Страница:
Маленький лейтенант из Бруклина, командовавший саперным взводом, - а этот взвод должен был высадиться для того, чтобы удалить некоторые подводные заграждения, - фантазировал вслух. Он облокачивался на перила и говорил: "А вам не кажется, что сейчас, быть может, уже заключено перемирие, а нам об этом и не сообщили? А, как вы полагаете? Подумайте, до чего же это было бы забавно - все уже кончилось, а мы здесь ничего не знаем!" Несколько раз на дню я слышал, как он рассказывал об этом то одному, то другому. Ему нравилась эта мысль, лицо его оживлялось, когда он говорил о ней. Она, по-видимому, его ободряла.
Танкисты по большей части держались молча. Они были очень предупредительны по отношению друг к другу во всяких мелочах - ну, например, таких, как подыскать место и натянуть брезент, чтобы защититься от непрерывного дождя и хлеставшей пены; они собирались вокруг маленьких алюминиевых печек, которые в ходу у танковых экипажей, помогали друг другу варить кофе в больших жестянках или разогревали что-нибудь из своих десяти рационных пайков.
А рационов этих у нас на борту было столько, что можно было накормить втрое больше людей, чем ту треть танковой части и взвод саперов, которые ехали с нами. У нас на борту было шесть танков. Остальной состав танковой части шел на судах впереди и позади нас. Мы спустились с девонширских холмов в субботу после полудня и погрузились в небольшой бухте пониже Дартмута. Мы простояли всю ночь на якоре, в нескольких сотнях ярдов от места погрузки. Насколько можно было разобрать с самой высокой точки на нашем судне, вся бухта была битком набита другими судами всех размеров, начиная с маленького пассажирского катера, до крупных десантных судов с пехотой и танками, которые казались нам огромными, как океанские линейные корабли.
Утром в воскресенье мы снялись с якоря. Мы вышли по узкому каналу в море и поплыли вдоль берега, где жители наслаждались воскресным отдыхом, купаясь или закусывая на пляже. Мы плыли от них на расстоянии оклика, но они даже не посмотрели на нас и не помахали нам. Это были местные жители, которые пришли отдохнуть. Весь этот берег давно уже был закрыт для туристов с севера. А местные жители уже успели привыкнуть, наблюдая в течение многих месяцев такие же караваны судов, которые проходили, а потом возвращались обратно с маневров. Очевидно, им и в голову не приходило, что это войска, которые уедут, но уж не вернутся обратно.
Все это воскресенье мы толклись в Ла-Манше, который сначала был светло-серый, а потом все темнел, по мере того как небо хмурилось и утреннее солнце заволакивалось облаками. Тучи толпились и спускались все ниже и ниже к морю. Нам не видно было ни конца, ни начала нашего каравана, а на горизонте, с той и с другой стороны, мы с трудом различали точки, которые тоже были караванами судов, и у них тоже не было ни конца, ни начала.
В каюте нашего судна были две койки и стол. В ней помещались шкипер англичанин, двадцати одного года, и его старший помощник - австралиец, двадцати лет. Они предложили полковнику и мне разделить с ними их каюту; и когда рослый деревенский малый, матрос судовой команды, принес из камбуза котелок с чаем, нам тоже подали кружки. Мы открыли жестянки с беконом и с джемом, достали сахар и кофе со сгущенным молоком из нашего рациона и с удовольствием занялись стряпней на маленькой газолиновой печке, которую я поставил на стол в каюте.
Когда со стола убрали, полковник Рафф и я разложили на столе карты маленького участка Нормандии, который должен был стать теперь нашим миром, и стали играть в солдатики. Мы с важностью принимали решения, какими дорогами мы пойдем, и намечали маршрут, прекрасно понимая в то же время, что, как только мы сойдем на берег, мы пойдем по любой дороге или по полю, лишь бы двигаться в заданном направлении. У нас была только одна задача она сводилась к тому, чтобы в день вторжения перебросить с берега наши танки на семь или восемь миль в глубь материка, к тому месту, куда будет высажен более северный из наших двух американских воздушных десантов. Был там такой гористый участок, западнее городка Сент-Мер-Эглиз.
Первый день мы не ощущали особенного страха, потому что мы все еще жили суматохой приготовлений, отправкой наших танков к побережью и погрузкой. Нам казалось тогда, что все это произойдет очень быстро. Вот пройдет этот день и потом ночь на море, а на следующее утро уже будет высадка. Около трех часов пополудни в первый день, в воскресенье, наш юный шкипер пришел и объявил нам, что мы поворачиваем. Он пожимал плечами. Он не знал, что это такое - временное ли изменение курса, для того чтобы избежать какого-нибудь неприятельского маневра, или действительно изменение плана. Ему надлежало следовать за кормой идущего впереди судна. И следуя за ним, мы сейчас направлялись обратно к Англии.
Ненастье усиливалось, дождь зачастил и временами переходил в ливень. К вечеру мы узнали, что на следующий день высадки не будет, потому что все это время мы шли на север, сначала по одному курсу, затем по другому. Уже совсем перед тем как стемнело, мы попали в большое скопление судов, которые, покачиваясь, колыхаясь, стояли или медленно кружили на месте. Вдали виднелась земля. Среди этих маленьких судов мы увидели большой военный корабль, громоздившийся над ними. Он стоял на якоре. Наше судно медленно пошло к стоянке, и затем мы тоже стали на якорь, на сколько времени - неизвестно.
В эту ночь, предоставленные самим себе, мы опять начали переживать все сначала, и вот тут-то, я думаю, нами и овладел страх. Можно было пересчитать? по пальцам все, что могло с нами случиться, и ни с чем из всего этого ровно ничего нельзя было сделать. Нам могли угрожать неприятельские торпедные катера, которые потопили наше десантное судно на маневрах, месяц тому назад. И это было не дальше от берега Англии, чем мы стояли сейчас. Можно было предполагать, что немцы рискнут спустить в Ла-Манш и подводные лодки, если у них имеются сведения, что сюда прибыли суда вторжения. Могли быть и мины. Но всего страшнее при таком переезде, как наш, был воздух. Никакое прикрытие не могло обезопасить воздух над Ла-Маншем, а длинные ряды наших десантных судов были здесь настоящими мишенями в тире. Двигаясь в караване, мы делали шесть узлов, в крайнем случае, могли делать восемь.
На противоположном берегу были подводные заграждения, береговые батареи. Мне казалось, что я наизусть помню, как они расположены. Но хуже всего для нас была эта проклятая прибрежная песчаная отмель с затопленным позади нее пространством. Ближайшая к Сент-Мер-Эглиз отмель находилась возле городка Сен-Мартен-де-Барвиль. Это и был участок вторжения - "Юта". Вся трудность высадки на участке "Юта" заключалась в том, что эта прибрежная отмель представляла собой узенькую каемку песка, за которой почва опускалась сразу на несколько футов. В обычное время песчаный гребень задерживал морские воды, а за ним лежали луга, где пасся скот. Но теперь эти луга на наших аэроснимках сверкали водной гладью. Немцы затопили их. И они представляли собой лагуну в две мили шириной. Высадившись на "Юте", первый эшелон войск вторжения должен был захватить бетонные пулеметные гнезда, расположенные в дюнах вдоль берега, а вслед за тем танки-амфибии и пехота - пехота по грудь в воде - должны были переправиться через лагуну и подняться на склоны лежащих по ту сторону холмов.
Эти склоны позади "Юты" господствовали над лагуной и над прибрежной отмелью. Там были артиллерийские орудия и пулеметы, и, по всей вероятности, ракетные установки. На всем протяжении от песчаной отмели через лагуну и по склонам холмов, на несколько миль вглубь, шли минные поля, - обезопасить их у нас не будет времени. И, однако, хуже всего в "Юте" была все-таки эта узкая песчаная отмель. Транспорты вторжения при высадке должны были неизбежно образовать здесь сплошной затор - затор, который мы предвидели, и с которым приходилось мириться. Экипажам каждого танкового отделения предстояло здесь задержаться и очистить моторы и все рабочие части машин от предохранительной антикоррозийной смазки. Затем большинству из них необходимо было подождать, пока саперные части проложат путь через лагуну, так чтобы танки один за другим могли переправиться на твердую почву. При составлении плана действий не было возможности избежать этого затора, потому что нельзя было переправить все машины, которые требовались для атаки берега, без того, чтобы они не сгрудились здесь, на этой узкой песчаной отмели. Приходилось заранее мириться с неизбежными потерями и иметь наготове достаточное количество машин к тому времени, когда можно будет начать переправу через лагуну.
Танки-амфибии - если они оправдают наши надежды (они еще не были опробованы в боевой обстановке) - могли сами переправиться через лагуну; возможно, могла переправиться и пехота. По нашим аэроснимкам и даже по тем донесениям из первых рук, которые мы получали от наших товарищей на французском берегу, было крайне трудно с абсолютной точностью установить, достигала ли глубина на затопленном участке трех футов или шести. Однако эти сомнительные три фута в данном случае могли оказаться роковыми для пехоты.
С точки зрения человека, участвовавшего в подобных операциях и знающего, что такое артиллерийская подготовка, "Юта" представляла собой превосходное побережье. Оно расположено к северу от берегового изгиба, где полуостров Котантен локтем вдается в воды Ла-Манша. К югу, много выше предплечья этого локтя, торчат, словно бицепсы, крутые скалистые холмы. На вершинах этих холмов - они очень живописны на аэроснимках, когда смотришь на них в лупу, - можно было разглядеть сквозь листву деревьев длинный ряд стволов артиллерийских орудий, переправленных сюда с линии Мажино. Это были десятидюймовые пушки, а позади них - укрытие, где окопались артиллеристы. Позади этого укрытия виднелись фруктовые деревья. Орудия были установлены здесь для обороны сектора "Юта". Они были выстроены рядами под прямым углом, чтобы перекрестным огнем простреливать "Юту" с одного конца до другого.
На песчаной отмели, где под навесным огнем десятидюймовых орудий транспорт попадал в затор, и под склонами холмов, по ту сторону лагуны, не было решительно никакого прикрытия, если не считать бетонных пулеметных гнезд, построенных человеческими руками и врытых через неравные интервалы глубоко в дюны. Эксперты-артиллеристы нанесли на наших картах маленькие кривые, которые показывали, как будет перекрываться здесь огонь орудий немецкой обороны. Не так много было участков на отмели, где из всех 88-мм орудий нас могли одновременно обстреливать только два. Тут были 88-мм орудия на близкой дистанции, которые били прямой наводкой, затем 88-мм орудия у подножия холмов, прямой и непрямой наводки, затем, там же у подножия холмов, - минометы и, наконец, на вершинах - десятидюймовые орудия с линии Мажино. Но что толку было считать пулеметные гнезда или строить всякого рода догадки о том, каким образов немцы могли усилить береговую оборону при помощи" войск и орудий, которые, по сведениям нашей воздушной разведки, были доставлены сюда неделю тому назад и разгружались с поездов по всему плацдарму полуострова!
И вот тут-то и становилось невмоготу, когда человек пытался представить себе, на что же это все будет похоже. Это было что-то вроде лабиринта в воскресном приложении к газете, когда ты ребенком пытался разобраться в нем. Не было никакой решительно возможности пройтись карандашиком через всю эту путаницу и благополучно выбраться на ту сторону. И как ребенку, которому надоедает биться над трудной задачей, так и каждому из нас надоедало и хотелось бросить эту картинку и перестать думать о ней. Из этого лабиринта выхода нет - вот и все.
Так было, когда мы начинали думать обо всем этом, а затем наступало ощущение пустоты. И становилось как-то не по себе. Мы разговаривали, но получалось так, словно никто ничего не говорил и не слышал. Хотелось есть, и у нас была всякая еда, но и еда не шла в горло. И не оставалось ничего другого, как только выйти на палубу и глазеть на большой караван, медленно двигавшийся на юг. Или можно было спуститься вниз и, прикорнув в уголке, задремать и, может быть, увидеть что-нибудь приятное во сне.
Когда мы во второй раз пересекали Ла-Манш, я читал "Бурю на Ямайке". Я очень живо представлял себе этих детей и много о них думал. Когда наступила вторая ночь, у всех было такое ощущение, что мы слишком много спали последние два дня: то ли потому, что Франция была уже теперь совсем рядом, то ли стало очень уж холодно, и просто мы все продрогли. Одним словом, спать мы больше были не в состоянии. Всю ночь мы следили с палубы за медленным движением каравана. В небе за облаками в течение всей ночи виднелся какой-то свет, и когда эскадра крейсеров прорезала наш караван под прямым углом, направляясь на запад, каждый крейсер казался больше Гибралтарской скалы. Они проходили через караван пятнадцати двадцатиузловым ходом, несокрушимые, без единого огня. Маленькие десантные суда ныряли, кружились, их относило в сторону громадными носовыми волнами крейсеров, откидывало прочь бурно набегавшим потоком.
Крейсера казались зловещими громадинами в темноте. Что стоило этим чудовищам со стальными носами потопить несколько маленьких десантных судов ради того, чтобы вовремя выполнить свое страшное задание и поспеть туда, где им надлежало быть.
Эдсон Рафф был спокойный человек. И, казалось, ничто не возмущало его спокойствия до тех пор, пока над нами не появились возвращавшиеся из парашютно-десантной операции, отбившиеся от строя самолеты. У нас, разумеется, были совершенно точные данные о месте высадки парашютной дивизии, к которой мы должны были присоединиться. Большая воздушная эскадра, которая должна была доставить ее на место, держала курс севернее нашего; сбросив войска, она должна была повернуть обратно и пролететь прямо над нашим караваном или, по меньшей мере, пройти так низко над нами, чтобы мы услыхали гул моторов. Было, кажется, около трех часов, когда над нами пролетел первый самолет: этот С-47 пролетал в одиночку, накреняясь и ныряя, стараясь, по-видимому, рассмотреть, что делается на воде, и в то же время не задеть за волну.
Вслед за первым самолетом пролетели еще два. Затем еще один. И все.
- Не вышло дело, - сказал Эдсон.
- Что не вышло? - спросил я.
- Да я так думаю, что расправились с ними, - сказал он. - Что-то там случилось, одним словом. Они должны были бы лететь сотнями в строю, - если бы с десантом все было благополучно. А они летят порознь. Не вышло, вот что.
Мы стояли и смотрели в темноту.
- Что ж нам теперь делать, хозяин?- спросили.
- Мы можем только двигаться туда, где их должны были сбросить, буркнул Эдсон.
Еще около дюжины самолетов появились откуда-то в темноте и беспорядочно промчались над нами, рыская и ныряя, как и предыдущие. После этого больше ни один не появился.
Только когда мы увидели вспышки орудий на берегу, мы поняли, что подошли к суше. Время было половина пятого, и в небе показались "летающие крепости". Они долго бомбили и, вероятно, налетали не раз большими волнами. Взрывы их бомб вспыхивали и гасли, как огонь в степи. Но орудия на берегу палили, не переставая, и время от времени какой-нибудь из бомбардировщиков рушился на землю. Когда бомбардировка прекратилась, на суше не видно было никакого огня и ничего не пылало, вопреки тому, что говорилось в наших коммюнике, утверждавших, что, после того как "летающие крепости" сбрасывали бомбы на город, возникали пожары. Никаких городов не было там, где "летающие крепости" сбрасывали свои бомбы. Одни песчаные дюны, поля, домики фермеров да бетонные гнезда, такие маленькие, что вряд ли их можно было видеть с воздуха даже при ярком солнечном свете.
Мы не задумывались над тем, какое количество пулеметных гнезд было разрушено первой бомбежкой. Теперь все это уже было кончено. И все сначала до конца совершилось бесшумно, так как ветер заглушал своим ревом все звуки. Когда вступила артиллерия линкоров, пламя бортовых орудий показалось нам еще красивей, чем вспыхивающие "крепости", когда они, обрушиваясь на землю, взметали вверх огненное кольцо пылающего бензина. Линкоры были ближе к нам, и пламя их выстрелов было светлее и ярче. Одна группа этих кораблей находилась направо от нас, другая - поближе к излому берега, с левого борта. Они били и били, и у нас становилось легче на душе, хотя мы и не могли сопоставить вспышки на берегу с их пальбой, потому что снаряды этих орудий, разрываясь, не вспыхивали так ярко, как бомбы, сброшенные с Летающих крепостей.
Мы стояли с Эдсоном Раффом на крыше каюты и смотрели вниз, на привязанные танки в открытом трюме. Маленький лейтенант из Бруклина проверял снаряжение своих подчиненных. Они стояли по двое, по трое, с зарядами взрывчатки на поясах и в сумках. В течение всего нашего долгого путешествия мы везли на буксире маленькое сорокафутовое десантное судно (ЛКМ), которое тянулось вслед за нами, покачиваясь на конце тяжелого стального троса. Нам надлежало прибыть на исходный рубеж на час раньше первых штурмовых эшелонов и переправить саперов на борт ЛКМ; они должны были отправиться на нем вперед и отыскать стальные рельсы, которые немцы закопали в песке. Обнаружить их было не трудно, так как это было время отлива, и они кое-где торчали из воды. Нужно было привязать к ним подрывные заряды и взорвать их, чтобы проложить путь для десантного судна с пехотой. Три или четыре раза буксирный трос ЛКМ обрывался, и тут поднималась суматоха; чтобы взять его снова, нам приходилось дожидаться, когда они пустят в ход собственные моторы, пройдут возле нас и поднимут на лине буксирный трос. Другие мелкие десантные суда переплывали Ла-Манш, пользуясь собственными моторами, - они шли большими тесными стаями, похожие на гроздья стручков, плывущие по воде. Наш ЛКМ шел на буксире, чтобы сберечь горючее для своих ранних утренних операций. Но еще за несколько часов до того, как саперы перешли на него? трос оборвался в последний раз, и маленькому судну волей-неволей пришлось заканчивать путешествие своим ходом.
Экипажи наших танков молча поглядывали на приготовления саперов. Они все отошли в сторону, чтобы освободить для саперов место. Саперы были гостями у танкистов, и не очень-то желанными гостями, ибо багаж их состоял из сильного взрывчатого вещества, которое любая трассирующая пуля могла взорвать. Но сейчас, в данный момент, они были хозяевами на судне. Они были самые главные. Это были люди, которые должны были сойти на вражескую землю прежде, чем сойдем мы.
Сторожевик приблизился к нам, взрывая носом белую, клокочущую пену. Кто-то стоял на мостике и в рупор проклинал нас, на чем свет стоит:
- Уберите вы эту команду отсюда ко всем чертям! Уберите вы их отсюда, черт вас возьми! Высаживайте их к дьяволу!
Лейтенант посмотрел на меня снизу грустными глазами и беспомощно развел руками.
- Он орет, чтобы я их высаживал поскорей, - крикнул он мне, - а я потерял моего сержанта как раз перед самым отплытием. Как я могу их высадить скорей?
Сменный сержант совал саперам охапками их имущество и подталкивал их к поручням. Они нехотя поднимались на борт, хватались за чью-нибудь руку, протянутую с соседней палубы, и прыгали в то время, как суда стукались бортами и содрогнувшись, расходились снова. Сержант не мог добиться, чтобы они перетаскивали взрывчатку так быстро, как ему этого хотелось, и стал перебрасывать ее с одного судна на другое. Затем кто-то из саперов, уже перешедших на маленькое судно, вдруг спохватился, что он что-то забыл, и один, потом другой перепрыгнули обратно, под временную защиту нашего судна. Человек на сторожевике продолжал вопить в рупор: - Уберите их вон!.. - Но катер уже отнесло ветром или течением и его теперь было еле слышно.
Лейтенант похлопал по спине последнего из своих солдат, затем подтолкнул всю кучку к перилам у борта, посмотрел, как они перепрыгнули один за другим, обернулся, помахал нам наверх, на мостик, и перескочил сам; канаты убрали. Волна подхватила маленькое суденышко, и оно ринулось боком, прочь от нас. Но вот застучали моторы. Белая пена закипела из-под кормы, и судно понеслось к берегу. Саперы исчезли.
Небо уже чуть-чуть посерело, и можно было различить очертания низкого берега. И в этой серой мгле снова начали сверкать вспышки. Они теперь были не такие яркие, но их было больше. Никаких самолетов над нами не было. Палили по нашим судам и по линкорам, но мы не слышали и не видели ни одного снаряда. По расписанию, наша очередь должна была наступить через пять часов. Мы высадили саперов за две мили от берега. Теперь мы медленно повернули обратно и направились к тому месту, куда уже подходили и начинали разгружаться шедшие позади нас транспорты.
Первые штурмовые эшелоны обогнали нас, когда мы поворачивали. Они шли на таких же точно судах, как те, с которыми мы провели эти дни в Ла-Манше. Мы шли не на таком близком расстоянии от них, чтобы можно было разглядеть людей. Они просто прошли мимо, удаляясь, становились все меньше, меньше и, наконец, совсем скрылись в серой морской мгле и такой же серой, только чуть-чуть более глубокой мгле берега. Как мы ни старались рассмотреть в бинокли, нам не удалось увидеть, что случилось с ними, после того как они пристали к берегу. На берегу все так же беспрестанно вспыхивали залпы, но вспышки эти нам ровно ничего не говорили. И ни один звук не долетал до нас сквозь рев ветра.
Саперы исчезли. Первые штурмовые эшелоны тоже исчезли. День наступил. Далеко вдали белел берег, а за ним чернела земля. В бинокль можно было видеть силуэты деревьев, и даже шпиль колокольни.
Мы спустились с палубы в маленькую рубку, где помещались штурвал и компас. В углу этого крошечного мостика находилась радиостанция. Радист слушал в наушники. Увидев нас, он повернул рычажок, и из отверстия в сером металле раздался голос. Он произносил очень отчетливо, на прекрасном английском языке с оксфордским акцентом. Он говорил: "На берегу чудовищное смятение. Англо-американские десанты сброшены в море. Негры-коки хватаются за оружие и пытаются прикрыть отступление штурмовых войск. Зрелище не поддается описанию. Все бегут в панике и бросаются в море. Неслыханные потери". Радист усмехался. Но нам это показалось не так уж смешно.
С палубы нашего ЛКМ, хотя Франция была всего в нескольких сотнях ярдов от нас, никак нельзя было разобрать, что же именно там происходит. Люди на отмели казались крохотными черными фигурками на белом фоне песка. Песок между ними взлетал небольшими фонтанчиками, а черненькие фигурки, казалось, плясали вокруг этих фонтанчиков. Время от времени из какого-нибудь десантного судна первой партии транспортов, которые подошли раньше нас, выскакивала маленькая машина,- выскакивала и начинала очень медленно ползти через эти фонтанчики. А потом вдруг она или останавливалась на месте или переваливала через дюны и исчезала. Мы были на одном из судов сильно растянувшейся флотилии, точно таких же, как наше, грязновато-белесых в этом утреннем солнечном свете. Все мы двигались ровной кильватерной колонной, очень, очень медленно. Пункты высадки все уже были забиты, а полдень еще не наступил.
Вода на мелководье была спокойна, а линия военных кораблей, которые все еще палили, находилась далеко позади нас, почти на горизонте. Над нами в рассредоточенных строях пролетали истребители, по два, по четыре. Они не стреляли, и в них никто не стрелял, но далеко за чертой берега расстилалась по небу пелена серо-белых дымков, и прямо над нею, сверкая сквозь нее, как звездная пыль, вспыхивали там и сям огненные блестки, - они свидетельствовали о том, что там орудуют бомбардировщики.
Приближаясь к берегу, мы некоторое время слышали глухие раскаты орудий линкоров, но теперь уже на наших собственных танках в трюме под нами запускали моторы, и только этот шум и стоял у нас в ушах. Мы смотрели и, ничего не слыша сквозь шум, не в состоянии были ничего понять в той странной неразберихе, которая происходила вокруг нас. Маленькое десантное судно, полное бойцов, шедшее рядом с нами, плавно взлетело в воздух, с величественной медленностью накренилось, легло на борт и, наконец, совсем перевернулось, погрузив свой открытый зев, полный людей, прямо в воду, которая сразу сомкнулась, оставив торчать только тоненькую полоску киля. Фонтанчики, которые взлетали на берегу, двигались нам навстречу. Высокие гребни белой и серой воды набегали и падали. Маленький катер, оттолкнувшись от берега, пошел прямо на нас; он прошел совсем рядом. Мы заглянули в него и увидели раненых на дне, одни из них корчились, другие лежали неподвижно. Два десантных судна впереди нас уже разгрузились, и теперь между нами и сушей осталась только небольшая полоска воды. Юный шкипер сказал: "Ну, теперь наша очередь", - и старое потрепанное суденышко, казалось, подтянулось и ринулось к суше. Вблизи мы увидели, что люди вокруг песчаных фонтанчиков на отмели будто играли с ними; они бегали между ними, бросались на землю, дергались, вертелись.
Один из них, когда мы уже совсем подошли к берегу, остановился прямо около такого фонтанчика и дважды перевернулся на месте, вскинув вверх руки.
Все это мы, как во сне, видели с палубы. Когда второе судно справа от нас взлетело в воздух и, опрокинувшись, рухнуло в воду, вода вокруг закипела и заплясала. Все переживанья этой ночи, взрывы громадных Летающих крепостей падающих на землю и объятых пламенем, горизонт, полыхающий холодными вспышками линкоров, неистовый "ветер и волны - все это слилось воедино, и я почувствовал себя, как та маленькая девочка из "Бури на Ямайке", я испытал землетрясенье. Это мое переживание никак нельзя сравнить с переживаниями других людей - ибо это было мое землетрясенье.
Танкисты по большей части держались молча. Они были очень предупредительны по отношению друг к другу во всяких мелочах - ну, например, таких, как подыскать место и натянуть брезент, чтобы защититься от непрерывного дождя и хлеставшей пены; они собирались вокруг маленьких алюминиевых печек, которые в ходу у танковых экипажей, помогали друг другу варить кофе в больших жестянках или разогревали что-нибудь из своих десяти рационных пайков.
А рационов этих у нас на борту было столько, что можно было накормить втрое больше людей, чем ту треть танковой части и взвод саперов, которые ехали с нами. У нас на борту было шесть танков. Остальной состав танковой части шел на судах впереди и позади нас. Мы спустились с девонширских холмов в субботу после полудня и погрузились в небольшой бухте пониже Дартмута. Мы простояли всю ночь на якоре, в нескольких сотнях ярдов от места погрузки. Насколько можно было разобрать с самой высокой точки на нашем судне, вся бухта была битком набита другими судами всех размеров, начиная с маленького пассажирского катера, до крупных десантных судов с пехотой и танками, которые казались нам огромными, как океанские линейные корабли.
Утром в воскресенье мы снялись с якоря. Мы вышли по узкому каналу в море и поплыли вдоль берега, где жители наслаждались воскресным отдыхом, купаясь или закусывая на пляже. Мы плыли от них на расстоянии оклика, но они даже не посмотрели на нас и не помахали нам. Это были местные жители, которые пришли отдохнуть. Весь этот берег давно уже был закрыт для туристов с севера. А местные жители уже успели привыкнуть, наблюдая в течение многих месяцев такие же караваны судов, которые проходили, а потом возвращались обратно с маневров. Очевидно, им и в голову не приходило, что это войска, которые уедут, но уж не вернутся обратно.
Все это воскресенье мы толклись в Ла-Манше, который сначала был светло-серый, а потом все темнел, по мере того как небо хмурилось и утреннее солнце заволакивалось облаками. Тучи толпились и спускались все ниже и ниже к морю. Нам не видно было ни конца, ни начала нашего каравана, а на горизонте, с той и с другой стороны, мы с трудом различали точки, которые тоже были караванами судов, и у них тоже не было ни конца, ни начала.
В каюте нашего судна были две койки и стол. В ней помещались шкипер англичанин, двадцати одного года, и его старший помощник - австралиец, двадцати лет. Они предложили полковнику и мне разделить с ними их каюту; и когда рослый деревенский малый, матрос судовой команды, принес из камбуза котелок с чаем, нам тоже подали кружки. Мы открыли жестянки с беконом и с джемом, достали сахар и кофе со сгущенным молоком из нашего рациона и с удовольствием занялись стряпней на маленькой газолиновой печке, которую я поставил на стол в каюте.
Когда со стола убрали, полковник Рафф и я разложили на столе карты маленького участка Нормандии, который должен был стать теперь нашим миром, и стали играть в солдатики. Мы с важностью принимали решения, какими дорогами мы пойдем, и намечали маршрут, прекрасно понимая в то же время, что, как только мы сойдем на берег, мы пойдем по любой дороге или по полю, лишь бы двигаться в заданном направлении. У нас была только одна задача она сводилась к тому, чтобы в день вторжения перебросить с берега наши танки на семь или восемь миль в глубь материка, к тому месту, куда будет высажен более северный из наших двух американских воздушных десантов. Был там такой гористый участок, западнее городка Сент-Мер-Эглиз.
Первый день мы не ощущали особенного страха, потому что мы все еще жили суматохой приготовлений, отправкой наших танков к побережью и погрузкой. Нам казалось тогда, что все это произойдет очень быстро. Вот пройдет этот день и потом ночь на море, а на следующее утро уже будет высадка. Около трех часов пополудни в первый день, в воскресенье, наш юный шкипер пришел и объявил нам, что мы поворачиваем. Он пожимал плечами. Он не знал, что это такое - временное ли изменение курса, для того чтобы избежать какого-нибудь неприятельского маневра, или действительно изменение плана. Ему надлежало следовать за кормой идущего впереди судна. И следуя за ним, мы сейчас направлялись обратно к Англии.
Ненастье усиливалось, дождь зачастил и временами переходил в ливень. К вечеру мы узнали, что на следующий день высадки не будет, потому что все это время мы шли на север, сначала по одному курсу, затем по другому. Уже совсем перед тем как стемнело, мы попали в большое скопление судов, которые, покачиваясь, колыхаясь, стояли или медленно кружили на месте. Вдали виднелась земля. Среди этих маленьких судов мы увидели большой военный корабль, громоздившийся над ними. Он стоял на якоре. Наше судно медленно пошло к стоянке, и затем мы тоже стали на якорь, на сколько времени - неизвестно.
В эту ночь, предоставленные самим себе, мы опять начали переживать все сначала, и вот тут-то, я думаю, нами и овладел страх. Можно было пересчитать? по пальцам все, что могло с нами случиться, и ни с чем из всего этого ровно ничего нельзя было сделать. Нам могли угрожать неприятельские торпедные катера, которые потопили наше десантное судно на маневрах, месяц тому назад. И это было не дальше от берега Англии, чем мы стояли сейчас. Можно было предполагать, что немцы рискнут спустить в Ла-Манш и подводные лодки, если у них имеются сведения, что сюда прибыли суда вторжения. Могли быть и мины. Но всего страшнее при таком переезде, как наш, был воздух. Никакое прикрытие не могло обезопасить воздух над Ла-Маншем, а длинные ряды наших десантных судов были здесь настоящими мишенями в тире. Двигаясь в караване, мы делали шесть узлов, в крайнем случае, могли делать восемь.
На противоположном берегу были подводные заграждения, береговые батареи. Мне казалось, что я наизусть помню, как они расположены. Но хуже всего для нас была эта проклятая прибрежная песчаная отмель с затопленным позади нее пространством. Ближайшая к Сент-Мер-Эглиз отмель находилась возле городка Сен-Мартен-де-Барвиль. Это и был участок вторжения - "Юта". Вся трудность высадки на участке "Юта" заключалась в том, что эта прибрежная отмель представляла собой узенькую каемку песка, за которой почва опускалась сразу на несколько футов. В обычное время песчаный гребень задерживал морские воды, а за ним лежали луга, где пасся скот. Но теперь эти луга на наших аэроснимках сверкали водной гладью. Немцы затопили их. И они представляли собой лагуну в две мили шириной. Высадившись на "Юте", первый эшелон войск вторжения должен был захватить бетонные пулеметные гнезда, расположенные в дюнах вдоль берега, а вслед за тем танки-амфибии и пехота - пехота по грудь в воде - должны были переправиться через лагуну и подняться на склоны лежащих по ту сторону холмов.
Эти склоны позади "Юты" господствовали над лагуной и над прибрежной отмелью. Там были артиллерийские орудия и пулеметы, и, по всей вероятности, ракетные установки. На всем протяжении от песчаной отмели через лагуну и по склонам холмов, на несколько миль вглубь, шли минные поля, - обезопасить их у нас не будет времени. И, однако, хуже всего в "Юте" была все-таки эта узкая песчаная отмель. Транспорты вторжения при высадке должны были неизбежно образовать здесь сплошной затор - затор, который мы предвидели, и с которым приходилось мириться. Экипажам каждого танкового отделения предстояло здесь задержаться и очистить моторы и все рабочие части машин от предохранительной антикоррозийной смазки. Затем большинству из них необходимо было подождать, пока саперные части проложат путь через лагуну, так чтобы танки один за другим могли переправиться на твердую почву. При составлении плана действий не было возможности избежать этого затора, потому что нельзя было переправить все машины, которые требовались для атаки берега, без того, чтобы они не сгрудились здесь, на этой узкой песчаной отмели. Приходилось заранее мириться с неизбежными потерями и иметь наготове достаточное количество машин к тому времени, когда можно будет начать переправу через лагуну.
Танки-амфибии - если они оправдают наши надежды (они еще не были опробованы в боевой обстановке) - могли сами переправиться через лагуну; возможно, могла переправиться и пехота. По нашим аэроснимкам и даже по тем донесениям из первых рук, которые мы получали от наших товарищей на французском берегу, было крайне трудно с абсолютной точностью установить, достигала ли глубина на затопленном участке трех футов или шести. Однако эти сомнительные три фута в данном случае могли оказаться роковыми для пехоты.
С точки зрения человека, участвовавшего в подобных операциях и знающего, что такое артиллерийская подготовка, "Юта" представляла собой превосходное побережье. Оно расположено к северу от берегового изгиба, где полуостров Котантен локтем вдается в воды Ла-Манша. К югу, много выше предплечья этого локтя, торчат, словно бицепсы, крутые скалистые холмы. На вершинах этих холмов - они очень живописны на аэроснимках, когда смотришь на них в лупу, - можно было разглядеть сквозь листву деревьев длинный ряд стволов артиллерийских орудий, переправленных сюда с линии Мажино. Это были десятидюймовые пушки, а позади них - укрытие, где окопались артиллеристы. Позади этого укрытия виднелись фруктовые деревья. Орудия были установлены здесь для обороны сектора "Юта". Они были выстроены рядами под прямым углом, чтобы перекрестным огнем простреливать "Юту" с одного конца до другого.
На песчаной отмели, где под навесным огнем десятидюймовых орудий транспорт попадал в затор, и под склонами холмов, по ту сторону лагуны, не было решительно никакого прикрытия, если не считать бетонных пулеметных гнезд, построенных человеческими руками и врытых через неравные интервалы глубоко в дюны. Эксперты-артиллеристы нанесли на наших картах маленькие кривые, которые показывали, как будет перекрываться здесь огонь орудий немецкой обороны. Не так много было участков на отмели, где из всех 88-мм орудий нас могли одновременно обстреливать только два. Тут были 88-мм орудия на близкой дистанции, которые били прямой наводкой, затем 88-мм орудия у подножия холмов, прямой и непрямой наводки, затем, там же у подножия холмов, - минометы и, наконец, на вершинах - десятидюймовые орудия с линии Мажино. Но что толку было считать пулеметные гнезда или строить всякого рода догадки о том, каким образов немцы могли усилить береговую оборону при помощи" войск и орудий, которые, по сведениям нашей воздушной разведки, были доставлены сюда неделю тому назад и разгружались с поездов по всему плацдарму полуострова!
И вот тут-то и становилось невмоготу, когда человек пытался представить себе, на что же это все будет похоже. Это было что-то вроде лабиринта в воскресном приложении к газете, когда ты ребенком пытался разобраться в нем. Не было никакой решительно возможности пройтись карандашиком через всю эту путаницу и благополучно выбраться на ту сторону. И как ребенку, которому надоедает биться над трудной задачей, так и каждому из нас надоедало и хотелось бросить эту картинку и перестать думать о ней. Из этого лабиринта выхода нет - вот и все.
Так было, когда мы начинали думать обо всем этом, а затем наступало ощущение пустоты. И становилось как-то не по себе. Мы разговаривали, но получалось так, словно никто ничего не говорил и не слышал. Хотелось есть, и у нас была всякая еда, но и еда не шла в горло. И не оставалось ничего другого, как только выйти на палубу и глазеть на большой караван, медленно двигавшийся на юг. Или можно было спуститься вниз и, прикорнув в уголке, задремать и, может быть, увидеть что-нибудь приятное во сне.
Когда мы во второй раз пересекали Ла-Манш, я читал "Бурю на Ямайке". Я очень живо представлял себе этих детей и много о них думал. Когда наступила вторая ночь, у всех было такое ощущение, что мы слишком много спали последние два дня: то ли потому, что Франция была уже теперь совсем рядом, то ли стало очень уж холодно, и просто мы все продрогли. Одним словом, спать мы больше были не в состоянии. Всю ночь мы следили с палубы за медленным движением каравана. В небе за облаками в течение всей ночи виднелся какой-то свет, и когда эскадра крейсеров прорезала наш караван под прямым углом, направляясь на запад, каждый крейсер казался больше Гибралтарской скалы. Они проходили через караван пятнадцати двадцатиузловым ходом, несокрушимые, без единого огня. Маленькие десантные суда ныряли, кружились, их относило в сторону громадными носовыми волнами крейсеров, откидывало прочь бурно набегавшим потоком.
Крейсера казались зловещими громадинами в темноте. Что стоило этим чудовищам со стальными носами потопить несколько маленьких десантных судов ради того, чтобы вовремя выполнить свое страшное задание и поспеть туда, где им надлежало быть.
Эдсон Рафф был спокойный человек. И, казалось, ничто не возмущало его спокойствия до тех пор, пока над нами не появились возвращавшиеся из парашютно-десантной операции, отбившиеся от строя самолеты. У нас, разумеется, были совершенно точные данные о месте высадки парашютной дивизии, к которой мы должны были присоединиться. Большая воздушная эскадра, которая должна была доставить ее на место, держала курс севернее нашего; сбросив войска, она должна была повернуть обратно и пролететь прямо над нашим караваном или, по меньшей мере, пройти так низко над нами, чтобы мы услыхали гул моторов. Было, кажется, около трех часов, когда над нами пролетел первый самолет: этот С-47 пролетал в одиночку, накреняясь и ныряя, стараясь, по-видимому, рассмотреть, что делается на воде, и в то же время не задеть за волну.
Вслед за первым самолетом пролетели еще два. Затем еще один. И все.
- Не вышло дело, - сказал Эдсон.
- Что не вышло? - спросил я.
- Да я так думаю, что расправились с ними, - сказал он. - Что-то там случилось, одним словом. Они должны были бы лететь сотнями в строю, - если бы с десантом все было благополучно. А они летят порознь. Не вышло, вот что.
Мы стояли и смотрели в темноту.
- Что ж нам теперь делать, хозяин?- спросили.
- Мы можем только двигаться туда, где их должны были сбросить, буркнул Эдсон.
Еще около дюжины самолетов появились откуда-то в темноте и беспорядочно промчались над нами, рыская и ныряя, как и предыдущие. После этого больше ни один не появился.
Только когда мы увидели вспышки орудий на берегу, мы поняли, что подошли к суше. Время было половина пятого, и в небе показались "летающие крепости". Они долго бомбили и, вероятно, налетали не раз большими волнами. Взрывы их бомб вспыхивали и гасли, как огонь в степи. Но орудия на берегу палили, не переставая, и время от времени какой-нибудь из бомбардировщиков рушился на землю. Когда бомбардировка прекратилась, на суше не видно было никакого огня и ничего не пылало, вопреки тому, что говорилось в наших коммюнике, утверждавших, что, после того как "летающие крепости" сбрасывали бомбы на город, возникали пожары. Никаких городов не было там, где "летающие крепости" сбрасывали свои бомбы. Одни песчаные дюны, поля, домики фермеров да бетонные гнезда, такие маленькие, что вряд ли их можно было видеть с воздуха даже при ярком солнечном свете.
Мы не задумывались над тем, какое количество пулеметных гнезд было разрушено первой бомбежкой. Теперь все это уже было кончено. И все сначала до конца совершилось бесшумно, так как ветер заглушал своим ревом все звуки. Когда вступила артиллерия линкоров, пламя бортовых орудий показалось нам еще красивей, чем вспыхивающие "крепости", когда они, обрушиваясь на землю, взметали вверх огненное кольцо пылающего бензина. Линкоры были ближе к нам, и пламя их выстрелов было светлее и ярче. Одна группа этих кораблей находилась направо от нас, другая - поближе к излому берега, с левого борта. Они били и били, и у нас становилось легче на душе, хотя мы и не могли сопоставить вспышки на берегу с их пальбой, потому что снаряды этих орудий, разрываясь, не вспыхивали так ярко, как бомбы, сброшенные с Летающих крепостей.
Мы стояли с Эдсоном Раффом на крыше каюты и смотрели вниз, на привязанные танки в открытом трюме. Маленький лейтенант из Бруклина проверял снаряжение своих подчиненных. Они стояли по двое, по трое, с зарядами взрывчатки на поясах и в сумках. В течение всего нашего долгого путешествия мы везли на буксире маленькое сорокафутовое десантное судно (ЛКМ), которое тянулось вслед за нами, покачиваясь на конце тяжелого стального троса. Нам надлежало прибыть на исходный рубеж на час раньше первых штурмовых эшелонов и переправить саперов на борт ЛКМ; они должны были отправиться на нем вперед и отыскать стальные рельсы, которые немцы закопали в песке. Обнаружить их было не трудно, так как это было время отлива, и они кое-где торчали из воды. Нужно было привязать к ним подрывные заряды и взорвать их, чтобы проложить путь для десантного судна с пехотой. Три или четыре раза буксирный трос ЛКМ обрывался, и тут поднималась суматоха; чтобы взять его снова, нам приходилось дожидаться, когда они пустят в ход собственные моторы, пройдут возле нас и поднимут на лине буксирный трос. Другие мелкие десантные суда переплывали Ла-Манш, пользуясь собственными моторами, - они шли большими тесными стаями, похожие на гроздья стручков, плывущие по воде. Наш ЛКМ шел на буксире, чтобы сберечь горючее для своих ранних утренних операций. Но еще за несколько часов до того, как саперы перешли на него? трос оборвался в последний раз, и маленькому судну волей-неволей пришлось заканчивать путешествие своим ходом.
Экипажи наших танков молча поглядывали на приготовления саперов. Они все отошли в сторону, чтобы освободить для саперов место. Саперы были гостями у танкистов, и не очень-то желанными гостями, ибо багаж их состоял из сильного взрывчатого вещества, которое любая трассирующая пуля могла взорвать. Но сейчас, в данный момент, они были хозяевами на судне. Они были самые главные. Это были люди, которые должны были сойти на вражескую землю прежде, чем сойдем мы.
Сторожевик приблизился к нам, взрывая носом белую, клокочущую пену. Кто-то стоял на мостике и в рупор проклинал нас, на чем свет стоит:
- Уберите вы эту команду отсюда ко всем чертям! Уберите вы их отсюда, черт вас возьми! Высаживайте их к дьяволу!
Лейтенант посмотрел на меня снизу грустными глазами и беспомощно развел руками.
- Он орет, чтобы я их высаживал поскорей, - крикнул он мне, - а я потерял моего сержанта как раз перед самым отплытием. Как я могу их высадить скорей?
Сменный сержант совал саперам охапками их имущество и подталкивал их к поручням. Они нехотя поднимались на борт, хватались за чью-нибудь руку, протянутую с соседней палубы, и прыгали в то время, как суда стукались бортами и содрогнувшись, расходились снова. Сержант не мог добиться, чтобы они перетаскивали взрывчатку так быстро, как ему этого хотелось, и стал перебрасывать ее с одного судна на другое. Затем кто-то из саперов, уже перешедших на маленькое судно, вдруг спохватился, что он что-то забыл, и один, потом другой перепрыгнули обратно, под временную защиту нашего судна. Человек на сторожевике продолжал вопить в рупор: - Уберите их вон!.. - Но катер уже отнесло ветром или течением и его теперь было еле слышно.
Лейтенант похлопал по спине последнего из своих солдат, затем подтолкнул всю кучку к перилам у борта, посмотрел, как они перепрыгнули один за другим, обернулся, помахал нам наверх, на мостик, и перескочил сам; канаты убрали. Волна подхватила маленькое суденышко, и оно ринулось боком, прочь от нас. Но вот застучали моторы. Белая пена закипела из-под кормы, и судно понеслось к берегу. Саперы исчезли.
Небо уже чуть-чуть посерело, и можно было различить очертания низкого берега. И в этой серой мгле снова начали сверкать вспышки. Они теперь были не такие яркие, но их было больше. Никаких самолетов над нами не было. Палили по нашим судам и по линкорам, но мы не слышали и не видели ни одного снаряда. По расписанию, наша очередь должна была наступить через пять часов. Мы высадили саперов за две мили от берега. Теперь мы медленно повернули обратно и направились к тому месту, куда уже подходили и начинали разгружаться шедшие позади нас транспорты.
Первые штурмовые эшелоны обогнали нас, когда мы поворачивали. Они шли на таких же точно судах, как те, с которыми мы провели эти дни в Ла-Манше. Мы шли не на таком близком расстоянии от них, чтобы можно было разглядеть людей. Они просто прошли мимо, удаляясь, становились все меньше, меньше и, наконец, совсем скрылись в серой морской мгле и такой же серой, только чуть-чуть более глубокой мгле берега. Как мы ни старались рассмотреть в бинокли, нам не удалось увидеть, что случилось с ними, после того как они пристали к берегу. На берегу все так же беспрестанно вспыхивали залпы, но вспышки эти нам ровно ничего не говорили. И ни один звук не долетал до нас сквозь рев ветра.
Саперы исчезли. Первые штурмовые эшелоны тоже исчезли. День наступил. Далеко вдали белел берег, а за ним чернела земля. В бинокль можно было видеть силуэты деревьев, и даже шпиль колокольни.
Мы спустились с палубы в маленькую рубку, где помещались штурвал и компас. В углу этого крошечного мостика находилась радиостанция. Радист слушал в наушники. Увидев нас, он повернул рычажок, и из отверстия в сером металле раздался голос. Он произносил очень отчетливо, на прекрасном английском языке с оксфордским акцентом. Он говорил: "На берегу чудовищное смятение. Англо-американские десанты сброшены в море. Негры-коки хватаются за оружие и пытаются прикрыть отступление штурмовых войск. Зрелище не поддается описанию. Все бегут в панике и бросаются в море. Неслыханные потери". Радист усмехался. Но нам это показалось не так уж смешно.
С палубы нашего ЛКМ, хотя Франция была всего в нескольких сотнях ярдов от нас, никак нельзя было разобрать, что же именно там происходит. Люди на отмели казались крохотными черными фигурками на белом фоне песка. Песок между ними взлетал небольшими фонтанчиками, а черненькие фигурки, казалось, плясали вокруг этих фонтанчиков. Время от времени из какого-нибудь десантного судна первой партии транспортов, которые подошли раньше нас, выскакивала маленькая машина,- выскакивала и начинала очень медленно ползти через эти фонтанчики. А потом вдруг она или останавливалась на месте или переваливала через дюны и исчезала. Мы были на одном из судов сильно растянувшейся флотилии, точно таких же, как наше, грязновато-белесых в этом утреннем солнечном свете. Все мы двигались ровной кильватерной колонной, очень, очень медленно. Пункты высадки все уже были забиты, а полдень еще не наступил.
Вода на мелководье была спокойна, а линия военных кораблей, которые все еще палили, находилась далеко позади нас, почти на горизонте. Над нами в рассредоточенных строях пролетали истребители, по два, по четыре. Они не стреляли, и в них никто не стрелял, но далеко за чертой берега расстилалась по небу пелена серо-белых дымков, и прямо над нею, сверкая сквозь нее, как звездная пыль, вспыхивали там и сям огненные блестки, - они свидетельствовали о том, что там орудуют бомбардировщики.
Приближаясь к берегу, мы некоторое время слышали глухие раскаты орудий линкоров, но теперь уже на наших собственных танках в трюме под нами запускали моторы, и только этот шум и стоял у нас в ушах. Мы смотрели и, ничего не слыша сквозь шум, не в состоянии были ничего понять в той странной неразберихе, которая происходила вокруг нас. Маленькое десантное судно, полное бойцов, шедшее рядом с нами, плавно взлетело в воздух, с величественной медленностью накренилось, легло на борт и, наконец, совсем перевернулось, погрузив свой открытый зев, полный людей, прямо в воду, которая сразу сомкнулась, оставив торчать только тоненькую полоску киля. Фонтанчики, которые взлетали на берегу, двигались нам навстречу. Высокие гребни белой и серой воды набегали и падали. Маленький катер, оттолкнувшись от берега, пошел прямо на нас; он прошел совсем рядом. Мы заглянули в него и увидели раненых на дне, одни из них корчились, другие лежали неподвижно. Два десантных судна впереди нас уже разгрузились, и теперь между нами и сушей осталась только небольшая полоска воды. Юный шкипер сказал: "Ну, теперь наша очередь", - и старое потрепанное суденышко, казалось, подтянулось и ринулось к суше. Вблизи мы увидели, что люди вокруг песчаных фонтанчиков на отмели будто играли с ними; они бегали между ними, бросались на землю, дергались, вертелись.
Один из них, когда мы уже совсем подошли к берегу, остановился прямо около такого фонтанчика и дважды перевернулся на месте, вскинув вверх руки.
Все это мы, как во сне, видели с палубы. Когда второе судно справа от нас взлетело в воздух и, опрокинувшись, рухнуло в воду, вода вокруг закипела и заплясала. Все переживанья этой ночи, взрывы громадных Летающих крепостей падающих на землю и объятых пламенем, горизонт, полыхающий холодными вспышками линкоров, неистовый "ветер и волны - все это слилось воедино, и я почувствовал себя, как та маленькая девочка из "Бури на Ямайке", я испытал землетрясенье. Это мое переживание никак нельзя сравнить с переживаниями других людей - ибо это было мое землетрясенье.