Robert A.Heinlein
I Will Fear No Evil
(1970)

Глава 1

   По стилю комната напоминала псевдобарокко 1980 года, но была широкой, длинной, высокой и роскошной. Около окон с имитацией различных пейзажей стояла автоматизированная больничная койка. Она не вписывалась в интерьер комнаты, хотя большую часть ее закрывала великолепная китайская ширма. Канцелярский стол, стоявший в сорока футах от нее, тоже был чужеродным, а рядом с ним стояло больничное кресло-каталка, и от него к койке тянулись различные провода и трубки.
   Рядом с креслом, за передвижным стенографическим столом, уставленным управляющими микрофонами, звуковой пишущей машинкой, часовым календарем, пультом управления и прочими обычными секретарскими принадлежностями, сидела молодая красивая женщина.
   По манере поведения она выглядела типичным добросовестным секретарем, но одета была по последней моде, в экзотический наряд «половина на половину»: правые плечо, грудь и рука скрывались под угольно-черным трикотажем, левую ногу обтягивала ярко-красная ткань, на месте трусиков – оборка обоих цветов, черная сандалия была на красной стороне, красная сандалия – на обнаженной правой ноге. Кожа была расписана красными и черными красками.
   По другую сторону стола стояла женщина постарше, одетая в халат медсестры. Она сосредоточенно смотрела то на свой пульт, то на пациента в кресле и не обращала никакого внимания на остальных. За столом сидело более дюжины мужчин, одетых, в основном, по-спортивному: дань моде, которой следовало старшее поколение служащих.
   В кресле-каталке сидел дряхлый старик. Если бы не яркие живые глаза, он был бы похож на плохо сделанную мумию. На лице у него не было никакой косметики, да и она не могла бы скрыть пугающую дряхлость.
   – Вампир, – тихо говорил он, обращаясь к одному из сидящих за столом, – вы просто кладбищенский упырь, дорогой Парки. Неужели ваш отец не объяснил вам, что правила хорошего тона велят сперва подождать, пока человек кончит брыкаться, а уже потом хоронить его? Или у вас не было отца? Юнис, сотрите последние слова. Господа, мистер Паркинсон предложил мне уйти в отставку с поста председателя нашей комиссии. Кто еще думает так же? – Он помолчал и медленно обвел взглядом членов комиссии. – Ну же! Неужели никто не поддержит нашего дорогого Парки? Может быть, вы, Джордж?
   – Я здесь ни при чем.
   – Но вы бы обязательно проголосовали «за», не так ли? Поскольку никто больше не поддерживает это предложение, оно отклоняется.
   – Я снимаю свое предложение.
   – Поздно, Паркинсон. Из протокола ничего нельзя удалить, разве что по общему согласию, открытому или подразумеваемому. Достаточно одного возражения – и я, Иоганн Себастьян Бах Смит, возражаю… и это правило не подлежит обсуждению, поскольку я придумал его задолго до того, как вы научились читать. Но, – Смит снова осмотрел присутствующих, – у меня есть новость. Как рассказал нам мистер Тил, все наши предприятия находятся в удовлетворительном состоянии, а «Морские ранчо» и «Фундаменты» в более чем удовлетворительном. Поэтому для меня самое время уйти в отставку. – Смит сделал паузу, потом продолжал: – Не удивляйтесь и закройте ваши рты. А вы, Парки, не радуйтесь. У меня для вас есть особая новость. Я остаюсь на посту председателя комиссии, но слагаю с себя исполнительские полномочия. Наш главный советник, мистер Джейк Саломон, становится заместителем председателя и…
   – Подождите, Иоганн. Я не собираюсь управлять всем этим пандемониумом.
   – От вас этого и не требуется, Джейк. Вы будете председательствовать в собраниях комиссии в мое отсутствие. Неужели я прошу от вас так много?
   – Вроде бы нет…
   – Спасибо. Я ухожу с поста президента компании «Смит энтерпрайзис», и мистер Байрам Тил становится нашим президентом и главным управляющим; ему давно положено продвижение по службе. На его плечах будет выбор платежей, акций, прерогативы и привилегии, лазейки для неуплаты налога. Этим я лишь отдаю ему должное.
   – Послушайте, Смит, – начал было Паркинсон, но старик перебил его:
   – Молодой человек, никогда не обращайтесь ко мне со словами «послушайте, Смит». Называйте меня «мистер Смит» или «мистер президент». Итак, что вы хотели сказать?
   Паркинсон справился с эмоциями и ответил:
   – Послушайте, мистер Смит, я не могу согласиться с вашим предложением. Не говоря уже о том, что вы одним махом продвигаете своего помощника на должность президента, что само по себе неслыханно… Если необходимы какие-либо изменения в руководстве, то следует учитывать и меня. Я ведь имею второй по величине пакет акций.
   – Я рассматривал и вашу кандидатуру на должность президента, Парки.
   – Неужели?
   – Да, И хохотал при этом от души.
   – Какого черта вы…
   – Не надо так говорить, иначе я привлеку вас к суду. Вы забыли о том, что мой пакет акций означает право решающего голоса. А что касается вашего пакета, то по правилам нашей компании всякий, кто представляет пять и более процентов акций, автоматически становится членом комиссии, даже если его никто не любит или он страдает от расстройства респираторной системы. И вы, и я подпадаем под эти определения. Байрам, каковы последние данные по доверенностям и покупке акций?
   – Полный отчет, мистер Смит?
   – Нет, просто объясните мистеру Паркинсону, где его место.
   – Конечно, сэр. Мистер Паркинсон, на сегодня вы контролируете менее пяти процентов акций с правом голоса.
   – Вы уволены, молодой вампир, – елейным голосом добавил Смит, – Джейк, созовите специальное собрание акционеров, разошлите официальные извещения, соблюдите все формальности, пусть Парки торжественно вручат золотые часы, выпихнут его из комиссии и изберут его преемника. Вопросы есть? Нет. Объявляю перерыв. Джейк, останьтесь. Вы тоже, Юнис. И вы, Байрам, если у вас есть какие-нибудь вопросы.
   Паркинсон вскочил со стула.
   – Но я еще не все сказал, Смит!
   – Да, конечно, – сладко ответил старик. – Передавайте привет вашей теще и скажите ей, что Байрам будет переводить ей круглые суммы, несмотря на то, что вас уволили.
   Паркинсон вышел, не сказав больше ни слова. Следом вышли и другие. Смит обратился к Джейку:
   – Джейк, как можно дожить до пятидесяти лет и не накопить ни грана ума? Этот парень за всю свою жизнь совершил лишь один разумный поступок – выбрал богатую тещу. Вы согласны?
   – Иоганн, – сказал Ганс фон Ритер, наклонившись над столом и обращаясь прямо к председателю, – мне не понравилось, как вы обошлись с Паркинсоном.
   – Спасибо. Вы откровенны со мной и говорите мне в лицо все, что думаете. Это редкость в наши дни.
   – Убрать его из комиссии следовало давно. Он обструкционист. Но стоило ли его унижать?
   – Наверное, не стоило. Это одна из моих маленьких причуд, Ганс. У меня теперь осталось не так уж много удовольствий.
   Вкатился механический лакей, повесил пустой стул на свой крючок и удалился.
   – Я не желаю, чтобы со мной обошлись так же, – продолжал фон Ритер. – Если вы хотите иметь в комиссии лишь тех, кто всегда соглашается с вами, то хочу вам заметить, что я контролирую меньше пяти процентов акций с правом голоса. Вы хотите моей отставки?
   – Бог с вами! Конечно, нет! Вы мне нужны, Ганс, а Байраму вы будете еще нужнее. Я не люблю тех, у кого рот всегда на замке. Если кому-то не хватает мужества возражать мне, то ему нечего делать в этом кабинете. Но если кто-то мне возражает, он должен делать это с умом. Как вы, например. Вы не один раз убеждали меня переменить мнение, а это было нелегко, принимая во внимание мое упрямство. Юнис, подзовите для доктора фон Ритера кресло поудобнее.
   Кресло приблизилось, но фон Ритер отмахнулся, и оно снова удалилось.
   – У меня нет времени на светские беседы. Что вы хотите?
   Он встал. Стол сложил ножки, повернулся боком и скользнул в стену.
   – Ганс, я окружил себя людьми, которые не очень меня любят, но среди них нет ни одного соглашателя или молчуна. Даже Байрам получил свое место, потому что возразил мне и оказался прав. Нам в комиссии нужны такие люди, как вы. Но Паркинсон – другое дело, и я имел полное право осадить его публично, потому что он публично потребовал моей отставки. Тем не менее, вы правы, Ганс, «зуб за зуб» – это ребячество. Двадцать лет назад, даже десять, я ни за что не стал бы никого унижать. Если человек полагается на рефлекс, как это делает большинство вместо того, чтобы думать головой, то, будучи униженным, он постарается отквитаться. Я хорошо это знаю. Но я старею, как вам всем известно… – Фон Ритер ничего не ответил. Смит продолжал: – Вы останетесь и поможете Байраму?
   – Гм… Останусь, если вы будете хорошо себя вести. Он повернулся, чтобы уйти.
   – Что же, это вполне справедливо, Ганс. Вы будете танцевать на моих поминках? Ритер оглянулся.
   – С удовольствием, – ухмыльнулся он.
   – Я так и думал. Спасибо, Ганс. До скорого… – Смит обратился к Байраму Тилу: – Какие у вас проблемы, сынок?
   – Завтра прибывает помощник генерального прокурора для беседы по поводу покупки «Хоумкрафтс лимитед» нашим производственным сектором. Я думаю…
   – Он будет говорить с вами. Если вы не сможете обработать его, значит, я сделал ошибку, выбрав вас для этой должности. Что-нибудь еще?
   – На морском ранчо номер пять, на глубине пятидесятой отметки погиб человек. Акула.
   – Он был женат?
   – Нет, сэр. Родителей у него тоже нет.
   – Хорошо, сделайте что-нибудь сентиментальное по этому поводу. У вас ведь есть видеоролики, где актер дублирует меня своим трогательно-искренним голосом. Когда мы теряем кого-либо из наших, общественность не должна думать, что нам на это наплевать.
   – Особенно когда нам действительно наплевать, – добавил Джейк Саломон.
   – Джейк, вы что, видите меня насквозь? Щедрые льготы в таких случаях – наша традиционная политика. Плюс разные мелочи, которые так много значат.
   – И так хорошо выглядят. Иоганн, у вас нет сердца – одни пульты и механизмы. Скажу больше: у вас его никогда не было.
   Смит улыбнулся.
   – Джейк, для вас мы сделаем исключение. Когда вы подохнете, мы постараемся не заметить этого. Никаких цветов, не будет даже обычного портрета в траурной рамке в коридоре.
   – Вам не суждено этому порадоваться, Иоганн. Я переживу вас лет на двадцать.
   – Собираетесь танцевать на моих поминках?
   – Я не танцую, – ответил юрист, – но ради такого случая, пожалуй, научусь.
   – Не волнуйтесь. Я переживу вас. Хотите пари? Скажем, миллион к вашему любимому налогу? Ах, нет. Я не могу с вами спорить: чтобы выжить, мне нужна ваша помощь. Байрам, зайдите ко мне завтра. Сестра, оставьте нас наедине. Я хочу поговорить с моим юристом.
   – Невозможно, сэр. Доктор Гарсиа настаивает на постоянном наблюдении.
   Смит на минутку задумался.
   – Мисс Подкладное Судно, манера моей речи сформировалась до того, как Верховный суд разрешил писать непристойные слова на тротуарах. Но я постараюсь выразиться достаточно ясно, чтобы вы поняли. Я ваш наниматель. Я плачу вам зарплату. Это мой дом. Я велю вам убраться. Это приказ.
   Медсестра ничего не ответила. На ее лице появилось упрямое выражение.
   Смит вздохнул.
   – Джейк, я старею. Я забыл, что у них теперь свои правила. Пожалуйста, разыщите доктора Гарсиа – он где-то здесь в доме – и подумайте, как мы можем поговорить наедине, несмотря на эту слишком бдительную цербершу.
   Вскоре пришел доктор Гарсиа. Осмотрев пациента и приборы, он согласился, что некоторое время можно обойтись телеметрией.
   – Мисс Макинтош, перейдите к дистанционным дисплеям.
   – Хорошо, доктор. Не могли бы вы послать за другой сестрой и освободить меня от моих обязанностей?
   – Сестра, вы…
   – Минутку, доктор, – перебил Смит. – Мисс Макинтош, извиняюсь за то, что назвал вас «мисс Подкладное Судно». Это ребячество, а с другой стороны – еще один признак прогрессирующей старости. Но, доктор, если она очень уж хочет уйти… а я надеюсь, что она передумает… в любом случае, выпишите ей чек на тысячу долларов. В качестве премии. Ее усердие заслуживает всяческого поощрения… а я иногда веду себя неразумно.
   – Хм… Сестра, проводите меня.
   Когда доктор и медсестра вышли, Саломон сухо сказал:
   – Иоганн, вы кажетесь дряхлым, лишь когда вам это необходимо.
   – Да, я действительно использую свои возраст и болезнь в корыстных целях. У меня нет другого оружия.
   – А деньги?
   – Ах, да… Если бы не деньги, меня бы уже не было в живых. Последнее время я как-то по-детски капризен. Можете объяснить это тем, что человек, который все время вел активную жизнь, чувствует себя разбитым, когда выбывает из игры. Но проще назвать мое состояние дряхлостью… поскольку только Богу и моему доктору известно, насколько одряхлело мое тело.
   – Я бы объяснил это вашим омерзительным и несносным нравом, Иоганн, а не дряхлостью: ведь вы можете контролировать себя, когда захотите. На меня, однако, это мало действует.
   Смит усмехнулся.
   – Никогда, Джейк, я не буду грубить вам. Вы очень нужны мне. Вы нужны мне даже больше, чем Юнис… хотя она, конечно, много симпатичнее вас. Юнис, я себя плохо вел в последнее время?
   Секретарша пожала плечами, сопровождая это движение кое-какими другими так, что на нее было приятно посмотреть.
   – Временами – просто омерзительно. Но, босс, я научилась не обращать на это внимания.
   – Видите, Джейк? Юнис умеет со мной уживаться, не то что вы. И я часто использую ее в качестве предохранительного клапана.
   – Юнис, – сказал Саломон, – как только вам вконец осточертеет эта старая развалина, вы сможете начать работать у меня за то же жалованье… или даже за большее.
   – Юнис, увеличиваю ваше жалованье вдвое!
   – Спасибо, босс, – быстро ответила она. – Я это записала и зафиксировала время. Я сообщу о вашем решении в бухгалтерию.
   Смит довольно улыбнулся.
   – Теперь понимаете, почему я ее держу? И не пытайтесь сманить ее. У вас, старого козла, не хватит бабок.
   – Сумасшедший старик, – простонал Саломон, – кстати, о деньгах: кого вы собираетесь поставить на место Паркинсона?
   – Не стоит спешить. У вас есть кандидат на эту вакансию, Джейк?
   – Нет. Хотя сейчас мне кажется, что могла бы подойти Юнис.
   Юнис удивленно взглянула на них, затем ее лицо приняло обычное выражение. Смит задумался.
   – Мне это не приходило в голову. Но это могло бы быть наилучшим решением. Юнис, хотите стать директором основной корпорации?
   Юнис перекинула переключатель стенодеска в положение «нет записи».
   – Вы оба смеетесь надо мной. Прекратите.
   – Моя дорогая, – мягко произнес Смит, – вы знаете, что я никогда не шучу, когда речь идет о деньгах. А что касается Джейка, то деньги – единственное, что для него свято: он продал свою дочь и бабушку в Рио.
   – Ну, дочь я, положим, не продавал, – возразил Саломон. – Только бабушку, да и выручил-то за нее не так уж много. Но зато у нас освободилась еще одна спальня.
   – Но послушайте, босс… Я же совсем не смыслю в управлении делами!
   – А вам этого и не придется делать. Директора не управляют, они диктуют политику. А вы знаете об управлении больше, чем большинство наших директоров: вы уже несколько лет видите все изнутри. Прибавьте к этому вашу работу секретарем моего секретаря до того, как миссис Биерман ушла на пенсию. Шутил Джейк или нет, но я вижу определенные преимущества. Вы уже являетесь служащим корпорации в должности специального ассистента-секретаря, и вам вменяется в обязанность вести запись заседаний комиссии. Помните, Паркинсон возмущался, что вам позволено присутствовать на чрезвычайных заседаниях? Но я заткнул этого Паркинсона, и все осталось по-прежнему. Вы и впредь будете присутствовать на сессиях и по-прежнему останетесь моим личным секретарем – не могу пожертвовать таким секретарем,
   – но вы будете и директором. Здесь нет никакого противоречия, вы просто будете не только записывать, но и голосовать. А теперь мы подходим к ключевому вопросу: вы согласны голосовать так же, как и Джейк?
   Юнис приняла серьезный вид.
   – Вы хотите этого, сэр?
   – Или так, как я, если я присутствую, что, в общем-то, одно и то же. Вспомните, мы с Джейком всегда голосовали одинаково по главным вопросам – заранее обговаривали это с ним – и в то же время спорили и голосовали по-разному по незначительным вопросам. Прочтите старые протоколы – и вы сами это увидите.
   – Я давно уже это заметила, – сказала она, – но считала, что мне не подобает делать какие-либо выводы.
   – Джейк, она – наш новый директор. Да, еще вот что, моя дорогая… Если нам вдруг понадобится ваше место, вы согласитесь уйти в отставку? Вы ничего от этого не потеряете.
   – Конечно, сэр. И не надо мне платить, чтобы я согласилась.
   – И все-таки вам кое-что понадобится. Я чувствую себя лучше, Юнис, мне надо передать управление Тилу; политику я предоставлю Джейку… сами знаете, в каком я состоянии. Я хочу, чтобы у Джейка было как можно больше голосов, на которые он смог бы твердо рассчитывать. В конце концов, мы всегда можем уволить директоров… но лучше все же этого не делать – фон Ритер уже раз утер мне нос. О'кей, вы директор. Мы уладим формальности на собрании акционеров. Добро пожаловать в ряды истэблишмента. Теперь вы не рабыня на жалованье. Вас подкупили, и теперь вы контрреволюционер, фашистский пес. Как вам это нравится?
   – Не «пес», – возразила Юнис. – Все остальное ничего, но вот пес… это слишком по-мужски. Я самка. Сучка.
   – Юнис, я не только не употребляю таких слов при дамах, но и не желаю их слышать от дам.
   – Разве может «фашистский пес» быть дамой? Босс, я узнала это слово еще в яслях. Сейчас его все употребляют.
   – А я впервые прочитал его на заборе, и пусть оно там и остается.
   – У меня нет времени выслушивать лексикологов-любителей! – прорычал Саломон. – Совещание окончено?
   – Что? Вовсе нет! Сейчас будет его совершенно секретная часть, ради чего я и отослал медсестру. Подойдите поближе.
   – Иоганн, прежде чем вы начнете раскрывать свои тайны, разрешите мне задать один вопрос. На этой кровати есть микрофон? В кресле тоже может быть подслушивающее устройство.
   – Да? – Смит задумался. – Я пользовался кнопкой для вызова… до того как они установили постоянное наблюдение.
   – Семь к двум за то, что вас прослушивают. Юнис, моя дорогая, не могли бы вы на всякий случай посмотреть, где там проводок?
   – Сомневаюсь, что найду его. Это ведь не стенодеск. Но я посмотрю. – Юнис встала из-за пульта и осмотрела заднюю часть кресла. – Эти два диска наверняка соединены с микрофоном; они показывают частоту дыхания и сердцебиения. Но на мой голос игла не реагирует. Наверное, здесь фильтр. Но… – она задумалась, – голос можно снять с любого проводка в целом. Я сама пользуюсь этим методом, когда необходимо записать что-нибудь при сильном шуме. Для чего другие диски, я не понимаю. Черт возьми, я могла бы найти подслушивающую схему, но откуда я могу знать, что их не две и не три? Извините.
   – Не стоит извиняться, дорогая, – успокаивающе произнес юрист. – В этой стране никто не мог по-настоящему уединиться с середины двадцатого века. Да что там говорить! Я могу позвонить одному своему знакомому, и он сфотографирует вас в вашей ванне, а вы ничего об этом и не узнаете.
   – Правда? Ужасная идея. Сколько он берет за такую работу?
   – Много. Его гонорар зависит от трудности и риска попасть под суд, но не меньше двух тысяч наличными. Но он хорошо знает свое дело.
   – Подумать только… – Юнис задумалась, а затем улыбнулась, – мистер Саломон, если вы когда-нибудь решите получить такое фото, то позвоните лучше мне. У моего мужа есть отличная китайская камера, и я бы предпочла, чтобы меня фотографировал он, а не какой-то незнакомец.
   – Призываю вас к порядку, – мягко сказал Смит, – Юнис, если вы хотите продавать похабные фотографии этому старому развратнику, делайте это в свободное от работы время. Я ничего не знаю об этих приспособлениях, но знаю, как разрешить эту проблему. Юнис, идите туда, откуда они меня телеметрируют – я думаю, где-то рядом с верхним залом. Там вы найдете мисс Макинтош. Побудьте там около трех минут. Я две минуты подожду, а затем крикну. «Мисс Макинтош! Миссис Бранка у вас?» Если вы меня услышите, мы будем знать, что нас подслушивают. Если нет, то приходите назад через три минуты.
   – Слушаюсь, сэр. Должна ли я как-нибудь объяснить мое присутствие мисс Макинтош?
   – Наврите что-нибудь. Я лишь хочу знать, слышит ли она нас.
   – Слушаюсь, сэр.
   Юнис направилась к двери. Она нажала на дверной выключатель как раз, когда раздался гудок. Дверь резко отодвинулась в сторону – и за нею оказалась мисс Макинтош. Она едва не подпрыгнула от удивления, затем пришла в себя и спросила, обращаясь к Смиту:
   – Могу я зайти на минутку?
   – Конечно.
   – Спасибо, сэр.
   Медсестра подошла к кровати, отодвинула экран, нажала четыре кнопки и снова задвинула экран.
   – Теперь у вас полное уединение, сэр… что касается моего оборудования.
   – Спасибо.
   – Я не должна отключать голосовые мониторы без разрешения доктора. Но вы в любом случае могли бы не беспокоиться. Я уважаю право пациента на уединение так же, как и доктор, и никогда не слушаю разговоры больных. Я их не слышу, сэр.
   – Не петушитесь. Если бы вы не слушали, откуда бы вы знали, о чем мы здесь говорили?
   – Вы упомянули мое имя. Когда я слышу свое имя, я начинаю слушать. Это условный рефлекс. Хотя, я думаю, вы мне не верите.
   – Напротив, верю. Сестра, пожалуйста, включите то, что вы там выключили. И помните: я хочу, чтобы меня никто не подслушивал… а я постараюсь не произносить вашего имени. Но я рад узнать, что могу так легко вас вызвать. Для человека в моем состоянии это большое удобство.
   – М-м… хорошо, сэр.
   – И я хочу поблагодарить вас за то, что вы миритесь с моими причудами и гнусным нравом.
   Сестра почти что улыбнулась.
   – Бывает и хуже, сэр. Я как-то два года проработала в психбольнице.
   Смит удивленно взглянул, затем нахмурился.
   – Черт возьми! Это там вы так невзлюбили подкладные судна?
   – Да, именно. А теперь, если вы позволите, сэр…
   Когда она ушла, Саломон спросил:
   – Вы действительно думаете, что она не будет слушать?
   – Конечно же будет, она не сможет удержаться. Точнее, она будет усердно пытаться не слушать. Но она горда. А я лучше положусь на гордость, чем на всякие приспособления. Ну ладно, я уже начинаю уставать. Суть дела в следующем: я хочу купить тело. Молодое тело.
   Юнис Бранка, казалось, никак не прореагировала на эти слова. Лицо Джейка Саломона приняло непроницаемое выражение, которое он использовал для игры в покер и в разговорах с прокурорами. Наконец Юнис спросила:
   – Я должна это записать, сэр?
   – Нет. То есть да. Велите своей швейной машинке сделать по копии для каждого из нас и сотрите пленку. Мою копию положите в досье для уничтожения, свою тоже положите в досье для уничтожения, а вы, Джейк, спрячьте вашу копию в досье, которое вы используете, чтобы надуть этот чертов отдел государственных сборов.
   – Я спрячу ее еще надежнее – в досье неоплатных должников. Иоганн, все, что вы мне говорите, конечно, останется между нами – ведь я ваш адвокат, – но я должен заметить, что правила запрещают мне давать клиенту советы, как нарушить закон, или позволять клиенту обсуждать подобные намерения. Что касается Юнис, то все, что вы говорите ей или в ее присутствии, не является доверительной информацией.
   – Да бросьте вы это, старый трусишка; вот уже много лет вы дважды в неделю даете мне советы, как обойти закон. А что касается Юнис, так у нее можно получить какую-нибудь информацию, лишь полностью промыв ей мозги.
   – Я не говорил, что всегда придерживаюсь правил;
   я лишь напомнил, что они требуют. Я не буду отрицать, что в моей профессиональной этике есть немало прорех, но не стану связываться ни с похищением трупов, ни с киднепингом, ни с подпольными рабовладельцами. Любая уважающая себя проститутка – я имею в виду себя – знает меру.
   – Джейк, избавьте меня от проповедей; то, что я хочу, вполне этично и морально. А ваша помощь мне нужна, чтобы все до последней буквы было по закону. Я немею перед законом, но в то же время вынужден быть практичным.
   – Надеюсь, что это так.
   – А я точно знаю, что это так. Я хочу купить тело законным путем. Это исключает кражу трупов, киднепинг и рабство. Я хочу заключить законную сделку.
   – Это невозможно.
   – Почему? Возьмите хоть это тело, – сказал Смит, указывая себе на грудь. – От него пользы меньше, чем от навоза; я могу завещать его медицинскому институту. Вы же сами говорили, что могу.
   – Давайте говорить прямо. В Соединенных Штатах закон исключает собственность на человека. Тринадцатая поправка к Конституции. Отсюда следует, что ваше тело не является вашей собственностью, следовательно, вы не можете его продавать. Но труп – собственность… э-э… загробного мира… хотя с трупами обычно обращаются не так, как с прочим имуществом. Если вы хотите купить труп, это можно организовать. Но кого это вы совсем недавно называли вурдалаком?
   – Что такое труп, Джейк?
   – Это мертвое тело, обычно человеческое. Такое определение дает словарь Уэбстера. Юридическое определение сложнее, но сводится к тому же.
   – Именно это сложное определение я и хотел бы услышать. Смотрите: вот оно умерло, может быть собственностью, и мы можем купить его. Но что такое смерть, Джейк? Когда она наступает? К черту словарь Уэбстера. Что говорит закон?