Страница:
Слегка опасаясь, как бы охранник не выстрелил, я ещё поддала газа и исчезла с их глаз за поворотом леса. Прорвалась я за шлагбаум исключительно благодаря их растерянности.
Запретная территория оказалась красивейшим местом, и мы решили раскинуть бивак на природе. Возможно, решение возникло при виде строящегося дома, неожиданно возникшего на полном безлюдье. Гостиница, мотель, дом отдыха, дом приезжих — неизвестно, что тут затевалось, но выглядело ослепительно. Я остановилась, замерла, потом подъехала ближе.
На огромном цветущем лугу, оттенённое чёрной стеной леса, красовалось золотистое строение из блестевших на солнце брёвен. Двухэтажное, с крутой крышей и широким навесом, под которым стояли столы из огромных пней. Дом ещё не был отделан. Пахло живицей, внизу, позади здания, журчал ручей. Сущий рай, хотелось остаться и подождать, когда откроется эта гостиница. Уехала я с сожалением, согласившись на ночлег в лесу.
Никаких запретных знаков не было. Мы без труда выбрали живописное местечко, не обращая внимания на пустяки — под вечер погода испортилась и начал моросить дождик. Марек вытащил палатку, а я разложила костёр.
Разжигать костёр я умела с одной спички даже из сырых дров, здесь же, на лесной поляне, лежали целые штабеля идеально сухой древесины, а вокруг валялась щепа, сухая, что твой порох. Небольшой дождичек не успел замочить щепки, сучья и прочее, но костёр и через час не пожелал разгораться. Марек рассердился.
— Костёр не можешь разжечь?! И дождя-то нету, просто чуть сыровато!
Злой, раздосадованный, он принялся разжигать костёр с таким же успехом. Нас задело за живое: черт возьми, почему сухое дерево не разгорается? Наконец удалось разжечь огромный костёр из свежих и сырых сосновых веток, после чего мы занялись экспериментами с невозгорающейся сухой щепой. Не только крупная щепа не желала гореть — несколько сухих щепок гасили взметнувшееся на три метра ввысь пламя; огонь поник так, что пришлось спешно его спасать. Марек сосредоточился, походил вокруг, посмотрел, пощупал и уразумел причину.
В этих местах явно проложен нефтепровод. Взамен стереотипных плакатов с призывами беречь лес от огня, все дерево, все эти штабеля спиленных стволов явно пропитаны огнеупорным составом, способным погасить пожар в Риме. Ничего подобного я нигде и никогда не видела, эффект раз в пять сильнее пены из огнетушителя! Состав бесценный, выдумка гениальная, и такое изобретение русские скрывали от мира! Вместо того чтобы зарабатывать на нем огромные деньги. Все-таки у них явно с головой не в порядке.
Сдаётся, на следующий день мы проезжали посёлок — большую деревню или крошечный городишко. Чистый, прибранный, красивые домики в садах, цветут жёлтые георгины. Сады большие, почти огородные участки. Асфальт гладкий, без выбоин, в атмосфере городка приятный покой. Я ехала не спеша, утопая в блаженстве. И вдруг увидела нечто, напоминающее битву под Грюнвальдом.
Около деревянного, выкрашенного зеленой краской барака дикая орда людей неистовствовала, чтобы силой прорваться внутрь. Я, естественно, заинтересовалась, поскольку ещё в Киеве видела очередь плотностью в четыре человека и длиной в три этажа универмага (как только там никого не придушили?). Народ давился за немецкими домашними тапочками. Мне вдруг пришло в голову: а не раздают ли в зеленом бараке бриллианты с гусиное яйцо? Я вылезла из машины и отправилась на разведку, осторожно обходя стороной разъярённую толпу.
Продавали всего лишь обычные, не очень спелые, помидоры. Это в августе-то месяце…
Вскоре мы добрались до Днестра, впрочем, как я уже сказала, на очерёдности событий не настаиваю. Снова безлюдье, прекрасные пейзажи. Мы подъехали к деревянному мосту, не ремонтировавшемуся с довоенных лет; я не решилась переезжать на другую сторону, отправились искать объездной путь. Река нас привела в восторг — прозрачная как стекло, рыбы мелькали огромные, как акулы. Клянусь, не вру и не была пьяна. Мы чуть не задохнулись от вожделения — свежей рыбы за все лето не едали. Я опять остановилась, к берегу на лодке как раз подплыл какой-то дядька. Мы к нему.
— Скажите, нельзя ли тут купить рыбы?! Мужичонка задумчиво посмотрел на часы.
— Теперь нет, — посочувствовал он. — Столовая только до шести открыта.
— Какая столовая, когда в реке рыбы полно! Ловит же её кто-нибудь?
Дядька чуть ли не возмутился.
— Да кто её станет ловить и на кой черт, раз в столовую привозят…
У нас челюсть отвисла. При ближайшей возможности я поинтересовалась у Елены, не помню, по телефону или лично:
— Елена, есть ли у вас запрещение на ловлю рыбы в Днестре?
— Да что ты, — засмеялась Елена. — Лови, сколь ко хочешь, даже разрешения не надо!
— А запрет на выращивание помидоров в своих огородах?
— Да нет же, с чего ты взяла? Я застонала.
— Зачем же они, Боже милостивый, толкаются в очереди, вместо того чтобы выращивать у себя? Ого роды и сады у них — загляденье! Рыба в Днестре сама на крючок просится!..
— Видишь ли, — объяснила Елена, — ловить рыбу или выращивать помидоры — работать надо. А в очереди человек отдыхает.
Господи Боже!.. В этом сражении под Рацлавицами [10] — человек отдыхает!!!
Мы путешествовали через Молдавию и Украину, где самые урожайные земли в Европе. А люди с огородами и садами ждали, когда им привезут готовенькие фрукты и овощи…
Миновав загадочный шлагбаум, я избежала контактов с милицией на целых три дня. Меня могли остановить, «фольксваген» бросался в глаза и порой даже вызывал сенсацию, но все милиционеры при виде меня поворачивались тылом и старательно смотрели в другую сторону. Совершенно очевидно, никто не представлял, что с таким финтом делать, и каждый надеялся — я уеду, и пусть голову ломает кто-нибудь другой. Мы беспрепятственно добрались до Ужгорода, где единственная улица, ведущая к границе, само собой разумеется, была снабжена ненавистным знаком — «одностороннее движение в противоположную сторону».
У меня в глазах потемнело, но Марек реагировал как надо.
— А тебе что? Поезжай!
Из всех запретов труднее всего нарушать дорожные правила. Я не привыкла пренебрегать ими и в запретном направлении обычно ехала осторожно и неуверенно. На этот раз пена у меня на губах запузырилась от злости, я проорала два кое-каких слова и помчалась — искры из-под колёс посыпались.
И правильно. Зачем стоял знак — никто ведать не ведал и с объяснениями не спешил.
Мой «фольксваген» оказался единственной машиной на пограничном пункте. Таможенница пыталась проявить суровость, но сперва её сразил Марек, презентовав дрель, которую сам получил в подарок и которая у него сразу же сломалась, а потом я подсунула «Леся», дабы объяснить, почему еду через Чехословакию. Она открыла книгу, увидела картинки, захохотала, махнула рукой остальному персоналу. Все углубились в чтение, на сём и закончился таможенный досмотр. Я решила отныне возить «Леся» через все границы.
В Советском Союзе мы пользовались относительной свободой, какая не всякому здесь дана, позволяли себе разные прихоти, и все-таки, как только открывались перед нами очередные шлагбаумы, я невольно повторяла:
— Мы вырвались из коммунистического ада…
Это чувство запрета на все витает в воздухе. Ничего тут не поделаешь.
Чешский таможенник по другую сторону границы не затруднил себя даже проверкой наших документов. С весёлой улыбкой прогнал нас без остановки, махнув рукой.
При желании можно бы написать про Советский Союз огромный роман. Ладно, чтобы закрыть тему, расскажу ещё о мехах.
Эту историю мне поведала Елена.
Охотники в тайге и тундре занимаются своим промыслом с незапамятных времён, из поколения в поколение, от деда-прадеда. Охотятся, выделывают шкуры и продают их. Процедура продажи установлена раз и навсегда — начинают с товара похуже, кончают самыми красивыми и дорогими мехами.
Когда-то эта процедура осуществлялась в факториях, после революции переименованных в пункты скупки мехов, но для охотников они по-прежнему остались факториями. Являлся таёжник со своими трофеями и сперва доставал линялую белку; ладно, пятый сорт — платили гроши. Таёжник вынимал кое-что получше. Выше сорт — выше цена. Постепенно он доходил до прекрасной чернобурой лисы. Первый сорт, самая высокая цена. Взяв деньги, охотник извлекал лису небывалой красоты, и оказывалось — она тоже идёт первым сортом, а стало быть, по той же цене. Тогда хозяин торжественно демонстрировал очередной мех — умопомраченье, а не лиса, у английской королевы такой нет! И этот мех стоит не дороже? На нет и суда нет — пойдём в другой пункт скупки; там все повторялось, в третьем — тоже. Охотнику ясно, скупщики сговорились, тогда какой смысл продавать мех. Лучше уж оставить лису себе, шапку из неё сшить. А шапку ведь и потерять можно…
На небольшом северном участке бывший Советский Союз граничил с Норвегией. Там якобы есть тропа для северных оленей, охотникам известная лучше, чем животным. Этим путём самые красивые меха уходили в Европу. В конце концов поднялась всеобщая тревога, начались дискуссии в печати, посыпались многочисленные предложения — установить более гибкие цены, сделать сорт «экстра», «супер» и так далее, соответственно оплачивая редкостные меха. После долгих размышлений власти отказались: гибкость, не дай Бог, приведёт к злоупотреблениям, обману и жульничеству, вдруг кто-нибудь разбогатеет? Жулик или охотник — один черт. Все осталось по старинке, и по-прежнему самые роскошные меха нелегально уходили из страны.
Эта фантастическая история — по-моему, весьма поучительная иллюстрация абсурдности государственного строя…
И ещё об одном — не могу же я от этих русских так уж с ходу отцепиться. Не обсуждаю такой пустяк, как визит в Варшаву председателя украинского Союза писателей, который привёз своему приятелю-журналисту коньяк, элегантно завёрнутый в «Известия»: только хам вручает подарок без упаковки, культурный человек заворачивает в газету. После магазинных упаковок меня ничем уже не удивишь. Но вот приехал к нам русский журналист, знакомый Ани и её мужа, повидавший мир, приехал из Европы после путешествия по США. Польским языком владел блестяще. Пригласили они его в кабаре. Он все понимал, схватывал тончайшие аллюзии, развлекался вовсю и оценил смелость программы.
— У нас такое невозможно, — признался искренне журналист, задумался и добавил: — А знаете… Меня тем более удивляет одно обстоятельство. Ведь у вас люди мало читают…
— Как это мало читают? — не поняли Аня и её муж.
— Ну, книги не читают.
— У нас не читают книг?.. Откуда ты взял?!
— Ходил я по книжным магазинам и собственными глазами видел, — ответил русский с упрёком и лёгким возмущением. — На полках полно книг, а в магазине восемь — десять человек, почти пусто. У нас, когда должны привезти книги, очередь за три дня до этого выстраивается!
Может, я умственно отсталая, но пропаганды, столь оглушающей, понять не в силах. Аня и её муж слов не нашли в ответ — растерялись. А казалось, тип интеллигентный, успел познакомиться с нормальным миром…
Наши рассказы о Советском Союзе были столь красочны, что Ежи тоже захотелось съездить. Для оформления визы он отправился в русское посольство. Увы, выбрал неподходящее время суток — после десяти вечера, ему никто не открывал, он долго стучал и оторвал дверной молоток.
— Господи Боже, ребёнок, ты что, пьяный был? — спросила я на следующий день, отобрав у него трофей.
— А ты думала, я туда трезвый отправлюсь? — удивился ребёнок.
Дверной молоток и сейчас у меня хранится… на память…
Теперешнее телефонное светопреставление я испытала на собственной шкуре. Прежде работала у нас система Эриксона, а пан Герек решил осчастливить общество переходом на новое устройство по французской лицензии. Мой свёкор, можно сказать, до последнего дыхания протестовал против такого решения, и справедливо. Но он вышел на пенсию и уже не мог деятельно сопротивляться. Так совпало, что сын именно по этой «французской лицензии» делал дипломную работу, а я собственноручно перепечатывала её на машинке.
Ребёнок, будучи не глупее деда, уже тогда сообщил:
— Мать, если это введут, с телефоном можно распрощаться. Глупость несусветная, такой бардак начнётся, трудно вообразить.
Слова оказались пророческими. Новую систему ввели, нужна она нам была, как козе валторна.
Но да умопомешательства я дошла не из-за нового типа связи, а из-за чёртовой работы ребёнка, которую надлежало перепечатать без единой опечатки. Ужас, а не работа! О корректировочной ленте тогда ещё не слышали, а если и слышали, мне такое чудо было недоступно. В поте лица перепечатывала я некоторые страницы по четыре раза, рыча и источая яд. Добил же меня прилагаемый список литературы, в котором по непонятным причинам я неизбежно делала опечатки. Ребёнок, сидючи рядом, выл голодным волком. Торжественно заверяю — минуты я пережила нелёгкие.
С ранней весны следующего года я застряла на косе и опять просидела бы там Бог знает сколько времени, ибо Марек, как всегда, не спешил, если бы перед первым мая до нас не дошла открытка отчаянного содержания: старший сын через месяц собирался жениться и сразу после того уезжал в Алжир на два года. Я вернулась совсем переполошённая.
Принимая во внимание, что несколько позже произошли события метафизической природы, вернусь назад, к их истокам. Незадолго до переполоха выдался мороз, каких давно не упомнить. Встретила я похолодание самым наиглупейшим образом. Оставляя машину на стоянке, я подумала: не мешало бы прокладки смазать глицерином — на улице сыро, и ударь морозы, все прокладки полетят. Глицерин дома, бегать вверх-вниз не хотелось, возьму-ка я его завтра с собой, когда стану спускаться вниз. А назавтра температура упала до семнадцати градусов мороза, и моя машина переждала холода на стоянке в виде глыбы льда.
Ежи отправился куда-то встречать Новый год, а первого января в полдень позвонил Роберт: у брата воспаление лёгких, лежит у моей матери. Я позвонила в «Скорую» — работали всего две машины. В данный момент их раскапывали из-под снега солдаты. Тогда я позвонила сестре моего бывшего мужа Ядвиге.
Ядвига — единственный врач, пользовавшийся доверием всей семьи. Но даже не будь этого доверия, о другом враче думать не приходилось. Положение с такси по-прежнему оставалось на средневековом уровне. Ядвига с Садыбы пешком добралась в свою больницу на дежурство, пообещав таким же способом явиться на Аллею Независимости. Я договорилась с ней о сроке и помчалась к матери.
Ежи трясла лихорадка, температура под сорок. Возле него сидела расстроенная Ивона, и никто не знал, что делать. В довершение бед дом с фасада закрыли, остался только проход через двор. То есть чтобы попасть к нам, следовало обежать вокруг два квартала. Ядвига вполне могла заплутать. Вдруг не найдёт? Поэтому я следила за часами прилежней, нежели за сыном, и чтобы её встретить, спустилась вовремя. Встретила, мы пробирались дворами, продолжалось это несколько минут, а когда вошли в квартиру, Люцина с матерью меняли у Ежи совершенно мокрую постель.
Он начал потеть, едва я переступила порог дома, то есть в момент приближения Ядвиги. Температура резко упала. Однажды уже такое бывало: разговор с Ядвигой по телефону вылечил меня от расстройства желудка без всяких медикаментов. Теперь мои предположения подтвердились: от моей бывшей золовки явно исходили целительные флюиды, воздействуя даже на расстоянии. Ежи она, во всяком случае, вылечила, не успев к нему прикоснуться. К тому же определила: никакого воспаления лёгких, просто сильная простуда.
Через полгода состоялись в один день две свадьбы — гражданская и церковная — и громогласное застолье. Сняли ресторан на Висле. Шум музыки и голосов легко перенесли только двое — бабушка новобрачной и дедушка молодого мужа, оба глухие. Единственное утешение — Ивона. Без преувеличения, она была самой красивой новобрачной из виденных мною в жизни.
Вскоре мой сын уехал в Алжир на маленьком «фиате» вместе с приятелем, тоже взрослым молодым человеком. Как досталось им в этом путешествии, они запомнили на всю жизнь.
В Альпах они решили сократить путь, из-за чего ехали на шесть часов дольше; где-то на бивачной площадке вбили колышки и поставили палатку; в Марселе выяснилось: мест на пароме нет. Летом места не резервировались заранее. В кассе оставались билеты на следующий паром, отходящий четырнадцатого, а им одиннадцатого необходимо быть в Алжире… Попытались они прорваться в качестве дополнительных пассажиров, из резерва. Разумеется, право первой очереди имели пассажиры с билетами на четырнадцатое. Вернулись в кассу за билетами, которые на четырнадцатое тоже кончились, остались только на семнадцатое. Наконец отбыли арабским паромом не в Алжир, а в Биджаи, это на двести километров восточнее. На Средиземном море разыгрался шторм, они и не слыхали — всю ночь проспали беспробудным сном в багажном отделении. Но оно и к лучшему. Из багажного отделения молодые люди появились только на следующий день незадолго до прибытия. Сын меня уверял, что такого, изысканно выражаясь, заблеванного места, как этот паром, он в жизни не видывал. Добрались они до Алжира с последними грошами в кармане и на последних каплях бензина.
Уехал сын в сентябре, а в декабре у меня раздался телефонный звонок.
— Мама, молчи, только слушай, нет денег на телефон. У меня две недели инфекционная желтуха. Прилетаю завтра, сделай что надо.
Сообщение подействовало в высшей степени стимулирующе. Я договорилась в инфекционной больнице — зарезервировали койку. Заявила семейству — в аэропорт никого не беру, достала из шкафа дублёнку — Ежи прилетит в летнем костюме, его осенняя куртка как раз путешествует в Алжир и находится где-то на полпути, а у нас четырнадцать градусов мороза. В больших количествах закупила риванол. Невестке запретила и думать о поездке в аэропорт — она была беременна и собиралась рожать под Новый год, контакт с желтухой ей явно противопоказан. Её отец, человек обстоятельный, намертво блокировал справочное бюро «Лёта» и постоянно сообщал последние сводки с поля боя.
Люцина заупрямилась — она тоже желает встретить Ежи в аэропорте.
— Валяй, встречай, только собственными силами и под собственную ответственность, — безжалостно отрезала я.
— Наплевать мне на тебя, сама могу и поехать, и вернуться.
Пусть! Пусть едет и возвращается, но без меня. Меня беспокоил Ежи, беспокоила невестка. На остальное семейство беспокойства просто не хватало.
На следующий день я уверовала в телепатию. Навеки и неколебимо.
Мы сидели дома втроём, Ивона, Марек и я. Самолёт должен был прилететь в шестнадцать часов. Ивона после нашего отъезда в аэропорт собиралась вернуться домой в такси. Ехать в аэропорт она не могла, но хотела побыть с нами до последней минуты. Богдан, её отец, позвонил с известием — самолёт запаздывает, будет в семнадцать тридцать. Сообщили в справочной три минуты назад. Марек вознамерился куда-то выйти и вернуться. Из-за опоздания самолёта времени ещё много — на часах около трех. Мы с Ивоной сидели за столом.
Ни с того, ни с сего Марек вдруг впал в самую настоящую истерику. Обычно он даже скандалил спокойно, а тут пришёл в бешенство.
— Сейчас же звони в справочную! — заорал он. — Мало ли что Богдану сказали! Сидят две фифы у телефона, и трубку им, видишь ли, поднять лень!!!
Я с удивлением подумала: не спятил ли он? Не спорить же с безумцем; пожав плечами, я позвонила.
— Ах, извините, — сообщила диспетчер в аэропорте, — прошла ошибочная информация. Самолёт прибудет вовремя, в шестнадцать часов.
Марека вымело. Через несколько минут он вернулся, и мы вылетели из дому все вместе. Ивону я бросила на произвол судьбы — авось в Варшаве не заблудится. Села я за руль, выехала со стоянки.
— А теперь не пикни, — велела я Мареку. — Ни слова!
Перед самой Пулавской он разинул было рот.
— Молчать!!! — рявкнула я не своим голосом. Он послушно заткнулся. Я мчалась как на пожар.
Шла на обгон в третий ряд, пересекала сплошную осевую, пролетала на красный свет, словно ошалела. Часы на приборной доске исправные, показывали всего пятнадцать тридцать пять. Я прекрасно ориентировалась во времени: чуть-чуть поспешить — и от дома до аэропорта семь с половиной минут, самолёт садится почти через полчаса, потом проверка документов минут пятнадцать. Короче, времени до черта и больше. Удивляясь, к чему такая спешка, я все-таки мчалась дальше.
Люцина жила близ аэропорта — десять минут пешком. Она вышла из дому в половине четвёртого и вдруг поймала себя на том, что бежит, высунув язык, в расстёгнутой шубе, потная и запыхавшаяся. Времени ещё много, подумала она на бегу, но темп не замедлила — что-то заставляло её мчаться без передышки.
Люцина ворвалась в зал прибытия и за стеклом увидела Ежи в летнем костюмчике. Он расхаживал взад-вперёд. «Если, к чертям собачьим, они сейчас не приедут, надену на него свою шубу», — решила она. Как раз тут подоспела и я.
Самолёт прилетел на сорок минут раньше, сейчас объясню почему, только закончу с Ежи. Парень не только пожелтел, но и загорел, поэтому желтизна не бросалась в глаза, к тому же зал освещался довольно слабо. У Ежи ещё хватило сил сделать приятное выражение лица таможеннику, после чего он вышел, и багаж уже не поставил на пол, а уронил.
Он находился в пути тридцать шесть часов по причинам удивительным. Наши самолёты летали в Алжир и обратно разными трассами. Этот летал по маршруту Варшава — Будапешт — Тунис — Алжир — Варшава. В Варшаве стартовал по расписанию, затем почему-то полетел через Рим. В Риме была забастовка, и самолёт задержали более чем на шесть часов. Самолёт все-таки прибыл в Алжир, высадил часть пассажиров, забрал других (в том числе и моего сына) и направился в Тунис. Там экипаж отказался дальше работать без отдыха — в воздухе находились более шестнадцати часов, — а посему все переночевали в какой-то гостинице за счёт фирмы. Затем самолёт вылетел из Туниса и, миновав Будапешт, приземлился в Варшаве.
Отсюда свистопляска со сроком прибытия, никто не был уверен, состоится ли посадка в Будапеште — планы менялись непосредственно в полёте. Экипажу этого путешествия хватило по уши, моему сыну тем более. Добавочно он пересёк ещё пол-Алжира, выехав из Орана. Больше всех, конечно, повезло пассажирам, летевшим в Будапешт. Совершив красивый вояж через Северную Африку, они вернулись в исходный пункт.
Телепатический приступ обуял нас всех, ибо ничем иным не объяснишь, казалось бы, бессмысленную спешку. Ежи, естественно, был в курсе, что они прилетят раньше, однако не увидев никого из семейства, впал в вялое отчаяние. На активное отчаяние у него просто не хватило сил.
Я везла сына через город, сперва домой (причём он упирался), а потом в больницу, и была свято убеждена — он бредит.
— Как тут красиво, — твердил он расслабленным, восхищённым голосом, глядя на разъезженную, в грязном снегу, Варшаву. — Какой порядок… Чистота…
Мозга за мозгу заехала, не иначе. Лишь значительно позже я поняла — сын вовсе не бредил…
Ну а в дальнейшем я пережила минуты исключительно весёлые. Инфекционная желтуха, в конце концов, ничего особенного. Роды сами по себе сущая ерунда. Но инфекционная желтуха и роды вместе — такое сочетание можно пожелать разве что своему смертельному врагу.
Каролина родилась перед самым Новым годом, отчего мой сын выздоровел в мгновение ока и радикально. Вскоре он вернулся в Алжир, а Ивона с ребёнком присоединились к нему через восемь месяцев.
Выдумал его мой отец. Вскоре после развода, когда мой муж ещё навещал своих детей, отец однажды спросил:
— А костельный сегодня придёт? Семейство воззрилось на него с удивлением.
— Какой костельный?
— Ну, мой костельный зять, — пояснил отец не доброжелательно. — Развёлся с моей дочерью, а ведь костельный-то брак не расторгнут. Значит, остался костельным зятем.
По той же причине и у меня Анка осталась костельной невесткой. Немного позже она вышла замуж за Мацека, которого я, своим чередом, признала костельным зятем, а их ребёнка, Агату, моей костельной внучкой.
Роберт оставил бывшей жене квартиру и переехал на Грохов. Об этом, собственно, я не собиралась говорить — чепуха, не заслуживающая упоминания — но вижу, не получится. Все между собой связано.
Запретная территория оказалась красивейшим местом, и мы решили раскинуть бивак на природе. Возможно, решение возникло при виде строящегося дома, неожиданно возникшего на полном безлюдье. Гостиница, мотель, дом отдыха, дом приезжих — неизвестно, что тут затевалось, но выглядело ослепительно. Я остановилась, замерла, потом подъехала ближе.
На огромном цветущем лугу, оттенённое чёрной стеной леса, красовалось золотистое строение из блестевших на солнце брёвен. Двухэтажное, с крутой крышей и широким навесом, под которым стояли столы из огромных пней. Дом ещё не был отделан. Пахло живицей, внизу, позади здания, журчал ручей. Сущий рай, хотелось остаться и подождать, когда откроется эта гостиница. Уехала я с сожалением, согласившись на ночлег в лесу.
Никаких запретных знаков не было. Мы без труда выбрали живописное местечко, не обращая внимания на пустяки — под вечер погода испортилась и начал моросить дождик. Марек вытащил палатку, а я разложила костёр.
Разжигать костёр я умела с одной спички даже из сырых дров, здесь же, на лесной поляне, лежали целые штабеля идеально сухой древесины, а вокруг валялась щепа, сухая, что твой порох. Небольшой дождичек не успел замочить щепки, сучья и прочее, но костёр и через час не пожелал разгораться. Марек рассердился.
— Костёр не можешь разжечь?! И дождя-то нету, просто чуть сыровато!
Злой, раздосадованный, он принялся разжигать костёр с таким же успехом. Нас задело за живое: черт возьми, почему сухое дерево не разгорается? Наконец удалось разжечь огромный костёр из свежих и сырых сосновых веток, после чего мы занялись экспериментами с невозгорающейся сухой щепой. Не только крупная щепа не желала гореть — несколько сухих щепок гасили взметнувшееся на три метра ввысь пламя; огонь поник так, что пришлось спешно его спасать. Марек сосредоточился, походил вокруг, посмотрел, пощупал и уразумел причину.
В этих местах явно проложен нефтепровод. Взамен стереотипных плакатов с призывами беречь лес от огня, все дерево, все эти штабеля спиленных стволов явно пропитаны огнеупорным составом, способным погасить пожар в Риме. Ничего подобного я нигде и никогда не видела, эффект раз в пять сильнее пены из огнетушителя! Состав бесценный, выдумка гениальная, и такое изобретение русские скрывали от мира! Вместо того чтобы зарабатывать на нем огромные деньги. Все-таки у них явно с головой не в порядке.
Сдаётся, на следующий день мы проезжали посёлок — большую деревню или крошечный городишко. Чистый, прибранный, красивые домики в садах, цветут жёлтые георгины. Сады большие, почти огородные участки. Асфальт гладкий, без выбоин, в атмосфере городка приятный покой. Я ехала не спеша, утопая в блаженстве. И вдруг увидела нечто, напоминающее битву под Грюнвальдом.
Около деревянного, выкрашенного зеленой краской барака дикая орда людей неистовствовала, чтобы силой прорваться внутрь. Я, естественно, заинтересовалась, поскольку ещё в Киеве видела очередь плотностью в четыре человека и длиной в три этажа универмага (как только там никого не придушили?). Народ давился за немецкими домашними тапочками. Мне вдруг пришло в голову: а не раздают ли в зеленом бараке бриллианты с гусиное яйцо? Я вылезла из машины и отправилась на разведку, осторожно обходя стороной разъярённую толпу.
Продавали всего лишь обычные, не очень спелые, помидоры. Это в августе-то месяце…
Вскоре мы добрались до Днестра, впрочем, как я уже сказала, на очерёдности событий не настаиваю. Снова безлюдье, прекрасные пейзажи. Мы подъехали к деревянному мосту, не ремонтировавшемуся с довоенных лет; я не решилась переезжать на другую сторону, отправились искать объездной путь. Река нас привела в восторг — прозрачная как стекло, рыбы мелькали огромные, как акулы. Клянусь, не вру и не была пьяна. Мы чуть не задохнулись от вожделения — свежей рыбы за все лето не едали. Я опять остановилась, к берегу на лодке как раз подплыл какой-то дядька. Мы к нему.
— Скажите, нельзя ли тут купить рыбы?! Мужичонка задумчиво посмотрел на часы.
— Теперь нет, — посочувствовал он. — Столовая только до шести открыта.
— Какая столовая, когда в реке рыбы полно! Ловит же её кто-нибудь?
Дядька чуть ли не возмутился.
— Да кто её станет ловить и на кой черт, раз в столовую привозят…
У нас челюсть отвисла. При ближайшей возможности я поинтересовалась у Елены, не помню, по телефону или лично:
— Елена, есть ли у вас запрещение на ловлю рыбы в Днестре?
— Да что ты, — засмеялась Елена. — Лови, сколь ко хочешь, даже разрешения не надо!
— А запрет на выращивание помидоров в своих огородах?
— Да нет же, с чего ты взяла? Я застонала.
— Зачем же они, Боже милостивый, толкаются в очереди, вместо того чтобы выращивать у себя? Ого роды и сады у них — загляденье! Рыба в Днестре сама на крючок просится!..
— Видишь ли, — объяснила Елена, — ловить рыбу или выращивать помидоры — работать надо. А в очереди человек отдыхает.
Господи Боже!.. В этом сражении под Рацлавицами [10] — человек отдыхает!!!
Мы путешествовали через Молдавию и Украину, где самые урожайные земли в Европе. А люди с огородами и садами ждали, когда им привезут готовенькие фрукты и овощи…
Миновав загадочный шлагбаум, я избежала контактов с милицией на целых три дня. Меня могли остановить, «фольксваген» бросался в глаза и порой даже вызывал сенсацию, но все милиционеры при виде меня поворачивались тылом и старательно смотрели в другую сторону. Совершенно очевидно, никто не представлял, что с таким финтом делать, и каждый надеялся — я уеду, и пусть голову ломает кто-нибудь другой. Мы беспрепятственно добрались до Ужгорода, где единственная улица, ведущая к границе, само собой разумеется, была снабжена ненавистным знаком — «одностороннее движение в противоположную сторону».
У меня в глазах потемнело, но Марек реагировал как надо.
— А тебе что? Поезжай!
Из всех запретов труднее всего нарушать дорожные правила. Я не привыкла пренебрегать ими и в запретном направлении обычно ехала осторожно и неуверенно. На этот раз пена у меня на губах запузырилась от злости, я проорала два кое-каких слова и помчалась — искры из-под колёс посыпались.
И правильно. Зачем стоял знак — никто ведать не ведал и с объяснениями не спешил.
Мой «фольксваген» оказался единственной машиной на пограничном пункте. Таможенница пыталась проявить суровость, но сперва её сразил Марек, презентовав дрель, которую сам получил в подарок и которая у него сразу же сломалась, а потом я подсунула «Леся», дабы объяснить, почему еду через Чехословакию. Она открыла книгу, увидела картинки, захохотала, махнула рукой остальному персоналу. Все углубились в чтение, на сём и закончился таможенный досмотр. Я решила отныне возить «Леся» через все границы.
В Советском Союзе мы пользовались относительной свободой, какая не всякому здесь дана, позволяли себе разные прихоти, и все-таки, как только открывались перед нами очередные шлагбаумы, я невольно повторяла:
— Мы вырвались из коммунистического ада…
Это чувство запрета на все витает в воздухе. Ничего тут не поделаешь.
Чешский таможенник по другую сторону границы не затруднил себя даже проверкой наших документов. С весёлой улыбкой прогнал нас без остановки, махнув рукой.
При желании можно бы написать про Советский Союз огромный роман. Ладно, чтобы закрыть тему, расскажу ещё о мехах.
Эту историю мне поведала Елена.
Охотники в тайге и тундре занимаются своим промыслом с незапамятных времён, из поколения в поколение, от деда-прадеда. Охотятся, выделывают шкуры и продают их. Процедура продажи установлена раз и навсегда — начинают с товара похуже, кончают самыми красивыми и дорогими мехами.
Когда-то эта процедура осуществлялась в факториях, после революции переименованных в пункты скупки мехов, но для охотников они по-прежнему остались факториями. Являлся таёжник со своими трофеями и сперва доставал линялую белку; ладно, пятый сорт — платили гроши. Таёжник вынимал кое-что получше. Выше сорт — выше цена. Постепенно он доходил до прекрасной чернобурой лисы. Первый сорт, самая высокая цена. Взяв деньги, охотник извлекал лису небывалой красоты, и оказывалось — она тоже идёт первым сортом, а стало быть, по той же цене. Тогда хозяин торжественно демонстрировал очередной мех — умопомраченье, а не лиса, у английской королевы такой нет! И этот мех стоит не дороже? На нет и суда нет — пойдём в другой пункт скупки; там все повторялось, в третьем — тоже. Охотнику ясно, скупщики сговорились, тогда какой смысл продавать мех. Лучше уж оставить лису себе, шапку из неё сшить. А шапку ведь и потерять можно…
На небольшом северном участке бывший Советский Союз граничил с Норвегией. Там якобы есть тропа для северных оленей, охотникам известная лучше, чем животным. Этим путём самые красивые меха уходили в Европу. В конце концов поднялась всеобщая тревога, начались дискуссии в печати, посыпались многочисленные предложения — установить более гибкие цены, сделать сорт «экстра», «супер» и так далее, соответственно оплачивая редкостные меха. После долгих размышлений власти отказались: гибкость, не дай Бог, приведёт к злоупотреблениям, обману и жульничеству, вдруг кто-нибудь разбогатеет? Жулик или охотник — один черт. Все осталось по старинке, и по-прежнему самые роскошные меха нелегально уходили из страны.
Эта фантастическая история — по-моему, весьма поучительная иллюстрация абсурдности государственного строя…
И ещё об одном — не могу же я от этих русских так уж с ходу отцепиться. Не обсуждаю такой пустяк, как визит в Варшаву председателя украинского Союза писателей, который привёз своему приятелю-журналисту коньяк, элегантно завёрнутый в «Известия»: только хам вручает подарок без упаковки, культурный человек заворачивает в газету. После магазинных упаковок меня ничем уже не удивишь. Но вот приехал к нам русский журналист, знакомый Ани и её мужа, повидавший мир, приехал из Европы после путешествия по США. Польским языком владел блестяще. Пригласили они его в кабаре. Он все понимал, схватывал тончайшие аллюзии, развлекался вовсю и оценил смелость программы.
— У нас такое невозможно, — признался искренне журналист, задумался и добавил: — А знаете… Меня тем более удивляет одно обстоятельство. Ведь у вас люди мало читают…
— Как это мало читают? — не поняли Аня и её муж.
— Ну, книги не читают.
— У нас не читают книг?.. Откуда ты взял?!
— Ходил я по книжным магазинам и собственными глазами видел, — ответил русский с упрёком и лёгким возмущением. — На полках полно книг, а в магазине восемь — десять человек, почти пусто. У нас, когда должны привезти книги, очередь за три дня до этого выстраивается!
Может, я умственно отсталая, но пропаганды, столь оглушающей, понять не в силах. Аня и её муж слов не нашли в ответ — растерялись. А казалось, тип интеллигентный, успел познакомиться с нормальным миром…
Наши рассказы о Советском Союзе были столь красочны, что Ежи тоже захотелось съездить. Для оформления визы он отправился в русское посольство. Увы, выбрал неподходящее время суток — после десяти вечера, ему никто не открывал, он долго стучал и оторвал дверной молоток.
— Господи Боже, ребёнок, ты что, пьяный был? — спросила я на следующий день, отобрав у него трофей.
— А ты думала, я туда трезвый отправлюсь? — удивился ребёнок.
Дверной молоток и сейчас у меня хранится… на память…
* * *
После двух месяцев путешествий мне хотелось домой, но с Мареком такие номера не проходят. Едва мы успели въехать в родные пределы, как он предложил бивак на природе. Ладно, будь по-твоему. Остановились мы где-то в районе Козеницкой пущи, где именно, не помню, но это место подробно описано в «Слепом счастье». Мы очутились на речке, где водились раки, в Варшаву привезли двадцать шесть штук, и, верно, лишь необходимость довезти их живьём заставила нас оттуда уехать. И это называется — у Марека нет времени. Если он в цейтноте, то я китайский мандарин.* * *
Ежи закончил институт и написал диплом, отчего я чуть не спятила.Теперешнее телефонное светопреставление я испытала на собственной шкуре. Прежде работала у нас система Эриксона, а пан Герек решил осчастливить общество переходом на новое устройство по французской лицензии. Мой свёкор, можно сказать, до последнего дыхания протестовал против такого решения, и справедливо. Но он вышел на пенсию и уже не мог деятельно сопротивляться. Так совпало, что сын именно по этой «французской лицензии» делал дипломную работу, а я собственноручно перепечатывала её на машинке.
Ребёнок, будучи не глупее деда, уже тогда сообщил:
— Мать, если это введут, с телефоном можно распрощаться. Глупость несусветная, такой бардак начнётся, трудно вообразить.
Слова оказались пророческими. Новую систему ввели, нужна она нам была, как козе валторна.
Но да умопомешательства я дошла не из-за нового типа связи, а из-за чёртовой работы ребёнка, которую надлежало перепечатать без единой опечатки. Ужас, а не работа! О корректировочной ленте тогда ещё не слышали, а если и слышали, мне такое чудо было недоступно. В поте лица перепечатывала я некоторые страницы по четыре раза, рыча и источая яд. Добил же меня прилагаемый список литературы, в котором по непонятным причинам я неизбежно делала опечатки. Ребёнок, сидючи рядом, выл голодным волком. Торжественно заверяю — минуты я пережила нелёгкие.
С ранней весны следующего года я застряла на косе и опять просидела бы там Бог знает сколько времени, ибо Марек, как всегда, не спешил, если бы перед первым мая до нас не дошла открытка отчаянного содержания: старший сын через месяц собирался жениться и сразу после того уезжал в Алжир на два года. Я вернулась совсем переполошённая.
Принимая во внимание, что несколько позже произошли события метафизической природы, вернусь назад, к их истокам. Незадолго до переполоха выдался мороз, каких давно не упомнить. Встретила я похолодание самым наиглупейшим образом. Оставляя машину на стоянке, я подумала: не мешало бы прокладки смазать глицерином — на улице сыро, и ударь морозы, все прокладки полетят. Глицерин дома, бегать вверх-вниз не хотелось, возьму-ка я его завтра с собой, когда стану спускаться вниз. А назавтра температура упала до семнадцати градусов мороза, и моя машина переждала холода на стоянке в виде глыбы льда.
Ежи отправился куда-то встречать Новый год, а первого января в полдень позвонил Роберт: у брата воспаление лёгких, лежит у моей матери. Я позвонила в «Скорую» — работали всего две машины. В данный момент их раскапывали из-под снега солдаты. Тогда я позвонила сестре моего бывшего мужа Ядвиге.
Ядвига — единственный врач, пользовавшийся доверием всей семьи. Но даже не будь этого доверия, о другом враче думать не приходилось. Положение с такси по-прежнему оставалось на средневековом уровне. Ядвига с Садыбы пешком добралась в свою больницу на дежурство, пообещав таким же способом явиться на Аллею Независимости. Я договорилась с ней о сроке и помчалась к матери.
Ежи трясла лихорадка, температура под сорок. Возле него сидела расстроенная Ивона, и никто не знал, что делать. В довершение бед дом с фасада закрыли, остался только проход через двор. То есть чтобы попасть к нам, следовало обежать вокруг два квартала. Ядвига вполне могла заплутать. Вдруг не найдёт? Поэтому я следила за часами прилежней, нежели за сыном, и чтобы её встретить, спустилась вовремя. Встретила, мы пробирались дворами, продолжалось это несколько минут, а когда вошли в квартиру, Люцина с матерью меняли у Ежи совершенно мокрую постель.
Он начал потеть, едва я переступила порог дома, то есть в момент приближения Ядвиги. Температура резко упала. Однажды уже такое бывало: разговор с Ядвигой по телефону вылечил меня от расстройства желудка без всяких медикаментов. Теперь мои предположения подтвердились: от моей бывшей золовки явно исходили целительные флюиды, воздействуя даже на расстоянии. Ежи она, во всяком случае, вылечила, не успев к нему прикоснуться. К тому же определила: никакого воспаления лёгких, просто сильная простуда.
Через полгода состоялись в один день две свадьбы — гражданская и церковная — и громогласное застолье. Сняли ресторан на Висле. Шум музыки и голосов легко перенесли только двое — бабушка новобрачной и дедушка молодого мужа, оба глухие. Единственное утешение — Ивона. Без преувеличения, она была самой красивой новобрачной из виденных мною в жизни.
Вскоре мой сын уехал в Алжир на маленьком «фиате» вместе с приятелем, тоже взрослым молодым человеком. Как досталось им в этом путешествии, они запомнили на всю жизнь.
В Альпах они решили сократить путь, из-за чего ехали на шесть часов дольше; где-то на бивачной площадке вбили колышки и поставили палатку; в Марселе выяснилось: мест на пароме нет. Летом места не резервировались заранее. В кассе оставались билеты на следующий паром, отходящий четырнадцатого, а им одиннадцатого необходимо быть в Алжире… Попытались они прорваться в качестве дополнительных пассажиров, из резерва. Разумеется, право первой очереди имели пассажиры с билетами на четырнадцатое. Вернулись в кассу за билетами, которые на четырнадцатое тоже кончились, остались только на семнадцатое. Наконец отбыли арабским паромом не в Алжир, а в Биджаи, это на двести километров восточнее. На Средиземном море разыгрался шторм, они и не слыхали — всю ночь проспали беспробудным сном в багажном отделении. Но оно и к лучшему. Из багажного отделения молодые люди появились только на следующий день незадолго до прибытия. Сын меня уверял, что такого, изысканно выражаясь, заблеванного места, как этот паром, он в жизни не видывал. Добрались они до Алжира с последними грошами в кармане и на последних каплях бензина.
Уехал сын в сентябре, а в декабре у меня раздался телефонный звонок.
— Мама, молчи, только слушай, нет денег на телефон. У меня две недели инфекционная желтуха. Прилетаю завтра, сделай что надо.
Сообщение подействовало в высшей степени стимулирующе. Я договорилась в инфекционной больнице — зарезервировали койку. Заявила семейству — в аэропорт никого не беру, достала из шкафа дублёнку — Ежи прилетит в летнем костюме, его осенняя куртка как раз путешествует в Алжир и находится где-то на полпути, а у нас четырнадцать градусов мороза. В больших количествах закупила риванол. Невестке запретила и думать о поездке в аэропорт — она была беременна и собиралась рожать под Новый год, контакт с желтухой ей явно противопоказан. Её отец, человек обстоятельный, намертво блокировал справочное бюро «Лёта» и постоянно сообщал последние сводки с поля боя.
Люцина заупрямилась — она тоже желает встретить Ежи в аэропорте.
— Валяй, встречай, только собственными силами и под собственную ответственность, — безжалостно отрезала я.
— Наплевать мне на тебя, сама могу и поехать, и вернуться.
Пусть! Пусть едет и возвращается, но без меня. Меня беспокоил Ежи, беспокоила невестка. На остальное семейство беспокойства просто не хватало.
На следующий день я уверовала в телепатию. Навеки и неколебимо.
Мы сидели дома втроём, Ивона, Марек и я. Самолёт должен был прилететь в шестнадцать часов. Ивона после нашего отъезда в аэропорт собиралась вернуться домой в такси. Ехать в аэропорт она не могла, но хотела побыть с нами до последней минуты. Богдан, её отец, позвонил с известием — самолёт запаздывает, будет в семнадцать тридцать. Сообщили в справочной три минуты назад. Марек вознамерился куда-то выйти и вернуться. Из-за опоздания самолёта времени ещё много — на часах около трех. Мы с Ивоной сидели за столом.
Ни с того, ни с сего Марек вдруг впал в самую настоящую истерику. Обычно он даже скандалил спокойно, а тут пришёл в бешенство.
— Сейчас же звони в справочную! — заорал он. — Мало ли что Богдану сказали! Сидят две фифы у телефона, и трубку им, видишь ли, поднять лень!!!
Я с удивлением подумала: не спятил ли он? Не спорить же с безумцем; пожав плечами, я позвонила.
— Ах, извините, — сообщила диспетчер в аэропорте, — прошла ошибочная информация. Самолёт прибудет вовремя, в шестнадцать часов.
Марека вымело. Через несколько минут он вернулся, и мы вылетели из дому все вместе. Ивону я бросила на произвол судьбы — авось в Варшаве не заблудится. Села я за руль, выехала со стоянки.
— А теперь не пикни, — велела я Мареку. — Ни слова!
Перед самой Пулавской он разинул было рот.
— Молчать!!! — рявкнула я не своим голосом. Он послушно заткнулся. Я мчалась как на пожар.
Шла на обгон в третий ряд, пересекала сплошную осевую, пролетала на красный свет, словно ошалела. Часы на приборной доске исправные, показывали всего пятнадцать тридцать пять. Я прекрасно ориентировалась во времени: чуть-чуть поспешить — и от дома до аэропорта семь с половиной минут, самолёт садится почти через полчаса, потом проверка документов минут пятнадцать. Короче, времени до черта и больше. Удивляясь, к чему такая спешка, я все-таки мчалась дальше.
Люцина жила близ аэропорта — десять минут пешком. Она вышла из дому в половине четвёртого и вдруг поймала себя на том, что бежит, высунув язык, в расстёгнутой шубе, потная и запыхавшаяся. Времени ещё много, подумала она на бегу, но темп не замедлила — что-то заставляло её мчаться без передышки.
Люцина ворвалась в зал прибытия и за стеклом увидела Ежи в летнем костюмчике. Он расхаживал взад-вперёд. «Если, к чертям собачьим, они сейчас не приедут, надену на него свою шубу», — решила она. Как раз тут подоспела и я.
Самолёт прилетел на сорок минут раньше, сейчас объясню почему, только закончу с Ежи. Парень не только пожелтел, но и загорел, поэтому желтизна не бросалась в глаза, к тому же зал освещался довольно слабо. У Ежи ещё хватило сил сделать приятное выражение лица таможеннику, после чего он вышел, и багаж уже не поставил на пол, а уронил.
Он находился в пути тридцать шесть часов по причинам удивительным. Наши самолёты летали в Алжир и обратно разными трассами. Этот летал по маршруту Варшава — Будапешт — Тунис — Алжир — Варшава. В Варшаве стартовал по расписанию, затем почему-то полетел через Рим. В Риме была забастовка, и самолёт задержали более чем на шесть часов. Самолёт все-таки прибыл в Алжир, высадил часть пассажиров, забрал других (в том числе и моего сына) и направился в Тунис. Там экипаж отказался дальше работать без отдыха — в воздухе находились более шестнадцати часов, — а посему все переночевали в какой-то гостинице за счёт фирмы. Затем самолёт вылетел из Туниса и, миновав Будапешт, приземлился в Варшаве.
Отсюда свистопляска со сроком прибытия, никто не был уверен, состоится ли посадка в Будапеште — планы менялись непосредственно в полёте. Экипажу этого путешествия хватило по уши, моему сыну тем более. Добавочно он пересёк ещё пол-Алжира, выехав из Орана. Больше всех, конечно, повезло пассажирам, летевшим в Будапешт. Совершив красивый вояж через Северную Африку, они вернулись в исходный пункт.
Телепатический приступ обуял нас всех, ибо ничем иным не объяснишь, казалось бы, бессмысленную спешку. Ежи, естественно, был в курсе, что они прилетят раньше, однако не увидев никого из семейства, впал в вялое отчаяние. На активное отчаяние у него просто не хватило сил.
Я везла сына через город, сперва домой (причём он упирался), а потом в больницу, и была свято убеждена — он бредит.
— Как тут красиво, — твердил он расслабленным, восхищённым голосом, глядя на разъезженную, в грязном снегу, Варшаву. — Какой порядок… Чистота…
Мозга за мозгу заехала, не иначе. Лишь значительно позже я поняла — сын вовсе не бредил…
Ну а в дальнейшем я пережила минуты исключительно весёлые. Инфекционная желтуха, в конце концов, ничего особенного. Роды сами по себе сущая ерунда. Но инфекционная желтуха и роды вместе — такое сочетание можно пожелать разве что своему смертельному врагу.
Каролина родилась перед самым Новым годом, отчего мой сын выздоровел в мгновение ока и радикально. Вскоре он вернулся в Алжир, а Ивона с ребёнком присоединились к нему через восемь месяцев.
* * *
Дабы разнообразить жизнь, Роберт развёлся с Анкой, которая осталась у нас в семье моей костельной невесткой. Значение такого понятия я объяснила в книге «Стечение обстоятельств», но могу пояснить и ещё раз.Выдумал его мой отец. Вскоре после развода, когда мой муж ещё навещал своих детей, отец однажды спросил:
— А костельный сегодня придёт? Семейство воззрилось на него с удивлением.
— Какой костельный?
— Ну, мой костельный зять, — пояснил отец не доброжелательно. — Развёлся с моей дочерью, а ведь костельный-то брак не расторгнут. Значит, остался костельным зятем.
По той же причине и у меня Анка осталась костельной невесткой. Немного позже она вышла замуж за Мацека, которого я, своим чередом, признала костельным зятем, а их ребёнка, Агату, моей костельной внучкой.
Роберт оставил бывшей жене квартиру и переехал на Грохов. Об этом, собственно, я не собиралась говорить — чепуха, не заслуживающая упоминания — но вижу, не получится. Все между собой связано.