Страница:
— Но она, по-моему, не горит желанием видеться с семьей, с которой породнилась ее сестра, а ты — член этой семьи.
— Это потому, что она винит моего отца в смерти мамы.
— Винит твоего отца! Я считала, что это была чистая случайность — падение с лошади.
— Все равно, она считает, что это его вина. Я точно знаю. Поэтому она не бывает в Мезон Гриз.
— Кто тебе это сказал?
— Никто. Я сама знаю.
— У тебя живое воображение, Мари-Кристин.
— Ты меня разочаровала. Ты говоришь точно, как эта старуха Дюпон.
— Скажи мне, — начала было я, но Мари-Кристин упрямо насупилась и поскакала вперед. Так мы и вернулись в Мезон Гриз.
Это был необычный и интересный день.
Я упомянула об этой поездке Анжель. Она была изумлена.
— Мари-Кристин возила вас туда! Никогда не знаешь чего от нее ждать! Мы почти не общаемся с Кандис. Причем, по ее вине. Она, мне кажется, не очень хочет с нами встречаться. Возможно, все эти воспоминания слишком болезненны. Мы никогда не поддерживали тесных отношений. Хотя, живя здесь, Марианна постоянно ездила на мельницу к своей сестре и старой няне.
— Наверное, ее смерть была для них ужасным ударом.
— Вы видели их няню, не так ли? Она любила девочек до безумия. Думаю, эта смерть больше всего потрясла ее. Одна из наших служанок — приятельница Луизы Грильон, и через нее до нас доходят разные сплетни. Эта старуха нянька особенно души не чаяла в Марианне. И после ее смерти стала немного странной. Жерар совершил большую глупость, женившись на этой девушке. Это было не то, что мы называем manage de convenance. Мы все были огорчены, но он был совершенно ослеплен любовью! Натурщица! Правда, многие считали ее очень привлекательной.
— Если судить по тому портрету, такой она и была.
— Ее писали многие художники. Как только увидят ее, сразу у них появляется желание написать ее портрет. Так что ее портреты можно встретить в разных галереях. Самый известный из них написан одним норвежцем, а может быть, шведом… Одним словом, скандинавом. Его имя Ларе Петерсон. Бедный Жерар! Думаю, это немного выбило его из колеи. Естественно, он считал, что его портрет Марианны будет лучшим.
— Наверное, она была удивительной женщиной, раз вызывала к себе такой интерес.
— Ее считали необыкновенно красивой.
— Должно быть, вы хорошо ее знали.
— Нет, не могу сказать. Они с Жераром большей частью жили в Париже.
— А Мари-Кристин жила здесь?
— Да. Здесь лучше для ребенка. Все это время она оставалась на моем попечении. Нельзя сказать, чтобы Марианна бьша хорошей матерью. То чересчур любящая, а то и не вспоминает о ребенке.
— Понимаю.
— С самого начала все шло не так, как хотелось бы. Даже когда Марианна жила здесь, она чаще бывала на мельнице, чем в этом доме. Она была очень дружна с сестрой и, конечно же, няня поощряла ее поездки к ним, — Анжель пожала плечами. — А теперь все кончилось.
— Ну, а ваш сын, он большую часть времени проводил в Париже?
— Да, так было всегда. Для него искусство — это все. Я давно это поняла. Мы жалели, что он рос не таким как все. Он бы мог тоже заниматься банковским делом, как Робер, или юриспруденцией вместе со своим отцом. Кроме того, есть же еще и имение — хотя и небольшое, но оно тоже требует времени. Но он с детства понял, что его влечет живопись. Пожалуй, Мари-Кристин не следовало брать вас с собой туда вот так, без предупреждения.
— Я думаю, эта идея пришла к ней внезапно.
— Как и большинство идей Мари-Кристин.
— Они обе были очень любезны и пригласили нас приезжать еще.
Анжель опять знакомым движением пожала плечами, и я подумала, что если она и недовольна моим знакомством, то лишь самую малость.
Через два дня она предложила съездить, наконец, в Париж.
— У Робера есть небольшой домик на Рю де Мерле, — сказала она мне. — Там живет консьерж и его жена — они занимают подвал. Они сторожат дом, когда Робер подолгу отсутствует, и заботятся о нем, когда он приезжает.
Я с воодушевлением восприняла эту новость и немедленно пошла готовиться к поездке.
Портрет
— Это потому, что она винит моего отца в смерти мамы.
— Винит твоего отца! Я считала, что это была чистая случайность — падение с лошади.
— Все равно, она считает, что это его вина. Я точно знаю. Поэтому она не бывает в Мезон Гриз.
— Кто тебе это сказал?
— Никто. Я сама знаю.
— У тебя живое воображение, Мари-Кристин.
— Ты меня разочаровала. Ты говоришь точно, как эта старуха Дюпон.
— Скажи мне, — начала было я, но Мари-Кристин упрямо насупилась и поскакала вперед. Так мы и вернулись в Мезон Гриз.
Это был необычный и интересный день.
Я упомянула об этой поездке Анжель. Она была изумлена.
— Мари-Кристин возила вас туда! Никогда не знаешь чего от нее ждать! Мы почти не общаемся с Кандис. Причем, по ее вине. Она, мне кажется, не очень хочет с нами встречаться. Возможно, все эти воспоминания слишком болезненны. Мы никогда не поддерживали тесных отношений. Хотя, живя здесь, Марианна постоянно ездила на мельницу к своей сестре и старой няне.
— Наверное, ее смерть была для них ужасным ударом.
— Вы видели их няню, не так ли? Она любила девочек до безумия. Думаю, эта смерть больше всего потрясла ее. Одна из наших служанок — приятельница Луизы Грильон, и через нее до нас доходят разные сплетни. Эта старуха нянька особенно души не чаяла в Марианне. И после ее смерти стала немного странной. Жерар совершил большую глупость, женившись на этой девушке. Это было не то, что мы называем manage de convenance. Мы все были огорчены, но он был совершенно ослеплен любовью! Натурщица! Правда, многие считали ее очень привлекательной.
— Если судить по тому портрету, такой она и была.
— Ее писали многие художники. Как только увидят ее, сразу у них появляется желание написать ее портрет. Так что ее портреты можно встретить в разных галереях. Самый известный из них написан одним норвежцем, а может быть, шведом… Одним словом, скандинавом. Его имя Ларе Петерсон. Бедный Жерар! Думаю, это немного выбило его из колеи. Естественно, он считал, что его портрет Марианны будет лучшим.
— Наверное, она была удивительной женщиной, раз вызывала к себе такой интерес.
— Ее считали необыкновенно красивой.
— Должно быть, вы хорошо ее знали.
— Нет, не могу сказать. Они с Жераром большей частью жили в Париже.
— А Мари-Кристин жила здесь?
— Да. Здесь лучше для ребенка. Все это время она оставалась на моем попечении. Нельзя сказать, чтобы Марианна бьша хорошей матерью. То чересчур любящая, а то и не вспоминает о ребенке.
— Понимаю.
— С самого начала все шло не так, как хотелось бы. Даже когда Марианна жила здесь, она чаще бывала на мельнице, чем в этом доме. Она была очень дружна с сестрой и, конечно же, няня поощряла ее поездки к ним, — Анжель пожала плечами. — А теперь все кончилось.
— Ну, а ваш сын, он большую часть времени проводил в Париже?
— Да, так было всегда. Для него искусство — это все. Я давно это поняла. Мы жалели, что он рос не таким как все. Он бы мог тоже заниматься банковским делом, как Робер, или юриспруденцией вместе со своим отцом. Кроме того, есть же еще и имение — хотя и небольшое, но оно тоже требует времени. Но он с детства понял, что его влечет живопись. Пожалуй, Мари-Кристин не следовало брать вас с собой туда вот так, без предупреждения.
— Я думаю, эта идея пришла к ней внезапно.
— Как и большинство идей Мари-Кристин.
— Они обе были очень любезны и пригласили нас приезжать еще.
Анжель опять знакомым движением пожала плечами, и я подумала, что если она и недовольна моим знакомством, то лишь самую малость.
Через два дня она предложила съездить, наконец, в Париж.
— У Робера есть небольшой домик на Рю де Мерле, — сказала она мне. — Там живет консьерж и его жена — они занимают подвал. Они сторожат дом, когда Робер подолгу отсутствует, и заботятся о нем, когда он приезжает.
Я с воодушевлением восприняла эту новость и немедленно пошла готовиться к поездке.
Портрет
Париж — город парков и мостов, темных аллей и широких бульваров, город, чья бурная история живет в его старинных домах и памятниках, очаровал меня.
Мне хотелось посмотреть все, и Робер с Анжель с гордостью и удовольствием стали моими гидами.
Меня ошеломило величие собора Нотр Дам. От него так и веяло стариной. Робер рассказывал, какая это была трагедия, когда во время революции толпа пыталась разрушить его.
— К счастью, Наполеон пришел к власти как раз вовремя, чтобы спасти его от разорения и разрушения, — удовлетворенно добавил он. — Но еще и Луи Филипп до того, как он отрекся лет двадцать назад, много сделал для возрождения былого великолепия.
Я могла оставаться там часами, окунаясь в атмосферу прошлого, слушая про святого Дениза, первого епископа этого собора, ставшего покровителем Франции, или Питера Абеляра и его любовь к Элоизе.
Мы много ходили пешком. Чтобы увидеть Париж, нужно ходить пешком. Мы побывали в Лувре, отдыхали в садах Тюильри, часами просиживали в Ле Галле, прошли по мосту Pont Neuf, самому старому из парижских мостов. Украшения его парапетов вызывали во мне сложное чувство восторга и отвращения. Я никогда не смогу забыть эти гротескные маски.
Робер с большим интересом говорил о работе Гусмана, который за последние несколько лет изменил лицо Парижа. Эта работа была необходима после вандализма, допущенного во время революции. Робер явно гордился своим городом и получал огромное удовольствие, показывая его мне. Я заметила, как ему приятно мое восхищение, которое, к тому же, было вполне искренним. Большие города всегда манили меня. Возможно, это объяснялось тем, что я сама родилась и выросла в одном из крупнейших городов мира. Я любила Лондон, но мое желание вернуться туда наталкивалось на боязнь вновь встретиться с горькими воспоминаниями. А Парижем я могла наслаждаться без всяких опасений, от Монмартра до Рю де Риволи, от Монпарнаса до Латинского квартала. Все вызывало во мне восторг.
Я возвращалась домой ничуть не уставшей.
— Ты просто неутомима, — говорил Робер.
— Это потому что все увиденное наполняет меня энергией.
— Я знала, что тебя нужно свозить в Париж, — заметила Анжель. — Давно надо было это сделать.
Большую часть времени Мари-Кристин проводила со мной. В ней начал пробуждаться новый интерес к городу.
— Мне здесь почти все уже знакомо, но с тобой — это все равно, что видеть в первый раз.
Настал день, когда мы собрались пойти к Жерару.
Как я и ожидала, он жил в Латинском квартале. Весь день перед этим я находилась в напряженном ожидании. Я давно надеялась, что мы, наконец, отправимся к нему, и недоумевала, почему наш визит вот уже дважды откладывался.
Мы должны были прибыть туда к трем часам.
Я заметила, что и Робер, и Анжель немного нервничают. Мари-Кристин тоже была не такая, как обычно. Она держать несколько отчужденно. Я не могла понять, почему. Перспектива увидеться с Жераром так действует на них.
Мы прошли по бульвару Сен-Жермен мимо церкви тем же названием. Я знала, что она была построена здесь в тринадцатом веке рядом с Бенедиктинским аббатством.
Студия находилась на верхнем этаже высокого здания. Нам пришлось подниматься туда по бесконечным ступенькам. Преодолев последний лестничный пролет, мы остановились перед дверью с табличкой «Жерар де Каррон».
Робер постучал, дверь открыл мужчина. Оказалось, это и был сам Жерар. Я сразу узнала его по портрету, виденному в галерее.
Он воскликнул:
— Ma mere, mon oncle et ma fille! — Улыбаясь он повернулся ко мне и перешел на английский: — А вы, как я понимаю, мадемуазель Тримастон. Добро пожаловать в мою студию.
Он провел нас в большую комнату с огромными окнами. Кроме того, свет еще падал через застекленную часть скошенной крыши. В комнате стояла кушетка, по всей видимости, ночью служившая кроватью, несколько стульев, стол, заваленный множеством кистей и тюбиков с краской, два мольберта и несколько холстов на подрамниках, прислоненных к стене. Словом, это была типичная комната художника. Застекленная дверь вела на балкон, с которого открывался поистине захватывающий вид Парижа.
— Как хорошо, что вы пришли, — сказал Жерар.
— Мы давно собирались заглянуть к тебе, — сказала Анжель, — но, думали, ты занят. Как ты живешь, Жерар?
— У меня все отлично. А тебя даже и спрашивать незачем, твой сияющий вид говорит сам за себя. Как поживает моя дочь?
— Учу английский, — сказала Мари-Кристин. — И уже могу прекрасно говорить.
— Это замечательно.
— Ноэль — мадемуазель Тримастон — учит меня. А я учу ее французскому. У нас обеих большие успехи.
— Это и вправду хорошая новость, — сказал он. — Благодарю вас, мадемуазель Тримастон, за ваши педагогические усилия.
— У нас взаимовыгодное сотрудничество, — улыбнулась я.
— Теперь я и сам могу заметить, что вы тоже делаете большие успехи. Ваш французский звучит очаровательно.
— С характерным английским акцентом, — сказала я.
— Но в этом-то и заключается очарование. А теперь, дорогие мои родственники, не выпить ли нам по чашечке кофе.
— Я сейчас пойду, приготовлю, — сказала Анжель.
— Дорогая мама, я не так уж беспомощен, как ты себе это представляешь. Но, пожалуй, действительно, мне не совсем удобно оставлять гостей. Поэтому, если ты будешь так любезна…
Анжель вышла из комнаты и направилась, как я понимаю, на кухню. Роберу и мне предложили стулья, в то время как Мари-Кристин устроилась на кушетке.
— Это настоящая студия художника, — сказала мне Мари-Кристин. — Таких в Париже много.
— Не много, chere enfant, — сказал Жерар. — Правильнее будет сказать, несколько. Мне приятно думать, что эта студия — мое очень удачное приобретение, — он повернулся ко мне, — она в самом деле просто идеальна. Прекрасное освещение. И, кроме того, один только вид отсюда уже вдохновляет. Вам так не кажется, мадемуазель Тримастон?
— Несомненно, — подтвердила я.
— Можно без труда окинуть взглядом весь Париж. Могу вас заверить, в городе не мало художников, которые отдали бы все, что угодно, за такую студию.
— В этом доме живут и другие художники, — сообщила мне Мари-Кристин.
— Художников здесь великое множество, — сказал Жерар. — Ведь это Латинский квартал, а Париж, как вы знаете, центр искусств. Именно сюда съезжаются художники. И днем и ночью они сидят в кафе, рассуждают о шедеврах, которые собираются создать, и всегда только собираются.
— Но когда-нибудь они заговорят о шедеврах, которые ими уже созданы, — сказала я.
— Тогда они уже будут слишком важными птицами чтобы жить здесь и посещать подобные кафе. Они найдут себе для бесед другое место.
— Жерар, здесь не хватает чашек, — крикнула из кухни Анжель.
Улыбнувшись, он проговорил:
— Надеюсь, вы извините меня, — и ушел в кухню. До меня доносились их голоса.
— Дорогая мама, ты всегда думаешь, что я тут умираю от голода.
— Этого цыпленка тебе на какое-то время хватит. Он готовый, его можно есть, и еще я принесла торт, подадим его с кофе.
— Маман, ты меня балуешь.
— Ты ведь знаешь, я всегда беспокоюсь о тебе, думаю, как ты здесь живешь. Почему ты не хочешь переехать домой? Ты бы мог работать в Северной башне.
— Нет, там совсем не то. Здесь я в своей компании. В мире есть только одно место, где может жить пробивающий себе дорогу художник, и это место — Париж. Все готово? Я понесу поднос. А ты неси этот роскошный торт.
Сдвинув в сторону тюбики и кисти, он поставил на стол поднос. Анжель нарезала торт и передала блюдо по кругу.
Жерар сказал мне:
— Мама убеждена, что я здесь на грани голодной смерти. На самом деле я прекрасно питаюсь.
— Одной только живописью сыт не будешь, — сказала Анжель.
— Увы, это правда. И думаю, все присутствующие с тобой согласятся. Расскажите, как вы проводите время в Париже?
Мы рассказали, какие достопримечательности успели посмотреть.
— Ноэль все воспринимает с таким восторгом, — сказал робер. — Показывать ей город — одно удовольствие.
— Это было замечательно, — сказала я.
— Торт восхитительный, — вставила Мари-Кристин.
— Раньше вы жили в Лондоне? — спросил Жерар, обращаясь ко мне. — У нас есть один англичанин в нашей обшине. Вы понимаете, мы живем как бы общиной. Все друг друга знают. Встречаемся в кафе или у кого-нибудь на квартире. Так мы общаемся каждый вечер.
— И беседуете о замечательных картинах, которые вы собираетесь написать, — сказала Мари-Кристин.
— Как ты догадалась?
— Ты сам только что говорил об этом. Что вы собираетесь сделать — вот о чем вы говорите в кафе.
— Это нас вдохновляет. Да, всем художникам нужно жить в Париже.
— Надеюсь, ты покажешь Ноэль что-нибудь из твоих работ, — сказал Робер. — Я уверен, ей хочется их посмотреть.
— В самом деле? — спросил он, глядя на меня.
— Ну, конечно же, я хочу их посмотреть.
— Только не ждите, что это будет нечто подобное Леонардо, Рембрандту, Рейнольдсу, Фрагонару или Буше.
— Я полагаю, у вас есть собственный стиль.
— Благодарю. Но, может быть, свойственная вам деликатность заставляет вас проявлять такой интерес к моим работам? Если я угадал, мне бы не хотелось злоупотреблять вашими хорошими манерами и утомлять вас. А ведь это может случиться.
— Но я не могу заранее знать, как отнесусь к вашим картинам, пока их не увижу.
— Хорошо, мы поступим вот как. Я покажу вам несколько картин и, если замечу признаки скуки, немедленно откажусь от этой затеи. Ну, как?
— По-моему, прекрасная мысль.
— Сначала скажите мне, как долго вы собираетесь пробыть во Франции?
— Я пока точно не знаю.
— Мы надеемся, что долго, — сказала Анжель.
— Я уговорю ее, чтобы она осталась, — заявила Мари-Кристин.
— Конечно, как же ты сможешь обойтись без уроков английского?
— Эта мадам Гарньер, она все так же приходит помогать тебе по хозяйству? — спросила Анжель.
— Да, приходит.
— Пол в кухне давно пора мыть. Чем она тут занимается?
— Милая старушка Гарньер. У нее великолепное лицо.
— Ты писал ее?
— Конечно.
— По-моему, у нее отталкивающая внешность.
— Ты не видишь внутренний мир женщины.
— Значит, вместо того, чтобы убирать, она позирует тебе?
Жерар повернулся ко мне.
— Вы говорили, что хотели бы посмотреть мои картины. Начнем с мадам Гарньер.
Он выбрал один из холстов и поставил его на мольберт. Это был портрет женщины — толстой, веселой, сметливой от природы и с изрядной долей алчности во взгляде.
— Да, она именно такая, — сказала Анжель.
— Очень интересно, — сказала я. Жерар внимательно смотрел на меня. — Такое чувство, будто мне многое про нее известно.
— Что же именно? — спросил Жерар.
— Она любит шутки, много смеется. Знает, чего хочет и как этого добиться. Она хитровата и отнюдь не бескорыстна, всегда берет больше, чем отдает.
Улыбаясь, он кивал головой.
— Спасибо. Вы подарили мне лучший комплимент.
— Не сомневаюсь, — сказала Анжель, — что мадам Гарньер вполне устраивает сидеть спокойно на стуле и ухмыляться вместо того, чтобы выполнять свои обязанности.
— Меня это тоже вполне устраивает, мама.
— Вы обещали показать нам и другие картины, — напомнила я.
— После вынесенного вами приговора по первой картине, я сделаю это почти охотно.
— Я уверена, вы нисколько не сомневаетесь в своих работах, — сказала я. — Думаю, художник должен полностью верить в себя. Ведь если он сам не верит, поверит ли кто-то другой?
— Мудрейшие слова! — воскликнул он чуть насмешливо. — Ну, хорошо, вот вам, пожалуйста, — это консьерж. Вот натурщица, которую иногда мы приглашаем. Немного схематично, да? А это madame le concierge. Слишком привыкла позировать, не совсем естественна.
Я нашла его работы очень интересными. Он показал нам также несколько пейзажей Парижа: Лувр, сады Тильюри, улица; был и пейзаж, изображавший Мезон Гриз — с лужайкой и нимфами на пруду. Когда, перебирая холсты, он достал пейзаж Мулен Карефур, я немного растерялась.
— Мельница, — сказала я.
— Это старый этюд. Я написал его несколько лет назад. Вы узнали ее.
— Мари-Кристин возила меня туда.
Он перевернул холст лицом к стене и показал мне другую картину — портрет женщины за рыночным прилавком, продающую сыр.
— Неужели вы пишете картины, сидя прямо на улице? — спросила я.
— Нет. Я делаю наброски, а потом прихожу домой и работаю с ними. Конечно, не совсем то, чего бы хотелось, но тоже необходимо.
— Как я понимаю, портреты — ваш конек?
— Да, меня привлекает человеческое лицо. В нем можно увидеть так много, если умеешь смотреть. Однако большинство людей предпочитают скрывать то, что могло бы оказаться самым интересным.
— Значит, когда вы пишете портрет, вы стараетесь отыскать то, что спрятано?
— Если хочешь написать по-настоящему хороший портрет, нужно хоть немного знать о своей модели.
— И всех людей, которых вам приходилось изображать, вы изучали.
— Можно подумать, ты теперь настоящий детектив, — сказал Робер, — столько всего знаешь о людях, с которых пишешь портреты.
— Не совсем так, — смеясь, возразил ему Жерар. — Все, что я знаю, важно только для меня одного. Эти знания остаются при мне, пока я работаю над портретом. Я хочу, чтобы мои картины были правдивы.
— А вам не кажется, что людям хочется выглядеть на портретах не такими, каковы они на самом деле, а какими они бы хотели быть? — спросила я.
— Модные художники именно так и делают. Я не из их числа.
— Но если приукрашенный портрет доставляет удовольствие его владельцу, что в этом дурного?
— Ничего. Просто это не то, чем я хочу заниматься.
— А я бы хотела, чтобы меня приукрашивали, — сказала Мари-Кристин.
— Осмелюсь предположить, что большинству людей этого хочется, — добавила Анжель.
— Вы считаете, что вам в самом деле удается проникнуть в людские тайны, которые они пытаются скрыть? — спросила я.
— Возможно, не всегда. Но художник-портретист обычно обладает живым воображением, и то, что ему не удается раскрыть, он придумывает.
— И при этом не всегда находит правильный ответ.
— Важно найти хоть какой-то ответ.
— Но ведь если ответ неправильный, это может означать, что все его усилия были напрасными.
— Но ему доставляет наслаждение сам процесс.
— Мне кажется, — сказал Робер, — если при написании портрета приходится подвергаться такому скрупулезному анализу, следует хорошенько подумать, прежде чем соглашаться.
— Я вижу, у вас сложилось обо мне неверное представление, — смеясь заметил Жерар. — Я говорил всего лишь об упражнении, которое художник выполняет для собственного удовольствия. Оно совершенно безобидно.
На стеклянную дверь, выходящую на плоскую крышу дома, упала тень, и я разглядела чью-то фигуру. Человек огромного роста заглянул в комнату.
— Привет, — сказал он по-французски с сильным акцентом.
— Проходи, — сказал Жерар, хотя в его приглашении не было надобности, так как посетитель уже вошел в комнату.
— Извините, я помешал, — сказал вошедший, улыбнувшись и окинув нас быстрым взглядом. Это был очень светлый блондин лет двадцати семи с поразительно голубыми глазами. В нем чувствовалось что-то подавляющее — и не только из-за его роста. Его властная натура видна была во всем.
— Ларе Петерсон, мой сосед, — представил его Жерар.
Я слышала раньше это имя. Это он писал портрет Марианны.
Жерар представил ему меня. С другими новый гость, видимо, уже был знаком.
— Какое удовольствие вновь видеть вас всех, — сказал Ларе Петерсон. — Вы должны простить меня за это вторжение. Я пришел одолжить немного молока. У тебя не найдется, Жерар? Если бы я знал, что у вас тут семейная встреча, я бы выпил кофе без молока.
— У нас тоже есть кофе, — сказала Анжель. — Правда он, наверное, немного остыл.
— Все равно, не откажусь.
— Молоко тоже есть.
— Благодарю, вы очень любезны.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила его Анжель, и он сел на кушетку рядом с Мари-Кристин.
— Вы ведь тоже художник, да? — спросила она.
— Пытаюсь им быть.
— И вы живете в соседней студии, а пришли через крышу.
— Да, но это не так уж рискованно, как может показаться. Мы спокойно ходим по этой крыше, там даже есть специальный проход из студии в студию. Моя студия точно такая же, как эта. Они парные.
Анжель налила ему кофе, за которое он подчеркнуто любезно поблагодарил.
Мне показалось, что Жерар слегка раздосадован появлением своего соседа. Нужно признать, его приход произвел немедленный эффект. Он сразу завладел инициативой в разговоре, много внимания уделяя себе, рассказывая, как был студентом университета в Осло, а потом вдруг ему пришло в голову стать художником.
— Это было то же, что случилось со святым Петром по дороге в Дамаск, когда он внезапно увидел свет, — говорил он. — И тогда, сложив чемодан, я приехал в Париж — Мекку художников. Такие милые, приветливые люди! Так хорошо ко мне относятся! И вот мы здесь, в своих мансардах, бедные, но счастливые. Художник должен быть счастливым, — при этом он довольно лукаво взглянул на Жерара, который, конечно, не мог причислять себя к бедным, имея такую семью.
Но был ли он счастлив? У меня не осталось такого впечатления. Возможно, это было связано с гибелью его молодой жены.
— Жизнь впроголодь — это обязательный признак принадлежности к высокому искусству, — продолжал Ларе Петерсон. — Поэтому мы все живем одним днем, зная , что впереди нас ждет слава и богатство, а сегодняшние трудности — это цена, которую нужно платить за будущие триумфы. Когда-нибудь имена Ларса Петерсона и Жерара де Каррона будут стоять в одном ряду с Леонардо да Винчи. Ничуть в этом не сомневаюсь. Таковы наши убеждения. Жить с ними удобно и приятно.
Он рассказал нам, как приехал в Париж. Ему было нелегко первые годы, когда приходилось скитаться по углам. Потом удалось продать несколько картин. Одна из этих картин принесла успех. О нем заговорили.
В тот день я была проницательной. Я сразу заметила особенное выражение, промелькнувшее на лице Жерара. Оно было мимолетным, но оно было — он подумал о написанном Ларсом Петерсоном портрете Марианны, привлекшем к себе такое внимание.
— После первого успеха тобой начинают интересоваться, — продолжал Ларе Петерсон. — У меня стали покупать картины. Это было ступенькой вверх — то, что нужно каждому. Теперь у меня есть прекрасная студия, такая же, как эта — точная копия. Где найдешь что-то более подходящее для нашей работы ?
Он продолжал рассказывать и, надо признать, слушать его было довольно занятно. Достаточно свободно владея французским, иногда он, подыскивая нужное слово, закидывал голову кверху и щелкал пальцами, как бы прося подсказки. Кто-нибудь, чаще всего это бывала Мари-Кристин, делал это. Он очень забавлял ее и, как я заметила, она получала гораздо большее удовольствие от нашей компании после того, как к ней присоединился Ларе Петерсон.
Он описывал свою страну, великолепие фиордов.
— Прекрасные пейзажи, отлично получаются на картинах, но, — он пожал плечами и покачал головой, — люди чаще предпочитают видеть на картинах Лувр или Нотр Дам, а не дикие прелести Норвегии. Да, да, если хочешь добиться успеха, ты должен пройти школу мастерства в Париже. Париж — это волшебный мир. Без Парижа не станешь великим художником.
— Вот и Жерар уверяет нас в том же, — сказал Робер. Он взглянул на Анжель. — Думаю, дорогая, нам пора идти.
— Было так весело! — воскликнула Мари-Кристин.
— Вы ведь живете недалеко от Парижа, — сказал Ларе Петерсон. — Всего несколько миль, не так ли?
— Да, — сказал Жерар, — вы должны чаще приезжать в Париж.
— Обязательно, — сказала Мари-Кристин.
— Я рада, что повидала тебя, Жерар, — сказала Анжель. — Приезжай скорее домой.
— Приеду.
Жерар взял мою руку.
— Был счастлив с вами познакомиться. И я рад, что вы приехали во Францию. Я хочу написать ваш портрет.
— После всего того, что вы нам рассказали? — засмеялась я.
— Бывают такие лица, увидишь и сразу хочется написать. Вот так и сейчас.
— Ну, что ж, я польщена. Боюсь только, это будет немного утомительно.
— Обещаю вам, операция пройдет безболезненно.
— Послезавтра мы возвращаемся.
— Вы живете не так уж далеко. Ну как, соглашаетесь? Это доставит мне истинное удовольствие.
— Можно мне подумать?
— Пожалуйста.
— А вы приедете в Мезон Гриз?
— Я бы предпочел работать здесь. Великолепное освещение. И все, что надо — под рукой.
— Но тогда это означает, что я должна остаться в Париже.
— Всего на неделю. Почему бы нет? Вы уже здесь. Могли бы жить там же, в этом доме. Он совсем близко от студии.
Я почувствовала волнение. День, несомненно, был полон необычных событий. В тот же вечер Анжель заглянула ко мне в комнату.
— Интересно, что ты скажешь об этом визите к Жерару? — спросила она.
— Мне очень понравилось. Было удивительно интересно.
— Он всерьез меня беспокоит. Лучше бы ему приехать домой.
— Но вы же знаете, что для него значит живопись.
— Он мог бы этим заниматься и дома.
— Но это совсем не одно и то же. Здесь он в своей компании. Представьте, все эти разговоры в кафе, жажда успеха, соперничество. Здесь все его друзья, так хорошо его понимающие. Конечно, ему здесь лучше.
Мне хотелось посмотреть все, и Робер с Анжель с гордостью и удовольствием стали моими гидами.
Меня ошеломило величие собора Нотр Дам. От него так и веяло стариной. Робер рассказывал, какая это была трагедия, когда во время революции толпа пыталась разрушить его.
— К счастью, Наполеон пришел к власти как раз вовремя, чтобы спасти его от разорения и разрушения, — удовлетворенно добавил он. — Но еще и Луи Филипп до того, как он отрекся лет двадцать назад, много сделал для возрождения былого великолепия.
Я могла оставаться там часами, окунаясь в атмосферу прошлого, слушая про святого Дениза, первого епископа этого собора, ставшего покровителем Франции, или Питера Абеляра и его любовь к Элоизе.
Мы много ходили пешком. Чтобы увидеть Париж, нужно ходить пешком. Мы побывали в Лувре, отдыхали в садах Тюильри, часами просиживали в Ле Галле, прошли по мосту Pont Neuf, самому старому из парижских мостов. Украшения его парапетов вызывали во мне сложное чувство восторга и отвращения. Я никогда не смогу забыть эти гротескные маски.
Робер с большим интересом говорил о работе Гусмана, который за последние несколько лет изменил лицо Парижа. Эта работа была необходима после вандализма, допущенного во время революции. Робер явно гордился своим городом и получал огромное удовольствие, показывая его мне. Я заметила, как ему приятно мое восхищение, которое, к тому же, было вполне искренним. Большие города всегда манили меня. Возможно, это объяснялось тем, что я сама родилась и выросла в одном из крупнейших городов мира. Я любила Лондон, но мое желание вернуться туда наталкивалось на боязнь вновь встретиться с горькими воспоминаниями. А Парижем я могла наслаждаться без всяких опасений, от Монмартра до Рю де Риволи, от Монпарнаса до Латинского квартала. Все вызывало во мне восторг.
Я возвращалась домой ничуть не уставшей.
— Ты просто неутомима, — говорил Робер.
— Это потому что все увиденное наполняет меня энергией.
— Я знала, что тебя нужно свозить в Париж, — заметила Анжель. — Давно надо было это сделать.
Большую часть времени Мари-Кристин проводила со мной. В ней начал пробуждаться новый интерес к городу.
— Мне здесь почти все уже знакомо, но с тобой — это все равно, что видеть в первый раз.
Настал день, когда мы собрались пойти к Жерару.
Как я и ожидала, он жил в Латинском квартале. Весь день перед этим я находилась в напряженном ожидании. Я давно надеялась, что мы, наконец, отправимся к нему, и недоумевала, почему наш визит вот уже дважды откладывался.
Мы должны были прибыть туда к трем часам.
Я заметила, что и Робер, и Анжель немного нервничают. Мари-Кристин тоже была не такая, как обычно. Она держать несколько отчужденно. Я не могла понять, почему. Перспектива увидеться с Жераром так действует на них.
Мы прошли по бульвару Сен-Жермен мимо церкви тем же названием. Я знала, что она была построена здесь в тринадцатом веке рядом с Бенедиктинским аббатством.
Студия находилась на верхнем этаже высокого здания. Нам пришлось подниматься туда по бесконечным ступенькам. Преодолев последний лестничный пролет, мы остановились перед дверью с табличкой «Жерар де Каррон».
Робер постучал, дверь открыл мужчина. Оказалось, это и был сам Жерар. Я сразу узнала его по портрету, виденному в галерее.
Он воскликнул:
— Ma mere, mon oncle et ma fille! — Улыбаясь он повернулся ко мне и перешел на английский: — А вы, как я понимаю, мадемуазель Тримастон. Добро пожаловать в мою студию.
Он провел нас в большую комнату с огромными окнами. Кроме того, свет еще падал через застекленную часть скошенной крыши. В комнате стояла кушетка, по всей видимости, ночью служившая кроватью, несколько стульев, стол, заваленный множеством кистей и тюбиков с краской, два мольберта и несколько холстов на подрамниках, прислоненных к стене. Словом, это была типичная комната художника. Застекленная дверь вела на балкон, с которого открывался поистине захватывающий вид Парижа.
— Как хорошо, что вы пришли, — сказал Жерар.
— Мы давно собирались заглянуть к тебе, — сказала Анжель, — но, думали, ты занят. Как ты живешь, Жерар?
— У меня все отлично. А тебя даже и спрашивать незачем, твой сияющий вид говорит сам за себя. Как поживает моя дочь?
— Учу английский, — сказала Мари-Кристин. — И уже могу прекрасно говорить.
— Это замечательно.
— Ноэль — мадемуазель Тримастон — учит меня. А я учу ее французскому. У нас обеих большие успехи.
— Это и вправду хорошая новость, — сказал он. — Благодарю вас, мадемуазель Тримастон, за ваши педагогические усилия.
— У нас взаимовыгодное сотрудничество, — улыбнулась я.
— Теперь я и сам могу заметить, что вы тоже делаете большие успехи. Ваш французский звучит очаровательно.
— С характерным английским акцентом, — сказала я.
— Но в этом-то и заключается очарование. А теперь, дорогие мои родственники, не выпить ли нам по чашечке кофе.
— Я сейчас пойду, приготовлю, — сказала Анжель.
— Дорогая мама, я не так уж беспомощен, как ты себе это представляешь. Но, пожалуй, действительно, мне не совсем удобно оставлять гостей. Поэтому, если ты будешь так любезна…
Анжель вышла из комнаты и направилась, как я понимаю, на кухню. Роберу и мне предложили стулья, в то время как Мари-Кристин устроилась на кушетке.
— Это настоящая студия художника, — сказала мне Мари-Кристин. — Таких в Париже много.
— Не много, chere enfant, — сказал Жерар. — Правильнее будет сказать, несколько. Мне приятно думать, что эта студия — мое очень удачное приобретение, — он повернулся ко мне, — она в самом деле просто идеальна. Прекрасное освещение. И, кроме того, один только вид отсюда уже вдохновляет. Вам так не кажется, мадемуазель Тримастон?
— Несомненно, — подтвердила я.
— Можно без труда окинуть взглядом весь Париж. Могу вас заверить, в городе не мало художников, которые отдали бы все, что угодно, за такую студию.
— В этом доме живут и другие художники, — сообщила мне Мари-Кристин.
— Художников здесь великое множество, — сказал Жерар. — Ведь это Латинский квартал, а Париж, как вы знаете, центр искусств. Именно сюда съезжаются художники. И днем и ночью они сидят в кафе, рассуждают о шедеврах, которые собираются создать, и всегда только собираются.
— Но когда-нибудь они заговорят о шедеврах, которые ими уже созданы, — сказала я.
— Тогда они уже будут слишком важными птицами чтобы жить здесь и посещать подобные кафе. Они найдут себе для бесед другое место.
— Жерар, здесь не хватает чашек, — крикнула из кухни Анжель.
Улыбнувшись, он проговорил:
— Надеюсь, вы извините меня, — и ушел в кухню. До меня доносились их голоса.
— Дорогая мама, ты всегда думаешь, что я тут умираю от голода.
— Этого цыпленка тебе на какое-то время хватит. Он готовый, его можно есть, и еще я принесла торт, подадим его с кофе.
— Маман, ты меня балуешь.
— Ты ведь знаешь, я всегда беспокоюсь о тебе, думаю, как ты здесь живешь. Почему ты не хочешь переехать домой? Ты бы мог работать в Северной башне.
— Нет, там совсем не то. Здесь я в своей компании. В мире есть только одно место, где может жить пробивающий себе дорогу художник, и это место — Париж. Все готово? Я понесу поднос. А ты неси этот роскошный торт.
Сдвинув в сторону тюбики и кисти, он поставил на стол поднос. Анжель нарезала торт и передала блюдо по кругу.
Жерар сказал мне:
— Мама убеждена, что я здесь на грани голодной смерти. На самом деле я прекрасно питаюсь.
— Одной только живописью сыт не будешь, — сказала Анжель.
— Увы, это правда. И думаю, все присутствующие с тобой согласятся. Расскажите, как вы проводите время в Париже?
Мы рассказали, какие достопримечательности успели посмотреть.
— Ноэль все воспринимает с таким восторгом, — сказал робер. — Показывать ей город — одно удовольствие.
— Это было замечательно, — сказала я.
— Торт восхитительный, — вставила Мари-Кристин.
— Раньше вы жили в Лондоне? — спросил Жерар, обращаясь ко мне. — У нас есть один англичанин в нашей обшине. Вы понимаете, мы живем как бы общиной. Все друг друга знают. Встречаемся в кафе или у кого-нибудь на квартире. Так мы общаемся каждый вечер.
— И беседуете о замечательных картинах, которые вы собираетесь написать, — сказала Мари-Кристин.
— Как ты догадалась?
— Ты сам только что говорил об этом. Что вы собираетесь сделать — вот о чем вы говорите в кафе.
— Это нас вдохновляет. Да, всем художникам нужно жить в Париже.
— Надеюсь, ты покажешь Ноэль что-нибудь из твоих работ, — сказал Робер. — Я уверен, ей хочется их посмотреть.
— В самом деле? — спросил он, глядя на меня.
— Ну, конечно же, я хочу их посмотреть.
— Только не ждите, что это будет нечто подобное Леонардо, Рембрандту, Рейнольдсу, Фрагонару или Буше.
— Я полагаю, у вас есть собственный стиль.
— Благодарю. Но, может быть, свойственная вам деликатность заставляет вас проявлять такой интерес к моим работам? Если я угадал, мне бы не хотелось злоупотреблять вашими хорошими манерами и утомлять вас. А ведь это может случиться.
— Но я не могу заранее знать, как отнесусь к вашим картинам, пока их не увижу.
— Хорошо, мы поступим вот как. Я покажу вам несколько картин и, если замечу признаки скуки, немедленно откажусь от этой затеи. Ну, как?
— По-моему, прекрасная мысль.
— Сначала скажите мне, как долго вы собираетесь пробыть во Франции?
— Я пока точно не знаю.
— Мы надеемся, что долго, — сказала Анжель.
— Я уговорю ее, чтобы она осталась, — заявила Мари-Кристин.
— Конечно, как же ты сможешь обойтись без уроков английского?
— Эта мадам Гарньер, она все так же приходит помогать тебе по хозяйству? — спросила Анжель.
— Да, приходит.
— Пол в кухне давно пора мыть. Чем она тут занимается?
— Милая старушка Гарньер. У нее великолепное лицо.
— Ты писал ее?
— Конечно.
— По-моему, у нее отталкивающая внешность.
— Ты не видишь внутренний мир женщины.
— Значит, вместо того, чтобы убирать, она позирует тебе?
Жерар повернулся ко мне.
— Вы говорили, что хотели бы посмотреть мои картины. Начнем с мадам Гарньер.
Он выбрал один из холстов и поставил его на мольберт. Это был портрет женщины — толстой, веселой, сметливой от природы и с изрядной долей алчности во взгляде.
— Да, она именно такая, — сказала Анжель.
— Очень интересно, — сказала я. Жерар внимательно смотрел на меня. — Такое чувство, будто мне многое про нее известно.
— Что же именно? — спросил Жерар.
— Она любит шутки, много смеется. Знает, чего хочет и как этого добиться. Она хитровата и отнюдь не бескорыстна, всегда берет больше, чем отдает.
Улыбаясь, он кивал головой.
— Спасибо. Вы подарили мне лучший комплимент.
— Не сомневаюсь, — сказала Анжель, — что мадам Гарньер вполне устраивает сидеть спокойно на стуле и ухмыляться вместо того, чтобы выполнять свои обязанности.
— Меня это тоже вполне устраивает, мама.
— Вы обещали показать нам и другие картины, — напомнила я.
— После вынесенного вами приговора по первой картине, я сделаю это почти охотно.
— Я уверена, вы нисколько не сомневаетесь в своих работах, — сказала я. — Думаю, художник должен полностью верить в себя. Ведь если он сам не верит, поверит ли кто-то другой?
— Мудрейшие слова! — воскликнул он чуть насмешливо. — Ну, хорошо, вот вам, пожалуйста, — это консьерж. Вот натурщица, которую иногда мы приглашаем. Немного схематично, да? А это madame le concierge. Слишком привыкла позировать, не совсем естественна.
Я нашла его работы очень интересными. Он показал нам также несколько пейзажей Парижа: Лувр, сады Тильюри, улица; был и пейзаж, изображавший Мезон Гриз — с лужайкой и нимфами на пруду. Когда, перебирая холсты, он достал пейзаж Мулен Карефур, я немного растерялась.
— Мельница, — сказала я.
— Это старый этюд. Я написал его несколько лет назад. Вы узнали ее.
— Мари-Кристин возила меня туда.
Он перевернул холст лицом к стене и показал мне другую картину — портрет женщины за рыночным прилавком, продающую сыр.
— Неужели вы пишете картины, сидя прямо на улице? — спросила я.
— Нет. Я делаю наброски, а потом прихожу домой и работаю с ними. Конечно, не совсем то, чего бы хотелось, но тоже необходимо.
— Как я понимаю, портреты — ваш конек?
— Да, меня привлекает человеческое лицо. В нем можно увидеть так много, если умеешь смотреть. Однако большинство людей предпочитают скрывать то, что могло бы оказаться самым интересным.
— Значит, когда вы пишете портрет, вы стараетесь отыскать то, что спрятано?
— Если хочешь написать по-настоящему хороший портрет, нужно хоть немного знать о своей модели.
— И всех людей, которых вам приходилось изображать, вы изучали.
— Можно подумать, ты теперь настоящий детектив, — сказал Робер, — столько всего знаешь о людях, с которых пишешь портреты.
— Не совсем так, — смеясь, возразил ему Жерар. — Все, что я знаю, важно только для меня одного. Эти знания остаются при мне, пока я работаю над портретом. Я хочу, чтобы мои картины были правдивы.
— А вам не кажется, что людям хочется выглядеть на портретах не такими, каковы они на самом деле, а какими они бы хотели быть? — спросила я.
— Модные художники именно так и делают. Я не из их числа.
— Но если приукрашенный портрет доставляет удовольствие его владельцу, что в этом дурного?
— Ничего. Просто это не то, чем я хочу заниматься.
— А я бы хотела, чтобы меня приукрашивали, — сказала Мари-Кристин.
— Осмелюсь предположить, что большинству людей этого хочется, — добавила Анжель.
— Вы считаете, что вам в самом деле удается проникнуть в людские тайны, которые они пытаются скрыть? — спросила я.
— Возможно, не всегда. Но художник-портретист обычно обладает живым воображением, и то, что ему не удается раскрыть, он придумывает.
— И при этом не всегда находит правильный ответ.
— Важно найти хоть какой-то ответ.
— Но ведь если ответ неправильный, это может означать, что все его усилия были напрасными.
— Но ему доставляет наслаждение сам процесс.
— Мне кажется, — сказал Робер, — если при написании портрета приходится подвергаться такому скрупулезному анализу, следует хорошенько подумать, прежде чем соглашаться.
— Я вижу, у вас сложилось обо мне неверное представление, — смеясь заметил Жерар. — Я говорил всего лишь об упражнении, которое художник выполняет для собственного удовольствия. Оно совершенно безобидно.
На стеклянную дверь, выходящую на плоскую крышу дома, упала тень, и я разглядела чью-то фигуру. Человек огромного роста заглянул в комнату.
— Привет, — сказал он по-французски с сильным акцентом.
— Проходи, — сказал Жерар, хотя в его приглашении не было надобности, так как посетитель уже вошел в комнату.
— Извините, я помешал, — сказал вошедший, улыбнувшись и окинув нас быстрым взглядом. Это был очень светлый блондин лет двадцати семи с поразительно голубыми глазами. В нем чувствовалось что-то подавляющее — и не только из-за его роста. Его властная натура видна была во всем.
— Ларе Петерсон, мой сосед, — представил его Жерар.
Я слышала раньше это имя. Это он писал портрет Марианны.
Жерар представил ему меня. С другими новый гость, видимо, уже был знаком.
— Какое удовольствие вновь видеть вас всех, — сказал Ларе Петерсон. — Вы должны простить меня за это вторжение. Я пришел одолжить немного молока. У тебя не найдется, Жерар? Если бы я знал, что у вас тут семейная встреча, я бы выпил кофе без молока.
— У нас тоже есть кофе, — сказала Анжель. — Правда он, наверное, немного остыл.
— Все равно, не откажусь.
— Молоко тоже есть.
— Благодарю, вы очень любезны.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила его Анжель, и он сел на кушетку рядом с Мари-Кристин.
— Вы ведь тоже художник, да? — спросила она.
— Пытаюсь им быть.
— И вы живете в соседней студии, а пришли через крышу.
— Да, но это не так уж рискованно, как может показаться. Мы спокойно ходим по этой крыше, там даже есть специальный проход из студии в студию. Моя студия точно такая же, как эта. Они парные.
Анжель налила ему кофе, за которое он подчеркнуто любезно поблагодарил.
Мне показалось, что Жерар слегка раздосадован появлением своего соседа. Нужно признать, его приход произвел немедленный эффект. Он сразу завладел инициативой в разговоре, много внимания уделяя себе, рассказывая, как был студентом университета в Осло, а потом вдруг ему пришло в голову стать художником.
— Это было то же, что случилось со святым Петром по дороге в Дамаск, когда он внезапно увидел свет, — говорил он. — И тогда, сложив чемодан, я приехал в Париж — Мекку художников. Такие милые, приветливые люди! Так хорошо ко мне относятся! И вот мы здесь, в своих мансардах, бедные, но счастливые. Художник должен быть счастливым, — при этом он довольно лукаво взглянул на Жерара, который, конечно, не мог причислять себя к бедным, имея такую семью.
Но был ли он счастлив? У меня не осталось такого впечатления. Возможно, это было связано с гибелью его молодой жены.
— Жизнь впроголодь — это обязательный признак принадлежности к высокому искусству, — продолжал Ларе Петерсон. — Поэтому мы все живем одним днем, зная , что впереди нас ждет слава и богатство, а сегодняшние трудности — это цена, которую нужно платить за будущие триумфы. Когда-нибудь имена Ларса Петерсона и Жерара де Каррона будут стоять в одном ряду с Леонардо да Винчи. Ничуть в этом не сомневаюсь. Таковы наши убеждения. Жить с ними удобно и приятно.
Он рассказал нам, как приехал в Париж. Ему было нелегко первые годы, когда приходилось скитаться по углам. Потом удалось продать несколько картин. Одна из этих картин принесла успех. О нем заговорили.
В тот день я была проницательной. Я сразу заметила особенное выражение, промелькнувшее на лице Жерара. Оно было мимолетным, но оно было — он подумал о написанном Ларсом Петерсоном портрете Марианны, привлекшем к себе такое внимание.
— После первого успеха тобой начинают интересоваться, — продолжал Ларе Петерсон. — У меня стали покупать картины. Это было ступенькой вверх — то, что нужно каждому. Теперь у меня есть прекрасная студия, такая же, как эта — точная копия. Где найдешь что-то более подходящее для нашей работы ?
Он продолжал рассказывать и, надо признать, слушать его было довольно занятно. Достаточно свободно владея французским, иногда он, подыскивая нужное слово, закидывал голову кверху и щелкал пальцами, как бы прося подсказки. Кто-нибудь, чаще всего это бывала Мари-Кристин, делал это. Он очень забавлял ее и, как я заметила, она получала гораздо большее удовольствие от нашей компании после того, как к ней присоединился Ларе Петерсон.
Он описывал свою страну, великолепие фиордов.
— Прекрасные пейзажи, отлично получаются на картинах, но, — он пожал плечами и покачал головой, — люди чаще предпочитают видеть на картинах Лувр или Нотр Дам, а не дикие прелести Норвегии. Да, да, если хочешь добиться успеха, ты должен пройти школу мастерства в Париже. Париж — это волшебный мир. Без Парижа не станешь великим художником.
— Вот и Жерар уверяет нас в том же, — сказал Робер. Он взглянул на Анжель. — Думаю, дорогая, нам пора идти.
— Было так весело! — воскликнула Мари-Кристин.
— Вы ведь живете недалеко от Парижа, — сказал Ларе Петерсон. — Всего несколько миль, не так ли?
— Да, — сказал Жерар, — вы должны чаще приезжать в Париж.
— Обязательно, — сказала Мари-Кристин.
— Я рада, что повидала тебя, Жерар, — сказала Анжель. — Приезжай скорее домой.
— Приеду.
Жерар взял мою руку.
— Был счастлив с вами познакомиться. И я рад, что вы приехали во Францию. Я хочу написать ваш портрет.
— После всего того, что вы нам рассказали? — засмеялась я.
— Бывают такие лица, увидишь и сразу хочется написать. Вот так и сейчас.
— Ну, что ж, я польщена. Боюсь только, это будет немного утомительно.
— Обещаю вам, операция пройдет безболезненно.
— Послезавтра мы возвращаемся.
— Вы живете не так уж далеко. Ну как, соглашаетесь? Это доставит мне истинное удовольствие.
— Можно мне подумать?
— Пожалуйста.
— А вы приедете в Мезон Гриз?
— Я бы предпочел работать здесь. Великолепное освещение. И все, что надо — под рукой.
— Но тогда это означает, что я должна остаться в Париже.
— Всего на неделю. Почему бы нет? Вы уже здесь. Могли бы жить там же, в этом доме. Он совсем близко от студии.
Я почувствовала волнение. День, несомненно, был полон необычных событий. В тот же вечер Анжель заглянула ко мне в комнату.
— Интересно, что ты скажешь об этом визите к Жерару? — спросила она.
— Мне очень понравилось. Было удивительно интересно.
— Он всерьез меня беспокоит. Лучше бы ему приехать домой.
— Но вы же знаете, что для него значит живопись.
— Он мог бы этим заниматься и дома.
— Но это совсем не одно и то же. Здесь он в своей компании. Представьте, все эти разговоры в кафе, жажда успеха, соперничество. Здесь все его друзья, так хорошо его понимающие. Конечно, ему здесь лучше.