местные бабки, владеющие народными методами лечения хворей, ни целители из
других населенных пунктов. А к врачам Макарыч обращаться не хотел. Поскольку
они издали мельком заглядывали ему в больное место и сразу выносили приговор
- нужно оперировать. На что Макарыч пойти никак не мог. Боялся он операции,
а главное - не мог представить, как можно вырезать причину его болезни, если
операции делают на операционном столе, то есть лежа. Пусть даже на животе.
Ну, а обиду свою он, конечно, держать при себе не стал, он сорвал ее и
утешил на Сене. Посадил в свою кутузку на три дня, и обида сначала
полегчала, а после и вовсе улетучилась. Он всегда так делал, когда
начальство его несправедливо обижало и недооценивало. Сажал кого-нибудь под
замок и все. Сенину посадку он мотивировал очень просто - для окончательного
выяснения, выявления и установления личности. Сеня ему возражал "что
устанавливать? Ты ее уже давно установил". Но Макарыч на возражения
реагировал грубо и непорядочно. В том смысле, что ты мне поговори еще - так
вообще залетишь на год за злостную неуплату алиментов.
***
В Петровку вошли, когда начало где-то греметь, часам к восьми. К ужину
значит. Сеня шел по улице и со всеми здоровался. И с ним тоже все
здоровались. А на Серегу смотрели изучающе. И вопросительно. Наверно, хотели
по его внешнему виду определить и понять, чего от него в дальнейшем ждать
нужно. Имея в виду, что первое впечатление самое верное. Хотя и обманчивое.
Улица была длинная. И по обеим ее сторонам сидели старухи. И они не просто
сидели, они что-то обязательно продавали. Одни ведро яблок или слив, другие
кукурузу, третьи картошку и молочнокислые продукты. Но и промышленные товары
тоже они продавали. Носки, например, разноцветные, тапочки, шапки. Да много
еще чего, и что странно, надвигающаяся гроза никак на эту торговлю не
действовала. Продавцы не тронулись с места ни после первого грома, ни тогда,
когда в песок посыпались первые капли, подняв собою облако пыли и тут же
прибив его к земле.
- Сень, а кому они это все продают? - отсутствие здесь покупателей
сразу бросилось Сереге в глаза. И что неоткуда им взяться, тоже от него не
укрылось.
- А я знаю, - сказал Сеня. - Может, друг другу. Хочешь, купи ты.
- Не хочу, - сказал Серега.
- Не хочешь - не покупай, - сказал Сеня.
А Серега, когда они прошли всю Петровку насквозь, спросил:
- Куда мы идем?
Естественно, Сеня ответил "на хуй" и продолжал идти в заданном
направлении, пока не дошел до оврага. Тут он сказал:
- Пришли.
Сенин дом стоял на крутом склоне, и к нему вела крутая тропинка.
- Ничего апартаменты, - сказал Серега, а Сеня сказал:
- Какие апартаменты? Ты что, с дуба упал?
- Не падал я с дуба, - сказал Серега. - Это я в рамках приличия сказал.
- На хуй твое приличие, - Сеня толкнул дверь, и она отворилась со
скрипом.
Конечно, внутри дома было не ахти как уютно, поскольку помещение,
несмотря на занавески и наличие громоздкой мебели старых мастеров, жилого
вида не имело. И вообще никакого вида оно не имело. Зато сыро было тут
ощутимо. Сеня включил свет - большую яркую лампу - и сказал "сейчас она
погорит, и сыростью вонять перестанет". Серега постоял посреди комнаты,
осмотрелся. Но ничего не увидел. Потому что ничего тут в общем не было. По
крайней мере - ничего такого, что могло бы сосредоточить на себе его
рассеянное внимание. А раз ничего не было, то и увидеть ничего он не мог. В
смысле, ничего особенного. Шкаф как шкаф, комод как комод, стол как стол,
топчан как топчан. На топчане, видно, Сеня спал ночами и отдыхал в другое
время суток.
- Как же ты тут живешь, один? - не сдержал себя Серега. На что Сеня
сказал "хорошо".
- А чего - свет есть, жратва есть. Не то что в твоем вонючем городе. За
два дня чуть с голоду не подох. Без денег не жизнь, а издевательство.
- Зато не скучно, - глупо возразил Серега.
- Так и тут весело, - сказал Сеня. - Машка когда приезжает, тут места
всем бывает мало, от веселья. И приемник у меня есть транзисторный, я его на
свалке нашел - Сеня извлек откуда-то из-за спины роскошный "Филипс". Правда,
он одну только станцию принимает - "Радио мужик" называется, - но мне больше
и не надо. Если больше - голова будет болеть.
Он включил приемник, тот зашипел, как сковородка, захрипел, закашлял и
вдруг неожиданно чистым голосом стал рассказывать про какую-то комету имени
Лоренца, которая приближается к Земле для того, чтобы столкнуться и разнести
все живое и неживое вдребезги или в самом лучшем случае пролететь мимо на
недопустимо близком расстоянии и заразить всю планету радиацией и новыми
страшными болезнями, принесенными из глубин бесконечного космоса.
- Во, слыхал? - сказал Сеня. - А ты говоришь - скучно. Скоро все
повеселимся на своих похоронах. - Сеня, казалось, даже обрадовался. - Всем
наступит звездец. В полном смысле этого слова.
- Так и тебе наступит, - сказал Серега.
- А это мы еще поживем - увидим.
Серега нагнулся, открыл крышку подпола и полез по лестнице вниз.
- Принимай, - сказал он из погреба и стал методично подавать наверх
еду: картошку, миску яиц, огурцы, помидоры, зелень, кусок сала, слегка
обернутый газетой, круг домашней колбасы диаметром до полуметра, томатный
сок, молоко, компот. А выставив все это, сказал: - Пить будешь? У меня есть
на случай лечебных целей. Жена Макарыча делает - для внутрисемейного
потребления. Экологически чистый продукт и по крепости незначительно
уступает спирту.
Это я ей веранду застеклил, - объяснил Сеня наличие в его доме
спиртного.
Серега сказал, что под такой царский ужин не выпить будет неправомочно
и преступно. А Сеня сказал, что к царям и ко всему царскому относится
неоднозначно и не пьет ни под какой ужин из принципа. После чего пошуровав
где-то в глубинах недр, выставил из проруби в полу трехлитровую банку,
закрытую капроновой крышкой.
- Понял, как живет простой бомж будучи с умом! - сказал Сеня и выбрался
в комнату. - Я когда с женой жил, мне обеды из трех букв до смерти надоели -
суп - чай, суп - чай. Зато теперь я, можно сказать, новый русский бомж.
Сотри: мебель - антиквариат? Антиквариат. В смысле попить-поесть изобилие
налицо? Налицо. А ты говоришь.
- Я ничего не говорю, - Серега сложил продукты компактно на столе и
спросил у отряхивающегося после подземелья Сени: - А почему радио - "Мужик"?
- Черт его знает, - Сеня закрыл крышку погреба и топнул по ней ногой. -
Вообще-то они говорят не по-русски - "мэйджик". Но по мне "мужик" -
понятней. "Мужик - это звучит гордо. Если он, конечно, мужик". Машкина
народная мудрость, между прочим. В смысле, ею придуманная.
А насчет кометы - шел я прошлой весной по Киеву. В подпитии - я тогда
еще пил с горя, - в час ночи и с вещами. Шел к другу с поезда. Переночевать.
Город пустой, улица темная. Иду я быстро и через какое-то время догоняю
мужичка. Догоняю и вижу, что это мент.
Ну, думаю, попутчик хороший. И догнал его окончательно. Иду за ним.
Вдруг мент оборачивается и говорит:
- Комету видел?
Я растерялся, думаю, это какие-то ментовские штуки, вроде "комету
видел? Нет. Сейчас увидишь! - и пистолетом по роже". Но все же говорю:
- Комету не видел. - И: - Я вообще, - говорю, - в Киев только приехал.
Поэтому еще ничего не видел. Кроме вокзала. Который мне понравился. Хороший
вокзал, просторный.
Тогда мент ткнул пальцем в небо и говорит:
- Смотри.
Я поднял голову, и правда, комета - хвост, голова, все как положено.
Полюбовался.
Мент говорит:
- Ну как, бля?
Я говорю:
- Красиво. - И: - Спасибо, - говорю, - что показали.
- Пожалуйста, - говорит мент, - чего там.
И мы пошли рядом, вместе, и шли сначала в молчании, потом с разговорами
- пока до нужного мне дома не дошли. Расстались - как родные. Веришь -
обещали письма друг другу писать.
- Про письма верю не очень, - сказал Серега. - А так верю. Про все
остальное. Тем более и комета весной была. Я помню. У меня прямо из окна
можно ее было наблюдать. Даже без бинокля.
Сеня тем временем расставил на столе посуду и начал есть, кивая с
полным ртом и Сереге - чтоб он, значит, тоже приступал и не стеснялся. Но
Серега и не стеснялся.
- А чего ты в Киев ездил? - спросил он для поддержки общего разговора.
- Да я разных ложек, мундштуков и всякого такого дерьма настрогал из
дерева, а в Киеве продать хотел. Я тогда считал, что без денег жить на свете
нельзя, и думал денег заработать ощутимых. В Киеве, говорили, это хорошо
берут. Вот я и съездил. У меня ж там друг. Еще армейский. Служили мы с ним
вместе под городом Ташкентом.
- Ну, и заработал?
- Ага. Оптом у меня все забрали и сказали - еще раз появлюсь, удавят на
хуй. Хорошо еще, что Машка забесплатно отвезла туда и оттуда. В своем купе.
- Машка - это кто?
- Машка, она и есть Машка. Проводницей работает. Дальнего следования.
Серега сказал, что, мол, ясно, а Сеня сказал, что ничего тебе не ясно и
сказал, мы с ней экономическую ситуацию в стране анализируем, о геополитике
беседуем длинными вечерами и о других приятных вещах и жизненных
удовольствиях. Потому что Машка, между прочим, профессорская дочка по
происхождению и образование у нее наивысшее.
Серега снял с банки крышку и задумался - как налить жидкость из
переполненной трехлитровки в рюмку, чтобы не разлить?
- Ложкой начерпай, - посоветовал Сеня.
Серега взял тяжелую желтую ложку и только сейчас обратил внимание на
тарелки и на остальную посуду, из которой они собирались и уже начали есть.
- Слушай, - сказал он, - я такой посуды даже в магазине не видел.
Правда, я в посудные магазины и не хожу.
- "Мадонна", - сказал Сеня. - Сервиз столовый на двенадцать персон.
Кажется, гэдээровский еще. Или Чехословацкий.
- Тоже на свалке нашел?
- Ага, размечтался, - сказал Сеня. - Это Машка привезла. Она говорит
"не приучена я на плохой посуде есть и состояние не позволяет".
- Состояние чего?
- Ничего. Бабок у нее - что говна.
Серега выпил, сказав "за ее здоровье", загасил огонь во внутренностях
компотом, съел кусок колбасы, от которой огонь вспыхнул снова - такой она
оказалась перченой - и спросил:
- Проводникам разве много платят?
Сеня проглотил все, что было во рту, и ответил:
- Ты дурак? Или баран? Бизнес она делает. Оптовыми партиями. Там
закупает, тут продает, тут закупает - там продает. Транспорт - шаровой.
Железнодорожный.
- У кого это транспорт железнодорожный? Кроме меня.
Сеня поперхнулся помидором, замотал головой, покраснел и, задыхаясь,
прохрипел:
- Легка на помине. Чуть из-за тебя не захлебнулся.
Машка, сказав "да здравствуют неожиданности", стукнула Сеню по спине
кулаком, и он пришел в себя. Зато остолбенел Серега. Он, обернувшись, увидел
чуть влажную от дождя Машку, сказал "здрасте", встал и остался стоять на
полусогнутых ногах, зависнув между столом и стулом. Машка же вытерла с лица
капли дождевой воды, оглядела его подробно и сказала:
- А, помощник, привет.
"Значит, она меня запомнила", - сообразил Серега и сразу же
расстроился, поняв, что толку в этом лично для него - никакого. Машка
придвинула к столу последний, имеющийся в доме стул, села на него и, щелкнув
пальцами, произнесла:
- Прибор.
Сеня отвлекся от еды, сходил к комоду и принес ей тарелку, вилку и
рюмку. Потом сходил еще раз и вернулся с ножом и чашкой.
- Сейчас доедаем, - объявила Машка, - и едем гулять. Про комету
слыхали?
- Слыхали, - сказал Сеня. - А по какому случаю гулять?
- По ее случаю, - сказала Машка. - Может, в последний раз. Да и день
рождения у меня. Четверть века. - она помолчала и охнула: - Какой ужас!
- Поздравляю, - сказал Сеня, - желаю счастья. А комета, я думаю, туфта.
- Скорее всего, - сказала Машка. - Ну а вдруг не туфта?
Сеня и Серега промолчали, им на это сказать было нечего. А Машка
сказала:
- Даже если туфта. Лишний - небольшой - пир во время чумы устроить не
повредит. Чумы, правда, тоже пока нет, но день рождения-то есть?
Сеня и Серега опять промолчали. А Машка опять сказала:
- От дня рождения не уйдешь. - она положила себе на тарелку еды и
начала красиво ее поедать.
- Вам налить? - наконец нашел, что ей сказать, Серега.
- За рулем не пью, - сказала Машка, - поэтому - полрюмки.
Она выпила крепкую самопальную водку как-то изящно и с достоинством -
так, наверное, пьют французское шампанское или, может быть, коньяк
"Наполеон", - закусила ее огурцом с колбасой и обратилась к Сереге с
вопросом:
- Ты у нас кто?
Серега хотел ответить как-нибудь коротко, типа того, что я Серега, но
вдруг стал думать - кто он и, конечно, замешкался. Машка, не дождавшись
ответа, уточнила:
- Тоже бомж? Как Сеня мой ненаглядный?
- Нет, - вмешался жующий Сеня, - он у нас типичный представитель
трудового народа, - и Машка переключилась на Сеню:
- Что такое трудовой народ? По-твоему, в нашей великой и свободной
стране есть еще и нетрудовой народ? Выходит, у нас их два - народа?
- Маш, не надо, а, - попросил Сеня, - дай пожрать спокойно.
- Поесть, - сказала Машка.
- Ну, хоть поесть, - согласился Сеня.
А Машка сказала "еще поедим сегодня, это только начало".
И она стала говорить о том, что любит начало, так как у любого начала
есть неизвестное продолжение и всегда кажется, что оно сулит много хорошего
и разного, а плохого, наоборот, не сулит. Поэтому, когда ты в начале, то
обязательно ждешь чего-нибудь и к чему-нибудь готовишься.
- Я, - она коротко хохотнула, - когда к свадьбе своей готовилась, все
зубы во рту запломбировала. А когда к разводу - аборт сделала. Очистилась,
значит, внутренне.
Серега с Сеней слушали ее жуя и глотая - Сеня без особого интереса,
наверно, имея устоявшуюся привычку, а Серега - внимательно. Ему казалось,
что эта Машка говорит что-то умное и непростое, и ему надо понять ее
значительные слова и в них разобраться. Но только он начал понимать и
разбираться, Машка сказала:
- Да. - И сказала: - Люблю начало. За него мы и выпьем.
Серега выпил, Машка тоже пригубила и спросила у него:
- Ну? Права я?
- Да, - сказал Серега. А Сеня сказал, что поэтому ты и новую жизнь
каждый месяц начинаешь, никак не начнешь.
Машка посмотрела на Сеню снизу, но свысока, и сказала:
- Почему не начну? Я новую жизнь начинаю само собой, а старой продолжаю
жить само собой.
Они посидели так еще. Поели, побеседовали на разные волнующие темы.
Наконец Машка сказала:
- Ну все, - сказала, - "Трабант" зовет.
- Кто зовет? - спросил Серега.
- "Трабант", - ответила Машка. А Сеня пояснил:
- Машина такая. Автомобиль иностранной марки.
Они вышли из Сениной избушки, автомобиль стоял наверху, на краю оврага.
По виду он напоминал горбатый "Запорожец", но был вроде еще меньше и еще
уродливее. К тому же его покрывал толстенный слой грязи, на заднем стекле
пальцем кто-то вывел: "Тормоза придумал трус". Сеня, увидев это, дописал на
крышке багажника: "Маша грязи не боится".
- Правильно, - сказала Машка, - не боюсь. И сказала: - Садитесь.
Господа трудящиеся.
Расстояние от Петровки до Ясеня Машка преодолела в пять минут. Сеня как
человек, понимающий в автомобильном деле толк, сказал, обернувшись к Сереге:
- Реактивная машина. И Маша - тоже ничего.
Про Машу Сереге говорить было не нужно. Маша ему понравилась с первого
взгляда и что с этим делать, он не знал и не мог себе даже представить. Да и
Машина машина ему нравилась. Он бы такую себе приобрел. Хотя вообще к
машинам никак не относился и не тянулся к ним, как многие другие мужчины.
Дома Машка сразу начала готовить и устраивать праздничный стол, оставив
входную дверь открытой настежь. Серега хотел было ее закрыть, но Сеня ему
объяснил, что этого делать не следует и что Машка не заперла дверь не из
рассеянности, а специально.
- Зачем? - Серега привык, что люди, придя домой, запирают двери на
замок, и считал, что это правильно, иначе не будет от гостей незваных отбоя
и, значит, никакой личной собственной жизни не будет. У него вон и при
запертых дверях ее не было. Но тут случай частный и причина другая.
На Серегин вопрос Сеня ответил так:
- Сейчас сам все увидишь.
И тут же, как и предполагал Серега, в дверь начали входить люди. Они
входили по одному, говоря "у вас не заперто, здрасте", и располагались
вокруг стола. А Машка их поощряла, мол, входите, гостями будете. Они
отвечали ей "гостями - это мы с удовольствием" и сразу же чувствовали себя
как дома.
_____________________
____________________________
** Название рабочее (т.е. условное) и никакого скрытого смысла не
содержит.
6 Откуда в повести столько бездомных собак, можно узнать из приложения
No3.
ПРИЛОЖЕНИЕ No3
ОТШИБ
Собаки, коты и кошки спали везде. Зимой - так даже в снегу. Вырывали в
свежих пушистых сугробах норы, сворачивались в них калачами и спали,
согревая сами себя своим внутренним слабым теплом. А во дворе и в доме они
были просто повсюду. И сколько их всего вместе, Петрович не знал ни точно,
ни приблизительно. Но знал, что много. Это было видно любому, кто заходил к
Петровичу. Хотя к нему мало кто заходил. Так, случайно. Раз в сто лет, а то
и реже. Правда, девка какая-то сумасшедшая, неизвестно откуда взявшаяся,
стала наезжать в последние месяцы, на машине. Но она приезжала, пожалуй, не
к нему, он ее интересовал постольку-поскольку. Да и вообще вряд ли
интересовал - он был здесь, постоянно, так сказать, присутствовал, и она
принимала этот факт как должное.
Жил Петрович на самом последнем отшибе. За его домом, можно считать,
ничего уже не было. Пустое место, не занятое ничем. Не только человек, но и
сама природа ничего не расположила на этом ровном пустом месте. Настолько
оно было непривлекательным и неудобным - как на него ни взгляни. Это место,
оно опровергало собою известную любому ребенку школьного возраста истину -
что, мол, природа не терпит пустоты. Здесь она прекрасно ее терпела. А
Петрович - ничего, жил тут все свои годы. Еще тогда жил, когда людей вокруг
да около кишмя кишело и они не ушли и не уехали ближе к городу, к его
многоэтажным бетонным домам с центральным паровым отоплением, к его заводам,
дающим всяческую, хоть и нелегкую работу и, значит, деньги, нужные для
успешного проживания жизни. А дома города, они тоже в свою очередь
расползались во все стороны от центра, планомерно поглощая пригородных людей
и сами пригороды, но потом, в какой-то момент своего разрастания, прекратили
двигаться на северо-восток, а стали строиться во всех остальных
направлениях. И северо-восточная городская окраина так и осталась
незастроенной новостройками по сей день. Другими словами, как была когда-то
она деревней, так и не изменила своего реального статуса, несмотря на
непосредственную близость массивов большого города. Но люди из нее
практически все ушли. Так как их силами в основном и разрастался город, и им
давали постепенно квартиры в домах, которые они же и строили своими
трудовыми руками.
А Петрович, так вышло, остался в своем ветхом частном домике посреди
обширной, бескрайней, можно считать, пустоты и продолжал жить в нем, как жил
раньше и как жили его отец и мать. Потому что у Петровича не было в руках
какой-либо строительной специальности. У большинства его соседей такие
специальности были - все они с детства помогали своим отцам что-нибудь
строить в округе или в каких-нибудь дальних населенных пунктах, куда издавна
принято было ходить на отхожий строительный промысел. А Петрович всегда
занимался другим делом. Тем же, между прочим, что и его отец. Таким образом
Петрович являлся типичным представителем трудовой ветеринарной династии. А
если точнее сказать, то династии ветеринарных фельдшеров. Он и необходимый
документ, подтверждающий свою специальность, имел. Бумагу об успешном
окончании соответствующего техникума. А работал он в колхозе. В шести
километрах от своего дома. Там, в этом колхозе, имелся свинарник и коровник,
и Петрович лечил колхозных свиней и коров и проводил с ними профилактическую
антиэпидемиологическую работу, направленную против возникновения массовых
болезней в среде скота. Лечил он, конечно, и других домашних животных. Но
преимущественно этих. Правда, в колхозе он работал в молодые свои годы. Пока
колхоз этот не перепрофилировали под кукурузу, признав скотоводчество в нем
неперспективным и низачем никому не нужным. Естественно, уважаемая должность
ветеринарного фельдшера была правлением колхоза упразднена за полной,
абсолютной и окончательной ненадобностью, потому что кукуруза в
квалифицированной ветеринарной помощи не нуждается. А потом, по прошествии
неумолимого времени, и сам колхоз свое существование прекратил и был
переименован в совхоз с новыми прогрессивными функциями и задачами
общегосударственного значения и масштаба.
Но Петровичу это было уже безразлично. Он к тому историческому периоду
обрел свое постоянное рабочее место в жизни. Хотя и не сразу оно ему далось.
Потому что тогда в городе устроиться на работу в ветеринарное лечебное
учреждение человеку с улицы и из деревни было не так-то легко и просто. Да и
не был Петрович специалистом по кошкам, собакам, хомякам и прочей
бесполезной живности. Которую в городских домах и квартирах держали для
баловства и любви, и больше ни для чего. Он же по свиньям и коровам в
основном серьезно специализировался, ну и еще иногда по лошадям и козам. В
городских же лечебницах таких животных практически лечить не приходилось.
Там скорее попугая или обезьяну могли принести для излечения. А то и
крокодила какого-нибудь экзотического или черепаху земноводную. В городе же
много самых разных людей живет, и причуды у них бывают самые разные.
В общем, Петрович помытарился, можно сказать, без любимой работы. Даже
в цирк заходил на предмет трудоустройства. Хотя в цирке и вовсе надо было
уметь лечить слонов, тигров и прочих моржей с удавами. То есть легко понять,
в каком он находился трудном и почти что безвыходном положении. Он даже
готов был бросить свою профессию, сменив ее на какую угодно иную, потому что
жить ему было как-то нужно и, значит, нужно было что-либо есть и пить - хотя
бы не регулярно, а время от времени и от случая к случаю.
Какие-то недели и месяцы питался Петрович заготовленными ранее, на
прежней своей должности, запасами, состоящими из всевозможных круп, муки,
картофеля и тому подобных пищепродуктов. А потом запасы естественным образом
подошли к концу, и питаться Петровичу стало что называется нечем.
Так же, как сейчас в общем-то нечем питаться всем этим многочисленным,
бессчетным собакам и кошкам. Но они все равно живут у Петровича в доме и во
дворе, и в сарае, и не уходят от него никуда, а если и уходят, то не
надолго, а чтобы добыть себе пищу - хотя бы в самом минимальном, необходимом
для их собачьей и кошачьей жизни количестве. И летом они это делали довольно
легко, так как чего-чего, а помоек различных в городе достаточно, да и
Петрович летом кормил их как-то из своих побочных заработков. А зимой он жил
скупо, на одну свою пенсию, которую и выплачивали-то через пень-колоду, без
положенной регулярности, а о размерах ее и говорить зря - потому что зимой
Петровичу нечем было подработать - в связи с тем, что зимы в их местах
бывали снежными, хотя и короткими, но бывали и морозными. Подработка же
Петровича заключалась в продаже газет на улицах и в сборе на тех же самых
улицах пустых стеклянных бутылок из-под пива, водки и других прохладительных
напитков. Собранные бутылки он сдавал бригадиру7, тот продавал оптовым
покупателям, выручал тем самым некоторые суммы денег и платил бригаде
зарплату. Ну а зимой не позволяли Петровичу годы подолгу находиться на
холоде и на ветру. Он замерзал сразу же, как только выходил на улицу -
сколько бы теплых вещей не было на нем надето. "Все, - говорил по этому
поводу Петрович, - сопли не греют - видно, дело к концу концов
продвигается." И он сидел зимой в доме фактически безвылазно, выходя только
в магазин за продуктами первой необходимости и во двор за углем. Отапливался
его дом по старинке: печкой, и хочешь, чтобы было в доме тепло - закупай на
всю зиму уголь и топи утром и вечером. И Петрович закупал, сколько мог себе
позволить, а недостающее топливо собирал на откосе железной дороги,
пролегающей буквально в пределах видимости. Брал ведро или мешок, шел к
путям и собирал уголь, упавший на землю с открытых товарных вагонов во время
его транспортировки на высокой скорости. И за лето собирал он этого палого
угля больше, чем покупал на угольном складе за деньги. По ведру, по два в
день притаскивал - вот оно к зимним холодам понемногу и накапливалось. И он
складывал уголь в сарай, а зимой только выходил с тем же самым ведром и
заносил уголь в кухню, и топил печку, чтоб греться.
А когда он открывал дверь, со двора в дом входили собаки и кошки, а
другие кошки и собаки выходили из дому во двор и так они циркулировали,
сменяя друг друга, и грелись в доме по очереди и по очереди мерзли во дворе
- в сарае или в снегу, или просто в ближайших окрестностях. Как будто
понимали своими собачьими и кошачьими мозгами, что если все они войдут в дом
одновременно, получится нечто невозможное и недопустимое с точки зрения
человеческого восприятия. Нет, они конечно, знали, что Петрович бы их не
выгнал - он никогда не выгонял их из дому, - но видимо, и не обрадовался бы,
увидев всю свору в целом внутри своего, прямо сказать, небольшого жилого
помещения. Хотя, почему они то входили, то выходили, никто, кроме них, не
знает. Возможно, им просто требовалось выйти по естественной биологической
нужде. Ну и на свежий воздух - подышать и побегать. Чтобы не терять форму и
других населенных пунктов. А к врачам Макарыч обращаться не хотел. Поскольку
они издали мельком заглядывали ему в больное место и сразу выносили приговор
- нужно оперировать. На что Макарыч пойти никак не мог. Боялся он операции,
а главное - не мог представить, как можно вырезать причину его болезни, если
операции делают на операционном столе, то есть лежа. Пусть даже на животе.
Ну, а обиду свою он, конечно, держать при себе не стал, он сорвал ее и
утешил на Сене. Посадил в свою кутузку на три дня, и обида сначала
полегчала, а после и вовсе улетучилась. Он всегда так делал, когда
начальство его несправедливо обижало и недооценивало. Сажал кого-нибудь под
замок и все. Сенину посадку он мотивировал очень просто - для окончательного
выяснения, выявления и установления личности. Сеня ему возражал "что
устанавливать? Ты ее уже давно установил". Но Макарыч на возражения
реагировал грубо и непорядочно. В том смысле, что ты мне поговори еще - так
вообще залетишь на год за злостную неуплату алиментов.
***
В Петровку вошли, когда начало где-то греметь, часам к восьми. К ужину
значит. Сеня шел по улице и со всеми здоровался. И с ним тоже все
здоровались. А на Серегу смотрели изучающе. И вопросительно. Наверно, хотели
по его внешнему виду определить и понять, чего от него в дальнейшем ждать
нужно. Имея в виду, что первое впечатление самое верное. Хотя и обманчивое.
Улица была длинная. И по обеим ее сторонам сидели старухи. И они не просто
сидели, они что-то обязательно продавали. Одни ведро яблок или слив, другие
кукурузу, третьи картошку и молочнокислые продукты. Но и промышленные товары
тоже они продавали. Носки, например, разноцветные, тапочки, шапки. Да много
еще чего, и что странно, надвигающаяся гроза никак на эту торговлю не
действовала. Продавцы не тронулись с места ни после первого грома, ни тогда,
когда в песок посыпались первые капли, подняв собою облако пыли и тут же
прибив его к земле.
- Сень, а кому они это все продают? - отсутствие здесь покупателей
сразу бросилось Сереге в глаза. И что неоткуда им взяться, тоже от него не
укрылось.
- А я знаю, - сказал Сеня. - Может, друг другу. Хочешь, купи ты.
- Не хочу, - сказал Серега.
- Не хочешь - не покупай, - сказал Сеня.
А Серега, когда они прошли всю Петровку насквозь, спросил:
- Куда мы идем?
Естественно, Сеня ответил "на хуй" и продолжал идти в заданном
направлении, пока не дошел до оврага. Тут он сказал:
- Пришли.
Сенин дом стоял на крутом склоне, и к нему вела крутая тропинка.
- Ничего апартаменты, - сказал Серега, а Сеня сказал:
- Какие апартаменты? Ты что, с дуба упал?
- Не падал я с дуба, - сказал Серега. - Это я в рамках приличия сказал.
- На хуй твое приличие, - Сеня толкнул дверь, и она отворилась со
скрипом.
Конечно, внутри дома было не ахти как уютно, поскольку помещение,
несмотря на занавески и наличие громоздкой мебели старых мастеров, жилого
вида не имело. И вообще никакого вида оно не имело. Зато сыро было тут
ощутимо. Сеня включил свет - большую яркую лампу - и сказал "сейчас она
погорит, и сыростью вонять перестанет". Серега постоял посреди комнаты,
осмотрелся. Но ничего не увидел. Потому что ничего тут в общем не было. По
крайней мере - ничего такого, что могло бы сосредоточить на себе его
рассеянное внимание. А раз ничего не было, то и увидеть ничего он не мог. В
смысле, ничего особенного. Шкаф как шкаф, комод как комод, стол как стол,
топчан как топчан. На топчане, видно, Сеня спал ночами и отдыхал в другое
время суток.
- Как же ты тут живешь, один? - не сдержал себя Серега. На что Сеня
сказал "хорошо".
- А чего - свет есть, жратва есть. Не то что в твоем вонючем городе. За
два дня чуть с голоду не подох. Без денег не жизнь, а издевательство.
- Зато не скучно, - глупо возразил Серега.
- Так и тут весело, - сказал Сеня. - Машка когда приезжает, тут места
всем бывает мало, от веселья. И приемник у меня есть транзисторный, я его на
свалке нашел - Сеня извлек откуда-то из-за спины роскошный "Филипс". Правда,
он одну только станцию принимает - "Радио мужик" называется, - но мне больше
и не надо. Если больше - голова будет болеть.
Он включил приемник, тот зашипел, как сковородка, захрипел, закашлял и
вдруг неожиданно чистым голосом стал рассказывать про какую-то комету имени
Лоренца, которая приближается к Земле для того, чтобы столкнуться и разнести
все живое и неживое вдребезги или в самом лучшем случае пролететь мимо на
недопустимо близком расстоянии и заразить всю планету радиацией и новыми
страшными болезнями, принесенными из глубин бесконечного космоса.
- Во, слыхал? - сказал Сеня. - А ты говоришь - скучно. Скоро все
повеселимся на своих похоронах. - Сеня, казалось, даже обрадовался. - Всем
наступит звездец. В полном смысле этого слова.
- Так и тебе наступит, - сказал Серега.
- А это мы еще поживем - увидим.
Серега нагнулся, открыл крышку подпола и полез по лестнице вниз.
- Принимай, - сказал он из погреба и стал методично подавать наверх
еду: картошку, миску яиц, огурцы, помидоры, зелень, кусок сала, слегка
обернутый газетой, круг домашней колбасы диаметром до полуметра, томатный
сок, молоко, компот. А выставив все это, сказал: - Пить будешь? У меня есть
на случай лечебных целей. Жена Макарыча делает - для внутрисемейного
потребления. Экологически чистый продукт и по крепости незначительно
уступает спирту.
Это я ей веранду застеклил, - объяснил Сеня наличие в его доме
спиртного.
Серега сказал, что под такой царский ужин не выпить будет неправомочно
и преступно. А Сеня сказал, что к царям и ко всему царскому относится
неоднозначно и не пьет ни под какой ужин из принципа. После чего пошуровав
где-то в глубинах недр, выставил из проруби в полу трехлитровую банку,
закрытую капроновой крышкой.
- Понял, как живет простой бомж будучи с умом! - сказал Сеня и выбрался
в комнату. - Я когда с женой жил, мне обеды из трех букв до смерти надоели -
суп - чай, суп - чай. Зато теперь я, можно сказать, новый русский бомж.
Сотри: мебель - антиквариат? Антиквариат. В смысле попить-поесть изобилие
налицо? Налицо. А ты говоришь.
- Я ничего не говорю, - Серега сложил продукты компактно на столе и
спросил у отряхивающегося после подземелья Сени: - А почему радио - "Мужик"?
- Черт его знает, - Сеня закрыл крышку погреба и топнул по ней ногой. -
Вообще-то они говорят не по-русски - "мэйджик". Но по мне "мужик" -
понятней. "Мужик - это звучит гордо. Если он, конечно, мужик". Машкина
народная мудрость, между прочим. В смысле, ею придуманная.
А насчет кометы - шел я прошлой весной по Киеву. В подпитии - я тогда
еще пил с горя, - в час ночи и с вещами. Шел к другу с поезда. Переночевать.
Город пустой, улица темная. Иду я быстро и через какое-то время догоняю
мужичка. Догоняю и вижу, что это мент.
Ну, думаю, попутчик хороший. И догнал его окончательно. Иду за ним.
Вдруг мент оборачивается и говорит:
- Комету видел?
Я растерялся, думаю, это какие-то ментовские штуки, вроде "комету
видел? Нет. Сейчас увидишь! - и пистолетом по роже". Но все же говорю:
- Комету не видел. - И: - Я вообще, - говорю, - в Киев только приехал.
Поэтому еще ничего не видел. Кроме вокзала. Который мне понравился. Хороший
вокзал, просторный.
Тогда мент ткнул пальцем в небо и говорит:
- Смотри.
Я поднял голову, и правда, комета - хвост, голова, все как положено.
Полюбовался.
Мент говорит:
- Ну как, бля?
Я говорю:
- Красиво. - И: - Спасибо, - говорю, - что показали.
- Пожалуйста, - говорит мент, - чего там.
И мы пошли рядом, вместе, и шли сначала в молчании, потом с разговорами
- пока до нужного мне дома не дошли. Расстались - как родные. Веришь -
обещали письма друг другу писать.
- Про письма верю не очень, - сказал Серега. - А так верю. Про все
остальное. Тем более и комета весной была. Я помню. У меня прямо из окна
можно ее было наблюдать. Даже без бинокля.
Сеня тем временем расставил на столе посуду и начал есть, кивая с
полным ртом и Сереге - чтоб он, значит, тоже приступал и не стеснялся. Но
Серега и не стеснялся.
- А чего ты в Киев ездил? - спросил он для поддержки общего разговора.
- Да я разных ложек, мундштуков и всякого такого дерьма настрогал из
дерева, а в Киеве продать хотел. Я тогда считал, что без денег жить на свете
нельзя, и думал денег заработать ощутимых. В Киеве, говорили, это хорошо
берут. Вот я и съездил. У меня ж там друг. Еще армейский. Служили мы с ним
вместе под городом Ташкентом.
- Ну, и заработал?
- Ага. Оптом у меня все забрали и сказали - еще раз появлюсь, удавят на
хуй. Хорошо еще, что Машка забесплатно отвезла туда и оттуда. В своем купе.
- Машка - это кто?
- Машка, она и есть Машка. Проводницей работает. Дальнего следования.
Серега сказал, что, мол, ясно, а Сеня сказал, что ничего тебе не ясно и
сказал, мы с ней экономическую ситуацию в стране анализируем, о геополитике
беседуем длинными вечерами и о других приятных вещах и жизненных
удовольствиях. Потому что Машка, между прочим, профессорская дочка по
происхождению и образование у нее наивысшее.
Серега снял с банки крышку и задумался - как налить жидкость из
переполненной трехлитровки в рюмку, чтобы не разлить?
- Ложкой начерпай, - посоветовал Сеня.
Серега взял тяжелую желтую ложку и только сейчас обратил внимание на
тарелки и на остальную посуду, из которой они собирались и уже начали есть.
- Слушай, - сказал он, - я такой посуды даже в магазине не видел.
Правда, я в посудные магазины и не хожу.
- "Мадонна", - сказал Сеня. - Сервиз столовый на двенадцать персон.
Кажется, гэдээровский еще. Или Чехословацкий.
- Тоже на свалке нашел?
- Ага, размечтался, - сказал Сеня. - Это Машка привезла. Она говорит
"не приучена я на плохой посуде есть и состояние не позволяет".
- Состояние чего?
- Ничего. Бабок у нее - что говна.
Серега выпил, сказав "за ее здоровье", загасил огонь во внутренностях
компотом, съел кусок колбасы, от которой огонь вспыхнул снова - такой она
оказалась перченой - и спросил:
- Проводникам разве много платят?
Сеня проглотил все, что было во рту, и ответил:
- Ты дурак? Или баран? Бизнес она делает. Оптовыми партиями. Там
закупает, тут продает, тут закупает - там продает. Транспорт - шаровой.
Железнодорожный.
- У кого это транспорт железнодорожный? Кроме меня.
Сеня поперхнулся помидором, замотал головой, покраснел и, задыхаясь,
прохрипел:
- Легка на помине. Чуть из-за тебя не захлебнулся.
Машка, сказав "да здравствуют неожиданности", стукнула Сеню по спине
кулаком, и он пришел в себя. Зато остолбенел Серега. Он, обернувшись, увидел
чуть влажную от дождя Машку, сказал "здрасте", встал и остался стоять на
полусогнутых ногах, зависнув между столом и стулом. Машка же вытерла с лица
капли дождевой воды, оглядела его подробно и сказала:
- А, помощник, привет.
"Значит, она меня запомнила", - сообразил Серега и сразу же
расстроился, поняв, что толку в этом лично для него - никакого. Машка
придвинула к столу последний, имеющийся в доме стул, села на него и, щелкнув
пальцами, произнесла:
- Прибор.
Сеня отвлекся от еды, сходил к комоду и принес ей тарелку, вилку и
рюмку. Потом сходил еще раз и вернулся с ножом и чашкой.
- Сейчас доедаем, - объявила Машка, - и едем гулять. Про комету
слыхали?
- Слыхали, - сказал Сеня. - А по какому случаю гулять?
- По ее случаю, - сказала Машка. - Может, в последний раз. Да и день
рождения у меня. Четверть века. - она помолчала и охнула: - Какой ужас!
- Поздравляю, - сказал Сеня, - желаю счастья. А комета, я думаю, туфта.
- Скорее всего, - сказала Машка. - Ну а вдруг не туфта?
Сеня и Серега промолчали, им на это сказать было нечего. А Машка
сказала:
- Даже если туфта. Лишний - небольшой - пир во время чумы устроить не
повредит. Чумы, правда, тоже пока нет, но день рождения-то есть?
Сеня и Серега опять промолчали. А Машка опять сказала:
- От дня рождения не уйдешь. - она положила себе на тарелку еды и
начала красиво ее поедать.
- Вам налить? - наконец нашел, что ей сказать, Серега.
- За рулем не пью, - сказала Машка, - поэтому - полрюмки.
Она выпила крепкую самопальную водку как-то изящно и с достоинством -
так, наверное, пьют французское шампанское или, может быть, коньяк
"Наполеон", - закусила ее огурцом с колбасой и обратилась к Сереге с
вопросом:
- Ты у нас кто?
Серега хотел ответить как-нибудь коротко, типа того, что я Серега, но
вдруг стал думать - кто он и, конечно, замешкался. Машка, не дождавшись
ответа, уточнила:
- Тоже бомж? Как Сеня мой ненаглядный?
- Нет, - вмешался жующий Сеня, - он у нас типичный представитель
трудового народа, - и Машка переключилась на Сеню:
- Что такое трудовой народ? По-твоему, в нашей великой и свободной
стране есть еще и нетрудовой народ? Выходит, у нас их два - народа?
- Маш, не надо, а, - попросил Сеня, - дай пожрать спокойно.
- Поесть, - сказала Машка.
- Ну, хоть поесть, - согласился Сеня.
А Машка сказала "еще поедим сегодня, это только начало".
И она стала говорить о том, что любит начало, так как у любого начала
есть неизвестное продолжение и всегда кажется, что оно сулит много хорошего
и разного, а плохого, наоборот, не сулит. Поэтому, когда ты в начале, то
обязательно ждешь чего-нибудь и к чему-нибудь готовишься.
- Я, - она коротко хохотнула, - когда к свадьбе своей готовилась, все
зубы во рту запломбировала. А когда к разводу - аборт сделала. Очистилась,
значит, внутренне.
Серега с Сеней слушали ее жуя и глотая - Сеня без особого интереса,
наверно, имея устоявшуюся привычку, а Серега - внимательно. Ему казалось,
что эта Машка говорит что-то умное и непростое, и ему надо понять ее
значительные слова и в них разобраться. Но только он начал понимать и
разбираться, Машка сказала:
- Да. - И сказала: - Люблю начало. За него мы и выпьем.
Серега выпил, Машка тоже пригубила и спросила у него:
- Ну? Права я?
- Да, - сказал Серега. А Сеня сказал, что поэтому ты и новую жизнь
каждый месяц начинаешь, никак не начнешь.
Машка посмотрела на Сеню снизу, но свысока, и сказала:
- Почему не начну? Я новую жизнь начинаю само собой, а старой продолжаю
жить само собой.
Они посидели так еще. Поели, побеседовали на разные волнующие темы.
Наконец Машка сказала:
- Ну все, - сказала, - "Трабант" зовет.
- Кто зовет? - спросил Серега.
- "Трабант", - ответила Машка. А Сеня пояснил:
- Машина такая. Автомобиль иностранной марки.
Они вышли из Сениной избушки, автомобиль стоял наверху, на краю оврага.
По виду он напоминал горбатый "Запорожец", но был вроде еще меньше и еще
уродливее. К тому же его покрывал толстенный слой грязи, на заднем стекле
пальцем кто-то вывел: "Тормоза придумал трус". Сеня, увидев это, дописал на
крышке багажника: "Маша грязи не боится".
- Правильно, - сказала Машка, - не боюсь. И сказала: - Садитесь.
Господа трудящиеся.
Расстояние от Петровки до Ясеня Машка преодолела в пять минут. Сеня как
человек, понимающий в автомобильном деле толк, сказал, обернувшись к Сереге:
- Реактивная машина. И Маша - тоже ничего.
Про Машу Сереге говорить было не нужно. Маша ему понравилась с первого
взгляда и что с этим делать, он не знал и не мог себе даже представить. Да и
Машина машина ему нравилась. Он бы такую себе приобрел. Хотя вообще к
машинам никак не относился и не тянулся к ним, как многие другие мужчины.
Дома Машка сразу начала готовить и устраивать праздничный стол, оставив
входную дверь открытой настежь. Серега хотел было ее закрыть, но Сеня ему
объяснил, что этого делать не следует и что Машка не заперла дверь не из
рассеянности, а специально.
- Зачем? - Серега привык, что люди, придя домой, запирают двери на
замок, и считал, что это правильно, иначе не будет от гостей незваных отбоя
и, значит, никакой личной собственной жизни не будет. У него вон и при
запертых дверях ее не было. Но тут случай частный и причина другая.
На Серегин вопрос Сеня ответил так:
- Сейчас сам все увидишь.
И тут же, как и предполагал Серега, в дверь начали входить люди. Они
входили по одному, говоря "у вас не заперто, здрасте", и располагались
вокруг стола. А Машка их поощряла, мол, входите, гостями будете. Они
отвечали ей "гостями - это мы с удовольствием" и сразу же чувствовали себя
как дома.
_____________________
____________________________
** Название рабочее (т.е. условное) и никакого скрытого смысла не
содержит.
6 Откуда в повести столько бездомных собак, можно узнать из приложения
No3.
ПРИЛОЖЕНИЕ No3
ОТШИБ
Собаки, коты и кошки спали везде. Зимой - так даже в снегу. Вырывали в
свежих пушистых сугробах норы, сворачивались в них калачами и спали,
согревая сами себя своим внутренним слабым теплом. А во дворе и в доме они
были просто повсюду. И сколько их всего вместе, Петрович не знал ни точно,
ни приблизительно. Но знал, что много. Это было видно любому, кто заходил к
Петровичу. Хотя к нему мало кто заходил. Так, случайно. Раз в сто лет, а то
и реже. Правда, девка какая-то сумасшедшая, неизвестно откуда взявшаяся,
стала наезжать в последние месяцы, на машине. Но она приезжала, пожалуй, не
к нему, он ее интересовал постольку-поскольку. Да и вообще вряд ли
интересовал - он был здесь, постоянно, так сказать, присутствовал, и она
принимала этот факт как должное.
Жил Петрович на самом последнем отшибе. За его домом, можно считать,
ничего уже не было. Пустое место, не занятое ничем. Не только человек, но и
сама природа ничего не расположила на этом ровном пустом месте. Настолько
оно было непривлекательным и неудобным - как на него ни взгляни. Это место,
оно опровергало собою известную любому ребенку школьного возраста истину -
что, мол, природа не терпит пустоты. Здесь она прекрасно ее терпела. А
Петрович - ничего, жил тут все свои годы. Еще тогда жил, когда людей вокруг
да около кишмя кишело и они не ушли и не уехали ближе к городу, к его
многоэтажным бетонным домам с центральным паровым отоплением, к его заводам,
дающим всяческую, хоть и нелегкую работу и, значит, деньги, нужные для
успешного проживания жизни. А дома города, они тоже в свою очередь
расползались во все стороны от центра, планомерно поглощая пригородных людей
и сами пригороды, но потом, в какой-то момент своего разрастания, прекратили
двигаться на северо-восток, а стали строиться во всех остальных
направлениях. И северо-восточная городская окраина так и осталась
незастроенной новостройками по сей день. Другими словами, как была когда-то
она деревней, так и не изменила своего реального статуса, несмотря на
непосредственную близость массивов большого города. Но люди из нее
практически все ушли. Так как их силами в основном и разрастался город, и им
давали постепенно квартиры в домах, которые они же и строили своими
трудовыми руками.
А Петрович, так вышло, остался в своем ветхом частном домике посреди
обширной, бескрайней, можно считать, пустоты и продолжал жить в нем, как жил
раньше и как жили его отец и мать. Потому что у Петровича не было в руках
какой-либо строительной специальности. У большинства его соседей такие
специальности были - все они с детства помогали своим отцам что-нибудь
строить в округе или в каких-нибудь дальних населенных пунктах, куда издавна
принято было ходить на отхожий строительный промысел. А Петрович всегда
занимался другим делом. Тем же, между прочим, что и его отец. Таким образом
Петрович являлся типичным представителем трудовой ветеринарной династии. А
если точнее сказать, то династии ветеринарных фельдшеров. Он и необходимый
документ, подтверждающий свою специальность, имел. Бумагу об успешном
окончании соответствующего техникума. А работал он в колхозе. В шести
километрах от своего дома. Там, в этом колхозе, имелся свинарник и коровник,
и Петрович лечил колхозных свиней и коров и проводил с ними профилактическую
антиэпидемиологическую работу, направленную против возникновения массовых
болезней в среде скота. Лечил он, конечно, и других домашних животных. Но
преимущественно этих. Правда, в колхозе он работал в молодые свои годы. Пока
колхоз этот не перепрофилировали под кукурузу, признав скотоводчество в нем
неперспективным и низачем никому не нужным. Естественно, уважаемая должность
ветеринарного фельдшера была правлением колхоза упразднена за полной,
абсолютной и окончательной ненадобностью, потому что кукуруза в
квалифицированной ветеринарной помощи не нуждается. А потом, по прошествии
неумолимого времени, и сам колхоз свое существование прекратил и был
переименован в совхоз с новыми прогрессивными функциями и задачами
общегосударственного значения и масштаба.
Но Петровичу это было уже безразлично. Он к тому историческому периоду
обрел свое постоянное рабочее место в жизни. Хотя и не сразу оно ему далось.
Потому что тогда в городе устроиться на работу в ветеринарное лечебное
учреждение человеку с улицы и из деревни было не так-то легко и просто. Да и
не был Петрович специалистом по кошкам, собакам, хомякам и прочей
бесполезной живности. Которую в городских домах и квартирах держали для
баловства и любви, и больше ни для чего. Он же по свиньям и коровам в
основном серьезно специализировался, ну и еще иногда по лошадям и козам. В
городских же лечебницах таких животных практически лечить не приходилось.
Там скорее попугая или обезьяну могли принести для излечения. А то и
крокодила какого-нибудь экзотического или черепаху земноводную. В городе же
много самых разных людей живет, и причуды у них бывают самые разные.
В общем, Петрович помытарился, можно сказать, без любимой работы. Даже
в цирк заходил на предмет трудоустройства. Хотя в цирке и вовсе надо было
уметь лечить слонов, тигров и прочих моржей с удавами. То есть легко понять,
в каком он находился трудном и почти что безвыходном положении. Он даже
готов был бросить свою профессию, сменив ее на какую угодно иную, потому что
жить ему было как-то нужно и, значит, нужно было что-либо есть и пить - хотя
бы не регулярно, а время от времени и от случая к случаю.
Какие-то недели и месяцы питался Петрович заготовленными ранее, на
прежней своей должности, запасами, состоящими из всевозможных круп, муки,
картофеля и тому подобных пищепродуктов. А потом запасы естественным образом
подошли к концу, и питаться Петровичу стало что называется нечем.
Так же, как сейчас в общем-то нечем питаться всем этим многочисленным,
бессчетным собакам и кошкам. Но они все равно живут у Петровича в доме и во
дворе, и в сарае, и не уходят от него никуда, а если и уходят, то не
надолго, а чтобы добыть себе пищу - хотя бы в самом минимальном, необходимом
для их собачьей и кошачьей жизни количестве. И летом они это делали довольно
легко, так как чего-чего, а помоек различных в городе достаточно, да и
Петрович летом кормил их как-то из своих побочных заработков. А зимой он жил
скупо, на одну свою пенсию, которую и выплачивали-то через пень-колоду, без
положенной регулярности, а о размерах ее и говорить зря - потому что зимой
Петровичу нечем было подработать - в связи с тем, что зимы в их местах
бывали снежными, хотя и короткими, но бывали и морозными. Подработка же
Петровича заключалась в продаже газет на улицах и в сборе на тех же самых
улицах пустых стеклянных бутылок из-под пива, водки и других прохладительных
напитков. Собранные бутылки он сдавал бригадиру7, тот продавал оптовым
покупателям, выручал тем самым некоторые суммы денег и платил бригаде
зарплату. Ну а зимой не позволяли Петровичу годы подолгу находиться на
холоде и на ветру. Он замерзал сразу же, как только выходил на улицу -
сколько бы теплых вещей не было на нем надето. "Все, - говорил по этому
поводу Петрович, - сопли не греют - видно, дело к концу концов
продвигается." И он сидел зимой в доме фактически безвылазно, выходя только
в магазин за продуктами первой необходимости и во двор за углем. Отапливался
его дом по старинке: печкой, и хочешь, чтобы было в доме тепло - закупай на
всю зиму уголь и топи утром и вечером. И Петрович закупал, сколько мог себе
позволить, а недостающее топливо собирал на откосе железной дороги,
пролегающей буквально в пределах видимости. Брал ведро или мешок, шел к
путям и собирал уголь, упавший на землю с открытых товарных вагонов во время
его транспортировки на высокой скорости. И за лето собирал он этого палого
угля больше, чем покупал на угольном складе за деньги. По ведру, по два в
день притаскивал - вот оно к зимним холодам понемногу и накапливалось. И он
складывал уголь в сарай, а зимой только выходил с тем же самым ведром и
заносил уголь в кухню, и топил печку, чтоб греться.
А когда он открывал дверь, со двора в дом входили собаки и кошки, а
другие кошки и собаки выходили из дому во двор и так они циркулировали,
сменяя друг друга, и грелись в доме по очереди и по очереди мерзли во дворе
- в сарае или в снегу, или просто в ближайших окрестностях. Как будто
понимали своими собачьими и кошачьими мозгами, что если все они войдут в дом
одновременно, получится нечто невозможное и недопустимое с точки зрения
человеческого восприятия. Нет, они конечно, знали, что Петрович бы их не
выгнал - он никогда не выгонял их из дому, - но видимо, и не обрадовался бы,
увидев всю свору в целом внутри своего, прямо сказать, небольшого жилого
помещения. Хотя, почему они то входили, то выходили, никто, кроме них, не
знает. Возможно, им просто требовалось выйти по естественной биологической
нужде. Ну и на свежий воздух - подышать и побегать. Чтобы не терять форму и