— Простите, что пришлось побеспокоить вас. Говорит Сэр Виктор Пенлок. — Сэр Виктор? — мысли Матера понеслись вихрем — он понял, что серьезный, озабоченный тон главы «Магмы» может означать только одно — случилась очередная неприятность.
   — Я хочу пригласить вас в свой кабинет для беседы, — продолжал Сэр Виктор Пенлок. — Прошу прощения за то, что я прерываю ваш воскресный отдых дважды за день, но, к сожалению, иного выхода у меня нет.
   — Ничего страшного. Полагаю, господин Клин и мой агент будут присутствовать на этой встрече?
   Сэр Виктор ответил не сразу. Когда он заговорил, голос его поначалу звучал не совсем уверенно и твердо:
   — Нет... Нет. Этот разговор останется строго между нами. Он будет касаться очень важных вопросов, и поэтому я был бы очень признателен вам, если бы вы приехали как можно скорее.
   — Я буду у здания штаб-квартиры «Магмы» не позже, чем через двадцать минут.
   — Это большая любезность с вашей стороны. Я предупрежу охрану о том, что вы скоро приедете. Но у меня есть еще одна небольшая просьба к вам: никому не говорите о нашем сегодняшнем рандеву. Могу ли я взять с вас слово, что вы исполните мое пожелание?
   — Конечно. Хотя я не совсем понял, почему.
   — Я все объясню вам при личной встрече.
   Положив телефонную трубку на рычажки, Матер секунду подумал, затем, хромая, вошел в свой рабочий кабинет. Подойдя к письменному столу, он достал из ящика листок бумаги и написал на нем, куда он отправляется и с кем собирается встретиться — подобная предосторожность часто спасала жизни представителям опасных профессий. Вложив листок в конверт, он запечатал его и надписал на нем имя своей жены. Затем придавил письмо первым тяжелым предметом, попавшимся под руку, чтобы его не смахнули случайно со стола.
* * *
   Вонь на заднем дворе двухэтажного домика-сторожки была настолько сильной, что у Холлорана перехватило дыхание. Очевидно, шакалов, когда они не рыскают по усадьбе, держат именно здесь. Холлоран зажег тонкий лучик карманного фонаря и обвел им небольшой дворик, ожидая увидеть сточную канаву и частокол, каким обычно огораживают площадку, где держат зверей. Однако ничего подобного во дворе не было. Как ни всматривался Холлоран в темные углы двора, шакалов не было видно — возможно, они бродили по роще или рыскали на поросших кустарником холмах. Но возле стены дома какой-то странный предмет блеснул в тонком луче света.
   Холлоран повернул головку фонарика — теперь свет бил широким веером. Он направил лучи фонаря туда, где только что заметил слабое мерцание отраженного света. Там лежал один из металлических сосудов, которые вчера привезли из особняка Кайед и Даад. Отведя луч чуть в сторону, Холлоран обнаружил и остальные сосуды. Все они были откупорены и перевернуты набок, крышки валялись рядом — наверняка их содержимое вылилось на землю. Холлоран подошел ближе, светя себе под ноги фонариком, чтобы случайно не наступить на кучу кала — весь двор был усеян этими кучами. Подойдя к одному из сосудов, он нагнулся, чтобы посветить фонарем внутрь. Под ногой у него что-то хрустнуло. Холлоран сделал маленький шаг в сторону и перевел луч фонаря на землю у себя под ногами, — на небольшом пятачке вокруг контейнеров валялось множество раздробленных, обглоданных костей. Заглянув в ближайший сосуд, Холлоран увидел на самом дне темные куски мяса, на которых уже копошились сотни белесых червеобразных личинок навозных мух.
   Из сосуда исходил нестерпимый смрад.
   Холлоран выпрямился, почувствовав легкую тошноту. Он был рад, что пожиратели падали бродили где-то далеко от сторожки. Подняв карманный фонарик, он посветил широким лучом на окна дома — яркое пятно скользнуло по кирпичной кладке и исчезло в темном провале окна, затем двинулось дальше по стене, к следующему ряду окон. Луч света, проникший сквозь стекло, мог выдать его присутствие на заднем дворе притаившемуся в комнате наблюдателю, однако, Холлоран и не думал прятаться: он знал, что, подъезжая к дому на машине, нечего и рассчитывать на то, что его ночной визит будет неожиданностью для сторожа, охраняющего въездные ворота. Поэтому, выйдя из машины, он первым делом подошел к двери сторожки и громко постучал, но, как и в прошлый раз, никто не вышел на крыльцо, из дома не донеслось ни звука. Конечно, сторож мог обходить поместье со сворой диких собак, но инстинкт подсказывал Холлорану, что в доме кто-то есть. Он все время чувствовал чей-то пристальный взгляд.
   Луч фонаря скользнул вниз, и скоро Холлоран разглядел заднюю дверь двухэтажного домика. Двигаясь ловко и осторожно между разбросанных костей и куч собачьего кала, Холлоран подошел к двери и потряс ее — как он и ожидал, дверь была крепко заперта. Осторожно пробравшись вдоль стены к ближайшему окну, он попробовал открыть его — окно не поддавалось, но открыть его было гораздо проще, чем дверь. Поставив свою сумку на подоконник, он вытащил складной нож и сунул его лезвие в щель, нащупывая оконную задвижку. Когда нож уперся в шпингалет, Холлоран повернул его лезвие в сторону — упругая, пружинистая сталь двигалась с трудом, но задвижка все-таки поддавалась. Открыв ее, Холлоран вынул лезвие ножа из оконной щели и, аккуратно сложив нож, спрятал его в карман куртки. Затем, ухватившись рукой за самый низ оконной рамы, он потряс ее. Раздался треск — очевидно, древесина рамы ссохлась, — и окно приоткрылось с резким, пронзительным скрипом.
   Холлоран поднял сумку и перенес одну ногу через подоконник. Спрыгнув на пол, он быстро сделал шаг в сторону, от окна, на фоне которого его темный силуэт был слишком заметен. Прислонившись к стене, Холлоран замер и ждал, пока его глаза не привыкнут к окружающей темноте, затаив дыхание и прислушиваясь.
   В комнате пахло так, как пахнет обычно в нежилых, заброшенных помещениях — сыростью и плесенью. В серебристом лунном свете, мягко льющемся в комнату сквозь окно, можно было разглядеть некоторые детали скудной обстановки: старое кресло с выпирающими из сиденья пружинами и потертой обивкой, небольшой застекленный шкаф, стоящий у стены — не слишком старый, но и не современный, — и старый половик. Больше в комнате ничего не было. Там, где луна освещала пол, не прикрытый ветхой дорожкой, было заметно, что паркет очень старый, шершавый и грязный, местами покоробившийся от сырости. Холлоран снова включил фонарь и обвел комнату широким лучом света. Обои отклеились и свисали со стен широкими полосами; в углах стен и на потолке виднелись черные пятна плесени. В старинном железном очаге лежали обгоревшие остатки дров и мелкие угольки; зола очень плотно слежалась, и пепел не покрывал каминную решетку, словно уже много лет в очаге не зажигали огонь. Справа от Холлорана была открытая дверь. Холлоран подождал еще немного, прежде чем переступить с ноги на ногу и перевести дыхание. Светя себе под ноги фонарем, чтобы не споткнуться о выступающую половицу, он пошел к двери, не обращая внимания на громкий скрип старого деревянного пола. Снова сфокусировав луч фонаря в тоненький пучок, он внимательно осмотрел темный коридор, плавно водя лучом по полу и стенам. Сквозь маленькие грязные оконца над дверью, ведущей на задний двор, пробивались два тусклых лунных луча. Холлоран посветил фонарем в другую сторону — коридор резко поворачивал в сторону. Холлоран догадался, что за поворотом должны быть дверь, выходящая на крыльцо, и лестница, ведущая на второй этаж.
   Он выглянул из комнаты, держа фонарик в вытянутой руке. Перейдя на противоположную сторону коридора и держась поближе к стене, он медленно, осторожно двинулся вперед по коридору, туда, где был поворот, который, по его расчетам, вел к парадному входу. Справа от него показалась дверь, но он прошел мимо нее, даже не попробовав открыть, решив, что там, очевидно, находится лестница, ведущая в подвал.
   Почти добравшись до поворота, он резко остановился в нескольких шагах от своей цели, и внимательно прислушался, задержав дыхание, — не раздастся ли какой-нибудь подозрительный звук? Но в доме стояла мертвая тишина. А запах плесени и сырости еще сильнее чувствовался в этом конце коридора. Холлоран заметил выключатель на стене, рядом с тем местом, где он стоял. Дотянувшись до кнопки, он нажал на нее одним пальцем, придерживая корпус выключателя остальными, перенеся большую часть тяжести своего тела на кисть, опирающуюся на стену. Свет не включился, но Холлорана это совсем не удивило. Тот, кто жил в сторожке, очевидно, любил темноту.
   Он двинулся дальше, завернув за угол, направив тонкий луч карманного фонаря на массивную входную дверь, показавшуюся впереди. На ней было целых два засова — вверху и внизу. Он заметил, что металл, из которого были сделаны эти засовы, поржавел, словно уже много лет их не касалась ничья рука. Слева от него показалась еще одна дверь, а справа — лестница, ведущая наверх. Холлоран повернул налево, к двери.
   Поправив длинный ремешок сумки на левом плече, он переложил фонарь в левую руку и толкнул локтем дверь. Раздался громкий треск, прозвучавший резко и неожиданно в глухой тишине темного дома.
   Холлоран посветил фонарем в щель между дверными петлями, чтобы узнать, не прячется ли кто-нибудь за дверью. Убедившись в том, что за дверью никого нет, он перешагнул через порог. Комната была пуста — в ней не стояло никакой мебели, а на окнах висели полинявшие, грязные занавески. Затхлый, кисловатый запах особенно резко чувствовался здесь, в неподвижном воздухе, а плесень и грибы-паразиты росли на стенах пышными гроздьями. Там, где пласты промокшей штукатурки отвалились от потолка, были видны балки перекрытий меж этажами. Холлоран повернулся и вышел из комнаты, оставив дверь распахнутой. Перед ним была лестница; мрак, царивший в доме, мешал Холлорану рассмотреть ее более подробно.
   Откуда-то сверху, оттуда, куда вели эти деревянные ступеньки, доносился неприятный, гнилой запах — гораздо хуже и резче, чем тот запах сырости и плесени, который чувствовался во всех комнатах и в коридоре сторожки.
   Холлоран начал взбираться наверх.
* * *
   Матер остановил свою машину как раз перед главным входом в здание «Магмы», не обращая внимания на знаки, запрещающие стоянку. Ковыляя вокруг капота автомобиля, он рассматривал огромный небоскреб, удивляясь его гигантским размерам, которые, однако, не отягощали и не уродовали форм здания; блестящие бронза и стекло потемнели под пасмурным небом, закрытым низкими свинцовыми тучами, набежавшими с востока. Воздух был тяжелым и наэлектризованным — чувствовалось приближение грозы.
   Двое охранников, дежуривших в главном вестибюле, заметили приближающуюся машину, и один из них поспешил навстречу Матеру через просторный холл первого этажа, а второй, оставшись на своем посту, поднял телефонную трубку на пульте связи у конторки секретаря. Матер быстро пошел вперед, к широким входным дверям.
   Не доходя до центрального входа, охранник свернул в сторону и приоткрыл маленькую боковую дверь, как только Матер подошел ближе.
   — Господин Матер? — спросил он, и Плановик полез в свой бумажник за удостоверением «Ахиллесова Щита».
   — Сэр Виктор ждет. Я провожу вас прямо к нему.
   Больше охранник не проронил ни слова — ни тогда, когда они быстро поднимались на скоростном лифте на девятнадцатый этаж, ни во время долгого пути по знакомому крытому мягким ковром коридору, — но Матер чувствовал, что у человека, идущего рядом с ним, нервы предельно напряжены — почти так же, как и у него самого. Дойдя до приемной президента «Магмы», Матер остановился в комнатке секретарей, ожидая, пока охранник постучится в кабинет самого Сэра Виктора. Из-за закрытой двери донесся приглушенный ответ, и охранник осторожно открыл дверь и отступил в сторону, все так же молчаливо пропуская старого Плановика вперед. Матер шагнул в кабинет и услышал, как затворилась за ним тяжелая дверь.
   Сэр Виктор даже не приподнялся с кресла навстречу своему гостю. Перед ним стоял высокий бокал, до половины наполненный шотландским виски.
   — Хорошо, что вы приехали так быстро, — сказал глава корпорации, вялым взмахом руки приглашая Матера подойти ближе.
   На первый взгляд президент «Магмы» выглядел вполне обычно — как всегда, безупречно одет; серый двубортный пиджак безукоризненно сидит на худощавой фигуре, брюки идеально отглажены, темно-синий галстук повязан аккуратно и туго, — но почему-то Сэр Виктор показался Чарльзу Матеру растрепанным и взъерошенным. Скорее всего, это впечатление создавалось из-за тяжелого, усталого взгляда президента, чуть перекошенной, отвисшей челюсти и выбившейся пряди седых волос, свисающей на лоб, размышлял про себя Плановик. Если добавить к этому небрежность в манерах, столь необычную для джентльмена того круга, к которому принадлежит Сэр Виктор Пенлок, (ведь для воспитанного человека никак не поприветствовать входящего человека и не предложить присесть пожилому гостю — образец крайней неучтивости) — то получается весьма тревожная картина. Вряд ли это означает возвращение к этикету каменного века, подумал Матер, но, несомненно, показывает, что этот обычно весьма вежливый человек переживает тяжелый стресс, под влиянием которого многие становятся рассеянными. Только сейчас президент поднялся со своего кресла, но отнюдь не из-за запоздалого проявления вежливости, и не из уважения к своему посетителю.
   — Я хочу вам кое-что показать, — произнес Сэр Виктор, направляясь к двери своего кабинета, — после чего мы с вами обсудим, что делать дальше. Удивленный, озадаченный всеми этими тревожными признаками, Матер вышел вслед за высоким худощавым мужчиной в коридор, который вел к другому помещению — так же, как и на дверях офиса самого президента «Магмы», на этих дверях не висело никакой таблички, по которой можно было бы определить, кому принадлежит эта просторная резиденция. Они прошли через небольшую комнату с несколькими письменными столами — очевидно, здесь сидел секретарь — и глава «Магмы» отпер другую дверь, ведущую в просторный внутренний кабинет.
   У Матера перехватило дыхание, когда он увидел неподвижную фигуру, неуклюже, низко наклонившуюся над рабочим столом, сияющим стеклом и хромом. Он торопливо подошел ближе, чтобы осмотреть тело.
   — Квинн-Риц? — спросил он машинально, уже уверенный, что видит перед собой тело вице-президента корпорации.
   — Охрана обнаружила его тело сегодня вечером, за несколько часов до моего звонка вам, — мрачно ответил Сэр Виктор.
   Прихрамывая, Матер обошел вокруг стола и, наклонившись над несчастным вице-президентом, стал нащупывать пульс на его шее. Пульс не прощупывался. Посиневшие губы низко, безжизненно свесившейся головы и желтоватый оттенок кожи, неуклюжая посадка и полная неподвижность фигуры Квинн-Рица завершали печальную и страшную картину.
   — Сердечный приступ? — отрывисто произнес Матер.
   — Возможно. Я тоже так подумал. Но поверните его в кресле, загляните ему в лицо.
   До крайности удивленный, но тем не менее все еще не дающий воли своим чувствам Матер осторожно просунул руку под грудь вице-президента корпорации и приподнял тяжелое, неповоротливое тело. То, что он увидел, заставило его замереть, оледенив кровь в жилах.
   — Боже мой, да ведь он...
   — Умер от сильного испуга? — закончил за него президент. — Его нашли в кабинете — он сидел прямо, чуть откинувшись в кресле, почти в той же позе, в которой вы держите его сейчас. Я приказал охраннику положить его на стол, лицом вниз. Я не мог смотреть на эту гримасу ужаса, застывшую на его лице... рот у него был широко раскрыт...
   Матер вздрогнул. Овладев собой, он сказал:
   — Лучше расскажите мне, что вы сделали потом. Неужели ваши люди еще не звонили ни в «скорую помощь», ни в дежурную клинику?
   Преступное бездействие, виновником которой являлся сам глава корпорации, было очевидным.
   — У нашей охраны есть четкие и жесткие инструкции, которым она обязана подчиняться, — ответил Сэр Виктор. — Эти инструкции категорически запрещают допускать посторонних лиц в помещения, находящиеся под их надзором, без санкции высших руководителей «Магмы». Мы считаем все, что происходит в этих стенах, внутренними делами нашей корпорации, и только я сам и мои старшие помощники могут принимать решения в исключительных ситуациях.
   — О, Господи, неужели вы не понимаете... Послушайте, да здесь случай серьезный, и он не имеет никакого отношения к внутренним делам вашей компании. Ведь неотложная медицинская помощь могла спасти ему жизнь.
   Но Сэр Виктор остался непреклонен; казалось, слова Матера ничуть не подействовали на него, словно жизнь и смерть его ближайшего помощника ровным счетом ничего не значила, а все его мысли сейчас были заняты чем-то совершенно далеким от таинственной и жуткой кончины Квинн-Рица.
   — Нет, — ответил президент ровным голосом, — я могу поручиться, что к тому времени, когда его тело обнаружили, он давно уже был мертв. Ничто не могло спасти его, ничто во всем мире не могло ему помочь.
   — Тем не менее я надеюсь, что хоть сейчас-то вы позвоните в дежурную клинику.
   — Разумеется. Но сначала нам нужно поговорить. Я прошу вас уделить мне несколько минут внимания.
   — Существуют ли какие-нибудь серьезные основания для этого разговора? Сэр Виктор посмотрел куда-то в сторону, избегая глядеть на труп.
   — Я полагаю, что они существуют, — спокойно ответил он.
* * *
   Деревянные ступеньки громко заскрипели под тяжестью его тела, и он, испугавшись, что одна из них сейчас обвалится под ним, поспешно переступил на другую ногу. Подъем по лестнице до первого поворота показался ему очень долгим, минуты тянулись бесконечно, как часы, и каждую секунду он ждал, что наверху покажется чья-то фигура — тревожное ощущение внимательно следящих за каждым его движением глаз не покидало его, все более обостряясь с каждым шагом наверх.
   Он остановился, как только его голова чуть поднялась над уровнем лестничной площадки, и снова прислушался, полагаясь больше на слух, чем на зрение в темном, незнакомом доме. Оглядываясь, он заметил три двери, расположенные вдоль коридора, ведущего от лестничной площадки в глубь дома — одна прямо перед ним, другая слева, а третья в самом конце коридора. Возле этой последней двери было окно, из которого открывался вид на въезд в поместье — тяжелые железные ворота и небольшой участок подъездной аллеи. Однако Холлоран руководствовался совсем иным чувством, когда решил с самого начала открыть самую дальнюю дверь, проходя мимо остальных — внутренний голос говорил ему, что за ней находится то, что он ищет в заброшенном, мертвом доме. Повинуясь своему инстинкту, словно откликаясь на неведомый, одному ему слышный зов, Холлоран ступил на лестничную площадку и двинулся в конец коридора.
   Как и везде в старом доме, пол на верхнем этаже был настелен из грубого, ничем не покрытого паркета, и Холлоран не видел смысла в том, чтобы идти крадучись, производя как можно меньше шума — слишком поздно было прятаться. Однако, скорее по бессознательной привычке, приобретенной в результате многолетнего опыта, чем вследствие умышленной осторожности, его движения были плавными и бесшумными, а правая рука оставалась свободной, готовой в любой момент выхватить оружие из кобуры, несмотря на то, что он явился сюда как защитник и покровитель Клина, а следовательно, как союзник неведомого сторожа, охраняющего ворота.
   Неприятный гнилой запах стал еще сильнее, когда он подошел ближе к двери. Он проглотил слюну, которой наполнился его рот, как перед приступом тошноты.
   Холлоран прошел мимо двери, направляясь в самый конец коридора, где лунный луч пробивался сквозь тусклое оконное стекло. Он поднял грубую, пыльную полуопущенную штору, чтобы оглядеть въезд в поместье и дорогу, ведущую к особняку. Он протер ладонью грязное, запыленное стекло, расчищая участок, достаточный для того, чтобы осмотреть хотя бы небольшую площадь вокруг дома. Крыша и капот «Мерседеса», на котором он приехал, блестели под лунным светом. Железная кованая решетка ворот казалась очень прочной и надежно, крепко запертой. По другую сторону дороги чернел густой подлесок. Вскоре серебристый свет померк — луна скрылась за тучей, и теперь за окном невозможно было различить никаких деталей — все тонуло в непроглядном, густом мраке.
   Холлоран вернулся к двери. Посветив фонарем на торчащую ручку, он прислонил ухо к толстому дереву — сквозь дверь не проникало ни звука. Передвинув свою сумку так, чтобы она была полностью скрыта за его плечом, Холлоран потянулся к дверной ручке.
   Он был уверен в том, что дверь заперта. Она была открыта.
   Он думал, что ему придется взломать ее. Но она плавно отворилась.
   Он ожидал, что встретится со сторожем, охраняющим ворота, и, может быть, ему придется применить свои профессиональные навыки при неизбежном столкновении.
   Вместо этого он нашел свое собственное прошлое.


Глава 34

Вниз, в колодец


   Клин застонал, когда Кайед смочил целебным бальзамом его потрескавшуюся, шелушащуюся кожу — ее словно прижгло огнем. Боль сейчас пройдет, успокаивал его араб, и Клин знал, что это правда: преданные слуги уже не в первый раз помогали ему своими ароматными примочками и маслами. Однако до сих пор они успевали умастить его тело всякий раз задолго до того, как его кожа должна была сойти, так что эта традиция превратилась в своеобразный тайный ритуал, на который были допущены немногие, в праздник обновления, ибо перемена кожи в действительности несла обновление и омоложение души, новый прилив духовных сил. И вместе с этим продолжение его рабства.
   Он всхлипнул — скорее от страха, чем от боли. Даад, не понявший причины жалобного стона своего господина, быстро подошел к нему со шприцем в руке:
   — "Моаллем?"
   Заметив острие иглы, Клин протестующе поднял руку, отстраняя от себя шприц с морфием. Наркотик притупит его чувства, отвлечет от навязчивых мыслей, а эйфория притупит ощущение опасности, которая неотвратимо приближается к нему. Этого ни в коем случае нельзя было допускать, особенно сейчас, когда он беззащитен и слаб, а тревога все нарастает. Но в то же время ему хотелось избавиться от всего, что тяготило его душу — страх запустил свои щупальца очень глубоко, присосался к нему, словно жадный паразит. Он думал, что сегодняшняя расправа над врагом пойдет на пользу, хоть немного ослабит его нервное напряжение, предчувствие беды. Но вместо желанного покоя и облегчения его ждали новые неприятности: долгое психическое напряжение совершенно истощило его душу, а от былой ее мощи не осталось и следа. Смерть Квинн-Рица ничуть не успокоила его, и всем мучениям и страхам не видно было конца — это бесполезное убийство лишь привело к дополнительным осложнениям, а его состояние и без того было достаточно тяжелым.
   Он поманил рукой своего верного помощника Даада, обращаясь к арабу на его родном языке:
   — Введи небольшую дозу, Юсиф. Совсем небольшую, только чтобы прогнать... — он чуть было не произнес «страх», — чтобы облегчить боль. Игла, вонзившаяся под кожу, причинила такую боль, словно руку резали раскаленным лезвием ножа. Клин застонал. Мысли его путались, голова кружилась под действием наркотика, и его жалобный стон в конце концов превратился в слабый, еле слышный вздох. Он заснул, и сон принес ему воспоминание.
* * *
   «...он спускался все ниже и ниже в узкий колодец; ему было очень страшно. Колодец был глубоким и непроглядно темным, гораздо глубже всех остальных шахт. Тем больше сокровищ должно лежать на его дне. А иначе зачем строители так искусно замаскировали ее меж остальных гробниц? Смелее! Награда за храбрость превзойдет все ожидания! Еврей-торговец в Иерусалиме твердо пообещал ему щедрое вознаграждение. Поезжай на раскопки гробниц Ура, устройся на работу к английскому археологу. Ему нужны образованные люди, которые могут руководить ленивыми и непослушными чернорабочими — ненадежным сбродом, быдлом, которое годится лишь для самых тяжелых и грязных работ. Ему нужны люди, которые смогли бы оценить громадное значение его выдающегося открытия для мировой культуры. Арабы послушаются тебя — у них просто не останется иного выбора, потому что англичанин будет доверять тебе. Ты умен, ловок и хитер. Принеси мне те маленькие драгоценности, которые тебе легко удастся скрыть от постороннего взгляда, и я озолочу тебя. Я знаю много богатых коллекционеров, которые заплатят по-царски за самые невзрачные предметы из той великой, легендарной эпохи. Ты станешь богачом! Эти арабы все до одного — воры и разрушители, подонки. Они не заботятся о том, чтобы сохранить наследие прошлых эпох. Они торгуют гробами своих предков, они позволяют иностранцам увозить со своей земли исторические памятники. Но мы хорошо наживемся на их собственной глупости, мой юный друг. И принесем радость подлинным ценителям этих воистину бесценных реликвий.»
   «Путь до Королевской Усыпальницы в Уре был долгим и утомительным, и он боялся, что к тому времени, как он доберется до цели своего путешествия, раскопки уже закончатся; однако его тревога оказалась напрасной — когда он, наконец, прибыл в лагерь археологов, работы были в самом разгаре: его приезд почти совпал с новой удачной находкой — под верхней насыпью с тысячами разграбленных могил находились глубокие шахты с каменными усыпальницами, где покоились нетронутые останки высшей знати древнего государства. Еврей-торговец оказался прав: иностранцам, проводившим раскопки, были нужны такие люди, как он, чтобы управлять бригадами наемных рабочих и в то же время присматривать за ними, вести бухгалтерию и следить за выдачей пропусков для прохода на территорию раскопок, а также организовывать питание и медицинскую помощь для рабочих в лагере, охранять доверенный участок работ от воров, то и дело проникающих на территорию раскопок. Он работал очень старательно и прилежно, никогда не зарываясь и не жадничая, если ему удавалось найти ценные вещи — он знал, что достаточно допустить одну-единственную оплошность, чтобы подорвать доверие иностранцев, нанявших его на работу. Он брал только те мелкие предметы, которые он мог незаметно унести из лагеря в одну частную квартиру, нанятую им в городе — туда часто приезжал его знакомый торговец, чтобы забрать сокровища, которые ему благополучно удалось своровать. Система работала безотказно, уверял его еврей-торговец, и когда срок его найма кончится, вознаграждение превзойдет самые смелые ожидания.»