Страница:
Ясно одно: воскрешение в другом облике наверняка принесет немало проблем «невозвращенцам».
А кто будет отвечать за это? Некому отвечать. Астратов и его компания кивают на спасение мира от гибели. А Дюпон вообще тут ни при чем: он же не предвидел, готовя свое «завещание человечеству», что кто-то сумеет сделать былью одну из сказок для взрослых, каковой наряду с НЛО, снежным человеком и Бермудским треугольником являлась реинкарнация…
— Эй, ты о чем задумался? — пихает меня в бок острый локоток. — Что, ушел в себя и заблудился в лабиринте? Ты хоть слушаешь меня?
— Конечно, — уверенно вру я. — Ты пытаешься выбить из меня признание в том, что Дюпон обладал какими-то признаками, по которым его можно было бы вычислить, даже если он сейчас притворяется… ну, скажем, бывшим начальником Раскрутки Слегиным…
Булат невольно вздрагивает.
— Ну что ты несешь? — с досадой бормочет он. — По-твоему, меня не проверяли на вшивость мои же бывшие коллеги, когда откопали в образе этой африканской кикиморы? К твоему сведению, Дюпон мог назваться хоть папой римским, но первый же допрос с пристрастием расколол бы его как миленького! И хотя обо мне он знал многое, но есть такие вещи, которые ни он, ни вообще кто-нибудь на свете, включая тебя, знать бы не мог…
— Например? Ты же сам говорил, что у него повсюду могли быть свои осведомители…
— Да даже от осведомителей он не мог бы узнать, например, как звали директора детского дома, где я вырос в своей первой жизни! — запальчиво возражает «негритяночка», сидящая рядом со мной на садовой скамейке и смолящая уже вторую сигарету за время нашего разговора: в отличие от меня, Слегин не столь заботлив по отношению к организму носителя.
— Ладно-ладно. — примирительно говорю я, — не лезь в бутылку, Слегин: я пошутил… Просто мне уже надоело тебе повторять, что нет у него никаких особых примет — ни физических, ни психологических. Он не чешет задницу в минуты тяжкого раздумья, не косолапит при ходьбе и не употребляет причудливых словечек!.. Хотя нет, подожди… Кое-что есть. Не знаю, правда, пригодится ли это нам. Дюпон любил притворяться этаким старомодным джентльменом и употреблял в качестве обращений такие слова, как «сударь», «милейший», «почтеннейший»…
— Ну, теперь-то он вряд ли сохранил эту привычку, — уверенно заявляет Слегин. — Слишком бросается в глаза, а он сейчас должен быть скромным сереньким мышонком…
— И еще. Он очень любит оружие. Во время наших бесед об устройстве мироздании он то и дело гладил, как кошку, рукоятку пистолета… Но мне кажется, в новом теле это вряд у него проявится — во всяком случае, пока он еще не обзавелся настоящей «пушкой». А в остальном — абсолютно нормальный человек без каких-либо вывихов!
— Ага, — хмуро бормочет Слегин. — «Нормальный». Если не считать того, что этот нормальный человек возжелал спасти некий мифический мир за счет нашего, вполне реального мира!
Я пожимаю плечами:
— А если мир, о котором он говорил, — не мифический, а такой же реальный, как наш?
— По-твоему, это его оправдывает? — взрывается Слегин. — И что нам всем прикажешь делать? Сложить ручки и покорно ждать, когда мы все переселимся в иной, лучший мир?! К тому же я уверен: все, что он нес тебе про сообщающиеся миры, было бредом помрачившегося сознания! И знаешь, почему я так думаю?.. Пока ты с ним трепался о том о сем, мы тоже не сидели сложа руки. Помнишь Ригерта?
— Конечно, помню. Кстати, где он сейчас?
— Погиб, — хмуро говорит Слегин. — В Японии… когда там грянул гром… Погиб геройски — до последнего пытался спасти жителей прибрежного поселка, когда остров буквально разламывался напополам…
— Что ж, царство ему небесное, — говорю я.
О мертвых плохо не говорят. Следуя этому принципу, я не скажу Слегину, что пять лет назад именно Ригерт навел на меня Снайперов Дюпона. После того памятного разговора в машине.
«Ты всех можешь воскресить?» — спросил он меня тогда, и я не почуял в его словах подвоха.
Бедный Валентин, он ведь тогда решал в уме сложную дилемму.
Как потом мне поведал Дюпон, его люди быстро вычислили, что меня «пасут» «раскрутчики» и поэтому подобраться ко мне будет непросто. И тогда они решили, что проще всего будет подобрать ключик к тому, кто непосредственно отвечал за мою безопасность. У Ригерта действительно был сын, но насчет его неизлечимой болезни Валентин соврал. В действительности же мальчишка уже целые сутки находился в руках Снайперов в качестве заложника. И Ригерт должен был выбрать, что ему дороже: жизнь сына или честное исполнение профессионального долга?
Он готов был защищать меня до конца, если бы я взялся оживить его пацана.
А я отрубил эту возможность. И тогда Ригерт позвонил Снайперам. В принципе, еще тогда я должен был догадаться, каким образом «Скорая» могла не привлечь его внимания. И потом, когда меня вывели из подъезда под прицелом, только неопытный новичок, но никак не оперативник с двадцатилетним стажем, вылез бы из машины и безмятежно поперся бы разбираться, кто это вздумал угрожать опекаемому им человеку пистолетом.
Просто Ригерт был уже в курсе происходящего. На его месте я вообще бы не показывал носа из машины, а потом сказал бы, что заснул или на пару минут отлучился с поста: лучше быть наказанным за халатность, чем отвечать за предательство.
Наверное, Валентин не подозревал, что в планы «медиков» вовсе не входило оставлять его в живых. Выстрелы в упор, сразившие его возле моего подъезда, оказались для него полной неожиданностью. И тогда он понял, что «Спираль» — не та организация, с которой можно сотрудничать. Потому что все обычные человеческие мерки к ней не подходят. Значит, предательство не поможет спасти сына. И когда Валентин это осознал, корчась в предсмертных судорогах, то сделал все возможное, чтобы исправить последствия своей ошибки… Я не знаю, использовал, ли в дальнейшем Дюпон Ригерта в качестве своего информатора или нет. Но кто-то должен был снабжать главаря «Спирали» сведениями, доступ к которым, помимо меня и Слегина, был у нескольких человек. Кто-то должен был сдать Дюпону Сергея Чеклистова и известить «Спираль» о том, что Слегин планирует вывезти меня из столицы, используя бронеколонну!..
Но теперь это уже не важно.
Я уже не могу воскрешать мертвых, но могу хотя бы сохранить о них добрую память в сердцах живых…
— Эй-эй, не впадай в кому, гражданин бывший покойник, — выводит меня из размышлений Слегин. — Ты меня слышишь?.. Так вот, Ригерту однажды удалось раскопать в медицинских архивах дело Дюпона, только под другой фамилией. Оказывается, гражданин Мостовой еще на заре своей предпринимательской деятельности попал в автокатастрофу и почти неделю провалялся в глубокой коме. Врачи тогда его с трудом отходили — к нашему несчастью… Но те галлюцинации, которые Феклист наблюдал, находясь в бессознательном состоянии, видимо, произвели на него неизгладимое впечатление, и он принял их за чистую монету… Так что давай лучше вернемся к нашей грубой реальности, Лен, и еще раз подумаем, как найти этого замаскированного гада.
«Еще раз»!.. Сколько можно переливать из пустого в порожнее и толочь воду в ступе?! Уже второй день мы ставим враскорячку свои мозги, а ничего путного в голову не приходит.
За это время мы успели не только обсудить мельчайшие подробности моего пребывания в гостях у гадкого дядюшки-миллионера, избравшего в качестве хобби массовое умерщвление людей, но и поделиться друг с другом опытом своих реинкарнаций.
…Слегина откопали буквально на краю света — в ангольском провинциальном городке под названием Уамбо. Он был одним из немногих детей, рождение которых было зарегистрировано в местном бюро учета населения. Семья у него оказалась типичной для африканских стран: десяток сопливых братьев и сестер, мал мала меньше, отец, промышляющий карманными кражами на «черном рынке», и мать — женщина в три обхвата, тянувшая на себе весь воз домашней работы. Жили они в так называемом «тростниковом районе» — трущобах, по-нашему. Полуголая детвора весь день была предоставлена самой себе, и обезовцам, проводившим реинкарнацию, не понадобились особые ухищрения. Подкараулив Жулию — так звали носителя Слегина, реинкарнаторы завлекли ее с помощью шоколадки в свой пыльный фургон с надписью «Санитарная служба Анголы» и посветили в глаза волшебным «фонариком».
Первое, что сделал освобожденный Слегин, — обложил изумленных обезовцев трехэтажным. На чистом русском языке. Потом попытался раскидать их, но, будучи вовремя зафиксированным крепким захватом, сумел лишь плюнуть в морду неосторожно оказавшимся в пределах досягаемости. Все эти безобразия он творил потому, что ему мнилось, будто он не погиб во время попытки захвата Дюпона, а получил контузию и попал в лапы бандитов и сейчас находится в трюме судна, где его собираются пытать с применением неизвестных психотронных агрегатов…
К счастью, среди интернациональной бригады, действовавшей в Уамбо, нашелся один болгарин, который сумел объясниться с Булатом на русском языке. Второе везение Слегина заключалось в том, что реинкарнаторы проявили добросовестность и не поленились заглянуть в списки лиц, не подлежавших «дезактивации», где он значился под номером два после Дюпона.
Никаких проблем с вывозом «Жулии» в Россию у обезовцев тоже не возникло. Матери объяснили, что ее дочь больна очень заразной болезнью и ее следует изолировать в специальной клинике. Сорокадвухлетняя Тереза Моквеле тщательно исполнила ритуал рвания на себе волос и душераздирающих воплей на весь район по поводу несчастной судьбы ее любимой дочери, а потом, деловито утерев слезы подолом, попросила у «санитарных инспекторов» хотя бы по два кило муки, сахара и хозяйственного мыла в качестве компенсации за дочь. Заполучив выкуп, она дала понять, что дальнейшая судьба Жулии ее не интересует: выздоровеет — хорошо, пусть возвращается, чтобы выйти через три-четыре года замуж за местного торговца подержанными автомобилями, а если недуг окажется слишком серьезным, то не беда — у Терезы как раз достойная замена на подходе: «Видите мой живот, сеньоры?..»
«Тебе повезло, Слегин, — сказал я ему тогда. И в ответ на его недоуменный взгляд пояснил: — У тебя еще есть возможность вернуть этой девочке жизнь, когда погоня за Дюпоном закончится». Он скривился: «Нуты сказанул!.. Кому она будет нужна, эта Жулия, когда вернется к жизни? Опять в эту тростниковую трущобу, чтобы и дальше плодила нищету, рожая с тринадцати лет детей конвейерным способом по примеру своей мамаши? Или ты думаешь, что ОБЕЗ займется благотворительностью и возьмет на себя расходы по ее обучению и содержанию?» «А почему бы и нет? — спросил я. — Разве не естественно, что твои коллеги несут ответственность за тех, кого они использовали в качестве чернового материала для достижения своих великих целей? Неужели у нас государство настолько бедное, что не сможет обеспечить маленьких граждан, которые вынуждены второй раз влачить существование на этом свете?»
Разговора по существу у нас тогда не получилось. Булат почему-то распсиховался и стал кричать, что я рассуждаю, как эти лицемеры-писаки, которые любят выжимать из публики слезу душещипательными статьями о жестокости чиновников и безжалостности государственной машины. Что, мол, еще неизвестно, понадобится ли возвращать девочке Жулии жизнь, если наши усилия по поиску Дюпона не увенчаются успехом. Потому что это будет своеобразным садизмом — даровать кому-то жизнь за считанные дни до конца света…
И я не стал с ним спорить.
Что-то во всех нас изменилось со всеми этими трансформациями, понял я тогда. И скорее всего реинкарнация здесь ни при чем. Наши души остались прежними, но, оказывается, на самом их дне годами хранились, ожидая своего часа, самые разнообразные пороки и недостатки: черствость и равнодушие к людям, стремление к достижению своих целей любой ценой, умение забывать тех, кто когда-то помог тебе, и привычка жить только настоящим и будущим…
После этого разговора со своим некогда закадычным другом я принял за правило носить в себе свои мысли и сомнения. И никому не верить: ни внешне добродетельному Астратову, ни простовато-циничному Гульченко, ни высокомерно-любезному Шепотину. Мне все больше кажется, что они обманули меня и продолжают обманывать.
Взять хотя бы эту историю с «невозвращенцами». | Где гарантия, что они составляют всего два процента, а не больше? И действительно ли реинкарнаторы стремятся возвратить всех проверенных носителей в «исходное положение»? Нет ли в их деятельности некоей побочной линии, которую было бы грех не эксплуатировать? К примеру, Слегин упомянул о списке лиц, представляющих собой ценность для разоблачения и поимки Дюпона. А нет ли отдельного списка людей, представляющих собой иную и, возможно, не меньшую ценность для человечества? Крупных ученых, знаменитых артистов, художников, писателей, которым смерть помешала сделать очередное выдающееся открытие, поставить еще один гениальный фильм, написать еще одну «золотую» книгу или картину? Политических деятелей, унесших на тот свет те или иные тайны истории? Жертв громких убийств, способных поведать, кто и по какой причине расправился с ними?
Реинкарнация умерших — это же поистине золотое дно для некоторых! Уникальная возможность реализовать на практике основной закон природы, согласно которому ничего не исчезает бесследно. С помощью волшебного приборчика можно воскресить любого человека, чтобы заставить его жить второй, третьей, десятой жизнью — и каждый раз в новом теле. Практическое бессмертие — вот что это такое! И по сравнению с этой индустрией воскрешения Дар, которым я обладал в прошлой жизни, выглядит жалкой самодеятельностью кустаря-одиночки, пытающегося конкурировать своими поделками с промышленной транскорпорацией!.. Э-хе-хе…
Куда ни ткнешь —
Повсюду ложь!
Куда ни глянь —
Повсюду дрянь!..
Между добром и злом — лишь грань,
Которую ты не найдешь…
Я украдкой кошусь на Слегина.
А ему ты веришь? Пять лет назад он использовал тебя в качестве живого радиомаяка, чтобы выйти на Дюпона. Вырубив его тогда, в машине, ты спас его от последующих угрызений совести. Потому что он решил сдать тебя Снайперам Дюпона, когда попытка вывезти тебя из столицы потерпела крах. Разумеется, при этом он руководствовался исключительно интересами дела: «таблетка», которую он тебе дал, была на самом деле довольно мощным передатчиком, по сигналам которого «раскрутчикам» и удалось напасть на след судна Дюпона. Слегин надеялся, что главарь Спирали не окончательно сбрендил, чтобы прикончить меня, живую гарантию его бессмертия, но ведь такая вероятность была, верно?..
Согласись: когда Булат впервые упомянул последнюю дверь последнего вагона, это был звоночек для тебя. Он все-таки изменился, твой друг (язык не поворачивается сказать — «бывший»). Он решил для себя, что бывают такие ситуации, когда можно жертвовать чем угодно, лишь бы попасть в уходящий поезд. Друзьями, женой, подчиненными, незнакомыми людьми…
А тебе это кажется таким же противоестественным, как убийство ребенка.
Так почему же ты согласился встать в один строй с этими людьми? Что тебя заставило сказать Астратову: «Да, я буду помогать вам. Можете на меня рассчитывать»? Не обманываешь ли ты самого себя, думая, что, чем раньше будет найден Дюпон, тем раньше прекратится чудовищная кампания по возрождению душ мертвецов и тем меньше детей уступят свое тело тем, кто скрывался внутри них?
Не знаешь? И я не знаю. Ах, тебе хотелось бы на это надеяться? Ну-ну… Как сказал кто-то из классиков: надежда — лишь отсроченное разочарование.
А что ты предлагаешь? Взбунтоваться? Послать Раскрутку в лице Астратова подальше? Но чего ты этим добьешься? Ничего.
Потому что в семью Королевых тебя все равно не вернут, даже если ты пообещаешь быть паинькой-мальчиком, ничего не ведающим о происках взрослых дядей. Засунут тебя в приют для «невозвращенцев» — вот и все. Нет, лучше уж быть рядом с ними. Тем более что место здесь неплохое…
Вопреки моим предположениям, в ту ночь меня привезли не во «взрослый дом», а в загородную резиденцию Астратова где-то в Подмосковье. Сам он бывал здесь лишь наездами, ссылаясь на обилие работы. Так что единственными жителями огромной территории и четырехэтажной бетонной махины на берегу небольшого пруда с белыми кувшинками и лебедями оказались мы со Слегиным, не считая целой роты обслуживающего персонала. Нас кормили, обстирывали, исполняли любые наши прихоти неизменно любезные женщины. Мужчин было немного, и они явно совмещали сторожевые и охранные функции с работой садовников и уборщиков территории. Все эти люди относились к нам не как к детям, и это заставляло предполагать, что они входили в особую категорию посвященных в тайны реинкарнации, а следовательно, — состояли на штатных должностях в ОБЕЗе. Не сомневаюсь, что в число их особых обязанностей входил и негласный надзор над нами — кто знает, каких фортелей следует ожидать от людей, переживших смерть и шок от своей новой внешности?
Вот и сейчас, пока мы сидим на скамейке в парке, я замечаю, как в одном из окон первого этажа особняка на секунду возникает просвет в опущенных жалюзи и тут же исчезает.
Не беспокойтесь, господа наблюдатели, с нами все в порядке. Греемся на солнышке и тратим бездарно время на пустые разговоры. Кстати, скоро идти на обед, а педиатры не рекомендуют детям напрягать мозги перед приемом пищи.
Ворота резиденции, которые виднеются на противоположном конце двора, открываются, и в них бесшумно проскальзывает длинный и узкий, как угорь, «Шеврон».
— Смотри, Астратов пожаловал, — толкаю я Слегина локтем в бок.
— Что-то он сегодня рано, — хмурится мой друг. — Наверное, появились какие-нибудь новости.
Вот было бы здорово, если бы сейчас наш опекун поведал, что Дюпон наконец-то выявлен и выложил всю правду-матку!
Но, выбравшись из машины, преемник Слегина направляется к нам с таким озабоченным видом, что при одном взгляде на него накатывает тоска.
— Ну как, господа гвардейцы? — осведомляется фальшиво бодрым голосом он, пожав нам поочередно руки и усевшись рядом со Слегиным. — Придумали что-нибудь?
Вместо ответа Слегин морщится, словно у него заныли разом все зубы, а я, неожиданно для самого себя, откликаюсь:
— Да вариантов много, Юрий Семенович, но все они — какие-то нежизнеспособные…
— Что ж, излагайте, Владлен Алексеевич, — предлагает он, а Слегин вскидывает на меня огромные удивленные глаза.
— Прежде всего, — перехожу я на тон профессора, читающего лекцию для безнадежно отстающих студентов, — давайте подойдем к нашей задаче с другого конца. Поскольку у нас нет надежных идентификационных признаков Дюпона, по которым мы могли бы опознать его в случае, если он скрывается в теле одного из «невозвращенцев», то надо определить, как он себя будет вести в такой ситуации. — Я поворачиваюсь к Слегину. — Представь-ка, что ты — это террорист номер один, заминировавший всю планету. Готовя свой план, ты вел себя подобно Людовику… не помню, которому по счету… который изрек: «После меня — хоть потоп». То есть поступил, как махровый эгоист, которому все равно, погибнет мир после его смерти или нет. Но когда тебя вытащили с того света и ты вновь осознал себя живущим на этой бренной земле, то как бы ты поступил на месте Дюпона, зная, что где-то в укромном уголке тикает часовой механизм, отсчитывая время до конца света?
Слегин пожимает плечами:
— Все зависит от того, из чего ты исходишь в своих рассуждениях. Из того, что этот мерзавец действительно заготовил вселенскую катастрофу, или из того, что он блефовал?
— Конечно же, надо предполагать самое худшее, — вмешивается в разговор Астратов. — А иначе вся наша возня яйца выеденного не стоит, ребята… Это я так, к слову.
— Ладно, — соглашается Слегин. — Допустим. Тогда остается решить, что Дюпону дороже: своя жизнь или уничтожение всего живого на Земле?
— Что ж, давай разберем оба варианта, — предлагаю я. — Согласись, что два возможных результата — это не неопределенное множество ответвлений, в которых можно заблудиться… Если полагать, что Дюпон кривил душой, заявляя мне, что он не боится смерти — хотя его действия тогда, когда он понял, что его загнали в угол, говорят об обратном, — то он постарается предотвратить реализацию своей угрозы. Если это возможно, конечно. В том случае, если это возможно и, больше того, ему удалось отключить неведомый часовой механизм… Кстати, Юрий Семенович, в том месте, где содержатся «невозвращенцы», имеются компьютеры со свободным доступом в Сеть?
— Компьютеры-то имеются, — отвечает «раскрутчик». — И даже подключенные к Сети. Но с односторонней связью — сам пользователь не может ничего передать, он только может просматривать сайты. И, предвосхищая ваш следующий вопрос, Владлен Алексеевич, скажу, что на сегодняшний день все серверы всемирной Сети находятся под нашим контролем. В случае, если кто-то на Земле предпримет какие-нибудь подозрительные действия, связанные с Дюпоном и его «завещанием», то это будет мгновенно зафиксировано с одновременной засечкой электронного и обычного адреса соответствующего лица. Но пока ничего такого специалисты по комп-контролю не находили…
— Хорошо, — констатирую я. — Однако если Дюпону все же удалось незаметно дезактивировать свою мину замедленного действия, то не имеет особого значения, сумеем мы его найти до конца предполагаемого срока или нет…
— Как это — не имеет значения? — возражает Астратов. — По-вашему, человечество должно вечно зависеть от воли этого маньяка и надеяться, что ему не вздумается нажать на кнопку?!.. Жить на пороховой бочке — не тот вариант, который нам нужен, Владлен Алексеевич. Лучше разделаться с мерзавцем раз и навсегда!
— Согласен. Но мы пока изучаем гипотетические возможности, и данная альтернатива — еще не самая худшая… Гораздо хуже будет, если остановить свою адскую машину Дюпон либо не сможет, либо не захочет. Как, по-вашему, он поступит при таком раскладе?
Наступает пауза, пока мои собеседники пытаются сообразить, чего я добиваюсь от них. Наконец Слегин хлопает сначала себя по лбу, а потом — меня по плечу: — Молодец инвестигатор! И как это мы раньше не додумались?!..
— О чем вы, Булат Олегович? — удивляется Астратов. — Поделитесь своим открытием с общественностью, пожалуйста!
Слегин поворачивается к нему:
— Лен правильно рассуждает, Юрий Семенович. Понимаете, мы-то с ним успели немного изучить главного «спиралыцика»… Кстати, мне еще одна мысль пришла в голову, но она наверняка покажется вам глупой.
Ваши люди в ходе поиска случайно не зацикливаются на том, что типа, которого они ищут, зовут Артур Дюпон?
— Конечно, нет. Что-что, а подробные сведения о его биографии они выучили чуть ли не наизусть. И можете не сомневаться, что когда всплывет некто по имени Феклист Мостовой, он же — Бернет Арене, он же — Олег Тарутин, он же — Раун Денисон, и еще целая куча фальшивых имен и фамилий, под которыми в свое время скрывался Дюпон, то он будет тут же повязан… Для этого у каждого реинкарнатора и существует комп-нот с доступом в Сеть. Это я так, к слову…
— Так вот, — продолжает Слегин, — мы с Леном считаем… — (Как он ловко повернул! «Мы с Леном»…
Вот так всегда: стоит тебе что-то придумать, как тут же найдутся желающие примазаться к твоему открытию.) — …что, зная о неминуемой гибели планеты, наш Дюпончик постарается избежать мучительного конца, который уготовил для всех остальных людей.
Скорее всего — суицидом.
Что ж, умения читать мои мысли Булат не утратил.
Именно это я и имел в виду.
— Единственная проблема заключается в том, что это может произойти как за месяц, так и всего за день до катастрофы, — говорю я. — Но все равно, эту возможность желательно взять на заметку. Прежде всего, собрать данные о тех детях, которые подвергались обработке, чтобы узнать, не было ли среди них попыток суицида, несчастных случаев с летальным исходом при странном стечении обстоятельств. Согласитесь, что в таком возрасте нормальному ребенку вряд ли придет в голову покончить с собой. Ну и, конечно же, не мешает установить тотальный контроль над теми, кто содержится во Взрослом Доме…
— Где-где? — в один голос переспрашивают Слегин и Астратов.
До меня доходит, что я употребил свой собственный термин в отношении «интерната для детей-инвалидов», который запущен в официальный оборот ОБЕЗом. Приходится пояснить своим собеседникам, что же я имел в виду.
Астратов усмехается:
А кто будет отвечать за это? Некому отвечать. Астратов и его компания кивают на спасение мира от гибели. А Дюпон вообще тут ни при чем: он же не предвидел, готовя свое «завещание человечеству», что кто-то сумеет сделать былью одну из сказок для взрослых, каковой наряду с НЛО, снежным человеком и Бермудским треугольником являлась реинкарнация…
— Эй, ты о чем задумался? — пихает меня в бок острый локоток. — Что, ушел в себя и заблудился в лабиринте? Ты хоть слушаешь меня?
— Конечно, — уверенно вру я. — Ты пытаешься выбить из меня признание в том, что Дюпон обладал какими-то признаками, по которым его можно было бы вычислить, даже если он сейчас притворяется… ну, скажем, бывшим начальником Раскрутки Слегиным…
Булат невольно вздрагивает.
— Ну что ты несешь? — с досадой бормочет он. — По-твоему, меня не проверяли на вшивость мои же бывшие коллеги, когда откопали в образе этой африканской кикиморы? К твоему сведению, Дюпон мог назваться хоть папой римским, но первый же допрос с пристрастием расколол бы его как миленького! И хотя обо мне он знал многое, но есть такие вещи, которые ни он, ни вообще кто-нибудь на свете, включая тебя, знать бы не мог…
— Например? Ты же сам говорил, что у него повсюду могли быть свои осведомители…
— Да даже от осведомителей он не мог бы узнать, например, как звали директора детского дома, где я вырос в своей первой жизни! — запальчиво возражает «негритяночка», сидящая рядом со мной на садовой скамейке и смолящая уже вторую сигарету за время нашего разговора: в отличие от меня, Слегин не столь заботлив по отношению к организму носителя.
— Ладно-ладно. — примирительно говорю я, — не лезь в бутылку, Слегин: я пошутил… Просто мне уже надоело тебе повторять, что нет у него никаких особых примет — ни физических, ни психологических. Он не чешет задницу в минуты тяжкого раздумья, не косолапит при ходьбе и не употребляет причудливых словечек!.. Хотя нет, подожди… Кое-что есть. Не знаю, правда, пригодится ли это нам. Дюпон любил притворяться этаким старомодным джентльменом и употреблял в качестве обращений такие слова, как «сударь», «милейший», «почтеннейший»…
— Ну, теперь-то он вряд ли сохранил эту привычку, — уверенно заявляет Слегин. — Слишком бросается в глаза, а он сейчас должен быть скромным сереньким мышонком…
— И еще. Он очень любит оружие. Во время наших бесед об устройстве мироздании он то и дело гладил, как кошку, рукоятку пистолета… Но мне кажется, в новом теле это вряд у него проявится — во всяком случае, пока он еще не обзавелся настоящей «пушкой». А в остальном — абсолютно нормальный человек без каких-либо вывихов!
— Ага, — хмуро бормочет Слегин. — «Нормальный». Если не считать того, что этот нормальный человек возжелал спасти некий мифический мир за счет нашего, вполне реального мира!
Я пожимаю плечами:
— А если мир, о котором он говорил, — не мифический, а такой же реальный, как наш?
— По-твоему, это его оправдывает? — взрывается Слегин. — И что нам всем прикажешь делать? Сложить ручки и покорно ждать, когда мы все переселимся в иной, лучший мир?! К тому же я уверен: все, что он нес тебе про сообщающиеся миры, было бредом помрачившегося сознания! И знаешь, почему я так думаю?.. Пока ты с ним трепался о том о сем, мы тоже не сидели сложа руки. Помнишь Ригерта?
— Конечно, помню. Кстати, где он сейчас?
— Погиб, — хмуро говорит Слегин. — В Японии… когда там грянул гром… Погиб геройски — до последнего пытался спасти жителей прибрежного поселка, когда остров буквально разламывался напополам…
— Что ж, царство ему небесное, — говорю я.
О мертвых плохо не говорят. Следуя этому принципу, я не скажу Слегину, что пять лет назад именно Ригерт навел на меня Снайперов Дюпона. После того памятного разговора в машине.
«Ты всех можешь воскресить?» — спросил он меня тогда, и я не почуял в его словах подвоха.
Бедный Валентин, он ведь тогда решал в уме сложную дилемму.
Как потом мне поведал Дюпон, его люди быстро вычислили, что меня «пасут» «раскрутчики» и поэтому подобраться ко мне будет непросто. И тогда они решили, что проще всего будет подобрать ключик к тому, кто непосредственно отвечал за мою безопасность. У Ригерта действительно был сын, но насчет его неизлечимой болезни Валентин соврал. В действительности же мальчишка уже целые сутки находился в руках Снайперов в качестве заложника. И Ригерт должен был выбрать, что ему дороже: жизнь сына или честное исполнение профессионального долга?
Он готов был защищать меня до конца, если бы я взялся оживить его пацана.
А я отрубил эту возможность. И тогда Ригерт позвонил Снайперам. В принципе, еще тогда я должен был догадаться, каким образом «Скорая» могла не привлечь его внимания. И потом, когда меня вывели из подъезда под прицелом, только неопытный новичок, но никак не оперативник с двадцатилетним стажем, вылез бы из машины и безмятежно поперся бы разбираться, кто это вздумал угрожать опекаемому им человеку пистолетом.
Просто Ригерт был уже в курсе происходящего. На его месте я вообще бы не показывал носа из машины, а потом сказал бы, что заснул или на пару минут отлучился с поста: лучше быть наказанным за халатность, чем отвечать за предательство.
Наверное, Валентин не подозревал, что в планы «медиков» вовсе не входило оставлять его в живых. Выстрелы в упор, сразившие его возле моего подъезда, оказались для него полной неожиданностью. И тогда он понял, что «Спираль» — не та организация, с которой можно сотрудничать. Потому что все обычные человеческие мерки к ней не подходят. Значит, предательство не поможет спасти сына. И когда Валентин это осознал, корчась в предсмертных судорогах, то сделал все возможное, чтобы исправить последствия своей ошибки… Я не знаю, использовал, ли в дальнейшем Дюпон Ригерта в качестве своего информатора или нет. Но кто-то должен был снабжать главаря «Спирали» сведениями, доступ к которым, помимо меня и Слегина, был у нескольких человек. Кто-то должен был сдать Дюпону Сергея Чеклистова и известить «Спираль» о том, что Слегин планирует вывезти меня из столицы, используя бронеколонну!..
Но теперь это уже не важно.
Я уже не могу воскрешать мертвых, но могу хотя бы сохранить о них добрую память в сердцах живых…
— Эй-эй, не впадай в кому, гражданин бывший покойник, — выводит меня из размышлений Слегин. — Ты меня слышишь?.. Так вот, Ригерту однажды удалось раскопать в медицинских архивах дело Дюпона, только под другой фамилией. Оказывается, гражданин Мостовой еще на заре своей предпринимательской деятельности попал в автокатастрофу и почти неделю провалялся в глубокой коме. Врачи тогда его с трудом отходили — к нашему несчастью… Но те галлюцинации, которые Феклист наблюдал, находясь в бессознательном состоянии, видимо, произвели на него неизгладимое впечатление, и он принял их за чистую монету… Так что давай лучше вернемся к нашей грубой реальности, Лен, и еще раз подумаем, как найти этого замаскированного гада.
«Еще раз»!.. Сколько можно переливать из пустого в порожнее и толочь воду в ступе?! Уже второй день мы ставим враскорячку свои мозги, а ничего путного в голову не приходит.
За это время мы успели не только обсудить мельчайшие подробности моего пребывания в гостях у гадкого дядюшки-миллионера, избравшего в качестве хобби массовое умерщвление людей, но и поделиться друг с другом опытом своих реинкарнаций.
…Слегина откопали буквально на краю света — в ангольском провинциальном городке под названием Уамбо. Он был одним из немногих детей, рождение которых было зарегистрировано в местном бюро учета населения. Семья у него оказалась типичной для африканских стран: десяток сопливых братьев и сестер, мал мала меньше, отец, промышляющий карманными кражами на «черном рынке», и мать — женщина в три обхвата, тянувшая на себе весь воз домашней работы. Жили они в так называемом «тростниковом районе» — трущобах, по-нашему. Полуголая детвора весь день была предоставлена самой себе, и обезовцам, проводившим реинкарнацию, не понадобились особые ухищрения. Подкараулив Жулию — так звали носителя Слегина, реинкарнаторы завлекли ее с помощью шоколадки в свой пыльный фургон с надписью «Санитарная служба Анголы» и посветили в глаза волшебным «фонариком».
Первое, что сделал освобожденный Слегин, — обложил изумленных обезовцев трехэтажным. На чистом русском языке. Потом попытался раскидать их, но, будучи вовремя зафиксированным крепким захватом, сумел лишь плюнуть в морду неосторожно оказавшимся в пределах досягаемости. Все эти безобразия он творил потому, что ему мнилось, будто он не погиб во время попытки захвата Дюпона, а получил контузию и попал в лапы бандитов и сейчас находится в трюме судна, где его собираются пытать с применением неизвестных психотронных агрегатов…
К счастью, среди интернациональной бригады, действовавшей в Уамбо, нашелся один болгарин, который сумел объясниться с Булатом на русском языке. Второе везение Слегина заключалось в том, что реинкарнаторы проявили добросовестность и не поленились заглянуть в списки лиц, не подлежавших «дезактивации», где он значился под номером два после Дюпона.
Никаких проблем с вывозом «Жулии» в Россию у обезовцев тоже не возникло. Матери объяснили, что ее дочь больна очень заразной болезнью и ее следует изолировать в специальной клинике. Сорокадвухлетняя Тереза Моквеле тщательно исполнила ритуал рвания на себе волос и душераздирающих воплей на весь район по поводу несчастной судьбы ее любимой дочери, а потом, деловито утерев слезы подолом, попросила у «санитарных инспекторов» хотя бы по два кило муки, сахара и хозяйственного мыла в качестве компенсации за дочь. Заполучив выкуп, она дала понять, что дальнейшая судьба Жулии ее не интересует: выздоровеет — хорошо, пусть возвращается, чтобы выйти через три-четыре года замуж за местного торговца подержанными автомобилями, а если недуг окажется слишком серьезным, то не беда — у Терезы как раз достойная замена на подходе: «Видите мой живот, сеньоры?..»
«Тебе повезло, Слегин, — сказал я ему тогда. И в ответ на его недоуменный взгляд пояснил: — У тебя еще есть возможность вернуть этой девочке жизнь, когда погоня за Дюпоном закончится». Он скривился: «Нуты сказанул!.. Кому она будет нужна, эта Жулия, когда вернется к жизни? Опять в эту тростниковую трущобу, чтобы и дальше плодила нищету, рожая с тринадцати лет детей конвейерным способом по примеру своей мамаши? Или ты думаешь, что ОБЕЗ займется благотворительностью и возьмет на себя расходы по ее обучению и содержанию?» «А почему бы и нет? — спросил я. — Разве не естественно, что твои коллеги несут ответственность за тех, кого они использовали в качестве чернового материала для достижения своих великих целей? Неужели у нас государство настолько бедное, что не сможет обеспечить маленьких граждан, которые вынуждены второй раз влачить существование на этом свете?»
Разговора по существу у нас тогда не получилось. Булат почему-то распсиховался и стал кричать, что я рассуждаю, как эти лицемеры-писаки, которые любят выжимать из публики слезу душещипательными статьями о жестокости чиновников и безжалостности государственной машины. Что, мол, еще неизвестно, понадобится ли возвращать девочке Жулии жизнь, если наши усилия по поиску Дюпона не увенчаются успехом. Потому что это будет своеобразным садизмом — даровать кому-то жизнь за считанные дни до конца света…
И я не стал с ним спорить.
Что-то во всех нас изменилось со всеми этими трансформациями, понял я тогда. И скорее всего реинкарнация здесь ни при чем. Наши души остались прежними, но, оказывается, на самом их дне годами хранились, ожидая своего часа, самые разнообразные пороки и недостатки: черствость и равнодушие к людям, стремление к достижению своих целей любой ценой, умение забывать тех, кто когда-то помог тебе, и привычка жить только настоящим и будущим…
После этого разговора со своим некогда закадычным другом я принял за правило носить в себе свои мысли и сомнения. И никому не верить: ни внешне добродетельному Астратову, ни простовато-циничному Гульченко, ни высокомерно-любезному Шепотину. Мне все больше кажется, что они обманули меня и продолжают обманывать.
Взять хотя бы эту историю с «невозвращенцами». | Где гарантия, что они составляют всего два процента, а не больше? И действительно ли реинкарнаторы стремятся возвратить всех проверенных носителей в «исходное положение»? Нет ли в их деятельности некоей побочной линии, которую было бы грех не эксплуатировать? К примеру, Слегин упомянул о списке лиц, представляющих собой ценность для разоблачения и поимки Дюпона. А нет ли отдельного списка людей, представляющих собой иную и, возможно, не меньшую ценность для человечества? Крупных ученых, знаменитых артистов, художников, писателей, которым смерть помешала сделать очередное выдающееся открытие, поставить еще один гениальный фильм, написать еще одну «золотую» книгу или картину? Политических деятелей, унесших на тот свет те или иные тайны истории? Жертв громких убийств, способных поведать, кто и по какой причине расправился с ними?
Реинкарнация умерших — это же поистине золотое дно для некоторых! Уникальная возможность реализовать на практике основной закон природы, согласно которому ничего не исчезает бесследно. С помощью волшебного приборчика можно воскресить любого человека, чтобы заставить его жить второй, третьей, десятой жизнью — и каждый раз в новом теле. Практическое бессмертие — вот что это такое! И по сравнению с этой индустрией воскрешения Дар, которым я обладал в прошлой жизни, выглядит жалкой самодеятельностью кустаря-одиночки, пытающегося конкурировать своими поделками с промышленной транскорпорацией!.. Э-хе-хе…
Куда ни ткнешь —
Повсюду ложь!
Куда ни глянь —
Повсюду дрянь!..
Между добром и злом — лишь грань,
Которую ты не найдешь…
Я украдкой кошусь на Слегина.
А ему ты веришь? Пять лет назад он использовал тебя в качестве живого радиомаяка, чтобы выйти на Дюпона. Вырубив его тогда, в машине, ты спас его от последующих угрызений совести. Потому что он решил сдать тебя Снайперам Дюпона, когда попытка вывезти тебя из столицы потерпела крах. Разумеется, при этом он руководствовался исключительно интересами дела: «таблетка», которую он тебе дал, была на самом деле довольно мощным передатчиком, по сигналам которого «раскрутчикам» и удалось напасть на след судна Дюпона. Слегин надеялся, что главарь Спирали не окончательно сбрендил, чтобы прикончить меня, живую гарантию его бессмертия, но ведь такая вероятность была, верно?..
Согласись: когда Булат впервые упомянул последнюю дверь последнего вагона, это был звоночек для тебя. Он все-таки изменился, твой друг (язык не поворачивается сказать — «бывший»). Он решил для себя, что бывают такие ситуации, когда можно жертвовать чем угодно, лишь бы попасть в уходящий поезд. Друзьями, женой, подчиненными, незнакомыми людьми…
А тебе это кажется таким же противоестественным, как убийство ребенка.
Так почему же ты согласился встать в один строй с этими людьми? Что тебя заставило сказать Астратову: «Да, я буду помогать вам. Можете на меня рассчитывать»? Не обманываешь ли ты самого себя, думая, что, чем раньше будет найден Дюпон, тем раньше прекратится чудовищная кампания по возрождению душ мертвецов и тем меньше детей уступят свое тело тем, кто скрывался внутри них?
Не знаешь? И я не знаю. Ах, тебе хотелось бы на это надеяться? Ну-ну… Как сказал кто-то из классиков: надежда — лишь отсроченное разочарование.
А что ты предлагаешь? Взбунтоваться? Послать Раскрутку в лице Астратова подальше? Но чего ты этим добьешься? Ничего.
Потому что в семью Королевых тебя все равно не вернут, даже если ты пообещаешь быть паинькой-мальчиком, ничего не ведающим о происках взрослых дядей. Засунут тебя в приют для «невозвращенцев» — вот и все. Нет, лучше уж быть рядом с ними. Тем более что место здесь неплохое…
Вопреки моим предположениям, в ту ночь меня привезли не во «взрослый дом», а в загородную резиденцию Астратова где-то в Подмосковье. Сам он бывал здесь лишь наездами, ссылаясь на обилие работы. Так что единственными жителями огромной территории и четырехэтажной бетонной махины на берегу небольшого пруда с белыми кувшинками и лебедями оказались мы со Слегиным, не считая целой роты обслуживающего персонала. Нас кормили, обстирывали, исполняли любые наши прихоти неизменно любезные женщины. Мужчин было немного, и они явно совмещали сторожевые и охранные функции с работой садовников и уборщиков территории. Все эти люди относились к нам не как к детям, и это заставляло предполагать, что они входили в особую категорию посвященных в тайны реинкарнации, а следовательно, — состояли на штатных должностях в ОБЕЗе. Не сомневаюсь, что в число их особых обязанностей входил и негласный надзор над нами — кто знает, каких фортелей следует ожидать от людей, переживших смерть и шок от своей новой внешности?
Вот и сейчас, пока мы сидим на скамейке в парке, я замечаю, как в одном из окон первого этажа особняка на секунду возникает просвет в опущенных жалюзи и тут же исчезает.
Не беспокойтесь, господа наблюдатели, с нами все в порядке. Греемся на солнышке и тратим бездарно время на пустые разговоры. Кстати, скоро идти на обед, а педиатры не рекомендуют детям напрягать мозги перед приемом пищи.
Ворота резиденции, которые виднеются на противоположном конце двора, открываются, и в них бесшумно проскальзывает длинный и узкий, как угорь, «Шеврон».
— Смотри, Астратов пожаловал, — толкаю я Слегина локтем в бок.
— Что-то он сегодня рано, — хмурится мой друг. — Наверное, появились какие-нибудь новости.
Вот было бы здорово, если бы сейчас наш опекун поведал, что Дюпон наконец-то выявлен и выложил всю правду-матку!
Но, выбравшись из машины, преемник Слегина направляется к нам с таким озабоченным видом, что при одном взгляде на него накатывает тоска.
— Ну как, господа гвардейцы? — осведомляется фальшиво бодрым голосом он, пожав нам поочередно руки и усевшись рядом со Слегиным. — Придумали что-нибудь?
Вместо ответа Слегин морщится, словно у него заныли разом все зубы, а я, неожиданно для самого себя, откликаюсь:
— Да вариантов много, Юрий Семенович, но все они — какие-то нежизнеспособные…
— Что ж, излагайте, Владлен Алексеевич, — предлагает он, а Слегин вскидывает на меня огромные удивленные глаза.
— Прежде всего, — перехожу я на тон профессора, читающего лекцию для безнадежно отстающих студентов, — давайте подойдем к нашей задаче с другого конца. Поскольку у нас нет надежных идентификационных признаков Дюпона, по которым мы могли бы опознать его в случае, если он скрывается в теле одного из «невозвращенцев», то надо определить, как он себя будет вести в такой ситуации. — Я поворачиваюсь к Слегину. — Представь-ка, что ты — это террорист номер один, заминировавший всю планету. Готовя свой план, ты вел себя подобно Людовику… не помню, которому по счету… который изрек: «После меня — хоть потоп». То есть поступил, как махровый эгоист, которому все равно, погибнет мир после его смерти или нет. Но когда тебя вытащили с того света и ты вновь осознал себя живущим на этой бренной земле, то как бы ты поступил на месте Дюпона, зная, что где-то в укромном уголке тикает часовой механизм, отсчитывая время до конца света?
Слегин пожимает плечами:
— Все зависит от того, из чего ты исходишь в своих рассуждениях. Из того, что этот мерзавец действительно заготовил вселенскую катастрофу, или из того, что он блефовал?
— Конечно же, надо предполагать самое худшее, — вмешивается в разговор Астратов. — А иначе вся наша возня яйца выеденного не стоит, ребята… Это я так, к слову.
— Ладно, — соглашается Слегин. — Допустим. Тогда остается решить, что Дюпону дороже: своя жизнь или уничтожение всего живого на Земле?
— Что ж, давай разберем оба варианта, — предлагаю я. — Согласись, что два возможных результата — это не неопределенное множество ответвлений, в которых можно заблудиться… Если полагать, что Дюпон кривил душой, заявляя мне, что он не боится смерти — хотя его действия тогда, когда он понял, что его загнали в угол, говорят об обратном, — то он постарается предотвратить реализацию своей угрозы. Если это возможно, конечно. В том случае, если это возможно и, больше того, ему удалось отключить неведомый часовой механизм… Кстати, Юрий Семенович, в том месте, где содержатся «невозвращенцы», имеются компьютеры со свободным доступом в Сеть?
— Компьютеры-то имеются, — отвечает «раскрутчик». — И даже подключенные к Сети. Но с односторонней связью — сам пользователь не может ничего передать, он только может просматривать сайты. И, предвосхищая ваш следующий вопрос, Владлен Алексеевич, скажу, что на сегодняшний день все серверы всемирной Сети находятся под нашим контролем. В случае, если кто-то на Земле предпримет какие-нибудь подозрительные действия, связанные с Дюпоном и его «завещанием», то это будет мгновенно зафиксировано с одновременной засечкой электронного и обычного адреса соответствующего лица. Но пока ничего такого специалисты по комп-контролю не находили…
— Хорошо, — констатирую я. — Однако если Дюпону все же удалось незаметно дезактивировать свою мину замедленного действия, то не имеет особого значения, сумеем мы его найти до конца предполагаемого срока или нет…
— Как это — не имеет значения? — возражает Астратов. — По-вашему, человечество должно вечно зависеть от воли этого маньяка и надеяться, что ему не вздумается нажать на кнопку?!.. Жить на пороховой бочке — не тот вариант, который нам нужен, Владлен Алексеевич. Лучше разделаться с мерзавцем раз и навсегда!
— Согласен. Но мы пока изучаем гипотетические возможности, и данная альтернатива — еще не самая худшая… Гораздо хуже будет, если остановить свою адскую машину Дюпон либо не сможет, либо не захочет. Как, по-вашему, он поступит при таком раскладе?
Наступает пауза, пока мои собеседники пытаются сообразить, чего я добиваюсь от них. Наконец Слегин хлопает сначала себя по лбу, а потом — меня по плечу: — Молодец инвестигатор! И как это мы раньше не додумались?!..
— О чем вы, Булат Олегович? — удивляется Астратов. — Поделитесь своим открытием с общественностью, пожалуйста!
Слегин поворачивается к нему:
— Лен правильно рассуждает, Юрий Семенович. Понимаете, мы-то с ним успели немного изучить главного «спиралыцика»… Кстати, мне еще одна мысль пришла в голову, но она наверняка покажется вам глупой.
Ваши люди в ходе поиска случайно не зацикливаются на том, что типа, которого они ищут, зовут Артур Дюпон?
— Конечно, нет. Что-что, а подробные сведения о его биографии они выучили чуть ли не наизусть. И можете не сомневаться, что когда всплывет некто по имени Феклист Мостовой, он же — Бернет Арене, он же — Олег Тарутин, он же — Раун Денисон, и еще целая куча фальшивых имен и фамилий, под которыми в свое время скрывался Дюпон, то он будет тут же повязан… Для этого у каждого реинкарнатора и существует комп-нот с доступом в Сеть. Это я так, к слову…
— Так вот, — продолжает Слегин, — мы с Леном считаем… — (Как он ловко повернул! «Мы с Леном»…
Вот так всегда: стоит тебе что-то придумать, как тут же найдутся желающие примазаться к твоему открытию.) — …что, зная о неминуемой гибели планеты, наш Дюпончик постарается избежать мучительного конца, который уготовил для всех остальных людей.
Скорее всего — суицидом.
Что ж, умения читать мои мысли Булат не утратил.
Именно это я и имел в виду.
— Единственная проблема заключается в том, что это может произойти как за месяц, так и всего за день до катастрофы, — говорю я. — Но все равно, эту возможность желательно взять на заметку. Прежде всего, собрать данные о тех детях, которые подвергались обработке, чтобы узнать, не было ли среди них попыток суицида, несчастных случаев с летальным исходом при странном стечении обстоятельств. Согласитесь, что в таком возрасте нормальному ребенку вряд ли придет в голову покончить с собой. Ну и, конечно же, не мешает установить тотальный контроль над теми, кто содержится во Взрослом Доме…
— Где-где? — в один голос переспрашивают Слегин и Астратов.
До меня доходит, что я употребил свой собственный термин в отношении «интерната для детей-инвалидов», который запущен в официальный оборот ОБЕЗом. Приходится пояснить своим собеседникам, что же я имел в виду.
Астратов усмехается: