Страница:
Управляющий. Вот видите, мистер Престон. Как ни желательно, я не мог бы вызвать сюда полицию.
Престон. А, да подите вы оба к… черту. Пусть несут вещи в сто четырнадцатый. Ролингс, вы просто хам. Помните, что я вам об этом сказал.
Филип (из ванной). А чьи это тут четыре тюбика-крема для бритья?
Управляющий. Мистер Престон! Четыре тюбика? Мистер Престон!
Престон. Вы только и знаете, что клянчить провизию. Кажется, вам от меня достаточно перепало. Соберите вещи, и пусть несут в сто четырнадцатый.
Управляющий. Сию минуту, мистер Престон, но разрешите одно только слово. Когда я, против собственного желания, обращался к вам со скромной просьбой относительно провизии, имея при этом в виду исключительно избыточные количества…
Филип (из ванной, давясь от смеха). Что, что такое?
Управляющий. Я говорю мистеру Престону, что обращался с просьбой только относительно излишних запасов, и то лишь ввиду семейства из семи человек. Учтите, мистер Престон, у моей тещи — роскошь по нашим временам — остался всего один зуб. Вы меня понимаете? Всего один зуб. С его помощью — ест все, что может, и даже с удовольствием. Однако в случае выпадения буду вынужден приобрести полный протез для обеих челюстей, верхней и нижней, приспособленный для прожевывания любой пищи. И бифштекса, и бараньей котлетки, и — как это называется? — salomilio. Каждый вечер — уверяю вас, мистер Престон, — я спрашиваю: ну, как зуб у старушки? Каждый вечер я ложусь с мыслью — что мы будем делать, если он выпадет? При полном комплекте верхних и нижних зубов в Мадриде не останется лошадей для армии. Уверяю вас, мистер Престон, вы никогда не видели подобной женщины. Истинно роскошь по нашим временам. Хочу надеяться, мистер Престон, что у вас найдется ненужная баночка консервов, которую вы могли бы уделить.
Престон. Просите у вашего друга Ролингса.
Филип (выходя из ванной). Camarada филателист, у меня как раз имеется излишек мясных консервов в количестве одной банки.
Управляющий. О мистер Филип! У вас душа больше этого отеля.
Престон. И вдвое грязнее. (Выходит.)
Филип. Он очень обиделся.
Управляющий. Вы отняли у него молодую леди. Он ревнует. Он полон ярости.
Филип. Вот, вот. Он прямо-таки набит яростью. Я вчера попробовал выбить из него немного. Никакого впечатления.
Управляющий. Послушайте, мистер Филип. Скажите мне правду. Скоро кончится эта война?
Филип. Боюсь, что не очень.
Управляющий. Мистер Филип, мне очень неприятно слышать это от вас. Уже целый год. Это ведь не шутка, мистер Филип.
Филип. А вы не думайте об этом. Держитесь, и все будет хорошо.
Управляющий. Вы тоже держитесь и будьте поосторожнее. Мистер Филип, будьте поосторожнее. Я знаю. Вы не думайте, что я не знаю.
Филип. Не советую вам знать слишком много. А если что и знаете, держите язык за зубами, ладно? Так у нас с вами дело и пойдет.
Управляющий. Но вы будьте осторожнее, мистер Филип.
Филип. Я держусь, не беспокойтесь. Выпьем? (Наливает шотландского виски и разбавляет его водой.)
Управляющий. Спиртных напитков не потребляю. Слушайте меня, мистер Филип. Будьте осторожнее. Сто пятый — очень нехорошо. Сто седьмой — тоже очень нехорошо.
Филип. Спасибо. Я знаю. Только сто седьмой уже ускользнул от меня. Ему дали уйти.
Управляющий. Сто четырнадцатый — просто дурак.
Филип. Согласен.
Управляющий. Вчера вечером пытался войти в сто тринадцатый, ваш, как будто по ошибке. Я знаю.
Филип. Потому я и не вернулся туда. За дураком было наблюдение.
Управляющий. Мистер Филип, будьте осторожны. Хотите, я поставлю на дверь французский замок? Крепкий французский замок. Самого крупного размера.
Филип. Нет. Крепкий замок тут не поможет. В таких, делах крепкие замки ни при чем.
Управляющий. Может быть, какие-нибудь особые поручения, мистер Филип? Чем-нибудь могу быть полезен?
Филип. Нет. Никаких поручений. Спасибо, что отшили этого дурака-журналиста из Валенсии, который хотел снять номер. У нас тут и так дураков довольно, считая вас и меня.
Управляющий. Если он вам нужен, его можно устроить. Я обещал ему дать знать, если освободится номер. Когда все успокоится, можно его устроить. Мистер Филип, вы только будьте поосторожнее. Прошу вас. Вы знаете.
Филип. Я держусь, не беспокойтесь. Просто иногда на меня находит скверное настроение.
В течение этого разговора Дороти Бриджес успела встать с постели, пройти в ванную, одеться и снова вернуться в комнату. Она садится за пишущую машинку, потом заводит патефон. Филип у себя в номере слышит музыку. Это — баллада Шопена As-dur op. 47.
(Управляющему.) Извините — одну минутку. Вы сейчас будете переносить его вещи? Если кто-нибудь меня спросит, попросите, пожалуйста, подождать.
Управляющий. Я скажу горничной, которая будет собирать вещи.
Филип подходит к двери Дороти и стучит.
Дороти. Войди, Филип.
Филип. Можно мне выпить здесь стакан виски?
Дороти. Конечно. Пожалуйста.
Филип. У меня к тебе две просьбы.
Пластинка кончилась. Видно, как из номера 110 выходит управляющий, потом входит горничная и начинает собирать вещи Престона, складывая их на кровать.
Дороти. Какие, Филип?
Филип. Во-первых, уехать из этого отеля, а во-вторых, вернуться в Америку.
Дороти. Филип, ты просто нахал. Ты еще хуже Престона.
Филип. Я не шучу. Тебе сейчас не место в этом отеле. Я говорю серьезно.
Дороти. Мне было так хорошо с тобой, Филип, перестань. Пожалуйста, милый, я тебя очень прошу, перестань.
Видно, как на пороге соседней комнаты показывается Уилкинсон в форме бойца Интернациональной бригады.
Уилкинсон (горничной). Товарища Ролингса нет?
Горничная. Войдите и посидите здесь. Он вас просил подождать.
Уилкинсон садится в кресло, спиной к двери. В соседней комнате Дороти поставила новую пластинку. Филип поднимает иголку, и пластинка продолжает впустую вертеться на диске.
Дороти. Ты, кажется, хотел выпить. Вот, пей.
Филип. Я уже расхотел.
Дороти. Милый, что с тобой?
Филип. Слушай, я вовсе не шучу. Ты должна отсюда уехать.
Дороти. Я не боюсь обстрела. Ты это знаешь.
Филип. Дело не в обстреле.
Дороти. А тогда в чем же дело, милый? Я тебе не нравлюсь? А я так хотела, чтоб тебе было хорошо со мной.
Филип. Как мне заставить тебя уехать?
Дороти. Никак. Я не уеду.
Филип. Я тебя перевезу в «Викторию».
Дороти. Ты меня не перевезешь в «Викторию».
Филип. Если б я только мог разговаривать с тобой.
Дороти. А почему ты не можешь?
Филип. Я ни с кем не могу разговаривать.
Дороти. Милый, это у тебя просто торможение. Тебе нужно пойти к специалисту по психоанализу, и он тебя мигом приведет в норму. Это очень просто и даже увлекательно.
Филип. Ты безнадежна. Но ты очень красива. Я заставлю тебя уехать.
Он ставит иголку на пластинку и подкручивает завод.
Если я сегодня скучный, извини.
Патефон играет. В это время у двери номер 110, где горничная продолжает собирать вещи, а Уилкинсон сидит на прежнем месте, остановился человек. На нем берет и плащ, и, прислонившись к косяку, чтобы удобнее было целиться, он стреляет Уилкинсону в затылок из длинноствольного маузера. Горничная вскрикивает: «Ай!» — затем начинает плакать, закрыв лицо передником. Филип, услышав выстрел, толкает Дороти на постель и с револьвером в правой руке идет к двери и, пользуясь ею как прикрытием, смотрит в одну, потом в другую сторону; затем выходит в коридор и входит в соседнюю комнату. Увидев у него в руке револьвер, горничная снова вскрикивает.
Перестаньте.
Он подходит к Уилкинсону и приподнимает его голову; голова тотчас же снова падает.
Сволочи. А, сволочи.
Дороти вышла за ним в коридор и остановилась в дверях. Он вталкивает ее обратно в комнату.
Уходи отсюда.
Дороти. Филип, что это?
Филип. Не смотри туда. Этот человек мертв. Его застрелили.
Дороти. Кто застрелил?
Филип. Может быть, он сам застрелился. Тебя это не касается. Уходи отсюда. Ты что, никогда не видела мертвое тело? Ты же все-таки военная корреспондентка. Уходи отсюда и садись писать статью. Это все тебя не касается. (Обращается к горничной.) Эти банки и бутылки заберите тоже, и поскорее. (Начинает выбрасывать вещи из шкафа на кровать.)Все сгущенное молоко. Все мясные консервы. Весь сахар. Всю лососину в томате. Весь одеколон. Все мыло. Уберите это отсюда. Придется вызвать полицию.
Акт II, сцена 1
Акт II, сцена 2
Престон. А, да подите вы оба к… черту. Пусть несут вещи в сто четырнадцатый. Ролингс, вы просто хам. Помните, что я вам об этом сказал.
Филип (из ванной). А чьи это тут четыре тюбика-крема для бритья?
Управляющий. Мистер Престон! Четыре тюбика? Мистер Престон!
Престон. Вы только и знаете, что клянчить провизию. Кажется, вам от меня достаточно перепало. Соберите вещи, и пусть несут в сто четырнадцатый.
Управляющий. Сию минуту, мистер Престон, но разрешите одно только слово. Когда я, против собственного желания, обращался к вам со скромной просьбой относительно провизии, имея при этом в виду исключительно избыточные количества…
Филип (из ванной, давясь от смеха). Что, что такое?
Управляющий. Я говорю мистеру Престону, что обращался с просьбой только относительно излишних запасов, и то лишь ввиду семейства из семи человек. Учтите, мистер Престон, у моей тещи — роскошь по нашим временам — остался всего один зуб. Вы меня понимаете? Всего один зуб. С его помощью — ест все, что может, и даже с удовольствием. Однако в случае выпадения буду вынужден приобрести полный протез для обеих челюстей, верхней и нижней, приспособленный для прожевывания любой пищи. И бифштекса, и бараньей котлетки, и — как это называется? — salomilio. Каждый вечер — уверяю вас, мистер Престон, — я спрашиваю: ну, как зуб у старушки? Каждый вечер я ложусь с мыслью — что мы будем делать, если он выпадет? При полном комплекте верхних и нижних зубов в Мадриде не останется лошадей для армии. Уверяю вас, мистер Престон, вы никогда не видели подобной женщины. Истинно роскошь по нашим временам. Хочу надеяться, мистер Престон, что у вас найдется ненужная баночка консервов, которую вы могли бы уделить.
Престон. Просите у вашего друга Ролингса.
Филип (выходя из ванной). Camarada филателист, у меня как раз имеется излишек мясных консервов в количестве одной банки.
Управляющий. О мистер Филип! У вас душа больше этого отеля.
Престон. И вдвое грязнее. (Выходит.)
Филип. Он очень обиделся.
Управляющий. Вы отняли у него молодую леди. Он ревнует. Он полон ярости.
Филип. Вот, вот. Он прямо-таки набит яростью. Я вчера попробовал выбить из него немного. Никакого впечатления.
Управляющий. Послушайте, мистер Филип. Скажите мне правду. Скоро кончится эта война?
Филип. Боюсь, что не очень.
Управляющий. Мистер Филип, мне очень неприятно слышать это от вас. Уже целый год. Это ведь не шутка, мистер Филип.
Филип. А вы не думайте об этом. Держитесь, и все будет хорошо.
Управляющий. Вы тоже держитесь и будьте поосторожнее. Мистер Филип, будьте поосторожнее. Я знаю. Вы не думайте, что я не знаю.
Филип. Не советую вам знать слишком много. А если что и знаете, держите язык за зубами, ладно? Так у нас с вами дело и пойдет.
Управляющий. Но вы будьте осторожнее, мистер Филип.
Филип. Я держусь, не беспокойтесь. Выпьем? (Наливает шотландского виски и разбавляет его водой.)
Управляющий. Спиртных напитков не потребляю. Слушайте меня, мистер Филип. Будьте осторожнее. Сто пятый — очень нехорошо. Сто седьмой — тоже очень нехорошо.
Филип. Спасибо. Я знаю. Только сто седьмой уже ускользнул от меня. Ему дали уйти.
Управляющий. Сто четырнадцатый — просто дурак.
Филип. Согласен.
Управляющий. Вчера вечером пытался войти в сто тринадцатый, ваш, как будто по ошибке. Я знаю.
Филип. Потому я и не вернулся туда. За дураком было наблюдение.
Управляющий. Мистер Филип, будьте осторожны. Хотите, я поставлю на дверь французский замок? Крепкий французский замок. Самого крупного размера.
Филип. Нет. Крепкий замок тут не поможет. В таких, делах крепкие замки ни при чем.
Управляющий. Может быть, какие-нибудь особые поручения, мистер Филип? Чем-нибудь могу быть полезен?
Филип. Нет. Никаких поручений. Спасибо, что отшили этого дурака-журналиста из Валенсии, который хотел снять номер. У нас тут и так дураков довольно, считая вас и меня.
Управляющий. Если он вам нужен, его можно устроить. Я обещал ему дать знать, если освободится номер. Когда все успокоится, можно его устроить. Мистер Филип, вы только будьте поосторожнее. Прошу вас. Вы знаете.
Филип. Я держусь, не беспокойтесь. Просто иногда на меня находит скверное настроение.
В течение этого разговора Дороти Бриджес успела встать с постели, пройти в ванную, одеться и снова вернуться в комнату. Она садится за пишущую машинку, потом заводит патефон. Филип у себя в номере слышит музыку. Это — баллада Шопена As-dur op. 47.
(Управляющему.) Извините — одну минутку. Вы сейчас будете переносить его вещи? Если кто-нибудь меня спросит, попросите, пожалуйста, подождать.
Управляющий. Я скажу горничной, которая будет собирать вещи.
Филип подходит к двери Дороти и стучит.
Дороти. Войди, Филип.
Филип. Можно мне выпить здесь стакан виски?
Дороти. Конечно. Пожалуйста.
Филип. У меня к тебе две просьбы.
Пластинка кончилась. Видно, как из номера 110 выходит управляющий, потом входит горничная и начинает собирать вещи Престона, складывая их на кровать.
Дороти. Какие, Филип?
Филип. Во-первых, уехать из этого отеля, а во-вторых, вернуться в Америку.
Дороти. Филип, ты просто нахал. Ты еще хуже Престона.
Филип. Я не шучу. Тебе сейчас не место в этом отеле. Я говорю серьезно.
Дороти. Мне было так хорошо с тобой, Филип, перестань. Пожалуйста, милый, я тебя очень прошу, перестань.
Видно, как на пороге соседней комнаты показывается Уилкинсон в форме бойца Интернациональной бригады.
Уилкинсон (горничной). Товарища Ролингса нет?
Горничная. Войдите и посидите здесь. Он вас просил подождать.
Уилкинсон садится в кресло, спиной к двери. В соседней комнате Дороти поставила новую пластинку. Филип поднимает иголку, и пластинка продолжает впустую вертеться на диске.
Дороти. Ты, кажется, хотел выпить. Вот, пей.
Филип. Я уже расхотел.
Дороти. Милый, что с тобой?
Филип. Слушай, я вовсе не шучу. Ты должна отсюда уехать.
Дороти. Я не боюсь обстрела. Ты это знаешь.
Филип. Дело не в обстреле.
Дороти. А тогда в чем же дело, милый? Я тебе не нравлюсь? А я так хотела, чтоб тебе было хорошо со мной.
Филип. Как мне заставить тебя уехать?
Дороти. Никак. Я не уеду.
Филип. Я тебя перевезу в «Викторию».
Дороти. Ты меня не перевезешь в «Викторию».
Филип. Если б я только мог разговаривать с тобой.
Дороти. А почему ты не можешь?
Филип. Я ни с кем не могу разговаривать.
Дороти. Милый, это у тебя просто торможение. Тебе нужно пойти к специалисту по психоанализу, и он тебя мигом приведет в норму. Это очень просто и даже увлекательно.
Филип. Ты безнадежна. Но ты очень красива. Я заставлю тебя уехать.
Он ставит иголку на пластинку и подкручивает завод.
Если я сегодня скучный, извини.
Патефон играет. В это время у двери номер 110, где горничная продолжает собирать вещи, а Уилкинсон сидит на прежнем месте, остановился человек. На нем берет и плащ, и, прислонившись к косяку, чтобы удобнее было целиться, он стреляет Уилкинсону в затылок из длинноствольного маузера. Горничная вскрикивает: «Ай!» — затем начинает плакать, закрыв лицо передником. Филип, услышав выстрел, толкает Дороти на постель и с револьвером в правой руке идет к двери и, пользуясь ею как прикрытием, смотрит в одну, потом в другую сторону; затем выходит в коридор и входит в соседнюю комнату. Увидев у него в руке револьвер, горничная снова вскрикивает.
Перестаньте.
Он подходит к Уилкинсону и приподнимает его голову; голова тотчас же снова падает.
Сволочи. А, сволочи.
Дороти вышла за ним в коридор и остановилась в дверях. Он вталкивает ее обратно в комнату.
Уходи отсюда.
Дороти. Филип, что это?
Филип. Не смотри туда. Этот человек мертв. Его застрелили.
Дороти. Кто застрелил?
Филип. Может быть, он сам застрелился. Тебя это не касается. Уходи отсюда. Ты что, никогда не видела мертвое тело? Ты же все-таки военная корреспондентка. Уходи отсюда и садись писать статью. Это все тебя не касается. (Обращается к горничной.) Эти банки и бутылки заберите тоже, и поскорее. (Начинает выбрасывать вещи из шкафа на кровать.)Все сгущенное молоко. Все мясные консервы. Весь сахар. Всю лососину в томате. Весь одеколон. Все мыло. Уберите это отсюда. Придется вызвать полицию.
Занавес
Конец первого акта
Акт II, сцена 1
Комната в штабе Сегуридад. Простой стол, на нем только лампа с зеленым абажуром. Ставни на окнах закрыты. За столом сидит невысокий человек с лицом аскета; у него тонкие губы, ястребиный нос, очень густые брови. На стуле у стола сидит Филип. В руках у человека с ястребиным носом карандаш. Перед столом сидит другой человек. Он глухо рыдает. Антонио (человек с ястребиным носом) внимательно смотрит на него. Это — 1-й боец из третьей сцены первого акта. Он с непокрытой головой, в одной рубашке; подтяжки расстегнуты и свисают вниз. При поднятии занавеса Филип встает и смотрит на 1-го бойца.
Филип (усталым голосом). Я хочу задать вам еще один вопрос.
1-й боец. Не спрашивайте меня. Пожалуйста, не спрашивайте меня. Я не хочу, чтоб вы меня спрашивали.
Филип. Вы — заснули?
1-й боец (задыхаясь). Да.
Филип (очень усталым, безжизненным голосом). Вы знаете, что за это полагается?
1-й боец. Да.
Филип. Почему вы не сказали об этом сразу и не избавили нас от стольких хлопот? Я бы не расстрелял вас за это. Вы меня удивляете. Что же, по-вашему, люди расстреливают людей ради удовольствия?
1-й боец. Надо было сказать. Я боялся.
Филип. Да. Надо было сказать.
1-й боец. Верно, товарищ комиссар.
Филип (холодно, обращаясь к Антонио). Как вы думаете — он в самом деле заснул?
Антонио. Откуда я могу знать? Вы хотите, чтобы я его допросил?
Филип. Нет, mi coronel19, нет. Нам нужны сведения. Нам не нужны признания. (1-му бойцу.) Скажите, что вам снилось, когда вы заснули?
1-й боец (подавляет рыдания, колеблется, потом говорит). Не помню.
Филип. Постарайтесь вспомнить. Не торопитесь. Я просто хочу проверить. Только не лгите. Я все равно узнаю.
1-й боец. Я уже вспомнил. Я стоял, прислонившись к стене, и крепко прижимал к себе винтовку. Да, я помню. (Голос у него срывается.) Мне… мне приснилось, что это мою девушку я обнимаю, и она что-то говорит мне. Я не помню что. Это был просто сон. (Голос у него срывается.)
Филип (к Антонио). Вас это удовлетворяет?
Антонио. Я не совсем понимаю.
Филип. Пожалуй, этого никто не понимает совсем, но я теперь убежден. (1-му бойцу.) Как зовут вашу девушку?
1-й боец. Альма.
Филип. Хорошо. Когда будете ей писать, скажите, что она принесла вам счастье. (К Антонио.) Я лично считаю возможным отпустить его. Он читает «Дейли уоркер». Он знает Джо Норта20. Он любит девушку, которую зовут Альма. Он на хорошем счету в бригаде, и он заснул на посту и упустил человека, который застрелил потом юношу по фамилии Уилкинсон, приняв его за меня. По-моему, ему нужно всякий раз давать хорошую порцию кофе, чтобы он не засыпал на посту и не обнимал девушек во сне. Слушайте, товарищ, если я был груб с вами при исполнении обязанностей — очень сожалею.
Антонио. Я хотел бы задать несколько вопросов.
Филип. Слушайте, mi coronel. Если бы вы считали меня непригодным к этим делам, вы бы мне их больше не поручали. Этот парень совершенно чист. Вы сами знаете, никого из нас нельзя назвать чистым в полном смысле слова. Но этот парень чист. Он просто заснул, а я ведь, знаете, не судья. Я просто работаю у вас ради идеи и ради Республики и тому подобное. А у нас в Америке был президент по имени Линкольн, который смягчал приговоры часовым, заснувшим на посту и присужденным за это к расстрелу. Так вот, если вы не возражаете, давайте, так сказать, смягчим и этому приговор. Он, видите ли, из батальона Линкольна21 — а это очень хороший батальон. Это такой, черт возьми, замечательный батальон, и он столько сделал замечательных дел, что даже вы были бы потрясены, если бы я вам рассказал. И если бы я служил в этом батальоне, я бы радовался и гордился и не чувствовал бы того, что я чувствую, работая здесь. Но я не служу в этом батальоне. Я просто второразрядный полицейский, прикидывающийся третьеразрядным журналистом. Теперь вот что, товарищ Альма… (Оборачиваясь к арестованному.) Если вы еще когда-нибудь заснете на посту, выполняя мое задание, я сам пристрелю вас, понятно? Вы слышали? Так и напишите своей Альме.
Антонио звонит.
Входят два штурмгвардейца.
Антонио. Увести арестованного. Вы очень туманно говорите, Филип. Но мы вас достаточно знаем и доверяем вам.
1-й боец. Спасибо, товарищ комиссар.
Филип. Ох, не говорите вы никогда «спасибо» на войне. Ведь мы на войне. А на войне «спасибо» не говорят. Но, в общем, ладно. И когда будете писать Альме, скажите ей, что она принесла вам счастье.
1-й боец выходит в сопровождении штурмгвардейцев.
Антонио. Так, ну теперь дальше. Этот человек жил в номере сто седьмом и убил Уилкинсона, приняв его за вас, — а кто он такой?
Филип. Ну, этого я не знаю. Санта-Клаус, вероятно. Он значится под номером. Они все под номерами, от А1 до А10, потом от В1 до В10, потом от С1 до С10, и они убивают людей, и устраивают взрывы, и делают все то, что вы сами прекрасно знаете. И они работают изо всех сил, и нельзя сказать, чтоб от этого получался большой толк. Но они убивают много людей, которых вовсе не следовало бы убивать. Вся беда в том, что они очень крепко сорганизованы, по системе старой кубинской АВС, и пока не поймаешь того, с кем они связаны вне Мадрида, проку не будет. Это все равно, что вскрывать фурункул за фурункулом, вместо того чтобы пить дрожжи по системе Флейшмана. Слушайте, вы меня останавливайте, если я очень начну путать.
Антонио. А почему было просто не взять этого человека силой?
Филип. Потому что нельзя поднимать слишком много шуму, чтобы не спугнуть остальных, которые гораздо важнее. Этот — всего только убийца.
Антонио. Да. В этом городе с миллионным населением еще немало осталось фашистов, и они ведут работу изнутри. Те, у кого хватает на это смелости. Их, должно быть, не меньше двадцати тысяч.
Филип. Больше. Вдвое больше. Слушайте — эта работа, которую мы сейчас ведем. Ее как-то глупо называют — контрразведка. Вас она никогда не мучает?
Антонио (просто). Нет.
Филип. А меня мучает, уже давно.
Антонио. Но ведь вы совсем недавно на этой работе.
Филип. Целых двенадцать месяцев в одной только Испании, Тонино. А до того — на Кубе. Вы когда-нибудь бывали на Кубе?
Антонио. Да.
Филип. Там я втянулся в это.
Антонио. Как же это вы втянулись?
Филип. Понимаете, кое-кто по неосторожности стал доверять мне. И, может быть, именно потому, что это было неосторожно, мне пришлось научиться оправдывать доверие. Знаете, ничего особенного, но просто в известной степени оправдывать доверие. Ну, потом так оно и выходит. Тебе доверяют кое-что, и ты все делаешь как следует. А потом начинаешь верить в это. В конце концов начинаешь, пожалуй, даже любить это. Кажется, я не очень хорошо объясняю.
Антонио. Вы хороший товарищ. Вы хорошо работаете. Вам очень доверяют.
Филип. Слишком, черт возьми. А я устал, и я вконец измучен. Знаете, чего бы мне хотелось? Мне бы хотелось никогда, во всю свою жизнь, не убивать больше ни одного человека, все равно кого и за что. Мне бы хотелось никогда не лгать. Мне бы хотелось знать, кто лежит рядом, когда я просыпаюсь утром. Мне бы хотелось целую неделю подряд просыпаться в одном и том же месте. Мне бы хотелось жениться на девушке по фамилии Бриджес, вы ее не знаете. Но позвольте мне назвать ее фамилию, потому что мне это приятно. И мне потому хотелось бы жениться на ней, что у нее самые длинные, стройные и красивые ноги в мире, и я могу не слушать ее, если она говорит глупости. Но мне бы очень хотелось посмотреть, какие были бы дети.
Антонио. Это та высокая блондинка, которая живет с американским корреспондентом?
Филип. Не говорите о ней так. Она не высокая блондинка, которая живет с каким-то корреспондентом. Она — моя девушка. А если я слишком много болтаю и отнимаю у вас драгоценное время, не стесняйтесь, прервите меня. Вы знаете, я ведь редкий экземпляр. Я могу говорить и по-английски и по-американски. Вырос я в одной стране, воспитывался в другой. Это — мой хлеб.
Антонио (успокаивающе). Знаю. Вы устали, Филип.
Филип. Вот сейчас я говорю по-американски. У Бриджес та же самая история. Только я не уверен, умеет ли она говорить по-американски. Понимаете, она изучала язык в колледже, но знаете, что самое смешное, — хотите, я вам скажу. Мне нравится слушать, как она говорит. Что она говорит, до этого мне дела нет. Я сейчас размяк, понимаете. Я с самого завтрака капли в рот не брал, но я гораздо пьянее, чем после выпивки, а это скверный признак. Ничего, что один из ваших оперативных работников размяк, mi coronel?
Антонио. Вам нужно лечь. Вы очень устали, Филип, а работы впереди еще много.
Филип. Верно. Я очень устал, а работы впереди много. Я должен встретиться у Чикоте с одним товарищем. Его зовут Макс. Да, это не преувеличение, работы впереди много. Макс, вы его, конечно, знаете, фамилии он не носит, так что сразу ясно, что это не простой человек, а моя фамилия Ролингс, как и была, когда я начинал. Из чего вы можете заключить, что я не очень далеко продвинулся в этом деле. О чем я говорил?
Антонио. О Максе.
Филип. Макс. Да, да. Макс. Так вот, он должен был приехать еще вчера. Он уже две недели лавирует или — как это лучше сказать? — курсирует в фашистском тылу. Это его специальность. И он говорит, а он не лжет. А я лгу. Но сейчас — нет. Но как бы там ни было, а я очень устал, понимаете, и мне претит моя работа, и я издергался, как сукин сын, потому что я нервничаю, а нервничаю я не часто.
Антонио. Продолжайте. Только поменьше темперамента.
Филип. Он говорит, — это Макс говорит, хотел бы я знать, где он сейчас, этот чертов Макс, — что он обнаружил одно место, один наблюдательный пункт, понимаете? Там смотрят, куда попадают снаряды, и сообщают, если неверно, понимаете? Ну вот, один такой пункт. И он говорит, что туда приходит командир артиллерийской части, которая обстреливает город, немец, и с ним один бесподобный politico22. Понимаете, настоящий музейный экземпляр. Тоже приходит туда. Вот Макс и думает. А я думаю, что он спятил. Но он умеет думать лучше меня. Я думаю быстрее, но он лучше. Что мы можем захватить эту пару. Теперь вы, пожалуйста, слушайте меня очень внимательно, mi coronel, и в случае чего тут же поправляйте меня. По-моему, это все очень уж романтично. Но Макс говорит, — а он немец и очень практичен, и ему отправиться к фашистам в тыл все равно что другому сходить в парикмахерскую. Так вот, он говорит, что это вполне можно сделать. И я решил. Я сейчас совсем пьяный, оттого что так долго ничего не пил. Что, если мы пока отложим другие задания и попробуем доставить вам эту пару? От немца нам едва ли будет много проку, но его можно выгодно обменять, и потом, это почему-то очень уж нравится Максу. Но за того politico вы нам скажете списибо, mi coronel. Потому что это страшный человек. Я серьезно говорю, страшный. Понимаете, он — вне города. Но он знает тех, которые в городе. И вам стоит только заставить его говорить — и вы тоже будете знать тех, которые в городе. Потому что они все держат с ним связь. Я слишком много говорю, да?
Антонио. Филип!
Филип. Да, mi coronel?
Антонио. Филип, идите сейчас к Чикоте, выпейте как следует и потом делайте свое дело. А в случае чего сейчас же дайте мне знать, лично или по телефону.
Филип. А как мне говорить, mi coronel, по-английски или по-американски?
Антонио. Как хотите. Не говорите только глупостей. Ну, а теперь уходите, потому что хоть мы и друзья и я вас очень люблю, но у меня еще много дела. Слушайте, это все верно, про этот наблюдательный пункт?
Филип. Абсолютно.
Антонио. Тогда это интересно.
Филип. Но очень фантастично, правда? Ужасно фантастично, mi coronel.
Антонио. Вам пора, Филип, идите.
Филип. Значит, все равно, как говорить, — по-английски или по-американски?
Антонио. Довольно разговоров. Идите.
Филип. Тогда я лучше буду говорить по-английски. Черт, по-английски мне гораздо легче лгать, даже обидно.
Антонио. Идите. Идите. Идите.
Филип. Слушаю, mi coronel. Спасибо за поучительную беседу. Я сейчас прямо к Чикоте. (Отдает честь, смотрит на часы и выходит.)
Антонио за столом, смотрит ему вслед. Затем звонит.
Входят два штурмгвардейца и отдают честь.
Антонио. Приведите арестованного, которого вы отсюда взяли. Я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.
Филип (усталым голосом). Я хочу задать вам еще один вопрос.
1-й боец. Не спрашивайте меня. Пожалуйста, не спрашивайте меня. Я не хочу, чтоб вы меня спрашивали.
Филип. Вы — заснули?
1-й боец (задыхаясь). Да.
Филип (очень усталым, безжизненным голосом). Вы знаете, что за это полагается?
1-й боец. Да.
Филип. Почему вы не сказали об этом сразу и не избавили нас от стольких хлопот? Я бы не расстрелял вас за это. Вы меня удивляете. Что же, по-вашему, люди расстреливают людей ради удовольствия?
1-й боец. Надо было сказать. Я боялся.
Филип. Да. Надо было сказать.
1-й боец. Верно, товарищ комиссар.
Филип (холодно, обращаясь к Антонио). Как вы думаете — он в самом деле заснул?
Антонио. Откуда я могу знать? Вы хотите, чтобы я его допросил?
Филип. Нет, mi coronel19, нет. Нам нужны сведения. Нам не нужны признания. (1-му бойцу.) Скажите, что вам снилось, когда вы заснули?
1-й боец (подавляет рыдания, колеблется, потом говорит). Не помню.
Филип. Постарайтесь вспомнить. Не торопитесь. Я просто хочу проверить. Только не лгите. Я все равно узнаю.
1-й боец. Я уже вспомнил. Я стоял, прислонившись к стене, и крепко прижимал к себе винтовку. Да, я помню. (Голос у него срывается.) Мне… мне приснилось, что это мою девушку я обнимаю, и она что-то говорит мне. Я не помню что. Это был просто сон. (Голос у него срывается.)
Филип (к Антонио). Вас это удовлетворяет?
Антонио. Я не совсем понимаю.
Филип. Пожалуй, этого никто не понимает совсем, но я теперь убежден. (1-му бойцу.) Как зовут вашу девушку?
1-й боец. Альма.
Филип. Хорошо. Когда будете ей писать, скажите, что она принесла вам счастье. (К Антонио.) Я лично считаю возможным отпустить его. Он читает «Дейли уоркер». Он знает Джо Норта20. Он любит девушку, которую зовут Альма. Он на хорошем счету в бригаде, и он заснул на посту и упустил человека, который застрелил потом юношу по фамилии Уилкинсон, приняв его за меня. По-моему, ему нужно всякий раз давать хорошую порцию кофе, чтобы он не засыпал на посту и не обнимал девушек во сне. Слушайте, товарищ, если я был груб с вами при исполнении обязанностей — очень сожалею.
Антонио. Я хотел бы задать несколько вопросов.
Филип. Слушайте, mi coronel. Если бы вы считали меня непригодным к этим делам, вы бы мне их больше не поручали. Этот парень совершенно чист. Вы сами знаете, никого из нас нельзя назвать чистым в полном смысле слова. Но этот парень чист. Он просто заснул, а я ведь, знаете, не судья. Я просто работаю у вас ради идеи и ради Республики и тому подобное. А у нас в Америке был президент по имени Линкольн, который смягчал приговоры часовым, заснувшим на посту и присужденным за это к расстрелу. Так вот, если вы не возражаете, давайте, так сказать, смягчим и этому приговор. Он, видите ли, из батальона Линкольна21 — а это очень хороший батальон. Это такой, черт возьми, замечательный батальон, и он столько сделал замечательных дел, что даже вы были бы потрясены, если бы я вам рассказал. И если бы я служил в этом батальоне, я бы радовался и гордился и не чувствовал бы того, что я чувствую, работая здесь. Но я не служу в этом батальоне. Я просто второразрядный полицейский, прикидывающийся третьеразрядным журналистом. Теперь вот что, товарищ Альма… (Оборачиваясь к арестованному.) Если вы еще когда-нибудь заснете на посту, выполняя мое задание, я сам пристрелю вас, понятно? Вы слышали? Так и напишите своей Альме.
Антонио звонит.
Входят два штурмгвардейца.
Антонио. Увести арестованного. Вы очень туманно говорите, Филип. Но мы вас достаточно знаем и доверяем вам.
1-й боец. Спасибо, товарищ комиссар.
Филип. Ох, не говорите вы никогда «спасибо» на войне. Ведь мы на войне. А на войне «спасибо» не говорят. Но, в общем, ладно. И когда будете писать Альме, скажите ей, что она принесла вам счастье.
1-й боец выходит в сопровождении штурмгвардейцев.
Антонио. Так, ну теперь дальше. Этот человек жил в номере сто седьмом и убил Уилкинсона, приняв его за вас, — а кто он такой?
Филип. Ну, этого я не знаю. Санта-Клаус, вероятно. Он значится под номером. Они все под номерами, от А1 до А10, потом от В1 до В10, потом от С1 до С10, и они убивают людей, и устраивают взрывы, и делают все то, что вы сами прекрасно знаете. И они работают изо всех сил, и нельзя сказать, чтоб от этого получался большой толк. Но они убивают много людей, которых вовсе не следовало бы убивать. Вся беда в том, что они очень крепко сорганизованы, по системе старой кубинской АВС, и пока не поймаешь того, с кем они связаны вне Мадрида, проку не будет. Это все равно, что вскрывать фурункул за фурункулом, вместо того чтобы пить дрожжи по системе Флейшмана. Слушайте, вы меня останавливайте, если я очень начну путать.
Антонио. А почему было просто не взять этого человека силой?
Филип. Потому что нельзя поднимать слишком много шуму, чтобы не спугнуть остальных, которые гораздо важнее. Этот — всего только убийца.
Антонио. Да. В этом городе с миллионным населением еще немало осталось фашистов, и они ведут работу изнутри. Те, у кого хватает на это смелости. Их, должно быть, не меньше двадцати тысяч.
Филип. Больше. Вдвое больше. Слушайте — эта работа, которую мы сейчас ведем. Ее как-то глупо называют — контрразведка. Вас она никогда не мучает?
Антонио (просто). Нет.
Филип. А меня мучает, уже давно.
Антонио. Но ведь вы совсем недавно на этой работе.
Филип. Целых двенадцать месяцев в одной только Испании, Тонино. А до того — на Кубе. Вы когда-нибудь бывали на Кубе?
Антонио. Да.
Филип. Там я втянулся в это.
Антонио. Как же это вы втянулись?
Филип. Понимаете, кое-кто по неосторожности стал доверять мне. И, может быть, именно потому, что это было неосторожно, мне пришлось научиться оправдывать доверие. Знаете, ничего особенного, но просто в известной степени оправдывать доверие. Ну, потом так оно и выходит. Тебе доверяют кое-что, и ты все делаешь как следует. А потом начинаешь верить в это. В конце концов начинаешь, пожалуй, даже любить это. Кажется, я не очень хорошо объясняю.
Антонио. Вы хороший товарищ. Вы хорошо работаете. Вам очень доверяют.
Филип. Слишком, черт возьми. А я устал, и я вконец измучен. Знаете, чего бы мне хотелось? Мне бы хотелось никогда, во всю свою жизнь, не убивать больше ни одного человека, все равно кого и за что. Мне бы хотелось никогда не лгать. Мне бы хотелось знать, кто лежит рядом, когда я просыпаюсь утром. Мне бы хотелось целую неделю подряд просыпаться в одном и том же месте. Мне бы хотелось жениться на девушке по фамилии Бриджес, вы ее не знаете. Но позвольте мне назвать ее фамилию, потому что мне это приятно. И мне потому хотелось бы жениться на ней, что у нее самые длинные, стройные и красивые ноги в мире, и я могу не слушать ее, если она говорит глупости. Но мне бы очень хотелось посмотреть, какие были бы дети.
Антонио. Это та высокая блондинка, которая живет с американским корреспондентом?
Филип. Не говорите о ней так. Она не высокая блондинка, которая живет с каким-то корреспондентом. Она — моя девушка. А если я слишком много болтаю и отнимаю у вас драгоценное время, не стесняйтесь, прервите меня. Вы знаете, я ведь редкий экземпляр. Я могу говорить и по-английски и по-американски. Вырос я в одной стране, воспитывался в другой. Это — мой хлеб.
Антонио (успокаивающе). Знаю. Вы устали, Филип.
Филип. Вот сейчас я говорю по-американски. У Бриджес та же самая история. Только я не уверен, умеет ли она говорить по-американски. Понимаете, она изучала язык в колледже, но знаете, что самое смешное, — хотите, я вам скажу. Мне нравится слушать, как она говорит. Что она говорит, до этого мне дела нет. Я сейчас размяк, понимаете. Я с самого завтрака капли в рот не брал, но я гораздо пьянее, чем после выпивки, а это скверный признак. Ничего, что один из ваших оперативных работников размяк, mi coronel?
Антонио. Вам нужно лечь. Вы очень устали, Филип, а работы впереди еще много.
Филип. Верно. Я очень устал, а работы впереди много. Я должен встретиться у Чикоте с одним товарищем. Его зовут Макс. Да, это не преувеличение, работы впереди много. Макс, вы его, конечно, знаете, фамилии он не носит, так что сразу ясно, что это не простой человек, а моя фамилия Ролингс, как и была, когда я начинал. Из чего вы можете заключить, что я не очень далеко продвинулся в этом деле. О чем я говорил?
Антонио. О Максе.
Филип. Макс. Да, да. Макс. Так вот, он должен был приехать еще вчера. Он уже две недели лавирует или — как это лучше сказать? — курсирует в фашистском тылу. Это его специальность. И он говорит, а он не лжет. А я лгу. Но сейчас — нет. Но как бы там ни было, а я очень устал, понимаете, и мне претит моя работа, и я издергался, как сукин сын, потому что я нервничаю, а нервничаю я не часто.
Антонио. Продолжайте. Только поменьше темперамента.
Филип. Он говорит, — это Макс говорит, хотел бы я знать, где он сейчас, этот чертов Макс, — что он обнаружил одно место, один наблюдательный пункт, понимаете? Там смотрят, куда попадают снаряды, и сообщают, если неверно, понимаете? Ну вот, один такой пункт. И он говорит, что туда приходит командир артиллерийской части, которая обстреливает город, немец, и с ним один бесподобный politico22. Понимаете, настоящий музейный экземпляр. Тоже приходит туда. Вот Макс и думает. А я думаю, что он спятил. Но он умеет думать лучше меня. Я думаю быстрее, но он лучше. Что мы можем захватить эту пару. Теперь вы, пожалуйста, слушайте меня очень внимательно, mi coronel, и в случае чего тут же поправляйте меня. По-моему, это все очень уж романтично. Но Макс говорит, — а он немец и очень практичен, и ему отправиться к фашистам в тыл все равно что другому сходить в парикмахерскую. Так вот, он говорит, что это вполне можно сделать. И я решил. Я сейчас совсем пьяный, оттого что так долго ничего не пил. Что, если мы пока отложим другие задания и попробуем доставить вам эту пару? От немца нам едва ли будет много проку, но его можно выгодно обменять, и потом, это почему-то очень уж нравится Максу. Но за того politico вы нам скажете списибо, mi coronel. Потому что это страшный человек. Я серьезно говорю, страшный. Понимаете, он — вне города. Но он знает тех, которые в городе. И вам стоит только заставить его говорить — и вы тоже будете знать тех, которые в городе. Потому что они все держат с ним связь. Я слишком много говорю, да?
Антонио. Филип!
Филип. Да, mi coronel?
Антонио. Филип, идите сейчас к Чикоте, выпейте как следует и потом делайте свое дело. А в случае чего сейчас же дайте мне знать, лично или по телефону.
Филип. А как мне говорить, mi coronel, по-английски или по-американски?
Антонио. Как хотите. Не говорите только глупостей. Ну, а теперь уходите, потому что хоть мы и друзья и я вас очень люблю, но у меня еще много дела. Слушайте, это все верно, про этот наблюдательный пункт?
Филип. Абсолютно.
Антонио. Тогда это интересно.
Филип. Но очень фантастично, правда? Ужасно фантастично, mi coronel.
Антонио. Вам пора, Филип, идите.
Филип. Значит, все равно, как говорить, — по-английски или по-американски?
Антонио. Довольно разговоров. Идите.
Филип. Тогда я лучше буду говорить по-английски. Черт, по-английски мне гораздо легче лгать, даже обидно.
Антонио. Идите. Идите. Идите.
Филип. Слушаю, mi coronel. Спасибо за поучительную беседу. Я сейчас прямо к Чикоте. (Отдает честь, смотрит на часы и выходит.)
Антонио за столом, смотрит ему вслед. Затем звонит.
Входят два штурмгвардейца и отдают честь.
Антонио. Приведите арестованного, которого вы отсюда взяли. Я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.
Занавес
Акт II, сцена 2
Угловой столик в баре Чикоте. Это первый столик справа от двери. Дверь и окно на три четверти забаррикадированы мешками с песком. За столиком сидят Филип и Анита. К столику подходит официант.
Филип. Осталось еще виски?
Официант. Только джин остался.
Филип. Хороший джин?
Официант. Желтый, от Бута. Самый лучший.
Филип. И пива дайте.
Анита. Больше не любишь?
Филип. Нет.
Анита. Большой ошибка эта большой блондинка.
Филип. Большой блондинка?
Анита. Длинный, большой блондинка. Высокий, как башня. Большой, как лошадь.
Филип. Золотистая, как пшеничное поле.
Анита. Ошибка. Большой женщина. Большой ошибка.
Филип. С чего ты взяла, что она такая большая?
Анита. Не большой? Большой, как танк. Подожди, когда будешь сделать ей ребенок. Не большой? Как грузовик «студебеккер».
Филип. Как у тебя хорошо выходит «студебеккер».
Анита. Да, самый лучший английский слово. «Студебеккер». Красиво. Почему не любишь?
Филип. Не знаю, Анита. Понимаешь ли, все меняется. (Смотрит на часы.)
Анита. Я не менялся. Раньше тебе нравился.
Филип. Знаю.
Анита. Раньше нравился. Опять понравился. Надо только стараться.
Филип. Знаю.
Анита. Когда есть что-нибудь хороший, не надо уходили. Эта большая женщина — много хлопот. Я знаю. Я сама долго был такой.
Филип. Ты умница, Анита.
Анита. Может быть, это потому, что люди меня ругал. Зачем я кусал мистер Вернон?
Филип. Нет. Конечно, нет.
Анита. Я бы много дал это не делать.
Филип. Об этом уже давно забыли.
Анита. Ты знаешь, почему я кусал? Все знают, я кусал, а никто не спросит почему?
Филип. Ну, почему?
Анита. Он хотел взять из моей чулок триста песет. Что мне делать? Говорить «да, да, бери, пожалуйста»? Нет, я кусал.
Филип. Правильно.
Анита. Ты так думаешь? Правда?
Филип. Правда.
Анита. Ты хороший. Слушай, ты теперь не будешь делать ошибки с большой блондинка?
Филип. Знаешь, Анита, — боюсь, что буду. Боюсь, что в этом-то вся беда. Мне ужасно хочется сделать колоссальную ошибку. (Он подзывает официанта, смотрит на свои часы. Официанту.) Который час на ваших?
Официант (смотрит на стенные часы над стойкой и на ручные часы Филипа). Ваши верны.
Анита. Вот и будет колоссальный.
Филип. Ты ревнуешь?
Анита. Нет. Только ненавижу. Вчера вечером я старался любить. Я говорил о'кей, все товарищи. Идет большой стрельба. Может всех убивать. Надо все со всеми товарищами. Трубка мира. Не думай о себе. Не будь эгоист. Люби врага, как себя. Все эти глупости.
Филип. Да, это было ужасно.
Анита. Такой глупости только можно до утра. А как проснулся, я сразу — ненавидеть эта женщина.
Филип. Не надо, Анита.
Анита. Что ей нужно от тебя? Она брать мужчина, как цветы рвать. От скука. Просто рвать цветы и поставить в комната. Ты ей нравился, потому что ты тоже большой. Слушай, мне ты нравился, даже если карлик.
Филип. Ну, ну, Анита. Не увлекайся.
Анита. Слушай хорошо. Ты мне нравился, все равно, если больной. Все равно, если старый и урод. Все равно, если горбатый.
Филип. Горбуны — счастливые.
Анита. Ты мне нравился, если несчастный горбун. Ты мне нравился, если нет деньги. Тебе нужно деньги? Я буду тебе давать.
Филип. Вот, кажется, единственное, чего я не пробовал на этой работе.
Анита. Я не в шутку. Я серьезно. Филип, не надо блондинка. Ты приходи назад, где для тебя о'кей.
Филип. Боюсь, что не выйдет, Анита.
Анита. Попробуй. Ничего не менялся. Раньше нравился, опять понравится. Всегда так, когда мужчина — настоящий мужчина.
Филип. А я, вот видишь, переменился. Я и сам не рад.
Анита. Ты не менялся. Я тебя знаю хорошо. Я тебя знаю давно. Такие, как ты, — не меняться.
Филип. Все люди меняются.
Филип. Осталось еще виски?
Официант. Только джин остался.
Филип. Хороший джин?
Официант. Желтый, от Бута. Самый лучший.
Филип. И пива дайте.
Анита. Больше не любишь?
Филип. Нет.
Анита. Большой ошибка эта большой блондинка.
Филип. Большой блондинка?
Анита. Длинный, большой блондинка. Высокий, как башня. Большой, как лошадь.
Филип. Золотистая, как пшеничное поле.
Анита. Ошибка. Большой женщина. Большой ошибка.
Филип. С чего ты взяла, что она такая большая?
Анита. Не большой? Большой, как танк. Подожди, когда будешь сделать ей ребенок. Не большой? Как грузовик «студебеккер».
Филип. Как у тебя хорошо выходит «студебеккер».
Анита. Да, самый лучший английский слово. «Студебеккер». Красиво. Почему не любишь?
Филип. Не знаю, Анита. Понимаешь ли, все меняется. (Смотрит на часы.)
Анита. Я не менялся. Раньше тебе нравился.
Филип. Знаю.
Анита. Раньше нравился. Опять понравился. Надо только стараться.
Филип. Знаю.
Анита. Когда есть что-нибудь хороший, не надо уходили. Эта большая женщина — много хлопот. Я знаю. Я сама долго был такой.
Филип. Ты умница, Анита.
Анита. Может быть, это потому, что люди меня ругал. Зачем я кусал мистер Вернон?
Филип. Нет. Конечно, нет.
Анита. Я бы много дал это не делать.
Филип. Об этом уже давно забыли.
Анита. Ты знаешь, почему я кусал? Все знают, я кусал, а никто не спросит почему?
Филип. Ну, почему?
Анита. Он хотел взять из моей чулок триста песет. Что мне делать? Говорить «да, да, бери, пожалуйста»? Нет, я кусал.
Филип. Правильно.
Анита. Ты так думаешь? Правда?
Филип. Правда.
Анита. Ты хороший. Слушай, ты теперь не будешь делать ошибки с большой блондинка?
Филип. Знаешь, Анита, — боюсь, что буду. Боюсь, что в этом-то вся беда. Мне ужасно хочется сделать колоссальную ошибку. (Он подзывает официанта, смотрит на свои часы. Официанту.) Который час на ваших?
Официант (смотрит на стенные часы над стойкой и на ручные часы Филипа). Ваши верны.
Анита. Вот и будет колоссальный.
Филип. Ты ревнуешь?
Анита. Нет. Только ненавижу. Вчера вечером я старался любить. Я говорил о'кей, все товарищи. Идет большой стрельба. Может всех убивать. Надо все со всеми товарищами. Трубка мира. Не думай о себе. Не будь эгоист. Люби врага, как себя. Все эти глупости.
Филип. Да, это было ужасно.
Анита. Такой глупости только можно до утра. А как проснулся, я сразу — ненавидеть эта женщина.
Филип. Не надо, Анита.
Анита. Что ей нужно от тебя? Она брать мужчина, как цветы рвать. От скука. Просто рвать цветы и поставить в комната. Ты ей нравился, потому что ты тоже большой. Слушай, мне ты нравился, даже если карлик.
Филип. Ну, ну, Анита. Не увлекайся.
Анита. Слушай хорошо. Ты мне нравился, все равно, если больной. Все равно, если старый и урод. Все равно, если горбатый.
Филип. Горбуны — счастливые.
Анита. Ты мне нравился, если несчастный горбун. Ты мне нравился, если нет деньги. Тебе нужно деньги? Я буду тебе давать.
Филип. Вот, кажется, единственное, чего я не пробовал на этой работе.
Анита. Я не в шутку. Я серьезно. Филип, не надо блондинка. Ты приходи назад, где для тебя о'кей.
Филип. Боюсь, что не выйдет, Анита.
Анита. Попробуй. Ничего не менялся. Раньше нравился, опять понравится. Всегда так, когда мужчина — настоящий мужчина.
Филип. А я, вот видишь, переменился. Я и сам не рад.
Анита. Ты не менялся. Я тебя знаю хорошо. Я тебя знаю давно. Такие, как ты, — не меняться.
Филип. Все люди меняются.