Ирина Градова. Вскрытие покажет

   – Алевтина, что происходит? – шепотом спросила я, косясь на Павла, который пока еще не почувствовал, что что-то не так.
   Она подняла на меня пустые глаза.
   – А что, Агния Кирилловна?
   – Наша пациентка сейчас кричать начнет, вот что! – рявкнула я.
   В ужасе Алевтина взглянула на столик для медикаментов.
   – Ой!
   Мне не понравился этот ее возглас.
   – Немедленно вводите еще пять кубиков! – сказала я, едва сдерживая гнев.
   Алевтина молча выполнила мое требование.
   – Агния Кирилловна? – поднял брови Павел, глядя в нашу сторону, встревоженный шушуканьем.
   – Все в порядке, Паша, – отозвалась я, безмятежно улыбаясь. – Никаких проблем!
   Через час, выскочив из операционной, я налетела на Алевтину.
   – Что вы делаете-то, а? – спросила я, рывком разворачивая женщину к себе лицом от раковины, над которой она склонилась, чтобы вымыть руки. – Мы чуть тетку не угробили!
   – Простите, Агния Кирилловна! – залепетала она, вся красная как рак. – Ради бога, извините…
   – Извините ее! – не унималась я. – Скажите спасибо, что она толстокожей оказалась… Какую дозу вы вводили?
   – Я виновата, – пробормотала анестезистка, опуская глаза. – Ошиблась с дозой…
   – Ошиблась! Что с вами происходит в последнее время? Если вы больны, то садитесь на больничный, в конце концов, но это же не повод резать по живому!
   Неожиданно Алевтина закрыла лицо руками и разрыдалась, качаясь из стороны в сторону, словно липа на ветру. Павел, собиравшийся снимать перчатки, оторопел.
   – Что случилось? – спросил он, выпучив глаза.
   – Ничего, Паша, – ответила я, беря Алевтину под руку и подталкивая в сторону выхода. – Небольшой срыв – бывает.
   Отделение анестезиологии и реанимации располагается сразу над операционными. Поднявшись на один этаж, мы дошли до ординаторской, где в этот момент никого не оказалось, и я налила анестезистке воды из стоящего у стены кулера.
   – Вот, – сказала я, протягивая ей стакан. – Пейте и рассказывайте!
   Зубы Алевтины стучали по краю стакана, и она не сразу смогла сделать глоток. У нее ушло несколько минут на то, чтобы выпить половину жидкости, и все это время я терпеливо ждала. Злость моя постепенно испарилась. Возможно, у Алевтины случилось что-то серьезное, иначе она вряд ли допустила бы ошибку при операции.
   – Мой Кости-и-ик! – давясь водой, проговорила анестезистка. – Кости-и-ик… по… поги-и-иб!
   – Что-о?! Но он же… Он же в армии был?!
   – Вот именно, чтоб бы-ыл! – завывала Алевтина. – Во вторник получила извещение из военкомата, а на следующий день они гроб доставили-и-и…
   – Но как же это произошло?!
   – Сказали – несчастный случай во время учений…
   Алевтина больше не могла говорить, и мне пришлось сесть рядом и обнять ее, как беспомощного ребенка. Я прекрасно понимала, что она должна чувствовать. Что, если бы мой Дэн… Нет, об этом даже думать нельзя! Конечно, у Алевтины еще две дочки, но Костик всегда был ее любимым сыночком, ее надеждой и опорой. Я знала паренька – он иногда встречал мать после работы. После школы поступил в медицинское училище, успешно отучился год, призвался в армию… И вот теперь он мертв!
   Плечи Алевтины все еще вздрагивали, но слезы уже иссякли.
   – Спасибо вам, Агния Кирилловна, – пробормотала она, утирая подолом халата распухшие глаза.
   – За что?
   – За то, что выплакаться дали… Дома-то нельзя – все на меня смотрят, как будто я могу что-то изменить… А я еле ноги передвигаю! И простите меня, если можете: больше такое не повторится!
   – Может, вам взять отпуск?
   – Нет, Агния Кирилловна, я не могу! – затрясла она головой. – Мне сейчас дома быть нельзя – я лучше тут…
   – Когда похороны?
   – Завтра… Я взяла день за свой счет.
   – Как же я-то ничего не знала?!
   – А я не распространяюсь – зачем? Помочь мне все равно никто не сможет, а разговоры за спиной…
   – Конечно, конечно, я все понимаю, – закивала я. – Во сколько похороны?

* * *

   – Представляешь, они ничего не объясняют! – возмущенно жаловалась я Олегу, за обе щеки уплетая вегетарианские котлеты. Стыдно сказать, но я была голодна, как волк. Казалось бы, после рассказа Алевтины о гибели сына аппетит должно напрочь отбить, а я вот лопаю – видимо, все дело в беременности.
   – Ты давай с болтовней завязывай, – посоветовал Олег, подкладывая на мою тарелку еще пару теплых, пышных котлеток. – А то подавишься!
   Надо что-то делать с этим постоянным чувством голода, а то Олег, не ровен час, догадается о моем интересном положении! Этого никак нельзя допустить, ведь я еще не решила, оставлять ли ребенка.
   – С военными всегда так, – произнес он через несколько минут. – Никогда не говорят правды. У них так принято.
   – У Алевтины ребенок погиб! – воскликнула я, прожевав. – Они могли бы, по крайней мере, вызвать ее и дать разъяснения. Вместо этого они выслали ей письмо о том, что берут на себя все расходы по похоронам – и все, представляешь?!
   – Очень даже представляю! – кивнул Шилов. – Наверняка напортачили, а признаваться ни за что не станут. Забирают парней у родителей, а потом возвращают ногами вперед!
   Шилову не понаслышке знакомо чувство потери ребенка: несколько лет назад его маленькая дочка от первого брака утонула в аквапарке из-за недосмотра матери. Если ребенок от Олега, а я сделаю аборт, не будет ли это преступлением?
   – В каких войсках он служил? – спросил Олег.
   – В пограничных.
   – На финской границе?
   – Не-а, на китайской. И что же там такого могло произойти, что все как воды в рот набрали? Может, случилось что-то, о чем они рассказать не могут? Скажем, вооруженный конфликт с противоположной стороной? Но разве об этом не сообщили бы в СМИ?
   – Если это военная тайна, то нет. Брось, Агния, ты все равно не сможешь ничего выяснить! – махнул рукой Шилов. – Да и оно тебе надо?
   – Шилов, я работаю с Алевтиной уже несколько лет, она мне не чужая!
   – Вот в том-то и беда, – поморщился он. – До всего тебе есть дело, Агния! Ну, я понимаю, когда ситуация касается друзей и родственников – тьфу-тьфу-тьфу, конечно, – но ты же не можешь переживать за каждого!
   Шилов не одобряет мою работу в ОМР. Мы с самого начала договорились, что он не станет мне мешать – в конце концов, я независимая женщина, имеющая право выбирать, чем заниматься, но Олег не мог притворяться, что ему нравится моя вторая работа.
   – Мне пойти с тобой? – спросил он, когда я не ответила на его реплику. Я видела, как ему не хочется этого делать, и произнесла:
   – Не нужно. Ты уже не работаешь в больнице, да и Алевтина будет в таком состоянии, что и не заметит твоего появления!
   Олег выглядел расстроенным. Вероятно, ему показалось, что я намеренно провожу черту между ним и всем, что касается меня и его прежнего места работы. Может, хоть и неосознанно, я именно это и делаю?

* * *

   Наверное, трудно найти человека, который любил бы кладбища, но я прямо-таки кожей ощущаю холод, идущий от надгробий, выстроившихся по обе стороны от проходов. Здесь хоронили папу. Было это почти двенадцать лет назад, и я не ожидала, что с тех пор полегло такое дикое количество народу! Кресты и плиты растут как грибы после дождя – воистину, нужно побывать на кладбище, чтобы осознать масштабы и скорость, с которой вымирает население нашего города!
   На похороны Костика Макарова собралось много людей – в основном родственники, конечно, но были здесь и коллеги с работы мужа Алевтины, друзья ее дочерей, и только я – из нашей больницы. Я не заметила ни одного человека в военной форме – значит, представитель от военкомата не счел нужным явиться. Алевтина рыдала, прижавшись к мужу, который, видно, до сих пор не осознал смерть единственного сына.
   – Ужасно вот так терять детей, – раздался тихий голос за моей спиной. – В мирное-то время!
   Обернувшись, я увидела немолодую худую женщину с темными с проседью волосами в черном костюме. Она выглядела не слишком ухоженной, но лицо ее было решительным и жестким.
   – Вы – родственница Алевтины? – поинтересовалась я.
   – Нет, я – ее коллега. А вы?
   Женщина полезла в сумочку и, достав оттуда карточку, протянула ее мне.
   – «Инга Рафаиловна Шацкая, председатель Комитета солдатских матерей Санкт-Петербурга», – прочла я вполголоса. – Вас прислало какое-то военное начальство?
   На самом деле я понятия не имела о том, чем занимается Комитет солдатских матерей. По телевизору я порой слышала, что «на заседании чего-то там присутствовали представители Комитета солдатских матерей» или «Комитет солдатских матерей выражает протест по поводу чего-то там» – и все.
   – Я не имею к военному начальству ни малейшего отношения, – как мне показалось, с легким оттенком презрения ответила Шацкая. – Напротив, я нахожусь здесь вопреки всякому военному начальству.
   – То есть?
   – Насколько близки вы с матерью погибшего мальчика? – вместо ответа задала она вопрос. – Понимаете, мне бы, конечно, с ней поговорить надо, но она сейчас в таком состоянии…
   – Вы правы, – кивнула я. – Лучше со мной. А с Алевтиной мы хорошо знакомы – она моя анестезистка в больнице, и Костика я знала лично.
   – Вы – врач? – уточнила Шацкая, и в ее тоне я уловила неподдельный интерес.
   Я подтвердила.
   – Что ж, это даже к лучшему! Что скажете, если после похорон мы присядем в каком-нибудь уютном месте и поболтаем?
   Я была заинтригована, поэтому сразу согласилась. После похорон муж Алевтины пригласил всех присутствующих к ним домой, но я отказалась, мотивировав это тем, что опаздываю на работу. В действительности операций у меня в тот день не было, но Алевтина об этом не знала.
   – Вы на машине? – спросила Инга.
   – Нет, приехала с Алевтиной на автобусе прямо из морга.
   – Тогда – прошу в мою колесницу!
   У Инги оказалась серебристая «Ниссан Микра», выглядевшая снаружи гораздо меньше, чем была внутри.
   – Итак, – сказала я, когда мы уселись в симпатичном уличном кафе, у которого она притормозила, – о чем вы хотели поговорить?
   – Что вам известно об обстоятельствах смерти Костика Макарова?
   – Да ничего, собственно, – ответила я. – Алевтина в шоке от того, как с ней обошлись: прислали какую-то отписку, что якобы парень погиб во время учений из-за неосторожного обращения с оружием – и все. Даже на похороны никого не прислали!
   – Выглядит подозрительно, не находите?
   – Как и все, что связано с вооруженными силами, – согласилась я. Мне показалось, что Инга сейчас выдаст очередную теорию заговора – вроде убийства Кеннеди и таинственных кругов на злаковых полях. Однако мой интерес она уже порядком разожгла.
   – Наша организация как раз занимается такими случаями, – сказала Инга. – Вы в курсе, что Константин Макаров служил вместе с Федором Бероевым?
   – Н-нет, честно говоря, – покачала я головой. – Но Алевтина наверняка его знает.
   – Наверняка, – кивнула Инга. – Ведь они были друзьями. И погибли, между прочим, в один день.
   – Что-о-о?!
   – Я вам больше скажу, – явно довольная моим замешательством, продолжала она. – Обстоятельства гибели ребят – тайна, покрытая мраком. Следствие проводила военная прокуратура и, кто бы сомневался, вынесла свой вердикт: несчастный случай на стрельбах! Но мамаша Бероева оказалась не лыком шита. Она работает в прокуратуре и всех на ноги подняла – выяснила-таки, что в последнее время на той заставе, где ребята служили, подозрительно часто гибнут или пропадают призывники. Собрать все факты воедино не так-то просто, ведь все они из разных городов и сел, а сама Бероева, хоть и кремень-баба, но все же мать, потерявшая сына… Короче, она ко мне обратилась, через общих друзей, передала данные, которые удалось собрать, и попросила заняться этим делом. Вот я и начала с Макарова, потому что они с Бероевым вместе служили. Думала, может, мать его сможет что-то пояснить?
   – Мне думается, что обеим матерям прислали одинаковы послания, – вздохнула я. – И Алевтина – не тот человек, который сумеет противостоять огромной военной машине. Посторонним вход за этот забор из колючей проволоки заказан!
   – То-то и оно, – закивала Инга, найдя во мне единомышленника.
   – Вы сказали, что есть и другие жертвы? – внезапно вспомнила я ее же собственные слова. – Кроме Костика и того, второго мальчика?
   – Точно – как минимум трое.
   – Трое?!
   – Это только за последние пару лет, – уточнила она.
   – И все на одной заставе?
   – Да.
   – Значит, вместе с нашими двумя уже пятеро выходит?
   – И, заметьте, мы еще, возможно, не обо всех знаем!
   – А те трое ребят как погибли?
   – Пока ничего толком выяснить не удалось, ведь Анна, мать Бероева, совсем недолго занималась этим – в перерывах между подготовкой к похоронам!
   – А у вас есть имена и адреса других матерей?
   Инга внимательно посмотрела на меня.
   – Знаете, Агния, – сказала она задумчиво, – на самом деле это я собиралась задавать вам вопросы, а вы как-то незаметно перехватили инициативу!
   – Простите, профессиональная привычка сказывается.
   – Как это – профессиональная? Вы же говорили, что работаете в больнице? – подозрительно нахмурилась женщина.
   Пришлось рассказать председателю Комитета солдатских матерей о том, чем я занимаюсь, помимо врачебной деятельности.
   – Отдел медицинских расследований, значит? – переспросила она, когда я закончила. – Интересно! И что, успешно работаете?
   – Как посмотреть, – скромно ответила я. – Во всяком случае, за несколько лет нам удалось привлечь к ответственности достаточно врачей и околомедицинских работников, точно так же, как и оправдать невиновных медиков.
   – Удивительно, что из всей толпы людей на кладбище я подошла именно к вам! – заметила Шацкая. – Может, это судьба? Как насчет того, чтобы вместе потрудиться?
   – Честно говоря, просто не представляю, чем вам может помочь ОМР? Если бы речь шла о медицинской проблеме – тогда мы непременно взялись бы за нее, но армия…
   – Неужели у вас нет в этой среде никаких полезных знакомств? – не поверила Инга.
   Я сразу же подумала об Андрее. Отставной полковник медицинской службы, он, конечно же, имел кучу друзей среди военнослужащих, но ведь под вопросом один-единственный военный округ, более того – одна-единственная застава! Кроме того, я знала, что Андрей в отъезде: две недели назад он по телефону сообщил мне о том, что уезжает с лекциями в Калифорнийский медицинский колледж и оставляет Отдел на меня. Правда, он также добавил, что по всем вопросам его можно беспокоить в любое время дня и ночи по скайпу или по телефону, но как, черт подери, он смог бы помочь, находясь на другом конце земного шара? И тут я вспомнила о Никите. Конечно, он ведь служил с Андреем и как-никак вхож в круг военных!
   – Я могла бы попытаться, – проговорила я наконец, видя, что Инга не сводит с меня внимательного взгляда. – Давайте продолжим наводить справки, вы по своим каналам, я – по своим. Через пару-тройку дней созвонимся, идет? Может, у нас появятся какие-нибудь новые сведения.
   – У вас есть дети? – вместо ответа поинтересовалась Шацкая.
   – Сын. Ему двадцать. Но в армии Дэн не служил, потому что поступил в институт, – тут же добавила я, предвосхищая ее следующий вопрос.
   – Вам повезло, – глухо произнесла Инга. – Лучше рожать девочек!

* * *

   Войдя в квартиру Никиты, я увидела, что со времени моего последнего визита здесь практически ничего не изменилось – все та же безликая, но удобная и функциональная мебель из «ИКЕИ». Правда, на стенах появились новые фотографии – в основном его бывших однополчан из Осетии на фоне разрушенных зданий. Встречались и снимки с нынешнего места работы – в окружении коллег или пациентов. Никита работает трансплантологом в Алмазовском центре. Андрею он как сын, хотя кровные узы их не связывают. Никита – пасынок бывшей жены Лицкявичуса. Когда они развелись, она вышла замуж за друга Андрея, у которого рос маленький сын Никита. Так уж вышло, что, несмотря на полный разрыв с женой и отказ общаться с ней, Андрей не держал зла на друга и души не чаял в Никите. Для парня же Андрей всегда служил примером, и впоследствии, вопреки его воле, пошел по стопам Лицкявичуса – поступил в Военмед и колесил по «горячим точкам», пока не получил тяжелейшее ранение в ногу. Случилось это в Южной Осетии. Раненый Никита и еще один его приятель оказались в разрушенном здании больницы, потеряв надежду на то, что их найдут. Именно Андрей организовал спасательную операцию, а потом, когда хирург сказал, что в полевых условиях спасти ногу почти невозможно и лучше ампутировать ее, чтобы спасти жизнь парню, Андрей удержал его руку. Только благодаря этому Никита теперь может ходить. Иногда он опирается на трость, но я подозреваю, что делает он это исключительно в корыстных целях: вид симпатичного молодого мужчины с мальчишеской улыбкой, у которого имеется небольшой физический недостаток, безотказно действует на женщин всех возрастов и профессий.
   – Кофе будешь? – спросил Никита, когда я закончила разглядывать снимки на стенах и уселась на диван.
   – Обязательно!
   Он исчез на кухне и через несколько минут появился с подносом.
   – Ты, я вижу, купил кофеварку? – приятно удивилась я.
   – А как же тебя принимать-то? – пожал он плечами. – Ты же растворимый не пьешь!
   – Так как там насчет моего дела? – спросила я.
   – Рассказываю. Странное что-то творится: я обратился к людям, для которых обычно нет ничего невозможного. Тем не менее они не смогли помочь!
   – Что, совсем ничем? – разочарованно уточнила я.
   – Только тем, что разъяснили: соваться в эту область не стоит.
   – Ну да, конечно! – злобно фыркнула я. – Военная тайна! Мальчишки, значит, мрут как мухи, а они отказываются говорить?!
   – Зато я узнал для тебя кое-какие имена.
   – Тех, кто еще погиб на той заставе, да? – догадалась я, воспрянув духом.
   – Точно. Не все они проживали в Питере, но что есть расстояния при наличии современных способов связи, верно?
   – Ты совершенно прав!
   – Слушай, а ты…
   Никита осекся, и мне даже показалось, что он покраснел.
   – Что, Ник?
   – Дядя Андрей так внезапно усвистал в Америку… Ты не знаешь, что случилось?
   – Случилось? – удивилась я. – Что могло случиться? Он же всегда разъезжал по свету с лекциями, а почему ты спрашиваешь?
   – Дядя Андрей давно говорил, что собирается завязать с дальними поездками – после операции он стал плохо переносить самолет.
   – Правда? – пробормотала я.
   – И он ничего не сообщал мне о своих планах, и вдруг – улетел. Я думал, ты знаешь почему.
   Мне не приходило в голову, что Андрей мог улететь из-за того, что я прекратила наши отношения – такой сильный человек не мог настолько тяжело переживать разрыв с женщиной! Тем не менее слова Никиты говорили о том, что я, возможно, ошибалась, считая Андрея пуленепробиваемым с эмоциональной точки зрения.
   – Нет, Ник, мне ничего не известно, – ответила я. – Андрей Эдуардович не делился со мной своими планами.
   Парень посмотрел на меня, и я почувствовала, что он о чем-то догадывается. Нам с Андреем успешно удавалось скрывать отношения от коллег, но, кажется, некоторые, наиболее внимательные, все-таки нас подозревали. Ну, ничего – теперь-то и подозревать нечего, ведь все кончено!

* * *

   В квартире Бероевых было чисто, как в операционной.
   – Не могу без дела сидеть, – пояснила хозяйка дома, Анна Емельяновна, облаченная в старые джинсы и мужскую рубашку. – Раз пять уже все здесь перемыла, но никак успокоиться не могу!
   – Еще бы! – сочувственно покачала я головой. – Вы успокоительное принимаете?
   – Не люблю я лекарства пить – одно лечишь, другое калечишь.
   – Вам не предлагали с психологом пообщаться?
   – Вы намекаете на то, что у меня с головой не в порядке?
   – Да нет, но вы ведь сына потеряли, а это такая серьезная психологическая травма!
   – Ничего, – мотнула коротко стриженной головой женщина, – справлюсь. Вы не подумайте, что я черствая такая, – тут же добавила она, – но мне сейчас никак раскисать нельзя: пока не выясню, что с моим Феденькой случилось, не могу я горю предаваться!
   Сильная женщина, ничего не скажешь – права Инга Шацкая!
   – А вы ведь не из прокуратуры, да? Из какого-то Отдела…
   – Медицинских расследований, – подсказала я. – Но я здесь не по делам Отдела, а потому, что мать мальчика, который погиб с вашим сыном, – моя коллега.
   – Вы о Косте Макарове говорите?
   – Ваш сын писал о нем?
   – Да, – вздохнула Бероева. – Они с Федей лучшими друзьями были – как в учебке познакомились, так и… Господи, они ведь служить только начали!
   Она медленно сняла передник, надетый поверх джинсов, и проводила меня в гостиную. Вся мебель была сдвинута к стенам, и только большой ковер еще оставался на полу в середине комнаты.
   – Вы замужем? – спросила Бероева, присаживаясь в стоящее боком кресло и делая мне знак последовать ее примеру.
   Я кивнула.
   – А я вот – нет, – усмехнулась она. – Одна Федюшку растила – с того самого дня, как родила. Но я не жаловалась, а теперь…
   Она развела руками. Я во все глаза смотрела на эту женщину. Она лишилась самого дорогого на свете, но не выглядела сломленной. Видимо, держать себя в руках Анна умудрялась лишь мыслями о том, что должна решить загадку гибели сына. «А что, – спросила я себя, – если никакой загадки нет? Допустим, парни действительно погибли по собственной глупости. Забыв на минуту о том, что военная часть, где погибли ребята, пользуется дурной славой, можно ли с уверенностью сказать, что дело попахивает чем-то незаконным – разве в армии не происходит несчастных случаев? Что станется с Бероевой, если выяснится, что все именно так, как ей сообщили в письме – найдет ли она в себе силы жить дальше?»
   – Анна Емельяновна, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, без излишних эмоций, – мне кажется, вам все-таки стоит поговорить со специалистом. Вот, возьмите, – и я протянула ей вытащенную из сумки визитку Павла Кобзева, психиатра и моего коллеги по ОМР. – Это очень хороший специалист, – пояснила я, пока Бероева нерешительно вертела карточку в руках. – Обратиться за помощью – это в порядке вещей и вовсе не означает, что вы ненормальная! Каждому человеку в определенные моменты требуется поддержка.
   – А вы сами обратились бы к нему? – испытующе глядя мне в глаза, спросила Бероева.
   – Обращалась, и не раз, – честно ответила я. – Потому и могу с легкой душой рекомендовать его всем, кому требуется консультация такого рода.
   – Я подумаю, – кивнула Бероева.
   – Кстати, у вас сохранились письма Федора? – сменила я тему.
   – Конечно! Принести?
   – Если не возражаете.
   Анна Емельяновна подошла к комоду у противоположной стены. Ей пришлось отодвинуть его, чтобы прижатые к стенке на время уборки шкафчики можно было открыть, и она извлекла толстую пачку писем. Странно было видеть, что в наш век электроники и Интернета кто-то по-прежнему строчит письма от руки! Словно прочитав эту мысль на моем лице, Бероева сказала:
   – Федя писать не очень любил. Обычно он присылал эсэмэски, но иногда, если было что сказать, писал. Он знал, что мне интересно, как они там живут, чем дышат… Кстати, все сообщения я до сих пор храню в телефоне – не хватает духу стереть. В последнюю неделю он сообщений не присылал, и я заволновалась. Как выяснилось, не зря!
   – Я могу взять письма на время? – спросила я.
   – Если обещаете вернуть. Только ничего подозрительного в этих письмах нет: знали бы вы, сколько раз я их перечитывала в поисках ответов на свои вопросы!
   – Все-таки я бы тоже почитала, – сказала я. – Свежим взглядом, так сказать.
   – Ну, попробуйте – чем черт не шутит! – согласилась Бероева.
   – Вы же в прокуратуре работаете? – уточнила я.
   – Точно. Только никакой высокой должности не занимаю – может, потому мне и не удается пробить стену молчания?
   – Вы пытались заставить кого-нибудь на вашем месте работы связаться с военной прокуратурой?
   – А как же, до сих пор пытаюсь! – развела она руками. – Буду и дальше пытаться, только сдается мне, с мертвой точки это дело не сдвинется! Может, Комитет солдатских матерей… Это Инга Шацкая к вам обратилась, да? Значит, она ничего сделать не может?
   – Нет-нет, – поспешила успокоить я женщину. – Инга ко мне не обращалась – мы просто разговорились на похоронах. Понимаете, строго говоря, ОМР ведь не имеет отношения к тому, что случилось, – мы только проблемами в сфере медицины занимаемся. Я лишь хочу помочь коллеге выяснить, что произошло с ее сыном. Совершенно ясно, что смерть Кости связана с гибелью и вашего Феди.
   – То есть ваше расследование неофициальное?
   – Нет, но я обещаю, что сделаю все от меня зависящее, чтобы выяснить правду.
   – Что ж, – медленно проговорила она, – это лучше, чем ничего! По крайней мере вы и Инга – единственные люди, которые предлагают хоть какую-то помощь. Все говорят мне, что в военные дела соваться бесполезно: что туда попало, то пропало – мой непосредственный начальник прямо так и выразился, представляете?!