Княжны удалились. Снова закипело веселье и не утихало до ночи. Когда же после сытного ужина стали мужи расходиться, отвел управитель Бивоя в тихую горницу, где ему приготовили из овечьих шкур мягкое ложе. Заснул молодой герой и спал крепким сном до самого утра.
На восходе солнца стал собираться Бивой домой, в родное селенье, где был он владыкой. Узнав о сборах его, пришел управитель к Бивою и сказал, что ждет его конь, оседланный по приказанию Либуши, а Кази тоже готовится в путь-дорогу в свой замок.
Опоясав себя драгоценным подарком, что получил он вчера от княжен, бодро и весело вскочил Бивой на гладкого гнедого коня. Поблагодарил Либушу, низко ей поклонился и отправился в путь, присоединившись к дружине сестры ее Кази.
Проехав ворота, все оглянулись и увидели на перекладине над воротами огромную голову дикого кабана, которого Бивой убил накануне. Черная и щетинистая, с длинным рылом, свирепо скалила она сверкающие белые клыки, напоминая каждому о силе Бивоя.
Недолго пришлось Бивою ехать с дружиною Кази. Подозвала его молодая княжна, и они продолжали свой путь рядом. А когда доехали до распутья, без размышлений свернул со своей дороги Бивой и повернул коня вслед за Кази, прямо к замку ее, могучие валы которого отражались в водах Мжи.
Еще не минула осень, покинул Бивой свое селенье и род и навсегда поселился в Казином граде. Так сильно полюбила Бивоя княжна, что назвала его своим мужем.
О ЛИБУШЕ
Как бывало к Кроку, так теперь к Либуше шли отовсюду люди со своими ссорами и спорами. Всякий просил разрешить тяжбу. Справедливо судила Либуша, и не раз примирял спорящих ее мудрый совет.
Но вот однажды заспорили два соседа, оба старейшины родов, о межах и угодьях. И так бранились они, так поносили друг друга, не щадя памяти дедов своих и матерей, что угасла меж ними и родами их добрососедская любовь и разгорелась жестокая вражда.
Ни один не хотел уступить в этом споре; уподобился каждый кремню. И как пришло то урочное время, когда шли все к Либуше на суд, поспешили и они в Вышеград.
Под развесистой липой, на высоком троне, покрытом ковром, восседала Либуша в венке из белоснежных цветов. По правую и левую руку ее сидели двенадцать старейшин, двенадцать владык самых сильных родов, – все умудренные опытом, седобородые мужи. Их окружала широким кольцом толпа мужчин, женщин и стариков. Одни пришли за судом и советом, другие – постоять за сородичей.
И вот предстали перед княжной и старейшинами два враждующих между собою соседа, и младший из них горько жаловался, что старший несправедливо посягает на исконные его поля и межи. Тот, что был старше, с длинной густой бородой, мрачный, как туча, перебил его речь, Резко и кратко потребовал он, чтобы сталось по воле его, нимало не заботясь о том, что чинит обиду соседу.
Выслушала Либуша одного и другого и, поразмыслив, объявила решение главному из двенадцати старцев. А когда, посоветовавшись между собою, подтвердили старейшины слова ее, огласила княжна то, что нашла справедливым: молодому кривда чинится, ему принадлежат и поля и межи.
Не договорила она. Вне себя от дикого гнева, трижды ударил о землю тяжелым посохом старший из спорящих. Побагровело лицо его, глаза засверкали. Словно внезапный ливень полились из его уст брань и крики:
– Вот каково у вас право! И чего ждать другого, когда судит нас баба! У бабы волос долог, а ум короток. Пусть шьет да прядет, а судить не ее ума дело! Позор нам, мужчинам! – И он бил кулаком себя по голове и, захлебываясь, брызгал слюной. – Срам нам! Где же, в каком племени властвует над мужчинами женщина? Лишь у нас! Лишь у нас! Потому мы и служим посмешищем. Лучше пропасть, чем сносить бабью власть!
Все вокруг замерли, пораженные неистовой речью. Краска стыда залила лицо княжны, сердце ее сжалось от оскорбления и несправедливой обиды. Ни слова не сказала она обидчику, лишь устремила на толпу, на старейшин свой пылающий взор. А когда не услыхала она ни слова защиты, когда никто не ответил дерзкому, молвила она величаво, не торопясь, хотя голос ее дрожал от волнения.
– Да, я женщина и поступаю по-женски. Не сужу я вас с железной палицей в руках, вот и кажется вам, что мало я смыслю. Нужно вам, чтобы был у вас правитель построже? Пусть же будет по-вашему. Идите с миром домой. Пусть изберёт народное вече себе воеводу. Кого оно выберет, тот и будет мне мужем.
Так вымолвив, ушла она и тотчас послала гонцов в Казин и Тетин за сестрами. А сама между тем уединилась в самый отдаленный и сумрачный угол своего прекрасного сада. Там, среди густых зарослей кустарников, под развесистыми липами, было священное место, и никто, кроме Либуши и сестер ее, не смел туда заходить.
В тени старых лип стоял на деревянных столбах навес из плоских камней, поросших зеленым мхом и лишайником. Под этим навесом тускло блестела серебряная с золотой бородой голова деревянного идола, стоящего на грубо обтесанном валуне. Называли этого идола богом, и имя ему было Перун.
Либуша опустилась на колени и поклонилась ему до земли. Потом она уселась у подножия идола и оставалась там до конца дня. Уж солнце зашло и под деревьями стало темно, уж ветер ночной зашумел в зарослях и кустах, а она все сидела неподвижно, как статуя, и, глубоко задумавшись, перебирала в мыслях все происшедшее. Думала Либуша о том, кого выберет князем народ, что скажут сестры и будут ли с ней согласны.
Но вот она быстро встала. Перед ней в глубине темного сада появились Кази и Тета. Управитель, проводив сестер в сад, остался у ворот на страже.
Никто никогда не узнал, что сказала сестрам Либуша, о чем говорили и советовались три сестры, сидя у подножия идола.
Летняя ночь была на исходе, небо бледнело, и за замком, за стенами его, за вершинами деревьев затеплилась тусклая полоса рассвета. Уже повеяло холодом раннего утра, когда возвращались из сада дочери Крока. Посреди сестер, чьи головы были окутаны длинными покрывалами, шла Либуша в белоснежном девичьем венке. Спокойно было ее лицо, а взор устремлен вдаль. Безмолвно прошли они мимо управителя, и он удивленным взглядом долго следил, как сестры поднимались по ступеням, ведущим в главную палату замка, как исчезли за толстыми колоннами, на которых лежали еще предутренние тени.
Ранним утром разослала Либуша гонцов созывать народное вече. Когда закончилась жатва и пришел назначенный день, сошлось и съехалось в Вышеград великое множество родоначальников со своими людьми. Шел стар и млад, пеший и конный: в шапках, сукнях, плащах. Те, кому приходилось ехать глухими местами и дремучим лесом, были в шлемах и имели при себе оружие – меч и лук.
Издалека, с окраин Чешской земли, прибыли многие: от зличанских и пшовских границ, что на востоке солнца; с севера, где соседями чехов было лучанское гордое племя и литомержцы; с юга – с той стороны, где обитали нетолицы и доудлебы. Пришли люди из-за обширных лесов, что лежат за Кроковым замком и Стебнем; через них, идет путь в Домажлицы и дальше, в немецкие и баварские земли.
В посаде под Вышеградом, где изготовляли расписные седла, узды, шпоры и стремена, оружие и щиты, крест-накрест Окованные черным железом либо красноватой медью, не хватало места под крышей для прибывающих гостей. Их кони стояли привязанные к частоколам либо просто под сенью деревьев.
Шумно было в посаде под замком, шумно было на берегу реки. Родные и знакомые весело приветствовали друг друга. Об урожае, охоте, оружии толковали они. А больше всего разговоров было о ссоре двух владык, о суде над ними Либуши, о том, что теперь будет, кого выбрать им князем.
Когда настало время для сбора на вече, раздались звонкие трубные звуки со стен и сторожевых вышек. Могучим потоком хлынули толпы людей вверх к Вышеграду. Перед воротами замка, между двумя вышками, поток задержался. Каждый с изумлением взглянул на огромную голову кабана, что была прибита на перекладине. Указывая на нее, люди с похвалой и восхищением произносили имя Бивоя. Дальше хлынул поток, через высокие ворота, и разлился по широкому двору перед княжеским троном.
По сторонам трона были поставлены почетные сиденья – одно справа, другое слева от Либуши, – на них сели Кази и Тета. Все низко поклонились княжне. Величаво ответила она на поклон и сказала:
– Слушайте все, старейшины, родоначальники и весь чешский народ, почему созвала я вас. Цена свободы неведома вам. Я это познала по опыту. По внушению богов объявляю, что не буду уж больше вами я властвовать, ибо всем сердцем жаждете вы властителя-мужа. Нужен вам князь, что будет брать ваших сынов и дочерей к себе в замок на службу, забирать скот ваш и коней наилучших, что ему приглянутся. Служить будете, как еще не служили, а дань платить – какую еще не платили: куницами, белками и полотнами. И будет вам всем тяжко и горько. Зато не будете больше стыдить себя, что вами женщина правит. Не хочу я вас устрашать: говорю я лишь то, что известно мне стало по внушению богов. Князя выбирайте осторожно и с толком, ибо легко правителя посадить, но трудно его ссадить. Если тверды вы в ваших мыслях, все сбудется, как вы пожелаете. А хотите – посоветую, где найти вам князя, и объявлю его имя.
– Объяви! Объяви!
– Посоветуй! Посоветуй! – закричали все в один голос.
Толпа, стоявшая ранее неподвижной стеной, заволновалась и хлынула к трону. Так внезапный ветер колеблет созревшую ниву.
Встала Либуша, в белоснежном одеянии, с белоснежным венком на юном челе, и простерла руки свои над народом. В мгновенье все стихло. Все устремили взоры на вдохновенное лицо княжны.
Указывая пальцем на север, в сторону гор, вещала она:
– За теми горами, в Лемузах, есть небольшая река, что зовется Белиной. Близ той реки есть селенье. Издавна живет в нем род Стадичей. Недалеко от селенья увидите вы просторное поле, в длину и ширину по сто двадцати шагов. Широко и свободно раскинулось оно среди других полей, но лежит обособленно, само по себе. Там пашет ваш князь на двух пестрых волах. У одного вола голова белая, у другого вола ото лба по хребту идет белая полоса, и задние ноги у него тоже белые. Возьмите княжую одежду, пояс и обувь, идите к нему и объявите волю мою и народа. Будет он вам князем, а мне – мужем. Пршемысл имя ему, и его поколение будет властвовать над Чешской землей отныне и до скончания века.
Когда выбрал народ старейшин из знатных родов, что должны были объявить Пршемыслу из Стадиц решенье княжны и народа, молвила Либуша:
– Не ищите дороги, даже не спрашивайте. Поведет вас мой конь. Следуйте за ним не колеблясь. Доведет он вас до Пршемысла и вернется обратно, не сбившись с пути. Как встанет он перед кем и заржет – значит, это и есть ваш князь, о котором я вам говорила. Увидите вы, как он будет принимать трапезу за железным столом. Вот тогда вы мне и поверите.
По знаку Либуши вывели белого коня, с широкой шеи которого сбегала густая, длинная грива. Было на нем богато убранное седло, под седлом – звериная шкура; богатая сбруя сверкала бронзовыми бляхами.И как только на седло положили одежду, пояс и обувь, выступил он со двора, а за ним и посольство старейшин.
О ПРШЕМЫСЛЕ
Было то ранней осенью, в тихий, солнечный день. Быстро и уверенно бежал Либушин конь; никому из послов не пришлось править им или понукать его. Так уверенно шел он, словно направлялся к своей конюшне. Поразились послы и подумали, что, пожалуй, не раз приходилось коню шагать той дорогой, что этой тайной тропой не раз проезжала вечерними сумерками молодая княжна и до того, как запоют петухи, вновь возвращалась в свой замок.
Ни на один шаг не уклонился белый конь с дороги. Ничто не сбило его с пути. Не раз приходилось им миновать пасущиеся табуны коней; навстречу белому коню неслось веселое ржанье и манило его за собой. Но, не взглянув ни вправо, ни влево, конь шагал вперед. А когда в чистом поле садились послы отдохнуть под дикою грушей или под сенью красноствольной сосны, конь княжны первым вставал и отправлялся в дальнейший путь.
Так проехали они через горы и долы и на третий день утром приблизились к селенью, что лежало среди косогоров в узкой долине, по которой протекала река. Навстречу подъезжавшим выбежал мальчик.
– Эй, отрок, не это ли Стадицы? – спросили послы. – И нет ли тут у вас мужа, по имени Пршемысл?
– Да, это Стадицы, – ответил отрок. – А вон и Пршемысл погоняет в поле волов.
Тут увидели они поодаль человека высокого роста, обутого в лыковые лапти. Твердо шагая за плугом, погонял он ореховым прутом упряжку пестрых волов: у одного из них была голова белая, у другого от лба по хребту шла белая полоса и задние ноги тоже были белы, как снег.
Поехали послы к пахарю по широкой меже, и когда очутились с ним рядом, остановился вдруг конь княжны, встал на дыбы и радостно заржал. Затем подогнул он передние ноги и склонил шею перед молодым пахарем. Вытащил Пршемысл плуг из земли и остановил волов.
И сняли владыки с белого коня княжеские одежды – сукню, отороченную дорогим мехом, богатый плащ, пояс и сапоги, – подошедши к Пршемыслу, низко ему поклонились и приветствовали его такими словами:
– Муж счастливый, князь, богами нам суженный, будь здрав и будь благословен! Отпусти волов своих, смени одежду, сядь на коня и следуй за нами. Княжна Либуша и весь наш народ шлют тебе наказ, чтобы ехал ты с нами в Вышеград и принял там власть над чешским народом, предназначенную тебе и потомкам твоим. Избрали мы тебя своим князем, судьей и защитником.
Молча слушал Пршемысл. В том же молчании воткнул он в землю ореховый прут, распряг волов и сказал:
– Идите, откуда пришли!
Только сказал, волы помчались и скрылись мгновенно. В большой скале возле селенья исчезли они. Открылась скала и тотчас закрылась – и следа от них не осталось.
Тогда молвил послам Пршемысл:
– Жаль, что вы рано пришли. Если б успел я допахать это поле, родился бы хлеб в изобилии во все времена. Но так как вы поспешили и мне помешали, то знайте, что часто будет голод в нашей стране.
Тем временем сухой ореховый прут, что воткнул Пршемысл в землю, словно набравшись жизненных соков, стал распускаться, как распускается куст весенней порой. Протянулись от него три побега, три ветки, и зазеленели на них новые листья и молодые орехи.
Изумились послы, глядя на это диво. А Пршемысл стал просить их сесть за стол и разделить с ним трапезу. Перевернул он плуг и, взяв с межи плетенную из лыка корзину, вынул из нее хлеб и сыр и положил на лемех, блестевший на солнце.
«Вот тот железный стол, о котором говорила Либуша», – подумал с душевным трепетом каждый из послов.
А пока, сидя с Пршемыслом за плугом, послы ели и пили из его жбана, засохли две ветви на ореховом пруте и тотчас отпали; третья, однако, быстро и буйно разрасталась вверх и вширь. Объял гостей страх. Указав на это чудо, спросили они Пршемысла, почему две ветви погибли и осталась лишь третья.
– О том вам поведаю, – молвил Пршемысл. – Знайте, что из моего поколения многие будут властвовать над вами, но только один господин и правитель останется.
Потом спросили Пршемысла послы, почему ест он не на меже, а на лемехе.
– Потому я ем на железном столе, – ответил избранный князь, – чтобы вы знали, что род мой будет править вами железной рукой. Но вы уважайте железо! Им в мирное время пашете вы землю, а в лихое – обороняетесь от врагов. Доколе у чехов будет стол из железа, не страшны им будут враги. А когда отнимут чужеземцы у них этот стол, лишатся чехи свободы.
Так сказав, встал Пршемысл и пошел с послами в селенье проститься со своим родом, отныне столь возвеличенным. Потом надел он княжеское облаченье, блестящий пояс, обувь княжескую и сел на весело заржавшего под ним белого коня.
Дорогой послы спросили Пршемысла, для чего он взял с собой корзину и лапти из липового лыка. И ответил он им:
– Взял для того, чтобы дать их вам на вечное сохранение; пусть знают потомки мои, откуда они происходят, пусть живут они в страхе перед богами, не ослепляясь гордыней и не угнетая подвластных людей, ибо все мы равны.
Когда близился путь их к концу и подходили они к Вышеграду, вышла им навстречу Либуша. Серебряный венец сверкал на ее голове, дорогие кораллы, янтари и халцедоны украшали белую шею. Прекрасная и величавая, шла она в белоснежных одеждах, и радостное волнение сияло в ее глазах, издалека заметивших во главе посольства старейшин и Пршемысла на белом коне. С княжной шли ее девушки, шли старейшины и знатные люди всех родов, которые ждали на вече посольство и нового князя.
Возрадовались все, увидев красивого, статного мужа, а больше всех – молодая княжна. Видалась она с женихом еще в Будече. Подали они друг другу руки и радостно вступили в замок, а с ними и весь народ в великом веселье. При общем ликовании был посажен Пршемысл на каменный княжеский трон, и славили все нового князя и брак его с княжной Либушей. Прославляли князя и в замке, на горе, и под стенами замка. Усевшись в просторной палате и на широком дворе за столы, пировали старейшины и гости. Ели обильные яства, пили мед, пели песни, слушали, как перебирают струны певцы, распевая старинные сказания о героях и боях минувших времен. Все славили избрание князя, славили брак Либуши с Пршемыслом, славили днем, славили ночью, при свете огней и смоляных факелов. А когда погасли огни и зарумянилась над лесами утренняя заря, еще ликовал Вышеград, еще оглашались окрестности замка звонким весельем, и утренний ветер нес его звуки за реку, к темным лесам, окутанным беловатым туманом.
ЛИБУШИНЫ ПРОРОЧЕСТВА
Так возвела Либуша Пршемысла на княжеский престол.
После свадьбы спустилась молодая княгиня с Пршемыслом в глубокое подземелье, высеченное в скале и наглухо закрытое тяжелой железной дверью. В том подземелье и стены и большие столы, расставленные вдоль стен, отсвечивали блеском различных металлов: железа и бронзы, золота и серебра. Висели там мечи, кованые пояса, островерхие шлемы, округлые панцири, красиво окованные щиты; лежали браслеты, пряжки, перстни, венцы из серебряной проволоки, ожерелья из кораллов и янтаря, драгоценных каменьев, хрусталя и металла. Возле огромных блюд, полных зернистого золота, ярко блестели слитки чистого серебра.
Весь великий клад показала Либуша Пршемыслу, ибо отныне принадлежали сокровища и ему.
Потом привела Либуша его в свой сад, на то священное место под старыми липами, где сверкала серебряная голова хмурого Перуна. Там сиживали Либуша с Пршемыслом и весной и летом одни, проводя время в мудрых беседах. Часто гуляли они в сумраке священной рощи над Езеркой – там, где купалась Либуша девушкой со своими подругами, где расчесывали они ей прекрасные волосы и пели песни, милые ее сердцу.
Бродя по роще с супругом, обдумывала Либуша чешские законы и право. В то время установил Пршемысл немало новых законов, которыми сдерживал непокорных людей и наводил порядок в стране; потомки его управляли Чешской землей по тем законам много веков.
Однажды стояла Либуша с мужем своим Пршемыслом, старейшинами и всею дружиной на скалистом утесе высоко над Влтавой.
Длинные тени лежали на буйно цветущих лугах, по которым под сводом из ольхи, кленов и высоких верб бежал Ботич-поток. Роща на Волчьих воротах была залита светом заходящего солнца; последние лучи его золотили хлебные нивы, простиравшиеся в долине под Волчьими воротами и на обширной возвышенности правого берега Влтавы.
Все любовались прекрасным урожаем и, глядя на зреющие хлеба, радовались такой благодати. Один из старейшин вспомнил, что предстало глазам его много лет назад, когда стоял он на этом утесе с другими старейшинами, которых послал покойный воевода на поиски места для нового замка.
– Какая глушь тут была! Лес да лес, вон как там! – И он махнул рукой на запад, на лесистые горы, лежащие за светящейся под солнцем рекой.
На ее сверкающей поверхности выделялись островки, заросшие деревьями и густым кустарником; над ними кружили стаями птицы. У берега, в тени деревьев и кустов, обвитых диким хмелем, шумно и беспорядочно кричали в камышах дикие утки.
Все стоявшие на Вышеградской скале устремили взоры туда, куда указывал старый владыка, – через реку с островами, на непроходимые леса, что тянулись от берега вверх по склонам холмов, по Петржину, по Страгову [11], по всему обширному плоскогорью и дальше, сколько видел глаз.
Уже окутывались в синеватый сумрак старые, дремучие леса. Из-за вершин деревьев подымался вдали ровный столб белого дыма, пронизанного последними солнечными лучами, – верно, какой-нибудь охотник зажег костер в лесной чаще.
– Пока не падут под топором дровосека те дремучие леса, – молвил старец, – оттуда еще долго будут к нам жаловать в гости голодные волки. А какие леса дальше, за Страговым, Шлаховым и Малейовым и по всей той округе! Пока не вырубят их… – Он не договорил: его уже не слушали.
Все затаили дыхание, замерли, боясь шевельнуться, и смотрели на молодую княгиню, стоявшую впереди. Лицо ее вдруг осветилось восторгом, взор запылал. Благоговейный страх объял сердца всей дружины.
Не замечая ни мужа, ни старейшин, вдохновенно простерла руки Либуша в сторону синеющих за рекой холмов и, устремив на лес свой сверкающий взор, возвестила:
– Вижу город великий. До звезд вознесется слава его. Есть в лесу место, в тридцати гонах [12]отсюда, в излучине Влтавы. С севера ограждает его поток Брусница, что бежит в глубоком ущелье, на юге – скалистая гора, что возле Страгова леса. Там, в лесу, найдете вы человека – он обтесывает порог дома. И назовете вы город, что на том месте построите, Прагой [13]. И как князья и владыки склоняют головы, переступая порог дома, так будут они кланяться городу моему. Воздадут ему все честь и хвалу, и будет слава его велика во всем мире.
Либуша умолкла. Больше сказала бы она, но внезапно погас в очах ее свет вдохновения.
Тотчас отправились за реку, на гору, в старый лес, и нашли там человека за работой – всё, как предсказала Либуша. И начали на том месте строить город. Выстроив, прочно его укрепили, особенно на западе, со стороны Страгова леса: тут был город наиболее уязвим. Выкопали глубокие рвы, вал высокий насыпали, на валу поставили бревенчатые стены, над ними и над воротами – сторожевые вышки. В стены набили деревянных гвоздей и обмазали их глиной, смешанной с соломой. Так делали, чтобы обезопасить стены от каленых стрел и от огня.
И был город, названный Прагой, хорошо укреплен и царствовал он наряду с Вышеградом над всей землей Чешской.
Однажды пришли в Вышеград владыки и старейшины многих родов, славные в своем племени, и сказали Пршемыслу:
– Княже! Всего у нас вдоволь, всего изобилие – и стад, и хлеба, и рыбы, и зверя, – только металла нам не хватает. Того, что из земли удается добыть, недостает нам; за остальное дорого платим чужеземным купцам мехами, конями и медом. Ты, мудрый, дай нам совет и замолви словечко перед княгиней, не откроет ли ей вещий дух тех сокровенных мест, где залегают серебро, золото и иная руда.
Выслушав их просьбу, приказал им Пршемысл идти в свои селенья обратно, а на пятнадцатый день опять быть в замке. Тогда они всё узнают. Когда явились они в назначенный день, увидели Пршемысла, .сидящего на княжеском троне, и рядом Либушу на деревянном троне, помеченном ее знаком.
– Внимайте, храбрые владыки и мужи Чешской земли! – молвил Пршемысл. – Внимайте словам своей матери. Теми словами обогатит она вас и ваших потомков.
Взоры всех устремились на величавую молодую княгиню. А она встала, пошла по двору и дальше, на край крепостной стены. Рядом с ней шли Пршемысл, владыки и поодаль – приближенные девушки. Остановилась Либуша – на скале, высоко над Влтавой, и так заговорила:
На восходе солнца стал собираться Бивой домой, в родное селенье, где был он владыкой. Узнав о сборах его, пришел управитель к Бивою и сказал, что ждет его конь, оседланный по приказанию Либуши, а Кази тоже готовится в путь-дорогу в свой замок.
Опоясав себя драгоценным подарком, что получил он вчера от княжен, бодро и весело вскочил Бивой на гладкого гнедого коня. Поблагодарил Либушу, низко ей поклонился и отправился в путь, присоединившись к дружине сестры ее Кази.
Проехав ворота, все оглянулись и увидели на перекладине над воротами огромную голову дикого кабана, которого Бивой убил накануне. Черная и щетинистая, с длинным рылом, свирепо скалила она сверкающие белые клыки, напоминая каждому о силе Бивоя.
Недолго пришлось Бивою ехать с дружиною Кази. Подозвала его молодая княжна, и они продолжали свой путь рядом. А когда доехали до распутья, без размышлений свернул со своей дороги Бивой и повернул коня вслед за Кази, прямо к замку ее, могучие валы которого отражались в водах Мжи.
Еще не минула осень, покинул Бивой свое селенье и род и навсегда поселился в Казином граде. Так сильно полюбила Бивоя княжна, что назвала его своим мужем.
О ЛИБУШЕ
Как бывало к Кроку, так теперь к Либуше шли отовсюду люди со своими ссорами и спорами. Всякий просил разрешить тяжбу. Справедливо судила Либуша, и не раз примирял спорящих ее мудрый совет.
Но вот однажды заспорили два соседа, оба старейшины родов, о межах и угодьях. И так бранились они, так поносили друг друга, не щадя памяти дедов своих и матерей, что угасла меж ними и родами их добрососедская любовь и разгорелась жестокая вражда.
Ни один не хотел уступить в этом споре; уподобился каждый кремню. И как пришло то урочное время, когда шли все к Либуше на суд, поспешили и они в Вышеград.
Под развесистой липой, на высоком троне, покрытом ковром, восседала Либуша в венке из белоснежных цветов. По правую и левую руку ее сидели двенадцать старейшин, двенадцать владык самых сильных родов, – все умудренные опытом, седобородые мужи. Их окружала широким кольцом толпа мужчин, женщин и стариков. Одни пришли за судом и советом, другие – постоять за сородичей.
И вот предстали перед княжной и старейшинами два враждующих между собою соседа, и младший из них горько жаловался, что старший несправедливо посягает на исконные его поля и межи. Тот, что был старше, с длинной густой бородой, мрачный, как туча, перебил его речь, Резко и кратко потребовал он, чтобы сталось по воле его, нимало не заботясь о том, что чинит обиду соседу.
Выслушала Либуша одного и другого и, поразмыслив, объявила решение главному из двенадцати старцев. А когда, посоветовавшись между собою, подтвердили старейшины слова ее, огласила княжна то, что нашла справедливым: молодому кривда чинится, ему принадлежат и поля и межи.
Не договорила она. Вне себя от дикого гнева, трижды ударил о землю тяжелым посохом старший из спорящих. Побагровело лицо его, глаза засверкали. Словно внезапный ливень полились из его уст брань и крики:
– Вот каково у вас право! И чего ждать другого, когда судит нас баба! У бабы волос долог, а ум короток. Пусть шьет да прядет, а судить не ее ума дело! Позор нам, мужчинам! – И он бил кулаком себя по голове и, захлебываясь, брызгал слюной. – Срам нам! Где же, в каком племени властвует над мужчинами женщина? Лишь у нас! Лишь у нас! Потому мы и служим посмешищем. Лучше пропасть, чем сносить бабью власть!
Все вокруг замерли, пораженные неистовой речью. Краска стыда залила лицо княжны, сердце ее сжалось от оскорбления и несправедливой обиды. Ни слова не сказала она обидчику, лишь устремила на толпу, на старейшин свой пылающий взор. А когда не услыхала она ни слова защиты, когда никто не ответил дерзкому, молвила она величаво, не торопясь, хотя голос ее дрожал от волнения.
– Да, я женщина и поступаю по-женски. Не сужу я вас с железной палицей в руках, вот и кажется вам, что мало я смыслю. Нужно вам, чтобы был у вас правитель построже? Пусть же будет по-вашему. Идите с миром домой. Пусть изберёт народное вече себе воеводу. Кого оно выберет, тот и будет мне мужем.
Так вымолвив, ушла она и тотчас послала гонцов в Казин и Тетин за сестрами. А сама между тем уединилась в самый отдаленный и сумрачный угол своего прекрасного сада. Там, среди густых зарослей кустарников, под развесистыми липами, было священное место, и никто, кроме Либуши и сестер ее, не смел туда заходить.
В тени старых лип стоял на деревянных столбах навес из плоских камней, поросших зеленым мхом и лишайником. Под этим навесом тускло блестела серебряная с золотой бородой голова деревянного идола, стоящего на грубо обтесанном валуне. Называли этого идола богом, и имя ему было Перун.
Либуша опустилась на колени и поклонилась ему до земли. Потом она уселась у подножия идола и оставалась там до конца дня. Уж солнце зашло и под деревьями стало темно, уж ветер ночной зашумел в зарослях и кустах, а она все сидела неподвижно, как статуя, и, глубоко задумавшись, перебирала в мыслях все происшедшее. Думала Либуша о том, кого выберет князем народ, что скажут сестры и будут ли с ней согласны.
Но вот она быстро встала. Перед ней в глубине темного сада появились Кази и Тета. Управитель, проводив сестер в сад, остался у ворот на страже.
Никто никогда не узнал, что сказала сестрам Либуша, о чем говорили и советовались три сестры, сидя у подножия идола.
Летняя ночь была на исходе, небо бледнело, и за замком, за стенами его, за вершинами деревьев затеплилась тусклая полоса рассвета. Уже повеяло холодом раннего утра, когда возвращались из сада дочери Крока. Посреди сестер, чьи головы были окутаны длинными покрывалами, шла Либуша в белоснежном девичьем венке. Спокойно было ее лицо, а взор устремлен вдаль. Безмолвно прошли они мимо управителя, и он удивленным взглядом долго следил, как сестры поднимались по ступеням, ведущим в главную палату замка, как исчезли за толстыми колоннами, на которых лежали еще предутренние тени.
* * *
Ранним утром разослала Либуша гонцов созывать народное вече. Когда закончилась жатва и пришел назначенный день, сошлось и съехалось в Вышеград великое множество родоначальников со своими людьми. Шел стар и млад, пеший и конный: в шапках, сукнях, плащах. Те, кому приходилось ехать глухими местами и дремучим лесом, были в шлемах и имели при себе оружие – меч и лук.
Издалека, с окраин Чешской земли, прибыли многие: от зличанских и пшовских границ, что на востоке солнца; с севера, где соседями чехов было лучанское гордое племя и литомержцы; с юга – с той стороны, где обитали нетолицы и доудлебы. Пришли люди из-за обширных лесов, что лежат за Кроковым замком и Стебнем; через них, идет путь в Домажлицы и дальше, в немецкие и баварские земли.
В посаде под Вышеградом, где изготовляли расписные седла, узды, шпоры и стремена, оружие и щиты, крест-накрест Окованные черным железом либо красноватой медью, не хватало места под крышей для прибывающих гостей. Их кони стояли привязанные к частоколам либо просто под сенью деревьев.
Шумно было в посаде под замком, шумно было на берегу реки. Родные и знакомые весело приветствовали друг друга. Об урожае, охоте, оружии толковали они. А больше всего разговоров было о ссоре двух владык, о суде над ними Либуши, о том, что теперь будет, кого выбрать им князем.
Когда настало время для сбора на вече, раздались звонкие трубные звуки со стен и сторожевых вышек. Могучим потоком хлынули толпы людей вверх к Вышеграду. Перед воротами замка, между двумя вышками, поток задержался. Каждый с изумлением взглянул на огромную голову кабана, что была прибита на перекладине. Указывая на нее, люди с похвалой и восхищением произносили имя Бивоя. Дальше хлынул поток, через высокие ворота, и разлился по широкому двору перед княжеским троном.
По сторонам трона были поставлены почетные сиденья – одно справа, другое слева от Либуши, – на них сели Кази и Тета. Все низко поклонились княжне. Величаво ответила она на поклон и сказала:
– Слушайте все, старейшины, родоначальники и весь чешский народ, почему созвала я вас. Цена свободы неведома вам. Я это познала по опыту. По внушению богов объявляю, что не буду уж больше вами я властвовать, ибо всем сердцем жаждете вы властителя-мужа. Нужен вам князь, что будет брать ваших сынов и дочерей к себе в замок на службу, забирать скот ваш и коней наилучших, что ему приглянутся. Служить будете, как еще не служили, а дань платить – какую еще не платили: куницами, белками и полотнами. И будет вам всем тяжко и горько. Зато не будете больше стыдить себя, что вами женщина правит. Не хочу я вас устрашать: говорю я лишь то, что известно мне стало по внушению богов. Князя выбирайте осторожно и с толком, ибо легко правителя посадить, но трудно его ссадить. Если тверды вы в ваших мыслях, все сбудется, как вы пожелаете. А хотите – посоветую, где найти вам князя, и объявлю его имя.
– Объяви! Объяви!
– Посоветуй! Посоветуй! – закричали все в один голос.
Толпа, стоявшая ранее неподвижной стеной, заволновалась и хлынула к трону. Так внезапный ветер колеблет созревшую ниву.
Встала Либуша, в белоснежном одеянии, с белоснежным венком на юном челе, и простерла руки свои над народом. В мгновенье все стихло. Все устремили взоры на вдохновенное лицо княжны.
Указывая пальцем на север, в сторону гор, вещала она:
– За теми горами, в Лемузах, есть небольшая река, что зовется Белиной. Близ той реки есть селенье. Издавна живет в нем род Стадичей. Недалеко от селенья увидите вы просторное поле, в длину и ширину по сто двадцати шагов. Широко и свободно раскинулось оно среди других полей, но лежит обособленно, само по себе. Там пашет ваш князь на двух пестрых волах. У одного вола голова белая, у другого вола ото лба по хребту идет белая полоса, и задние ноги у него тоже белые. Возьмите княжую одежду, пояс и обувь, идите к нему и объявите волю мою и народа. Будет он вам князем, а мне – мужем. Пршемысл имя ему, и его поколение будет властвовать над Чешской землей отныне и до скончания века.
Когда выбрал народ старейшин из знатных родов, что должны были объявить Пршемыслу из Стадиц решенье княжны и народа, молвила Либуша:
– Не ищите дороги, даже не спрашивайте. Поведет вас мой конь. Следуйте за ним не колеблясь. Доведет он вас до Пршемысла и вернется обратно, не сбившись с пути. Как встанет он перед кем и заржет – значит, это и есть ваш князь, о котором я вам говорила. Увидите вы, как он будет принимать трапезу за железным столом. Вот тогда вы мне и поверите.
По знаку Либуши вывели белого коня, с широкой шеи которого сбегала густая, длинная грива. Было на нем богато убранное седло, под седлом – звериная шкура; богатая сбруя сверкала бронзовыми бляхами.И как только на седло положили одежду, пояс и обувь, выступил он со двора, а за ним и посольство старейшин.
О ПРШЕМЫСЛЕ
Было то ранней осенью, в тихий, солнечный день. Быстро и уверенно бежал Либушин конь; никому из послов не пришлось править им или понукать его. Так уверенно шел он, словно направлялся к своей конюшне. Поразились послы и подумали, что, пожалуй, не раз приходилось коню шагать той дорогой, что этой тайной тропой не раз проезжала вечерними сумерками молодая княжна и до того, как запоют петухи, вновь возвращалась в свой замок.
Ни на один шаг не уклонился белый конь с дороги. Ничто не сбило его с пути. Не раз приходилось им миновать пасущиеся табуны коней; навстречу белому коню неслось веселое ржанье и манило его за собой. Но, не взглянув ни вправо, ни влево, конь шагал вперед. А когда в чистом поле садились послы отдохнуть под дикою грушей или под сенью красноствольной сосны, конь княжны первым вставал и отправлялся в дальнейший путь.
Так проехали они через горы и долы и на третий день утром приблизились к селенью, что лежало среди косогоров в узкой долине, по которой протекала река. Навстречу подъезжавшим выбежал мальчик.
– Эй, отрок, не это ли Стадицы? – спросили послы. – И нет ли тут у вас мужа, по имени Пршемысл?
– Да, это Стадицы, – ответил отрок. – А вон и Пршемысл погоняет в поле волов.
Тут увидели они поодаль человека высокого роста, обутого в лыковые лапти. Твердо шагая за плугом, погонял он ореховым прутом упряжку пестрых волов: у одного из них была голова белая, у другого от лба по хребту шла белая полоса и задние ноги тоже были белы, как снег.
Поехали послы к пахарю по широкой меже, и когда очутились с ним рядом, остановился вдруг конь княжны, встал на дыбы и радостно заржал. Затем подогнул он передние ноги и склонил шею перед молодым пахарем. Вытащил Пршемысл плуг из земли и остановил волов.
И сняли владыки с белого коня княжеские одежды – сукню, отороченную дорогим мехом, богатый плащ, пояс и сапоги, – подошедши к Пршемыслу, низко ему поклонились и приветствовали его такими словами:
– Муж счастливый, князь, богами нам суженный, будь здрав и будь благословен! Отпусти волов своих, смени одежду, сядь на коня и следуй за нами. Княжна Либуша и весь наш народ шлют тебе наказ, чтобы ехал ты с нами в Вышеград и принял там власть над чешским народом, предназначенную тебе и потомкам твоим. Избрали мы тебя своим князем, судьей и защитником.
Молча слушал Пршемысл. В том же молчании воткнул он в землю ореховый прут, распряг волов и сказал:
– Идите, откуда пришли!
Только сказал, волы помчались и скрылись мгновенно. В большой скале возле селенья исчезли они. Открылась скала и тотчас закрылась – и следа от них не осталось.
Тогда молвил послам Пршемысл:
– Жаль, что вы рано пришли. Если б успел я допахать это поле, родился бы хлеб в изобилии во все времена. Но так как вы поспешили и мне помешали, то знайте, что часто будет голод в нашей стране.
Тем временем сухой ореховый прут, что воткнул Пршемысл в землю, словно набравшись жизненных соков, стал распускаться, как распускается куст весенней порой. Протянулись от него три побега, три ветки, и зазеленели на них новые листья и молодые орехи.
Изумились послы, глядя на это диво. А Пршемысл стал просить их сесть за стол и разделить с ним трапезу. Перевернул он плуг и, взяв с межи плетенную из лыка корзину, вынул из нее хлеб и сыр и положил на лемех, блестевший на солнце.
«Вот тот железный стол, о котором говорила Либуша», – подумал с душевным трепетом каждый из послов.
А пока, сидя с Пршемыслом за плугом, послы ели и пили из его жбана, засохли две ветви на ореховом пруте и тотчас отпали; третья, однако, быстро и буйно разрасталась вверх и вширь. Объял гостей страх. Указав на это чудо, спросили они Пршемысла, почему две ветви погибли и осталась лишь третья.
– О том вам поведаю, – молвил Пршемысл. – Знайте, что из моего поколения многие будут властвовать над вами, но только один господин и правитель останется.
Потом спросили Пршемысла послы, почему ест он не на меже, а на лемехе.
– Потому я ем на железном столе, – ответил избранный князь, – чтобы вы знали, что род мой будет править вами железной рукой. Но вы уважайте железо! Им в мирное время пашете вы землю, а в лихое – обороняетесь от врагов. Доколе у чехов будет стол из железа, не страшны им будут враги. А когда отнимут чужеземцы у них этот стол, лишатся чехи свободы.
Так сказав, встал Пршемысл и пошел с послами в селенье проститься со своим родом, отныне столь возвеличенным. Потом надел он княжеское облаченье, блестящий пояс, обувь княжескую и сел на весело заржавшего под ним белого коня.
Дорогой послы спросили Пршемысла, для чего он взял с собой корзину и лапти из липового лыка. И ответил он им:
– Взял для того, чтобы дать их вам на вечное сохранение; пусть знают потомки мои, откуда они происходят, пусть живут они в страхе перед богами, не ослепляясь гордыней и не угнетая подвластных людей, ибо все мы равны.
Когда близился путь их к концу и подходили они к Вышеграду, вышла им навстречу Либуша. Серебряный венец сверкал на ее голове, дорогие кораллы, янтари и халцедоны украшали белую шею. Прекрасная и величавая, шла она в белоснежных одеждах, и радостное волнение сияло в ее глазах, издалека заметивших во главе посольства старейшин и Пршемысла на белом коне. С княжной шли ее девушки, шли старейшины и знатные люди всех родов, которые ждали на вече посольство и нового князя.
Возрадовались все, увидев красивого, статного мужа, а больше всех – молодая княжна. Видалась она с женихом еще в Будече. Подали они друг другу руки и радостно вступили в замок, а с ними и весь народ в великом веселье. При общем ликовании был посажен Пршемысл на каменный княжеский трон, и славили все нового князя и брак его с княжной Либушей. Прославляли князя и в замке, на горе, и под стенами замка. Усевшись в просторной палате и на широком дворе за столы, пировали старейшины и гости. Ели обильные яства, пили мед, пели песни, слушали, как перебирают струны певцы, распевая старинные сказания о героях и боях минувших времен. Все славили избрание князя, славили брак Либуши с Пршемыслом, славили днем, славили ночью, при свете огней и смоляных факелов. А когда погасли огни и зарумянилась над лесами утренняя заря, еще ликовал Вышеград, еще оглашались окрестности замка звонким весельем, и утренний ветер нес его звуки за реку, к темным лесам, окутанным беловатым туманом.
ЛИБУШИНЫ ПРОРОЧЕСТВА
Так возвела Либуша Пршемысла на княжеский престол.
После свадьбы спустилась молодая княгиня с Пршемыслом в глубокое подземелье, высеченное в скале и наглухо закрытое тяжелой железной дверью. В том подземелье и стены и большие столы, расставленные вдоль стен, отсвечивали блеском различных металлов: железа и бронзы, золота и серебра. Висели там мечи, кованые пояса, островерхие шлемы, округлые панцири, красиво окованные щиты; лежали браслеты, пряжки, перстни, венцы из серебряной проволоки, ожерелья из кораллов и янтаря, драгоценных каменьев, хрусталя и металла. Возле огромных блюд, полных зернистого золота, ярко блестели слитки чистого серебра.
Весь великий клад показала Либуша Пршемыслу, ибо отныне принадлежали сокровища и ему.
Потом привела Либуша его в свой сад, на то священное место под старыми липами, где сверкала серебряная голова хмурого Перуна. Там сиживали Либуша с Пршемыслом и весной и летом одни, проводя время в мудрых беседах. Часто гуляли они в сумраке священной рощи над Езеркой – там, где купалась Либуша девушкой со своими подругами, где расчесывали они ей прекрасные волосы и пели песни, милые ее сердцу.
Бродя по роще с супругом, обдумывала Либуша чешские законы и право. В то время установил Пршемысл немало новых законов, которыми сдерживал непокорных людей и наводил порядок в стране; потомки его управляли Чешской землей по тем законам много веков.
Однажды стояла Либуша с мужем своим Пршемыслом, старейшинами и всею дружиной на скалистом утесе высоко над Влтавой.
Длинные тени лежали на буйно цветущих лугах, по которым под сводом из ольхи, кленов и высоких верб бежал Ботич-поток. Роща на Волчьих воротах была залита светом заходящего солнца; последние лучи его золотили хлебные нивы, простиравшиеся в долине под Волчьими воротами и на обширной возвышенности правого берега Влтавы.
Все любовались прекрасным урожаем и, глядя на зреющие хлеба, радовались такой благодати. Один из старейшин вспомнил, что предстало глазам его много лет назад, когда стоял он на этом утесе с другими старейшинами, которых послал покойный воевода на поиски места для нового замка.
– Какая глушь тут была! Лес да лес, вон как там! – И он махнул рукой на запад, на лесистые горы, лежащие за светящейся под солнцем рекой.
На ее сверкающей поверхности выделялись островки, заросшие деревьями и густым кустарником; над ними кружили стаями птицы. У берега, в тени деревьев и кустов, обвитых диким хмелем, шумно и беспорядочно кричали в камышах дикие утки.
Все стоявшие на Вышеградской скале устремили взоры туда, куда указывал старый владыка, – через реку с островами, на непроходимые леса, что тянулись от берега вверх по склонам холмов, по Петржину, по Страгову [11], по всему обширному плоскогорью и дальше, сколько видел глаз.
Уже окутывались в синеватый сумрак старые, дремучие леса. Из-за вершин деревьев подымался вдали ровный столб белого дыма, пронизанного последними солнечными лучами, – верно, какой-нибудь охотник зажег костер в лесной чаще.
– Пока не падут под топором дровосека те дремучие леса, – молвил старец, – оттуда еще долго будут к нам жаловать в гости голодные волки. А какие леса дальше, за Страговым, Шлаховым и Малейовым и по всей той округе! Пока не вырубят их… – Он не договорил: его уже не слушали.
Все затаили дыхание, замерли, боясь шевельнуться, и смотрели на молодую княгиню, стоявшую впереди. Лицо ее вдруг осветилось восторгом, взор запылал. Благоговейный страх объял сердца всей дружины.
Не замечая ни мужа, ни старейшин, вдохновенно простерла руки Либуша в сторону синеющих за рекой холмов и, устремив на лес свой сверкающий взор, возвестила:
– Вижу город великий. До звезд вознесется слава его. Есть в лесу место, в тридцати гонах [12]отсюда, в излучине Влтавы. С севера ограждает его поток Брусница, что бежит в глубоком ущелье, на юге – скалистая гора, что возле Страгова леса. Там, в лесу, найдете вы человека – он обтесывает порог дома. И назовете вы город, что на том месте построите, Прагой [13]. И как князья и владыки склоняют головы, переступая порог дома, так будут они кланяться городу моему. Воздадут ему все честь и хвалу, и будет слава его велика во всем мире.
Либуша умолкла. Больше сказала бы она, но внезапно погас в очах ее свет вдохновения.
Тотчас отправились за реку, на гору, в старый лес, и нашли там человека за работой – всё, как предсказала Либуша. И начали на том месте строить город. Выстроив, прочно его укрепили, особенно на западе, со стороны Страгова леса: тут был город наиболее уязвим. Выкопали глубокие рвы, вал высокий насыпали, на валу поставили бревенчатые стены, над ними и над воротами – сторожевые вышки. В стены набили деревянных гвоздей и обмазали их глиной, смешанной с соломой. Так делали, чтобы обезопасить стены от каленых стрел и от огня.
И был город, названный Прагой, хорошо укреплен и царствовал он наряду с Вышеградом над всей землей Чешской.
* * *
Однажды пришли в Вышеград владыки и старейшины многих родов, славные в своем племени, и сказали Пршемыслу:
– Княже! Всего у нас вдоволь, всего изобилие – и стад, и хлеба, и рыбы, и зверя, – только металла нам не хватает. Того, что из земли удается добыть, недостает нам; за остальное дорого платим чужеземным купцам мехами, конями и медом. Ты, мудрый, дай нам совет и замолви словечко перед княгиней, не откроет ли ей вещий дух тех сокровенных мест, где залегают серебро, золото и иная руда.
Выслушав их просьбу, приказал им Пршемысл идти в свои селенья обратно, а на пятнадцатый день опять быть в замке. Тогда они всё узнают. Когда явились они в назначенный день, увидели Пршемысла, .сидящего на княжеском троне, и рядом Либушу на деревянном троне, помеченном ее знаком.
– Внимайте, храбрые владыки и мужи Чешской земли! – молвил Пршемысл. – Внимайте словам своей матери. Теми словами обогатит она вас и ваших потомков.
Взоры всех устремились на величавую молодую княгиню. А она встала, пошла по двору и дальше, на край крепостной стены. Рядом с ней шли Пршемысл, владыки и поодаль – приближенные девушки. Остановилась Либуша – на скале, высоко над Влтавой, и так заговорила:
Затем простерла руки и возвестила, обратившись на запад солнца:
– Что укрывается в скале, в глубине земли,
То богами поведано мне.
Повернувшись на левую сторону, встав против юга, промолвила:
– Гору вижу Бржезовую, в ней жилы серебра.
Кто ищет, тот найдет там богатство.
И сосед с запада, званый и незваный,
Захочет металла, ибо в нем таится власть.
Остерегайтесь! Пусть из даров вашей земли
Вам оковы рабов не скует он.
Опять повернулась она влево, на восток солнца, и так говорила:
– - Гору вижу Иловую, она золота полна.
В нем кроется сила и дивная мощь.
Но сила исчезнет, охватит вас бессилие.
Если погаснет в вас сияние святой любви.
Договорив, повернулась она снова налево, на север:
– Там гора с тремя вершинами, она в своем скрывает лоне
На века серебра клады.
Тройная вершина у горы, и трижды иссякнет
В ней металл и трижды объявится вновь.
Чужеземцев она будет манить, точно липа,
Когда она в цвету влечет к себе рой пчел.
Трутни не одолеют клады – лишь пчелиный труд,
Который и серебро превращает в золото.
– Гору вижу Крупнатую, и в ее глубине
Свинца и олова мутный блеск.
Однако на границе она – держите там стражу,