающиеся границы, как быстро они переключались от экстенсивного к интенсивному действию и какие при этом происходили изменения. Если, например, Вольтер [с.140] отзывался о Канаде как о всего лишь нескольких квадратных милях легко переносимого снега, то Франклин в то же самое время принял ее за в высшей степени способную в будущем к развитию землю.
При исследовании таких переходов наблюдение за ходом развития границ в островных государствах и трансформированных морем экономических организмах облегчалось для нас тем, что они в сущности развивались и совершенствовались лишь как один тип границы — морской границы, ее “серебряного пояса”.
Прежде всего тип границы — заокеанской границы (Uberseegrenze) трансформированного морем государственного и экономического организма — от своего возникновения до упадка является, как правило, важной составной частью океанской жизненной формы, совершенно непонятной в странах, удаленных от моря: спрут, направляющий свои высокочувствительные щупальца к опорным пунктам (Wachstumsspitzen) на противоположных побережьях (карикатурная схема Британской империи!).
Британская империя как морская жизненная форма в карикатурном изображении
Для жителя побережья — это обыденная картина, однако для земель, удаленных от моря, — всегда непонятная. Такой способ отграничения может оказаться катастрофическим в результате проигрыша одной-единственной морской битвы, например как способ отграничения Афинской морской державы, но чаще всего завершается эволюционно в результате свертывания, сокращения жизненных путей, как у Венеции, Генуи, Тернате , Гавайев, вероятно, в обозримое время у Британской метрополии.
Такому процессу обыкновенно противостоит — как несовместимое — противоречивое развитие сухопутных (континентальных) жизненных форм, которое с своей стороны вряд ли может быть понятно островному человеку из-за их континентальной привязанности к земле, массовых перемещений, [с.141] переходов, перенапряженности, склонности к исторической ломке, к революционному развитию, при котором пограничный организм, как правило, умирает в результате борьбы и новообразования, смены мандатов (ko ming) на управление, также сказывающихся локально, обычно в первую очередь на границах.
Так больший инстинкт безопасности в ходе развития границ в океанских и приморских жизненных формах противостоит беспрестанному обновлению опыта в континентальных жизненных формах, что сопряжено с опасностью обоюдных ложных пониманий. Речные жизненные формы находятся посередине и склоняются то к одному типу, если господствуют океанские и морские влияния, то к другому, если становятся решающими проживание на материке, потребность в плоскогорье, в своеобразии степи. Отсюда же и сила прецедента, традиций, “социума” и их воплощения в Венеции, Англии, Америке, Японии, на островах Юго-Восточной Азии — также в вопросах границы. Эта сила, напротив, находится в противоречии с растущей апатией от окраин к центру Старого Света, где державы на “оси истории” (“pivot of history”) во многом безучастнее во внешних вопросах их жизненных форм, часто меняются внутри, осуществляют сдвиги в гораздо более резком противоречии между метрополиями, жизненно важными частями и окраинными ландшафтами, чью неприкосновенность принимает весьма подозрительно островная и морская держава.
И все— таки становление границы в целом показывает скорее долговечную силу, более частый возврат культурных и естественных, поэтому снова и снова заимствуемых, уже апробированных границ, даже прямо-таки склонность к возрождению.
Было бы исключительно плодотворным с этой точки зрения отыскать в истории и географии примеры и образцы генетического сооружения границ, прежде всего проследить их тождественные перемещения и преобразования, как это мы смогли сделать особенно при сравнении феодальных границ в Западной и Восточной Евразии, скажем хода развития границ Японии, Пруссии и Германии, сопоставляя их колониальное продвижение в северо-восточном направлении, оттеснение Китая и Внутренней Европы от морской границы, от контакта с побережьем на протяжении XIX столетия (внутриевропейский мир — от более 2700 км до менее 1200 км, китайский — от свыше 17000 км до 7100 км), тесность жизненного пространства самых многонаселенных жизненных форм Западной и Восточной Евразии с наднациональной имперской традицией и в результате этого неслыханно усиливающееся в нем [пространстве] пограничное давление, которое должно вести к насильственным прорывам! За пределами столь стесненных пространств с давних пор ощущается аналогия с океанскими притеснителями, как и с Советами, и даже опасение делать из этого выводы для совместной обороны . [с.142]
Здесь манометр пограничного давления показывает неестественно низкий уровень хода развития границы и предвзрывные состояния на Янцзы и Хуанхэ, как на Дунае, Рейне и Висле, — не говоря уже о Маасе и Мемеле (Немане), Эше и Бельте! [с.143]
ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛАВА XV
Фактически именно в ходе развития 1911-1927 гг. огромные территории так называемого Внешнего Китая из прочной пограничной структуры превратились в пограничную переходную зону опаснейшего вида; в настоящий момент Юньнань, как и Сычуань, больше не включается в этот неустойчивый по своей принадлежности пояс лишь потому, что непреодолимый натиск китайского народа здесь, на Юге, экономическая сила китайского поселенца снова вырвали их у власти Франции и Англии, а колонизаторская и экономическая энергия китайцев доведет это до конца также с Внутренней Монголией и Маньчжурией, затем с другими окраинными землями, — но не без критических поворотов!
В связи с этим поучительно исследовать кажущиеся и сегодня прочными линейно развивающиеся границы, как быстро они переключались от экстенсивного к интенсивному действию и какие при этом происходили изменения. Если, например, Вольтер [с.140] отзывался о Канаде как о всего лишь нескольких квадратных милях легко переносимого снега, то Франклин в то же самое время принял ее за в высшей степени способную в будущем к развитию землю.
При исследовании таких переходов наблюдение за ходом развития границ в островных государствах и трансформированных морем экономических организмах облегчалось для нас тем, что они в сущности развивались и совершенствовались лишь как один тип границы — морской границы, ее “серебряного пояса”.
Прежде всего тип границы — заокеанской границы (Uberseegrenze) трансформированного морем государственного и экономического организма — от своего возникновения до упадка является, как правило, важной составной частью океанской жизненной формы, совершенно непонятной в странах, удаленных от моря: спрут, направляющий свои высокочувствительные щупальца к опорным пунктам (Wachstumsspitzen) на противоположных побережьях (карикатурная схема Британской империи!).
Британская империя как морская жизненная форма в карикатурном изображении
Для жителя побережья — это обыденная картина, однако для земель, удаленных от моря, — всегда непонятная. Такой способ отграничения может оказаться катастрофическим в результате проигрыша одной-единственной морской битвы, например как способ отграничения Афинской морской державы, но чаще всего завершается эволюционно в результате свертывания, сокращения жизненных путей, как у Венеции, Генуи, Тернате , Гавайев, вероятно, в обозримое время у Британской метрополии.
Такому процессу обыкновенно противостоит — как несовместимое — противоречивое развитие сухопутных (континентальных) жизненных форм, которое с своей стороны вряд ли может быть понятно островному человеку из-за их континентальной привязанности к земле, массовых перемещений, [с.141] переходов, перенапряженности, склонности к исторической ломке, к революционному развитию, при котором пограничный организм, как правило, умирает в результате борьбы и новообразования, смены мандатов (ko ming) на управление, также сказывающихся локально, обычно в первую очередь на границах.
Так больший инстинкт безопасности в ходе развития границ в океанских и приморских жизненных формах противостоит беспрестанному обновлению опыта в континентальных жизненных формах, что сопряжено с опасностью обоюдных ложных пониманий. Речные жизненные формы находятся посередине и склоняются то к одному типу, если господствуют океанские и морские влияния, то к другому, если становятся решающими проживание на материке, потребность в плоскогорье, в своеобразии степи. Отсюда же и сила прецедента, традиций, “социума” и их воплощения в Венеции, Англии, Америке, Японии, на островах Юго-Восточной Азии — также в вопросах границы. Эта сила, напротив, находится в противоречии с растущей апатией от окраин к центру Старого Света, где державы на “оси истории” (“pivot of history”) во многом безучастнее во внешних вопросах их жизненных форм, часто меняются внутри, осуществляют сдвиги в гораздо более резком противоречии между метрополиями, жизненно важными частями и окраинными ландшафтами, чью неприкосновенность принимает весьма подозрительно островная и морская держава.
И все— таки становление границы в целом показывает скорее долговечную силу, более частый возврат культурных и естественных, поэтому снова и снова заимствуемых, уже апробированных границ, даже прямо-таки склонность к возрождению.
Было бы исключительно плодотворным с этой точки зрения отыскать в истории и географии примеры и образцы генетического сооружения границ, прежде всего проследить их тождественные перемещения и преобразования, как это мы смогли сделать особенно при сравнении феодальных границ в Западной и Восточной Евразии, скажем хода развития границ Японии, Пруссии и Германии, сопоставляя их колониальное продвижение в северо-восточном направлении, оттеснение Китая и Внутренней Европы от морской границы, от контакта с побережьем на протяжении XIX столетия (внутриевропейский мир — от более 2700 км до менее 1200 км, китайский — от свыше 17000 км до 7100 км), тесность жизненного пространства самых многонаселенных жизненных форм Западной и Восточной Евразии с наднациональной имперской традицией и в результате этого неслыханно усиливающееся в нем [пространстве] пограничное давление, которое должно вести к насильственным прорывам! За пределами столь стесненных пространств с давних пор ощущается аналогия с океанскими притеснителями, как и с Советами, и даже опасение делать из этого выводы для совместной обороны . [с.142]
Здесь манометр пограничного давления показывает неестественно низкий уровень хода развития границы и предвзрывные состояния на Янцзы и Хуанхэ, как на Дунае, Рейне и Висле, — не говоря уже о Маасе и Мемеле (Немане), Эше и Бельте! [с.143]
ПРИМЕЧАНИЯ
(c.136) Maull О. Politische Geographie. S. 133 ff. und 601 ff.
(c.136) Freytag G. Bilder aus der deutschen Vergangenheit. Illustrierte Ausgabe. Bd I.
(c.137) Цезарь Ю. Записки о галльской войне. VI. 23.
(c.137) Там же.
(с.138) См. Giehrl H. Der Feldherr Napoleon als Organisator Betrachtungen uber seine Verkehrs— und Nachnchtenmittel, seine Arbeits— und Befehlsweise. Berlin, 1911.
(с.142) Brooks Adams. The New Empire (Deutsch als “Das Herz der Welt”). Wien, 1909. S. 249-253 u.a.
Т.е. закате Европы. См. примеч. 1. С. 18. [с.143]
Марк Аврелий Антонин (121-180) — римский император с 7 марта 161 г. [с.143]
Вер Луций Аврелий (130-169) — римский император с 7 марта 161 г., соправитель Марка Аврелия. [с.143]
Коммод М. Аврелий К. Антонин (161-192) — римский император с 17.III.180, сын Марка Аврелия, последний император из династии Антонинов. [с.143]
Гелиогабал (Элагабал) — римский император сирийского происхождения; родился в 204 г., правил с 218 по 222 г. Прославился своими бесчинствами, жестокостью и дебошами. Был убит преторианцами. [с.143]
Гандхара — часть современного Афганистана, где до похода Александра Македонского и создания империи Маурьев существовала племенная республика. [с.143]
Свебы, или свевы, — согласно Цезарю германское племя, обитавшее в районе Майна и Неккара. [с.143]
Херуски — германское племя, обитавшее по Среднему Везеру. [с.143]
Вар Публий Квинктилий (род. ок. 46 г. до н.э.) — римский полководец. В 9 г. н.э. в битве в Тевтобургском лесу потерпел поражение от германских племен под руководством Арминия. [с.143]
Лист Фридрих (1789-1846) — немецкий экономист, сторонник активного вмешательства государства в экономическую жизнь. По его инициативе в 1819 г. была создана Общегерманская ассоциация промышленников и коммерсантов, добившаяся создания в 1834 г. Германского таможенного союза (Zollverein) в составе Пруссии, Гессен-Дармштадта, Баварии, Вюртемберга, Гессенского курфюрства, Саксонии и Тюрингских государств (к 1854 г. распространил свое влияние на всю Германию, за исключением Мекленбурга и Любека). Таможенный союз сыграл значительную роль в экономическом подъеме Германии и стал первым шагом на пути к ее политическому объединению. За свои либеральные взгляды Лист был выслан из Германии. Жил в США, где в 1827 г. опубликовал работу “Очерк американской политической экономии”. Получив американское гражданство, вернулся в Германию, с 1834 г. был консулом США в Лейпциге. В 1841 г. вышел его самый значительный труд “Национальная система политической экономии”. Жизнь Листа оборвалась трагически: доведенный до отчаяния прежде всего финансовыми трудностями, он покончил с собой
Заслуживает внимания его теория, известная как “автаркия больших пространств”. Согласно этой теории полноценное стратегическое и экономическое развитие государства возможно только в том случае, если оно обладает достаточным геополитическим масштабом и большими территориальными возможностями.
Киликия — древнее название восточной части южного побережья Малой Азии. [с.143]
Сулла Луций Корнелий (138-78 до н.э.) — римский полководец и политический деятель. В 83 г. до н.э. он провозгласил себя диктатором (на неопределенный срок). Его диктатура была направлена против демократических установлений Римского государства. Сулла передал суды в руки сенаторов, ограничил полномочия народных трибунов и тем самым лишил опоры тех, кто требовал “республики предков”. [с.143]
Намек на первую мировую войну. [с.143]
Клавдии — древний патрицианский род, старейшие представители которого, в частности Аппий Клавдий, слыли образцами добродетели. Юлии — древнеримский патрицианский род. Из этого рода произошел Цезарь, усыновивший будущего императора Августа, основателя династии Юлиев — Клавдиев. [с.143]
Ли Хунчжан (1823-1901) — сановник феодального Китая. С 1870 г. наместник столичной провинции, руководил внешней политикой правительства. [с.143]
Цзинь — государство и династия в Китае (1115-1234) К середине XII в. в его состав входила территория современного северо-восточного и северного районов Китая и часть территории современного автономного района Внутренняя Монголия (КНР). [с.144]
Чжан Цзолинь (1876-1928) — китайский генерал, в период русско-японской войны 1904-1905 гг. был главарем банды хунхузов, действовавшей на стороне Японии в Маньчжурии, в 1911-1913 гг. фактический правитель, а с 1916 г — диктатор Маньчжурии. В 1928 г пытался переориентироваться на США. Погиб во время взрыва, организованного японской разведкой. [с.144]
Франклин Бенджамин (1706-1790) — американский государственный деятель, ученый, просветитель. [с.144]
Молуккские острова. [с.144]
(c.136) Freytag G. Bilder aus der deutschen Vergangenheit. Illustrierte Ausgabe. Bd I.
(c.137) Цезарь Ю. Записки о галльской войне. VI. 23.
(c.137) Там же.
(с.138) См. Giehrl H. Der Feldherr Napoleon als Organisator Betrachtungen uber seine Verkehrs— und Nachnchtenmittel, seine Arbeits— und Befehlsweise. Berlin, 1911.
(с.142) Brooks Adams. The New Empire (Deutsch als “Das Herz der Welt”). Wien, 1909. S. 249-253 u.a.
Т.е. закате Европы. См. примеч. 1. С. 18. [с.143]
Марк Аврелий Антонин (121-180) — римский император с 7 марта 161 г. [с.143]
Вер Луций Аврелий (130-169) — римский император с 7 марта 161 г., соправитель Марка Аврелия. [с.143]
Коммод М. Аврелий К. Антонин (161-192) — римский император с 17.III.180, сын Марка Аврелия, последний император из династии Антонинов. [с.143]
Гелиогабал (Элагабал) — римский император сирийского происхождения; родился в 204 г., правил с 218 по 222 г. Прославился своими бесчинствами, жестокостью и дебошами. Был убит преторианцами. [с.143]
Гандхара — часть современного Афганистана, где до похода Александра Македонского и создания империи Маурьев существовала племенная республика. [с.143]
Свебы, или свевы, — согласно Цезарю германское племя, обитавшее в районе Майна и Неккара. [с.143]
Херуски — германское племя, обитавшее по Среднему Везеру. [с.143]
Вар Публий Квинктилий (род. ок. 46 г. до н.э.) — римский полководец. В 9 г. н.э. в битве в Тевтобургском лесу потерпел поражение от германских племен под руководством Арминия. [с.143]
Лист Фридрих (1789-1846) — немецкий экономист, сторонник активного вмешательства государства в экономическую жизнь. По его инициативе в 1819 г. была создана Общегерманская ассоциация промышленников и коммерсантов, добившаяся создания в 1834 г. Германского таможенного союза (Zollverein) в составе Пруссии, Гессен-Дармштадта, Баварии, Вюртемберга, Гессенского курфюрства, Саксонии и Тюрингских государств (к 1854 г. распространил свое влияние на всю Германию, за исключением Мекленбурга и Любека). Таможенный союз сыграл значительную роль в экономическом подъеме Германии и стал первым шагом на пути к ее политическому объединению. За свои либеральные взгляды Лист был выслан из Германии. Жил в США, где в 1827 г. опубликовал работу “Очерк американской политической экономии”. Получив американское гражданство, вернулся в Германию, с 1834 г. был консулом США в Лейпциге. В 1841 г. вышел его самый значительный труд “Национальная система политической экономии”. Жизнь Листа оборвалась трагически: доведенный до отчаяния прежде всего финансовыми трудностями, он покончил с собой
Заслуживает внимания его теория, известная как “автаркия больших пространств”. Согласно этой теории полноценное стратегическое и экономическое развитие государства возможно только в том случае, если оно обладает достаточным геополитическим масштабом и большими территориальными возможностями.
Киликия — древнее название восточной части южного побережья Малой Азии. [с.143]
Сулла Луций Корнелий (138-78 до н.э.) — римский полководец и политический деятель. В 83 г. до н.э. он провозгласил себя диктатором (на неопределенный срок). Его диктатура была направлена против демократических установлений Римского государства. Сулла передал суды в руки сенаторов, ограничил полномочия народных трибунов и тем самым лишил опоры тех, кто требовал “республики предков”. [с.143]
Намек на первую мировую войну. [с.143]
Клавдии — древний патрицианский род, старейшие представители которого, в частности Аппий Клавдий, слыли образцами добродетели. Юлии — древнеримский патрицианский род. Из этого рода произошел Цезарь, усыновивший будущего императора Августа, основателя династии Юлиев — Клавдиев. [с.143]
Ли Хунчжан (1823-1901) — сановник феодального Китая. С 1870 г. наместник столичной провинции, руководил внешней политикой правительства. [с.143]
Цзинь — государство и династия в Китае (1115-1234) К середине XII в. в его состав входила территория современного северо-восточного и северного районов Китая и часть территории современного автономного района Внутренняя Монголия (КНР). [с.144]
Чжан Цзолинь (1876-1928) — китайский генерал, в период русско-японской войны 1904-1905 гг. был главарем банды хунхузов, действовавшей на стороне Японии в Маньчжурии, в 1911-1913 гг. фактический правитель, а с 1916 г — диктатор Маньчжурии. В 1928 г пытался переориентироваться на США. Погиб во время взрыва, организованного японской разведкой. [с.144]
Франклин Бенджамин (1706-1790) — американский государственный деятель, ученый, просветитель. [с.144]
Молуккские острова. [с.144]
ГЛАВА XV
ОЦЕНКА ГРАНИЦ ПО КАЧЕСТВУ И ТИПАМ
В основу любой оценки границ по точности разработки (качеству) и способности, учитывая аналогичные проявления, быть поставленными в родственные ряды (типы) мы должны, естественно, положить количественную и генетическую предварительную работу. Протяженность и структура границы, испытываемое ею давление и свобода ее образования могут быть установлены механически, объективно определены в ходе ее становления, прежде чем мы рискнем высказать ценные суждения, а нам, несомненно, следует сделать это, принимая во внимание совершенствующуюся оценку качества и типов.
Вагнер и Зигер, как мы уже отмечали, установили механические основы, исчисление давления-частного , а Мауль и Дике еще более расширили их. Уже при простом рассмотрении карт нам бросились в глаза известные прописные истины, коим, пожалуй, недоставало политического расчета. Так, превосходство японской, отступающей от материка, сильно изрезанной тихоокеанской береговой границы и удаленной, монотонной японской морской границы, которые соотносятся как 4:1, сопоставимо, скажем, с ненормальным пограничным давлением на Германию, усилившимся в результате договоров, заключенных в предместье Парижа , или на Цислейтанию уже перед войной из-за авантюристического устройства границ.
Пограничное давление, испытываемое соучастником союза [т.е. Цислейтанией], по обыкновению не бросалось в глаза в Германии только вследствие того, что Габсбургскую монархию всегда рассматривали как целое, не обращая внимания на то, что она состояла из двух частей, притом одна другую при случае хладнокровно брала измором Во Франции эти отношения при оценке политической воли к сопротивлению и жизнеспособности учитывались более внимательно
Следовательно, неприкрытый нажим на границу — если он не будет осознан народом — недостаточен как воспитатель: иначе такое отсутствие подозрительности в отношении растущей пограничной опасности в Германии и Австрии нельзя было бы противопоставить тонкому чувству границы в защищенной природой Японии.
В то время как, например, в коренной баварской земле ныне все еще не представляют себе ясно, что в результате соглашения о восточных границах ее основные ландшафты [с.145] восточнее и южнее линии Хоф — Нейштадт — Регенсбург — русло Дуная (вверх по течению) — Донауэшинген — Нейштадт в Шварцвальде лишены всякой пограничной защиты (примерно как некогда Галиция в роли “гласиса” за Краковом и Перемышлем (Пшемыслем), в Японии имеются образцы раннего возникновения пограничного инстинкта уже начиная со времени перенесения национального святилища, храма Солнца, из Нара в Исэ, в одном древнем сказании при 12-м императоре, что доказывает появление еще в древности предрасположенности к защитным устройствам.
Следовательно, количественная предварительная работа должна всегда принимать во внимание не поддающиеся учету ценности (Imponderabilien), без коих невозможно вынести ценные суждения. В данном случае налицо одна из самых трудных задач географии, и эту сторону, как мне кажется, недостаточно оценил Вагнер, делающий слишком сильный акцент на математических расчетах. “Остается остаток, который не делится”, — справедливо полагает Челлен.
Но мы должны прикоснуться к этим ранам, потому что здесь становится очевидным немецкое национальное заблуждение, словно рок тянущееся через всю нашу историю, включая времена, когда становление нашего могущества как нации, казалось, достигло своей кульминации. Необходимо только наряду с этим наугад выбранным из многих примером пограничного инстинкта из истории Японии как контраст привести высказывание Карла V : “Если бы одновременно турки стояли под Веной, а французы — перед Страсбургом, я, не раздумывая, поспешил бы на помощь Страсбургу” (в чем был прав думавший мировыми масштабами император, желая отвести угрозу от немецкой земли), но зато надо помнить глупые, задорные напевы “вольности князей”: “Мец и Магд не приняли приглашение императора к танцу…” Как будто не неудача при Меце стала исходным пунктом крушения германской западной границы! Не лучшим было, например, столетия спустя поведение германского рейхстага с его неполноценным рассмотрением вопроса о Цаберне незадолго до войны и многое другое.
Немецкая история как раз изобилует преимущественно утратами инстинкта такого рода. Ф. Эндрес однажды взял на себя смелость составить доводы в пользу этого из ранней истории , основываясь на сочинениях римских писателей.
Поражает, когда сравниваешь, каким способом Япония в процессе исторического развития без обиняков перешла от инстинктивных действий к защите жизненной формы в своих границах, ибо таковыми являются уже перенос столицы из Нара в Киото (Хэйян) в 794 г., действия в Корее в 1874-1909 гг., захват островов Бонин, Рюкю (Нансей), Формоза (Тайвань) и многое другое . [с.146]
Всем этим распоряжается теперь японская мировая держава — несмотря на то что она, пережившая расцвет одновременно с нашей Второй империей, до сих пор подвергалась тем же опасностям, — не нанося ущерба своим национальным святыням в их естественном, хорошо защищенном благодаря внешним укреплениям земном пространстве. А как прогулялись мы?
Кафедральный собор Страсбурга, имперский орел церкви Сен-Трофим в Арле, костел Девы Марии в Данциге (Гданьске), императорский дворец в Познани, замок в Тироле, Фогельвайд-хоф, [готический] собор св. Витта в Праге, Карлштейн, где некогда хранились знаки имперского достоинства, Мархфельд и Прессбург (Братислава), Кронштадт , Ауэрсперг, Рункельштейн, Либенберг, Герхардс-Мер, Хохкёнигсбург, Мюрбах… а также Гейлер исповедальной церкви в Кайзерсберге… Марбург и радующийся народовластию Гент с его древнегерманскими звонницами — все это явно утраченные пограничные знаки и отчасти святыни истории нашего народа!
Следовательно, лишь в том случае если мы, исполненные высоких помыслов, проведем количественную подготовительную работу и сравнительное исследование хода развития, тогда сможем наметить достаточные основы качественной типизации по культурно-географическим, политическим и экономико-географическим периферическим функциям и тем самым, конечно, заложить ценный фундамент для созидания. И. Зёльх , особенно своим рассмотрением естественных границ в научной географии, и С.Б. Фосетт в своей книге “Frontiers” при строгом различии frontier (границ) и boundary (рубежей) и своим анализом функций понятия “frontier”, и своим взглядом на их эволюцию наиболее осознанно и последовательно, как мне кажется, пошли дальше Ратцеля и Зигера.
Такую типизацию, разделение на группы и ряды можно было бы осуществить согласно следующим политико-географическим точкам зрения, которые, естественно, могут указать лишь одну рекомендацию о систематизации среди многих возможных.
Первую группу (I) можно было бы образовать из отчетливо продвинутых вперед, ставших опорным органом (Greiforgan) с военно-географической точки зрения наступательных границ. Опорные пункты на границе (Wachstumsspitzen), горловины коммуникаций (Verkehrskopfe), как их великолепно описывает Ратцель в книге “Gesetzen des raumlichen Wachstums der Staaten” (“Законы пространственного роста государств”), характерны для многообъемлющей жизни такой границы: Гонконг (Сянган) с Коулуном (Цзюлун) по отношению к Южному Китаю, Пешавар и Кветта по отношению к Восточному Ирану; так ощущается Мексикой граница по Рио-Гранде, а нынешней Германией — Страсбург. [с.147]
Первая мировая война. Шармская западня
К I группе примыкает высокоорганизованная, насыщенная коммуникациями, всегда успешно продвигающаяся, развивающаяся граница (II). Ее можно было бы назвать с военно-географической точки зрения границей начеку. Насколько широко можно было бы рассматривать таковой западную государственную границу [Германии], русскую с ее построенной на французские деньги по чисто стратегическим соображениям железнодорожной сетью в канун 1914 г., именно с присущими им соответственно такими тонкостями, как военно-географическая [с.148] западня — “шармская дыра” (trouee de Charmes) и польская железнодорожная сеть? Виделись ли они такими, когда германский штаб придерживался еще возможности русского отступления в глубь [страны] и оставления на произвол судьбы всей этой пограничной организации, когда левое крыло [немецкого] войска после битвы в Лотарингии бегом устремилось прямо на Эпиналь и шармскую западню?
Средняя, третья ступень (III) — граница равновесия, с обеих сторон одновременно и разграничивающая, и соединяющая инстинктивно верные или осознанные жизненные формы и одна из прочнейших пограничных жизненных форм, которая может быть создана только при обоюдном понимании. Временами ее двусторонняя безопасность — симптом прочности благодаря состоянию кондоминиума, как казалось длительное время для Люксембурга и Мореснета, особенно пока Люксембург был в руках голландцев , как примерно могло бы быть с широко задуманной автономией, предоставленной пограничному ландшафту в Эльзасе, Южном Тироле если бы… по ту сторону осознали ее преимущество.
Четвертый тип — укрепленная граница (Schutzgrenze) в состоянии обороны. Она часто имеет сильные, подкрепленные крупными средствами оборонительные сооружения с обеих сторон, известную предрасположенность к поощрению враждебных переходных коммуникаций и защитных зон. Опытный глаз очень легко отличит высокоразвитую в военно-техническом отношении оборонительную границу от границы начеку. В первом случае основу составляют добротно отстроенные долговременные укрепления: крепости не могут маршировать! Так, именно укрепление Верхнего Рейна было явным симптомом нежелания немецкой стороны нападать в этом месте. Оно, следовательно, могло скорее успокоить, чем возбудить, Базель. Выдвинутые вперед рампы, подготовка коммуникаций, проложенные железнодорожные пути (как в Пешаваре, Мерве, Кветте) и уже подведенные к чужим крупным рекам средства для наведения мостов — признаки намерения перейти границу! Закладка Англией пирсов в Зебрюгге (Бельгия) и Эсбьерге (Дания), подготовленные возможности для высадки десанта, предмостные укрепления, принудительный демонтаж крепостей у соседей, как на германском Рейне , — недвусмысленные признаки того, что речь идет не только о защите и безопасности.
Наконец, пятый тип (V) — распадающаяся граница (Zersetzungsgrenze), разоруженная, брошенная на произвол судьбы, открытая для проникновения, подрыва, вылазок, вторжения в чужие опорные пункты и центры сношений. Промежуточные области с неустойчивым состоянием населения, расчлененность на малые пространства (дезорганизация) делают ее распознаваемой. Со своей стороны она будет разлагаться именно более сильными, растущими жизненными формами благодаря центрам сношений и опорным пунктам, в результат воздействия на душевное состояние ее жителей. [с.149]
Агрессивные и оборонительные сооружения средств сообщения легко различимы при равной грузонапряженности сети коммуникаций (плотности (интенсивности движения) железных дорог).
Еще один тип, который следует скорее рассматривать как подвид третьего, как разновидность границы равновесия, — спокойная, близкая к анэйкуменной граница.
Границы тем надежнее и безопаснее, чем больше они одновременно окаймляют области с сырьевыми ресурсами и заселенные; иными словами, спокойная, инертная граница (Tragheitsgrenze), удобная для пограничных сношений, может долго оставаться неизменной, как и совсем не вызывающим соблазна, замкнутым видом границы. На противоположной стороне существует, естественно, повышенная опасность, где впадают в искушение узнать, что находится на поверхности земли и под ней; признаки выходящих пластов (соль, калий, каменный уголь, железная руда) оказывают свое воздействие. Именно так могут возникать авантюристические отношения на границе: проходы, соединяющие залежи (Берхстесгаден — Халлейн), штольни, которые с военно-технической точки зрения должны быть отгорожены, как между калийными копями в Верхнем Эльзасе севернее Мюльхаузена; и здесь, разумеется, любому доступны пределы величин (залежи калийных солей между Мюльхаузеном и Баденом, бассейн Брие, каменный уголь Верхней Силезии, золотой прииск на Амуре). Насколько сильно противостоит таким отношениям соблазна разделяющая способность меридиональных русел крупных рек между Китаем и Индией, скажем, в противоположность уже больше не разделяющим сегодня афганским пограничным горным районам. Там, где геология, морфология ландшафта, климат, биогеография взаимодействуют в установлении границ, мы имеем как раз наилучшие границы; но самые лучшие всегда там, куда не приходит человек, — в анэйкумене!
Противопоставляя чрезмерно полнокровную, тонизирующую, легко возбуждающую границу (Reizgrenze) спокойной или закостеневшей, малокровной, застойной границе, можно также, вероятно, прийти к плодотворным антропогеографическим (т.е. геополитическим) выводам.
Вагнер и Зигер, как мы уже отмечали, установили механические основы, исчисление давления-частного , а Мауль и Дике еще более расширили их. Уже при простом рассмотрении карт нам бросились в глаза известные прописные истины, коим, пожалуй, недоставало политического расчета. Так, превосходство японской, отступающей от материка, сильно изрезанной тихоокеанской береговой границы и удаленной, монотонной японской морской границы, которые соотносятся как 4:1, сопоставимо, скажем, с ненормальным пограничным давлением на Германию, усилившимся в результате договоров, заключенных в предместье Парижа , или на Цислейтанию уже перед войной из-за авантюристического устройства границ.
Пограничное давление, испытываемое соучастником союза [т.е. Цислейтанией], по обыкновению не бросалось в глаза в Германии только вследствие того, что Габсбургскую монархию всегда рассматривали как целое, не обращая внимания на то, что она состояла из двух частей, притом одна другую при случае хладнокровно брала измором Во Франции эти отношения при оценке политической воли к сопротивлению и жизнеспособности учитывались более внимательно
Следовательно, неприкрытый нажим на границу — если он не будет осознан народом — недостаточен как воспитатель: иначе такое отсутствие подозрительности в отношении растущей пограничной опасности в Германии и Австрии нельзя было бы противопоставить тонкому чувству границы в защищенной природой Японии.
В то время как, например, в коренной баварской земле ныне все еще не представляют себе ясно, что в результате соглашения о восточных границах ее основные ландшафты [с.145] восточнее и южнее линии Хоф — Нейштадт — Регенсбург — русло Дуная (вверх по течению) — Донауэшинген — Нейштадт в Шварцвальде лишены всякой пограничной защиты (примерно как некогда Галиция в роли “гласиса” за Краковом и Перемышлем (Пшемыслем), в Японии имеются образцы раннего возникновения пограничного инстинкта уже начиная со времени перенесения национального святилища, храма Солнца, из Нара в Исэ, в одном древнем сказании при 12-м императоре, что доказывает появление еще в древности предрасположенности к защитным устройствам.
Следовательно, количественная предварительная работа должна всегда принимать во внимание не поддающиеся учету ценности (Imponderabilien), без коих невозможно вынести ценные суждения. В данном случае налицо одна из самых трудных задач географии, и эту сторону, как мне кажется, недостаточно оценил Вагнер, делающий слишком сильный акцент на математических расчетах. “Остается остаток, который не делится”, — справедливо полагает Челлен.
Но мы должны прикоснуться к этим ранам, потому что здесь становится очевидным немецкое национальное заблуждение, словно рок тянущееся через всю нашу историю, включая времена, когда становление нашего могущества как нации, казалось, достигло своей кульминации. Необходимо только наряду с этим наугад выбранным из многих примером пограничного инстинкта из истории Японии как контраст привести высказывание Карла V : “Если бы одновременно турки стояли под Веной, а французы — перед Страсбургом, я, не раздумывая, поспешил бы на помощь Страсбургу” (в чем был прав думавший мировыми масштабами император, желая отвести угрозу от немецкой земли), но зато надо помнить глупые, задорные напевы “вольности князей”: “Мец и Магд не приняли приглашение императора к танцу…” Как будто не неудача при Меце стала исходным пунктом крушения германской западной границы! Не лучшим было, например, столетия спустя поведение германского рейхстага с его неполноценным рассмотрением вопроса о Цаберне незадолго до войны и многое другое.
Немецкая история как раз изобилует преимущественно утратами инстинкта такого рода. Ф. Эндрес однажды взял на себя смелость составить доводы в пользу этого из ранней истории , основываясь на сочинениях римских писателей.
Поражает, когда сравниваешь, каким способом Япония в процессе исторического развития без обиняков перешла от инстинктивных действий к защите жизненной формы в своих границах, ибо таковыми являются уже перенос столицы из Нара в Киото (Хэйян) в 794 г., действия в Корее в 1874-1909 гг., захват островов Бонин, Рюкю (Нансей), Формоза (Тайвань) и многое другое . [с.146]
Всем этим распоряжается теперь японская мировая держава — несмотря на то что она, пережившая расцвет одновременно с нашей Второй империей, до сих пор подвергалась тем же опасностям, — не нанося ущерба своим национальным святыням в их естественном, хорошо защищенном благодаря внешним укреплениям земном пространстве. А как прогулялись мы?
Кафедральный собор Страсбурга, имперский орел церкви Сен-Трофим в Арле, костел Девы Марии в Данциге (Гданьске), императорский дворец в Познани, замок в Тироле, Фогельвайд-хоф, [готический] собор св. Витта в Праге, Карлштейн, где некогда хранились знаки имперского достоинства, Мархфельд и Прессбург (Братислава), Кронштадт , Ауэрсперг, Рункельштейн, Либенберг, Герхардс-Мер, Хохкёнигсбург, Мюрбах… а также Гейлер исповедальной церкви в Кайзерсберге… Марбург и радующийся народовластию Гент с его древнегерманскими звонницами — все это явно утраченные пограничные знаки и отчасти святыни истории нашего народа!
Следовательно, лишь в том случае если мы, исполненные высоких помыслов, проведем количественную подготовительную работу и сравнительное исследование хода развития, тогда сможем наметить достаточные основы качественной типизации по культурно-географическим, политическим и экономико-географическим периферическим функциям и тем самым, конечно, заложить ценный фундамент для созидания. И. Зёльх , особенно своим рассмотрением естественных границ в научной географии, и С.Б. Фосетт в своей книге “Frontiers” при строгом различии frontier (границ) и boundary (рубежей) и своим анализом функций понятия “frontier”, и своим взглядом на их эволюцию наиболее осознанно и последовательно, как мне кажется, пошли дальше Ратцеля и Зигера.
Такую типизацию, разделение на группы и ряды можно было бы осуществить согласно следующим политико-географическим точкам зрения, которые, естественно, могут указать лишь одну рекомендацию о систематизации среди многих возможных.
Первую группу (I) можно было бы образовать из отчетливо продвинутых вперед, ставших опорным органом (Greiforgan) с военно-географической точки зрения наступательных границ. Опорные пункты на границе (Wachstumsspitzen), горловины коммуникаций (Verkehrskopfe), как их великолепно описывает Ратцель в книге “Gesetzen des raumlichen Wachstums der Staaten” (“Законы пространственного роста государств”), характерны для многообъемлющей жизни такой границы: Гонконг (Сянган) с Коулуном (Цзюлун) по отношению к Южному Китаю, Пешавар и Кветта по отношению к Восточному Ирану; так ощущается Мексикой граница по Рио-Гранде, а нынешней Германией — Страсбург. [с.147]
Первая мировая война. Шармская западня
К I группе примыкает высокоорганизованная, насыщенная коммуникациями, всегда успешно продвигающаяся, развивающаяся граница (II). Ее можно было бы назвать с военно-географической точки зрения границей начеку. Насколько широко можно было бы рассматривать таковой западную государственную границу [Германии], русскую с ее построенной на французские деньги по чисто стратегическим соображениям железнодорожной сетью в канун 1914 г., именно с присущими им соответственно такими тонкостями, как военно-географическая [с.148] западня — “шармская дыра” (trouee de Charmes) и польская железнодорожная сеть? Виделись ли они такими, когда германский штаб придерживался еще возможности русского отступления в глубь [страны] и оставления на произвол судьбы всей этой пограничной организации, когда левое крыло [немецкого] войска после битвы в Лотарингии бегом устремилось прямо на Эпиналь и шармскую западню?
Средняя, третья ступень (III) — граница равновесия, с обеих сторон одновременно и разграничивающая, и соединяющая инстинктивно верные или осознанные жизненные формы и одна из прочнейших пограничных жизненных форм, которая может быть создана только при обоюдном понимании. Временами ее двусторонняя безопасность — симптом прочности благодаря состоянию кондоминиума, как казалось длительное время для Люксембурга и Мореснета, особенно пока Люксембург был в руках голландцев , как примерно могло бы быть с широко задуманной автономией, предоставленной пограничному ландшафту в Эльзасе, Южном Тироле если бы… по ту сторону осознали ее преимущество.
Четвертый тип — укрепленная граница (Schutzgrenze) в состоянии обороны. Она часто имеет сильные, подкрепленные крупными средствами оборонительные сооружения с обеих сторон, известную предрасположенность к поощрению враждебных переходных коммуникаций и защитных зон. Опытный глаз очень легко отличит высокоразвитую в военно-техническом отношении оборонительную границу от границы начеку. В первом случае основу составляют добротно отстроенные долговременные укрепления: крепости не могут маршировать! Так, именно укрепление Верхнего Рейна было явным симптомом нежелания немецкой стороны нападать в этом месте. Оно, следовательно, могло скорее успокоить, чем возбудить, Базель. Выдвинутые вперед рампы, подготовка коммуникаций, проложенные железнодорожные пути (как в Пешаваре, Мерве, Кветте) и уже подведенные к чужим крупным рекам средства для наведения мостов — признаки намерения перейти границу! Закладка Англией пирсов в Зебрюгге (Бельгия) и Эсбьерге (Дания), подготовленные возможности для высадки десанта, предмостные укрепления, принудительный демонтаж крепостей у соседей, как на германском Рейне , — недвусмысленные признаки того, что речь идет не только о защите и безопасности.
Наконец, пятый тип (V) — распадающаяся граница (Zersetzungsgrenze), разоруженная, брошенная на произвол судьбы, открытая для проникновения, подрыва, вылазок, вторжения в чужие опорные пункты и центры сношений. Промежуточные области с неустойчивым состоянием населения, расчлененность на малые пространства (дезорганизация) делают ее распознаваемой. Со своей стороны она будет разлагаться именно более сильными, растущими жизненными формами благодаря центрам сношений и опорным пунктам, в результат воздействия на душевное состояние ее жителей. [с.149]
Агрессивные и оборонительные сооружения средств сообщения легко различимы при равной грузонапряженности сети коммуникаций (плотности (интенсивности движения) железных дорог).
Еще один тип, который следует скорее рассматривать как подвид третьего, как разновидность границы равновесия, — спокойная, близкая к анэйкуменной граница.
Границы тем надежнее и безопаснее, чем больше они одновременно окаймляют области с сырьевыми ресурсами и заселенные; иными словами, спокойная, инертная граница (Tragheitsgrenze), удобная для пограничных сношений, может долго оставаться неизменной, как и совсем не вызывающим соблазна, замкнутым видом границы. На противоположной стороне существует, естественно, повышенная опасность, где впадают в искушение узнать, что находится на поверхности земли и под ней; признаки выходящих пластов (соль, калий, каменный уголь, железная руда) оказывают свое воздействие. Именно так могут возникать авантюристические отношения на границе: проходы, соединяющие залежи (Берхстесгаден — Халлейн), штольни, которые с военно-технической точки зрения должны быть отгорожены, как между калийными копями в Верхнем Эльзасе севернее Мюльхаузена; и здесь, разумеется, любому доступны пределы величин (залежи калийных солей между Мюльхаузеном и Баденом, бассейн Брие, каменный уголь Верхней Силезии, золотой прииск на Амуре). Насколько сильно противостоит таким отношениям соблазна разделяющая способность меридиональных русел крупных рек между Китаем и Индией, скажем, в противоположность уже больше не разделяющим сегодня афганским пограничным горным районам. Там, где геология, морфология ландшафта, климат, биогеография взаимодействуют в установлении границ, мы имеем как раз наилучшие границы; но самые лучшие всегда там, куда не приходит человек, — в анэйкумене!
Противопоставляя чрезмерно полнокровную, тонизирующую, легко возбуждающую границу (Reizgrenze) спокойной или закостеневшей, малокровной, застойной границе, можно также, вероятно, прийти к плодотворным антропогеографическим (т.е. геополитическим) выводам.