Страница:
Извинившись за то, что позволила себе дерзость побеспокоить его, Тятя поведала о брачном предложении и спросила, что он об этом думает.
– Мне остается лишь поздравить вас со столь отрадным событием, – проговорил Удзисато.
Тятя ждала продолжения, но он молчал. Тогда девушка осмелилась уточнить:
– Так вы находите этот союз благоприятным?
– Это отрадное событие. Покойный властелин непременно возрадовался бы союзу своей сестры с воином столь отважным, как господин Сибата, который к тому же возьмет на себя заботу о вас и ваших сестрах.
Тяте в этом ответе почудилась некоторая натянутость. Как будто Удзисато о чем-то умалчивал.
– Ходят прискорбные слухи о разногласиях между господином Сибатой и другими вассалами моего покойного дяди, его превосходительства Нобунаги…
– Эти слухи совершенно беспочвенны. Как раз вчера мы поклялись объединить силы и плечом к плечу встать на защиту нашего юного господина Самбосимару.
– Но что нас ждет в будущем?
Если в будущем вспыхнут распри между вассалами, ничего более прискорбного для клана Ода, действительно, и придумать нельзя. Я, впрочем, убежден, что этого не случится.
– Господин Гамоо, вы одобряете союз моей матери с господином Сибатой? – Тятя сделала еще одну попытку выяснить истинное мнение воина.
– Для дома Ода это большое счастье.
Девушка и не думала сдаваться. Вперив взгляд в Удзисато, не шевелясь и не моргая, она принялась осыпать его вопросами, и с каждым словом лицо самурая становилось все суровее. Тятя не ожидала таких формальных, ничего не значащих ответов от человека его склада. Да и опытный полководец едва ли позволил бы себе быть столь оптимистичным. Послушать Удзисато, так дому Ода отныне ничто не угрожает! Но ведь никто на свете, и уж тем более он, не может верить в подобную чушь!
И снова сердце Тяти обожгло странное чувство враждебности по отношению к молодому полководцу, с таким просчитанным спокойствием и благоразумием отвечающему на ее вопросы. Быть может, это необходимость участвовать в военном совете заставила его превратиться в существо, лишенное простых человеческих эмоций; в таком случае подобное поведение – не что иное, как свидетельство незаурядного ума. Однако Тятя, поначалу растерявшаяся и заробевшая в присутствии этого мужчины, который даже не дрогнул под огнем ее вопросов, теперь уже не могла сдержать раздражения. Отринув всякую надежду вызвать Удзисато на откровенность, она сменила тему беседы, заговорив о своем двоюродном брате:
– Я слышала о некоторых досадных обстоятельствах, в возникновении коих повинен господин Кёгоку…
Неужели почудилось или Удзисато действительно вздохнул с облегчением?
– Господин Кёгоку – человек смелый, – кивнул он.
– Будь у него хоть капля вашего благоразумия, он никогда бы не осмелился совершить поступок, оказавшийся большой ошибкой, – не без иронии заметила Тятя. – Любопытно, что с ним теперь? Если, конечно…
Она не успела высказать страшную догадку, которая вот уже много дней терзала ее воображение, – Удзисато так громко расхохотался, что девушка вздрогнула.
– Вы имеете в виду: если, конечно, он не совершил сэппуку?
– Да…
– Полно вам! Дражайший Такацугу не из таких. Он будет жить – ради того чтобы вернуть былое могущество клану Кёгоку, и скорее уж отдаст руку или ногу, нежели откажется от своей цели. Им руководит странного свойства смелость, почти одержимость, которая растворена в крови всех Кёгоку из провинции Оми.
Эти слова Удзисато озадачили девушку. Быть может, вот он, ключ к характеру Такацугу? А она-то думала, что, потерпев поражение, кузен направил свой меч против самого себя – что еще мог сделать отважный двадцатилетний воин, порывистый и преисполненный мрачной решимости, тот, кого она знала? Но, примерив к образу пылкого юноши стремление любой ценой возвеличить свой клан – то, о чем только что говорил Удзисато, – Тятя все поняла. Только одержимость идеей вернуть дому Кёгоку былую славу могла стать причиной его безрассудного решения, принятого сразу после событий в Хоннодзи, – присоединиться к мятежному Мицухидэ Акэти, чтобы пойти войной на замок Нагахама, принадлежащий Хидэёси, ближайшему соратнику Нобунаги!
Значит, есть надежда, что Такацугу жив… При мысли об этом в юном сердце всколыхнулось то странное чувство, которое, как Тяте казалось совсем недавно, исчезло навсегда.
– Вы полагаете, он жив? – спросила она, невольно затаив дыхание.
– Не сегодня завтра его возьмут под стражу. Он дерзнул напасть на замок Нагахама, и господин Хидэёси ему этого не простит. По всем провинциям разослан приказ перевернуть землю и небо в его поисках, гонцы отправлены в Оми и даже в самые дальние северные уезды, – ответил Удзисато ледяным тоном, пристально глядя Тяте в глаза. Девушка недоумевала, откуда в его взгляде столько жестокости.
– Но если господина Такацугу до сих пор не схватили, быть может, ему и теперь удастся уйти от преследователей?
– Только в том случае, если он найдет себе надежное убежище.
– А это невозможно?
– Отныне все центральные провинции пребывают под властью и неусыпным оком клана Ода. Если господин Кёгоку найдет верное укрытие, он, конечно, сумеет выжить – с его-то целеустремленностью и железной волей. Но в настоящий момент нет такого места, где он мог бы затаиться.
«Такое место есть! – мысленно возликовала Тятя. – Если моя матушка выйдет за Кацуиэ Сибату, Такацугу сможет спрятаться в его замке!»
Воинская доблесть и самурайские добродетели Удзисато давно покорили Тятю, но сейчас, размышляя о своем гонимом кузене, на которого была объявлена охота только потому, что он возмечтал вернуть собственному клану могущество, утраченное в эпоху междоусобных войн, девушка пришла к выводу, что Такацугу дороже ее сердцу.
– Прекрасно. Я посоветую матушке принять предложение господина Сибаты, – сказала она и, помедлив, добавила: – Это значит, что мы уедем в дальние земли и теперь уже не скоро свидимся с вами, господин Гамоо.
На чело воина набежала легкая тень. Ничего не изменилось – просто едва заметно дрогнули лицевые мышцы. Тятя невозмутимо смотрела на него.
– Еще раз нижайше прошу прощения за то, что вынудила вас прийти сюда.
Удзисато встал и церемонно распрощался, повторив, что сегодня же отбывает в Хино во главе своего отряда.
В тот вечер Хидэёси Хасиба покинул замок Киёсу и отправился в Нагахаму. Полководца сопровождали самураи Нагахидэ Нивы и Удзисато Гамоо, сплотившиеся вокруг него словно для того, чтобы защитить от внезапного нападения.
В ближайшие несколько дней все вассалы клана Ода, принимавшие участие в совете, вернулись в свои владения. Последним Киёсу покинул Кацуиэ Сибата. Накануне отъезда Тятя и ее сестры были представлены пятидесятитрехлетнему полководцу, которого отныне им предстояло называть «отцом».
– Зимы в северных краях суровые, а потому княжнам лучше отправиться в путь, не дожидаясь осени, – сказал он девушкам хрипловатым басом.
Тятя и ее сестрицы нашли, что жених матери выглядит старше своих лет. Высокий рост и безупречная выправка остались при нем, но усталость человека, растратившего жизнь в бесконечных битвах, не могла не сказаться на облике воина, некогда носившего прозвище Сибата-демон.
С первого взгляда Тятя прониклась к нему симпатией. Ей понравились немногословность этого мужчины и открытый взгляд, в котором, в отличие от взглядов других воинов, сквозила нежность, когда он смотрел на девушек. К тому же старик сохранил стать, гордую поступь и даже в приватной обстановке выглядел как полководец, держащий речь перед своими ратниками. Тятя пришла к выводу, что предчувствие беды, нахлынувшее, стоило ей услышать о союзе матери с Кацуиэ Сибатой, следует считать всего лишь игрой воображения.
Было решено, что свадебная церемония пройдет в крепости Гифу – резиденции Самбосимару и Нобухико, а после бракосочетания О-Ити с дочерьми в сопровождении Кацуиэ отправится в северные земли. Как только эта договоренность была достигнута, Кацуиэ поднял свое войско и пошел на клан Уэсуги.
Лето в тот год выдалось знойное, осень тоже обещала порадовать теплом. О свадьбе О-Ити было объявлено в половине восьмой луны, и в Киёсу со всех сторон стали прибывать поздравительные дары от знатных самураев.
Спустя месяц О-Ити с дочерьми выехала в Гифу. Ровно десять лет минуло с того дня, когда они поселились в Киёсу после падения замка Одани. За эти десять лет Тятя и Охацу два раза вырывались из крепостных стен, чтобы посетить Адзути; О-Ити и Когоо впервые покидали место своего изгнания.
Процессия из семи паланкинов, в которых несли О-Ити, княжон и дам из их свиты, двинулась в путь под охраной нескольких дюжин конных самураев в спешке, которая никак не соотносилась с брачным путешествием. Церемония состоялась в вечер их прибытия в Гифу, куда Кацуиэ приехал двумя днями раньше.
Тятя навоображала себе роскошный пир, но свадьбу сыграли на удивление скромно, в дальних покоях замка, словно это была некая тайная церемония. Кроме Нобухико, на ней присутствовали несколько незнакомых Тяте полководцев; их молчаливая сосредоточенность придавала торжеству атмосферу скорее военного совета, нежели бракосочетания. О-Ити в белом церемониальном кимоно с гербами была прекрасна, и Тяте оставалось только порадоваться этому чудесному преображению, но вскоре любящий взгляд старшей дочери снова различил извечную тень скорби, раз и навсегда объявшую грациозный силуэт женщины, обреченной на изгнание.
Когда настала пора жениху и невесте обменяться чарками сакэ, Тятя невольно посмотрела на Кацуиэ – тот, слегка горбясь из-за высокого роста, протянул чарку О-Ити, и та приняла ее хрупкой, полупрозрачной, почти бесплотной рукой. Что-то в этой сцене – женщина в белом кимоно, легким жестом связавшая свою жизнь навечно, до последнего дня с высоким стареющим воином, – взволновало Тятю. Смутное предчувствие, ощущение того, что выбран неправильный путь, снова обожгло сердце холодом, как в тот раз, когда она впервые услышала о возможности этого союза.
Когда обмен чарками состоялся, О-Ити обратила ясный взор к дочерям. Едва заметная улыбка, осветившая ее черты, словно бы говорила им: к радости ли, к печали, не ведаю, но жребий брошен. Охацу и Когоо тотчас заулыбались матери в ответ, и только Тятя все с той же серьезностью смотрела на нее не моргая.
После церемонии был устроен пир – в официальной обстановке и все в той же спешке. Не успев начаться, он закончился, и княжон препроводили в другие покои.
По изначальной договоренности О-Ити и ее дочери должны были отправиться после бракосочетания в северные земли вместе с Кацуиэ, но на следующий день тот уехал без них, в походном платье, во главе своего войска. Спешка и секретность, в которых прошла свадебная церемония, срочное отбытие Кацуиэ – все свидетельствовало о том, что надвигается угроза новой войны.
Спустя несколько дней дамские паланкины под охраной пяти десятков самураев, в свою очередь, покинули Гифу и взяли путь на север. Было начало десятого месяца. На третий день процессия приблизилась к деревушке Одани. Убаюканная покачиванием паланкина, Тятя проснулась, отодвинула полог и окинула взглядом родной край, где прошли первые семь лет ее жизни. От замка, гордо возвышавшегося на вершине горы, и следа не осталось – лишь пара каменных глыб, некогда лежавших в его основании. Три башни и крепостные стены сгорели в пламени битвы, в которой сложили головы мужчины клана Асаи. Хидэёси потом велел разобрать уцелевшую кладку – ему нужны были камни для постройки замка в Нагахаме. И только холм Торагодзэяма, зеленевший молодыми соснами и бамбуком, остался прежним. Местные крестьяне, чьи домишки теснились в былые времена на подступах к крепостным стенам, а ныне пришли в упадок, тоже переселились в Нагахаму, и лишь ветхие остовы хижин мрачно маячили здесь и там, напоминая о безвозвратно потерянном прошлом.
Все изменилось за десять лет. Клана Асаи больше не существовало, клан Такэда тоже был уничтожен. Нобунага, одержавший над ними верх, покончил с собой, и никто не ведал, какое будущее уготовано победоносному клану Ода. Когда процессия двигалась мимо того места, где раньше стояли внушительные въездные ворота замка Одани, Тятя попросила остановить ненадолго паланкины. Самурай, к которому она обратилась с этой просьбой, умчался вперед, к возглавлявшему процессию начальнику охраны, и вскоре вернулся с ответом:
– У нас мало времени, а путь впереди долгий, мы не можем задерживаться.
Тятя задумалась о причине отказа. Что это – нежелание матушки ступать на землю Асаи или же деликатность воинов, догадавшихся о ее чувствах?
Она представила мать внутри паланкина, который покачивался на дороге впереди. Конечно же с этим местом у госпожи О-Ити связано куда больше болезненных воспоминаний, чем у дочерей, и она боится разбередить свою память. Здесь, на этом холме, полегли все представители клана Асаи, начиная с ее мужа и свекра и заканчивая верными вассалами.
– Я бы хотела немножко пройтись. Велите остановить только мой паланкин. Мне и минутки хватит.
Тот же самурай, к которому снова обратилась Тятя, сделал знак носильщикам отделиться от процессии и опустить паланкин на обочине дороги. Тятя впервые после десяти лет, прожитых вдали, ступила на землю родной провинции. Под ногами поблескивал не растаявший за день иней – заросли бамбука надежно укрывали этот участок почвы от солнечных лучей. Княжна постояла немножко на выстуженной обочине, затем порыв ледяного ветра толкнул ее обратно, внутрь паланкина, счастливую оттого, что пусть всего на несколько мгновений, но она все же прикоснулась к земле, которая когда-то носила ее отца.
Заночевали путники в Киномото. Там их ждал высланный навстречу отряд, и на следующий день – до сумерек предстояло проделать еще шестнадцать ри – на дороге царило шумное оживление. По обеим сторонам крестьяне гнули спины на рисовых полях; кроме них, вокруг не было ни единой живой души. Зато чем дальше процессия продвигалась на север, тем чаще к ним стали присоединяться самураи, отряженные Сибатой. Свита жены и дочерей полководца неуклонно росла.
В день прибытия в Китаносё молочно-голубые просветы в небе то и дело затягивались, тучи одна за другой высыпались на землю тяжелыми крупными градинами, каких на восточном побережье отродясь никто не видал. Даже окрестные горы и долы, казалось, приняли ни с чем не сравнимые суровые очертания, вылепленные студеным северным ветром. Всякий раз, когда Тятя выглядывала наружу, у нее тоскливо щемило сердце при виде мрачных стылых пейзажей.
– Княжна, замок уже видно! – внезапно прозвучал мужской голос, и чья-то рука с вопиющей бесцеремонностью откинула полог ее паланкина.
Тятя смерила ледяным взглядом молодого самурая, гарцевавшего возле нее в самой гуще процессии. Раньше она его не встречала, но, судя по всему, он был отнюдь не выше рангом остальных всадников, которые до сих пор составляли ее эскорт. Решив, что с выяснением личности дерзкого воина можно подождать, девушка посмотрела туда, куда он указывал. Замок действительно был как на ладони, и гораздо ближе, чем она думала. Огромная, девятиярусная тэнсю подпирала небо, и от всей этой мощной цитадели, лишенной каких бы то ни было украшений, веяло суровой аскезой. Голая равнина, посреди которой высился замок, и сизые тучи над изогнутыми крышами лишь усиливали мрачное впечатление. Поля, простиравшиеся вокруг, щетинились скирдами рисовой соломы, а над горизонтом, далеко на севере, вихрились мириад ом пылинок птичьи стаи.
Тятя, не удостоив молодого самурая и словечком, одними глазами сделала ему знак опустить полог. Он тотчас повиновался, с неожиданной покорностью. Тятя еще не знала, что этот юноша с пронзительным взглядом – племянник Кацуиэ Сибаты Моримаса Сакума, воин, снискавший громкую славу в битвах.
Вечером того же дня, когда они прибыли в замок Китаносё, Кацуиэ, О-Ити и трем княжнам удалось наконец побыть наедине, насладиться семейной близостью в тихих покоях центральной башни. Отчим тогда показался Тяте совсем другим человеком, в нем не было ничего от того величественного полководца, с которым она познакомилась в Киёсу. Перед ней сидел добродушный старик, улыбался и благосклонно покачивал головой в ответ на каждое слово О-Ити и ее дочерей.
Тятя смотрела на его упертые ладонями в колени руки – кожу покрывают старческие пятна, кисти чересчур большие, широкие, пальцы толстые – и думала: неужели у всех мужчин, которые провели жизнь в сражениях, командуя войсками, такие огромные кулаки?
Первый вечер был омрачен одним происшествием. Явился гонец с посланием для Кацуиэ, и тот развернул свиток в присутствии супруги и падчериц. По мере того как он читал, его черты искажались гневом.
– Проклятая обезьяна! – Оскорбление сорвалось с губ полководца, словно стон. – Хидэёси самочинно решил провести похороны нашего покойного господина в одиннадцатый день нынешнего месяца!
И снова в нем произошла перемена: добродушный старик исчез как не бывало, кровь бросилась ему в лицо, щеки запылали багровой яростью.
– Речь идет о похоронах моего старшего брата? – тихо спросила О-Ити.
– Да. Погребальная церемония назначена на одиннадцатое в храме Дайтоку и продлится несколько дней. Хидэёси сам все устроил. Меня только что известили, что в столице это вызвало суматоху.
В тот миг живое воображение Тяти принялось рисовать виды Киото, столицы, в которой она никогда не бывала, но знала, что это город несравненной красоты и роскоши. Отсюда, из провинциального прибрежного замка, стынущего под серым северным небом, Киото казался волшебным миражом. Сколько гор и рек надобно преодолеть, чтобы попасть туда! Киото недостижим. И именно там через несколько дней должны состояться похороны ее дяди!
– Гнусная макака намеренно избавилась от всех вассалов господина Нобунаги, вынудив их вернуться в свои владения! Эта чертова обезьяна с самого начала собиралась единолично присутствовать на погребальном обряде! – прорычал Кацуиэ и, кликнув слуг, велел препроводить О-Ити с дочерьми в другую гостиную.
Отныне они вчетвером снова стали вести уединенную жизнь на женской половине замка. День за днем шли дожди. Здесь, в северных землях, в отличие от Киёсу, уже ничто не согревало их сердца, в садах росли одни сосны, горные сосны зеленели вокруг на скалистых склонах, и ветер, каждый вечер прилетавший с моря, уныло звенел изумрудными иголочками.
Болтушка-хохотушка Охацу, самая веселая из трех сестер, сделалась молчаливой, а Когоо, с рождения отличавшаяся сумрачным беспокойным нравом, так и не научилась смеяться. Девушки уже не могли, как в былые времена в Киёсу, проводить дни напролет подле матери. Ее место заняла Тятя, и теперь она заботилась о своих младшеньких.
Зато, если в Киёсу они были отрезаны от внешнего мира, здесь, в Китаносё, новости поступали к ним бесперебойно. Самураи, время от времени наносившие им визиты, и свитские дамы рассказывали о событиях в стране. Таким образом княгиня и ее дочери во всех подробностях узнали о похоронах Нобунаги в Дайтокудзи. Начиная с одиннадцатого дня десятой луны сотни буддийских монахов без устали читали сутры, путь погребальной процессии, выступившей пятнадцатого числа из Дайтокудзи в Рэндайно, к месту упокоения полководца, был украшен ветками бамбука, по обеим сторонам дороги сооружены бамбуковые изгороди, у которых толпились десятки тысяч людей.
Ни единый человек из тех, кто рассказывал об этом княжнам и их матери, не скрывал своей ненависти к Хидэёси. Все были уверены, что Кацуиэ с помощью своих союзников Тосииэ Маэды, Кадзумасу Такикавы, Наримасы Сассы, Канэмори Нагатики и при поддержке Нобухико из Гифу в ближайшем будущем соберет армию и пойдет войной на Хидэёси. Как только слухи о назревающей битве распространились среди обитателей Китаносё, подоспели и доказательства: в замок стали прибывать воины и полководцы из всех провинций северного побережья. В конце десятого месяца состоялся трехдневный военный совет. Сразу после его окончания Тосииэ Маэда, Наримаса Сасса и Канэмори Нагатика отбыли на запад, на переговоры с Хидэёси. Трое даймё были уполномочены устранить возникшее между Кацуиэ и Хидэёси недопонимание и найти мирный выход из ситуации, дабы два лагеря могли снова объединиться и направить свои усилия на защиту и воспитание малолетнего наследника Нобунаги. На десятый день одиннадцатой луны Маэда со товарищи вернулся в Китаносё.
В замке вздохнули с облегчением – вроде бы все уладилось подобру-поздорову, однако и месяца не прошло, как стало известно, что Хидэёси затеял осаду Нагахамы в стремлении отвоевать свою крепость, доверенную военным советом в Киёсу попечительству Кацуиэ Сибаты. Кацумори, усыновленный наследник Кацуиэ, отчаянно защищал Нагахаму, но вынужден был сдать ее Хидэёси. После этого суета в Китаносё лишь усилилась. Каждый день до Тяти доходили слухи об отправке посланников то к Иэясу Токугаве, то к Кагэкацу Уэсуги, давним врагам Кацуиэ, для мирных переговоров.
Однако главным событием того года, 10-го под девизом правления Тэнсё,[47] стало победоносное шествие Хидэёси во главе тридцатитысячного войска по провинции Мино. Он захватил на этих землях множество замков и обустроил свою резиденцию в Гифу. Самбосимару по его приказу забрали у Нобухико и перевезли в Адзути под опеку Нобукацу. Когда эта весть долетела до Этидзэн, замок Китаносё тонул в снегу, сугробы в округе достигали трех с половиной сяку[48] и не было никакой возможности собрать армию и вести ее на юг. Кацуиэ в ту пору сделался мрачным и замкнутым, приобрел привычку в полном одиночестве подниматься на сторожевые башни или на верхний ярус тэнсю и подолгу оставаться там, обозревая окрестности.
Однажды Тятя столкнулась с ним на галерее крепостной стены – отчим направлялся к угловой северо-западной башне.
– Ну как оно там, княжна? Не скучаете в этом замке, заваленном снегом?
Пока девушка обдумывала ответ, Кацуиэ предложил ей вместе подняться на смотровую площадку, и Тятя последовала за ним, в полумраке нащупывая ногами ступеньки.
Вокруг, насколько хватал глаз, простиралась снежная равнина, у подножия небольшого холма к северо-западу от замка текла речушка, бравшая начало из горячих подземных источников, – голубая ниточка, единственное пятнышко, осквернившее безупречно белый фон. На севере дремало Японское море, на юге, западе и востоке громоздились горы, скрывая своими заснеженными вершинами горизонт. Кацуиэ принялся указывать на пики, называя Тяте их имена, но та запомнила лишь Хакусан – до того их было много.
– Осталось потерпеть еще совсем чуть-чуть. С середины второго месяца погода начнет меняться, под третьей луной снегопадов уже не будет, – сказал Кацуиэ, не отрывая взгляда от зимних просторов. Помолчал немного и добавил: – Надобно дождаться второго месяца. Середины второго месяца.
Тятя запрокинула голову, посмотрела на отчима. Эти слова предназначались не ей – он говорил сам с собой.
– С восходом второй луны вы станете собираться в поход, батюшка?
Кацуиэ с удивлением покосился на нее.
– Возможно, – кивнул он с серьезным видом и вдруг заглянул ей в глаза: – Вы ненавидите войны?
– Нет, – покачала головой Тятя. – Я ненавижу поражения.
Впервые за последнее время Кацуиэ расхохотался:
– Кто ж их любит? Вы, должно быть, замерзли. Пойдемте вниз, – и первым зашагал по ступенькам.
Тятя смотрела ему в спину, почти физически ощущая исходившее от всей этой высокой фигуры некое возвышенное одиночество, и вспомнила вдруг своего деда Хисамасу, виновного в гибели горной твердыни Одани.
На второй день Нового года в заснеженном замке устроили пир. Приглашены были хозяева крепостей, рассеянных по побережью Японского моря, и многолюдное шумное празднество несколько часов продолжалось в церемониальном зале на последнем ярусе тэнсю под громогласные выкрики самураев, дружный хохот и бесконечные здравицы. Несмотря на царившую в зале атмосферу грубоватого солдатского веселья, Тятя, ее матушка и сестры получили удовольствие от этого вечера – ведь в их скучной уединенной жизни было так мало развлечений.
Праздничный гул смолкал лишь в те минуты, когда актеры театра Но являли гостям свое искусство. Подвыпившие провинциальные вояки, рассаженные согласно чинам и рангам, на это время замирали, боясь пошевелиться, и таращились на танцоров, разинув рты. Были в этих людях какая-то странная робость и благочестие, столь характерные для самураев из северного прибрежного захолустья.
На протяжении всего пира Тятя пристально следила за Моримасой Сакумой. Поначалу статный молодой воин занимал место подле своего дяди Кацуиэ, затем, в разгар торжества, присоединился к самураям низшего ранга и предался возлияниям, позабыв обо всем на свете. Наконец, уже нетвердо держась на ногах, он направился к Тяте, уселся напротив нее и бесцеремонно протянул пустую чарку в ожидании, что девушка наполнит ее сакэ.
– Мне остается лишь поздравить вас со столь отрадным событием, – проговорил Удзисато.
Тятя ждала продолжения, но он молчал. Тогда девушка осмелилась уточнить:
– Так вы находите этот союз благоприятным?
– Это отрадное событие. Покойный властелин непременно возрадовался бы союзу своей сестры с воином столь отважным, как господин Сибата, который к тому же возьмет на себя заботу о вас и ваших сестрах.
Тяте в этом ответе почудилась некоторая натянутость. Как будто Удзисато о чем-то умалчивал.
– Ходят прискорбные слухи о разногласиях между господином Сибатой и другими вассалами моего покойного дяди, его превосходительства Нобунаги…
– Эти слухи совершенно беспочвенны. Как раз вчера мы поклялись объединить силы и плечом к плечу встать на защиту нашего юного господина Самбосимару.
– Но что нас ждет в будущем?
Если в будущем вспыхнут распри между вассалами, ничего более прискорбного для клана Ода, действительно, и придумать нельзя. Я, впрочем, убежден, что этого не случится.
– Господин Гамоо, вы одобряете союз моей матери с господином Сибатой? – Тятя сделала еще одну попытку выяснить истинное мнение воина.
– Для дома Ода это большое счастье.
Девушка и не думала сдаваться. Вперив взгляд в Удзисато, не шевелясь и не моргая, она принялась осыпать его вопросами, и с каждым словом лицо самурая становилось все суровее. Тятя не ожидала таких формальных, ничего не значащих ответов от человека его склада. Да и опытный полководец едва ли позволил бы себе быть столь оптимистичным. Послушать Удзисато, так дому Ода отныне ничто не угрожает! Но ведь никто на свете, и уж тем более он, не может верить в подобную чушь!
И снова сердце Тяти обожгло странное чувство враждебности по отношению к молодому полководцу, с таким просчитанным спокойствием и благоразумием отвечающему на ее вопросы. Быть может, это необходимость участвовать в военном совете заставила его превратиться в существо, лишенное простых человеческих эмоций; в таком случае подобное поведение – не что иное, как свидетельство незаурядного ума. Однако Тятя, поначалу растерявшаяся и заробевшая в присутствии этого мужчины, который даже не дрогнул под огнем ее вопросов, теперь уже не могла сдержать раздражения. Отринув всякую надежду вызвать Удзисато на откровенность, она сменила тему беседы, заговорив о своем двоюродном брате:
– Я слышала о некоторых досадных обстоятельствах, в возникновении коих повинен господин Кёгоку…
Неужели почудилось или Удзисато действительно вздохнул с облегчением?
– Господин Кёгоку – человек смелый, – кивнул он.
– Будь у него хоть капля вашего благоразумия, он никогда бы не осмелился совершить поступок, оказавшийся большой ошибкой, – не без иронии заметила Тятя. – Любопытно, что с ним теперь? Если, конечно…
Она не успела высказать страшную догадку, которая вот уже много дней терзала ее воображение, – Удзисато так громко расхохотался, что девушка вздрогнула.
– Вы имеете в виду: если, конечно, он не совершил сэппуку?
– Да…
– Полно вам! Дражайший Такацугу не из таких. Он будет жить – ради того чтобы вернуть былое могущество клану Кёгоку, и скорее уж отдаст руку или ногу, нежели откажется от своей цели. Им руководит странного свойства смелость, почти одержимость, которая растворена в крови всех Кёгоку из провинции Оми.
Эти слова Удзисато озадачили девушку. Быть может, вот он, ключ к характеру Такацугу? А она-то думала, что, потерпев поражение, кузен направил свой меч против самого себя – что еще мог сделать отважный двадцатилетний воин, порывистый и преисполненный мрачной решимости, тот, кого она знала? Но, примерив к образу пылкого юноши стремление любой ценой возвеличить свой клан – то, о чем только что говорил Удзисато, – Тятя все поняла. Только одержимость идеей вернуть дому Кёгоку былую славу могла стать причиной его безрассудного решения, принятого сразу после событий в Хоннодзи, – присоединиться к мятежному Мицухидэ Акэти, чтобы пойти войной на замок Нагахама, принадлежащий Хидэёси, ближайшему соратнику Нобунаги!
Значит, есть надежда, что Такацугу жив… При мысли об этом в юном сердце всколыхнулось то странное чувство, которое, как Тяте казалось совсем недавно, исчезло навсегда.
– Вы полагаете, он жив? – спросила она, невольно затаив дыхание.
– Не сегодня завтра его возьмут под стражу. Он дерзнул напасть на замок Нагахама, и господин Хидэёси ему этого не простит. По всем провинциям разослан приказ перевернуть землю и небо в его поисках, гонцы отправлены в Оми и даже в самые дальние северные уезды, – ответил Удзисато ледяным тоном, пристально глядя Тяте в глаза. Девушка недоумевала, откуда в его взгляде столько жестокости.
– Но если господина Такацугу до сих пор не схватили, быть может, ему и теперь удастся уйти от преследователей?
– Только в том случае, если он найдет себе надежное убежище.
– А это невозможно?
– Отныне все центральные провинции пребывают под властью и неусыпным оком клана Ода. Если господин Кёгоку найдет верное укрытие, он, конечно, сумеет выжить – с его-то целеустремленностью и железной волей. Но в настоящий момент нет такого места, где он мог бы затаиться.
«Такое место есть! – мысленно возликовала Тятя. – Если моя матушка выйдет за Кацуиэ Сибату, Такацугу сможет спрятаться в его замке!»
Воинская доблесть и самурайские добродетели Удзисато давно покорили Тятю, но сейчас, размышляя о своем гонимом кузене, на которого была объявлена охота только потому, что он возмечтал вернуть собственному клану могущество, утраченное в эпоху междоусобных войн, девушка пришла к выводу, что Такацугу дороже ее сердцу.
– Прекрасно. Я посоветую матушке принять предложение господина Сибаты, – сказала она и, помедлив, добавила: – Это значит, что мы уедем в дальние земли и теперь уже не скоро свидимся с вами, господин Гамоо.
На чело воина набежала легкая тень. Ничего не изменилось – просто едва заметно дрогнули лицевые мышцы. Тятя невозмутимо смотрела на него.
– Еще раз нижайше прошу прощения за то, что вынудила вас прийти сюда.
Удзисато встал и церемонно распрощался, повторив, что сегодня же отбывает в Хино во главе своего отряда.
В тот вечер Хидэёси Хасиба покинул замок Киёсу и отправился в Нагахаму. Полководца сопровождали самураи Нагахидэ Нивы и Удзисато Гамоо, сплотившиеся вокруг него словно для того, чтобы защитить от внезапного нападения.
В ближайшие несколько дней все вассалы клана Ода, принимавшие участие в совете, вернулись в свои владения. Последним Киёсу покинул Кацуиэ Сибата. Накануне отъезда Тятя и ее сестры были представлены пятидесятитрехлетнему полководцу, которого отныне им предстояло называть «отцом».
– Зимы в северных краях суровые, а потому княжнам лучше отправиться в путь, не дожидаясь осени, – сказал он девушкам хрипловатым басом.
Тятя и ее сестрицы нашли, что жених матери выглядит старше своих лет. Высокий рост и безупречная выправка остались при нем, но усталость человека, растратившего жизнь в бесконечных битвах, не могла не сказаться на облике воина, некогда носившего прозвище Сибата-демон.
С первого взгляда Тятя прониклась к нему симпатией. Ей понравились немногословность этого мужчины и открытый взгляд, в котором, в отличие от взглядов других воинов, сквозила нежность, когда он смотрел на девушек. К тому же старик сохранил стать, гордую поступь и даже в приватной обстановке выглядел как полководец, держащий речь перед своими ратниками. Тятя пришла к выводу, что предчувствие беды, нахлынувшее, стоило ей услышать о союзе матери с Кацуиэ Сибатой, следует считать всего лишь игрой воображения.
Было решено, что свадебная церемония пройдет в крепости Гифу – резиденции Самбосимару и Нобухико, а после бракосочетания О-Ити с дочерьми в сопровождении Кацуиэ отправится в северные земли. Как только эта договоренность была достигнута, Кацуиэ поднял свое войско и пошел на клан Уэсуги.
Лето в тот год выдалось знойное, осень тоже обещала порадовать теплом. О свадьбе О-Ити было объявлено в половине восьмой луны, и в Киёсу со всех сторон стали прибывать поздравительные дары от знатных самураев.
Спустя месяц О-Ити с дочерьми выехала в Гифу. Ровно десять лет минуло с того дня, когда они поселились в Киёсу после падения замка Одани. За эти десять лет Тятя и Охацу два раза вырывались из крепостных стен, чтобы посетить Адзути; О-Ити и Когоо впервые покидали место своего изгнания.
Процессия из семи паланкинов, в которых несли О-Ити, княжон и дам из их свиты, двинулась в путь под охраной нескольких дюжин конных самураев в спешке, которая никак не соотносилась с брачным путешествием. Церемония состоялась в вечер их прибытия в Гифу, куда Кацуиэ приехал двумя днями раньше.
Тятя навоображала себе роскошный пир, но свадьбу сыграли на удивление скромно, в дальних покоях замка, словно это была некая тайная церемония. Кроме Нобухико, на ней присутствовали несколько незнакомых Тяте полководцев; их молчаливая сосредоточенность придавала торжеству атмосферу скорее военного совета, нежели бракосочетания. О-Ити в белом церемониальном кимоно с гербами была прекрасна, и Тяте оставалось только порадоваться этому чудесному преображению, но вскоре любящий взгляд старшей дочери снова различил извечную тень скорби, раз и навсегда объявшую грациозный силуэт женщины, обреченной на изгнание.
Когда настала пора жениху и невесте обменяться чарками сакэ, Тятя невольно посмотрела на Кацуиэ – тот, слегка горбясь из-за высокого роста, протянул чарку О-Ити, и та приняла ее хрупкой, полупрозрачной, почти бесплотной рукой. Что-то в этой сцене – женщина в белом кимоно, легким жестом связавшая свою жизнь навечно, до последнего дня с высоким стареющим воином, – взволновало Тятю. Смутное предчувствие, ощущение того, что выбран неправильный путь, снова обожгло сердце холодом, как в тот раз, когда она впервые услышала о возможности этого союза.
Когда обмен чарками состоялся, О-Ити обратила ясный взор к дочерям. Едва заметная улыбка, осветившая ее черты, словно бы говорила им: к радости ли, к печали, не ведаю, но жребий брошен. Охацу и Когоо тотчас заулыбались матери в ответ, и только Тятя все с той же серьезностью смотрела на нее не моргая.
После церемонии был устроен пир – в официальной обстановке и все в той же спешке. Не успев начаться, он закончился, и княжон препроводили в другие покои.
По изначальной договоренности О-Ити и ее дочери должны были отправиться после бракосочетания в северные земли вместе с Кацуиэ, но на следующий день тот уехал без них, в походном платье, во главе своего войска. Спешка и секретность, в которых прошла свадебная церемония, срочное отбытие Кацуиэ – все свидетельствовало о том, что надвигается угроза новой войны.
Спустя несколько дней дамские паланкины под охраной пяти десятков самураев, в свою очередь, покинули Гифу и взяли путь на север. Было начало десятого месяца. На третий день процессия приблизилась к деревушке Одани. Убаюканная покачиванием паланкина, Тятя проснулась, отодвинула полог и окинула взглядом родной край, где прошли первые семь лет ее жизни. От замка, гордо возвышавшегося на вершине горы, и следа не осталось – лишь пара каменных глыб, некогда лежавших в его основании. Три башни и крепостные стены сгорели в пламени битвы, в которой сложили головы мужчины клана Асаи. Хидэёси потом велел разобрать уцелевшую кладку – ему нужны были камни для постройки замка в Нагахаме. И только холм Торагодзэяма, зеленевший молодыми соснами и бамбуком, остался прежним. Местные крестьяне, чьи домишки теснились в былые времена на подступах к крепостным стенам, а ныне пришли в упадок, тоже переселились в Нагахаму, и лишь ветхие остовы хижин мрачно маячили здесь и там, напоминая о безвозвратно потерянном прошлом.
Все изменилось за десять лет. Клана Асаи больше не существовало, клан Такэда тоже был уничтожен. Нобунага, одержавший над ними верх, покончил с собой, и никто не ведал, какое будущее уготовано победоносному клану Ода. Когда процессия двигалась мимо того места, где раньше стояли внушительные въездные ворота замка Одани, Тятя попросила остановить ненадолго паланкины. Самурай, к которому она обратилась с этой просьбой, умчался вперед, к возглавлявшему процессию начальнику охраны, и вскоре вернулся с ответом:
– У нас мало времени, а путь впереди долгий, мы не можем задерживаться.
Тятя задумалась о причине отказа. Что это – нежелание матушки ступать на землю Асаи или же деликатность воинов, догадавшихся о ее чувствах?
Она представила мать внутри паланкина, который покачивался на дороге впереди. Конечно же с этим местом у госпожи О-Ити связано куда больше болезненных воспоминаний, чем у дочерей, и она боится разбередить свою память. Здесь, на этом холме, полегли все представители клана Асаи, начиная с ее мужа и свекра и заканчивая верными вассалами.
– Я бы хотела немножко пройтись. Велите остановить только мой паланкин. Мне и минутки хватит.
Тот же самурай, к которому снова обратилась Тятя, сделал знак носильщикам отделиться от процессии и опустить паланкин на обочине дороги. Тятя впервые после десяти лет, прожитых вдали, ступила на землю родной провинции. Под ногами поблескивал не растаявший за день иней – заросли бамбука надежно укрывали этот участок почвы от солнечных лучей. Княжна постояла немножко на выстуженной обочине, затем порыв ледяного ветра толкнул ее обратно, внутрь паланкина, счастливую оттого, что пусть всего на несколько мгновений, но она все же прикоснулась к земле, которая когда-то носила ее отца.
Заночевали путники в Киномото. Там их ждал высланный навстречу отряд, и на следующий день – до сумерек предстояло проделать еще шестнадцать ри – на дороге царило шумное оживление. По обеим сторонам крестьяне гнули спины на рисовых полях; кроме них, вокруг не было ни единой живой души. Зато чем дальше процессия продвигалась на север, тем чаще к ним стали присоединяться самураи, отряженные Сибатой. Свита жены и дочерей полководца неуклонно росла.
В день прибытия в Китаносё молочно-голубые просветы в небе то и дело затягивались, тучи одна за другой высыпались на землю тяжелыми крупными градинами, каких на восточном побережье отродясь никто не видал. Даже окрестные горы и долы, казалось, приняли ни с чем не сравнимые суровые очертания, вылепленные студеным северным ветром. Всякий раз, когда Тятя выглядывала наружу, у нее тоскливо щемило сердце при виде мрачных стылых пейзажей.
– Княжна, замок уже видно! – внезапно прозвучал мужской голос, и чья-то рука с вопиющей бесцеремонностью откинула полог ее паланкина.
Тятя смерила ледяным взглядом молодого самурая, гарцевавшего возле нее в самой гуще процессии. Раньше она его не встречала, но, судя по всему, он был отнюдь не выше рангом остальных всадников, которые до сих пор составляли ее эскорт. Решив, что с выяснением личности дерзкого воина можно подождать, девушка посмотрела туда, куда он указывал. Замок действительно был как на ладони, и гораздо ближе, чем она думала. Огромная, девятиярусная тэнсю подпирала небо, и от всей этой мощной цитадели, лишенной каких бы то ни было украшений, веяло суровой аскезой. Голая равнина, посреди которой высился замок, и сизые тучи над изогнутыми крышами лишь усиливали мрачное впечатление. Поля, простиравшиеся вокруг, щетинились скирдами рисовой соломы, а над горизонтом, далеко на севере, вихрились мириад ом пылинок птичьи стаи.
Тятя, не удостоив молодого самурая и словечком, одними глазами сделала ему знак опустить полог. Он тотчас повиновался, с неожиданной покорностью. Тятя еще не знала, что этот юноша с пронзительным взглядом – племянник Кацуиэ Сибаты Моримаса Сакума, воин, снискавший громкую славу в битвах.
Вечером того же дня, когда они прибыли в замок Китаносё, Кацуиэ, О-Ити и трем княжнам удалось наконец побыть наедине, насладиться семейной близостью в тихих покоях центральной башни. Отчим тогда показался Тяте совсем другим человеком, в нем не было ничего от того величественного полководца, с которым она познакомилась в Киёсу. Перед ней сидел добродушный старик, улыбался и благосклонно покачивал головой в ответ на каждое слово О-Ити и ее дочерей.
Тятя смотрела на его упертые ладонями в колени руки – кожу покрывают старческие пятна, кисти чересчур большие, широкие, пальцы толстые – и думала: неужели у всех мужчин, которые провели жизнь в сражениях, командуя войсками, такие огромные кулаки?
Первый вечер был омрачен одним происшествием. Явился гонец с посланием для Кацуиэ, и тот развернул свиток в присутствии супруги и падчериц. По мере того как он читал, его черты искажались гневом.
– Проклятая обезьяна! – Оскорбление сорвалось с губ полководца, словно стон. – Хидэёси самочинно решил провести похороны нашего покойного господина в одиннадцатый день нынешнего месяца!
И снова в нем произошла перемена: добродушный старик исчез как не бывало, кровь бросилась ему в лицо, щеки запылали багровой яростью.
– Речь идет о похоронах моего старшего брата? – тихо спросила О-Ити.
– Да. Погребальная церемония назначена на одиннадцатое в храме Дайтоку и продлится несколько дней. Хидэёси сам все устроил. Меня только что известили, что в столице это вызвало суматоху.
В тот миг живое воображение Тяти принялось рисовать виды Киото, столицы, в которой она никогда не бывала, но знала, что это город несравненной красоты и роскоши. Отсюда, из провинциального прибрежного замка, стынущего под серым северным небом, Киото казался волшебным миражом. Сколько гор и рек надобно преодолеть, чтобы попасть туда! Киото недостижим. И именно там через несколько дней должны состояться похороны ее дяди!
– Гнусная макака намеренно избавилась от всех вассалов господина Нобунаги, вынудив их вернуться в свои владения! Эта чертова обезьяна с самого начала собиралась единолично присутствовать на погребальном обряде! – прорычал Кацуиэ и, кликнув слуг, велел препроводить О-Ити с дочерьми в другую гостиную.
Отныне они вчетвером снова стали вести уединенную жизнь на женской половине замка. День за днем шли дожди. Здесь, в северных землях, в отличие от Киёсу, уже ничто не согревало их сердца, в садах росли одни сосны, горные сосны зеленели вокруг на скалистых склонах, и ветер, каждый вечер прилетавший с моря, уныло звенел изумрудными иголочками.
Болтушка-хохотушка Охацу, самая веселая из трех сестер, сделалась молчаливой, а Когоо, с рождения отличавшаяся сумрачным беспокойным нравом, так и не научилась смеяться. Девушки уже не могли, как в былые времена в Киёсу, проводить дни напролет подле матери. Ее место заняла Тятя, и теперь она заботилась о своих младшеньких.
Зато, если в Киёсу они были отрезаны от внешнего мира, здесь, в Китаносё, новости поступали к ним бесперебойно. Самураи, время от времени наносившие им визиты, и свитские дамы рассказывали о событиях в стране. Таким образом княгиня и ее дочери во всех подробностях узнали о похоронах Нобунаги в Дайтокудзи. Начиная с одиннадцатого дня десятой луны сотни буддийских монахов без устали читали сутры, путь погребальной процессии, выступившей пятнадцатого числа из Дайтокудзи в Рэндайно, к месту упокоения полководца, был украшен ветками бамбука, по обеим сторонам дороги сооружены бамбуковые изгороди, у которых толпились десятки тысяч людей.
Ни единый человек из тех, кто рассказывал об этом княжнам и их матери, не скрывал своей ненависти к Хидэёси. Все были уверены, что Кацуиэ с помощью своих союзников Тосииэ Маэды, Кадзумасу Такикавы, Наримасы Сассы, Канэмори Нагатики и при поддержке Нобухико из Гифу в ближайшем будущем соберет армию и пойдет войной на Хидэёси. Как только слухи о назревающей битве распространились среди обитателей Китаносё, подоспели и доказательства: в замок стали прибывать воины и полководцы из всех провинций северного побережья. В конце десятого месяца состоялся трехдневный военный совет. Сразу после его окончания Тосииэ Маэда, Наримаса Сасса и Канэмори Нагатика отбыли на запад, на переговоры с Хидэёси. Трое даймё были уполномочены устранить возникшее между Кацуиэ и Хидэёси недопонимание и найти мирный выход из ситуации, дабы два лагеря могли снова объединиться и направить свои усилия на защиту и воспитание малолетнего наследника Нобунаги. На десятый день одиннадцатой луны Маэда со товарищи вернулся в Китаносё.
В замке вздохнули с облегчением – вроде бы все уладилось подобру-поздорову, однако и месяца не прошло, как стало известно, что Хидэёси затеял осаду Нагахамы в стремлении отвоевать свою крепость, доверенную военным советом в Киёсу попечительству Кацуиэ Сибаты. Кацумори, усыновленный наследник Кацуиэ, отчаянно защищал Нагахаму, но вынужден был сдать ее Хидэёси. После этого суета в Китаносё лишь усилилась. Каждый день до Тяти доходили слухи об отправке посланников то к Иэясу Токугаве, то к Кагэкацу Уэсуги, давним врагам Кацуиэ, для мирных переговоров.
Однако главным событием того года, 10-го под девизом правления Тэнсё,[47] стало победоносное шествие Хидэёси во главе тридцатитысячного войска по провинции Мино. Он захватил на этих землях множество замков и обустроил свою резиденцию в Гифу. Самбосимару по его приказу забрали у Нобухико и перевезли в Адзути под опеку Нобукацу. Когда эта весть долетела до Этидзэн, замок Китаносё тонул в снегу, сугробы в округе достигали трех с половиной сяку[48] и не было никакой возможности собрать армию и вести ее на юг. Кацуиэ в ту пору сделался мрачным и замкнутым, приобрел привычку в полном одиночестве подниматься на сторожевые башни или на верхний ярус тэнсю и подолгу оставаться там, обозревая окрестности.
Однажды Тятя столкнулась с ним на галерее крепостной стены – отчим направлялся к угловой северо-западной башне.
– Ну как оно там, княжна? Не скучаете в этом замке, заваленном снегом?
Пока девушка обдумывала ответ, Кацуиэ предложил ей вместе подняться на смотровую площадку, и Тятя последовала за ним, в полумраке нащупывая ногами ступеньки.
Вокруг, насколько хватал глаз, простиралась снежная равнина, у подножия небольшого холма к северо-западу от замка текла речушка, бравшая начало из горячих подземных источников, – голубая ниточка, единственное пятнышко, осквернившее безупречно белый фон. На севере дремало Японское море, на юге, западе и востоке громоздились горы, скрывая своими заснеженными вершинами горизонт. Кацуиэ принялся указывать на пики, называя Тяте их имена, но та запомнила лишь Хакусан – до того их было много.
– Осталось потерпеть еще совсем чуть-чуть. С середины второго месяца погода начнет меняться, под третьей луной снегопадов уже не будет, – сказал Кацуиэ, не отрывая взгляда от зимних просторов. Помолчал немного и добавил: – Надобно дождаться второго месяца. Середины второго месяца.
Тятя запрокинула голову, посмотрела на отчима. Эти слова предназначались не ей – он говорил сам с собой.
– С восходом второй луны вы станете собираться в поход, батюшка?
Кацуиэ с удивлением покосился на нее.
– Возможно, – кивнул он с серьезным видом и вдруг заглянул ей в глаза: – Вы ненавидите войны?
– Нет, – покачала головой Тятя. – Я ненавижу поражения.
Впервые за последнее время Кацуиэ расхохотался:
– Кто ж их любит? Вы, должно быть, замерзли. Пойдемте вниз, – и первым зашагал по ступенькам.
Тятя смотрела ему в спину, почти физически ощущая исходившее от всей этой высокой фигуры некое возвышенное одиночество, и вспомнила вдруг своего деда Хисамасу, виновного в гибели горной твердыни Одани.
На второй день Нового года в заснеженном замке устроили пир. Приглашены были хозяева крепостей, рассеянных по побережью Японского моря, и многолюдное шумное празднество несколько часов продолжалось в церемониальном зале на последнем ярусе тэнсю под громогласные выкрики самураев, дружный хохот и бесконечные здравицы. Несмотря на царившую в зале атмосферу грубоватого солдатского веселья, Тятя, ее матушка и сестры получили удовольствие от этого вечера – ведь в их скучной уединенной жизни было так мало развлечений.
Праздничный гул смолкал лишь в те минуты, когда актеры театра Но являли гостям свое искусство. Подвыпившие провинциальные вояки, рассаженные согласно чинам и рангам, на это время замирали, боясь пошевелиться, и таращились на танцоров, разинув рты. Были в этих людях какая-то странная робость и благочестие, столь характерные для самураев из северного прибрежного захолустья.
На протяжении всего пира Тятя пристально следила за Моримасой Сакумой. Поначалу статный молодой воин занимал место подле своего дяди Кацуиэ, затем, в разгар торжества, присоединился к самураям низшего ранга и предался возлияниям, позабыв обо всем на свете. Наконец, уже нетвердо держась на ногах, он направился к Тяте, уселся напротив нее и бесцеремонно протянул пустую чарку в ожидании, что девушка наполнит ее сакэ.