Страница:
Да, это была живая магия, шепчущаяся сама с собой во мраке. И, как прикосновение к телу чего-то мерзкого, Дженни вдруг ощутила присутствие зла.
В маленьком помещении она нашла то, что искала: ряды стеклянных фиалов и закупоренных кувшинов из бело-зеленого мрамора, запасенных гномами в огромном количестве. Дженни разбирала в темноте надписи на сосудах, нужные отправляла в сумку. Делала она это торопливо — ей было здесь не по себе, но самое главное: убывало время, а вместе с ним и жизнь Джона.
«Он не может умереть, — в отчаянии говорила Дженни себе. — Только не теперь…»
Но кому как не ей, целительнице, было знать, сколько раз она приходила к постели больного слишком поздно! Кроме того, одними лекарствами сейчас не обойтись. Оглянувшись напоследок, Дженни покинула тесное помещение. Где-то здесь, по ее предположению, должна была располагаться библиотека: книги и свитки заклинаний — — истинное Сердце Бездны.
Подошва скользнула по влажному гладкому полу, и даже этот еле слышный звук заставил Дженни вздрогнуть. Полы здесь, как и во всей Бездне, располагались не на одном уровне, но представляли как бы ряд террас; даже в самом крохотном закутке были по меньшей мере две такие террасы. Тревожное чувство, что за ней наблюдают, нарастало, и Дженни уже боялась пройти в следующий проем, словно некое зло поджидало ее там, в темноте за порогом. Она ощущала колдовскую власть, куда более сильную, чем власть Зиерн, более сильную даже, чем власть дракона. Однако, войдя, не находила за дверью ничего: ни затаившегося зла, ни магических книг, с помощью которых гномы должны были передавать свое искусство новым поколениям магов, — одни лишь травы, скелеты для изучения анатомии, каталоги болезней и лекарств. Несмотря на все свои страхи, Дженни была изумлена: Мэб говорила, что у гномов нет отдельных школ, но без книг вообще невозможно никакое учение! Значит, библиотека — дальше. И Дженни вновь и вновь заставляла себя продолжить путь.
От изнеможения она чувствовала себя совсем больной. Прошлая бессонная ночь, и еще одна такая же ночь перед этим… Разумнее всего было бы прервать поиски. Но жалкое чувство собственной беспомощности гнало Дженни вперед и вниз, к запретному Сердцу Бездны.
Она переступила порог, и гулкая темнота возвратила эхом ее тихое дыхание.
Сначала Дженни почувствовала холод, а затем сердце ее на миг остановилось.
Она стояла в том самом месте, что привиделось ей когда-то в чаше воды, напророчившей гибель Джону.
Это потрясло ее — слишком уж неожиданно она здесь оказалась. Архивы или учебный зал — что еще могло быть в центре белого пятна на лукавой карте Дромара! Но сквозь узловатый лес колонн и сталактитов Дженни вновь различала одну лишь пустую тьму, слабо пахнущую воском сотен свечей, скрюченных, как мертвые пальцы, в каменных нишах. Здесь не было ни единой живой души, и, снова ощутив с тревогой присутствие некоего зла, Дженни осторожно подобралась к бесформенному каменному алтарю в центре пещеры.
Положила руки на черно-голубоватый, скользкий на ощупь камень. В ее давнем видении пещера эта была наполнена бормочущим шепотом, но сейчас здесь стояла тишина. На секунду Дженни показалось, что какой-то темный водоворот шевельнулся в ее мозгу, смутные шепотки обрывочных видений возникли и сгинули, как лениво прокатившаяся волна.
Это мимолетное ощущение, казалось, лишило Дженни последних остатков сил и воли. А в следующий миг ей стало страшно. Нельзя было больше оставаться в пещере. Здесь обитало зло, и Дженни чувствовала спиной его дыхание. Повесив раздувшуюся отяжелевшую сумку на плечо, она двинулась, как вор, по ступенчатому скользкому полу, ища обратную дорогу во тьме.
Дженни возвращалась, следуя своим отметкам на стенах — рунам, видимым ей одной. Моркелеб молчал. Поднимаясь по темным каменным складкам и точеным лестницам, Дженни гадала, жив ли еще дракон, искренне желала ему смерти, и все же таилась в глубине души печаль, уже испытанная однажды над трупом дракона в одной из расселин Вира, хотя было в этой печали нечто такое, что заставляло Дженни с новой силой надеяться, что Моркелеб мертв.
Луна ушла, и Большой Туннель был темен, как сама Бездна, однако в темноте гуляли слабые сквозняки, а воздух стал заметно суше и холоднее.
Ночным зрением Дженни уже различала темный угловатый контур крестца, перегораживающего проем; дракон завалился набок, и шипы, защищающие позвоночник, были теперь направлены в ее сторону. Чешуя туго облегала чудовищный костяк; казалось, плоть дракона тает на глазах.
Дженни прислушалась, но Моркелеб по-прежнему молчал. Одна лишь музыка все еще наполняла Рыночный Зал, щемяще тихая, с плавящейся дрожью гаснущих звуков.
«Умирает», — подумала она.
«Надеешься, что твой мужчина проживет дольше, чем я?» — кажется, так спросил он ее тогда?..
Дженни сбросила плед и, свернув, положила его на острую, как ножи, чешую. Костяные жала прошли сквозь ткань, и к пледу пришлось добавить тяжелую куртку из овечьей кожи. Дрожа от ночного ветерка, скользнувшего сквозь тонкие рукава сорочки, Дженни поставила ногу на самый большой из шипов. Придерживаясь за каменный косяк, вылезла наверх и какой-то момент балансировала, чувствуя податливую стройность кости под стальной чешуей и жар, исходящий от тела дракона. Затем спрыгнула вниз.
Прислушалась еще раз. Дракон не шевелился. Рыночный Зал лежал перед Дженни черно-синий, а местами — цвета слоновой кости; слабые проблески звездного света казались ослепительными после вечного мрака Бездны. Каждый черепок, каждый исковерканный остов лампы виделись светло очерченными, каждая тень — густой, как пролитые чернила. Кровь высыхала, хотя запах ее был еще силен. В темной луже все так же лежал Оспри, окруженный мерцающими гарпунами. Ночь шла на убыль. Забредший снаружи ветер принес запах древесного дыма с Холма Кожевников.
Дрожа от холода, Дженни подобрала алебарду и на цыпочках пересекла зал. И только оказавшись на гранитных ступенях под открытым небом, пустилась бежать.
В маленьком помещении она нашла то, что искала: ряды стеклянных фиалов и закупоренных кувшинов из бело-зеленого мрамора, запасенных гномами в огромном количестве. Дженни разбирала в темноте надписи на сосудах, нужные отправляла в сумку. Делала она это торопливо — ей было здесь не по себе, но самое главное: убывало время, а вместе с ним и жизнь Джона.
«Он не может умереть, — в отчаянии говорила Дженни себе. — Только не теперь…»
Но кому как не ей, целительнице, было знать, сколько раз она приходила к постели больного слишком поздно! Кроме того, одними лекарствами сейчас не обойтись. Оглянувшись напоследок, Дженни покинула тесное помещение. Где-то здесь, по ее предположению, должна была располагаться библиотека: книги и свитки заклинаний — — истинное Сердце Бездны.
Подошва скользнула по влажному гладкому полу, и даже этот еле слышный звук заставил Дженни вздрогнуть. Полы здесь, как и во всей Бездне, располагались не на одном уровне, но представляли как бы ряд террас; даже в самом крохотном закутке были по меньшей мере две такие террасы. Тревожное чувство, что за ней наблюдают, нарастало, и Дженни уже боялась пройти в следующий проем, словно некое зло поджидало ее там, в темноте за порогом. Она ощущала колдовскую власть, куда более сильную, чем власть Зиерн, более сильную даже, чем власть дракона. Однако, войдя, не находила за дверью ничего: ни затаившегося зла, ни магических книг, с помощью которых гномы должны были передавать свое искусство новым поколениям магов, — одни лишь травы, скелеты для изучения анатомии, каталоги болезней и лекарств. Несмотря на все свои страхи, Дженни была изумлена: Мэб говорила, что у гномов нет отдельных школ, но без книг вообще невозможно никакое учение! Значит, библиотека — дальше. И Дженни вновь и вновь заставляла себя продолжить путь.
От изнеможения она чувствовала себя совсем больной. Прошлая бессонная ночь, и еще одна такая же ночь перед этим… Разумнее всего было бы прервать поиски. Но жалкое чувство собственной беспомощности гнало Дженни вперед и вниз, к запретному Сердцу Бездны.
Она переступила порог, и гулкая темнота возвратила эхом ее тихое дыхание.
Сначала Дженни почувствовала холод, а затем сердце ее на миг остановилось.
Она стояла в том самом месте, что привиделось ей когда-то в чаше воды, напророчившей гибель Джону.
Это потрясло ее — слишком уж неожиданно она здесь оказалась. Архивы или учебный зал — что еще могло быть в центре белого пятна на лукавой карте Дромара! Но сквозь узловатый лес колонн и сталактитов Дженни вновь различала одну лишь пустую тьму, слабо пахнущую воском сотен свечей, скрюченных, как мертвые пальцы, в каменных нишах. Здесь не было ни единой живой души, и, снова ощутив с тревогой присутствие некоего зла, Дженни осторожно подобралась к бесформенному каменному алтарю в центре пещеры.
Положила руки на черно-голубоватый, скользкий на ощупь камень. В ее давнем видении пещера эта была наполнена бормочущим шепотом, но сейчас здесь стояла тишина. На секунду Дженни показалось, что какой-то темный водоворот шевельнулся в ее мозгу, смутные шепотки обрывочных видений возникли и сгинули, как лениво прокатившаяся волна.
Это мимолетное ощущение, казалось, лишило Дженни последних остатков сил и воли. А в следующий миг ей стало страшно. Нельзя было больше оставаться в пещере. Здесь обитало зло, и Дженни чувствовала спиной его дыхание. Повесив раздувшуюся отяжелевшую сумку на плечо, она двинулась, как вор, по ступенчатому скользкому полу, ища обратную дорогу во тьме.
Дженни возвращалась, следуя своим отметкам на стенах — рунам, видимым ей одной. Моркелеб молчал. Поднимаясь по темным каменным складкам и точеным лестницам, Дженни гадала, жив ли еще дракон, искренне желала ему смерти, и все же таилась в глубине души печаль, уже испытанная однажды над трупом дракона в одной из расселин Вира, хотя было в этой печали нечто такое, что заставляло Дженни с новой силой надеяться, что Моркелеб мертв.
Луна ушла, и Большой Туннель был темен, как сама Бездна, однако в темноте гуляли слабые сквозняки, а воздух стал заметно суше и холоднее.
Ночным зрением Дженни уже различала темный угловатый контур крестца, перегораживающего проем; дракон завалился набок, и шипы, защищающие позвоночник, были теперь направлены в ее сторону. Чешуя туго облегала чудовищный костяк; казалось, плоть дракона тает на глазах.
Дженни прислушалась, но Моркелеб по-прежнему молчал. Одна лишь музыка все еще наполняла Рыночный Зал, щемяще тихая, с плавящейся дрожью гаснущих звуков.
«Умирает», — подумала она.
«Надеешься, что твой мужчина проживет дольше, чем я?» — кажется, так спросил он ее тогда?..
Дженни сбросила плед и, свернув, положила его на острую, как ножи, чешую. Костяные жала прошли сквозь ткань, и к пледу пришлось добавить тяжелую куртку из овечьей кожи. Дрожа от ночного ветерка, скользнувшего сквозь тонкие рукава сорочки, Дженни поставила ногу на самый большой из шипов. Придерживаясь за каменный косяк, вылезла наверх и какой-то момент балансировала, чувствуя податливую стройность кости под стальной чешуей и жар, исходящий от тела дракона. Затем спрыгнула вниз.
Прислушалась еще раз. Дракон не шевелился. Рыночный Зал лежал перед Дженни черно-синий, а местами — цвета слоновой кости; слабые проблески звездного света казались ослепительными после вечного мрака Бездны. Каждый черепок, каждый исковерканный остов лампы виделись светло очерченными, каждая тень — густой, как пролитые чернила. Кровь высыхала, хотя запах ее был еще силен. В темной луже все так же лежал Оспри, окруженный мерцающими гарпунами. Ночь шла на убыль. Забредший снаружи ветер принес запах древесного дыма с Холма Кожевников.
Дрожа от холода, Дженни подобрала алебарду и на цыпочках пересекла зал. И только оказавшись на гранитных ступенях под открытым небом, пустилась бежать.
11
На рассвете Дженни почувствовала, как рука Джона ответила ей слабым пожатием.
Всего лишь позавчера Дженни творила заклинания смерти, сплетая воедино руны отравы и разрушения; магические круги, начертанные ею, еще виднелись в дальнем конце Холма. За все это время она спала не более одного-двух часов — где-то по дороге из Бела, свернувшись калачиком в руках Джона.
Плывущий от костерка дым напоминал клок серого шелка в бледном утреннем воздухе. Дженни настолько ослабла и промерзла, что уже начинало казаться, будто кожа ее стерта наждаком и нервы обнажены. И в то же время странное чувство умиротворения владело ею.
Она сделала что могла: медленно, дотошно, шаг за шагом следуя наставлениям Мэб, как будто это знакомое ей до мельчайших подробностей тело принадлежало незнакомцу. Она пустила в ход фильтры и зелья гномов, вводя полые иглы прямо в вены, прикладывала к разорванной плоти припарки, вытягивающие из крови яд. Она наносила руны исцеления повсюду, где раны пересекали тропы жизни, вплетала в заклинания настоящее имя Джона, его суть. Она звала его, она просила его откликнуться — терпеливо, непрерывно, не давая душе покинуть тело, еще не восстановленное лекарствами.
На успех Дженни не надеялась. И когда это все-таки произошло, она уже не смогла почувствовать ни радости, ни удивления — настолько была утомлена. Сил хватало только на то, чтобы следить за еле заметным подъемом ребер и подрагиванием почерневших век.
— Ему лучше? — сипло спросил Гарет, и Дженни кивнула. Поглядела на неуклюжего юного принца, горбившегося рядом с ней у огня, и была поражена его молчаливостью. Соседство со смертью и бесконечная усталость этой ночи, казалось, отрезвили Гарета навсегда. Все это время он терпеливо, как было велено, нагревал камни и обкладывал ими тело Джона. Изматывающая необходимая работа, и только благодаря ей Джон был еще жив, когда Дженни вернулась из драконьего логова.
Медленно, ощущая боль в каждой косточке, она стащила с плеч алый тяжелый плащ. Больная, изломанная, Дженни хотела сейчас только одного — спать. И все-таки она встала, зная, что ничего еще не закончилось и что сейчас ей предстоит самое худшее. Дотащившись до своей лекарской сумки, Дженни отыскала связку высушенных коричневых, кожистых листьев табата. Разломив пару из них на кусочки, положила в рот и принялась жевать.
Одна только вяжущая горечь этого зелья могла разбудить мертвого, не говоря уже о других достоинствах. Она жевала табат и нынешней ночью, борясь с изнеможением. Гарет наблюдал за Дженни неодобрительно; его длинное лицо, обрамленное висячими волосами, кончики которых были окрашены в зеленый цвет, казалось, вытянулось еще больше; и Дженни вдруг осознала, что юноша, пожалуй, устал не меньше ее самой. Морщины, появлявшиеся раньше лишь при оживленной мимике, теперь ясно обозначились возле глаз, пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Гарет постарел лет на десять. Отведя тяжелые волосы обеими руками за спину, Дженни решила, что лучше не думать о том, как выглядит сейчас она сама и как будет выглядеть вскоре.
И Дженни снова стала укладывать лекарства в сумку.
— Куда ты идешь?
Дженни нашла один из пледов Джона и завернулась в него поплотнее; каждое движение давалось с трудом. Она чувствовала себя изношенной, как тряпичный лоскут, но горькие коричневые листья табата уже начинали свою работу — сила вливалась в жилы. Дженни знала, что надо бы поосторожнее с этими листьями, но другого выхода не было. Влажный воздух холодил легкие, душа немела.
— Выполнить обещание…
Юноша устремил на нее серьезные серые глаза, с трепетом глядя, как Дженни вновь вешает на плечо лекарскую сумку и направляется к повитым туманом развалинам.
— Моркелеб!
Голос ее рассеялся подобно струйке тумана в молчании Рыночного Зала. Долина в проеме Врат куталась в дымку и голубые утренние тени, здесь же стоял болезненный серый полумрак. Дракон лежал перед Дженни, как брошенное на пол одеяние из черного шелка, распяленное выпирающими суставами. Крыло как упало тогда после судороги, так и осталось распластанным; беспомощно уроненные длинные усы были недвижны. Слабое пение еще дрожало, замирая, в воздухе.
«Он указал мне путь к Сердцу Бездны, — говорила себе Дженни. — Я обязана ему жизнью Джона…» Ей очень хотелось увериться в мысли, что это единственная причина, почему она вернулась сюда.
Ее голос отозвался эхом среди каменных клыков потолка:
— Моркелеб!
Пение слегка изменило тон, и Дженни поняла, что дракон ее слышит. Изящный упругий ус слегка шевельнулся. Затем веки приподнялись на дюйм, явив смутное серебро глаз. Впервые она обратила внимание, сколь нежными были эти веки — черные, с фиолетово-зеленоватым отливом. Глядя в сверкающие снежные бездны, Дженни вновь ощутила страх, но это был не страх плоти — снова, как встарь, схлестнулись подобно двум ветрам свершившееся и возможное. Она призвала тишину магии, как призывала клубящиеся стаи птиц на кусты боярышника, и сама была удивлена твердостью своего голоса:
— Открой мне свое имя.
Жизнь шевельнулась в нем, золотой жар наполнил пение. Гнев и отказ — вот все, что она услышала.
— Я не смогу исцелить тебя, не зная твоей сути. Если душа твоя покинет плоть, как я призову ее обратно?
Новый взрыв ярости, одолевающий слабость и боль. «Полюбишь дракона — погубишь дракона», — говаривал Каэрдин. Но тогда Дженни было невдомек, что это значит. «Шпорой — петух…»
— Моркелеб! — То ли испугавшись, что он сейчас умрет, то ли просто под действием коричневых высушенных листьев табата она шагнула к нему и положила маленькие руки на нежную плоть, окружающую его глаза. Чешуйки здесь были не толще кончиков ногтей, а кожа на ощупь напоминала сухой шелк. Пальцы Дженни ощутили теплое биение жизни. Она почувствовала восторг и ужас и вновь спросила себя, не умнее ли повернуться и убежать, оставив его здесь. Дженни знала, кто он такой. Но сейчас, касаясь его век и глядя в эти загадочные алмазные глаза, она скорее умерла бы сама, чем позволила умереть ему.
Из мерцающего пения выделилась мелодия, подобная нити, связывающей воедино сложные узлы многих гармоний, и как бы сменила цвет. И Дженни немедленно уловила в ней те разрозненные обрывки, что высвистывал ей старый Каэрдин летним днем у живой изгороди.
Эта мелодия и была настоящим именем дракона.
Музыка скользнула сквозь пальцы, словно шелковая лента, и Дженни, подхватив ее, немедленно вплела в заклинания, обнимая ими слабеющую душу дракона. За извивом мелодии ей открылась мерцающая бездонная мгла его разума, и Дженни уже различала тропу, по которой нужно идти целителю.
Она принесла с собой зелья и снадобья, но теперь понимала, что здесь они не помогут. Драконы исцеляют себе подобных лишь одним способом — проникая своей душой в душу больного.
…И время исчезло. Мгновениями Дженни ужасало то, что она делает, но тут же накатывало такое изнеможение, что исчезало все, даже ужас происходящего. А она-то думала, что прошлая ночь была самой трудной в ее жизни… Разум бился в агонии, увлекаемый сетью света и тьмы в страшные клубящиеся глубины нечеловеческой души. Так не лечат ни людей, ни животных. Дженни сжигала последние, тайные силы, выцеживая их чуть ли не из костного мозга. Удерживая напряженные канаты драконьей жизни, Дженни понимала уже, что если он умрет — умрет и она, настолько перепутались их сущности. Мелькнул на секунду ясный, как в магическом кристалле, осколок будущего: если умрет Моркелеб, то Джон умрет в тот же день, а Гарет проживет от силы лет семь — опустошенный, с потухшим взглядом, высосанный досуха извращенной колдовской властью Зиерн. Отпрянув от мгновенного видения, Дженни снова пустила в ход заклинания старого Каэрдина, затверженные ею долгими ночами среди камней Мерзлого Водопада.
Дважды она звала Моркелеба по имени, вплетая мелодию в кропотливо, руну за руной творимые заклятия, держась за воспоминания о знакомых простых вещах: о зарослях северного кустарника, о заячьих следах на снегу, о диких, бодрящих напевах жестяной свистульки летней ночью.
И музыка вернулась живым эхом — Моркелеб отозвался…
Дженни уже не помнила, когда силы оставили ее. Проснулась она от теплого прикосновения солнца. Сквозь отверстые Врата Бездны смутно маячили скальные утесы, облитые золотом и корицей уходящего дня. Повернув голову, она увидела спящего дракона; сложив крылья, Моркелеб спал в собачьей позе
— уронив голову на передние лапы. Он был почти неразличим в тени, и Дженни не могла даже сказать с уверенностью, дышит ли он. И должен ли он дышать? Дышат ли вообще драконы?
Слабость нахлынула на нее — нежно, как мелкий сухой песок. Действие листьев табата кончилось, выжгло последние силы из вен, и Дженни хотелось теперь лишь одного — уснуть снова и спать, спать несколько дней подряд, если это только возможно.
Однако Дженни хорошо знала, что это невозможно. Пусть она даже исцелила Моркелеба, и все-таки было бы непростительной глупостью беспечно заснуть рядом с выздоравливающим драконом. Внезапно Дженни хихикнула — ей представилось, как будут хвастаться Ян и Адрик друг перед другом и перед другими мальчишками Алина, что их мать — кроме шуток! — спала в драконьем логове… если ей, конечно, удастся вернуться и рассказать им об этом. Преодолевая боль усталости, Дженни поднялась с пола. Волосы и одежда были тяжелы, как кольчуга.
Она доплелась до Врат, постояла некоторое время, прислонясь к тесаному граниту огромного портала; сухой прохладный воздух ощупал ее лицо. Медленно повернув голову, поглядела через плечо — — и встретила взгляд дракона. Серебряные глаза мерцали яростью и ненавистью. Потом закрылись вновь. Дженни отвернулась и вышла из тени в алмазно ясный вечер.
Она брела через разрушенный городок, и все вокруг казалось ей странно изменившимся: тень каждой гальки, каждого сорняка приобрела вдруг новое значение, словно всю свою жизнь Дженни была полуслепой, а теперь вот прозрела. На северной окраине городка она вскарабкалась по крутому склону к водоемам — глубоким черным колодцам, выдолбленным в скальной породе. Солнце плескалось на непрозрачной глади. Дженни разделась и поплыла, хотя вода была очень холодной. Потом долго лежала на расстеленной одежде в странной полудреме, и ветер трогал ее маленькими ледяными ладошками, а солнечные зайчики подкрадывались по черной воде. Дженни вдруг захотелось всплакнуть, но она была слишком усталой для этого.
Наконец оделась и снова спустилась к лагерю. Гарет спал, сидя рядом с тлеющими угольями костра, обхватив колени и уткнувшись лицом в сложенные накрест кисти рук.
Дженни опустилась на колени перед Джоном, потрогала его лицо и руки. Они были заметно теплее, чем раньше, хотя пульс по-прежнему почти не прощупывался. И все-таки его ресницы и рыжеватая щетина уже не казались такими черными. Дженни легла рядом с ним, прикрыла его и себя одеялом — и провалилась в сон.
В полудреме она услышала, как Джон пробормотал:
— Мне все казалось, что ты меня зовешь…
Его дыхание слабо тронуло волосы Дженни. Она моргнула, просыпаясь окончательно. Освещение изменилось вновь. Теперь это был рассвет.
— Что? — спросила она и села, отбросив с лица тяжелые волосы. К смертельной усталости теперь еще добавился волчий голод. Перед костерком коленопреклоненный Гарет, мятый и небритый, с соскользнувшими на кончик носа треснувшими очками, пек кукурузные лепешки. И получалось у него, кстати говоря, куда лучше, чем у Джона.
— Я думал, вы никогда не проснетесь, — сказал он.
— Я тоже так думал, мой герой… — шепнул Джон. Голос его был слишком слаб, чтобы одолеть даже такое малое расстояние, но Дженни расслышала и улыбнулась.
Заставив себя встать, она натянула юбку поверх мятой сорочки, зашнуровала лиф и принялась обуваться. Гарет тем временем ставил на угли котелок с водой, чтобы сварить кофе — горькое черное пойло, весьма любимое придворными. Потом он ушел с ведром в сторону лесного источника, что за развалинами акведука, а Дженни, приветствуя простоту людской медицины, зачерпнула немного кипятка для новых примочек. Травяной аромат поплыл вскоре над руинами, смешиваясь с теплым странным запахом Гаретова зелья. Джон уснул снова, стоило закончить перевязку. Потом Гарет принес Дженни лепешек, меду и сам присел рядом.
— Я не ожидал, что тебя не будет так долго, — проговорил он с набитым ртом. — Я даже хотел пойти за тобой — выручить, если что… но не мог оставить Джона. Кроме того, — добавил он с невеселой усмешкой, — я подумал: а как бы я смог тебя выручить?..
Дженни рассмеялась и сказала:
— И правильно сделал.
— А твое обещание?
— Я его сдержала…
Гарет облегченно вздохнул и склонил голову — чуть ли не с благоговением. Помолчав, сказал робко:
— Пока тебя не было, я тут сочинил песню… балладу. Про гибель Моркелеба, Черного Дракона Злого Хребта. Правда, вышло, кажется, не очень удачно…
— А по-другому бы и не вышло… — медленно проговорила Дженни и облизала мед с пальцев. — Моркелеб жив.
Он уставился на нее точь-в-точь как тогда, в Уинтерлэнде, услышав, что Золотой Дракон Вира был убит топором.
— Но я думал… ты дала обещание Джону добить дракона… если он сам не сможет…
Дженни качнула головой; клубящиеся черные волосы зацепились за грубое руно воротника куртки.
— Я дала обещание Моркелебу, — сказала она. — Я обещала исцелить его.
Дженни поднялась и пошла к Джону, оставив Гарета в остолбенении и испуге.
Прошел еще день, прежде чем Дженни снова приблизилась к Бездне. Все это время она оставалась в лагере, ухаживая за Джоном. Кроме того, пришлось выстирать одежду — ненавидимая, но неизбежная работа. К удивлению Дженни, Гарет вызвался помочь и, необычно задумчивый, таскал ей воду из ручья. Помня, что нужно восстанавливать силы, Дженни много спала, но сон ее был беспокоен. То и дело возникало чувство, что за тобой наблюдают. Она говорила себе, что все естественно: Моркелеб, проснувшись, мысленно обшарил Долину, нашел их лагерь и вот теперь следит за ними. Но кое-что, подсмотренное ею в лабиринтах драконьего разума, не позволяло в это поверить.
Стоило ей отвернуться — и Гарет тоже начинал как-то странно к ней приглядываться.
Дженни чувствовала и это, и многое другое. Никогда раньше не ощущала она с такой ясностью внезапные повороты ветра и ничтожную суматоху зверьков в обступающих Холм лесах. То и дело она ловила себя на странных размышлениях и уличала в знаниях, о которых раньше и не подозревала: как растут облака, почему ветер выбрал именно этот путь, каким образом птицы находят дорогу на юг и почему в определенное время в определенных точках мира начинают вдруг звучать в пустом воздухе невнятные голоса. Дженни было бы легче думать, что странности эти пугают ее именно своей непонятностью, но, честно говоря, единственной причиной испуга был сам испуг.
Уснув после полудня, она слышала, как Гарет говорит с Джоном.
— Она исцелила его, — слышала Дженни шепот Гарета, как бы наблюдая обоих из глубины сна. Юноша сидел на корточках возле ложа из медвежьих шкур и пледов. — Наверное, пообещала в обмен на лекарства гномов…
Джон вздохнул и чуть сдвинул забинтованную руку, лежащую на груди.
— Может быть, лучше бы она дала мне умереть…
— Ты думаешь… — Гарет сглотнул нервно и бросил быстрый взгляд на Дженни, как будто почувствовал, что и спящая она его слышит. — Ты думаешь, он опутал ее заклинанием?
Джон молчал, глядя в небесный омут над Долиной. Хотя воздух внизу был почти недвижим, великие ветры неистовствовали в высоте, громоздя облака (слепящей белизны или грифельно-серые) и бросая их на косматые склоны Злого Хребта.
— Я бы это почувствовал, — сказал наконец Джон. — Или хотя бы испугался, что могу почувствовать… Говорят, нельзя смотреть в глаза дракону, иначе он подчинит тебя… Но она крепче, чем ты думаешь…
Он слегка повернул голову и скосил карий близорукий глаз в ту сторону, где лежала Дженни. Проглядывающая между повязками на груди и на предплечье кожа была в кровоподтеках и в узорных ранках — там, где страшный удар вдавил порванную кольчугу в тело.
— Во сне она была немножко не такая, как наяву… Она мне снилась, когда я был в бреду…
Джон вздохнул и снова посмотрел на Гарета.
— Знаешь, а я всегда ревновал ее. Не к другому мужчине, а к ней самой, к той части ее души, куда она меня никогда не пускала… Хотя одни боги знают, для чего мне это было нужно тогда… И кто это сказал, что ревность — одно лишь зло и не приносит никакой радости?.. Но первое, что я понял в ней, и первое, что я вообще понял: она отдает мне самое драгоценное — то, что выбрала для меня сама… Когда бабочка сядет на ладонь — сам знаешь, что случится, если сжать кулак…
Потом Дженни соскользнула в сон еще глубже — в давящую тьму Ильфердина, в глубокую магию, дремлющую в Сердце Бездны. В неимоверной дали она увидела своих детей — двух мальчишек, которых никогда не хотела обманывать, но все-таки родила по настоянию Джона, а полюбила — неожиданно, сама того не желая. Колдовским своим зрением Дженни видела их сидящими в темноте на своих кроватях. Вместо того, чтобы спать, они фантазировали, перебивая друг друга, как их отец и мать, победив дракона, вернутся с целым караваном золота…
Дженни проснулась, когда солнце уже спускалось за кремневый гребень Хребта. Ветер изменился; в Долине чувствовался запах снега и сосновой хвои с дальних склонов. Холодные сырые тени сланцевых тонов протянулись по земле.
Джон спал, укутанный всеми плащами и одеялами, какие нашлись в лагере. Со стороны источника доносился голос Гарета. Принц напевал романтическую песенку о страстной любви — приобщал к культуре лошадей. Двигаясь, как всегда, беззвучно, Дженни обулась и надела овечью куртку. Подумала было о еде, но решила, что есть сейчас не стоит. Это бы помешало сосредоточиться, а Дженни была нужна вся ее власть, вся ее сила.
Помедлила, озираясь. Все то же неприятное ощущение чужого взгляда вернулось к ней, словно кто-то, подкравшись, тронул ее за локоть. А еще Дженни чувствовала щекочущую позвоночник магию Моркелеба — сила возвращалась к дракону куда быстрей, чем к мужчине, который едва не убил его.
Действовать нужно было немедленно, и эта мысль наполнила Дженни страхом.
«Полюбишь дракона — погубишь дракона…» Дженни ужасала ничтожность ее собственной власти, как ужасала мысль о том, чему она собирается противостоять. «Должна же я чем-то расплатиться с Джоном…» — со слабой усмешкой подумала она. Невольно мысль ее вывернулась неожиданной стороной: Джон сам говорил, что какая-то часть ее души не принадлежит ему, — вот ею-то она и расплатится… Дженни тряхнула головой. Какие только глупости не порождает любовь, и стоит ли удивляться тому, что маги предубеждены против этого чувства!
Что же касается дракона, то какой-то новый ясный инстинкт уже нашептывал Дженни, что ей надлежит делать. Сердце колотилось, когда она сняла верхний потрепанный плед с груды покрывал. Легкий ветерок заполоскал его разлохмаченные края. Дженни завернулась поплотнее в блекло-узорчатую ткань, сливающуюся с приглушенными тонами сорняков и камней, и снова двинулась вниз по склону в направлении Врат.
Всего лишь позавчера Дженни творила заклинания смерти, сплетая воедино руны отравы и разрушения; магические круги, начертанные ею, еще виднелись в дальнем конце Холма. За все это время она спала не более одного-двух часов — где-то по дороге из Бела, свернувшись калачиком в руках Джона.
Плывущий от костерка дым напоминал клок серого шелка в бледном утреннем воздухе. Дженни настолько ослабла и промерзла, что уже начинало казаться, будто кожа ее стерта наждаком и нервы обнажены. И в то же время странное чувство умиротворения владело ею.
Она сделала что могла: медленно, дотошно, шаг за шагом следуя наставлениям Мэб, как будто это знакомое ей до мельчайших подробностей тело принадлежало незнакомцу. Она пустила в ход фильтры и зелья гномов, вводя полые иглы прямо в вены, прикладывала к разорванной плоти припарки, вытягивающие из крови яд. Она наносила руны исцеления повсюду, где раны пересекали тропы жизни, вплетала в заклинания настоящее имя Джона, его суть. Она звала его, она просила его откликнуться — терпеливо, непрерывно, не давая душе покинуть тело, еще не восстановленное лекарствами.
На успех Дженни не надеялась. И когда это все-таки произошло, она уже не смогла почувствовать ни радости, ни удивления — настолько была утомлена. Сил хватало только на то, чтобы следить за еле заметным подъемом ребер и подрагиванием почерневших век.
— Ему лучше? — сипло спросил Гарет, и Дженни кивнула. Поглядела на неуклюжего юного принца, горбившегося рядом с ней у огня, и была поражена его молчаливостью. Соседство со смертью и бесконечная усталость этой ночи, казалось, отрезвили Гарета навсегда. Все это время он терпеливо, как было велено, нагревал камни и обкладывал ими тело Джона. Изматывающая необходимая работа, и только благодаря ей Джон был еще жив, когда Дженни вернулась из драконьего логова.
Медленно, ощущая боль в каждой косточке, она стащила с плеч алый тяжелый плащ. Больная, изломанная, Дженни хотела сейчас только одного — спать. И все-таки она встала, зная, что ничего еще не закончилось и что сейчас ей предстоит самое худшее. Дотащившись до своей лекарской сумки, Дженни отыскала связку высушенных коричневых, кожистых листьев табата. Разломив пару из них на кусочки, положила в рот и принялась жевать.
Одна только вяжущая горечь этого зелья могла разбудить мертвого, не говоря уже о других достоинствах. Она жевала табат и нынешней ночью, борясь с изнеможением. Гарет наблюдал за Дженни неодобрительно; его длинное лицо, обрамленное висячими волосами, кончики которых были окрашены в зеленый цвет, казалось, вытянулось еще больше; и Дженни вдруг осознала, что юноша, пожалуй, устал не меньше ее самой. Морщины, появлявшиеся раньше лишь при оживленной мимике, теперь ясно обозначились возле глаз, пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Гарет постарел лет на десять. Отведя тяжелые волосы обеими руками за спину, Дженни решила, что лучше не думать о том, как выглядит сейчас она сама и как будет выглядеть вскоре.
И Дженни снова стала укладывать лекарства в сумку.
— Куда ты идешь?
Дженни нашла один из пледов Джона и завернулась в него поплотнее; каждое движение давалось с трудом. Она чувствовала себя изношенной, как тряпичный лоскут, но горькие коричневые листья табата уже начинали свою работу — сила вливалась в жилы. Дженни знала, что надо бы поосторожнее с этими листьями, но другого выхода не было. Влажный воздух холодил легкие, душа немела.
— Выполнить обещание…
Юноша устремил на нее серьезные серые глаза, с трепетом глядя, как Дженни вновь вешает на плечо лекарскую сумку и направляется к повитым туманом развалинам.
— Моркелеб!
Голос ее рассеялся подобно струйке тумана в молчании Рыночного Зала. Долина в проеме Врат куталась в дымку и голубые утренние тени, здесь же стоял болезненный серый полумрак. Дракон лежал перед Дженни, как брошенное на пол одеяние из черного шелка, распяленное выпирающими суставами. Крыло как упало тогда после судороги, так и осталось распластанным; беспомощно уроненные длинные усы были недвижны. Слабое пение еще дрожало, замирая, в воздухе.
«Он указал мне путь к Сердцу Бездны, — говорила себе Дженни. — Я обязана ему жизнью Джона…» Ей очень хотелось увериться в мысли, что это единственная причина, почему она вернулась сюда.
Ее голос отозвался эхом среди каменных клыков потолка:
— Моркелеб!
Пение слегка изменило тон, и Дженни поняла, что дракон ее слышит. Изящный упругий ус слегка шевельнулся. Затем веки приподнялись на дюйм, явив смутное серебро глаз. Впервые она обратила внимание, сколь нежными были эти веки — черные, с фиолетово-зеленоватым отливом. Глядя в сверкающие снежные бездны, Дженни вновь ощутила страх, но это был не страх плоти — снова, как встарь, схлестнулись подобно двум ветрам свершившееся и возможное. Она призвала тишину магии, как призывала клубящиеся стаи птиц на кусты боярышника, и сама была удивлена твердостью своего голоса:
— Открой мне свое имя.
Жизнь шевельнулась в нем, золотой жар наполнил пение. Гнев и отказ — вот все, что она услышала.
— Я не смогу исцелить тебя, не зная твоей сути. Если душа твоя покинет плоть, как я призову ее обратно?
Новый взрыв ярости, одолевающий слабость и боль. «Полюбишь дракона — погубишь дракона», — говаривал Каэрдин. Но тогда Дженни было невдомек, что это значит. «Шпорой — петух…»
— Моркелеб! — То ли испугавшись, что он сейчас умрет, то ли просто под действием коричневых высушенных листьев табата она шагнула к нему и положила маленькие руки на нежную плоть, окружающую его глаза. Чешуйки здесь были не толще кончиков ногтей, а кожа на ощупь напоминала сухой шелк. Пальцы Дженни ощутили теплое биение жизни. Она почувствовала восторг и ужас и вновь спросила себя, не умнее ли повернуться и убежать, оставив его здесь. Дженни знала, кто он такой. Но сейчас, касаясь его век и глядя в эти загадочные алмазные глаза, она скорее умерла бы сама, чем позволила умереть ему.
Из мерцающего пения выделилась мелодия, подобная нити, связывающей воедино сложные узлы многих гармоний, и как бы сменила цвет. И Дженни немедленно уловила в ней те разрозненные обрывки, что высвистывал ей старый Каэрдин летним днем у живой изгороди.
Эта мелодия и была настоящим именем дракона.
Музыка скользнула сквозь пальцы, словно шелковая лента, и Дженни, подхватив ее, немедленно вплела в заклинания, обнимая ими слабеющую душу дракона. За извивом мелодии ей открылась мерцающая бездонная мгла его разума, и Дженни уже различала тропу, по которой нужно идти целителю.
Она принесла с собой зелья и снадобья, но теперь понимала, что здесь они не помогут. Драконы исцеляют себе подобных лишь одним способом — проникая своей душой в душу больного.
…И время исчезло. Мгновениями Дженни ужасало то, что она делает, но тут же накатывало такое изнеможение, что исчезало все, даже ужас происходящего. А она-то думала, что прошлая ночь была самой трудной в ее жизни… Разум бился в агонии, увлекаемый сетью света и тьмы в страшные клубящиеся глубины нечеловеческой души. Так не лечат ни людей, ни животных. Дженни сжигала последние, тайные силы, выцеживая их чуть ли не из костного мозга. Удерживая напряженные канаты драконьей жизни, Дженни понимала уже, что если он умрет — умрет и она, настолько перепутались их сущности. Мелькнул на секунду ясный, как в магическом кристалле, осколок будущего: если умрет Моркелеб, то Джон умрет в тот же день, а Гарет проживет от силы лет семь — опустошенный, с потухшим взглядом, высосанный досуха извращенной колдовской властью Зиерн. Отпрянув от мгновенного видения, Дженни снова пустила в ход заклинания старого Каэрдина, затверженные ею долгими ночами среди камней Мерзлого Водопада.
Дважды она звала Моркелеба по имени, вплетая мелодию в кропотливо, руну за руной творимые заклятия, держась за воспоминания о знакомых простых вещах: о зарослях северного кустарника, о заячьих следах на снегу, о диких, бодрящих напевах жестяной свистульки летней ночью.
И музыка вернулась живым эхом — Моркелеб отозвался…
Дженни уже не помнила, когда силы оставили ее. Проснулась она от теплого прикосновения солнца. Сквозь отверстые Врата Бездны смутно маячили скальные утесы, облитые золотом и корицей уходящего дня. Повернув голову, она увидела спящего дракона; сложив крылья, Моркелеб спал в собачьей позе
— уронив голову на передние лапы. Он был почти неразличим в тени, и Дженни не могла даже сказать с уверенностью, дышит ли он. И должен ли он дышать? Дышат ли вообще драконы?
Слабость нахлынула на нее — нежно, как мелкий сухой песок. Действие листьев табата кончилось, выжгло последние силы из вен, и Дженни хотелось теперь лишь одного — уснуть снова и спать, спать несколько дней подряд, если это только возможно.
Однако Дженни хорошо знала, что это невозможно. Пусть она даже исцелила Моркелеба, и все-таки было бы непростительной глупостью беспечно заснуть рядом с выздоравливающим драконом. Внезапно Дженни хихикнула — ей представилось, как будут хвастаться Ян и Адрик друг перед другом и перед другими мальчишками Алина, что их мать — кроме шуток! — спала в драконьем логове… если ей, конечно, удастся вернуться и рассказать им об этом. Преодолевая боль усталости, Дженни поднялась с пола. Волосы и одежда были тяжелы, как кольчуга.
Она доплелась до Врат, постояла некоторое время, прислонясь к тесаному граниту огромного портала; сухой прохладный воздух ощупал ее лицо. Медленно повернув голову, поглядела через плечо — — и встретила взгляд дракона. Серебряные глаза мерцали яростью и ненавистью. Потом закрылись вновь. Дженни отвернулась и вышла из тени в алмазно ясный вечер.
Она брела через разрушенный городок, и все вокруг казалось ей странно изменившимся: тень каждой гальки, каждого сорняка приобрела вдруг новое значение, словно всю свою жизнь Дженни была полуслепой, а теперь вот прозрела. На северной окраине городка она вскарабкалась по крутому склону к водоемам — глубоким черным колодцам, выдолбленным в скальной породе. Солнце плескалось на непрозрачной глади. Дженни разделась и поплыла, хотя вода была очень холодной. Потом долго лежала на расстеленной одежде в странной полудреме, и ветер трогал ее маленькими ледяными ладошками, а солнечные зайчики подкрадывались по черной воде. Дженни вдруг захотелось всплакнуть, но она была слишком усталой для этого.
Наконец оделась и снова спустилась к лагерю. Гарет спал, сидя рядом с тлеющими угольями костра, обхватив колени и уткнувшись лицом в сложенные накрест кисти рук.
Дженни опустилась на колени перед Джоном, потрогала его лицо и руки. Они были заметно теплее, чем раньше, хотя пульс по-прежнему почти не прощупывался. И все-таки его ресницы и рыжеватая щетина уже не казались такими черными. Дженни легла рядом с ним, прикрыла его и себя одеялом — и провалилась в сон.
В полудреме она услышала, как Джон пробормотал:
— Мне все казалось, что ты меня зовешь…
Его дыхание слабо тронуло волосы Дженни. Она моргнула, просыпаясь окончательно. Освещение изменилось вновь. Теперь это был рассвет.
— Что? — спросила она и села, отбросив с лица тяжелые волосы. К смертельной усталости теперь еще добавился волчий голод. Перед костерком коленопреклоненный Гарет, мятый и небритый, с соскользнувшими на кончик носа треснувшими очками, пек кукурузные лепешки. И получалось у него, кстати говоря, куда лучше, чем у Джона.
— Я думал, вы никогда не проснетесь, — сказал он.
— Я тоже так думал, мой герой… — шепнул Джон. Голос его был слишком слаб, чтобы одолеть даже такое малое расстояние, но Дженни расслышала и улыбнулась.
Заставив себя встать, она натянула юбку поверх мятой сорочки, зашнуровала лиф и принялась обуваться. Гарет тем временем ставил на угли котелок с водой, чтобы сварить кофе — горькое черное пойло, весьма любимое придворными. Потом он ушел с ведром в сторону лесного источника, что за развалинами акведука, а Дженни, приветствуя простоту людской медицины, зачерпнула немного кипятка для новых примочек. Травяной аромат поплыл вскоре над руинами, смешиваясь с теплым странным запахом Гаретова зелья. Джон уснул снова, стоило закончить перевязку. Потом Гарет принес Дженни лепешек, меду и сам присел рядом.
— Я не ожидал, что тебя не будет так долго, — проговорил он с набитым ртом. — Я даже хотел пойти за тобой — выручить, если что… но не мог оставить Джона. Кроме того, — добавил он с невеселой усмешкой, — я подумал: а как бы я смог тебя выручить?..
Дженни рассмеялась и сказала:
— И правильно сделал.
— А твое обещание?
— Я его сдержала…
Гарет облегченно вздохнул и склонил голову — чуть ли не с благоговением. Помолчав, сказал робко:
— Пока тебя не было, я тут сочинил песню… балладу. Про гибель Моркелеба, Черного Дракона Злого Хребта. Правда, вышло, кажется, не очень удачно…
— А по-другому бы и не вышло… — медленно проговорила Дженни и облизала мед с пальцев. — Моркелеб жив.
Он уставился на нее точь-в-точь как тогда, в Уинтерлэнде, услышав, что Золотой Дракон Вира был убит топором.
— Но я думал… ты дала обещание Джону добить дракона… если он сам не сможет…
Дженни качнула головой; клубящиеся черные волосы зацепились за грубое руно воротника куртки.
— Я дала обещание Моркелебу, — сказала она. — Я обещала исцелить его.
Дженни поднялась и пошла к Джону, оставив Гарета в остолбенении и испуге.
Прошел еще день, прежде чем Дженни снова приблизилась к Бездне. Все это время она оставалась в лагере, ухаживая за Джоном. Кроме того, пришлось выстирать одежду — ненавидимая, но неизбежная работа. К удивлению Дженни, Гарет вызвался помочь и, необычно задумчивый, таскал ей воду из ручья. Помня, что нужно восстанавливать силы, Дженни много спала, но сон ее был беспокоен. То и дело возникало чувство, что за тобой наблюдают. Она говорила себе, что все естественно: Моркелеб, проснувшись, мысленно обшарил Долину, нашел их лагерь и вот теперь следит за ними. Но кое-что, подсмотренное ею в лабиринтах драконьего разума, не позволяло в это поверить.
Стоило ей отвернуться — и Гарет тоже начинал как-то странно к ней приглядываться.
Дженни чувствовала и это, и многое другое. Никогда раньше не ощущала она с такой ясностью внезапные повороты ветра и ничтожную суматоху зверьков в обступающих Холм лесах. То и дело она ловила себя на странных размышлениях и уличала в знаниях, о которых раньше и не подозревала: как растут облака, почему ветер выбрал именно этот путь, каким образом птицы находят дорогу на юг и почему в определенное время в определенных точках мира начинают вдруг звучать в пустом воздухе невнятные голоса. Дженни было бы легче думать, что странности эти пугают ее именно своей непонятностью, но, честно говоря, единственной причиной испуга был сам испуг.
Уснув после полудня, она слышала, как Гарет говорит с Джоном.
— Она исцелила его, — слышала Дженни шепот Гарета, как бы наблюдая обоих из глубины сна. Юноша сидел на корточках возле ложа из медвежьих шкур и пледов. — Наверное, пообещала в обмен на лекарства гномов…
Джон вздохнул и чуть сдвинул забинтованную руку, лежащую на груди.
— Может быть, лучше бы она дала мне умереть…
— Ты думаешь… — Гарет сглотнул нервно и бросил быстрый взгляд на Дженни, как будто почувствовал, что и спящая она его слышит. — Ты думаешь, он опутал ее заклинанием?
Джон молчал, глядя в небесный омут над Долиной. Хотя воздух внизу был почти недвижим, великие ветры неистовствовали в высоте, громоздя облака (слепящей белизны или грифельно-серые) и бросая их на косматые склоны Злого Хребта.
— Я бы это почувствовал, — сказал наконец Джон. — Или хотя бы испугался, что могу почувствовать… Говорят, нельзя смотреть в глаза дракону, иначе он подчинит тебя… Но она крепче, чем ты думаешь…
Он слегка повернул голову и скосил карий близорукий глаз в ту сторону, где лежала Дженни. Проглядывающая между повязками на груди и на предплечье кожа была в кровоподтеках и в узорных ранках — там, где страшный удар вдавил порванную кольчугу в тело.
— Во сне она была немножко не такая, как наяву… Она мне снилась, когда я был в бреду…
Джон вздохнул и снова посмотрел на Гарета.
— Знаешь, а я всегда ревновал ее. Не к другому мужчине, а к ней самой, к той части ее души, куда она меня никогда не пускала… Хотя одни боги знают, для чего мне это было нужно тогда… И кто это сказал, что ревность — одно лишь зло и не приносит никакой радости?.. Но первое, что я понял в ней, и первое, что я вообще понял: она отдает мне самое драгоценное — то, что выбрала для меня сама… Когда бабочка сядет на ладонь — сам знаешь, что случится, если сжать кулак…
Потом Дженни соскользнула в сон еще глубже — в давящую тьму Ильфердина, в глубокую магию, дремлющую в Сердце Бездны. В неимоверной дали она увидела своих детей — двух мальчишек, которых никогда не хотела обманывать, но все-таки родила по настоянию Джона, а полюбила — неожиданно, сама того не желая. Колдовским своим зрением Дженни видела их сидящими в темноте на своих кроватях. Вместо того, чтобы спать, они фантазировали, перебивая друг друга, как их отец и мать, победив дракона, вернутся с целым караваном золота…
Дженни проснулась, когда солнце уже спускалось за кремневый гребень Хребта. Ветер изменился; в Долине чувствовался запах снега и сосновой хвои с дальних склонов. Холодные сырые тени сланцевых тонов протянулись по земле.
Джон спал, укутанный всеми плащами и одеялами, какие нашлись в лагере. Со стороны источника доносился голос Гарета. Принц напевал романтическую песенку о страстной любви — приобщал к культуре лошадей. Двигаясь, как всегда, беззвучно, Дженни обулась и надела овечью куртку. Подумала было о еде, но решила, что есть сейчас не стоит. Это бы помешало сосредоточиться, а Дженни была нужна вся ее власть, вся ее сила.
Помедлила, озираясь. Все то же неприятное ощущение чужого взгляда вернулось к ней, словно кто-то, подкравшись, тронул ее за локоть. А еще Дженни чувствовала щекочущую позвоночник магию Моркелеба — сила возвращалась к дракону куда быстрей, чем к мужчине, который едва не убил его.
Действовать нужно было немедленно, и эта мысль наполнила Дженни страхом.
«Полюбишь дракона — погубишь дракона…» Дженни ужасала ничтожность ее собственной власти, как ужасала мысль о том, чему она собирается противостоять. «Должна же я чем-то расплатиться с Джоном…» — со слабой усмешкой подумала она. Невольно мысль ее вывернулась неожиданной стороной: Джон сам говорил, что какая-то часть ее души не принадлежит ему, — вот ею-то она и расплатится… Дженни тряхнула головой. Какие только глупости не порождает любовь, и стоит ли удивляться тому, что маги предубеждены против этого чувства!
Что же касается дракона, то какой-то новый ясный инстинкт уже нашептывал Дженни, что ей надлежит делать. Сердце колотилось, когда она сняла верхний потрепанный плед с груды покрывал. Легкий ветерок заполоскал его разлохмаченные края. Дженни завернулась поплотнее в блекло-узорчатую ткань, сливающуюся с приглушенными тонами сорняков и камней, и снова двинулась вниз по склону в направлении Врат.