Страница:
— Противник запросил пятичасовое перемирие для сбора раненых и захоронения убитых.
Что-то случилось. В императоре на мгновение проснулся боевой здоровый дух.
— Никаких переговоров! — заорал он полевым басом и трахнул по столу кулаком так, что подпрыгнули фуражки на лысых макушках присутствующих генералов. — Никаких уступок врагу! Черт вас возьми! Никаких пленных! Артиллерийский огонь из всех калибров!
Официант — водки!
Все засуетились, отыскали, налили холодной водки из запотевшего графина. Император хлопнул водки, крякнул, дождался отрыжки, крикнул:
— В атаку, орлы!
И снова впал в детство.
Офицеры переглянулись и тихо выдохнули воздух.
— На северном фронте отбиты две атаки на высоту 6725. Убито двадцать тысяч солдат противника… — успокаивающе забубнил дежурный офицер.
Император заинтересовался:
— Двадцать тысяч — это сколько?
— Это сто раз по двести, — объяснил офицер по особым поручениям.
Император не понял.
— Это если пальцы на руках и ногах у десяти рот, — наглядно показал генерал-каптенармус.
Генералы дружно растопырили пальцы. Император опять не понял и стал угрожающе хлюпать носом.
— Начальник караула! — шепнул дежурный офицер, гремя перед лицом императора орденами. Величество заворожено смотрел на блестящие звездочки и кружочки.
Во дворе спешно строились босые солдаты дворцового караула.
Десять рот! Босые офицеры носились между взводами, придерживая эфесы шпаг.
— А ну быстро! А ну равняйсь!
— Ваше величество! Взгляните! — предложил офицер ставки и скомандовал в распахнутое окно:
— Караул! Слушать меня! Делай раз! Делай два! Стоять!
Солдаты подняли, растопырили пальцы на руках и ногах.
— Много! — удивился император, подсчитав потери противника.
— Я хочу их наградить! Тех, которые убили двадцать тысяч!
Адъютанты притащили ящик с наградами. Император двумя руками выгреб кучу медалей.
— Вот, — сказал он. — Мы любим наших солдатиков! Еще пошлите им нашего любимого варенья. Состав!
Толпа оживилась.
Первым выступал генералиссимус. Он сказал:
— Милость императора не знает границ! Он жалует наших солдат двумя горстями медалей и вареньем из своих личных погребов! Вот оно, это варенье, — показал генералиссимус на 10 вагонов, стоящих у платформы. — Теперь император будет пить чай без варенья!
Потому что он любит своих солдат больше, чем себя! Слава императору!
— Угу! — загудела толпа. В пулеметы загнали ленты.
— Воодушевленные вниманием государя и ананасовым вареньем, наши доблестные солдаты к зиме непременно закончат войну!
— Ура! — нестройно закричала толпа, косясь на пулеметы.
Триста специально подготовленных женщин завалили генералиссимуса поцелуями и венками из живых цветов.
Вторым выступал министр военных финансов.
— Наш любимый император выказал пример национального патриотизма. Он лишил себя сладкого! Он любит Родину! И вот тому доказательство! — министр финансов указал на 9 вагонов с ананасовым вареньем. Один отцепленный вагон дюжие фельдфебели откатывали на нужды генерального штаба. Для производительной работы лучших военных умов требовалось много сахара.
— Будем достойны нашего императора! Поможем армии. Поможем своим братьям, мужьям и сыновьям, проливающим кровь на полях сражений! Сделаем посильные взносы в фонд военных действий!
Помогая армии, вы помогаете своим родственникам!
Солдаты с четырех сторон врубились в толпу, вытряхивая из зазевавшихся кошельки, срывая с простолюдинок серьги вместе с ушами. За трибунами, заглушая вопли добровольных пожертвователей, духовой оркестр грянул марш «Слава добрякам!».
Инспектора налогового управления сортировали обильные пожертвования.
Через четверть часа толпа стояла совершенно голая, прикрывая ладонями то немногое, что не могли оприходовать чиновники «Фонда помощи».
— Спасибо за ваш патриотический порыв! — прослезился министр военных финансов. — Земной вам поклон! — и министр наклонил голову к голубому персидскому ковру, на котором стоял После чего со словами: «И вам достанется от государевых щедрот!» — министр приказал всем присутствующим на площади выдать по одной упаковке трофейных противозачаточных таблеток и открытки с портретом монаршей особы.
От состава отцепляли второй вагон для нужд министерства военных финансов.
Толпа разошлась, сжимая в руках бесполезные таблетки и прикрываясь портретами императора.
Трибуну разобрали. Флаги сдали в арсенал. К составу подцепили паровоз.
Начальник транспортных перевозок вызвал военного кладовщика.
— Вот что, братец, — сказал он, — отдели-ка мне пару банок варенья. Как ни крути, я тоже имею отношение к этой знаменательной победе!
Кладовщик согласно кивнул. Кладовщик не может возражать вышестоящему начальнику.
Паровоз отцепили, состав загнали в тупик, где кладовщик выдал присланному ординарцу 50 ящиков ананасового варенья. Не давать же ему в самом деле две банки! Так можно загреметь из теплого тылового склада в продуваемые всеми ветрами окопы.
— Еще один, лично для меня, — попросил ординарец. — Моя подружка страсть как любит сладкое!
Кладовщик выдал еще два ящика и пять взял себе.
Десять ящиков унес отдел по борьбе с хищениями военного имущества. Этим не откажешь. Пять — комендант вокзала.
Наконец шепоток о разбазаривании стратегического груза дошел до ушей командующего государственными арсеналами.
— Безобразие! Какое право имеет начальник транспортных перевозок хапать наградное варенье! — возмутился командующий арсеналами. — В конце концов двадцать тысяч солдат противника убиты моими пулями! Я имею больше прав на эту победу, чем какой-то транспортник!
Возмущенный командующий позвонил начальнику армейского снабжения. Начальник долго не отвечал — оттирал с ладоней варенье.
— На каком основании поощряется расхищение наградного императорского варенья с подведомственных вам складов? — вскричал командующий арсеналами.
— Кто сказал вам эту ерунду? — возмутился начальник снабжения, отдирая от губ прилипшую телефонную трубку. — Состав в количестве десяти вагонов ожидает отправки на фронт!
— Но я доподлинно знаю, что начальник транспортной службы…
Итого минус еще пятьдесят ящиков. Военного кладовщика вызвал фельдфебель.
— Ты что думаешь, скотина! Ты думаешь, что если у тебя воруют генералы, я не осмелюсь сгноить тебя на чистке полкового сортира?
Сможет! — понял кладовщик.
Еще пять ящиков.
В пакгауз нагрянула санитарная инспекция.
— Голубчик! Во вверенном вам складе царит форменная антисанитария! — удивился главврач санитарной инспекции. — Здесь дурно пахнет! Здесь пахнет трибуналом!
Кладовщик полез в вагон.
Потом поехали генеральские жены, тещи и другие родственники с записками от генералов, их жен и тещ.
По городу пополз слушок. К пакгаузу потянулись простые смертные, то есть полковники, подполковники и даже штабс-капитаны.
К исходу недели состав был выбран дочиста, и его выпихнули с пакгауза в сторону фронта. На бортах вагонов крупными буквами выписали: «Подарок его величества!» Рядом оттиснули трафарет:
«Опасно! Яд!» и белый череп со скрещенными костями, чтобы отпугнуть мелких станционных воришек. Большое начальство страсть как не любит, когда подворовывают низы. Потому что большое начальство знает, если все начнут воровать, то воров не станет, так как воровать будет нечего! И тогда придется жить на твердые генеральские оклады, что очень обидно.
К составу с императорским вареньем подцепили купированный вагон с кинохроникой и еще один — с журналистами. К вагону с журналистами — вагон-ресторан, потому что голодный журналист государству опасен, так как пишет под диктовку урчащего желудка и может понаписать черт знает что! За вагоном-рестораном поставили восьмиосную цистерну с чернилами при двух кладовщиках и трех точильщиках перьев. К ним подогнаны четыре вагона с военной цензурой. Без военной цензуры в военное время никак нельзя.
Военная цензура притащила с собой платформу с готовыми, отпечатанными на 105 языках правлеными и переправленными статьями, заметками, информационными сообщениями, телеграммами и письмами с мест, с подробным описанием предстоящих событий.
Беспристрастность цензуры охранял воинский эшелон с тяжелой артиллерией и пулеметами. Эшелон, естественно, тащил свою кухню, ремонтную мастерскую, прачечную и всякую хозяйственную мелочевку в размере 16 вагонов.
Для поддержания боевого духа среди означенных войск предназначались восемь платформ с передвижным театром «Война-шантан».
Для осуществления контроля за состоянием воинской дисциплины среди личного состава охранного эшелона и передвижного театра следовали, каждый в своем вагоне, следственный отдел, отдел дознания, трибунал, специальный бронированный пульман для приведения приговора в исполнение, столярная мастерская с запасом утвержденного образца армейских гробов и писарь со 100 тысячами бланков — «С прискорбием извещаем…».
К вагону с гробами подцепили госпиталь с выздоравливающими больными, отправленными долечиваться на фронт.
За ними — полковую церковь с органом, работающим от паровозного пара, передвижной солдатский бордель, цирюльню, баню, еще одну церковь и еще четыре борделя.
И еще какие-то вагоны с непонятным содержанием, без которого на войне обойтись никак невозможно. И еще, и еще…
Состав вытянулся через всю страну на тысячу миль. Когда первые вагоны уже уткнулись в линию фронта, последние еще пытались вытолкнуть со станции с помощью маневрового паровоза.
Это был грандиозный состав, какого не знала история!
Один дошлый журналист, вознамерившийся достичь хвостового вагона и написать о своем путешествии книгу, шел четыре месяца без сна и отдыха, пересчитывая вагоны, платформы, тамбуры, но дошел лишь до 8376-го вагона, где и был повешен по приговору полевого суда за «уклонение от воинской службы, измену и сбор шпионской информации в пользу врага».
Рассказывают, что один солдат-наемник, заключивший договор на двадцать лет службы, сел в последний вагон и приехал на фронт глубоким стариком, до последнего дня исчерпав срок договора, но с двумя мешками аккуратно выплаченного жалованья. Которое, впрочем, ушло целиком на оплату обратного проезда.
Да, это был состав! Да ради него одного стоило затевать эту войну!
На передовой подарок императора встречали сводными оркестрами, почетным караулом и слезами благодарности. «Урр-рра!»
— кричали растроганные полки, ради проведения торжественной встречи снятые с передовой. Солдаты были вымыты, побриты наголо и переодеты в новое обмундирование.
Кинохроникеры развернули прожектора. Журналисты, словно навозные мухи, облепили генералов. Генералы, польщенные вниманием, честно рассказывали о несомненных успехах на фронте, согласно последним циркулярам министерства пропаганды и поправкам военцензуры.
Под государственный гимн «Храни, о боже, что нам дороже» вскрыли первый вагон и тут же закрыли. Вагон, не считая 50 тысяч налипших на стены мух, был пуст.
Войска, во избежание ненужных разговоров, бросили в бой, предварительно переодев в грязное обмундирование. Торжественную встречу перенесли на неопределенный срок. В столицу отправили шифротелеграмму. Расстроенные журналисты разбрелись по ресторанам и солдатским борделям просаживать командировочные.
Скоро из столицы пришел ответ за подписью начальника военного снабжения: "Груз отправлен согласно накладной № 271711.
Исчезновение груза возлагаю на вас лично. Урон возместить в двухсуточный срок. Виновных наказать. Результаты доложить по команде!"
— А что? — поинтересовался император. — Наши солдатики довольны нашим вареньем?
— Так точно! Ваше величество! Армия воодушевлена! Солдаты рвутся в бой! Киностудия проявляет отснятый материал. В ближайшие дни будет организован дворцовый просмотр! — доложил дежурный офицер.
На фронт послали еще одну срочную шифротелеграмму: «В кратчайшие сроки обеспечьте подробный отчет о проведении мероприятий по встрече императорского варенья!»
Солдат отозвали с фронта, вымыли в бане, переодели в новую форму, вычистили ложки, пуговицы и зубы мелким песком и выстроили вдоль путей с пустыми свежепокрашенными котелками. Киношников извлекли из ресторанов и борделей и приставили к киноаппаратам.
Генералы взяли в руки ножницы и подошли к парадным ленточкам.
Начальник интендантской службы сказал:
— Надо что-то делать! — и велел выписать с армейских складов 80 тонн ружейного масла. Масло с тупиковой стороны затащили в вагоны.
— …Нашего любимого императора! — закончил торжественную речь командующий.
Генералы дружно резанули ленты. Оркестры разом грянули марш «Славься, славься!». С вагонов сбили запоры, с грохотом откатили в стороны двери. Операторы кинохроники припали к киноаппаратам.
Из вагонов потекло варенье, которое, собственно, было ружейным маслом.
Первым, подавая пример войскам, от царской милости вкусил командующий. Он подставил под струю серебряный котелок.
Солдат повзводно погнали к вагонам. Ружейное масло, булькая, стекало в подставленные котелки и каски. Осатаневшие журналисты лезли с фотоаппаратами в проемы дверей, просили солдат сделать на лице оживление или умиление.
— Теперь умереть не страшно! Об этой минуте я мечтал всю жизнь!
— Отдам жизнь всего взвода за ложку императорского варенья!
— Если бы не доброта императора, мы бы никогда не узнали вкус ананасового варенья!
Солдаты давали скоротечные интервью.
Растроганные жены командиров просветленно плакали на широких погонах своих мужей. Армейский капеллан служил мессу — «Не пощадим за императора живота своего».
Солдаты хлебали ложками содержимое котелков, задумчиво катая варенье во рту. Оно чем-то напоминало ружейное масло.
— Странный фрукт ананас, — думали одни.
— Бедный император! Он каждый день должен есть такое варенье! — думали другие и плакали, жалея своего любимого государя.
Кинохроникеры снимали капающие скудные солдатские слезы крупным планом. Капралы строго следили, чтобы котелки опорожнялись дочиста. 50 солдат все же вырвало, за что они были немедленно преданы суду военного трибунала.
Рота художников императорской академии живописи совместными усилиями рисовала батальное полотно «Поедание варенья, присланного императором, войсками». Картина в натуральную величину изображала паровоз, генералов, лошадей, 300 тысяч солдат и окружающий ландшафт. Центральную композицию картины составляла группа генералов в парадной форме, с котелками в руках, с вымазанными вареньем лицами и манжетами. Сверху над картиной во множестве носились аэропланы, поливая из распылителей полотно голубой краской в том месте, где должно было располагаться небо.
Солдаты, доевшие варенье, сидели, выпучив глаза и зажав руками рты. Они опасались, не сдержавшись, выказать неблагодарность императору. Офицеры запиваливаренье неразведенным одеколоном. На фронте царил энтузиазм.
Военно-полевой суд наконец вышел на максимальную расчетную мощность — восемь смертных приговоров в минуту.
— Важен не подарок — важно внимание! — бойко строчили в блокнотах журналисты.
В полковой церкви раздавали бесплатные свечки.
Даже ночью солдатский энтузиазм не иссяк. До самого утра солдаты и офицеры не спали — ходили по кустам, громко прославляя императора.
Торжество удалось! Император шесть раз смотрел смонтированный материал, где бравые солдаты, капая слезами, полновесными ложками вкушали ананасовое варенье, а потом с радостью шли умирать на окопы врага.
Император шмыгал носом и говорил:
— Я поеду к ним. Я сам поведу в бой моих солдатиков.
Все думали, что он шутит…
— Нами раскрыт заговор! — зловеще сообщил начальник штаба. — Мы не знаем его масштабов. Мы не знаем, насколько глубоко в здоровое тело армии въелась гниль разложения. Но мы вырежем эту гниль. Мы выскребем ее железным скребком!
Возможно, мы прихватим немного здоровой ткани. Это не страшно. Мы готовы пожертвовать две трети здоровой ткани, если в этих двух третях будет хоть одна десятая часть гнилья. Более того, если ради спасения армии понадобится уничтожить всю армию, мы не дрогнем! Мы хирурги нации. Мы не можем быть ложно сентиментальными! Мы будем вырезать все, что дурно пахнет. На нас возложена миссия уничтожения скверны! Мир должен быть стерильным.
И мир будет стерильным!
Пойми меня правильно, капрал. Ты честный служака. Ты — гордость армии. Позволь мне пожать твою честную руку, — начальник штаба пожал руку капралу. — И поэтому мы должны тебя расстрелять.
Ради твоего спасения. Ради того, чтобы скверна не успела разъесть твой здоровый дух. Мы можем простить измену сопливому новобранцу, но мы не можем допустить измены среди старых, испытанных временем бойцов. Нас не пугают враги, ибо они известны. Нас страшат друзья, ставшие врагами, ибо они невидимы! Жертвуя соратниками по оружию, мы уничтожаем не их, но будущую измену! Предают только друзья! Если нет друзей, то не может быть предательства!
Мы должны остановить эпидемию капитулянства любой ценой!
Кто-то считает, что для уничтожения эпидемий надо уничтожать саму заразу. Чушь собачья! Болит не зараза, а как раз здоровый организм. Нужно сделать так, чтобы вирусу заразы было не на чем развиваться! Надо лишить эту заразу пищи! Тогда она исчезнет сама собой.
Если бы все люди вдруг умерли от холеры, они никогда не смогли бы умереть от чумы! И значит, чумы просто бы не существовало! Вот в чем суть!
Постарайся понять меня, капрал, — начальник штаба обнял капрала за плечи. — Все это я говорю тебе лишь потому, что верю тебе, как самому себе! Но когда дело идет о судьбе нации, я вынужден сомневаться даже в самом себе. Я тоже подвержен разложению, ибо бациллы измены всюду. В воздухе, которым я дышу, в пище, которую я ем, в женщине, с которой я сплю! Поэтому я готов расстрелять себя, как изменника. Более того, я хочу расстрелять себя, как изменника, — начальник штаба вытащил именной маузер. — Но! Но кто тогда доведет до конца святое дело очищения армии? Кто возьмет на себя эту черную, ассенизаторскую работу? — и начальник штаба с видимым сожалением убрал маузер. — Поэтому я расстреляю тебя, капрал. И тогда я смогу верить тебе больше, чем себе! Потому что только в этом случае ты не сможешь изменить! Только так мы сможем сохранить нашу гвардию! Иди, капрал! Я обещаю тебе довести наше общее дело до конца!
Начальник штаба вытянулся и отдал честь капралу. И это было красиво. Ибо никогда еще начальник штаба не отдавал честь простому капралу!..
— Забудьте чушь, которую сказал вам начальник штаба, — вкрадчиво увещевал капрала следователь армейской разведки. — Он — дурак и демагог. И знаете почему? — следователь тихо захихикал. — Его бабушка по материнской линии была полукровка! Хи-хи. Она состояла в родстве с фрейлиной императрицы того, — следователь кивнул в сторону врага, — величества. Чувствуете, а? Теперь он надсаживает свой генеральский пупок, чтобы залатать гнилое дупло на своем генеалогическом древе! Хи-хи-хи. Всех готов на эшафот…
— А вы садитесь, садитесь, вы мне интересны, — сладко пропел следователь, усаживая капрала на стул, под резкий свет пятидесятисвечового массивного подсвечника.
— Вы меня не бойтесь. Все думают, что в контрразведке служат исключительно изверги. Признайтесь, вы тоже так думали? Ну, признайтесь, думали? Хи-хи-хи. Меж тем это не так! Мы — добряки.
Мы настолько добряки, что это иногда попахивает изменой! — конфиденциально сообщил следователь. — Да-да, поверьте мне на слово! Иногда знаешь — сидит перед тобой шпион. Вот на этом самом стуле, на котором сидите вы. Ведь доподлинно знаешь! И рожа у него шпионская, и глазки бегают по сторонам, ну в точности, как у вас сейчас. То есть ну форменный шпион! А человек, напротив, хороший! До того хороший, что сердце, бывает, защемит, когда допрос начинаешь. И жаль его, просто искренне жаль! До того, что закричать хочется: «Что ты делаешь, дурачок? Что ты упорствуешь себе во вред?!» Ей-богу, отпустил бы, если бы не отчетность!
— Вы кушайте, кушайте, — пододвинул следователь капралу жареную индейку. — В тюрьме у нас еда скверная. То есть совершенно невыносимая. Знаете, все больше из отходов, из убитых на передовой лошадок. Сами понимаете, пока тех лошадей довезут до кухни-то, пока разделают… А на улице жара, солнышко греет.
Крысы камерные, на что ко всему привычные, и то, бывает, отведают того супчика и маются животиками, сердечные, а то и дохнут. А уж арестантики, говорить не о чем! Мрут арестантики, как мухи мрут.
Бывало, сегодня разговариваешь с человеком, как вот с вами сейчас, а завтра его, бедолагу, вытаскивают вперед ножками. А ножки худенькие, тоненькие, волочатся по полу.
И ведь что несправедливо — камеры-то эти не для виновных даже — для подозреваемых! Для настоящих шпионов, то есть для тех, которые признались, у нас отдельные помещения имеются. Шикарные хоромы, знаете ли! Коечки с матрасами, довольствие из офицерской кухни. К шпионам мы с уважением. Как же иначе! Это же не наш сермяга-солдат, ко всему привыкший. Шпиону обхождение требуется!
Конечно, бывает, вешаем шпионов, но не часто, то есть даже редко, то есть, когда совсем другого выхода нет! Шпиона беречь надобно. Это же не плотник какой-нибудь! Работа редкая, нужная.
Конечно, встречаются такие, что упорствуют. Не без этого.
Сидит вот так на стуле, как вы сейчас, и упорствует. То есть ну вот ни слова не говорит, хлопает глазками и выдает себя за какого-нибудь там простого солдатика или капрала. Жаль такого! Не поверите, рыдаю внутри! Вопросы задаю, а сам рыдаю и думаю: ведь захочешь сознаться, все равно захочешь, — ан поздно! Уж и надумаешь в дверцу поскрестись, а силенок не хватит. Ручки поднять не сможешь. Так и отойдешь!
Покушали вы? Вот и ладно. Отдохните пока. А я сейчас бумажки разложу, вопросики задавать начну. Работа такая, знаете, неблагодарная. С утра до ночи вопросики задавать. И никто не оценит, не похвалит, слова доброго не скажет. Начальство сидит — все больше дураки. То есть дурак на дураке! Умного человека заприметят, счас его на фронт следователем сошлют, под пульки случайные. Жалованья едва-едва на кусок хлебца хватает.
Обмундирования казенного и того нет. И пожаловаться некому. Себе дороже выйдет. Иногда нет-нет да и мелькнет мыслишка зловредная — бросить все и сбежать в тыл, домой, в тишину, в сытость! А то и вовсе, того, махнуть через линию фронта. Неужели там хуже, чем здесь, будет? Как вы считаете? Поди, тоже об этом подумывали?
Думали? Ну скажите. Было? Было! Было-было!
А если с собой танк прихватить, или генерала какого важного, или документики штабные — так и вовсе корольком зажить можно!
Документики-то, они всегда в цене! Как? Можно? Можно, поди?
Во-от! Поди, так и думали. Думали — тюкну командующего своего по темечку, сгребу в охапку, да через окопы! Да противнику на блюдечке того генерала! Будьте любезны — кушайте, не подавитесь, сверхсекретные сведения!
А чтобы тащить сподручнее, еще кого подобью!
Кого? Как их фамилии, звания, номера частей? Что уж теперь молчать? Теперь уж поздно молчать! Половины ваших признаний, да-да, именно так, признаний, хватит на четыре петли! Измена — дело не пустячное! У нас изменников страсть как не любят — все жилки до казни повытянут, все ребрышки повыломают.
Другое дело шпион. Вот если бы вы шпионом, к примеру, были, тогда к вам со всем уважением, с подходцем! Ну признайтесь! Ну лично мне. Без протокола. Забросили? И явочки, поди, есть? И пароли? И агентики в генштабе имеются. А?
Ведь что такое дезертир — мразь, гнилушка, предатель. Тьфу!
А шпион — работник умственного труда! Интеллигент! И благодарность за него другая, и денежное вспоможение, и рост по службе! Понимаешь?
Дезертиров — как поганок на навозной куче. А шпион — он брильянт! И цена ему другая. К шпиону я и сам со всей душой!
Послабление где — одеяльце лишнее, табачку, свиданье с родственниками или еще чего — пожалуйста! В полное ваше удовольствие! Потому как я в нем тоже интерес имею. А? Опять же чистосердечное признание… Ну? Идите, подумайте, следственное дело спешки не любит. Подумайте… А через денек-другой я вам очную ставочку. Как положено. Может, узнаете кого из своих. Всяко случается… А чистосердечное признание-то получше выйдет…
На следующий день капрал во всем признался. Оказывается, он был никаким не капралом, а резидентом иностранной разведки. В заговоре участвовали 15 генералов, 140 полковников, 1500 средних и 2000 младших офицеров, 9 фаланг рядовых солдат, сводный кавалерийский корпус и 12 полковых кухонь!
Что-то случилось. В императоре на мгновение проснулся боевой здоровый дух.
— Никаких переговоров! — заорал он полевым басом и трахнул по столу кулаком так, что подпрыгнули фуражки на лысых макушках присутствующих генералов. — Никаких уступок врагу! Черт вас возьми! Никаких пленных! Артиллерийский огонь из всех калибров!
Официант — водки!
Все засуетились, отыскали, налили холодной водки из запотевшего графина. Император хлопнул водки, крякнул, дождался отрыжки, крикнул:
— В атаку, орлы!
И снова впал в детство.
Офицеры переглянулись и тихо выдохнули воздух.
— На северном фронте отбиты две атаки на высоту 6725. Убито двадцать тысяч солдат противника… — успокаивающе забубнил дежурный офицер.
Император заинтересовался:
— Двадцать тысяч — это сколько?
— Это сто раз по двести, — объяснил офицер по особым поручениям.
Император не понял.
— Это если пальцы на руках и ногах у десяти рот, — наглядно показал генерал-каптенармус.
Генералы дружно растопырили пальцы. Император опять не понял и стал угрожающе хлюпать носом.
— Начальник караула! — шепнул дежурный офицер, гремя перед лицом императора орденами. Величество заворожено смотрел на блестящие звездочки и кружочки.
Во дворе спешно строились босые солдаты дворцового караула.
Десять рот! Босые офицеры носились между взводами, придерживая эфесы шпаг.
— А ну быстро! А ну равняйсь!
— Ваше величество! Взгляните! — предложил офицер ставки и скомандовал в распахнутое окно:
— Караул! Слушать меня! Делай раз! Делай два! Стоять!
Солдаты подняли, растопырили пальцы на руках и ногах.
— Много! — удивился император, подсчитав потери противника.
— Я хочу их наградить! Тех, которые убили двадцать тысяч!
Адъютанты притащили ящик с наградами. Император двумя руками выгреб кучу медалей.
— Вот, — сказал он. — Мы любим наших солдатиков! Еще пошлите им нашего любимого варенья. Состав!
* * *
Состав с ананасовым вареньем из запасников дворцовой кухни загнали в 12-й пакгауз. Ржавые рельсы прикрыли шелковыми государственными флагами. Для высоких гостей соорудили просторную трибуну. К трибуне в назначенный час согнали толпу для выражения верноподданнических чувств, состоящую исключительно из женщин, потому что все мужчины были на фронте. Толпа чувства выражала слабо, и перед трибуной на всякий случай установили крупнокалиберные пулеметы.Толпа оживилась.
Первым выступал генералиссимус. Он сказал:
— Милость императора не знает границ! Он жалует наших солдат двумя горстями медалей и вареньем из своих личных погребов! Вот оно, это варенье, — показал генералиссимус на 10 вагонов, стоящих у платформы. — Теперь император будет пить чай без варенья!
Потому что он любит своих солдат больше, чем себя! Слава императору!
— Угу! — загудела толпа. В пулеметы загнали ленты.
— Воодушевленные вниманием государя и ананасовым вареньем, наши доблестные солдаты к зиме непременно закончат войну!
— Ура! — нестройно закричала толпа, косясь на пулеметы.
Триста специально подготовленных женщин завалили генералиссимуса поцелуями и венками из живых цветов.
Вторым выступал министр военных финансов.
— Наш любимый император выказал пример национального патриотизма. Он лишил себя сладкого! Он любит Родину! И вот тому доказательство! — министр финансов указал на 9 вагонов с ананасовым вареньем. Один отцепленный вагон дюжие фельдфебели откатывали на нужды генерального штаба. Для производительной работы лучших военных умов требовалось много сахара.
— Будем достойны нашего императора! Поможем армии. Поможем своим братьям, мужьям и сыновьям, проливающим кровь на полях сражений! Сделаем посильные взносы в фонд военных действий!
Помогая армии, вы помогаете своим родственникам!
Солдаты с четырех сторон врубились в толпу, вытряхивая из зазевавшихся кошельки, срывая с простолюдинок серьги вместе с ушами. За трибунами, заглушая вопли добровольных пожертвователей, духовой оркестр грянул марш «Слава добрякам!».
Инспектора налогового управления сортировали обильные пожертвования.
Через четверть часа толпа стояла совершенно голая, прикрывая ладонями то немногое, что не могли оприходовать чиновники «Фонда помощи».
— Спасибо за ваш патриотический порыв! — прослезился министр военных финансов. — Земной вам поклон! — и министр наклонил голову к голубому персидскому ковру, на котором стоял После чего со словами: «И вам достанется от государевых щедрот!» — министр приказал всем присутствующим на площади выдать по одной упаковке трофейных противозачаточных таблеток и открытки с портретом монаршей особы.
От состава отцепляли второй вагон для нужд министерства военных финансов.
Толпа разошлась, сжимая в руках бесполезные таблетки и прикрываясь портретами императора.
Трибуну разобрали. Флаги сдали в арсенал. К составу подцепили паровоз.
Начальник транспортных перевозок вызвал военного кладовщика.
— Вот что, братец, — сказал он, — отдели-ка мне пару банок варенья. Как ни крути, я тоже имею отношение к этой знаменательной победе!
Кладовщик согласно кивнул. Кладовщик не может возражать вышестоящему начальнику.
Паровоз отцепили, состав загнали в тупик, где кладовщик выдал присланному ординарцу 50 ящиков ананасового варенья. Не давать же ему в самом деле две банки! Так можно загреметь из теплого тылового склада в продуваемые всеми ветрами окопы.
— Еще один, лично для меня, — попросил ординарец. — Моя подружка страсть как любит сладкое!
Кладовщик выдал еще два ящика и пять взял себе.
Десять ящиков унес отдел по борьбе с хищениями военного имущества. Этим не откажешь. Пять — комендант вокзала.
Наконец шепоток о разбазаривании стратегического груза дошел до ушей командующего государственными арсеналами.
— Безобразие! Какое право имеет начальник транспортных перевозок хапать наградное варенье! — возмутился командующий арсеналами. — В конце концов двадцать тысяч солдат противника убиты моими пулями! Я имею больше прав на эту победу, чем какой-то транспортник!
Возмущенный командующий позвонил начальнику армейского снабжения. Начальник долго не отвечал — оттирал с ладоней варенье.
— На каком основании поощряется расхищение наградного императорского варенья с подведомственных вам складов? — вскричал командующий арсеналами.
— Кто сказал вам эту ерунду? — возмутился начальник снабжения, отдирая от губ прилипшую телефонную трубку. — Состав в количестве десяти вагонов ожидает отправки на фронт!
— Но я доподлинно знаю, что начальник транспортной службы…
Итого минус еще пятьдесят ящиков. Военного кладовщика вызвал фельдфебель.
— Ты что думаешь, скотина! Ты думаешь, что если у тебя воруют генералы, я не осмелюсь сгноить тебя на чистке полкового сортира?
Сможет! — понял кладовщик.
Еще пять ящиков.
В пакгауз нагрянула санитарная инспекция.
— Голубчик! Во вверенном вам складе царит форменная антисанитария! — удивился главврач санитарной инспекции. — Здесь дурно пахнет! Здесь пахнет трибуналом!
Кладовщик полез в вагон.
Потом поехали генеральские жены, тещи и другие родственники с записками от генералов, их жен и тещ.
По городу пополз слушок. К пакгаузу потянулись простые смертные, то есть полковники, подполковники и даже штабс-капитаны.
К исходу недели состав был выбран дочиста, и его выпихнули с пакгауза в сторону фронта. На бортах вагонов крупными буквами выписали: «Подарок его величества!» Рядом оттиснули трафарет:
«Опасно! Яд!» и белый череп со скрещенными костями, чтобы отпугнуть мелких станционных воришек. Большое начальство страсть как не любит, когда подворовывают низы. Потому что большое начальство знает, если все начнут воровать, то воров не станет, так как воровать будет нечего! И тогда придется жить на твердые генеральские оклады, что очень обидно.
К составу с императорским вареньем подцепили купированный вагон с кинохроникой и еще один — с журналистами. К вагону с журналистами — вагон-ресторан, потому что голодный журналист государству опасен, так как пишет под диктовку урчащего желудка и может понаписать черт знает что! За вагоном-рестораном поставили восьмиосную цистерну с чернилами при двух кладовщиках и трех точильщиках перьев. К ним подогнаны четыре вагона с военной цензурой. Без военной цензуры в военное время никак нельзя.
Военная цензура притащила с собой платформу с готовыми, отпечатанными на 105 языках правлеными и переправленными статьями, заметками, информационными сообщениями, телеграммами и письмами с мест, с подробным описанием предстоящих событий.
Беспристрастность цензуры охранял воинский эшелон с тяжелой артиллерией и пулеметами. Эшелон, естественно, тащил свою кухню, ремонтную мастерскую, прачечную и всякую хозяйственную мелочевку в размере 16 вагонов.
Для поддержания боевого духа среди означенных войск предназначались восемь платформ с передвижным театром «Война-шантан».
Для осуществления контроля за состоянием воинской дисциплины среди личного состава охранного эшелона и передвижного театра следовали, каждый в своем вагоне, следственный отдел, отдел дознания, трибунал, специальный бронированный пульман для приведения приговора в исполнение, столярная мастерская с запасом утвержденного образца армейских гробов и писарь со 100 тысячами бланков — «С прискорбием извещаем…».
К вагону с гробами подцепили госпиталь с выздоравливающими больными, отправленными долечиваться на фронт.
За ними — полковую церковь с органом, работающим от паровозного пара, передвижной солдатский бордель, цирюльню, баню, еще одну церковь и еще четыре борделя.
И еще какие-то вагоны с непонятным содержанием, без которого на войне обойтись никак невозможно. И еще, и еще…
Состав вытянулся через всю страну на тысячу миль. Когда первые вагоны уже уткнулись в линию фронта, последние еще пытались вытолкнуть со станции с помощью маневрового паровоза.
Это был грандиозный состав, какого не знала история!
Один дошлый журналист, вознамерившийся достичь хвостового вагона и написать о своем путешествии книгу, шел четыре месяца без сна и отдыха, пересчитывая вагоны, платформы, тамбуры, но дошел лишь до 8376-го вагона, где и был повешен по приговору полевого суда за «уклонение от воинской службы, измену и сбор шпионской информации в пользу врага».
Рассказывают, что один солдат-наемник, заключивший договор на двадцать лет службы, сел в последний вагон и приехал на фронт глубоким стариком, до последнего дня исчерпав срок договора, но с двумя мешками аккуратно выплаченного жалованья. Которое, впрочем, ушло целиком на оплату обратного проезда.
Да, это был состав! Да ради него одного стоило затевать эту войну!
На передовой подарок императора встречали сводными оркестрами, почетным караулом и слезами благодарности. «Урр-рра!»
— кричали растроганные полки, ради проведения торжественной встречи снятые с передовой. Солдаты были вымыты, побриты наголо и переодеты в новое обмундирование.
Кинохроникеры развернули прожектора. Журналисты, словно навозные мухи, облепили генералов. Генералы, польщенные вниманием, честно рассказывали о несомненных успехах на фронте, согласно последним циркулярам министерства пропаганды и поправкам военцензуры.
Под государственный гимн «Храни, о боже, что нам дороже» вскрыли первый вагон и тут же закрыли. Вагон, не считая 50 тысяч налипших на стены мух, был пуст.
Войска, во избежание ненужных разговоров, бросили в бой, предварительно переодев в грязное обмундирование. Торжественную встречу перенесли на неопределенный срок. В столицу отправили шифротелеграмму. Расстроенные журналисты разбрелись по ресторанам и солдатским борделям просаживать командировочные.
Скоро из столицы пришел ответ за подписью начальника военного снабжения: "Груз отправлен согласно накладной № 271711.
Исчезновение груза возлагаю на вас лично. Урон возместить в двухсуточный срок. Виновных наказать. Результаты доложить по команде!"
— А что? — поинтересовался император. — Наши солдатики довольны нашим вареньем?
— Так точно! Ваше величество! Армия воодушевлена! Солдаты рвутся в бой! Киностудия проявляет отснятый материал. В ближайшие дни будет организован дворцовый просмотр! — доложил дежурный офицер.
На фронт послали еще одну срочную шифротелеграмму: «В кратчайшие сроки обеспечьте подробный отчет о проведении мероприятий по встрече императорского варенья!»
Солдат отозвали с фронта, вымыли в бане, переодели в новую форму, вычистили ложки, пуговицы и зубы мелким песком и выстроили вдоль путей с пустыми свежепокрашенными котелками. Киношников извлекли из ресторанов и борделей и приставили к киноаппаратам.
Генералы взяли в руки ножницы и подошли к парадным ленточкам.
Начальник интендантской службы сказал:
— Надо что-то делать! — и велел выписать с армейских складов 80 тонн ружейного масла. Масло с тупиковой стороны затащили в вагоны.
— …Нашего любимого императора! — закончил торжественную речь командующий.
Генералы дружно резанули ленты. Оркестры разом грянули марш «Славься, славься!». С вагонов сбили запоры, с грохотом откатили в стороны двери. Операторы кинохроники припали к киноаппаратам.
Из вагонов потекло варенье, которое, собственно, было ружейным маслом.
Первым, подавая пример войскам, от царской милости вкусил командующий. Он подставил под струю серебряный котелок.
Солдат повзводно погнали к вагонам. Ружейное масло, булькая, стекало в подставленные котелки и каски. Осатаневшие журналисты лезли с фотоаппаратами в проемы дверей, просили солдат сделать на лице оживление или умиление.
— Теперь умереть не страшно! Об этой минуте я мечтал всю жизнь!
— Отдам жизнь всего взвода за ложку императорского варенья!
— Если бы не доброта императора, мы бы никогда не узнали вкус ананасового варенья!
Солдаты давали скоротечные интервью.
Растроганные жены командиров просветленно плакали на широких погонах своих мужей. Армейский капеллан служил мессу — «Не пощадим за императора живота своего».
Солдаты хлебали ложками содержимое котелков, задумчиво катая варенье во рту. Оно чем-то напоминало ружейное масло.
— Странный фрукт ананас, — думали одни.
— Бедный император! Он каждый день должен есть такое варенье! — думали другие и плакали, жалея своего любимого государя.
Кинохроникеры снимали капающие скудные солдатские слезы крупным планом. Капралы строго следили, чтобы котелки опорожнялись дочиста. 50 солдат все же вырвало, за что они были немедленно преданы суду военного трибунала.
Рота художников императорской академии живописи совместными усилиями рисовала батальное полотно «Поедание варенья, присланного императором, войсками». Картина в натуральную величину изображала паровоз, генералов, лошадей, 300 тысяч солдат и окружающий ландшафт. Центральную композицию картины составляла группа генералов в парадной форме, с котелками в руках, с вымазанными вареньем лицами и манжетами. Сверху над картиной во множестве носились аэропланы, поливая из распылителей полотно голубой краской в том месте, где должно было располагаться небо.
Солдаты, доевшие варенье, сидели, выпучив глаза и зажав руками рты. Они опасались, не сдержавшись, выказать неблагодарность императору. Офицеры запиваливаренье неразведенным одеколоном. На фронте царил энтузиазм.
Военно-полевой суд наконец вышел на максимальную расчетную мощность — восемь смертных приговоров в минуту.
— Важен не подарок — важно внимание! — бойко строчили в блокнотах журналисты.
В полковой церкви раздавали бесплатные свечки.
Даже ночью солдатский энтузиазм не иссяк. До самого утра солдаты и офицеры не спали — ходили по кустам, громко прославляя императора.
Торжество удалось! Император шесть раз смотрел смонтированный материал, где бравые солдаты, капая слезами, полновесными ложками вкушали ананасовое варенье, а потом с радостью шли умирать на окопы врага.
Император шмыгал носом и говорил:
— Я поеду к ним. Я сам поведу в бой моих солдатиков.
Все думали, что он шутит…
* * *
Через три дня после подачи рапорта по команде капрала вызвали в штаб.— Нами раскрыт заговор! — зловеще сообщил начальник штаба. — Мы не знаем его масштабов. Мы не знаем, насколько глубоко в здоровое тело армии въелась гниль разложения. Но мы вырежем эту гниль. Мы выскребем ее железным скребком!
Возможно, мы прихватим немного здоровой ткани. Это не страшно. Мы готовы пожертвовать две трети здоровой ткани, если в этих двух третях будет хоть одна десятая часть гнилья. Более того, если ради спасения армии понадобится уничтожить всю армию, мы не дрогнем! Мы хирурги нации. Мы не можем быть ложно сентиментальными! Мы будем вырезать все, что дурно пахнет. На нас возложена миссия уничтожения скверны! Мир должен быть стерильным.
И мир будет стерильным!
Пойми меня правильно, капрал. Ты честный служака. Ты — гордость армии. Позволь мне пожать твою честную руку, — начальник штаба пожал руку капралу. — И поэтому мы должны тебя расстрелять.
Ради твоего спасения. Ради того, чтобы скверна не успела разъесть твой здоровый дух. Мы можем простить измену сопливому новобранцу, но мы не можем допустить измены среди старых, испытанных временем бойцов. Нас не пугают враги, ибо они известны. Нас страшат друзья, ставшие врагами, ибо они невидимы! Жертвуя соратниками по оружию, мы уничтожаем не их, но будущую измену! Предают только друзья! Если нет друзей, то не может быть предательства!
Мы должны остановить эпидемию капитулянства любой ценой!
Кто-то считает, что для уничтожения эпидемий надо уничтожать саму заразу. Чушь собачья! Болит не зараза, а как раз здоровый организм. Нужно сделать так, чтобы вирусу заразы было не на чем развиваться! Надо лишить эту заразу пищи! Тогда она исчезнет сама собой.
Если бы все люди вдруг умерли от холеры, они никогда не смогли бы умереть от чумы! И значит, чумы просто бы не существовало! Вот в чем суть!
Постарайся понять меня, капрал, — начальник штаба обнял капрала за плечи. — Все это я говорю тебе лишь потому, что верю тебе, как самому себе! Но когда дело идет о судьбе нации, я вынужден сомневаться даже в самом себе. Я тоже подвержен разложению, ибо бациллы измены всюду. В воздухе, которым я дышу, в пище, которую я ем, в женщине, с которой я сплю! Поэтому я готов расстрелять себя, как изменника. Более того, я хочу расстрелять себя, как изменника, — начальник штаба вытащил именной маузер. — Но! Но кто тогда доведет до конца святое дело очищения армии? Кто возьмет на себя эту черную, ассенизаторскую работу? — и начальник штаба с видимым сожалением убрал маузер. — Поэтому я расстреляю тебя, капрал. И тогда я смогу верить тебе больше, чем себе! Потому что только в этом случае ты не сможешь изменить! Только так мы сможем сохранить нашу гвардию! Иди, капрал! Я обещаю тебе довести наше общее дело до конца!
Начальник штаба вытянулся и отдал честь капралу. И это было красиво. Ибо никогда еще начальник штаба не отдавал честь простому капралу!..
— Забудьте чушь, которую сказал вам начальник штаба, — вкрадчиво увещевал капрала следователь армейской разведки. — Он — дурак и демагог. И знаете почему? — следователь тихо захихикал. — Его бабушка по материнской линии была полукровка! Хи-хи. Она состояла в родстве с фрейлиной императрицы того, — следователь кивнул в сторону врага, — величества. Чувствуете, а? Теперь он надсаживает свой генеральский пупок, чтобы залатать гнилое дупло на своем генеалогическом древе! Хи-хи-хи. Всех готов на эшафот…
— А вы садитесь, садитесь, вы мне интересны, — сладко пропел следователь, усаживая капрала на стул, под резкий свет пятидесятисвечового массивного подсвечника.
— Вы меня не бойтесь. Все думают, что в контрразведке служат исключительно изверги. Признайтесь, вы тоже так думали? Ну, признайтесь, думали? Хи-хи-хи. Меж тем это не так! Мы — добряки.
Мы настолько добряки, что это иногда попахивает изменой! — конфиденциально сообщил следователь. — Да-да, поверьте мне на слово! Иногда знаешь — сидит перед тобой шпион. Вот на этом самом стуле, на котором сидите вы. Ведь доподлинно знаешь! И рожа у него шпионская, и глазки бегают по сторонам, ну в точности, как у вас сейчас. То есть ну форменный шпион! А человек, напротив, хороший! До того хороший, что сердце, бывает, защемит, когда допрос начинаешь. И жаль его, просто искренне жаль! До того, что закричать хочется: «Что ты делаешь, дурачок? Что ты упорствуешь себе во вред?!» Ей-богу, отпустил бы, если бы не отчетность!
— Вы кушайте, кушайте, — пододвинул следователь капралу жареную индейку. — В тюрьме у нас еда скверная. То есть совершенно невыносимая. Знаете, все больше из отходов, из убитых на передовой лошадок. Сами понимаете, пока тех лошадей довезут до кухни-то, пока разделают… А на улице жара, солнышко греет.
Крысы камерные, на что ко всему привычные, и то, бывает, отведают того супчика и маются животиками, сердечные, а то и дохнут. А уж арестантики, говорить не о чем! Мрут арестантики, как мухи мрут.
Бывало, сегодня разговариваешь с человеком, как вот с вами сейчас, а завтра его, бедолагу, вытаскивают вперед ножками. А ножки худенькие, тоненькие, волочатся по полу.
И ведь что несправедливо — камеры-то эти не для виновных даже — для подозреваемых! Для настоящих шпионов, то есть для тех, которые признались, у нас отдельные помещения имеются. Шикарные хоромы, знаете ли! Коечки с матрасами, довольствие из офицерской кухни. К шпионам мы с уважением. Как же иначе! Это же не наш сермяга-солдат, ко всему привыкший. Шпиону обхождение требуется!
Конечно, бывает, вешаем шпионов, но не часто, то есть даже редко, то есть, когда совсем другого выхода нет! Шпиона беречь надобно. Это же не плотник какой-нибудь! Работа редкая, нужная.
Конечно, встречаются такие, что упорствуют. Не без этого.
Сидит вот так на стуле, как вы сейчас, и упорствует. То есть ну вот ни слова не говорит, хлопает глазками и выдает себя за какого-нибудь там простого солдатика или капрала. Жаль такого! Не поверите, рыдаю внутри! Вопросы задаю, а сам рыдаю и думаю: ведь захочешь сознаться, все равно захочешь, — ан поздно! Уж и надумаешь в дверцу поскрестись, а силенок не хватит. Ручки поднять не сможешь. Так и отойдешь!
Покушали вы? Вот и ладно. Отдохните пока. А я сейчас бумажки разложу, вопросики задавать начну. Работа такая, знаете, неблагодарная. С утра до ночи вопросики задавать. И никто не оценит, не похвалит, слова доброго не скажет. Начальство сидит — все больше дураки. То есть дурак на дураке! Умного человека заприметят, счас его на фронт следователем сошлют, под пульки случайные. Жалованья едва-едва на кусок хлебца хватает.
Обмундирования казенного и того нет. И пожаловаться некому. Себе дороже выйдет. Иногда нет-нет да и мелькнет мыслишка зловредная — бросить все и сбежать в тыл, домой, в тишину, в сытость! А то и вовсе, того, махнуть через линию фронта. Неужели там хуже, чем здесь, будет? Как вы считаете? Поди, тоже об этом подумывали?
Думали? Ну скажите. Было? Было! Было-было!
А если с собой танк прихватить, или генерала какого важного, или документики штабные — так и вовсе корольком зажить можно!
Документики-то, они всегда в цене! Как? Можно? Можно, поди?
Во-от! Поди, так и думали. Думали — тюкну командующего своего по темечку, сгребу в охапку, да через окопы! Да противнику на блюдечке того генерала! Будьте любезны — кушайте, не подавитесь, сверхсекретные сведения!
А чтобы тащить сподручнее, еще кого подобью!
Кого? Как их фамилии, звания, номера частей? Что уж теперь молчать? Теперь уж поздно молчать! Половины ваших признаний, да-да, именно так, признаний, хватит на четыре петли! Измена — дело не пустячное! У нас изменников страсть как не любят — все жилки до казни повытянут, все ребрышки повыломают.
Другое дело шпион. Вот если бы вы шпионом, к примеру, были, тогда к вам со всем уважением, с подходцем! Ну признайтесь! Ну лично мне. Без протокола. Забросили? И явочки, поди, есть? И пароли? И агентики в генштабе имеются. А?
Ведь что такое дезертир — мразь, гнилушка, предатель. Тьфу!
А шпион — работник умственного труда! Интеллигент! И благодарность за него другая, и денежное вспоможение, и рост по службе! Понимаешь?
Дезертиров — как поганок на навозной куче. А шпион — он брильянт! И цена ему другая. К шпиону я и сам со всей душой!
Послабление где — одеяльце лишнее, табачку, свиданье с родственниками или еще чего — пожалуйста! В полное ваше удовольствие! Потому как я в нем тоже интерес имею. А? Опять же чистосердечное признание… Ну? Идите, подумайте, следственное дело спешки не любит. Подумайте… А через денек-другой я вам очную ставочку. Как положено. Может, узнаете кого из своих. Всяко случается… А чистосердечное признание-то получше выйдет…
На следующий день капрал во всем признался. Оказывается, он был никаким не капралом, а резидентом иностранной разведки. В заговоре участвовали 15 генералов, 140 полковников, 1500 средних и 2000 младших офицеров, 9 фаланг рядовых солдат, сводный кавалерийский корпус и 12 полковых кухонь!