Ина Голдин. Игра в классики на незнакомых планетах (сборник)

* * *

   Вальдес оставил ее с сельвенцами одну, и на корабль Шивон возвращалась пешком. Не спеша, пытаясь успокоиться. Она шагала, боясь ступить, боясь дотронуться до растений, казалось, они тут же сомнутся, скомкаются, станут просто куском пластилина. Вскоре иллюзия прошла, стволы и листья были крепкими, плотными, психоделически яркими. Земляничные поля навсегда. Шивон погрузилась в собственные мысли и не услышала шум вездехода; и Старшему брату пришлось окликать ее несколько раз:
   – Ни Леоч! Какого черта вы отключили связь?
   Оглянулась – сутулая фигура рядом с вездеходом. Вздохнула:
   – От Старшего брата не укроешься.
   – Не надо было покидать зону. У нас чрезвычайное положение, не забыли?
   Шивон еще чувствовала ладонью рукопожатие сельвенки, думала – ведь за этим, на самом деле, мы сюда летели…
   – А у меня это крайний вылет, – сказал вдруг Корда. – Все, вот уходим отсюда, сдаю отчет в орден и на Землю.
   Шивон пригляделась. Вроде бы не старый, но по виду разве определишь. Да и эта трубка с кислородом…
   Корда глядел на низко висящее в небе белое пластилиновое солнце. При абсолютно черной шевелюре у брата были голубые глаза, светлые, будто вылинявшие
   – Пришло подтверждение. Все совсем плохо.
   – Я в курсе, – ответила Шивон. – И те, кто там живут, – она кивнула на гибкие деревья невдалеке, – тоже в курсе.
   – А откуда вы… – Корда стоял, уставившись на нее, переступая ногами по неуютной мнущейся почве. – Это же бесконтактная планета.
   – Кому как, – сказала она. – Мне нужно немедленно связаться с Лингвистическим центром.

* * *

   Но вместо того чтобы связываться с МЛЦ, она не удержалась: вызвала «Джон Гринберг» и попросила разыскать доктора Лорана Дюпре.
   – Шивон! – на экране возник Лоран. – Что ты делаешь на Сельве, nom de Dieu? Хватай своих гагаринцев и убирайся оттуда.
   – Лоло, – сказала Шивон, – Лоло, у меня тут… контакт.
   Сначала он слушал молча, опешив. Потом стал скептически качать головой.
   – Слишком поздно, ma puce. Знаешь, сколько всего надо собрать, чтобы официально объявить это контактом? Ты элементарно не успеешь.
   – Лоран, тут живые существа, и они говорят по-нашему! Мы не имеем права их здесь оставлять! Я, как полномочный представитель…
   – …запасной козы, – осадил Лоран. – Ты летела с ними не как человек от Лингвистической комиссии, а как доброволец. Нет у тебя никаких полномочий. А МЛЦ возиться с ними не будет, потому что… нету времени.

* * *

   Их было очень мало; душ двадцать, наверное, вместе с детьми.
   – Вы все живете здесь? – спросила Шивон у Пилар. Они уже могли изъясняться на пристойном английском.
   – Нет. Все живут там, – Пилар кивнула в сторону ползущего за горизонт разноцветного леса. – Но нас там нет. Нам там нельзя.
   – Потому что вы помогали Миро-с-корабля? – осторожно спросила Шивон.
   – Потому что мы разговаривали, – сказал другой сельвенец. Ему земного имени не дали. – С Миро, с другими. С тобой. Нам нельзя.
   – Нельзя разговаривать?
   – Вы чужие, – мягко произнесла Пилар. – Мы говорили с чужими. И теперь все кончится. И нам нельзя… там. Со всеми.

* * *

   И она читала им вслух. Это не было утешением, не было обещанием – по крайней мере, сначала ей так казалось. Лишь слова, чужие слова, которые приютившиеся невдалеке от зоны существа могли складывать как угодно. Но складывали почему-то так, что ей становилось неуютно
   – Ты знаешь, что все кончится, – сказала ей Пилар. – Они – наши, другие, – они не хотят улетать. Но я боюсь. Я боюсь, Шивон-с-корабля. У меня есть маленький, Шивон. Я не хочу, чтобы все кончилось для него.
   Шивон взяла ее за изгибающуюся конечность. Хотела пообещать. Это она, в конце концов, может сделать – делали уже. Называлось «жена астронавта». Женщины приносили на корабль младенцев-ксено и выдавали за своих. По законам дальнолета они могли отказаться от анализа ДНК на корабле и дождаться приземления на родной планете – а там уж поздно было отправлять обратно. Шивон помнила; так увозили детишек с Гу, когда взбесилась Таукитская констелляция. А остальных? Остальных ты куда денешь?
   Она опять опустила глаза к книжке:
   «Иногда я вспоминаю маленькую церковь на забытом каменистом берегу Ирландии. Церковь теплая, и свет в ней желтый, оттого полированные коричневые скамейки кажутся по-домашнему уютными, особенно когда снаружи – дождь, и одинокий ветер, и нет на свете места, где бы можно было согреть душу или хотя бы тело стаканчиком виски…»

* * *

   – Это невозможно, – сразу сказал Старший брат. Сказал быстро и уверенно, не дождавшись, пока она закончит. – Планета – как вы там говорите – бесконтактная. Биологи и медики с ними не работали. Если у нас на борту будут непроверенные ксено, нам просто не дадут посадку. Нигде.
   – Но…
   – Ни Леоч, мы в любом случае не сможем эвакуировать целую планету.
   – Да речь и не о планете, – сказала Шивон. – Речь о тех, с кем я беседовала…
   Корда поднял брови.
   – Они… вроде бы… совершили преступление против рода. Заговорили на чужом языке.
   – То есть, – качнул головой Корда, – что получается? Незаконное вмешательство в дела суверенной планеты. Попытка изменить естественный ход развития свободного существа. Еще что?
   – Вы же гагаринцы. – Шивон смотрела ему в глаза. Все знают, что гагаринцы подчиняется только своей присяге, а законы дальнолета видали… в закрытой капсуле в открытом космосе.
   – Ни Леоч, – оборвал он, – я бы плюнул на все и взял их. Если б они были не с Сельве.
   – А как же «поправка беженца»? «Если жизни существа угрожает непосредственная опасность…»
   – А вы много знаете – для лингвиста-то. – Губы Старшего брата как-то криво изогнулись. То ли улыбка, то ли… – Только за пределами Союза поправка не действует.
   – Что-то я не поняла. Это что же, гагаринец отказывается спасать живых существ только потому, что они не принадлежат к Галасоюзу? Да это же… – Как глупо, у нее, у лингвиста, теперь не хватало слов.
   – А вы дадите гарантию, что они не представляют опасности для Галактики? Что они не агрессивны, не заразны, что они не перережут экипаж, пока мы доберемся до станции? Дадите? Я не потащу в пространство черт знает кого!
   – Они не агрессивны!
   – Если они не сожрали вас за два дня, это еще ничего не значит. Сожрут на третий. Или хуже – будет у нас второй… вирус Ковальского. Как тогда на Делле. Слышали?
   – Кто же не слышал, – тихо сказала Шивон.
   – Тоже ведь завезли. И не поняли сначала откуда. А когда поняли… – Старший брат сплюнул.
   Шивон поглядела в его выцветшие глаза и осознала – бесполезно. Наверное, гагаринец Любко Корда был еще совсем юнцом, когда его отправили на Деллу. И он не повезет сельвенцев. Не потому, что боится что-то там нарушить. Просто та часть присяги, где говорится «не навреди», теперь стучит в его сердце вполне реальным пеплом.

* * *

   И она кричала Лорану – мол, надо же что-то делать, пусть поднимают на ноги Ведомство дальнолета, Красный Крест, миротворцев. Но понимала уже, что никого они не дождутся. Лоран взорвался в конце концов:
   – Merde alors, Шивон! Кроме сельвенцев, там только кучка работников-нелегалов и гагаринский корабль. Даже за вами никто не полетит. А за ними – тем более.

* * *

   Тайком она привела Пилар к еще одному Юрию, медику с Берты. Он всякий раз галантно пытался антропоморфировать при виде Шивон; она сочла, что он поможет. Юрий долго причитал насчет недостатка оборудования и времени и в конце концов выдал: дышит кислородом, холоднокровное, по характеристикам – ближе всего к леийцам, ничего способного прямо сейчас заразить экипаж он не заметил, но опять же… Больше всего, конечно, подошла бы Лея, но туда не пустят – туда сейчас никого не пускают, а в Нью-Иерушалаим пускают всех, но там плохой климат, а на Берте давление, а на Рио…
   Другой Юрий, которому имя дали при рождении родители-земляне, потихоньку связался с несколькими приятелями из Ведомства и везде получил твердое «нет». Да и все равно, сокрушался потом русский, если Старший брат не дает добро, то ничего не выйдет.
   А потом Старший брат поймал ее в коридоре и затащил к себе в кабинет.
   – Ради Гагарина, Ни Леоч! – Корда надвинулся за нее, схватил за запястье, сдавил. Шивон машинально отпрянула, впечаталась спиной в стену. – Чего вы добиваетесь? Что вы мне делаете с людьми? Вам горя мало, вы прилетели-улетели, а им – им жить потом с этим!
   Он наклонился ближе, дышал со свистом. От него шла волна густой, темной ярости, и Шивон стало страшно.
   – Прекратите растравлять мне экипаж. Вы… не понимаете, что делаете. Знаете, чего они навидались в жизни? Вы летаете себе по Галактике и думаете, что все здесь так мирно и гладко! И летали бы себе дальше, и не разрушали бы иллюзию. Нам столько раз приходилось уходить с планеты, потому что там… там помогать уже было некому! И каждый помнит о тех, кого не смог спасти. Каждый!
   «Господи, – подумала Шивон, – он же сейчас задохнется».
   Старший брат отстранился, нащупал трубку, присосался к кислороду.
   – А потом такие вот, вроде вас… Мы не имеем права их брать. Если возьмем, нас просто расстреляют по пути.
   Шивон пришлось отвернуться, закусить губу, поднять глаза к белому потолку гостиной. Сколько с ней такого не было? С того дня на Гу, когда она стояла с «Лучом» в руке и тупо смотрела на погибших?
   Все мирно и гладко. В Галактике.
   – Ну да, – сказала Шивон. – Лучше пить и забывать?

* * *

   И конечно, Старший брат был прав. Сельвенцы могли оказаться кем угодно: шпионами, захватчиками, заразой. Потенциальной катастрофой для вселенной. И принимать их в Галактике некому. Не ссадишь же их на первом попавшемся астероиде. Да и что они будут делать – без своей планеты, обреченные на синтетическую пищу, синтетические условия, синтетическую жизнь в гетто? И как она может решать – что здесь решать?
   Корде хорошо – у него нет права. Нет выбора.
   Но – есть же, в конце концов, приюты ордена Гагарина – огромные дрейфующие лагеря беженцев, которые берут всех без разбору.
   Есть лаборатории МЛЦ, где всегда можно что-то придумать для носителей редкого языка.
   И корабль Старшего брата – не единственный на этой планете.
   «Ладно, – подумала Шивон. – Ладно».

* * *

   – Лоран?
   – Господь всемогущий, ты все еще там?
   – Лоло, ты можешь кое-что для меня сделать?
   – Слушай, я связывался с МЛЦ, но они говорят, что не могут никого за тобой отправить; единственное, что можно попробовать…
   – Да послушай ты меня! Мне срочно нужна бумага на вывоз груза с Сельве.
   – Что за груз?
   – Биотрадукторы. Двадцать четыре единицы. Можешь оформить на «Гринберг»? По МЛЦ проводить слишком долго, а у меня времени нет.
   – Шивон, какие, к марсиановой матери, биотрадукторы? Вам надо улетать оттуда, какой там груз!
   – Все равно, – сказала она, – без них я не улечу.

* * *

   И она сказала Вальдесу: поздравляю, по вашей милости погибнут живые существа. Если б вы только доложили о контакте как полагается, если б не побоялись исследователей, сельвенцев успели бы эвакуировать. Да, конечно, детей надо кормить; а вот у них тоже есть дети, и они сгорят здесь заживо… Вот бы – если с кораблем все будет в порядке, разумеется, – вот бы Вальдес согласился взять в багаж партию биотрадукторов, на которые уже есть все бумаги… То она не стала бы докладывать на него в Ведомство.
   Не на того напала. Вальдес только жестко рассмеялся. Ненавидя его и себя, Шивон сказала:
   – А детей?
   – Что?
   – Кормить?
   Он напрягся:
   – Сколько?
   – Десять.
   – Док, это не серьезно. Мы ж не такси. Давай пятнадцать, и пусть летят
   – Que maldita escoria que tu es, Valdez^[4]. Тринадцать, это все, что я смогла снять.
   – Черт с тобой, тринадцать. Идет. Только давай сразу.

* * *

   Его бригада починила-таки пульт управления и сообщила об этом гагаринцам. Старший брат тут же велел готовиться к отлету. О Шивон в суматохе забыли, и она смогла беспрепятственно вывести вездеход.
   Небо застилалось тошнотворной завесой. Планета темнела, теряла цвета. Далеко на горизонте что-то горело; напоминание о конце света вспыхивало зарницей. Вездеход с трудом проминал себе дорогу по плавящейся почве. Шивон думала: «Надеюсь, я не доживу до конца Земли. Надеюсь, он будет не таким».
   Еще до этого она велела сельвенцам собраться, взять пищи – никто не знает, подойдут ли им чужие пайки. И ждать. Теперь оставалось только рассадить их в вездеходе.
   – Пилар?
   Но сельвенка стояла, не двигаясь.
   – Иногда я вспоминаю маленькую церковь на забытом каменистом берегу Ирландии.
   Правильно. Она еще не знает, как по-английски сказать – тоска. Как сказать – вина.
   – Нет, Пилар. Не сейчас. Сейчас – поздно.
   – Церковь теплая, и свет в ней желтый! – выкрикнула инопланетянка.
   – Я знаю. Поверь, Пилар, я знаю, но сейчас – не время. Где твой маленький, Пилар? Быстрее, быстрее!
   Она залезла в вездеход – инопланетянка, названная в честь подружки зимовщика-нелегала. Что ж; им придется привыкать к чужим именам. Шивон активировала выключенный было передатчик:
   – Вальдес, это Шивон Ни Леоч, я еду к вам с грузом.
   Кубинец молчал.
   – Вальдес! Черт, Вальдес, ответьте, или я совсем плохо о вас подумаю!
   Может, у них просто пропала связь, как в тот раз.
   – Сoncha e su madre^[5], если вы улетели, клянусь, я вас…
   Они улетели. В зоне зимовщиков осталась непривычная пустота.
   – Voy a te matar, Valdez^[6], – прошептала она, глядя в безответное небо.
   В ухе раздался голос Старшего брата – спокойный, но сквозь покой рвется такое…
   – Ни Леоч, сообщите ваше местонахождение.
   – Вторая земная зона.
   – Немедленно возвращайтесь на борт. Повторяю: немедленно. Борт готов к отлету.
   – Роджер. – На борт так на борт. Шивон потянулась перепрограммировать маршрут на панели. Пальцы с трудом попадали по кнопкам.
   – И когда вот так сидишь в церкви, даже не разобравшись, какой она веры, – да есть ли разница, этот заброшенный кусок острова так далек от взрывов… – бормотала рядом Пилар. Правильно. Самое время молиться.
   – Шивон, где вы? Вы на вездеходе?
   – Д-да…
   В этот момент машина встала. Сельвенка вцепилась в Шивон всеми конечностями, потянула – надо уходить. Вездеход недовольно загудел. Накренился. Двери блокировало.
   Перема-ать…
   Существа лопотали что-то на своем языке – не надо ИЭ-сканера, чтоб определить, что страх зашкаливает. Она вдавила аварийную кнопку, машина выпустила их; они вывалились на горячую землю. Под вездеходом расползалась трещина.
   – Шивон, послать за вами машину?
   – Нет смысла!
   Ничего, купол гагаринского корабля – вон он, совсем близко. Сельвенка хватает ее за рукав.
   – Пилар! Мы бежим! Очень быстро!
   – Ни Леоч, karam tu staru, сейчас же на корабль! – орет в наушниках Старший брат.
   – Щ-щас!
   Перехватить поудобнее того, кто на руках, уклониться от кочки, которой вздумалось плеваться огнем; горячая земля становится дыбом, мир пошел войной против своих же.
   Запах. Сквозь ветер – острый, горячий, синтетический какой-то запах. Знакомый.

* * *

   Все главные выходы корабля уже были задраены; Старший брат ждал их у аварийного.
   – Ни Леоч! Какого…
   И все, что она смогла сделать, – передать ему на руки ребенка. И Старший брат принял его – привычным, профессиональным жестом. Потому что он просто не мог поступить по-другому; потому что он почти всю жизнь учил себя не поступать по-другому – и теперь уже поздно было разучиваться.
   И взяв его, он проиграл. Уже беспомощным взглядом обвел столпившуюся живую очередь. Шивон сжала конечность Пилар.
   – Пожалуйста, брат Корда, – четко проговорила та, – позвольте нам улететь на вашем корабле. Мы просим убежища. Пожалуйста.
   Корда поверх ее головы глядел на Шивон.
   – Ни Леоч… – сказал он.
   – Любен…
   Теперь Шивон четко ощущала запах. Умирающая планета пахла расплавленным на батарее пластилином.
   – Любен, во имя Гагарина…
   Старший брат махнул рукой:
   – Поехали.

* * *

   Сельве горела. Гагаринцы старались на это не смотреть. У них и так было достаточно дел: разместить сельвенцев, успокоить, взять образцы пищи для лаборатории. Когда в багажном отсеке настала наконец тишина, Шивон доплелась до общего зала. Там было темно; на старом диване сидел Любен Корда и дышал кислородом.
   – Вот тебе и крайний вылет, – сказал он, оторвавшись от трубки и закашлявшись. – Вы вроде за категорией сюда летели, да? Будет вам категория. И направление. Сказать куда?
   – Я все возьму на себя, – устало сказала Шивон, опустившись на диван и закрыв ладонями глаза. – И не надо мне про крайний… Из гагаринцев не уходят.
   – Как бы вы жили, если б оставили Землю вот такой? – спросил Старший брат. – И как они будут жить? Вы об этом подумали?
   Шивон потянулась, забрала у него трубку и вдохнула кислорода.
   – Будут жить, – пробормотала она. И почувствовала его руку на своем плече. Теплую руку. Удивилась.
   – Рапорт напишу, – тихо сказал Любен, придвигаясь ближе. – Такой рапорт…
   – У меня есть на них документы. – Шивон привалилась к нему, прижалась щекой к его плечу.
   В багажном отсеке Пилар читала вслух:
   – «Странно-семейный рыжий хор слаженно тянет гимн о Христе, в котором – как бы хор ни старался – все равно звучат нотки старинной островной тоски. Так же, наверное, запевал хор, провожая эмигрантов, доверившихся сомнительному счастью третьих палуб, на которых их уносило в океан…»
   Где-то позади, в пространстве, горела планета Сельве.

Интерлюдия

   Когда они наконец прилетели, страхи ушли, но и ушло и ощущение праздника. Земля удивила их меньше, чем в прошлый раз, – но в то же время будто стала тоньше нить, которая связывала их с родиной.
   Прощались со «сходящими на берег» долго; упились в баре космопорта так, что их всех приняли за гагаринцев. Только на второй день Шивон удалось оторваться от честной компании и сесть на экспресс в Дублин.
   Улицу О’Коннелла обсадили венерианскими аррихами; видно, земные деревья вышли из моды. И все равно она казалась почти не изменившейся. Так же вздевал руки к небу Джим Ларкин, так же непоколебимо взирал с пьедестала сам O’Коннелл. И почта стояла, и реял над ней триколор.
   Шивон думала: «Сколько же мы навидались. Перевидали. Каждая планета – открытие, надо приспосабливать глаза, уши и язык – к новым звукам, к новым цветам, к первым словам. В конце концов новизна утомляет. Хочется вернуться к простоте, вросшей в душу. Простоте и серости переулков родного города, которые знаешь наизусть; к обшарпанности магазинчиков, где твоей семье всегда отпускали в кредит. От изысканного, чужого букета запахов – к аромату яблоневых лепестков».
   Нет больше яблонь, остались аррихи и еще какие-то деревья, которым она и названия не знала.
   И в кофейне толпился обычный межпланетный люд.
   – Мне бы кофе со сливками, – сказала Шивон.
   – Простите?
   – Кофе. Эспрессо. Со сливками.
   – Мокэспресс? С синим льдом? У нас есть марсианская добавка…
   – Да нет, – сказала Шивон. – Кофе…
   Официантка замерла, зеленые ирландские глаза застыли. На плече замигала лампочка, через пару минут появился менеджер. Живой.
   – Вы с корабля? – спросил менеджер. – Сожалею, но кофе запрещен на всей территории Земли, указ Министерства здравоохранения. Можем предложить вам напиток «Бодрость» на основе венерианского корня…
   Шивон развернулась и пошла от стойки прочь.
   – Тройной мокэспресс, два марсианских и одну «бодрость», – заказал тот, кто стоял рядом.

 
Боже сохрани – что же сделали они
С городком, что я так любил!
 

   Лоран прилетел к ней на третий день. Шивон обняла его, как потерянного брата. Никогда она так не скучала по нему в космосе – там они могли по несколько лет работать на разных кораблях и видеть друг друга только на экране – и ничего, а здесь…
   Они стояли на балконе отеля, и с балкона Дублин казался городом из сна.
   – Лоло, Лоло, что это такое? Это не Земля… Я попросила кофе со сливками, а они даже не знают, что это такое…
   – Я заказал в ресторане бокал «Кот дю Рон», так на меня смотрели, как на идиота… Конечно, с тех пор как на Роне космодром… Но я, знаешь, как-то упустил это из виду, как-то… забыл.
   – У них такой акцент. То есть совсем нет акцента – ты заметил?
   – Жуть какая-то. Марсельца не отличишь от бретонца. Приехали, Галасоюз, речевая норма – так ее…
   – А как они на нас таращатся…
   – «Вы что, с корабля»? – произнесли они хором и рассмеялись.
   – О Господи, мы никогда не вернемся на Землю – да?
   – Неправда, глупая, – прошептал Лоран, прижимая ее к себе, – неправда. Это мы – Земля. Мы…
   – Они вырубили все яблони, – тихо сказала Шивон.
   – Ничего, – сказал Лоран. – Ничего…
   – Лоло… слушай… кофе запретили… А это – может, тоже запретили?
   – Пусть попробуют, – лаконично отвечал Лоран. Он остался французом, как бы ни изменилась его Франция.
   Он снова нашел ее губы, и больше она ни о чем не спрашивала. За окном гудел город, чужим сердцем билась незнакомая музыка в барах, и венерианские аррихи распространяли в воздухе беспокоящий, горьковатый запах.

* * *

   Потом Лоран уехал к себе в Довиль, а Шивон улетела в Балликасл. Ходила по берегу моря – небольшому отрезку, выгороженному для туристов, где скалы и трава по-прежнему были настоящими. Вроде бы долгожданное родное море – но ничего особенного не чувствуешь, это просто еще один город, где пришлось побывать.
   Просто еще одна планета.
   И все-таки – Шивон стала перебирать на память все свои рейсы: есть ли во Вселенной другое место, где ей хотелось бы жить?
   Разве что – на Омеле, где она как-то отмечала Рождество. К тем планеткам, где проводишь праздники, всегда испытываешь особую нежность.

Тихая ночь, святая ночь

   – Пожалуйста, укажите планету, с которой вы прибыли, – попросил автомат.
   «Земля», – нажала Шивон.
   Узкая кабинка с темно-бордовой занавеской напоминала одновременно аппарат «быстрого фото» и конфессионал тесной старой церковки в Баллиноре.
   – Пожалуйста, выберите вашу конфессию, – сказал автомат.
   Шивон выбрала «католичество».
   – Пожалуйста, выберите язык исповеди…
   «Английский, Северная Ирландия», – нажала она.
   Голос, которым ее поприветствовал автомат, был действительно голосом ирландского католического священника – этакого отца О’Рейли, доброго и философствующего со своей паствой, втихую пьющего и ходящего на регби по воскресеньям. Типичного, одним словом.
   Слишком типичного.
   – Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила, – сказала Шивон, опустившись на колени. – Последний раз я исповедовалась… очень, очень давно.
   – Я слушаю, – сказал виртуальный отец О’Рейли.
   Шивон уже почти открыла рот, чтобы изложить машине свои грехи, но отчего-то вдруг прихватило горло. Исповедальный автомат был освящен Ватиканом. Там решили устанавливать такие машины на дальнолетные корабли и «зимовочные» станции, опасаясь, что любовь к Богу у космонавтов пройдет согласно давнему земному принципу – с глаз долой… Шивон отчасти была с Ватиканом согласна. Она боялась улететь слишком далеко от Него. Но сейчас, склонившись у занавески, она отчетливо ощутила, что собирается исповедоваться аппарату «быстрого фото». Пластиковой кабинке.
   Она не знала, что побудило ее прийти – в последний раз доктор Шивон Ни Леоч ходила к исповеди, будучи еще зеленой стажеркой, к живому отцу Гжезинскому. Но знала точно, что заставило ее выскочить из автомата, будто ошпаренной, – страх Божий. Подлинный страх.
   «Исповедальню» поставили на пятом ярусе Лингвистической исследовательской станции на Омеле – планете, куда все они собирались переезжать. «Господь пошлет тебе покой, веселый человек», – напевали невидимые динамики в коридоре. Где-то там, на Земле, приближалось Рождество.

* * *

   – Ну и почему я?
   Вопрос был риторическим и просто ненужным – Шивон не собиралась отказываться. Но об этом спрашиваешь, когда тебя оставляют дежурить на Рождество.
   – Потому что твоя очередь. Ты здесь год и еще ни разу не дежурила, – напомнила начальник станции. – Имей совесть.
   – Она мне еще зачем?
   – Здесь на Рождество сплошная благодать, – сказала начальник станции. – Наши соберутся по приемным центрам, станут пить и не будут ссориться с местными. У тебя есть все, что надо, половина роботов активирована, доктор Дюпре остается работать, ему документы в Галактическую аттестационную посылать до первого января…
   – А врач?
   – У нас же лингвистическая станция, Шивон. Будет нужен доктор – вызывай девятнадцатый галактический или гагаринцев. Аптечный отсек знаешь где.
   – Еще кто-нибудь остается?
   – А, ну да, – пробормотала начальник станции. – Мои стажеры, на четвертом ярусе. Двадцать особей, пятнадцать наших, пять ксено.
   – Стажеры? Они что, и на Рождество практикуются?
   – Все не так просто. За ними послали катер, чтобы отвезти на «Щербу». Там рождественская вечеринка для последних курсов. Но вокруг планеты сейчас заносы, со мной связывались с катера – даже в лучшем случае они будут здесь не раньше десяти вечера по местному.