Страница:
– Не наказуемо? – взвился Павел. – А лжесвидетельствовать на суде о наличии у обвиняемой любовника, ради которого она пошла на убийство, тоже, скажешь, не наказуемо?
– Наказуемо. Но наказания по сей статье мягкие, пожизненную каторгу не дадут, сам понимаешь. Так что опытные люди этого не слишком боятся. Не исключай, что Ксенофонт станет все отрицать, к тому же он может обвинить тебя в незаконном вторжении в его владение. Обыск без санкции тоже провести нельзя...
– Вот за что я не люблю вашего брата, присяжного поверенного, рассусоливать долго любите. Не сбивай мне настрой, Дмитрий. Все равно, я сейчас поеду к Покотилову и вытрясу из него всю правду. Будь что будет. Или грудь в крестах, или голова в кустах! А ты как знаешь, законник!
– Ладно, я тоже с тобой. И пусть черт возьмет все процессуальные параграфы вместе взятые. У тебя оружие есть?
– А как же!
– А мне нужно взять револьвер?
– Да к чему это? Ксенофонта Покотилова пугать? Брось, это лишнее. Я-то со своей пушкой просто по привычке редко расстаюсь, но в данном деле она без надобности.
Ксенофонт Покотилов проживал в том самом особняке на Пречистенке, который покойный Никита выстроил для своей молодой жены. С Пречистенского бульвара туда было рукой подать, но не стоило забывать про «Картуза», топтавшегося под дождем где-то у входа в адвокатскую контору.
Колычев и Антипов, вместо того чтобы пересечь бульвар и спуститься по Пречистенке на несколько кварталов, вышли во двор конторы и, воспользовавшись лазом в заборе, пробрались в сторону Большого Знаменского переулка с целью натянуть нос «Картузу». Теперь для того чтобы оказаться на Пречистенке, им пришлось делать большой крюк по Знаменскому и Волхонке, возвращаясь к Пречистенским воротам. Москва тем и отличается – стоит шагнуть один шаг в сторону от привычного маршрута, и сам не заметишь, как уже нужно мерить шагами две версты, чтобы вернуться на прежнее место.
– Тебе этот хвост еще не надоел? – мрачно поинтересовался Антипов, огибая ажурную ограду на углу Большого Знаменского. – Зачем ты его терпишь? Давно бы уже в полицию обратился, чем круги по городу нарезать. Я вот не любитель по-заячьи бегать. Пора твоего «Картуза» разъяснить – кто такой и по какому праву причиняет порядочным людям беспокойство... Как только Ксенофонта Покотилова расколю, сразу же «Картузом» займусь.
Элегантный покотиловский особняк с круглой ротондой, окруженной мраморными колоннами, казался совершенно безжизненным. Несмотря на пасмурный день, все окна дома были темными, ни в одном не теплился золотистый электрический свет. Впрочем, во дворе, окруженном выкованной по специальному заказу чугунной решеткой, копошился дворник, могучий бородач в холщовом фартуке.
– Интересно, это тот самый дворник, что давал на судебном процессе показания против своей хозяйки? – тихо спросил Колычев.
– Нет, другой. Ксенофонт, вселившись в дом брата, поменял всю прислугу, – так же тихо ответил Антипов и тут же закричал, пытаясь привлечь внимание дворника:
– Эй, любезный, твой хозяин дома?
– Не принимают, – сердито буркнул бородач, продолжая заниматься своими делами.
– Тебя не спрашивают – принимает или нет, ты отвечай на вопрос, дома ли хозяин?
– Сказано вам, хозяин не принимают. Беспокоить не велено. Вот и весь сказ. И нечего тут шастать. Валите, господа хорошие, подобру-поздорову, пока собак на вас не спустил.
– По всему видно, хозяин гостеприимный, – саркастически заметил Антипов, – и прислуга вышколенная. А ну-ка, братец, поди сюда, – поманил он грубого дворника. – Дело есть.
– Вот еще, уже побежал, – огрызнулся дворник, но все же оставил метлу и подошел к запертой калитке. – Вали, говорю, отседова, а то полицию свистну.
– Полицию звать незачем, – миролюбиво ответил Антипов и вдруг, молниеносным броском протянув руку сквозь решетку, крепко схватил дворника за бороду и потянул вперед так, что его лицо оказалось зажатым между двумя чугунными прутьями. – Незачем, говорю, полицию звать, я сам полиция. Агент уголовного сыска Антипов. Так что, дядя, не ори, отпирай калитку и веди нас в дом, пока без бороденки не остался.
– Ну раз полиция, так извольте, милости просим. Сразу бы сказывали, что по полицейской надобности, так и разговор другой был бы, – дворник загремел ключами. – А то ведь, ваше высокоблагородие, хоть и агент, а фулиганничаете, как босяк подзаборный...
– Рассуждаешь много! – прикрикнул Антипов. – И не высокоблагородие я, а просто благородие, мне чужих чинов не требуется...
– Вот сюда, ваше благородие, за угол дома зайдите, там боковая дверочка, парадный-то вход заперт...
Колычев и Антипов вошли в боковую дверь и оказались на черной лестнице, приведшей их на второй этаж.
На кожаном диване в полутемном кабинете, прикрыв лицо газетой, храпел мужчина в расстегнутой жилетке.
– Хозяин! – гаркнул у него над ухом Павел. – Сыскная полиция. Просыпайтесь, у нас к вам дело.
– А, что? – вскинулся с дивана бородач, внешне чем-то, может быть, окладистой бородой, а может быть, угрюмым лицом, сильно напоминавший неприветливого дворника. – Кто такие? Какого рожна в мой дом вперлись?
– Сыскная полиция, говорю. Пришли по делу, – коротко повторил Антипов. – Разговор есть.
– Ну садитесь, раз по делу, – предложил окончательно проснувшийся бородач. – В ногах правды нет, а ваша служба казенная. Так что у вас за дело ко мне, господа?
– Было бы желательно поговорить о вашей невестке, вдове Никиты Покотилова.
– Об Аське, что ли? Так об ней, об заразе, уж почитай все говорено-переговорено. И на следствии, и на суде... Ах, да! Я слыхал, что она вроде как из каторжной тюрьмы в бега сорвалась. Меня уж спрашивали, не имею ли сведений о беглой преступнице. Да откуда мне... Вот вам святой истинный крест, ничего про Аську не знаю, не ведаю...
– Ну, а как вы к ней прежде относились, до суда? – вкрадчиво спросил Антипов.
– А как мне к ней относиться? Она, чай, не моя жена, братнина. Но мне она по сердцу не пришлась с самого первоначала, скажу как на духу. Нестоящая бабенка, пустая, хоть и приданое за ней большое давали, но не с деньгами же жить, а с бабой. Я бы поостерегся такую в семью вводить. А Никита ей слишком большую потачку во всем давал. Это не дело, чтобы мужняя жена по балам да по гулянкам разным в одиночку без мужа моталась, а хозяйство без пригляду бросала. У нас, у Покотиловых, всегда другое в семье заведено было. Наш родитель покойный старой веры держался, истинной, и нрава был крутого. Бабы в доме свое место знали, пикнуть никто супротив его воли не смел. Он, бывало, только бровью поведет, так уже все наперегонки несутся волю его исполнять. Но как в России-матушке при прошлом-то государе на древнюю веру гонения были, раскольниками нас величали, а уличенных в расколе могли из купеческого сословия в мещане выписать, а то и вовсе в острог посадить, батюшка, скрепя сердце, никонианскую веру принял и нас с братом на то же благословил... А на Никитушке так отказ от древнего благочестия сказался, что он словно и не в себе стал. Книжки богомерзкие читать принялся, в храм Божий стал редко ходить, а все больше по театрам трепался. Ну и знакомства свел, прости Господи, негодящие. Вот и подцепил невестушку себе под стать...
Ксенофонт горько вздохнул, налил стаканчик водки из стоявшего на столе графина и, не поморщившись, залпом выпил.
– Никакого толка в ней не было, в Аське в этой, – продолжил он, утерев губы. – Сколько жили с братом, так ведь и не понесла от него. Другая баба, глядишь, уже через месяц после свадьбы брюхата, а эта год за годом все пустая ходит. Хозяйство валиком катится, прислуга приворовывает, капусты в доме наквасить некому – хозяйка где ни то на балу среди чужих мужиков выкрутасы по паркетам выворачивает. И ведь как еще разоденется на эти балы – вырез на платье чуть не до пупа, сама из выреза своего мало что голяком не выскакивает. Я иной раз не сдержусь, по-родственному ей скажу: «Вот не я твой муж, я бы тебе укорот задал!» А она мне в ответ: «Ха-ха, бодливой корове Бог рог не дает!» Ну, думаю, погоди, курва, посмотришь еще у меня, кто из нас корова!
– Поэтому вы и убили брата, чтобы отправить ненавистную невестку на каторгу? – перебил вдруг Антипов разоткровенничавшегося Ксенофонта. – А заодно и денежками из братнина наследства разжиться?
Ксенофонт подавился словами и выдавил из себя лишь нечто, похожее на кудахтанье испуганной курицы.
– Куш хороший удалось отхватить, ничего не скажешь, – продолжал свою атаку Антипов, демонстративно оглядывая кабинет хозяина оценивающим взглядом. – Богато, богато... Стало быть, предприятия, построенные братом, на продажу пустили, а домик себе решили оставить?
– Это что ж вы такое, сударь, говорите? – вскинулся оправившийся Ксенофонт. – Это как же у вас язык повернулся такие слова произнесть? Это я брата родного убил? Или креста на мне нет – Божью заповедь нарушить, на смертоубийство пойти и навек душу свою загубить грехом тяжким? Следствие показало, что Анастасия, змея окаянная, мужа порешила, и суд то же приговорил. Пересмотра дела не было, приговор в силе, так что же это вы на меня напраслину такую возводите?
– Ну приговор суда можно по вновь открывшимся обстоятельствам пересмотреть, – хмыкнул Павел Мефодьевич. – Фактики против вас, Ксенофонт Гаврилович, у нас появились.
– Какие-такие фактики? – пролепетал Покотилов.
– Как бы тут верхний свет зажечь, темновато у вас. Бумагу предъявлю, а вы ее и не рассмотрите толком впотьмах-то.
Ксенофонт кивнул, но не двинулся с места.
– Интересная вещь обнаружилась, господин Покотилов, – не переставая говорить, Антипов нашел у двери медный кружок электрического выключателя и щелкнул рычажком. Под потолком вспыхнула и заиграла огоньками хрустальных подвесок массивная люстра.
– Вот, так посветлее будет, – удовлетворенно кивнул Антипов. – О чем бишь я говорил-то? Ах, да – установлено, что вы собственной рукой написали письма своей невестке от мнимого любовника и подбросили их в комнату Анастасии Павловны с целью возбудить против нее подозрение в убийстве, которое сами и совершили.
– Ка-ка-ки-кие письма? – запинаясь прошептал Ксенофонт. – Какие-такие письма?
– А вот какие, – Антипов вытащил из внутреннего кармана пакет с бумагами, достал один лист и принялся выразительно читать:
– «Ты прекрасна, возлюбленная моя!»
– Просто «Песнь песней» Соломонова, – не выдержал Колычев, сохранявший все это время молчание.
– Да какая там «Песнь», – фыркнул Павел. – Дальше-то слог малость подгулял: «Как вспомню давешний наш вечер и твои страстные лобзанья, так испытываю дрожь в конечностях и во всех своих членах»... Изящества вашему слогу не хватает, Ксенофонт Герасимович. Ну что ж, собирайтесь, поехали в арестный дом...
– За-за-за что?
– За лжесвидетельство, в коем вы уже изобличены, за фабрикацию улик и за убийство вашего брата, в коем вы сознаетесь, когда посидите в каталажке да походите к судебному следователю на допросы.
– Не виноватый я! – Ксенофонт бухнулся на колени и завыл, кланяясь Антипову в ноги. – Не убивал! Христом Богом клянусь, не убивал я Никитушку. Не губите, ваша милость, господин полицейский! Безвинный я. Не убивал! Письма да, написал и Аське подкинул, было дело, признаю. Попутал нечистый. Но этот грех не велик...
– То есть как не велик? – строго спросил Антипов. – Под каторгу женщину подвел...
– Да не я ее подвел, сама она себя подвела, когда мужа законного застрелила, – голосил Покотилов. – Я ведь письма-то загодя подложил, вроде как шутейно. Думал, Никита, брат, найдет, осерчает и укорот своей бабе сделает. Потому как в строгости ее держать надо, а Никита мягок. Ну я и хотел его в сердце вогнать, чтобы он жену построжил. А уж как узнал, что она Никиту убила, сам в сердце вошел. Вспомнил про письма-то и полицейским сказал: «Был у нее хахаль, письма от него ищите!» Теперь уж, думаю, не вывернется убивица, не уйдет от кары. Кстати письма-то пришлись...
Как Антипов ни бился, как ни крутил, задавая вопросы то об одном, то о другом, настаивая и угрожая, Ксенофонт от своего не отступил, признаваясь лишь в изготовлении фальшивых писем, но начисто отметая все подозрения в убийстве брата. В какой-то момент Колычеву показалось, что он говорит правду, несмотря на явный интерес Ксенофонта в получении наследства.
В конце концов Антипов увез рыдающего купца в Сыскное отделение в Гнездниковском переулке оформлять по горячим следам признание в лжесвидетельстве (после всех формальностей Покотилова, увы, все равно придется пока до времени отпустить), а усталый Колычев отправился домой в Третий Зачатьевский.
Глава 18
Глава 19
– Наказуемо. Но наказания по сей статье мягкие, пожизненную каторгу не дадут, сам понимаешь. Так что опытные люди этого не слишком боятся. Не исключай, что Ксенофонт станет все отрицать, к тому же он может обвинить тебя в незаконном вторжении в его владение. Обыск без санкции тоже провести нельзя...
– Вот за что я не люблю вашего брата, присяжного поверенного, рассусоливать долго любите. Не сбивай мне настрой, Дмитрий. Все равно, я сейчас поеду к Покотилову и вытрясу из него всю правду. Будь что будет. Или грудь в крестах, или голова в кустах! А ты как знаешь, законник!
– Ладно, я тоже с тобой. И пусть черт возьмет все процессуальные параграфы вместе взятые. У тебя оружие есть?
– А как же!
– А мне нужно взять револьвер?
– Да к чему это? Ксенофонта Покотилова пугать? Брось, это лишнее. Я-то со своей пушкой просто по привычке редко расстаюсь, но в данном деле она без надобности.
Ксенофонт Покотилов проживал в том самом особняке на Пречистенке, который покойный Никита выстроил для своей молодой жены. С Пречистенского бульвара туда было рукой подать, но не стоило забывать про «Картуза», топтавшегося под дождем где-то у входа в адвокатскую контору.
Колычев и Антипов, вместо того чтобы пересечь бульвар и спуститься по Пречистенке на несколько кварталов, вышли во двор конторы и, воспользовавшись лазом в заборе, пробрались в сторону Большого Знаменского переулка с целью натянуть нос «Картузу». Теперь для того чтобы оказаться на Пречистенке, им пришлось делать большой крюк по Знаменскому и Волхонке, возвращаясь к Пречистенским воротам. Москва тем и отличается – стоит шагнуть один шаг в сторону от привычного маршрута, и сам не заметишь, как уже нужно мерить шагами две версты, чтобы вернуться на прежнее место.
– Тебе этот хвост еще не надоел? – мрачно поинтересовался Антипов, огибая ажурную ограду на углу Большого Знаменского. – Зачем ты его терпишь? Давно бы уже в полицию обратился, чем круги по городу нарезать. Я вот не любитель по-заячьи бегать. Пора твоего «Картуза» разъяснить – кто такой и по какому праву причиняет порядочным людям беспокойство... Как только Ксенофонта Покотилова расколю, сразу же «Картузом» займусь.
Элегантный покотиловский особняк с круглой ротондой, окруженной мраморными колоннами, казался совершенно безжизненным. Несмотря на пасмурный день, все окна дома были темными, ни в одном не теплился золотистый электрический свет. Впрочем, во дворе, окруженном выкованной по специальному заказу чугунной решеткой, копошился дворник, могучий бородач в холщовом фартуке.
– Интересно, это тот самый дворник, что давал на судебном процессе показания против своей хозяйки? – тихо спросил Колычев.
– Нет, другой. Ксенофонт, вселившись в дом брата, поменял всю прислугу, – так же тихо ответил Антипов и тут же закричал, пытаясь привлечь внимание дворника:
– Эй, любезный, твой хозяин дома?
– Не принимают, – сердито буркнул бородач, продолжая заниматься своими делами.
– Тебя не спрашивают – принимает или нет, ты отвечай на вопрос, дома ли хозяин?
– Сказано вам, хозяин не принимают. Беспокоить не велено. Вот и весь сказ. И нечего тут шастать. Валите, господа хорошие, подобру-поздорову, пока собак на вас не спустил.
– По всему видно, хозяин гостеприимный, – саркастически заметил Антипов, – и прислуга вышколенная. А ну-ка, братец, поди сюда, – поманил он грубого дворника. – Дело есть.
– Вот еще, уже побежал, – огрызнулся дворник, но все же оставил метлу и подошел к запертой калитке. – Вали, говорю, отседова, а то полицию свистну.
– Полицию звать незачем, – миролюбиво ответил Антипов и вдруг, молниеносным броском протянув руку сквозь решетку, крепко схватил дворника за бороду и потянул вперед так, что его лицо оказалось зажатым между двумя чугунными прутьями. – Незачем, говорю, полицию звать, я сам полиция. Агент уголовного сыска Антипов. Так что, дядя, не ори, отпирай калитку и веди нас в дом, пока без бороденки не остался.
– Ну раз полиция, так извольте, милости просим. Сразу бы сказывали, что по полицейской надобности, так и разговор другой был бы, – дворник загремел ключами. – А то ведь, ваше высокоблагородие, хоть и агент, а фулиганничаете, как босяк подзаборный...
– Рассуждаешь много! – прикрикнул Антипов. – И не высокоблагородие я, а просто благородие, мне чужих чинов не требуется...
– Вот сюда, ваше благородие, за угол дома зайдите, там боковая дверочка, парадный-то вход заперт...
Колычев и Антипов вошли в боковую дверь и оказались на черной лестнице, приведшей их на второй этаж.
На кожаном диване в полутемном кабинете, прикрыв лицо газетой, храпел мужчина в расстегнутой жилетке.
– Хозяин! – гаркнул у него над ухом Павел. – Сыскная полиция. Просыпайтесь, у нас к вам дело.
– А, что? – вскинулся с дивана бородач, внешне чем-то, может быть, окладистой бородой, а может быть, угрюмым лицом, сильно напоминавший неприветливого дворника. – Кто такие? Какого рожна в мой дом вперлись?
– Сыскная полиция, говорю. Пришли по делу, – коротко повторил Антипов. – Разговор есть.
– Ну садитесь, раз по делу, – предложил окончательно проснувшийся бородач. – В ногах правды нет, а ваша служба казенная. Так что у вас за дело ко мне, господа?
– Было бы желательно поговорить о вашей невестке, вдове Никиты Покотилова.
– Об Аське, что ли? Так об ней, об заразе, уж почитай все говорено-переговорено. И на следствии, и на суде... Ах, да! Я слыхал, что она вроде как из каторжной тюрьмы в бега сорвалась. Меня уж спрашивали, не имею ли сведений о беглой преступнице. Да откуда мне... Вот вам святой истинный крест, ничего про Аську не знаю, не ведаю...
– Ну, а как вы к ней прежде относились, до суда? – вкрадчиво спросил Антипов.
– А как мне к ней относиться? Она, чай, не моя жена, братнина. Но мне она по сердцу не пришлась с самого первоначала, скажу как на духу. Нестоящая бабенка, пустая, хоть и приданое за ней большое давали, но не с деньгами же жить, а с бабой. Я бы поостерегся такую в семью вводить. А Никита ей слишком большую потачку во всем давал. Это не дело, чтобы мужняя жена по балам да по гулянкам разным в одиночку без мужа моталась, а хозяйство без пригляду бросала. У нас, у Покотиловых, всегда другое в семье заведено было. Наш родитель покойный старой веры держался, истинной, и нрава был крутого. Бабы в доме свое место знали, пикнуть никто супротив его воли не смел. Он, бывало, только бровью поведет, так уже все наперегонки несутся волю его исполнять. Но как в России-матушке при прошлом-то государе на древнюю веру гонения были, раскольниками нас величали, а уличенных в расколе могли из купеческого сословия в мещане выписать, а то и вовсе в острог посадить, батюшка, скрепя сердце, никонианскую веру принял и нас с братом на то же благословил... А на Никитушке так отказ от древнего благочестия сказался, что он словно и не в себе стал. Книжки богомерзкие читать принялся, в храм Божий стал редко ходить, а все больше по театрам трепался. Ну и знакомства свел, прости Господи, негодящие. Вот и подцепил невестушку себе под стать...
Ксенофонт горько вздохнул, налил стаканчик водки из стоявшего на столе графина и, не поморщившись, залпом выпил.
– Никакого толка в ней не было, в Аське в этой, – продолжил он, утерев губы. – Сколько жили с братом, так ведь и не понесла от него. Другая баба, глядишь, уже через месяц после свадьбы брюхата, а эта год за годом все пустая ходит. Хозяйство валиком катится, прислуга приворовывает, капусты в доме наквасить некому – хозяйка где ни то на балу среди чужих мужиков выкрутасы по паркетам выворачивает. И ведь как еще разоденется на эти балы – вырез на платье чуть не до пупа, сама из выреза своего мало что голяком не выскакивает. Я иной раз не сдержусь, по-родственному ей скажу: «Вот не я твой муж, я бы тебе укорот задал!» А она мне в ответ: «Ха-ха, бодливой корове Бог рог не дает!» Ну, думаю, погоди, курва, посмотришь еще у меня, кто из нас корова!
– Поэтому вы и убили брата, чтобы отправить ненавистную невестку на каторгу? – перебил вдруг Антипов разоткровенничавшегося Ксенофонта. – А заодно и денежками из братнина наследства разжиться?
Ксенофонт подавился словами и выдавил из себя лишь нечто, похожее на кудахтанье испуганной курицы.
– Куш хороший удалось отхватить, ничего не скажешь, – продолжал свою атаку Антипов, демонстративно оглядывая кабинет хозяина оценивающим взглядом. – Богато, богато... Стало быть, предприятия, построенные братом, на продажу пустили, а домик себе решили оставить?
– Это что ж вы такое, сударь, говорите? – вскинулся оправившийся Ксенофонт. – Это как же у вас язык повернулся такие слова произнесть? Это я брата родного убил? Или креста на мне нет – Божью заповедь нарушить, на смертоубийство пойти и навек душу свою загубить грехом тяжким? Следствие показало, что Анастасия, змея окаянная, мужа порешила, и суд то же приговорил. Пересмотра дела не было, приговор в силе, так что же это вы на меня напраслину такую возводите?
– Ну приговор суда можно по вновь открывшимся обстоятельствам пересмотреть, – хмыкнул Павел Мефодьевич. – Фактики против вас, Ксенофонт Гаврилович, у нас появились.
– Какие-такие фактики? – пролепетал Покотилов.
– Как бы тут верхний свет зажечь, темновато у вас. Бумагу предъявлю, а вы ее и не рассмотрите толком впотьмах-то.
Ксенофонт кивнул, но не двинулся с места.
– Интересная вещь обнаружилась, господин Покотилов, – не переставая говорить, Антипов нашел у двери медный кружок электрического выключателя и щелкнул рычажком. Под потолком вспыхнула и заиграла огоньками хрустальных подвесок массивная люстра.
– Вот, так посветлее будет, – удовлетворенно кивнул Антипов. – О чем бишь я говорил-то? Ах, да – установлено, что вы собственной рукой написали письма своей невестке от мнимого любовника и подбросили их в комнату Анастасии Павловны с целью возбудить против нее подозрение в убийстве, которое сами и совершили.
– Ка-ка-ки-кие письма? – запинаясь прошептал Ксенофонт. – Какие-такие письма?
– А вот какие, – Антипов вытащил из внутреннего кармана пакет с бумагами, достал один лист и принялся выразительно читать:
– «Ты прекрасна, возлюбленная моя!»
– Просто «Песнь песней» Соломонова, – не выдержал Колычев, сохранявший все это время молчание.
– Да какая там «Песнь», – фыркнул Павел. – Дальше-то слог малость подгулял: «Как вспомню давешний наш вечер и твои страстные лобзанья, так испытываю дрожь в конечностях и во всех своих членах»... Изящества вашему слогу не хватает, Ксенофонт Герасимович. Ну что ж, собирайтесь, поехали в арестный дом...
– За-за-за что?
– За лжесвидетельство, в коем вы уже изобличены, за фабрикацию улик и за убийство вашего брата, в коем вы сознаетесь, когда посидите в каталажке да походите к судебному следователю на допросы.
– Не виноватый я! – Ксенофонт бухнулся на колени и завыл, кланяясь Антипову в ноги. – Не убивал! Христом Богом клянусь, не убивал я Никитушку. Не губите, ваша милость, господин полицейский! Безвинный я. Не убивал! Письма да, написал и Аське подкинул, было дело, признаю. Попутал нечистый. Но этот грех не велик...
– То есть как не велик? – строго спросил Антипов. – Под каторгу женщину подвел...
– Да не я ее подвел, сама она себя подвела, когда мужа законного застрелила, – голосил Покотилов. – Я ведь письма-то загодя подложил, вроде как шутейно. Думал, Никита, брат, найдет, осерчает и укорот своей бабе сделает. Потому как в строгости ее держать надо, а Никита мягок. Ну я и хотел его в сердце вогнать, чтобы он жену построжил. А уж как узнал, что она Никиту убила, сам в сердце вошел. Вспомнил про письма-то и полицейским сказал: «Был у нее хахаль, письма от него ищите!» Теперь уж, думаю, не вывернется убивица, не уйдет от кары. Кстати письма-то пришлись...
Как Антипов ни бился, как ни крутил, задавая вопросы то об одном, то о другом, настаивая и угрожая, Ксенофонт от своего не отступил, признаваясь лишь в изготовлении фальшивых писем, но начисто отметая все подозрения в убийстве брата. В какой-то момент Колычеву показалось, что он говорит правду, несмотря на явный интерес Ксенофонта в получении наследства.
В конце концов Антипов увез рыдающего купца в Сыскное отделение в Гнездниковском переулке оформлять по горячим следам признание в лжесвидетельстве (после всех формальностей Покотилова, увы, все равно придется пока до времени отпустить), а усталый Колычев отправился домой в Третий Зачатьевский.
Глава 18
Переулками от особняка Покотиловых до собственного дома Колычеву было рукой подать. Искать извозчика не имело смысла. Перейдя через Пречистенку, Дмитрий свернул в короткий Лопухинский переулок, откуда уже были видны высокие купола церквей и колокольни Зачатьевского монастыря, дошел до Остоженки и снова нырнул в лабиринт переулков, пробираясь к своему крыльцу.
По Третьему Зачатьевскому уныло бродил «Картуз», высокая фигура которого была хорошо различима даже в свете одинокого и мутного уличного фонаря. Вероятно, потеряв Колычева, улизнувшего из собственной конторы задними дворами, «Картуз» счел за благо вернуться на Остоженку и подкарауливать адвоката у дома.
«Прав был Павел, – подумал Дмитрий, направляясь к своему палисаднику, – сколько можно это терпеть? Пора разъяснить господина «Картуза», пора. Уж очень он мне надоел».
Но «Картуз» словно бы прочел его мысли и повел себя совсем не так, как всегда. Вместо того чтобы продолжать индифферентно прогуливаться под монастырской стеной, он, заметив Колычева, быстро пошел к нему навстречу, на ходу вытаскивая что-то из кармана.
Это «что-то» оказалось револьвером. Дмитрий понял, что «Картуз» собирается в него стрелять, и непроизвольно попытался укрыться за выступом кирпичной ограды соседнего особняка. Грохнул выстрел. Расстояние между Колычевым и «Картузом» оставалось приличным, не менее десяти саженей, а попасть на ходу с такого расстояния в цель мог только очень хороший стрелок – револьверы недаром считаются оружием ближнего боя и пригодны более всего для выстрелов в упор. Но «Картуз» медленно и неумолимо приближался.
«Проклятье, – мелькнула у Дмитрия мысль, – Антипов запретил мне сегодня брать револьвер... Зачем я его послушался? Сейчас был бы вооружен и стоял бы с револьвером в руке на равных с убийцей... И мы посмотрели бы, кто кого!»
После первого выстрела где-то вдали залился трелью полицейский свисток, ему ответил еще один. Но темный переулок все еще оставался совершенно пустынным. Картуз выстрелил снова, и с Колычева слетела задетая пулей шляпа.
«Прицельно стреляет, – подумал Дмитрий, вжимаясь спиной в ограду. – Следующий выстрел может оказаться последним, роковым. Господи, прости мне все прегрешения, вольные и невольные...»
Убийца подошел настолько близко, что Дмитрий уже мог рассмотреть его лицо и черный глазок револьверного дула.
И тут со спины на «Картуза» обрушился сильный удар. Не удержав равновесие, «Картуз» качнулся вперед и плюхнулся на мокрую от дождя мостовую, потом вскочил и кинулся бежать.
Там, где только что был вооруженный убийца, теперь стояла Анастасия с поленом в руках. Отшвырнув полено, она бросилась к Колычеву, обняла и, заглядывая в его лицо, тихо спросила:
– Ты жив? Он в тебя не попал?
И сама себе ответила:
– Жив, жив! Какое счастье.
– Ты спасла меня, – сказал Дмитрий.
Они и сами не заметили, как перешли на «ты». Колычев хотел найти слова благодарности, но Ася, обняв его, принялась покрывать лицо Дмитрия быстрыми нежными поцелуями, и любые слова оказались совсем неуместны.
Все вокруг было странным как во сне – укрытый пеленой тумана и мелкого осеннего дождика город, пустой и темный, красивая женщина, выскочившая на улицу в одной шелковой блузке и дрожащая от холода и страха, ее торопливые горячие губы. И сердце, готовое выскочить из груди, то ли из-за недавней близости смерти, то ли от сменившей ее близости любви...
Дмитрий подумал, что мог бы стоять так очень долго, не размыкая объятий и наслаждаясь этим новым острым чувством, но здравый смысл все же взял верх.
– Скорее беги в дом и прячься, – прошептал он, поцеловав Асю в голову, туда, где душистые блестящие волосы расходились в стороны от ровной ниточки пробора. – Сейчас тут будет полиция. Нельзя, чтобы они тебя видели.
Кивнув, она молча скрылась в темноте садика, ведущего к крыльцу. Полицейский свисток заливался уже где-то близко, но еще не настолько, чтобы Колычев мог заметить стража порядка. Похоже, городовой пережидал в безопасности за углом, пока окончательно стихнет стрельба, не желая подставлять собственную голову под пули. Дмитрий успел подобрать сбитую шляпу с дырочкой от пули прежде, чем осторожный городовой рискнул возникнуть в Третьем Зачатьевском и засыпать жертву нападения кучей вопросов. Желания преследовать вооруженного преступника у городового не возникло.
Чтобы не слишком долго объясняться с постовым, случайно оказавшимся поблизости, Колычев заявил, что Сыскная полиция в курсе его проблем и следует немедленно проинформировать агента Антипова о совершенном на него нападении. Городовой, узнав, что дело со стрельбой можно сразу же перекинуть на Сыскное отделение, не вдаваясь самому ни в какие частности, с радостью согласился. Однако пришлось все же пригласить его в дом к телефонному аппарату, чтобы он, раздуваясь от важности, изложил дежурному из Сыскного свою версию событий.
К счастью, Ася успела подняться к себе наверх, никаких следов ее пребывания на первом этаже не наблюдалось, и Колычев позволил городовому в охотку обсудить с сыскарями происшествие.
Проводив городового, получившего за беспокойство три рубля и рюмку водки, Колычев сделал шаг к лестнице, чтобы пройти в комнату Аси, но телефонный аппарат призывно затренькал.
Это был Павел Антипов, задержавшийся в Гнездниковском, оформляя бумаги по признанию Ксенофонта Покотилова. Ему доложили о стрельбе в Третьем Зачатьевском, и он кинулся к аппарату, чтобы узнать у Дмитрия подробности и сообщить, что сейчас же к нему приедет.
Не успел Колычев распорядиться, чтобы Дуся накрыла на стол к приходу позднего гостя, как снова раздался телефонный звонок. Телефонировал помощник Колычева Володя.
– Дмитрий Степанович, – закричал он в трубку так громко, что она завибрировала в руке Колычева. – Вы давеча распорядились узнать, кому Ксенофонт Покотилов продал фабрику брата... Я узнал. Ждал, ждал вас в конторе, думал, вернетесь – сообщу...
Колычев не стал объяснять помощнику, почему не вернулся в адвокатскую контору и какими приключениями был наполнен вечер. Он лаконично сказал:
– Меня задержали дела.
– Понятное дело. Но я звоню отчитаться, поскольку вы говорили, что это важно. Главную фабрику Никиты Покотилова его брат продал Маркеловым.
– Кому-кому? – переспросил Дмитрий Степанович, вспоминая, где он слышал эту фамилию. Маркеловы. Ведь слышал и совсем недавно... Вот только – где?
– Маркеловым. Знаете, торгово-промышленная фирма «Ипполит Маркелов и братья»? Они прежде мелкой торговлишкой промышляли, а последние лет пять-шесть подниматься начали. Скупали на торгах имущество банкротов или наследственное по дешевке брали. Теперь у Маркеловых два домика кирпичных в Замоскворечье, четыре фабрички, торговое помещение на Петровке, неподалеку от Пассажа, склады на Крестовской заставе...
– Послушай, орел, а это не у них ли часом наш «Картуз»-Бочарников в конторщиках служит? – перебил его Колычев.
– Сейчас, я просмотрю записи в блокноте... Володя зашуршал неподалеку от трубки листами бумаги и покаянно воскликнул:
– Елки-палки! И вправду у них. А мне-то и невдомек... И в памяти даже не удержалось, что он у Маркеловых подвизается.
– Эх, Володя, Володя! Если бы я знал это чуть раньше, может быть, сегодня все сложилось бы иначе...
– Да что сложилось бы? О чем это вы, Дмитрий Степанович?
– Полчаса назад Бочарников пытался меня застрелить, – огорошил помощника Колычев и, не дожидаясь новых расспросов, добавил: – Ладно, Володя, в другой раз поговорим подробнее, сейчас ко мне подъедет человек из Сыскного...
Повесив трубку на рычажок, Дмитрий собрался, наконец, подняться к Анастасии Павловне – поблагодарить ее за спасение, но не успел. Прихожая вновь наполнилась дребезжанием. Но на этот раз резкие звуки издавал не телефонный аппарат, а дверной звонок – Павел примчался из Гнездниковского...
По Третьему Зачатьевскому уныло бродил «Картуз», высокая фигура которого была хорошо различима даже в свете одинокого и мутного уличного фонаря. Вероятно, потеряв Колычева, улизнувшего из собственной конторы задними дворами, «Картуз» счел за благо вернуться на Остоженку и подкарауливать адвоката у дома.
«Прав был Павел, – подумал Дмитрий, направляясь к своему палисаднику, – сколько можно это терпеть? Пора разъяснить господина «Картуза», пора. Уж очень он мне надоел».
Но «Картуз» словно бы прочел его мысли и повел себя совсем не так, как всегда. Вместо того чтобы продолжать индифферентно прогуливаться под монастырской стеной, он, заметив Колычева, быстро пошел к нему навстречу, на ходу вытаскивая что-то из кармана.
Это «что-то» оказалось револьвером. Дмитрий понял, что «Картуз» собирается в него стрелять, и непроизвольно попытался укрыться за выступом кирпичной ограды соседнего особняка. Грохнул выстрел. Расстояние между Колычевым и «Картузом» оставалось приличным, не менее десяти саженей, а попасть на ходу с такого расстояния в цель мог только очень хороший стрелок – револьверы недаром считаются оружием ближнего боя и пригодны более всего для выстрелов в упор. Но «Картуз» медленно и неумолимо приближался.
«Проклятье, – мелькнула у Дмитрия мысль, – Антипов запретил мне сегодня брать револьвер... Зачем я его послушался? Сейчас был бы вооружен и стоял бы с револьвером в руке на равных с убийцей... И мы посмотрели бы, кто кого!»
После первого выстрела где-то вдали залился трелью полицейский свисток, ему ответил еще один. Но темный переулок все еще оставался совершенно пустынным. Картуз выстрелил снова, и с Колычева слетела задетая пулей шляпа.
«Прицельно стреляет, – подумал Дмитрий, вжимаясь спиной в ограду. – Следующий выстрел может оказаться последним, роковым. Господи, прости мне все прегрешения, вольные и невольные...»
Убийца подошел настолько близко, что Дмитрий уже мог рассмотреть его лицо и черный глазок револьверного дула.
И тут со спины на «Картуза» обрушился сильный удар. Не удержав равновесие, «Картуз» качнулся вперед и плюхнулся на мокрую от дождя мостовую, потом вскочил и кинулся бежать.
Там, где только что был вооруженный убийца, теперь стояла Анастасия с поленом в руках. Отшвырнув полено, она бросилась к Колычеву, обняла и, заглядывая в его лицо, тихо спросила:
– Ты жив? Он в тебя не попал?
И сама себе ответила:
– Жив, жив! Какое счастье.
– Ты спасла меня, – сказал Дмитрий.
Они и сами не заметили, как перешли на «ты». Колычев хотел найти слова благодарности, но Ася, обняв его, принялась покрывать лицо Дмитрия быстрыми нежными поцелуями, и любые слова оказались совсем неуместны.
Все вокруг было странным как во сне – укрытый пеленой тумана и мелкого осеннего дождика город, пустой и темный, красивая женщина, выскочившая на улицу в одной шелковой блузке и дрожащая от холода и страха, ее торопливые горячие губы. И сердце, готовое выскочить из груди, то ли из-за недавней близости смерти, то ли от сменившей ее близости любви...
Дмитрий подумал, что мог бы стоять так очень долго, не размыкая объятий и наслаждаясь этим новым острым чувством, но здравый смысл все же взял верх.
– Скорее беги в дом и прячься, – прошептал он, поцеловав Асю в голову, туда, где душистые блестящие волосы расходились в стороны от ровной ниточки пробора. – Сейчас тут будет полиция. Нельзя, чтобы они тебя видели.
Кивнув, она молча скрылась в темноте садика, ведущего к крыльцу. Полицейский свисток заливался уже где-то близко, но еще не настолько, чтобы Колычев мог заметить стража порядка. Похоже, городовой пережидал в безопасности за углом, пока окончательно стихнет стрельба, не желая подставлять собственную голову под пули. Дмитрий успел подобрать сбитую шляпу с дырочкой от пули прежде, чем осторожный городовой рискнул возникнуть в Третьем Зачатьевском и засыпать жертву нападения кучей вопросов. Желания преследовать вооруженного преступника у городового не возникло.
Чтобы не слишком долго объясняться с постовым, случайно оказавшимся поблизости, Колычев заявил, что Сыскная полиция в курсе его проблем и следует немедленно проинформировать агента Антипова о совершенном на него нападении. Городовой, узнав, что дело со стрельбой можно сразу же перекинуть на Сыскное отделение, не вдаваясь самому ни в какие частности, с радостью согласился. Однако пришлось все же пригласить его в дом к телефонному аппарату, чтобы он, раздуваясь от важности, изложил дежурному из Сыскного свою версию событий.
К счастью, Ася успела подняться к себе наверх, никаких следов ее пребывания на первом этаже не наблюдалось, и Колычев позволил городовому в охотку обсудить с сыскарями происшествие.
Проводив городового, получившего за беспокойство три рубля и рюмку водки, Колычев сделал шаг к лестнице, чтобы пройти в комнату Аси, но телефонный аппарат призывно затренькал.
Это был Павел Антипов, задержавшийся в Гнездниковском, оформляя бумаги по признанию Ксенофонта Покотилова. Ему доложили о стрельбе в Третьем Зачатьевском, и он кинулся к аппарату, чтобы узнать у Дмитрия подробности и сообщить, что сейчас же к нему приедет.
Не успел Колычев распорядиться, чтобы Дуся накрыла на стол к приходу позднего гостя, как снова раздался телефонный звонок. Телефонировал помощник Колычева Володя.
– Дмитрий Степанович, – закричал он в трубку так громко, что она завибрировала в руке Колычева. – Вы давеча распорядились узнать, кому Ксенофонт Покотилов продал фабрику брата... Я узнал. Ждал, ждал вас в конторе, думал, вернетесь – сообщу...
Колычев не стал объяснять помощнику, почему не вернулся в адвокатскую контору и какими приключениями был наполнен вечер. Он лаконично сказал:
– Меня задержали дела.
– Понятное дело. Но я звоню отчитаться, поскольку вы говорили, что это важно. Главную фабрику Никиты Покотилова его брат продал Маркеловым.
– Кому-кому? – переспросил Дмитрий Степанович, вспоминая, где он слышал эту фамилию. Маркеловы. Ведь слышал и совсем недавно... Вот только – где?
– Маркеловым. Знаете, торгово-промышленная фирма «Ипполит Маркелов и братья»? Они прежде мелкой торговлишкой промышляли, а последние лет пять-шесть подниматься начали. Скупали на торгах имущество банкротов или наследственное по дешевке брали. Теперь у Маркеловых два домика кирпичных в Замоскворечье, четыре фабрички, торговое помещение на Петровке, неподалеку от Пассажа, склады на Крестовской заставе...
– Послушай, орел, а это не у них ли часом наш «Картуз»-Бочарников в конторщиках служит? – перебил его Колычев.
– Сейчас, я просмотрю записи в блокноте... Володя зашуршал неподалеку от трубки листами бумаги и покаянно воскликнул:
– Елки-палки! И вправду у них. А мне-то и невдомек... И в памяти даже не удержалось, что он у Маркеловых подвизается.
– Эх, Володя, Володя! Если бы я знал это чуть раньше, может быть, сегодня все сложилось бы иначе...
– Да что сложилось бы? О чем это вы, Дмитрий Степанович?
– Полчаса назад Бочарников пытался меня застрелить, – огорошил помощника Колычев и, не дожидаясь новых расспросов, добавил: – Ладно, Володя, в другой раз поговорим подробнее, сейчас ко мне подъедет человек из Сыскного...
Повесив трубку на рычажок, Дмитрий собрался, наконец, подняться к Анастасии Павловне – поблагодарить ее за спасение, но не успел. Прихожая вновь наполнилась дребезжанием. Но на этот раз резкие звуки издавал не телефонный аппарат, а дверной звонок – Павел примчался из Гнездниковского...
Глава 19
– Ну, Дмитрий, счастлив твой Бог! – закричал Антипов сразу с порога. – Я говорил, что этого «Картуза» пора разъяснить! Не прощу себе, что замотался и не сделал этого сразу. Непростительное легкомыслие! Всегда за пустой суетой главное упускаешь. Твой Бочарников проходит у нас в Сыскном по картотеке. В юные годы он принимал участие в разбойном налете, убил человека и отбывал каторжный срок. Правда, тогда суд его пожалел – мальчишка молодой, попал под дурное влияние... Дали всего пять лет каторжных работ...
– Вот тебе и скромный конторщик! – удивился Колычев. – Странно, что братья Маркеловы взяли его к себе на фирму – обычно купцы очень осторожны с людьми, побывавшими на каторге, и не склонны им доверять.
– Маркеловы, говоришь? – переспросил Антипов. – Вот так финик!
– Ну да, Маркеловы. Торгово-промышленная фирма «Ипполит Маркелов и братья». Мой помощник разузнал, где служит Бочарников. А почему ты так удивился?
– Дмитрий, ты об этих Маркеловых что-нибудь знаешь? – ответил вопросом на вопрос Павел.
– Самую малость – были небогатыми купцами, пробавлявшимися мелкой торговлей, лет пять назад дела у них пошли на лад, стали по дешевке скупать недвижимость у банкротов, завели свой торговый дом, фабрики. Кстати, после смерти Никиты Покотилова они выкупили у Ксенофонта головное предприятие брата. Конечно, можно предположить, что были с их стороны какие-то сомнительные сделки...
– Сделки? – рассеянно переспросил Павел. – Да, были сделки, были... И на покотиловскую фабрику, стало быть, они лапу наложили. Ты знаешь, с чего эти Маркеловы вдруг так поднялись, что фабрики скупать начали? Уж не с мелочной торговли в лавочках, поверь. В лавочке у них Ипполит сидел, а старший брат, Архип Маркелов, шнифер был знаменитый. Это я тебе и без всякой картотеки скажу.
Колычев не стал просить разъяснений – за годы службы судебным следователем он усвоил, что в воровском мире шниферами именуют взломщиков сейфов, специалистов высокого класса, сродни медвежатникам. Но если медвежатники при вскрытии сейфов пользовались отмычками, украденными ключами, подобранными шифрами, на худой конец, напильником и вульгарной фомкой, то шниферы предпочитали взрывчатку. А правильно подорвать дверь сейфа – дело очень непростое и в криминальной среде уважаемое...
Антипов, между тем, продолжал:
– Архипа однажды взяли, промашка у него вышла, но украденных денег так и не нашли. И сам не выдал, сколько на следствии с ним ни бились. Так на каторгу и ушел. А братец его младшенький, Ипполит, с тех пор что-то уж больно разжился... Фирма-то на его имя записана, к нему у полиции претензий не было. И ты говоришь, «Картуз» твой у них на фирме в конторе подъедается? Что-то мне сдается, что он не столько по конторской части Маркеловым нужен, сколько для выполнения особых поручений. Надо узнать, где он каторжный срок отбывал, не вместе ли с Маркеловым-старшим? Может, там на каторге и снюхались...
Антипов плюхнулся на диван и попросил:
– Митя, ты насчет чаю распорядись. Устал я сегодня, как собака. Сейчас протелефонирую в Сыскное, пусть Бочарникова в розыск по свежим следам объявляют. Ума не приложу, как он так сплоховал с тобой? Как тебе вывернуться удалось? Спугнул его кто-то, не иначе...
– Спугнул, спугнул. Павел, я сейчас представлю тебе одного человека. Но учти, я надеюсь на твое благородство... Ты пока поговори по телефону, а я скоро вернусь.
Прыгая по лестнице сразу через три ступени, Колычев помчался в мезонин. Анастасия, понимая, что в доме чужой человек, забилась в щель между шкафом и массивным сундуком, и, войдя в полутемную комнату, Дмитрий ее не сразу заметил.
– Анастасия Павловна, где вы? – тихонько позвал он, по привычке переходя снова на «вы» и почти сразу пожалев об этом.
– Я тут прячусь, – вышла из-за массивного старомодного гардероба Ася. В ней уже не было ничего от той женщины, что совсем недавно покрывала лицо Колычева быстрыми горячими поцелуями. Глаза Аси смотрели в лицо Дмитрия по-прежнему – несколько отстраненно и с тоской, прячущейся в глубине взгляда. Колычева кольнула иголка не то досады, не то стыда – черствый сухарь, не поднялся следом за Асей, не нашел нужных слов, вот и оборвалась та незримая ниточка, что связала их в темном переулке...
Единственное, что Колычев смог теперь себе позволить – склониться и почтительно поцеловать Анастасии руку, все остальное – объяснения, слова благодарности, объятия и поцелуи – казалось ему сейчас слишком пошлым.
– Вот тебе и скромный конторщик! – удивился Колычев. – Странно, что братья Маркеловы взяли его к себе на фирму – обычно купцы очень осторожны с людьми, побывавшими на каторге, и не склонны им доверять.
– Маркеловы, говоришь? – переспросил Антипов. – Вот так финик!
– Ну да, Маркеловы. Торгово-промышленная фирма «Ипполит Маркелов и братья». Мой помощник разузнал, где служит Бочарников. А почему ты так удивился?
– Дмитрий, ты об этих Маркеловых что-нибудь знаешь? – ответил вопросом на вопрос Павел.
– Самую малость – были небогатыми купцами, пробавлявшимися мелкой торговлей, лет пять назад дела у них пошли на лад, стали по дешевке скупать недвижимость у банкротов, завели свой торговый дом, фабрики. Кстати, после смерти Никиты Покотилова они выкупили у Ксенофонта головное предприятие брата. Конечно, можно предположить, что были с их стороны какие-то сомнительные сделки...
– Сделки? – рассеянно переспросил Павел. – Да, были сделки, были... И на покотиловскую фабрику, стало быть, они лапу наложили. Ты знаешь, с чего эти Маркеловы вдруг так поднялись, что фабрики скупать начали? Уж не с мелочной торговли в лавочках, поверь. В лавочке у них Ипполит сидел, а старший брат, Архип Маркелов, шнифер был знаменитый. Это я тебе и без всякой картотеки скажу.
Колычев не стал просить разъяснений – за годы службы судебным следователем он усвоил, что в воровском мире шниферами именуют взломщиков сейфов, специалистов высокого класса, сродни медвежатникам. Но если медвежатники при вскрытии сейфов пользовались отмычками, украденными ключами, подобранными шифрами, на худой конец, напильником и вульгарной фомкой, то шниферы предпочитали взрывчатку. А правильно подорвать дверь сейфа – дело очень непростое и в криминальной среде уважаемое...
Антипов, между тем, продолжал:
– Архипа однажды взяли, промашка у него вышла, но украденных денег так и не нашли. И сам не выдал, сколько на следствии с ним ни бились. Так на каторгу и ушел. А братец его младшенький, Ипполит, с тех пор что-то уж больно разжился... Фирма-то на его имя записана, к нему у полиции претензий не было. И ты говоришь, «Картуз» твой у них на фирме в конторе подъедается? Что-то мне сдается, что он не столько по конторской части Маркеловым нужен, сколько для выполнения особых поручений. Надо узнать, где он каторжный срок отбывал, не вместе ли с Маркеловым-старшим? Может, там на каторге и снюхались...
Антипов плюхнулся на диван и попросил:
– Митя, ты насчет чаю распорядись. Устал я сегодня, как собака. Сейчас протелефонирую в Сыскное, пусть Бочарникова в розыск по свежим следам объявляют. Ума не приложу, как он так сплоховал с тобой? Как тебе вывернуться удалось? Спугнул его кто-то, не иначе...
– Спугнул, спугнул. Павел, я сейчас представлю тебе одного человека. Но учти, я надеюсь на твое благородство... Ты пока поговори по телефону, а я скоро вернусь.
Прыгая по лестнице сразу через три ступени, Колычев помчался в мезонин. Анастасия, понимая, что в доме чужой человек, забилась в щель между шкафом и массивным сундуком, и, войдя в полутемную комнату, Дмитрий ее не сразу заметил.
– Анастасия Павловна, где вы? – тихонько позвал он, по привычке переходя снова на «вы» и почти сразу пожалев об этом.
– Я тут прячусь, – вышла из-за массивного старомодного гардероба Ася. В ней уже не было ничего от той женщины, что совсем недавно покрывала лицо Колычева быстрыми горячими поцелуями. Глаза Аси смотрели в лицо Дмитрия по-прежнему – несколько отстраненно и с тоской, прячущейся в глубине взгляда. Колычева кольнула иголка не то досады, не то стыда – черствый сухарь, не поднялся следом за Асей, не нашел нужных слов, вот и оборвалась та незримая ниточка, что связала их в темном переулке...
Единственное, что Колычев смог теперь себе позволить – склониться и почтительно поцеловать Анастасии руку, все остальное – объяснения, слова благодарности, объятия и поцелуи – казалось ему сейчас слишком пошлым.