Страница:
К тому времени, когда они собрались уходить, лицо медиума приобрело более естественный цвет, но она по-прежнему растерянно озиралась по сторонам.
Увидев дом, в котором жили Джейкоб Кьюлек и его дочь, Бишоп удивился. Он был расположен в небольшом глухом переулке фешенебельного Хейгейтского района. Когда они свернули на узкую дорожку, почти незаметную среди деревьев, ему показалось, что дом целиком сделан из сверкающей листовой бронзы — солнце играло на его поверхности, разительно контрастируя с мрачным зимним пейзажем.
— Это йодизированное стекло, — объяснила Джессика, заметив его реакцию. — Изнутри все видно, а снаружи ничего. Ночью, когда зажигается свет, мы опускаем жалюзи. Видите ли, отец различает свет и тени. При дневном свете он замечает в доме любое движение. Это единственный зрительный образ, который ему доступен.
Джессика еще раз позвонила в больницу и с облегчением услышала, что Джейкоб вполне здоров и сегодня же, после небольшого обследования, будет отпущен домой. Бишоп уехал, но прежде чем свернуть с дорожки в переулок, бросил взгляд в зеркало заднего обзора и заметил Джессику, стоявшую на пороге и смотревшую ему вслед. Он хотел было помахать ей на прощанье, но передумал.
Вконец измотанный поездкой по городу в часы пик, Бишоп, как только оказался дома, бросился в постель и проспал до пяти вечера. Позвонил Джессике, но, к его огорчению, ответила Эдит Метлок. Джейкоб отдыхал, она сама чувствовала себя хорошо, хотя все еще не понимала, что произошло ночью. Джессика в институте. Он положил трубку, раздумывая, не позвонить ли Джессике на работу. И воздержался.
Он приготовил обед и съел его в одиночестве, а остаток вечера решил посвятить работе. Издателя заинтересовал замысел его новой книги, и они уже договорились о небольшом авансе. Бишоп намеревался подробно проанализировать деятельность различных оккультных обществ, получивших в наши дни широчайшее распространение — от Института парапсихологии и кибернетики в Техасе до Фонда изучения природы человека в Северной Каролине. Он составил список всех этих обществ и объединений, но был вынужден многое вычеркнуть, поскольку побывать всюду лично было невозможно; к тому же некоторые из этих обществ находились за «железным занавесом», и доступ к ним был маловероятен. Некоторые названия звучали интригующе: «Чехословацкий комитет по изучению телепатии, ясновидения и психокинеза», «Секция биоэлектроники польского Коперниковского общества естествоиспытателей». Эти две организации Бишоп решил обязательно посетить. Издатель согласился оплачивать дорожные расходы в счет аванса, что позднее могло неблагоприятно отразиться на авторском гонораре, но Бишоп надеялся, что во многих из этих обществ его примут и устроят как гостя; они были весьма заинтересованы в том, чтобы их деятельность получила признание. Он намеревался объективно изучить эти фонды, общества, объединения и институты — как бы они себя ни называли, — не высказывая своего отношения вплоть до заключительной части книги. Только на последнем этапе ему самому станет ясно, каково его истинное отношение. В каком-то смысле, взявшись за эту работу, он потворствовал себе: ему хотелось как можно больше узнать об аномальном. Начиная свою необычную карьеру исследователя-парапсихолога, он был непреклонно предубежден против мистики в любых проявлениях, но очень быстро понял, что существует огромная разница между тем, что обычно называют «сверхъестественным», и аномальным: первое окутывает мистический туман, тогда как второе — это какая-то неизвестная наука, возможно — наука о сознании, хотя до сих пор никто не может судить об этом с полной определенностью. Бишоп был убежден, что, изучая деятельность этих обществ, он получит более ясное представление о прогрессе, достигнутом в этой относительно новой сфере науки. Интерес публики к этим вопросам вырос невероятно. Молодежь отшатнулась от материализма и пытается найти свой собственный путь к высшим уровням сознания, старшее поколение ищет убежище от окружающего хаоса. Похоже, что для многих традиционная религия перестала служить утешением, ибо молитвы и богослужения действуют далеко не всегда. Фактически большинство людей очень редко испытывает их действие. Где справедливость, где истина? Чем больше совершенствуются средства связи, тем более явной становится несправедливость. Обращаясь к религии, новое поколение видит только придуманный человеком ритуал и лицемерие. Даже история свидетельствует, что стремление к Богу обернулось смертью и страданиями миллионов. Многие заинтересовались новыми культами и маргинальными религиями, вроде наукологии, секты Муна или «Человеческого Храма» (кстати, что явилось истинной причиной их массового самоубийства?). На смену мессиям пришли гуру. Психиатры заменили священников. В конце концов и тех, и других могут заменить парапсихологи.
Растет убеждение, что душа человека глубоко спрятана в каких-то темных тайниках сознания и отнюдь не является невидимой субстанцией, пронизывающей все его существо. Если она там, то ее можно найти, надо только знать, где искать, и создать инструменты, которые позволят ее обнаружить. И наука в своих исследованиях аномального медленно, пока еще очень медленно проникает в эту тайну. Бишоп невольно усмехнулся над незамысловатостью своей логики; Кьюлек наверняка внес бы в его рассуждения существенные поправки, но он чувствовал, что выводы каждого из них будут отличаться незначительно. И отметил про себя: институт Кьюлека — отличное место для начала работы над книгой.
Бишоп трудился до поздней ночи, набрасывая план своего исследования и составляя окончательный список обществ, которые он включит в свою книгу, отмечая местонахождение и конкретные области аномального, которые они разрабатывали. Только около двух часов ночи он отправился в спальню, и сон мгновенно сковал его. Навязчивый кошмар вернулся, и он снова оказался в океане, погружаясь в его манящую черную пучину. Легкие разрывались от давления, руки и ноги коченели и становились совершенно бесполезны, налитое свинцом тело неудержимо влекло вниз. Кто-то поджидал его на дне, но это была не Люси. Сероватое пятно лица постепенно стало отчетливей и оказалось лицом мужчины, вроде бы ему знакомым. Скривив губы в улыбке, он позвал Бишопа по имени. Глаза неестественно выпирали из глазниц, и Бишоп увидел, что в этих глазах нет ничего, кроме зла, засасывающего в их ледяную черноту, бездонную, как океан. По этой кривой усмешке Бишоп внезапно узнал того самого человека, которого он видел в «Бичвуде», — человека, наблюдавшего смерть своих последователей, перед тем как сунуть в рот пистолет. Его губы открылись, обнажив кривые желтые зубы, охранявшие вход во влажную пещеру, где покоился мясистый дрожащий язык, словно гигантский слизняк, готовый обвиться вокруг всякого, кто туда проникнет, и поглотить его. Течение занесло Бишопа туда внутрь, и за его спиной с оглушительным треском сомкнулись челюсти. Он совершенно ослеп и закричал, но мягкий обволакивающий язык облепил его ноги. Он попытался вырваться, но только еще сильнее погрузился в слизь, чувствуя в темноте, как язык обвивается вокруг его тела. Его оглушили собственные крики, но тут появились какие-то фигуры, выплывшие из тоннеля, который был глоткой этого человека. Их лица тоже были ему знакомы — лица тех, кто нашел смерть в «Бичвуде». Среди них был Доминик Киркхоуп. И Линн.
В ее безумных глазах стояли страх и мольба. Ее губы шевелились, складывая слова, и то были крики о помощи. Она взывала к нему. Она умоляла: «Помоги!»
Но он не мог: язык давил на него, облепляя голову и плечи, удушая клейкой слюной, вминая в мясистую плоть. Пока не произошел взрыв. И Бишоп превратился в пулю, летящую сквозь мозг этого человека. Внезапно он понял, что человек этот — Борис Прижляк.
Он проснулся, продолжая кричать, но с его губ не слетало ни единого звука. За окнами было светло, и он чуть не, заплакал от облегчения.
Пивная банка была пуста. Бишоп поставил ее на пол и развалился в кресле, заслоняясь рукой от яркого света. Голова раскалывалась, все тело стало каким-то вялым, неживым. Утром, услышав по радио новости, он сразу позвонил Джессике. Она оказалась дома и сказала, что пробудет там весь день, чтобы присматривать за отцом. Джейкоб тоже слышал сообщение о чудовищной трагедии на стадионе и считал, что она имеет отношение к событиям на Уиллоу-роуд. После нападения он был еще слаб, но тем не менее велел Джессике собрать всех сегодня вечером на совещание, в том числе и главного инспектора-детектива Пека. Даже если старший полицейский думает, что все они сумасшедшие, они должны попытаться убедить его, что между сектой Прижляка и последними событиями имеется связь. Бишоп пообещал никуда не отлучаться; как только будет определено время встречи, Джессика ему позвонит.
Но звонка все не было, и он уже начал беспокоиться. В конце концов это беспокойство заставило его встать и пройти в коридор. Он уже протянул руку к телефону, как вдруг раздался звонок.
— Джессика?
— Нет. Мистер Бишоп? Это Краучли. Из Фэрфилда.
— Фэрфилд?.. Психиатрическая лечебница.
— Что-то случилось с моей женой? — Страх ударил ему в живот свинцовым грузом.
— Вы должны немедленно приехать, мистер Бишоп, — произнес металлический голос.
— Что с Линн?
На другом конце провода возникла небольшая заминка.
— Мы добились некоторого... как бы вам сказать, некоторого улучшения. Я считаю, что ваше присутствие необходимо. Объясню, когда вы приедете.
— Буду через двадцать минут. Но не могли бы вы рассказать немного подробнее?
— Будет лучше, если вы все увидите сами.
— Хорошо. Еду.
Бишоп взбежал наверх за курткой. Сердце бешено колотилось. Что значит «некоторое улучшение»? Неужели Линн вышла наконец из скорлупы, в которой замкнулась? Мелькнет ли в ее глазах чувство, пусть даже совсем слабое, когда она его увидит? Он натянул куртку и бросился вниз, подгоняемый надеждой.
Телефон зазвонил всего через несколько секунд после его ухода, но дом был уже пуст.
Глава 17
Увидев дом, в котором жили Джейкоб Кьюлек и его дочь, Бишоп удивился. Он был расположен в небольшом глухом переулке фешенебельного Хейгейтского района. Когда они свернули на узкую дорожку, почти незаметную среди деревьев, ему показалось, что дом целиком сделан из сверкающей листовой бронзы — солнце играло на его поверхности, разительно контрастируя с мрачным зимним пейзажем.
— Это йодизированное стекло, — объяснила Джессика, заметив его реакцию. — Изнутри все видно, а снаружи ничего. Ночью, когда зажигается свет, мы опускаем жалюзи. Видите ли, отец различает свет и тени. При дневном свете он замечает в доме любое движение. Это единственный зрительный образ, который ему доступен.
Джессика еще раз позвонила в больницу и с облегчением услышала, что Джейкоб вполне здоров и сегодня же, после небольшого обследования, будет отпущен домой. Бишоп уехал, но прежде чем свернуть с дорожки в переулок, бросил взгляд в зеркало заднего обзора и заметил Джессику, стоявшую на пороге и смотревшую ему вслед. Он хотел было помахать ей на прощанье, но передумал.
Вконец измотанный поездкой по городу в часы пик, Бишоп, как только оказался дома, бросился в постель и проспал до пяти вечера. Позвонил Джессике, но, к его огорчению, ответила Эдит Метлок. Джейкоб отдыхал, она сама чувствовала себя хорошо, хотя все еще не понимала, что произошло ночью. Джессика в институте. Он положил трубку, раздумывая, не позвонить ли Джессике на работу. И воздержался.
Он приготовил обед и съел его в одиночестве, а остаток вечера решил посвятить работе. Издателя заинтересовал замысел его новой книги, и они уже договорились о небольшом авансе. Бишоп намеревался подробно проанализировать деятельность различных оккультных обществ, получивших в наши дни широчайшее распространение — от Института парапсихологии и кибернетики в Техасе до Фонда изучения природы человека в Северной Каролине. Он составил список всех этих обществ и объединений, но был вынужден многое вычеркнуть, поскольку побывать всюду лично было невозможно; к тому же некоторые из этих обществ находились за «железным занавесом», и доступ к ним был маловероятен. Некоторые названия звучали интригующе: «Чехословацкий комитет по изучению телепатии, ясновидения и психокинеза», «Секция биоэлектроники польского Коперниковского общества естествоиспытателей». Эти две организации Бишоп решил обязательно посетить. Издатель согласился оплачивать дорожные расходы в счет аванса, что позднее могло неблагоприятно отразиться на авторском гонораре, но Бишоп надеялся, что во многих из этих обществ его примут и устроят как гостя; они были весьма заинтересованы в том, чтобы их деятельность получила признание. Он намеревался объективно изучить эти фонды, общества, объединения и институты — как бы они себя ни называли, — не высказывая своего отношения вплоть до заключительной части книги. Только на последнем этапе ему самому станет ясно, каково его истинное отношение. В каком-то смысле, взявшись за эту работу, он потворствовал себе: ему хотелось как можно больше узнать об аномальном. Начиная свою необычную карьеру исследователя-парапсихолога, он был непреклонно предубежден против мистики в любых проявлениях, но очень быстро понял, что существует огромная разница между тем, что обычно называют «сверхъестественным», и аномальным: первое окутывает мистический туман, тогда как второе — это какая-то неизвестная наука, возможно — наука о сознании, хотя до сих пор никто не может судить об этом с полной определенностью. Бишоп был убежден, что, изучая деятельность этих обществ, он получит более ясное представление о прогрессе, достигнутом в этой относительно новой сфере науки. Интерес публики к этим вопросам вырос невероятно. Молодежь отшатнулась от материализма и пытается найти свой собственный путь к высшим уровням сознания, старшее поколение ищет убежище от окружающего хаоса. Похоже, что для многих традиционная религия перестала служить утешением, ибо молитвы и богослужения действуют далеко не всегда. Фактически большинство людей очень редко испытывает их действие. Где справедливость, где истина? Чем больше совершенствуются средства связи, тем более явной становится несправедливость. Обращаясь к религии, новое поколение видит только придуманный человеком ритуал и лицемерие. Даже история свидетельствует, что стремление к Богу обернулось смертью и страданиями миллионов. Многие заинтересовались новыми культами и маргинальными религиями, вроде наукологии, секты Муна или «Человеческого Храма» (кстати, что явилось истинной причиной их массового самоубийства?). На смену мессиям пришли гуру. Психиатры заменили священников. В конце концов и тех, и других могут заменить парапсихологи.
Растет убеждение, что душа человека глубоко спрятана в каких-то темных тайниках сознания и отнюдь не является невидимой субстанцией, пронизывающей все его существо. Если она там, то ее можно найти, надо только знать, где искать, и создать инструменты, которые позволят ее обнаружить. И наука в своих исследованиях аномального медленно, пока еще очень медленно проникает в эту тайну. Бишоп невольно усмехнулся над незамысловатостью своей логики; Кьюлек наверняка внес бы в его рассуждения существенные поправки, но он чувствовал, что выводы каждого из них будут отличаться незначительно. И отметил про себя: институт Кьюлека — отличное место для начала работы над книгой.
Бишоп трудился до поздней ночи, набрасывая план своего исследования и составляя окончательный список обществ, которые он включит в свою книгу, отмечая местонахождение и конкретные области аномального, которые они разрабатывали. Только около двух часов ночи он отправился в спальню, и сон мгновенно сковал его. Навязчивый кошмар вернулся, и он снова оказался в океане, погружаясь в его манящую черную пучину. Легкие разрывались от давления, руки и ноги коченели и становились совершенно бесполезны, налитое свинцом тело неудержимо влекло вниз. Кто-то поджидал его на дне, но это была не Люси. Сероватое пятно лица постепенно стало отчетливей и оказалось лицом мужчины, вроде бы ему знакомым. Скривив губы в улыбке, он позвал Бишопа по имени. Глаза неестественно выпирали из глазниц, и Бишоп увидел, что в этих глазах нет ничего, кроме зла, засасывающего в их ледяную черноту, бездонную, как океан. По этой кривой усмешке Бишоп внезапно узнал того самого человека, которого он видел в «Бичвуде», — человека, наблюдавшего смерть своих последователей, перед тем как сунуть в рот пистолет. Его губы открылись, обнажив кривые желтые зубы, охранявшие вход во влажную пещеру, где покоился мясистый дрожащий язык, словно гигантский слизняк, готовый обвиться вокруг всякого, кто туда проникнет, и поглотить его. Течение занесло Бишопа туда внутрь, и за его спиной с оглушительным треском сомкнулись челюсти. Он совершенно ослеп и закричал, но мягкий обволакивающий язык облепил его ноги. Он попытался вырваться, но только еще сильнее погрузился в слизь, чувствуя в темноте, как язык обвивается вокруг его тела. Его оглушили собственные крики, но тут появились какие-то фигуры, выплывшие из тоннеля, который был глоткой этого человека. Их лица тоже были ему знакомы — лица тех, кто нашел смерть в «Бичвуде». Среди них был Доминик Киркхоуп. И Линн.
В ее безумных глазах стояли страх и мольба. Ее губы шевелились, складывая слова, и то были крики о помощи. Она взывала к нему. Она умоляла: «Помоги!»
Но он не мог: язык давил на него, облепляя голову и плечи, удушая клейкой слюной, вминая в мясистую плоть. Пока не произошел взрыв. И Бишоп превратился в пулю, летящую сквозь мозг этого человека. Внезапно он понял, что человек этот — Борис Прижляк.
Он проснулся, продолжая кричать, но с его губ не слетало ни единого звука. За окнами было светло, и он чуть не, заплакал от облегчения.
Пивная банка была пуста. Бишоп поставил ее на пол и развалился в кресле, заслоняясь рукой от яркого света. Голова раскалывалась, все тело стало каким-то вялым, неживым. Утром, услышав по радио новости, он сразу позвонил Джессике. Она оказалась дома и сказала, что пробудет там весь день, чтобы присматривать за отцом. Джейкоб тоже слышал сообщение о чудовищной трагедии на стадионе и считал, что она имеет отношение к событиям на Уиллоу-роуд. После нападения он был еще слаб, но тем не менее велел Джессике собрать всех сегодня вечером на совещание, в том числе и главного инспектора-детектива Пека. Даже если старший полицейский думает, что все они сумасшедшие, они должны попытаться убедить его, что между сектой Прижляка и последними событиями имеется связь. Бишоп пообещал никуда не отлучаться; как только будет определено время встречи, Джессика ему позвонит.
Но звонка все не было, и он уже начал беспокоиться. В конце концов это беспокойство заставило его встать и пройти в коридор. Он уже протянул руку к телефону, как вдруг раздался звонок.
— Джессика?
— Нет. Мистер Бишоп? Это Краучли. Из Фэрфилда.
— Фэрфилд?.. Психиатрическая лечебница.
— Что-то случилось с моей женой? — Страх ударил ему в живот свинцовым грузом.
— Вы должны немедленно приехать, мистер Бишоп, — произнес металлический голос.
— Что с Линн?
На другом конце провода возникла небольшая заминка.
— Мы добились некоторого... как бы вам сказать, некоторого улучшения. Я считаю, что ваше присутствие необходимо. Объясню, когда вы приедете.
— Буду через двадцать минут. Но не могли бы вы рассказать немного подробнее?
— Будет лучше, если вы все увидите сами.
— Хорошо. Еду.
Бишоп взбежал наверх за курткой. Сердце бешено колотилось. Что значит «некоторое улучшение»? Неужели Линн вышла наконец из скорлупы, в которой замкнулась? Мелькнет ли в ее глазах чувство, пусть даже совсем слабое, когда она его увидит? Он натянул куртку и бросился вниз, подгоняемый надеждой.
Телефон зазвонил всего через несколько секунд после его ухода, но дом был уже пуст.
Глава 17
Дождь стучал по дороге артиллерийской канонадой, и Бишоп, мчавшийся по направлению к Туикнему, сосредоточился на управлении машиной. К счастью, движение к этому часу ослабело, и ему удавалось ехать довольно быстро. Он был полон предчувствий; у Краучли, вероятно, были серьезные причины звонить ему в такой поздний час. Если Линн наконец... он не стал додумывать эту мысль. Лучше не ждать слишком многого.
Вскоре Бишоп добрался до тихого тупичка, в котором располагался фэрфилдский «Дом отдыха», и проехал через ворота на широкий двор. Забыв снять очки, которые сразу покрылись мелкими каплями дождя, он захлопнул дверцу и взбежал на лестницу. Позвонив, сорвал очки и сунул их в нагрудный карман. По внешнему виду огромное здание из красного кирпича можно было принять и за частную школу, и за дом престарелых. И только высоко расположенная неброская вывеска заставляла ощутить мрачноватую атмосферу этого здания. Свет в большей части внутренних помещений был выключен, и от этого дом казался еще более зловещим.
Бишоп услышал, как щелкнул замок. Дверь слегка приоткрылась.
— Я Крис Бишоп. Доктор Краучли просил меня приехать. Дверь открылась шире, и он увидел невысокую полную женщину.
— Да, мы вас ждали, мистер Бишоп. Входите, пожалуйста.
Бишоп вошел в приемный покой и с тревогой обернулся к невысокой женщине, старательно запиравшей дверь:
— Моя жена?..
— Мы проведем вас прямо к ней, мистер Бишоп, — произнес кто-то у него за спиной, и он увидел в другом конце комнаты еще одну женщину, сидевшую за регистрационным столом. Она отвернулась от маленькой настольной лампы, слабого света которой было явно недостаточно, чтобы рассеять сгустившийся в комнате мрак. Женщина встала из-за стола и направилась к нему.
— Простите за слабое освещение, — сказала она, словно читая его мысли. — После восьми часов вечера мы тушим верхний свет. Считаем, что на наших пациентов это действует успокаивающе.
Она была выше, чем та женщина, которая его впустила, и Бишоп понял, что никогда их раньше тут не видел. Возможно, они были новенькими, высокая — наверняка, поскольку в Фэрфилде пациентами никого не называли — они были «постояльцами».
— Что произошло с Линн? — спросил он. — Доктор Краучли не захотел говорить об этом по телефону.
Женщины с довольным видом переглянулись.
— Полагаю, вы обнаружите явное улучшение, мистер Бишоп, — сказала высокая. — Следуйте за мной, пожалуйста.
Они подошли к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Низкорослая, засунув руки в карманы белого медицинского халата, пристроилась у Бишопа за спиной. Пока они поднимались, высокая непрерывно что-то говорила, но он почти не слушал, он думал о Линн. Коридор второго этажа тоже был освещен только одной слабой лампой, стоявшей на столике в дальнем его конце, и этот тусклый свет привел Бишопа в замешательство. Совершенно непонятно, почему после приемных часов они оставляют такое скудное освещение; оно действует не столько успокаивающе, сколько угнетающе. Одна дверь приоткрылась, когда они проходили мимо. В комнате за дверью была непроницаемая тьма, но низкорослая торопливо подошла и осторожно оттолкнула кого-то назад. Высокая любезно улыбнулась ему, как будто ничего не произошло.
Посещение психиатрической лечебницы всегда слегка нервировало Бишопа, что было вполне естественно; но в такой поздний час, в отсутствие обычной суеты посетителей и персонала, его охватило беспокойство иного рода. Во рту у него пересохло, и он не знал, чем вызвано это необычное напряжение — тревогой за Линн или жутью здешней атмосферы. Они миновали еще несколько дверей, и Бишоп невольно подумал о том, что скрывается за этими дверями, что происходит в душах этих несчастных.
— Вот мы и пришли. — Высокая остановилась возле комнаты, которую, как он знал, Линн делила еще с тремя пациентками. В Фэрфилде палаты были небольшими, и врачи не видели необходимости отделять своих подопечных друг от друга, хотя и считали, что количество пациентов должно быть сведено до минимума.
— Мы не потревожим остальных? — спросил Бишоп.
— Они крепко спят. Я проверяла как раз перед вашим приездом. Можете войти, ваша жена ждет вас.
— Доктор Краучли с ней?
— Он скоро подойдет. Он хочет, чтобы вы немного побыли наедине.
У Бишопа засияли глаза и напряжение спало.
— Она?..
Женщина в белом халате приложила палец к губам, мило улыбнулась и блеснула глазами, заметив его радостное предвкушение. Она открыла дверь и жестом пригласила его войти. Он тихо произнес: «Благодарю» — и вошел в комнату. Дверь за ним закрылась.
Маленький ночник на тумбочке слабо освещал кровать Линн в углу у окна. Она с закрытыми глазами полулежала на подушках — должно быть, задремала, пока его ждала. Уверенный, что вокруг все спят, Бишоп на цыпочках подошел к кровати Линн. Его глаза увлажнились, во рту по-прежнему было сухо.
— Линн, — нежно произнес он, присев на краешек кровати. — Линн, ты не спишь?
Он прикоснулся к ее руке, лежавшей поверх покрывала, и легонько потормошил. Линн медленно повернула голову, и он увидел на ее лице усмешку. Он оцепенел и насторожился.
— Линн!
Ее глаза были по-прежнему безумны. Безумие сквозило и в ее усмешке. Она начала приподниматься на постели, и Бишопу показалось, что другие тоже привстали на своих кроватях, окутанных сумраком. Кто-то захихикал.
Губы Линн влажно блеснули, и, откинув покрывало, она потянулась к нему. Он едва удержался, чтобы не отпрянуть.
— Не вставай, Линн.
Она улыбнулась.
Из-под покрывала выскользнула ее нога. Ее рука легла на плечо Бишопа.
— Линн! — хрипло выкрикнул он, когда она взмахнула рукой и вцепилась ему в лицо.
Она расхохоталась, и это оказалась вовсе не Линн; те же черты — тот же рот, те же глаза, нос, — но они были искажены уродливой гримасой. За ее исступленными глазами скрывался кто-то другой... что-то другое.
Схватив ее за руки, Бишоп отстранился, и она неистово забилась всем телом. Вопя и смеясь, она начала пинаться ногами и, как бешеная собака, щелкать зубами. Ошеломленный ее силой и напуганный ее состоянием, Бишоп толкнул ее на кровать. Идиоты! Зачем они его вызвали? Или она просто одурачила их, заставила поверить, что идет на поправку? Или все пошло прахом только потому, что Линн увидела его?
Она лежала на спине, мотая головой из стороны в сторону; тонкая ночная рубашка задралась выше колен. Зашипев, как змея, она плюнула, и по его лицу размазалась пена.
Он чувствовал, что из темных углов на него надвигаются какие-то тени, но не решался отпустить запястья жены, опасаясь ее острых хищных ногтей.
Внезапно кто-то схватил Бишопа сзади за волосы, и его голова запрокинулась. Он попытался вывернуться, но рука держала его железной хваткой, в то время как другая обвилась вокруг его шеи. Бишопу пришлось отпустить Линн и вцепиться в руку, сжимавшую его горло. Линн тут же вскочила с кровати, еще раз плюнула ему в лицо и полезла на него, размахивая руками. Они кучей повалились на пол, и женщина у него за спиной отпустила шею, но продолжала крепко держать за волосы у самых корней. Он поморгал, чтобы привыкнуть к полумраку, и перекувырнулся, увлекая Линн за собой.
Ему удалось высвободить одну ногу и стукнуть Линн. Она страшно закричала, но Бишоп понимал, что другого выхода нет. Она откатилась, и Бишоп повернулся к женщине, схватившей его за волосы. Безжалостная пощечина оглушила ее, и она завизжала. Даже в темноте он заметил, что это была старуха с седыми всклокоченными кудряшками.
Кто-то ударил его босой ногой по лицу. Две женщины в ночных рубашках стояли над ним, скривив лица от ненависти. Они наступали, пиная его ногами и испуская победные вопли. Кто-то упал сверху и вонзил зубы ему в шею. Несмотря на хаос, похожий на кошмарный сон, он понял, что это Линн. Он разжал ее челюсти, но кожа была уже прокушена, и под воротник рубашки хлынула кровь. Он схватил ногу, толкавшую его в грудь, и сильно крутанул. Стоявшая над ним женщина упала навзничь. Он привстал на одно колено и рывком поднялся на ноги, не отпуская Линн, но был встречен градом ударов в лицо. Он ответил тем же, послав женщину обратно во тьму сильным ударом в лоб. Линн он крепко прижимал себе, блокируя ее руки. К нему медленно, как призрак, подкрадывалась седая старуха. Она держала на вытянутых руках что-то, похожее на скатанную простыню, которой, как он понял, собиралась его задушить. Он чуть не упал от облегчения, когда дверь за ее спиной приоткрылась, и тусклый свет из коридора резче обозначил тени в комнате.
В дверном проеме показались силуэты двух женщин, которые привели его сюда, — высокой и низкорослой.
— Слава Богу, — сказал Бишоп. Стоны, хихиканье, вопли и даже судорожные извивы Линн внезапно прекратились. Старуха, тащившая скрученную простыню, замерла и оглянулась.
Высокая вошла в комнату, за ней вторая. Широко распахнув дверь, они стали у стены, и Бишоп услышал, как высокая сказала:
— Проучите его.
Они повалили в комнату — одержимые, размахивающие руками существа из преисподней: женщины в бесформенных блеклых платьях, служивших ночными рубашками, мужчины в таком же одеянии. Бишоп попятился, почти поверив, что это сон.
Линн высвободилась, и ему на плечи набросили скрученную простыню. На него навалилась груда тел. Они вопили, раздирали на нем одежду, их безумные серые лица возникали перед ним и снова исчезали, когда другие отбрасывали их в сторону, чтобы посмотреть на свою жертву. Оглохший от их воплей, Бишоп отбивался вслепую, то попадая кулаками во что-то мягкое, то натыкаясь на кости. Упавших немедленно сменяли другие, и он начал слабеть, цепляясь за их рубахи, чтобы не упасть. Кто-то ударил его коленом в лицо, но он не сразу почувствовал жгучую боль, несколько мгновений оставаясь в шоке. Он опустился на колени и тут же получил увесистую пощечину, от которой его голова резко качнулась назад. Распростершись на полу, он почувствовал, что простыня вокруг его шеи затягивается. Его поверженное тело топтали чьи-то ноги.
С помощью скрученной простыни его подтащили к двери.
Высокая посмотрела на него сверху вниз, и в скудном свете, проникающем из коридора, он увидел на ее лице неизменную приятную улыбку. Бишоп, прижавшись к полу спиной, уставился на нее и ее низкорослую сообщницу, наслаждавшихся его страхом. Высокая подняла руку, и шум на мгновение утих, только отдельные вздохи, стоны и смешки еще слышались во тьме.
— Слишком поздно, мистер Бишоп, — сказала она. — Это уже началось.
И они снова набросились на него и потащили в коридор. Ему показалось, что в общем гомоне слышен смех Линн.
Ему удалось опереться на ноги и выпрямиться, зарывшись каблуками в жесткий ковер и отбиваясь от толпы. Куда бы они его ни волокли, он не желал там оказаться. Но тут увидел перед собой нечто такое, что заставило его громко застонать.
Из комнат по обеим сторонам длинного коридора выбрасывали трупы работников психиатрической лечебницы. Их медицинская форма настолько пропиталась кровью, что белого цвета почти не было видно. Он понял, что этих людей не просто убили; трупы их страшно изуродовали. Неизвестно, были они уже мертвы, когда... Бишоп прогнал эту мысль.
Его обуяла ярость. Он не знал, что с ними со всеми произошло и отчего люди с больной психикой решились на столь вопиющее злодейство, но он возненавидел их. События последних недель свидетельствовали о том, что они не отвечали за свои поступки — их слабые души подчинялись чьему-то более страшному безумию. Именно это безумие возненавидел Бишоп, но все они являлись его носителями, все были орудием его преступлений и предоставили себя в его распоряжение. Они перестали быть людьми.
Сморщив лицо в злобной усмешке, низкорослая сделала шаг наперерез, как бы желая поддразнить Бишопа. Удар ногой пришелся ей чуть ниже жирного живота, и едва она пригнулась, Бишоп заехал коленом ей по лицу, так что она поперхнулась собственным криком.
Те, кто держал его за руки, на мгновение остолбенели, и их безумие сковал страх. Бишоп вырвал одну руку и развернулся, чтобы ударить сумасшедшего, который держал другую. Раздробив ему нос кулаком, он испытал мимолетное удовлетворение. Петля на шее стала свободнее, и он быстро сбросил ее через голову, отпрыгнув при этом от толпы, вывалившей в коридор, потом швырнул человека с разбитым носом в толпу, и вопли вспыхнули с новой силой. К нему потянулись руки, стремясь затащить к себе в самую гущу.
Бишоп пятился, шлепая их по рукам, как непослушных детей, лезущих за конфетами. И чуть не наступил на распростертые ноги мертвого санитара. Перескочив через них, он развернулся и бросился к лестнице. Лицо мертвеца, у которого вместо глаз зияли кровавые провалы, окончательно лишило его присутствия духа. Пациенты гнались за ним, спотыкаясь о трупы тех, кого они уже умертвили, и хихикали при этом.
Бишоп добежал до лестницы и припал к перилам. Двое, облаченные в белые крахмальные брюки и куртки — униформу Фэрфилда, — поднимались по ступенькам, но в полумраке их лиц не было видно. Один держал железный прут и барабанил им по стойкам перил. Когда лица оказались на свету, Бишоп увидел в их глазах такое же безумное ликование, как у одержимых за его спиной. Пошатываясь, он стал подниматься на третий этаж.
Но чья-то рука тут же вцепилась ему в лодыжку и потащила назад. Чтобы не поддаться, Бишоп схватился за перила. Обернувшись, он увидел Линн — тупо хихикающую и, очевидно, окончательно выжившую из ума. Линн, которую он больше не узнавал, которая получала удовольствие от этой жестокой игры и желала его смерти. Смазав ногой по ее задранному лицу, Бишоп закрыл глаза.
А железный прут уже стучал по перилам, за которые он держался всего в нескольких дюймах от него. Санитар сверлил Бишопа глазами и улыбался! Толпа внизу замешкалась у тела Линн, и Бишоп, прыгая через три ступеньки, неуклюже помчался вперед, замирая от страха при мысли, что животный ужас парализует его ноги. Не отпуская перил, он стремительно вписался в поворот. Толпа двинулась за ним, наступая на тело Линн. Бишоп влетел в коридор третьего этажа. Там было темно. Но не настолько, чтобы он не заметил облаченные в белое фигуры, приближающиеся к нему. Двери по обеим сторонам коридора открывались, и оттуда, как призраки, все выходили и выходили другие.
Он оказался в западне.
Если не считать дверь слева, которая до сих пор еще не открылась.
Он ворвался туда и захлопнул дверь за собой. Судорожно глотая воздух, налег на нее плечом и пошарил в темноте в поисках ключа. Ключа не было, как не было и задвижки.
За дверью собиралась толпа.
Ноги у него промокли.
Он попробовал отыскать выключатель, но не нашел. Что-то задело его по тыльной стороне ладони. Шнур. Свет. Он дернул. Облицованные белым кафелем стены ослепили. Он оказался в ванной комнате. Вот почему он не нашел замка: сумасшедшим не дозволялось запираться. Весь пол покрывали лужи, а глубокая ванна на ножках в форме птичьих лап была до краев наполнена. Гладкая поверхность воды производила самое мирное впечатление.
Вскоре Бишоп добрался до тихого тупичка, в котором располагался фэрфилдский «Дом отдыха», и проехал через ворота на широкий двор. Забыв снять очки, которые сразу покрылись мелкими каплями дождя, он захлопнул дверцу и взбежал на лестницу. Позвонив, сорвал очки и сунул их в нагрудный карман. По внешнему виду огромное здание из красного кирпича можно было принять и за частную школу, и за дом престарелых. И только высоко расположенная неброская вывеска заставляла ощутить мрачноватую атмосферу этого здания. Свет в большей части внутренних помещений был выключен, и от этого дом казался еще более зловещим.
Бишоп услышал, как щелкнул замок. Дверь слегка приоткрылась.
— Я Крис Бишоп. Доктор Краучли просил меня приехать. Дверь открылась шире, и он увидел невысокую полную женщину.
— Да, мы вас ждали, мистер Бишоп. Входите, пожалуйста.
Бишоп вошел в приемный покой и с тревогой обернулся к невысокой женщине, старательно запиравшей дверь:
— Моя жена?..
— Мы проведем вас прямо к ней, мистер Бишоп, — произнес кто-то у него за спиной, и он увидел в другом конце комнаты еще одну женщину, сидевшую за регистрационным столом. Она отвернулась от маленькой настольной лампы, слабого света которой было явно недостаточно, чтобы рассеять сгустившийся в комнате мрак. Женщина встала из-за стола и направилась к нему.
— Простите за слабое освещение, — сказала она, словно читая его мысли. — После восьми часов вечера мы тушим верхний свет. Считаем, что на наших пациентов это действует успокаивающе.
Она была выше, чем та женщина, которая его впустила, и Бишоп понял, что никогда их раньше тут не видел. Возможно, они были новенькими, высокая — наверняка, поскольку в Фэрфилде пациентами никого не называли — они были «постояльцами».
— Что произошло с Линн? — спросил он. — Доктор Краучли не захотел говорить об этом по телефону.
Женщины с довольным видом переглянулись.
— Полагаю, вы обнаружите явное улучшение, мистер Бишоп, — сказала высокая. — Следуйте за мной, пожалуйста.
Они подошли к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Низкорослая, засунув руки в карманы белого медицинского халата, пристроилась у Бишопа за спиной. Пока они поднимались, высокая непрерывно что-то говорила, но он почти не слушал, он думал о Линн. Коридор второго этажа тоже был освещен только одной слабой лампой, стоявшей на столике в дальнем его конце, и этот тусклый свет привел Бишопа в замешательство. Совершенно непонятно, почему после приемных часов они оставляют такое скудное освещение; оно действует не столько успокаивающе, сколько угнетающе. Одна дверь приоткрылась, когда они проходили мимо. В комнате за дверью была непроницаемая тьма, но низкорослая торопливо подошла и осторожно оттолкнула кого-то назад. Высокая любезно улыбнулась ему, как будто ничего не произошло.
Посещение психиатрической лечебницы всегда слегка нервировало Бишопа, что было вполне естественно; но в такой поздний час, в отсутствие обычной суеты посетителей и персонала, его охватило беспокойство иного рода. Во рту у него пересохло, и он не знал, чем вызвано это необычное напряжение — тревогой за Линн или жутью здешней атмосферы. Они миновали еще несколько дверей, и Бишоп невольно подумал о том, что скрывается за этими дверями, что происходит в душах этих несчастных.
— Вот мы и пришли. — Высокая остановилась возле комнаты, которую, как он знал, Линн делила еще с тремя пациентками. В Фэрфилде палаты были небольшими, и врачи не видели необходимости отделять своих подопечных друг от друга, хотя и считали, что количество пациентов должно быть сведено до минимума.
— Мы не потревожим остальных? — спросил Бишоп.
— Они крепко спят. Я проверяла как раз перед вашим приездом. Можете войти, ваша жена ждет вас.
— Доктор Краучли с ней?
— Он скоро подойдет. Он хочет, чтобы вы немного побыли наедине.
У Бишопа засияли глаза и напряжение спало.
— Она?..
Женщина в белом халате приложила палец к губам, мило улыбнулась и блеснула глазами, заметив его радостное предвкушение. Она открыла дверь и жестом пригласила его войти. Он тихо произнес: «Благодарю» — и вошел в комнату. Дверь за ним закрылась.
Маленький ночник на тумбочке слабо освещал кровать Линн в углу у окна. Она с закрытыми глазами полулежала на подушках — должно быть, задремала, пока его ждала. Уверенный, что вокруг все спят, Бишоп на цыпочках подошел к кровати Линн. Его глаза увлажнились, во рту по-прежнему было сухо.
— Линн, — нежно произнес он, присев на краешек кровати. — Линн, ты не спишь?
Он прикоснулся к ее руке, лежавшей поверх покрывала, и легонько потормошил. Линн медленно повернула голову, и он увидел на ее лице усмешку. Он оцепенел и насторожился.
— Линн!
Ее глаза были по-прежнему безумны. Безумие сквозило и в ее усмешке. Она начала приподниматься на постели, и Бишопу показалось, что другие тоже привстали на своих кроватях, окутанных сумраком. Кто-то захихикал.
Губы Линн влажно блеснули, и, откинув покрывало, она потянулась к нему. Он едва удержался, чтобы не отпрянуть.
— Не вставай, Линн.
Она улыбнулась.
Из-под покрывала выскользнула ее нога. Ее рука легла на плечо Бишопа.
— Линн! — хрипло выкрикнул он, когда она взмахнула рукой и вцепилась ему в лицо.
Она расхохоталась, и это оказалась вовсе не Линн; те же черты — тот же рот, те же глаза, нос, — но они были искажены уродливой гримасой. За ее исступленными глазами скрывался кто-то другой... что-то другое.
Схватив ее за руки, Бишоп отстранился, и она неистово забилась всем телом. Вопя и смеясь, она начала пинаться ногами и, как бешеная собака, щелкать зубами. Ошеломленный ее силой и напуганный ее состоянием, Бишоп толкнул ее на кровать. Идиоты! Зачем они его вызвали? Или она просто одурачила их, заставила поверить, что идет на поправку? Или все пошло прахом только потому, что Линн увидела его?
Она лежала на спине, мотая головой из стороны в сторону; тонкая ночная рубашка задралась выше колен. Зашипев, как змея, она плюнула, и по его лицу размазалась пена.
Он чувствовал, что из темных углов на него надвигаются какие-то тени, но не решался отпустить запястья жены, опасаясь ее острых хищных ногтей.
Внезапно кто-то схватил Бишопа сзади за волосы, и его голова запрокинулась. Он попытался вывернуться, но рука держала его железной хваткой, в то время как другая обвилась вокруг его шеи. Бишопу пришлось отпустить Линн и вцепиться в руку, сжимавшую его горло. Линн тут же вскочила с кровати, еще раз плюнула ему в лицо и полезла на него, размахивая руками. Они кучей повалились на пол, и женщина у него за спиной отпустила шею, но продолжала крепко держать за волосы у самых корней. Он поморгал, чтобы привыкнуть к полумраку, и перекувырнулся, увлекая Линн за собой.
Ему удалось высвободить одну ногу и стукнуть Линн. Она страшно закричала, но Бишоп понимал, что другого выхода нет. Она откатилась, и Бишоп повернулся к женщине, схватившей его за волосы. Безжалостная пощечина оглушила ее, и она завизжала. Даже в темноте он заметил, что это была старуха с седыми всклокоченными кудряшками.
Кто-то ударил его босой ногой по лицу. Две женщины в ночных рубашках стояли над ним, скривив лица от ненависти. Они наступали, пиная его ногами и испуская победные вопли. Кто-то упал сверху и вонзил зубы ему в шею. Несмотря на хаос, похожий на кошмарный сон, он понял, что это Линн. Он разжал ее челюсти, но кожа была уже прокушена, и под воротник рубашки хлынула кровь. Он схватил ногу, толкавшую его в грудь, и сильно крутанул. Стоявшая над ним женщина упала навзничь. Он привстал на одно колено и рывком поднялся на ноги, не отпуская Линн, но был встречен градом ударов в лицо. Он ответил тем же, послав женщину обратно во тьму сильным ударом в лоб. Линн он крепко прижимал себе, блокируя ее руки. К нему медленно, как призрак, подкрадывалась седая старуха. Она держала на вытянутых руках что-то, похожее на скатанную простыню, которой, как он понял, собиралась его задушить. Он чуть не упал от облегчения, когда дверь за ее спиной приоткрылась, и тусклый свет из коридора резче обозначил тени в комнате.
В дверном проеме показались силуэты двух женщин, которые привели его сюда, — высокой и низкорослой.
— Слава Богу, — сказал Бишоп. Стоны, хихиканье, вопли и даже судорожные извивы Линн внезапно прекратились. Старуха, тащившая скрученную простыню, замерла и оглянулась.
Высокая вошла в комнату, за ней вторая. Широко распахнув дверь, они стали у стены, и Бишоп услышал, как высокая сказала:
— Проучите его.
Они повалили в комнату — одержимые, размахивающие руками существа из преисподней: женщины в бесформенных блеклых платьях, служивших ночными рубашками, мужчины в таком же одеянии. Бишоп попятился, почти поверив, что это сон.
Линн высвободилась, и ему на плечи набросили скрученную простыню. На него навалилась груда тел. Они вопили, раздирали на нем одежду, их безумные серые лица возникали перед ним и снова исчезали, когда другие отбрасывали их в сторону, чтобы посмотреть на свою жертву. Оглохший от их воплей, Бишоп отбивался вслепую, то попадая кулаками во что-то мягкое, то натыкаясь на кости. Упавших немедленно сменяли другие, и он начал слабеть, цепляясь за их рубахи, чтобы не упасть. Кто-то ударил его коленом в лицо, но он не сразу почувствовал жгучую боль, несколько мгновений оставаясь в шоке. Он опустился на колени и тут же получил увесистую пощечину, от которой его голова резко качнулась назад. Распростершись на полу, он почувствовал, что простыня вокруг его шеи затягивается. Его поверженное тело топтали чьи-то ноги.
С помощью скрученной простыни его подтащили к двери.
Высокая посмотрела на него сверху вниз, и в скудном свете, проникающем из коридора, он увидел на ее лице неизменную приятную улыбку. Бишоп, прижавшись к полу спиной, уставился на нее и ее низкорослую сообщницу, наслаждавшихся его страхом. Высокая подняла руку, и шум на мгновение утих, только отдельные вздохи, стоны и смешки еще слышались во тьме.
— Слишком поздно, мистер Бишоп, — сказала она. — Это уже началось.
И они снова набросились на него и потащили в коридор. Ему показалось, что в общем гомоне слышен смех Линн.
Ему удалось опереться на ноги и выпрямиться, зарывшись каблуками в жесткий ковер и отбиваясь от толпы. Куда бы они его ни волокли, он не желал там оказаться. Но тут увидел перед собой нечто такое, что заставило его громко застонать.
Из комнат по обеим сторонам длинного коридора выбрасывали трупы работников психиатрической лечебницы. Их медицинская форма настолько пропиталась кровью, что белого цвета почти не было видно. Он понял, что этих людей не просто убили; трупы их страшно изуродовали. Неизвестно, были они уже мертвы, когда... Бишоп прогнал эту мысль.
Его обуяла ярость. Он не знал, что с ними со всеми произошло и отчего люди с больной психикой решились на столь вопиющее злодейство, но он возненавидел их. События последних недель свидетельствовали о том, что они не отвечали за свои поступки — их слабые души подчинялись чьему-то более страшному безумию. Именно это безумие возненавидел Бишоп, но все они являлись его носителями, все были орудием его преступлений и предоставили себя в его распоряжение. Они перестали быть людьми.
Сморщив лицо в злобной усмешке, низкорослая сделала шаг наперерез, как бы желая поддразнить Бишопа. Удар ногой пришелся ей чуть ниже жирного живота, и едва она пригнулась, Бишоп заехал коленом ей по лицу, так что она поперхнулась собственным криком.
Те, кто держал его за руки, на мгновение остолбенели, и их безумие сковал страх. Бишоп вырвал одну руку и развернулся, чтобы ударить сумасшедшего, который держал другую. Раздробив ему нос кулаком, он испытал мимолетное удовлетворение. Петля на шее стала свободнее, и он быстро сбросил ее через голову, отпрыгнув при этом от толпы, вывалившей в коридор, потом швырнул человека с разбитым носом в толпу, и вопли вспыхнули с новой силой. К нему потянулись руки, стремясь затащить к себе в самую гущу.
Бишоп пятился, шлепая их по рукам, как непослушных детей, лезущих за конфетами. И чуть не наступил на распростертые ноги мертвого санитара. Перескочив через них, он развернулся и бросился к лестнице. Лицо мертвеца, у которого вместо глаз зияли кровавые провалы, окончательно лишило его присутствия духа. Пациенты гнались за ним, спотыкаясь о трупы тех, кого они уже умертвили, и хихикали при этом.
Бишоп добежал до лестницы и припал к перилам. Двое, облаченные в белые крахмальные брюки и куртки — униформу Фэрфилда, — поднимались по ступенькам, но в полумраке их лиц не было видно. Один держал железный прут и барабанил им по стойкам перил. Когда лица оказались на свету, Бишоп увидел в их глазах такое же безумное ликование, как у одержимых за его спиной. Пошатываясь, он стал подниматься на третий этаж.
Но чья-то рука тут же вцепилась ему в лодыжку и потащила назад. Чтобы не поддаться, Бишоп схватился за перила. Обернувшись, он увидел Линн — тупо хихикающую и, очевидно, окончательно выжившую из ума. Линн, которую он больше не узнавал, которая получала удовольствие от этой жестокой игры и желала его смерти. Смазав ногой по ее задранному лицу, Бишоп закрыл глаза.
А железный прут уже стучал по перилам, за которые он держался всего в нескольких дюймах от него. Санитар сверлил Бишопа глазами и улыбался! Толпа внизу замешкалась у тела Линн, и Бишоп, прыгая через три ступеньки, неуклюже помчался вперед, замирая от страха при мысли, что животный ужас парализует его ноги. Не отпуская перил, он стремительно вписался в поворот. Толпа двинулась за ним, наступая на тело Линн. Бишоп влетел в коридор третьего этажа. Там было темно. Но не настолько, чтобы он не заметил облаченные в белое фигуры, приближающиеся к нему. Двери по обеим сторонам коридора открывались, и оттуда, как призраки, все выходили и выходили другие.
Он оказался в западне.
Если не считать дверь слева, которая до сих пор еще не открылась.
Он ворвался туда и захлопнул дверь за собой. Судорожно глотая воздух, налег на нее плечом и пошарил в темноте в поисках ключа. Ключа не было, как не было и задвижки.
За дверью собиралась толпа.
Ноги у него промокли.
Он попробовал отыскать выключатель, но не нашел. Что-то задело его по тыльной стороне ладони. Шнур. Свет. Он дернул. Облицованные белым кафелем стены ослепили. Он оказался в ванной комнате. Вот почему он не нашел замка: сумасшедшим не дозволялось запираться. Весь пол покрывали лужи, а глубокая ванна на ножках в форме птичьих лап была до краев наполнена. Гладкая поверхность воды производила самое мирное впечатление.