Более того, интенсификация общественного развития означает резкое усиление процессов дробления синкрезиса. Следовательно, конфликт между установкой на ценности синкрезиса и процессами динамизации будет нарастать. Будут расти и порождаемые им риски. Полное снятие описанного конфликта возможно не ранее распада ядра традиционной культуры.
Следующий элемент культурного кода – особый механизм понимания мира в координатах «должного» и «сущего». Конструкт «должное-сущее» представляет собой универсальный механизм переживания, познания и оценки реальности. Соответственно, он выступает и как программа действия культурного субъекта. Должное – апофатизованный (лишенный конкретизирующих характеристик) универсальный идеал, описывающий идеального человека и идеальное общество. В самом общем смысле сущее есть мир эмпирической реальности, в котором живет человек, исповедующий должное. Поэтому сущее – поле эмпирической реальности, рассматриваемое через призму должного. Должное сакрально, возвышенно, связано с позитивными переживаниями. Должное – полюс душевных устремлений традиционалиста. Сущее – профанно, низменно, дискомфортно и хаотично. Это полюс душевного отторжения традиционного человека.
Должное не только мечта, но и система норм. Иными словами, в конструкте должного невыполнимый идеал превращается в норму. Традиционный человек декларирует свою приверженность должному и обличает весь остальной мир с позиций должного, однако в своей жизненной практике руководствуется реальными нормами, ценностями и установками, вопиюще не совпадающими с принципами должного.
Эта дистанция табуирована к осознанию традиционалиста, а приверженность должному составляет для него символ веры. Рыночная экономика, политический реализм, снимающий эсхатологическую перспективу конечного торжества должного, видятся традиционным субъектом как угождение низменным инстинктам и переход государства на службу сил зла. Парадигматика должного отрицает какую бы то ни было природу вещей, ибо должное выше законов природы. Речь идет об онтологическом расхождении, о психологическом стрессе и органической неспособности традиционалиста ориентироваться и эффективно действовать в мире, поправшем идею должного. В повседневной жизни эти коллизии оборачиваются неисчислимыми рисками.
Из верности должному вырастает традиционная для России дистанция между декларируемой и реальной нормой. Система декларируемых норм – законы, постановления правительства – существует как бы сама по себе и мало соотносится с реальной жизнью. Жизнь общества регулируется другими, неписаными, нормами, стихийно складывающимися в обществе. Люди живут в обход и вопреки закону. Такое положение вещей традиционализировалось, вошло в социальную плоть общества, стало единственно возможным образом жизни для миллионов людей. В России исторически сложился незаконопослушный человек, которому соответствует демонстративно пренебрегающая нормой закона власть. Стоящей над законом власти соответствует живущий в обход закона подданный.
Следующая – гностическая, или мироотречная, позиция – имеет религиозные корни и исходит из убеждения в глубинном, онтологически неустранимом конфликте между душой человека и природой материального, вещного мира. Мир вообще – зло, и конец его (конец жизни) есть избавление от зла, конец страданий и конец трагической раздвоенности.
Мироотвержение противостоит адекватному отношению к миру, противостоит активной позиции, что само по себе порождает разнообразные риски. Страх перед миром, отторжение бытия делают бессмысленными любые попытки оптимизировать, улучшить этот мир. Более того, мироотвержение связано с обесцениванием человеческой жизни. Зачем держаться за жизнь в этом греховном мире? «Палы» старообрядцев и самосожжения сектантов, памятные нам по последним десятилетиям прошлого века (Гайяна), были действенными выражениями пароксизмов мироотвержения.
Наряду с этими, поражающими воображение массового человека, эксцессами существует повышенная фоновая агрессивность, из которой вырастают бесконечные конфликты на бытовой почве. Это бессмысленные пьяные драки со смертельным исходом[4], драки на меже, убийство соседа из-за собственного куренка, забежавшего на чужой участок и переброшенного через забор со скрученной головой, и т. д. Иностранцы веками отмечают повышенную агрессивность, свойственную россиянам. В верхах общества эта агрессивность смягчалась европейскими нравами, а в народной массе носила самые неприглядные формы. Сегодня бытовые убийства в маргинальной среде «по пьяному делу» стали устойчивым фоном нашего существования. Привычность происходящего мешает его объективному восприятию. Между тем здесь скрывается серьезная социальная проблема. Истоки повышенной агрессивности связаны с гностическими, мироотречными смыслами русской культуры. Эту точку зрения разделяет, в частности, А. Ахиезер [Ахиезер, 2002].
В эпохи исторических перемен по стране прокатывались волны депрессии, безверия, аномии. Традиционный человек утрачивал понимание того, как, а главное зачем, жить в этом страшном мире. В конце XIX века на Украине и Юге России возникла секта малеванцев. Одна из основ их учения состояла в том, что Христос «вывел их из Египта труда». Сектанты переставали работать, готовить пищу, женщины не прибирались в домах. Люди сидели и молча выбирали друг у друга вшей. Понятно, что малеванство – крайняя форма реакции наиболее архаической массы людей на историческую динамику, но в высшей степени показательная, ибо фундаментальная интенция движения очевидна: прочь из истории, государства и цивилизации. Сегодня столь крайних форм структурированного религиозного неприятия мира не наблюдается, но культура, породившая малеванство, осталась.
Обратимся к современности. В так называемом русском роке и соседствующих с ним субкультурах (панки, рокеры) фиксируется устойчивая игра с темой самоубийства. Здесь отрабатывается отрицательный образ женщины и сексуальных отношений – то есть всего того, что связано с воспроизводством жизни. Эти положения неплохо иллюстрирует название группы «Крематорий». В репертуаре группы песни: «Крематорий», «Лепрозорий», песня о мальчике, который умер от сифилиса.
К безусловным ценностям русского рока относятся наркотики, любая «дурь», выпивка. Женщина изменяет с друзьями, отказывает в близости, но настоящему мужчине ничего «этого» и не надо. Он пойдет уколется, выпьет с друзьями пива и вообще «оторвется по полной программе». Показателен и образ человека в русском роке. Это либо телесность, подверженная тлению, – нечто вонючее, потеющее и умирающее, либо бестелесная сущность. Единственная функция, которую выполняет тело, – быть сосудом для спиртного и наркотиков.
Русский рок играет и с образом Сатаны. К примеру, можно вспомнить песню «Князь Тишины» группы «Наутилус Помпилиус». В одной из лучших, наиболее музыкальных баллад группы «Крематорий» – «Мусорный ветер» – мы находим следующее описание космоса:
Вряд ли экскурс в рок-культуру нуждается в развернутом комментарии. Мировоззренческие и экзистенциальные интенции авторов совершенно очевидны.
С мироотречносгью связано еще одно свойство российской культуры. Мы имеем в виду крайне низкую цену человеческой жизни. Именно в России родилась знаменитая суицидальная игра «гусарская рулетка». Жизнь человека стоит всего ничего и в глазах его самого, и в глазах его соседа, приятеля, собутыльника (отсюда бытовые убийства по ничтожному поводу), и в глазах всяческого начальства.
Этот тезис встречает неприятие, поскольку он вступает в конфликт со здравым смыслом и критически снижает самооценку как отдельных людей, так и культуры в целом. Однако культурологу известно: культура умеет манипулировать человеческим сознанием. Она убирает в подсознание, объявляет частностями, мелочами, не заслуживающими внимания артефактами обстоятельства, разрушающие комфортную картину мира и корректирующие устойчивую автомодель. Традиционный россиянин охотно согласится с тем, что «начальство» не ставит людей ни в грош. На самом же деле ценностные ориентации начальников – лишь зеркальное отражение массовой самооценки.
Вот штрихи к массовому портрету: «К северу от Ярославля дачники разместились на бывшей свалке отходов ртути и мышьяка». Однако «особенно интенсивно растут дачные поселки под высоковольтными линиями электропередач ЛЭП. Если расстелить там кольцо из проволоки, то можно зажечь лампочку. Выходные дни и отпуска проводят под высокочастотным облучением, под жужжание проводов. Собираются ли рожать детей пребывающие здесь женщины и девочки?» [Родоман, 2002: 405–406].
С чем мы здесь сталкиваемся? Варварство, невежество, низкая культура – безусловно. Но это особый вид варварства. Каждая третья, если не каждая вторая семья дачевладельцев в нашей стране – люди с высшим образованием. Они слышали и о мышьяке, и о выскочастотном облучении. Наплевательское отношение к здоровью коренится в гностическом отрицании мира.
В практике международного туризма зафиксирован интересный феномен. Страна, пережившая серьезные стихийные бедствия, такие, как землетрясения, или громкие теракты, сталкивается со спадом потока туристов. Со временем ситуация выправляется, но первое время значительная масса потенциальных отдыхающих избирает другие, более спокойные маршруты. Эта закономерность работает с одним исключением: поток туристов из России и Украины сохраняется неизменным. Как поется в старой русской песне, «пропадем мы ни за грош, жизнь наша – копейка».
Мироотвержение разрушает социальность, именно по этому гностические идеи всегда оставались уделом узких сект, которые не имели шанса превратиться в мировые религии. Пронизанносгь мира русского православия гностическими смыслами – свидетельство слабости русской культуры. Все общества, демонстрирующие способность к исторической динамике, начали с того, что вытравили, напрочь уничтожили мироотречные тенденции, присутствовавшие в их культуре. Динамика неотделима от системы достижительных ценностей. Но как можно побуждать человека к деятельности, если рамка этой деятельности такова: мир отдан Дьяволу. Мироотречная интенция вступает в неразрешимое противоречие с логикой развития современного общества. В этом противоречии – источник многих рисков. Они тем более существенны, что не осознаны.
Верность должному и мироотречносгь объединяются в эсхатологизме. Эсхатологическая матрица (эсхатологическая модель осознания и переживания мира) относится к одним из центральных структурообразующих элементов российского культурного кода. Эсхатологический проект по мгновенному пресуществлению мира и скачку из неприемлемого «сущего» в трансцендентное «должное» возникает как завершающий элемент целостной системы мировоззрения [Яковенко, 2000 б].
Эсхатологическая идея – универсальное оформление интенций, противостоящих динамике и развитию. Как фактор, противостоящий развитию, эсхатологическая доминанта работает на самых разных уровнях. Она противостоит развитию на уровне рефлексии. Идея развития отвергается как тупиковая и гибельная альтернатива эсхатологическому пресуществлению Вселенной. В равной степени эсхатологизм сознания блокирует поступательное развитие общества на уровне функционирования механизмов, формирующих предпосылки развития.
Историческое движение неотделимо от систематизации и аккумуляции. От накопления идей, вещей, технологий, ресурсов. Говоря обобщенно, от наращивания преобразующего потенциала общества. Но кто станет копить что-либо в преддверии Страшного суда? Апокалипсис предполагает обратное движение. Полностью освободиться от всего, что налипло за время жизни на земле, – от грехов, знаний, «излишних», уводящих от главного и откровенно греховных достижений культуры (вспомним практику Савонаролы, таборитов или талибов), излишних, провоцирующих порочные импульсы ресурсов, очистить сознание от земных забот, тревог и интересов.
Эсхатологические настроения резко активизируются в эпоху распада традиционного космоса. Устойчивый мир меняется, а это означает, что настали последние времена. В ответ массы архаиков и традиционалистов поднимаются и сметают складывающиеся в обществе тенденции динамизации, уничтожают социальные категории носителей динамики, закрывают общество от остального мира, формируют такую идеологию, которая находит компромисс между традиционным средневековым сознанием и императивом промышленного развития (диктатуры развития, модернизационные режимы). Чтобы убедиться в справедливости этих суждений, достаточно вспомнить исторические судьбы России и Ирана в XX веке.
Следующая характеристика традиционной ментальности – манихейская интенция. О манихейском характере российской культуры писали многие авторы. Оговоримся, манихейство понимается нами не в узко историческом смысле, восходящем к имени Мани (216–277) – иранского религиозного реформатора, вероучителя и пророка. Речь идет о манихействе как определенном типе мировоззрения. О дуалистической модели космоса, в которой разворачивается вечная битва этически маркированных космических сил: Света и Тьмы, Добра и Зла. Борьба эта характеризуется предельным напряжением и переменным успехом сторон. Тьма может как бы одолеть Свет. Но это не конец. В последней, эсхатогической, перспективе Свет окончательно побеждает Тьму и сбрасывает убитых демонов Тьмы в бездну [Виденгрен, 2001].
К этой вечной картине космической битвы традиционное сознание добавляет одну-единственную деталь: Свет и Тьма увязываются с местоимениями «мы» и «они». По некоторой, малопостижимой, логике «мы» гарантированно оказываемся на стороне Света, «они» же, соответственно, связываются с Тьмою. Итак, мир состоит из двух сущностей: «мы» и «они». Единственная «их» цель – погубить и уничтожить нас. Сейчас между нами идет последний бой, который закончится нашей победой. А за ней нам откроется новый, прекрасный мир. Понятно, что здесь речь не идет о войне или борьбе как историческом или политическом событии. Мы попадаем в пространство эсхатологии. Перед нами универсальная парадигма понимания и переживания Вселенной.
Манихейская парадигматика абсолютно статична в смысле исторического развития. Блокирование диалога, мифология Вечного боя, презумпция трактовки противостоящего тебе (в войне, полемике, обыденном конфликте) как Врага с большой буквы, и притом еще врага-оборотня, тормозят любое взаимопроникновение смыслов, перекрывают возможности рождения третьего и ведут к вечному движению по кругу в рамках инверсионных перекодировок социального и культурного космоса. Так же, как и гностицизм, манихейство противоречит доктринальным основаниям православной культуры. Христианство веками боролось – вначале с историческим манихейством, а затем с бесчисленными манихейскими ересями и учениями: катарами, богомилами, альбигойцами.
Манихейская компонента традиционного сознания самым драматическим образом соотносится с проблемой риска. Зараженный манихейством человек не способен к жизни в современном – многосубъектном, полицентричном, базирующемся на договорных отношениях – обществе. Он демонстрирует неспособность к переговорам, компромиссам, коалициям, к эффективной деятельности в условиях баланса сил. Для него крайне затруднены или невозможны тактические и стратегические союзы с носителями иных идей, идентичностей, ценностей и интересов, ибо во всех «иных» он видит Врага с большой буквы. Настоящий манихей испытывает чувство вины и угрызения совести всякий раз, когда обстоятельства принуждают его к какому-либо соглашению или компромиссу с «врагом».
Конфликт для манихея не может быть продуктивен. Он – эпизод Вечного боя. Из всех видов борьбы манихей знает один – борьбу на уничтожение. Российский манихей привержен варварской, глубоко языческой религии Победы. Победа в его глазах искупает и оправдывает все. Именно в манихейской среде родилась красноречивая формулировка: «Каждый мальчик – будущий солдат. Девочка – мать будущего солдата».
Манихей перманентно озабочен поисками Врага. «Ересь латинская», «немецкое засилье», «польская интрига», «коварный Альбион», «буржуи», «мировой империализм», «мировая закулиса», «жидомасонский заговор» – все это лишь сменяющие друг друга номинации ячейки, предсуществующей в сознании манихея. Так, мы стали свидетелями существенного снижения доли евреев в российском обществе. Паралельно с этим на наших глазах происходит переориентация людей, испытывающих потребность ненавидеть другого. На место антисемитизма приходит ненависть к «черномазым», «лицам кавказской национальности».
Наконец, манихей оперирует примитивной, неадекватной современной сложной реальности картиной мира. Поэтому манихейские решения всегда примитивны. Они сводятся к обострению ситуации и переводу ее в режим борьбы на уничтожение. Эйфория, переживаемая манихеем при первых признаках обострения международной ситуации и раскрывающейся перспективе вступления страны в военные действия, поражает. Манихей всеми силами подталкивает свою страну к войне. Вспомним, с каким энтузиазмом определенные силы встретили югославский кризис, сколько сил было брошено на то, чтобы втянуть Россию в прямое противостояние США и НАТО. За этим стояли не только интересы некоторых социальных сил, но и мощная манихейская традиция.
Последняя из базовых характеристик традиционной ментальности, имеющая отношение к нашей проблеме, может быть обозначена как тенденция к сакрализации власти. Традиционная культура осмысливает и переживает государство в категориях власти, при этом власть сакрализуется. Она выступает в формах креативной сущности, подателя всех благ, источника законов и моральных норм, при этом стоящего над законом и моральной оценкой. Власть – источник истины, она всеблага и всемогуща. Традиционно мыслящий человек постоянно соотносит себя с двумя сущностями – сакральной властью и народом [Яковенко, 19966].
Сакральный характер власти в России восходит к византийской и монгольской моделям государства, утвердился между XIII и XVII веками, освящен православной церковью, нашел свое оформление в идеологии самодержавия, наконец, вошел в уваровскую формулу «Самодержавие – православие – народность». Перед нами одна из устойчивых характеристик российской культуры. Эти идеи не имеют никакого отношения к духу и букве современного нам закона, к положениям Конституции и всему декларативно-нормативному пространству официальной культуры. Речь идет об идеях и ожиданиях, нигде, кроме работ типа «Народной монархии» Солоневича, не зафиксированных. Пребывая в сфере культурного подсознания, они эксплицируются в действиях людей, частных суждениях, требованиях, представлениях о том, какой должна быть «настоящая» власть.
Образу сакральной власти вполне отвечало российское самодержавие. Однако максимально, в предельной форме идеал сакральной власти был реализован в 30—50-е годы XX века, что, казалось бы, противоречило коммунистической идеологии. То обстоятельство, что коммунисты ощупью вышли на модель сакральной власти и ухватились за нее как за наиболее эффективную, свидетельствует об исключительной силе и живучести описанных представлений. Сегодня в России реализуется модель парламентской демократии. Однако реальные процессы плохо укладываются в европейские формы и свидетельствуют о том, что традиционные представления о характере власти живы по сей день.
Тенденция к сакральному переживанию образа власти порождает специфические социальные риски. Главная идея сакральной власти состоит в том, что власть не есть общество (часть общества, его институт). Власть – сакральна, общество – профанно. Природа власти, логика ее поведения непостижимы для простого человека. Установка на сакральный образ власти блокирует любые механизмы обратной связи, ломает и обескровливает механизмы демократического контроля над властью со стороны общества. Агент сакральной власти может подчиняется лишь вышестоящему как обладающему более высокой харизмой.
Мы становимся свидетелями процессов вырождения демократических институтов новой России. Выборы стремительно превращаются в фикцию. На смену практике избрания президентов республик и губернаторов на третий срок пришла практика предложения кандидатуры регионального лидера президентом страны с утверждением этого предложения региональным собранием. В контексте завершения второго срока нынешнего президента обсуждается идея «наследника», который выйдет на выборы как кандидатура, предложенная президентом страны. Постоянно звучат призывы перейти от избрания к назначению руководителей муниципальных администраций.
Было бы ошибкой списать все эти процессы на счет политики выстраивания «властной вертикали» или усматривать в них лишь результат своекорыстных устремлений элиты. Такая эволюция возможна постольку, поскольку она накладывается на массовые представления о природе власти. Рассуждения правых о том, что государственный чиновник есть наемный служащий общества, звучат как декларации, не имеющие никакого отношения к жизни. В этом отношении сфера рисков может быть описана предельно точно. Это – риски вырождения правовой демократии и отчуждения власти от общества.
Сакральная власть по понятию находится над законом. Закон распространяется лишь на подданных. Выступая в качестве источника закона, сама власть не подлежит этому закону. Последнее десятилетие заполнено бесчисленными скандальными историями вроде эпизода с коробкой из-под ксерокса. В нормальном правовом обществе отставка правительства была бы в таком случае единственно возможным выходом из создавшегося положения. В России же не только эта, но и множество других историй заканчиваются для власть предержащих безболезненно. Подобное возможно только потому, что массы не видят проблемы там, где воспитанные на западных стандартах интеллектуалы впадают в истерику. Власть – над законом, и это – нормально.
Сакральная власть трактуется как всесильная. Еще живы поколения, воспитанные на лозунге «Реки потекут вспять!» («Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики»). Иллюзия всесильности в контексте отсутствия контроля со стороны общества чревата опасными последствиями. К счастью, сегодня власть в России действует в жестких границах (экономических, военных, геополитических, ресурсных), заданных объективными обстоятельствами, и демонстрирует политический реализм. Но что будет дальше, мы не знаем.
Следующий элемент культурного кода – особый механизм понимания мира в координатах «должного» и «сущего». Конструкт «должное-сущее» представляет собой универсальный механизм переживания, познания и оценки реальности. Соответственно, он выступает и как программа действия культурного субъекта. Должное – апофатизованный (лишенный конкретизирующих характеристик) универсальный идеал, описывающий идеального человека и идеальное общество. В самом общем смысле сущее есть мир эмпирической реальности, в котором живет человек, исповедующий должное. Поэтому сущее – поле эмпирической реальности, рассматриваемое через призму должного. Должное сакрально, возвышенно, связано с позитивными переживаниями. Должное – полюс душевных устремлений традиционалиста. Сущее – профанно, низменно, дискомфортно и хаотично. Это полюс душевного отторжения традиционного человека.
Должное не только мечта, но и система норм. Иными словами, в конструкте должного невыполнимый идеал превращается в норму. Традиционный человек декларирует свою приверженность должному и обличает весь остальной мир с позиций должного, однако в своей жизненной практике руководствуется реальными нормами, ценностями и установками, вопиюще не совпадающими с принципами должного.
Эта дистанция табуирована к осознанию традиционалиста, а приверженность должному составляет для него символ веры. Рыночная экономика, политический реализм, снимающий эсхатологическую перспективу конечного торжества должного, видятся традиционным субъектом как угождение низменным инстинктам и переход государства на службу сил зла. Парадигматика должного отрицает какую бы то ни было природу вещей, ибо должное выше законов природы. Речь идет об онтологическом расхождении, о психологическом стрессе и органической неспособности традиционалиста ориентироваться и эффективно действовать в мире, поправшем идею должного. В повседневной жизни эти коллизии оборачиваются неисчислимыми рисками.
Из верности должному вырастает традиционная для России дистанция между декларируемой и реальной нормой. Система декларируемых норм – законы, постановления правительства – существует как бы сама по себе и мало соотносится с реальной жизнью. Жизнь общества регулируется другими, неписаными, нормами, стихийно складывающимися в обществе. Люди живут в обход и вопреки закону. Такое положение вещей традиционализировалось, вошло в социальную плоть общества, стало единственно возможным образом жизни для миллионов людей. В России исторически сложился незаконопослушный человек, которому соответствует демонстративно пренебрегающая нормой закона власть. Стоящей над законом власти соответствует живущий в обход закона подданный.
Следующая – гностическая, или мироотречная, позиция – имеет религиозные корни и исходит из убеждения в глубинном, онтологически неустранимом конфликте между душой человека и природой материального, вещного мира. Мир вообще – зло, и конец его (конец жизни) есть избавление от зла, конец страданий и конец трагической раздвоенности.
Мироотвержение противостоит адекватному отношению к миру, противостоит активной позиции, что само по себе порождает разнообразные риски. Страх перед миром, отторжение бытия делают бессмысленными любые попытки оптимизировать, улучшить этот мир. Более того, мироотвержение связано с обесцениванием человеческой жизни. Зачем держаться за жизнь в этом греховном мире? «Палы» старообрядцев и самосожжения сектантов, памятные нам по последним десятилетиям прошлого века (Гайяна), были действенными выражениями пароксизмов мироотвержения.
Наряду с этими, поражающими воображение массового человека, эксцессами существует повышенная фоновая агрессивность, из которой вырастают бесконечные конфликты на бытовой почве. Это бессмысленные пьяные драки со смертельным исходом[4], драки на меже, убийство соседа из-за собственного куренка, забежавшего на чужой участок и переброшенного через забор со скрученной головой, и т. д. Иностранцы веками отмечают повышенную агрессивность, свойственную россиянам. В верхах общества эта агрессивность смягчалась европейскими нравами, а в народной массе носила самые неприглядные формы. Сегодня бытовые убийства в маргинальной среде «по пьяному делу» стали устойчивым фоном нашего существования. Привычность происходящего мешает его объективному восприятию. Между тем здесь скрывается серьезная социальная проблема. Истоки повышенной агрессивности связаны с гностическими, мироотречными смыслами русской культуры. Эту точку зрения разделяет, в частности, А. Ахиезер [Ахиезер, 2002].
В эпохи исторических перемен по стране прокатывались волны депрессии, безверия, аномии. Традиционный человек утрачивал понимание того, как, а главное зачем, жить в этом страшном мире. В конце XIX века на Украине и Юге России возникла секта малеванцев. Одна из основ их учения состояла в том, что Христос «вывел их из Египта труда». Сектанты переставали работать, готовить пищу, женщины не прибирались в домах. Люди сидели и молча выбирали друг у друга вшей. Понятно, что малеванство – крайняя форма реакции наиболее архаической массы людей на историческую динамику, но в высшей степени показательная, ибо фундаментальная интенция движения очевидна: прочь из истории, государства и цивилизации. Сегодня столь крайних форм структурированного религиозного неприятия мира не наблюдается, но культура, породившая малеванство, осталась.
Обратимся к современности. В так называемом русском роке и соседствующих с ним субкультурах (панки, рокеры) фиксируется устойчивая игра с темой самоубийства. Здесь отрабатывается отрицательный образ женщины и сексуальных отношений – то есть всего того, что связано с воспроизводством жизни. Эти положения неплохо иллюстрирует название группы «Крематорий». В репертуаре группы песни: «Крематорий», «Лепрозорий», песня о мальчике, который умер от сифилиса.
К безусловным ценностям русского рока относятся наркотики, любая «дурь», выпивка. Женщина изменяет с друзьями, отказывает в близости, но настоящему мужчине ничего «этого» и не надо. Он пойдет уколется, выпьет с друзьями пива и вообще «оторвется по полной программе». Показателен и образ человека в русском роке. Это либо телесность, подверженная тлению, – нечто вонючее, потеющее и умирающее, либо бестелесная сущность. Единственная функция, которую выполняет тело, – быть сосудом для спиртного и наркотиков.
Русский рок играет и с образом Сатаны. К примеру, можно вспомнить песню «Князь Тишины» группы «Наутилус Помпилиус». В одной из лучших, наиболее музыкальных баллад группы «Крематорий» – «Мусорный ветер» – мы находим следующее описание космоса:
Показательно, что ориентированная на Запад молодежная субкультура – хиппи, битники, рокабилли – придают женщине и сексуальным отношениям совершенно иное значение. Здесь любовь ставится во главу угла, она тема многих песен. При этом тема наркотиков не манифестируется.
Мусорный ветер – дым из трубы[5].
Плач природы, смех Сатаны.
А все оттого, что мы
Любили ловить ветра и разбрасывать камни.
[ «Крематорий». 2002]
Вряд ли экскурс в рок-культуру нуждается в развернутом комментарии. Мировоззренческие и экзистенциальные интенции авторов совершенно очевидны.
С мироотречносгью связано еще одно свойство российской культуры. Мы имеем в виду крайне низкую цену человеческой жизни. Именно в России родилась знаменитая суицидальная игра «гусарская рулетка». Жизнь человека стоит всего ничего и в глазах его самого, и в глазах его соседа, приятеля, собутыльника (отсюда бытовые убийства по ничтожному поводу), и в глазах всяческого начальства.
Этот тезис встречает неприятие, поскольку он вступает в конфликт со здравым смыслом и критически снижает самооценку как отдельных людей, так и культуры в целом. Однако культурологу известно: культура умеет манипулировать человеческим сознанием. Она убирает в подсознание, объявляет частностями, мелочами, не заслуживающими внимания артефактами обстоятельства, разрушающие комфортную картину мира и корректирующие устойчивую автомодель. Традиционный россиянин охотно согласится с тем, что «начальство» не ставит людей ни в грош. На самом же деле ценностные ориентации начальников – лишь зеркальное отражение массовой самооценки.
Вот штрихи к массовому портрету: «К северу от Ярославля дачники разместились на бывшей свалке отходов ртути и мышьяка». Однако «особенно интенсивно растут дачные поселки под высоковольтными линиями электропередач ЛЭП. Если расстелить там кольцо из проволоки, то можно зажечь лампочку. Выходные дни и отпуска проводят под высокочастотным облучением, под жужжание проводов. Собираются ли рожать детей пребывающие здесь женщины и девочки?» [Родоман, 2002: 405–406].
С чем мы здесь сталкиваемся? Варварство, невежество, низкая культура – безусловно. Но это особый вид варварства. Каждая третья, если не каждая вторая семья дачевладельцев в нашей стране – люди с высшим образованием. Они слышали и о мышьяке, и о выскочастотном облучении. Наплевательское отношение к здоровью коренится в гностическом отрицании мира.
В практике международного туризма зафиксирован интересный феномен. Страна, пережившая серьезные стихийные бедствия, такие, как землетрясения, или громкие теракты, сталкивается со спадом потока туристов. Со временем ситуация выправляется, но первое время значительная масса потенциальных отдыхающих избирает другие, более спокойные маршруты. Эта закономерность работает с одним исключением: поток туристов из России и Украины сохраняется неизменным. Как поется в старой русской песне, «пропадем мы ни за грош, жизнь наша – копейка».
Мироотвержение разрушает социальность, именно по этому гностические идеи всегда оставались уделом узких сект, которые не имели шанса превратиться в мировые религии. Пронизанносгь мира русского православия гностическими смыслами – свидетельство слабости русской культуры. Все общества, демонстрирующие способность к исторической динамике, начали с того, что вытравили, напрочь уничтожили мироотречные тенденции, присутствовавшие в их культуре. Динамика неотделима от системы достижительных ценностей. Но как можно побуждать человека к деятельности, если рамка этой деятельности такова: мир отдан Дьяволу. Мироотречная интенция вступает в неразрешимое противоречие с логикой развития современного общества. В этом противоречии – источник многих рисков. Они тем более существенны, что не осознаны.
Верность должному и мироотречносгь объединяются в эсхатологизме. Эсхатологическая матрица (эсхатологическая модель осознания и переживания мира) относится к одним из центральных структурообразующих элементов российского культурного кода. Эсхатологический проект по мгновенному пресуществлению мира и скачку из неприемлемого «сущего» в трансцендентное «должное» возникает как завершающий элемент целостной системы мировоззрения [Яковенко, 2000 б].
Эсхатологическая идея – универсальное оформление интенций, противостоящих динамике и развитию. Как фактор, противостоящий развитию, эсхатологическая доминанта работает на самых разных уровнях. Она противостоит развитию на уровне рефлексии. Идея развития отвергается как тупиковая и гибельная альтернатива эсхатологическому пресуществлению Вселенной. В равной степени эсхатологизм сознания блокирует поступательное развитие общества на уровне функционирования механизмов, формирующих предпосылки развития.
Историческое движение неотделимо от систематизации и аккумуляции. От накопления идей, вещей, технологий, ресурсов. Говоря обобщенно, от наращивания преобразующего потенциала общества. Но кто станет копить что-либо в преддверии Страшного суда? Апокалипсис предполагает обратное движение. Полностью освободиться от всего, что налипло за время жизни на земле, – от грехов, знаний, «излишних», уводящих от главного и откровенно греховных достижений культуры (вспомним практику Савонаролы, таборитов или талибов), излишних, провоцирующих порочные импульсы ресурсов, очистить сознание от земных забот, тревог и интересов.
Эсхатологические настроения резко активизируются в эпоху распада традиционного космоса. Устойчивый мир меняется, а это означает, что настали последние времена. В ответ массы архаиков и традиционалистов поднимаются и сметают складывающиеся в обществе тенденции динамизации, уничтожают социальные категории носителей динамики, закрывают общество от остального мира, формируют такую идеологию, которая находит компромисс между традиционным средневековым сознанием и императивом промышленного развития (диктатуры развития, модернизационные режимы). Чтобы убедиться в справедливости этих суждений, достаточно вспомнить исторические судьбы России и Ирана в XX веке.
Следующая характеристика традиционной ментальности – манихейская интенция. О манихейском характере российской культуры писали многие авторы. Оговоримся, манихейство понимается нами не в узко историческом смысле, восходящем к имени Мани (216–277) – иранского религиозного реформатора, вероучителя и пророка. Речь идет о манихействе как определенном типе мировоззрения. О дуалистической модели космоса, в которой разворачивается вечная битва этически маркированных космических сил: Света и Тьмы, Добра и Зла. Борьба эта характеризуется предельным напряжением и переменным успехом сторон. Тьма может как бы одолеть Свет. Но это не конец. В последней, эсхатогической, перспективе Свет окончательно побеждает Тьму и сбрасывает убитых демонов Тьмы в бездну [Виденгрен, 2001].
К этой вечной картине космической битвы традиционное сознание добавляет одну-единственную деталь: Свет и Тьма увязываются с местоимениями «мы» и «они». По некоторой, малопостижимой, логике «мы» гарантированно оказываемся на стороне Света, «они» же, соответственно, связываются с Тьмою. Итак, мир состоит из двух сущностей: «мы» и «они». Единственная «их» цель – погубить и уничтожить нас. Сейчас между нами идет последний бой, который закончится нашей победой. А за ней нам откроется новый, прекрасный мир. Понятно, что здесь речь не идет о войне или борьбе как историческом или политическом событии. Мы попадаем в пространство эсхатологии. Перед нами универсальная парадигма понимания и переживания Вселенной.
Манихейская парадигматика абсолютно статична в смысле исторического развития. Блокирование диалога, мифология Вечного боя, презумпция трактовки противостоящего тебе (в войне, полемике, обыденном конфликте) как Врага с большой буквы, и притом еще врага-оборотня, тормозят любое взаимопроникновение смыслов, перекрывают возможности рождения третьего и ведут к вечному движению по кругу в рамках инверсионных перекодировок социального и культурного космоса. Так же, как и гностицизм, манихейство противоречит доктринальным основаниям православной культуры. Христианство веками боролось – вначале с историческим манихейством, а затем с бесчисленными манихейскими ересями и учениями: катарами, богомилами, альбигойцами.
Манихейская компонента традиционного сознания самым драматическим образом соотносится с проблемой риска. Зараженный манихейством человек не способен к жизни в современном – многосубъектном, полицентричном, базирующемся на договорных отношениях – обществе. Он демонстрирует неспособность к переговорам, компромиссам, коалициям, к эффективной деятельности в условиях баланса сил. Для него крайне затруднены или невозможны тактические и стратегические союзы с носителями иных идей, идентичностей, ценностей и интересов, ибо во всех «иных» он видит Врага с большой буквы. Настоящий манихей испытывает чувство вины и угрызения совести всякий раз, когда обстоятельства принуждают его к какому-либо соглашению или компромиссу с «врагом».
Конфликт для манихея не может быть продуктивен. Он – эпизод Вечного боя. Из всех видов борьбы манихей знает один – борьбу на уничтожение. Российский манихей привержен варварской, глубоко языческой религии Победы. Победа в его глазах искупает и оправдывает все. Именно в манихейской среде родилась красноречивая формулировка: «Каждый мальчик – будущий солдат. Девочка – мать будущего солдата».
Манихей перманентно озабочен поисками Врага. «Ересь латинская», «немецкое засилье», «польская интрига», «коварный Альбион», «буржуи», «мировой империализм», «мировая закулиса», «жидомасонский заговор» – все это лишь сменяющие друг друга номинации ячейки, предсуществующей в сознании манихея. Так, мы стали свидетелями существенного снижения доли евреев в российском обществе. Паралельно с этим на наших глазах происходит переориентация людей, испытывающих потребность ненавидеть другого. На место антисемитизма приходит ненависть к «черномазым», «лицам кавказской национальности».
Наконец, манихей оперирует примитивной, неадекватной современной сложной реальности картиной мира. Поэтому манихейские решения всегда примитивны. Они сводятся к обострению ситуации и переводу ее в режим борьбы на уничтожение. Эйфория, переживаемая манихеем при первых признаках обострения международной ситуации и раскрывающейся перспективе вступления страны в военные действия, поражает. Манихей всеми силами подталкивает свою страну к войне. Вспомним, с каким энтузиазмом определенные силы встретили югославский кризис, сколько сил было брошено на то, чтобы втянуть Россию в прямое противостояние США и НАТО. За этим стояли не только интересы некоторых социальных сил, но и мощная манихейская традиция.
Последняя из базовых характеристик традиционной ментальности, имеющая отношение к нашей проблеме, может быть обозначена как тенденция к сакрализации власти. Традиционная культура осмысливает и переживает государство в категориях власти, при этом власть сакрализуется. Она выступает в формах креативной сущности, подателя всех благ, источника законов и моральных норм, при этом стоящего над законом и моральной оценкой. Власть – источник истины, она всеблага и всемогуща. Традиционно мыслящий человек постоянно соотносит себя с двумя сущностями – сакральной властью и народом [Яковенко, 19966].
Сакральный характер власти в России восходит к византийской и монгольской моделям государства, утвердился между XIII и XVII веками, освящен православной церковью, нашел свое оформление в идеологии самодержавия, наконец, вошел в уваровскую формулу «Самодержавие – православие – народность». Перед нами одна из устойчивых характеристик российской культуры. Эти идеи не имеют никакого отношения к духу и букве современного нам закона, к положениям Конституции и всему декларативно-нормативному пространству официальной культуры. Речь идет об идеях и ожиданиях, нигде, кроме работ типа «Народной монархии» Солоневича, не зафиксированных. Пребывая в сфере культурного подсознания, они эксплицируются в действиях людей, частных суждениях, требованиях, представлениях о том, какой должна быть «настоящая» власть.
Образу сакральной власти вполне отвечало российское самодержавие. Однако максимально, в предельной форме идеал сакральной власти был реализован в 30—50-е годы XX века, что, казалось бы, противоречило коммунистической идеологии. То обстоятельство, что коммунисты ощупью вышли на модель сакральной власти и ухватились за нее как за наиболее эффективную, свидетельствует об исключительной силе и живучести описанных представлений. Сегодня в России реализуется модель парламентской демократии. Однако реальные процессы плохо укладываются в европейские формы и свидетельствуют о том, что традиционные представления о характере власти живы по сей день.
Тенденция к сакральному переживанию образа власти порождает специфические социальные риски. Главная идея сакральной власти состоит в том, что власть не есть общество (часть общества, его институт). Власть – сакральна, общество – профанно. Природа власти, логика ее поведения непостижимы для простого человека. Установка на сакральный образ власти блокирует любые механизмы обратной связи, ломает и обескровливает механизмы демократического контроля над властью со стороны общества. Агент сакральной власти может подчиняется лишь вышестоящему как обладающему более высокой харизмой.
Мы становимся свидетелями процессов вырождения демократических институтов новой России. Выборы стремительно превращаются в фикцию. На смену практике избрания президентов республик и губернаторов на третий срок пришла практика предложения кандидатуры регионального лидера президентом страны с утверждением этого предложения региональным собранием. В контексте завершения второго срока нынешнего президента обсуждается идея «наследника», который выйдет на выборы как кандидатура, предложенная президентом страны. Постоянно звучат призывы перейти от избрания к назначению руководителей муниципальных администраций.
Было бы ошибкой списать все эти процессы на счет политики выстраивания «властной вертикали» или усматривать в них лишь результат своекорыстных устремлений элиты. Такая эволюция возможна постольку, поскольку она накладывается на массовые представления о природе власти. Рассуждения правых о том, что государственный чиновник есть наемный служащий общества, звучат как декларации, не имеющие никакого отношения к жизни. В этом отношении сфера рисков может быть описана предельно точно. Это – риски вырождения правовой демократии и отчуждения власти от общества.
Сакральная власть по понятию находится над законом. Закон распространяется лишь на подданных. Выступая в качестве источника закона, сама власть не подлежит этому закону. Последнее десятилетие заполнено бесчисленными скандальными историями вроде эпизода с коробкой из-под ксерокса. В нормальном правовом обществе отставка правительства была бы в таком случае единственно возможным выходом из создавшегося положения. В России же не только эта, но и множество других историй заканчиваются для власть предержащих безболезненно. Подобное возможно только потому, что массы не видят проблемы там, где воспитанные на западных стандартах интеллектуалы впадают в истерику. Власть – над законом, и это – нормально.
Сакральная власть трактуется как всесильная. Еще живы поколения, воспитанные на лозунге «Реки потекут вспять!» («Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики»). Иллюзия всесильности в контексте отсутствия контроля со стороны общества чревата опасными последствиями. К счастью, сегодня власть в России действует в жестких границах (экономических, военных, геополитических, ресурсных), заданных объективными обстоятельствами, и демонстрирует политический реализм. Но что будет дальше, мы не знаем.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента