Страница:
-- Это хорошо. Очень хорошо,-- сказал Ги, словно учитель, довольный
подающим надежды учеником.-- Ну, что еще?
-- Я хочу, чтобы вся моя жизнь была именно такой,-- продолжала
Роберта.-- Мне не хочется, ну, идти вслепую. Вот почему мне не нравятся
многие молодые люди моего возраста у меня на родине,-- они не знают, чего
хотят в жизни и как этого можно добиться. Ну, знаешь, вот они и бредут
вслепую, на ощупь.
Ги, казалось, был совершенно сбит с толку.
-- Вслепую, на ощупь,-- повторил он.-- Что это значит?
-- По-французски -- "tвtonner",-- объяснила Роберта, довольная
представившейся ей возможностью продемонстрировать перед ним свое
лингвистическое превосходство.-- Мой отец изучает историю, он специалист по
военной истории, ну, все эти битвы, сражения, постоянно только и говорит о
войне, о царящей там суматохе, когда все вокруг бегают, безжалостно убивают
друг друга, не зная, правильно они поступают или неправильно, выигрывают или
проигрывают, вообще ничего не понимают. В общем, вся эта муть...
-- Да,-- сказал Ги,-- я слышал эту фразу.
-- Я считаю,-- продолжала Роберта,-- что муть войны есть ничто по
сравнению с мутью молодости. Битва при Геттисберге была кристально чистой по
сравнению с жизнью в девятнадцать лет. Я хочу выйти из этой мути, этого
тумана молодости, мне хочется быть цельной. Мне не хочется во всем
полагаться на случай. Это -- одна из причин моего приезда в Париж, все
повсюду твердят, какие цельные люди эти французы. Может, и мне, глядя на
них, стать такой же?
-- Как ты думаешь, я -- цельный человек? -- спросил ее Ги.
-- Очень. Именно эта черта мне больше всего нравится в тебе.
Ги задумчиво кивнул в знак согласия. Его черные большие глаза с густой
бахромой черных ресниц засияли.
-- Послушай, ты американка,-- сказал он,-- ты станешь прекрасной
женщиной, просто супер... И я еще тебя никогда не видел такой красивой.--
Он, наклонившись к ней, поцеловал ее в щеку, еще холодную с улицы.
-- Какой приятный денек! -- сказала она.
Они пошли в кино, чтобы посмотреть какой-то фильм, который, как слышал
Ги, был очень хорошим, после сеанса -- в бистро на левом берегу, чтобы
пообедать. Роберта хотела съездить домой, чтобы оставить там портфель и
переодеться, но он запретил ей это делать.
-- Сегодня вечером,-- сказал он с таинственным видом,-- у меня нет
настроения выслушивать отзывы о себе от твоей подруги Луизы.
Когда они подходили к кинотеатру, то повсюду пестрели большие
афиши-предупреждения -- детям до восемнадцати лет смотреть этот фильм
нельзя, и ее смутил ироничный взгляд билетера, когда они проходили мимо
него. Как она жалела, что не захватила с собой паспорт, чтобы утереть ему
нос,-- ей уже за восемнадцать! Роберта без особого интереса смотрела на
экран. Фильм был ей непонятен, ей всегда было трудно понимать французский,
когда на нем говорят в кино, по радио или телевидению. Обычные
продолжительные постельные сцены, когда обнаженная пара молодых людей долго
о чем-то болтает, все слишком эротично и слишком откровенно, по ее мнению.
Она просидела большую часть сеанса с закрытыми глазами, вспоминая и чуть
приукрашивая события сегодняшнего дня; даже позабыла, что рядом с ней сидит
Ги, который напоминал ей о себе, то и дело поднося к губам ее руку и нежно
целуя ее пальчики, один за другим, причем делал это в необычной манере и в
самые драматические моменты действия.
Во время обеда он вел себя с не меньшей странностью. Он подолгу молчал,
что было ему совсем несвойственно, смотрел на нее в упор через столик, и от
этого его намеренно сверлящего взгляда ей становилось не по себе, и
приходилось ерзать на своем стуле. Наконец, когда принесли кофе, Ги,
откашлявшись, протянул к ней через стол обе руки. Взяв ее ладони, он,
стараясь подражать ораторскому искусству, выспренно сказал:
-- Все. Я решил. Время созрело. Мы наконец достигли этого неизбежного
момента.
-- О чем это ты? -- нервно спросила Роберта, видя, что бармен в холле
маленького пустого ресторанчика не спускает с них любопытных глаз.
-- Просто мне хочется говорить так, как говорят взрослые,-- пояснил
он.-- Сегодня ночью мы станем любовниками.
-- Тс-с-с...-- Роберта озабоченно поглядела в сторону бармена. Она
быстро выдернула свои руки, спрятала их под стол.
-- Больше я не могу жить без тебя,-- пылко сказал он.-- У меня есть
ключ от квартиры приятеля. Он уехал в Тур, чтобы навестить свою семью. Его
сегодня ночью не будет. Это рядом, за углом.
Роберте не нужно было и притворяться, что такое предложение Ги ее не
шокировало. Как и все девственницы, приехавшие в Париж, она в глубине души
была убеждена, что ей уже не придется возвращаться домой в том целомудренном
состоянии, в котором приехала сюда. От такой идеи можно было приходить в
восторг, ожидать неизбежного с нетерпением или отказаться от нее, но все
равно, рано или поздно, такое должно случиться. В любое другое время за эти
три месяца знакомства с ним она могла бы понять настроение Ги и принять его
предложение. Даже сейчас ей понравилось, с какой откровенностью, стараясь не
уронить ее девичьего достоинства, он это сделал. Но то же чувство суеверия,
которое терзало ее сегодня днем в галерее и помешало рассказать Ги о двух
акварелях, теперь снова охватило ее с новой силой. Как только судьба ее двух
картин прояснится, она подумает о предложении Ги, сделанном ей столь
откровенно. Но не раньше. Сегодня этого не будет еще и по другой причине.
Даже если это случится и от судьбы никуда не уйдешь, то она была уверена в
одном: никогда не согласится на первую физическую любовь, когда на ней --
джинсы.
Она покачала головой, еще больше раздражаясь от того, что вся
вспыхнула,-- ее щеки и шея горели огнем. Она опустила глаза на тарелку, не
могла больше смотреть на Ги -- ее заливала пунцовая краска.
-- Нет, прошу тебя, только не сегодня.
-- Почему же? -- спросил он.
-- Это... так неожиданно...
-- Ничего себе неожиданность,-- громко воскликнул он.-- Мы с тобой
видимся почти каждый день вот уже три месяца подряд. Разве ты к этому не
привыкла?
-- Я ни к чему не привыкла, и ты это отлично знаешь,-- резко возразила
она.-- Прошу тебя, не будем больше говорить об этом. Я твердо сказала:
только не сегодня.
-- Но у нас квартира только на сегодняшнюю ночь,-- настаивал Ги.-- Мой
приятель не будет торчать в Туре целый год.-- У него было такое кислое,
такое мученическое лицо, что впервые Роберта за все время их знакомства
вдруг поняла, что он нуждается в утешении. Она, наклонившись к нему, нежно
похлопала его по руке.
-- Ну, не нужно кукситься,-- сказала она.-- Может быть, только в другой
раз.
-- Хочу тебя предупредить,-- сказал он, стараясь не терять своего
мужского достоинства.-- В следующий раз ты будешь приставать ко мне, а не я.
-- Хорошо,-- быстро ответила она,-- буду,-- чувствуя одновременно и
облегчение и досаду из-за такого быстрого его согласия.-- А теперь заплати
по счету. Мне завтра утром рано вставать.
Позже, лежа в своей узкой кровати на комковатом матраце под тяжелым
стеганым одеялом, она никак не могла уснуть. Слишком возбуждена. "Ну что за
день,-- думала она.-- Я становлюсь художницей. Уже на грани. И я становлюсь
женщиной. Тоже на грани". Она хихикнула от выспренности своих фраз и обняла
себя под одеялом. Она была очень довольна гладкостью своей кожи. Если бы
Луиза не спала, она бы ей во всем призналась. Но Луиза крепко спала в своей
постели у противоположной стены в своих бигуди, все ее лицо было жирно
смазано кремом от морщин, которые явно не появятся в ближайшие двадцать лет.
С сожалением Роберта закрыла глаза. Как ей хотелось, чтобы сегодняшний день
никогда не кончался!
Два дня спустя, когда она вошла в свою комнату, включила свет, то
увидела на своей кровати письмо, присланное по пневмопочте. Уже смеркалось,
и в квартире было холодно и пустынно. Луизы дома не было, и в кои веки на
наблюдательном пункте в салоне мадам Рюффа не оказалось. Так что ее никто не
видел, когда она прошла по холлу к своей двери. Она вскрыла письмо.
-- "Дорогая мисс Джеймс,-- прочитала она.-- Немедленно свяжитесь со
мной. У меня есть для вас важное сообщение". И подпись -- Патрини.
Роберта посмотрела на часы. Пять вечера, Патрини еще мог быть в своей
галерее. Чувствуя, как у нее заколотилось сердце, как у нее кружится голова,
она снова через холл прошла в салон, где стоял телефон. Когда мадам Рюффа
куда-нибудь выходила по своим делам, она запирала диск на крошечный замочек,
но все же был какой-то, пусть незначительный, шанс, что на этот раз она
забыла это сделать. Нет, мадам Рюффа ничего никогда не забывала. Телефон был
на замочке. "Негодная старая сука!" -- трижды в сердцах повторила Роберта.
Она пошла на кухню, нет ли там горничной. На кухне было темно, и Роберта
вдруг вспомнила, что у нее сегодня выходной.
-- Ах, ну и Франция,-- воскликнула она.-- Будь ты проклята!
Она вышла из дома и поспешила к кафе на углу, где был платный телефон.
Но там, в телефонной будке, как назло, стоял какой-то мужчина с портфелем в
руках и с унылым выражением на физиономии что-то записывал на листе бумаги и
одновременно что-то говорил в трубку.
Из того, что ей удалось понять, этот тип с портфелем говорил о какой-то
сложной сделке относительно установки водопроводных труб. Он и не думал
заканчивать. Ну и город, этот Париж, с досадой плюнула Роберта. Здесь все
висят на телефонах часами, и днем и ночью. Она, конечно, была неправа.
Она снова посмотрела на часы. Четверть шестого. Патрини закрывает в
шесть. Роберта вернулась в бар, заказала себе стакан красного вина, чтобы
успокоить взвинченные нервы. Потом придется пожевать жвачку, чтобы отбить
запах вина изо рта. У нее на семь намечена встреча с Ги, и ей придется
выслушать долгую и нудную нотацию, если он только почувствует, что она
выпила. В баре было полно работяг из окрестного квартала, они громко
разговаривали, смеялись, пили, сколько хотели, и ни одного из них не
волновало, будет ли от него пахнуть спиртным или не будет.
Наконец, этот зануда слесарь вышел из будки, и туда немедленно влетела
Роберта. Она опустила в щель жетон. Вдруг, к своему ужасу, она вспомнила ту
бесконечную беседу, которую Патрини вел с другим агентом по телефону, и
паника стала медленно овладевать ею. Она трижды пыталась дозвониться, но все
напрасно,-- телефон Патрини был занят. Уже двадцать пять минут шестого. Она
выскочила из телефонной будки и, расплатившись за вино, побежала к станции
метро. Предстоял долгий путь практически через весь город, но другого выхода
у нее не было. Мысль о том, что она ляжет спать, так и не узнав, что есть от
Патрини, была ей просто невыносима.
Хотя уже наступил вечер и было по-зимнему холодно, ее прошиб пот, и,
когда она добежала до дверей галереи, чуть не задохнулась. Ярко-красная
картина, изображающая не то стиральную машину, не то перипетии кошмара, была
на месте, в витрине. Роберта, открыв дверь, влетела внутрь. В галерее никого
не было, но из кабинета в глубине доносился заговорщический шепот Патрини,
разговаривавшего по телефону. У нее сложилось вполне оправданное
впечатление, что он говорил по телефону тем же голосом и стоя в том же
положении с того времени, когда они расстались с ним два дня назад. Немного
отдышавшись, она прошла в глубь галереи к его кабинету и показалась на
пороге. Он, наконец, поднял на нее глаза, дружески махнул рукой и продолжал
свой невыносимый треп. Она вернулась в галерею и сделала вид, что изучает
большое полотно, на котором было изображено что-то вроде яиц малиновки,
только увеличенных раз в тридцать. Она была рада, что пока может
передохнуть. За это время она могла собраться, взять себя в руки. Патрини --
это наверняка такой человек, который не переносит никаких проявлений
возбужденного состояния, энтузиазма или благодарности. Она была в этом
уверена. К тому времени, когда он, наконец, вышел из своего кабинета, на ее
лице застыла отчаянная скука, что ее слегка забавляло.
Он подошел к ней, как большое ласковое животное, ступающее лохматыми
мягкими лапами по ворсистому ковру.
-- Добрый вечер, дорогая мадмуазель,-- начал он.-- Сегодня утром я
звонил по оставленному вами телефону, но какая-то пожилая леди ответила мне,
что там такая не проживает.
-- Это моя домовладелица,-- объяснила Роберта. Старый трюк мадам Рюффа,
она всегда стремилась не поощрять то, что она называла невыносимым рэкетом
телефонных звонков.
-- Я хотел вам сказать,-- продолжал Патрини,-- что месье барон заходил
ко мне сегодня утром и сказал, что никак не может выбрать, какая из двух
ваших акварелей ему приглянулась больше, поэтому он решил взять их обе.
Роберта невольно закрыла глаза в этот неожиданный, славный, счастливый
для нее момент. Чтобы не выдать себя, она косилась на картину, висевшую на
противоположной стене.
-- На самом деле? -- спросила она.-- Обе сразу? Оказывается, он куда
более интеллигентный человек, чем я предполагала.
У Патрини вырвался из горла какой-то странный звук, словно он
подавился, но Роберта была готова простить его за это, в эту счастливую
минуту она простила бы любого и каждого за все что угодно.
-- Он также попросил меня передать вам, что приглашает вас к себе
сегодня вечером на обед,-- продолжал Патрини.-- До семи я должен сообщить о
вашем решении его секретарю. Так вы свободны сегодня вечером?
Роберта колебалась, не зная, что ответить. У нее в семь свидание с Ги,
и она знала, была уверена, что он явится раньше, в шесть сорок пять, и будет
ждать ее на холодной улице -- окоченевшая жертва ненависти мадам Рюффа к
мужскому полу. Потом подумала о том, что художники должны быть людьми
жестокими, иначе они не художники. Вспомните Гогена, Бодлера.
-- Да,-- небрежно ответила она Патрини.-- Думаю, что меня это устроит.
-- Он живет на площади Буа де Булонь, девятнадцать "бис",-- объяснил ей
Патрини.-- Это сразу же за авеню Фош. В восемь часов. Ни в коем случае не
обсуждайте с ним цену картин. Этим займусь я сам. Вам понятно?
-- Я этого никогда не делаю,-- высокомерно ответила ему Роберта. Она
была счастлива, что сумела сдержаться.
-- Я позвоню секретарю барона,-- пообещал Патрини.-- А завтра я
выставлю в витрине вашу "Обнаженную".
-- Я как-нибудь заскочу,-- пообещала Роберта. Она понимала, что ей
нужно как можно скорее убираться из галереи, чувствовала -- стоит ей
произнести еще одну фразу, состоящую пусть всего из четырех слов, как она
издаст примитивный вопль триумфатора. Роберта вышла из галереи. Она совсем
не ожидала, что Патрини сам любезно откроет перед ней дверь.
-- Юная леди,-- сказал он ей на прощание,-- я понимаю, это не мое дело,
но прошу вас, будьте поосторожнее.
Роберта кивнула, его слова показались ей забавными, но она прощала его
и за это предостережение. Только после того, как она прошагала ярдов двести
в западном направлении, вдруг вспомнила, что до сих пор не знает, как зовут
барона. Когда она проходила мимо почетной гвардии с отомкнутыми штыками у
Дворца Миньон, то осознала, что есть еще пара проблем, которые ей необходимо
решить. Она была одета так, как одевалась ежедневно,-- для чего наряжаться,
если приходилось целый день пешком бродить по улицам в эти сырые, ветреные и
холодные дни в Париже? На ней был плащ, на шее повязан шарфик, шотландская
шерстяная юбка со свитером, а на ногах зеленые шерстяные чулки и лыжные
ботинки. Вряд ли в таком костюме следует являться на обед на авеню Фош. Но
если она пойдет домой, чтобы переодеться, то обязательно застанет там Ги,
который будет торчать в ожидании ее на улице, и у нее, конечно, не хватит
мужества признаться ему в том, что она "кинула" его сегодня ради обеда с
пятидесятилетним представителем французской знати. Он, конечно, расстроится,
будет с ней груб и беспощаден и в конце концов заставит ее расплакаться. Это
у него выходило очень просто, стоило ему только захотеть. Но в этот вечер
она не могла появиться в гостях вся зареванная, с красными, воспаленными
глазами. "Ну,-- подумала она,-- ничего не поделаешь, придется барону принять
ее такой, какая она есть, в этом затрапезном наряде, в зеленых шерстяных
чулках. Если он намерен общаться с художниками, пусть привыкает к их
некоторой эксцентричности".
Но ей было не по себе от одной мысли, что она заставляет Ги ждать ее на
холодной улице. У него слабые легкие, и каждую зиму он по несколько раз
страдал от приступов бронхита. Она вошла в кафе на авеню Миньон и попыталась
дозвониться до своей квартиры. Никто не отвечал. "Луиза, черт бы тебя
побрал,-- с досадой подумала Роберта,-- вечно ее нет на месте, когда она
нужна позарез! Могу поспорить, что она ушла на любовное свидание к третьему
французу".
Роберта повесила трубку телефона, взяв неиспользованный жетон. Она
впилась глазами в телефонный аппарат, словно что-то соображая. Ей, конечно,
следовало позвонить Ги домой, и в конце концов ему передадут, что она
звонила, но она уже два или даже три раза звонила ему, к телефону подходила
мать, с ужасно высоким раздраженным голосом, и она всегда притворялась, что
не понимает французского Роберты. Сегодня ей вовсе не хотелось снова так
разговаривать с его матерью. Задумчиво подбросив жетон пару раз на руке, она
вышла из будки. Ладно, придется отложить решение проблемы с Ги до
завтрашнего утра. Идя к Елисейским полям, под этим отвратительным моросящим
мглистым дождиком, она усилием воли выдавила Ги из своего сознания. Ну, если
любишь, нужно быть готовым пережить и немного сердечной боли.
Роберта медленно шла к площади Буа де Булонь. Она долго не могла найти
этот дом, долго плутала, сделала большую ненужную петлю под сплошным темным
дождем, пока не подошла к нужному дому. На ее часах было восемь пятнадцать.
Дом номер 19 "бис" оказался большим непривлекательным особняком, перед
которым стоял "бентли" и еще несколько машин поменьше. Перед ними кучкой
стояли три или четыре шофера. По этим явным признакам Роберта с удивлением
поняла, что в дом приглашены и другие гости. По тону предостережения
Патрини,-- "Прошу вас, будьте поосторожнее",-- она считала, что предстоит
уютный интимный обед тет-а-тет, который барон устроит для своей юной
протеже. Во время своего продолжительного пешего перехода сюда почти через
весь город она думала над этим и в конце концов решила ничему не удивляться,
не теряться, не впадать в шоковое состояние, что бы там ни случилось, и
неизменно вести себя в высокомерной парижской манере. Кроме того, она была
уверена, что сумеет совладать с пятидесятилетним стариком, независимо от
того, сколько картин он у нее купит.
Она позвонила, чувствуя, как сильно озябла и промокла до нитки. Дверь
ей отворил дворецкий и тут же уставился на нее, словно не верил собственным
глазам. Она смело вошла в холл с высоким потолком, с большими зеркалами
вокруг, сняла свое промокшее насквозь пальто, шарф и передала слуге.
-- Dites au baron que mademoiselle James est lа, s'il vous plaоt1,--
сказала она по-французски. Но, увидев, что этот старый болван все стоит,
разинув рот, перед ней и держит в руке ее пальто с шарфом, добавила: -- Je
suis invitеe а diner2.
-- Oui, mademoiselle3,-- ответил он наконец. Он повесил ее пальто на
вешалку на почтительной, не допускающей заражения дистанции от висевших там
с полдюжины норковых манто и исчез за дверью, тщательно закрыв ее за собой.
Роберта разглядывала себя в одном из массивных зеркал в холле,
старательно расчесывая слипшиеся и перепутавшиеся волосы. Только ей удалось
навести относительный порядок среди своих влажных кудряшек, как двери холла
распахнулись и к ней вышел барон. На нем был смокинг. От неожиданности при
виде ее он невольно сделал шаг назад, но потом до него дошло, и теплая
улыбка озарила его лицо.
-- Очаровательно, просто очаровательно, я так счастлив, что вы
пришли,-- сказал он. Наклонившись, он церемонно поцеловал ей руку и, бросив
удивленный взгляд на ее лыжные ботинки, добавил: -- Надеюсь, мое приглашение
не дошло до вас слишком поздно.
-- Знаете,-- честно призналась Роберта,-- я, конечно, не явилась бы в
этих ботинках, если бы знала, что у вас намечается вечеринка.
Барон захохотал, как будто она сказала что-то очень и очень остроумное,
и замахал на нее руками.
-- Что вы, что вы, какая чепуха, вы прекрасны и сами по себе. В любом
виде. А теперь,-- продолжал он заговорщическим тоном,-- мне хотелось бы
показать вам кое-что и только после этого представить своим гостям.-- Он
проводил ее из холла в гостиную со стенами, выкрашенными в розовый цвет, с
уютным камином с решеткой, за которой горел небольшой костер. На стене
напротив она увидела две свои акварели в аккуратных, красивых рамках,
разделенные прекрасным карандашным рисунком Матисса. На другой стене на
самом деле висела картина Сутина.
-- Ну как, вам нравится? -- заискивающе спросил ее барон.
Если б Роберта призналась барону, что она на самом деле испытывала,
обнаружив свои картины в такой серьезной, славной компании великих
художников, то ее слова могли зазвучать столь же торжественно, как и Девятая
симфония Бетховена. Но она сдержалась.
-- О'кей,-- просто сказала она.-- Думаю, что все о'кей.
Лицо барона исказила почти незаметная гримаса, словно если на нем не
было улыбки, он испытывал адскую боль. Он полез в карман, извлек оттуда
сложенный вдвое чек и вложил его в руку Роберте.
-- Вот, прошу,-- сказал он.-- Надеюсь, вам не покажется, что сумма
мала. Я все предварительно обсудил с Патрини. О комиссионных прошу не
беспокоиться. Все уже улажено.
С большим трудом оторвав глаза от своих картин, Роберта развернула чек.
Посмотрела на него. Прежде всего, она хотела прочитать его подпись, чтобы
знать, как же его фамилия. Но она была сделана нервным, размашистым
французским почерком, разобрать который было, конечно, выше ее сил. Потом
она перевела взгляд на указанную в нем цифру. 250 новых французских франков.
"Ничего себе,-- промелькнула у нее мысль,-- это же более пятисот долларов!"
-- автоматически произвела она подсчет в уме. Отец высылал ей на жизнь
ежемесячно сто восемьдесят долларов. "Боже, на них можно будет жить во
Франции вечно!" -- подумала она.
Она почувствовала, как бледнеет, как затряслась ее рука с чеком. Барон
с тревогой глядел на нее.
-- Что с вами? -- вежливо осведомился он.-- Вам этого мало?
-- Что вы, совсем нет,-- ответила, как в тумане, Роберта,-- хочу
сказать... сказать... что я никогда и не мечтала о такой большой сумме...
Барон, чтобы подтвердить свою щедрость, сделал широкий жест.
-- Купите себе новое платье,-- предложил он. Невольно бросив взгляд на
ее шотландскую юбку и старый потертый свитер, он вдруг спохватился -- как бы
она не подумала, что он осмеливается критиковать ее вкус в одежде.-- Я хочу
сказать,-- добавил он,-- распорядитесь этой суммой, как хотите.-- Он снова
взял ее под локоток.-- Ну а теперь,-- сказал он,-- можно и присоединиться к
нашей компании. И помните, когда вам захочется снова взглянуть на свои
работы, можете запросто приходить, только прежде предупредите о вашем
приходе по телефону.
Он любезно выпроводил ее из розовой комнаты и повел через холл в салон.
В громадной комнате с развешанными на стенах картинами Брака, Руо1,
Сегонзака2 между позолоченной, украшенной парчой мебелью вальяжно
разгуливала многочисленная толпа французов в смокингах и увешанных
драгоценными украшениями француженок с обнаженными плечами, которые
разговаривали между собой тем высоким самодовольным музыкальным тоном,
который в вежливой парижской беседе является высшим шиком,-- особенно за
пять минут до приглашения к обеду.
Барон представил ее большинству гостей, хотя ни одного из названных ей
имен она так и не сумела запомнить. Все они любезно улыбались ей, мужчины
целовали ей руку, словно в этом мире нет ничего более естественного, чем
обед в таком доме в присутствии американской девушки в зеленых шерстяных
чулках и лыжных ботинках. Двое или трое более пожилых джентльменов сказали
несколько похвальных слов по поводу ее картин по-английски, а одна дама
заявила с апломбом:
-- Как приятно вновь видеть американскую живопись такой, это внушает
уверенность.-- В ее замечании была скрыта едва заметная двусмысленность, но
Роберта решила не обращать на это внимание и принять его как искреннюю
похвалу.
Вдруг она осознала, что сидит одна в углу, а в руке у нее стакан с
почти бесцветной жидкостью. Барон пошел встречать новых гостей, и последняя
группа, которую он ей представил, быстро распалась, и все они присоединились
к другим кружкам. Роберта старалась смотреть только прямо, впереди себя,
будучи уверенной, что если она ни разу за весь вечер не опустит глаза, то
навсегда забудет, в чем одета. "Может,-- размышляла она,-- если я выпью
побольше, я вдруг почувствую, что на мне роскошный наряд от Диора?" Роберта
сделала маленький глоток из стакана. Прежде ей никогда не приходилось
пробовать этот напиток, но глубоко усвоенные, расистские по характеру знания
навели ее на мысль, что она попала в компанию любителей мартини. Хоть ей и
не нравился вкус напитка, она допила его до конца. Теперь она знала, что
делать. Когда мимо проходил официант с подносом, она взяла с него еще один
стакан. Роберта медленно выпила его до дна и даже не закашлялась. Ее лыжные
ботинки удивительно быстро превращались в модные туфли от Манчини, и теперь
она была абсолютно уверена, что все эти элегантно одетые люди, которые,
однако, повернулись к ней спиной, сейчас говорили только о ней, и говорили с
подающим надежды учеником.-- Ну, что еще?
-- Я хочу, чтобы вся моя жизнь была именно такой,-- продолжала
Роберта.-- Мне не хочется, ну, идти вслепую. Вот почему мне не нравятся
многие молодые люди моего возраста у меня на родине,-- они не знают, чего
хотят в жизни и как этого можно добиться. Ну, знаешь, вот они и бредут
вслепую, на ощупь.
Ги, казалось, был совершенно сбит с толку.
-- Вслепую, на ощупь,-- повторил он.-- Что это значит?
-- По-французски -- "tвtonner",-- объяснила Роберта, довольная
представившейся ей возможностью продемонстрировать перед ним свое
лингвистическое превосходство.-- Мой отец изучает историю, он специалист по
военной истории, ну, все эти битвы, сражения, постоянно только и говорит о
войне, о царящей там суматохе, когда все вокруг бегают, безжалостно убивают
друг друга, не зная, правильно они поступают или неправильно, выигрывают или
проигрывают, вообще ничего не понимают. В общем, вся эта муть...
-- Да,-- сказал Ги,-- я слышал эту фразу.
-- Я считаю,-- продолжала Роберта,-- что муть войны есть ничто по
сравнению с мутью молодости. Битва при Геттисберге была кристально чистой по
сравнению с жизнью в девятнадцать лет. Я хочу выйти из этой мути, этого
тумана молодости, мне хочется быть цельной. Мне не хочется во всем
полагаться на случай. Это -- одна из причин моего приезда в Париж, все
повсюду твердят, какие цельные люди эти французы. Может, и мне, глядя на
них, стать такой же?
-- Как ты думаешь, я -- цельный человек? -- спросил ее Ги.
-- Очень. Именно эта черта мне больше всего нравится в тебе.
Ги задумчиво кивнул в знак согласия. Его черные большие глаза с густой
бахромой черных ресниц засияли.
-- Послушай, ты американка,-- сказал он,-- ты станешь прекрасной
женщиной, просто супер... И я еще тебя никогда не видел такой красивой.--
Он, наклонившись к ней, поцеловал ее в щеку, еще холодную с улицы.
-- Какой приятный денек! -- сказала она.
Они пошли в кино, чтобы посмотреть какой-то фильм, который, как слышал
Ги, был очень хорошим, после сеанса -- в бистро на левом берегу, чтобы
пообедать. Роберта хотела съездить домой, чтобы оставить там портфель и
переодеться, но он запретил ей это делать.
-- Сегодня вечером,-- сказал он с таинственным видом,-- у меня нет
настроения выслушивать отзывы о себе от твоей подруги Луизы.
Когда они подходили к кинотеатру, то повсюду пестрели большие
афиши-предупреждения -- детям до восемнадцати лет смотреть этот фильм
нельзя, и ее смутил ироничный взгляд билетера, когда они проходили мимо
него. Как она жалела, что не захватила с собой паспорт, чтобы утереть ему
нос,-- ей уже за восемнадцать! Роберта без особого интереса смотрела на
экран. Фильм был ей непонятен, ей всегда было трудно понимать французский,
когда на нем говорят в кино, по радио или телевидению. Обычные
продолжительные постельные сцены, когда обнаженная пара молодых людей долго
о чем-то болтает, все слишком эротично и слишком откровенно, по ее мнению.
Она просидела большую часть сеанса с закрытыми глазами, вспоминая и чуть
приукрашивая события сегодняшнего дня; даже позабыла, что рядом с ней сидит
Ги, который напоминал ей о себе, то и дело поднося к губам ее руку и нежно
целуя ее пальчики, один за другим, причем делал это в необычной манере и в
самые драматические моменты действия.
Во время обеда он вел себя с не меньшей странностью. Он подолгу молчал,
что было ему совсем несвойственно, смотрел на нее в упор через столик, и от
этого его намеренно сверлящего взгляда ей становилось не по себе, и
приходилось ерзать на своем стуле. Наконец, когда принесли кофе, Ги,
откашлявшись, протянул к ней через стол обе руки. Взяв ее ладони, он,
стараясь подражать ораторскому искусству, выспренно сказал:
-- Все. Я решил. Время созрело. Мы наконец достигли этого неизбежного
момента.
-- О чем это ты? -- нервно спросила Роберта, видя, что бармен в холле
маленького пустого ресторанчика не спускает с них любопытных глаз.
-- Просто мне хочется говорить так, как говорят взрослые,-- пояснил
он.-- Сегодня ночью мы станем любовниками.
-- Тс-с-с...-- Роберта озабоченно поглядела в сторону бармена. Она
быстро выдернула свои руки, спрятала их под стол.
-- Больше я не могу жить без тебя,-- пылко сказал он.-- У меня есть
ключ от квартиры приятеля. Он уехал в Тур, чтобы навестить свою семью. Его
сегодня ночью не будет. Это рядом, за углом.
Роберте не нужно было и притворяться, что такое предложение Ги ее не
шокировало. Как и все девственницы, приехавшие в Париж, она в глубине души
была убеждена, что ей уже не придется возвращаться домой в том целомудренном
состоянии, в котором приехала сюда. От такой идеи можно было приходить в
восторг, ожидать неизбежного с нетерпением или отказаться от нее, но все
равно, рано или поздно, такое должно случиться. В любое другое время за эти
три месяца знакомства с ним она могла бы понять настроение Ги и принять его
предложение. Даже сейчас ей понравилось, с какой откровенностью, стараясь не
уронить ее девичьего достоинства, он это сделал. Но то же чувство суеверия,
которое терзало ее сегодня днем в галерее и помешало рассказать Ги о двух
акварелях, теперь снова охватило ее с новой силой. Как только судьба ее двух
картин прояснится, она подумает о предложении Ги, сделанном ей столь
откровенно. Но не раньше. Сегодня этого не будет еще и по другой причине.
Даже если это случится и от судьбы никуда не уйдешь, то она была уверена в
одном: никогда не согласится на первую физическую любовь, когда на ней --
джинсы.
Она покачала головой, еще больше раздражаясь от того, что вся
вспыхнула,-- ее щеки и шея горели огнем. Она опустила глаза на тарелку, не
могла больше смотреть на Ги -- ее заливала пунцовая краска.
-- Нет, прошу тебя, только не сегодня.
-- Почему же? -- спросил он.
-- Это... так неожиданно...
-- Ничего себе неожиданность,-- громко воскликнул он.-- Мы с тобой
видимся почти каждый день вот уже три месяца подряд. Разве ты к этому не
привыкла?
-- Я ни к чему не привыкла, и ты это отлично знаешь,-- резко возразила
она.-- Прошу тебя, не будем больше говорить об этом. Я твердо сказала:
только не сегодня.
-- Но у нас квартира только на сегодняшнюю ночь,-- настаивал Ги.-- Мой
приятель не будет торчать в Туре целый год.-- У него было такое кислое,
такое мученическое лицо, что впервые Роберта за все время их знакомства
вдруг поняла, что он нуждается в утешении. Она, наклонившись к нему, нежно
похлопала его по руке.
-- Ну, не нужно кукситься,-- сказала она.-- Может быть, только в другой
раз.
-- Хочу тебя предупредить,-- сказал он, стараясь не терять своего
мужского достоинства.-- В следующий раз ты будешь приставать ко мне, а не я.
-- Хорошо,-- быстро ответила она,-- буду,-- чувствуя одновременно и
облегчение и досаду из-за такого быстрого его согласия.-- А теперь заплати
по счету. Мне завтра утром рано вставать.
Позже, лежа в своей узкой кровати на комковатом матраце под тяжелым
стеганым одеялом, она никак не могла уснуть. Слишком возбуждена. "Ну что за
день,-- думала она.-- Я становлюсь художницей. Уже на грани. И я становлюсь
женщиной. Тоже на грани". Она хихикнула от выспренности своих фраз и обняла
себя под одеялом. Она была очень довольна гладкостью своей кожи. Если бы
Луиза не спала, она бы ей во всем призналась. Но Луиза крепко спала в своей
постели у противоположной стены в своих бигуди, все ее лицо было жирно
смазано кремом от морщин, которые явно не появятся в ближайшие двадцать лет.
С сожалением Роберта закрыла глаза. Как ей хотелось, чтобы сегодняшний день
никогда не кончался!
Два дня спустя, когда она вошла в свою комнату, включила свет, то
увидела на своей кровати письмо, присланное по пневмопочте. Уже смеркалось,
и в квартире было холодно и пустынно. Луизы дома не было, и в кои веки на
наблюдательном пункте в салоне мадам Рюффа не оказалось. Так что ее никто не
видел, когда она прошла по холлу к своей двери. Она вскрыла письмо.
-- "Дорогая мисс Джеймс,-- прочитала она.-- Немедленно свяжитесь со
мной. У меня есть для вас важное сообщение". И подпись -- Патрини.
Роберта посмотрела на часы. Пять вечера, Патрини еще мог быть в своей
галерее. Чувствуя, как у нее заколотилось сердце, как у нее кружится голова,
она снова через холл прошла в салон, где стоял телефон. Когда мадам Рюффа
куда-нибудь выходила по своим делам, она запирала диск на крошечный замочек,
но все же был какой-то, пусть незначительный, шанс, что на этот раз она
забыла это сделать. Нет, мадам Рюффа ничего никогда не забывала. Телефон был
на замочке. "Негодная старая сука!" -- трижды в сердцах повторила Роберта.
Она пошла на кухню, нет ли там горничной. На кухне было темно, и Роберта
вдруг вспомнила, что у нее сегодня выходной.
-- Ах, ну и Франция,-- воскликнула она.-- Будь ты проклята!
Она вышла из дома и поспешила к кафе на углу, где был платный телефон.
Но там, в телефонной будке, как назло, стоял какой-то мужчина с портфелем в
руках и с унылым выражением на физиономии что-то записывал на листе бумаги и
одновременно что-то говорил в трубку.
Из того, что ей удалось понять, этот тип с портфелем говорил о какой-то
сложной сделке относительно установки водопроводных труб. Он и не думал
заканчивать. Ну и город, этот Париж, с досадой плюнула Роберта. Здесь все
висят на телефонах часами, и днем и ночью. Она, конечно, была неправа.
Она снова посмотрела на часы. Четверть шестого. Патрини закрывает в
шесть. Роберта вернулась в бар, заказала себе стакан красного вина, чтобы
успокоить взвинченные нервы. Потом придется пожевать жвачку, чтобы отбить
запах вина изо рта. У нее на семь намечена встреча с Ги, и ей придется
выслушать долгую и нудную нотацию, если он только почувствует, что она
выпила. В баре было полно работяг из окрестного квартала, они громко
разговаривали, смеялись, пили, сколько хотели, и ни одного из них не
волновало, будет ли от него пахнуть спиртным или не будет.
Наконец, этот зануда слесарь вышел из будки, и туда немедленно влетела
Роберта. Она опустила в щель жетон. Вдруг, к своему ужасу, она вспомнила ту
бесконечную беседу, которую Патрини вел с другим агентом по телефону, и
паника стала медленно овладевать ею. Она трижды пыталась дозвониться, но все
напрасно,-- телефон Патрини был занят. Уже двадцать пять минут шестого. Она
выскочила из телефонной будки и, расплатившись за вино, побежала к станции
метро. Предстоял долгий путь практически через весь город, но другого выхода
у нее не было. Мысль о том, что она ляжет спать, так и не узнав, что есть от
Патрини, была ей просто невыносима.
Хотя уже наступил вечер и было по-зимнему холодно, ее прошиб пот, и,
когда она добежала до дверей галереи, чуть не задохнулась. Ярко-красная
картина, изображающая не то стиральную машину, не то перипетии кошмара, была
на месте, в витрине. Роберта, открыв дверь, влетела внутрь. В галерее никого
не было, но из кабинета в глубине доносился заговорщический шепот Патрини,
разговаривавшего по телефону. У нее сложилось вполне оправданное
впечатление, что он говорил по телефону тем же голосом и стоя в том же
положении с того времени, когда они расстались с ним два дня назад. Немного
отдышавшись, она прошла в глубь галереи к его кабинету и показалась на
пороге. Он, наконец, поднял на нее глаза, дружески махнул рукой и продолжал
свой невыносимый треп. Она вернулась в галерею и сделала вид, что изучает
большое полотно, на котором было изображено что-то вроде яиц малиновки,
только увеличенных раз в тридцать. Она была рада, что пока может
передохнуть. За это время она могла собраться, взять себя в руки. Патрини --
это наверняка такой человек, который не переносит никаких проявлений
возбужденного состояния, энтузиазма или благодарности. Она была в этом
уверена. К тому времени, когда он, наконец, вышел из своего кабинета, на ее
лице застыла отчаянная скука, что ее слегка забавляло.
Он подошел к ней, как большое ласковое животное, ступающее лохматыми
мягкими лапами по ворсистому ковру.
-- Добрый вечер, дорогая мадмуазель,-- начал он.-- Сегодня утром я
звонил по оставленному вами телефону, но какая-то пожилая леди ответила мне,
что там такая не проживает.
-- Это моя домовладелица,-- объяснила Роберта. Старый трюк мадам Рюффа,
она всегда стремилась не поощрять то, что она называла невыносимым рэкетом
телефонных звонков.
-- Я хотел вам сказать,-- продолжал Патрини,-- что месье барон заходил
ко мне сегодня утром и сказал, что никак не может выбрать, какая из двух
ваших акварелей ему приглянулась больше, поэтому он решил взять их обе.
Роберта невольно закрыла глаза в этот неожиданный, славный, счастливый
для нее момент. Чтобы не выдать себя, она косилась на картину, висевшую на
противоположной стене.
-- На самом деле? -- спросила она.-- Обе сразу? Оказывается, он куда
более интеллигентный человек, чем я предполагала.
У Патрини вырвался из горла какой-то странный звук, словно он
подавился, но Роберта была готова простить его за это, в эту счастливую
минуту она простила бы любого и каждого за все что угодно.
-- Он также попросил меня передать вам, что приглашает вас к себе
сегодня вечером на обед,-- продолжал Патрини.-- До семи я должен сообщить о
вашем решении его секретарю. Так вы свободны сегодня вечером?
Роберта колебалась, не зная, что ответить. У нее в семь свидание с Ги,
и она знала, была уверена, что он явится раньше, в шесть сорок пять, и будет
ждать ее на холодной улице -- окоченевшая жертва ненависти мадам Рюффа к
мужскому полу. Потом подумала о том, что художники должны быть людьми
жестокими, иначе они не художники. Вспомните Гогена, Бодлера.
-- Да,-- небрежно ответила она Патрини.-- Думаю, что меня это устроит.
-- Он живет на площади Буа де Булонь, девятнадцать "бис",-- объяснил ей
Патрини.-- Это сразу же за авеню Фош. В восемь часов. Ни в коем случае не
обсуждайте с ним цену картин. Этим займусь я сам. Вам понятно?
-- Я этого никогда не делаю,-- высокомерно ответила ему Роберта. Она
была счастлива, что сумела сдержаться.
-- Я позвоню секретарю барона,-- пообещал Патрини.-- А завтра я
выставлю в витрине вашу "Обнаженную".
-- Я как-нибудь заскочу,-- пообещала Роберта. Она понимала, что ей
нужно как можно скорее убираться из галереи, чувствовала -- стоит ей
произнести еще одну фразу, состоящую пусть всего из четырех слов, как она
издаст примитивный вопль триумфатора. Роберта вышла из галереи. Она совсем
не ожидала, что Патрини сам любезно откроет перед ней дверь.
-- Юная леди,-- сказал он ей на прощание,-- я понимаю, это не мое дело,
но прошу вас, будьте поосторожнее.
Роберта кивнула, его слова показались ей забавными, но она прощала его
и за это предостережение. Только после того, как она прошагала ярдов двести
в западном направлении, вдруг вспомнила, что до сих пор не знает, как зовут
барона. Когда она проходила мимо почетной гвардии с отомкнутыми штыками у
Дворца Миньон, то осознала, что есть еще пара проблем, которые ей необходимо
решить. Она была одета так, как одевалась ежедневно,-- для чего наряжаться,
если приходилось целый день пешком бродить по улицам в эти сырые, ветреные и
холодные дни в Париже? На ней был плащ, на шее повязан шарфик, шотландская
шерстяная юбка со свитером, а на ногах зеленые шерстяные чулки и лыжные
ботинки. Вряд ли в таком костюме следует являться на обед на авеню Фош. Но
если она пойдет домой, чтобы переодеться, то обязательно застанет там Ги,
который будет торчать в ожидании ее на улице, и у нее, конечно, не хватит
мужества признаться ему в том, что она "кинула" его сегодня ради обеда с
пятидесятилетним представителем французской знати. Он, конечно, расстроится,
будет с ней груб и беспощаден и в конце концов заставит ее расплакаться. Это
у него выходило очень просто, стоило ему только захотеть. Но в этот вечер
она не могла появиться в гостях вся зареванная, с красными, воспаленными
глазами. "Ну,-- подумала она,-- ничего не поделаешь, придется барону принять
ее такой, какая она есть, в этом затрапезном наряде, в зеленых шерстяных
чулках. Если он намерен общаться с художниками, пусть привыкает к их
некоторой эксцентричности".
Но ей было не по себе от одной мысли, что она заставляет Ги ждать ее на
холодной улице. У него слабые легкие, и каждую зиму он по несколько раз
страдал от приступов бронхита. Она вошла в кафе на авеню Миньон и попыталась
дозвониться до своей квартиры. Никто не отвечал. "Луиза, черт бы тебя
побрал,-- с досадой подумала Роберта,-- вечно ее нет на месте, когда она
нужна позарез! Могу поспорить, что она ушла на любовное свидание к третьему
французу".
Роберта повесила трубку телефона, взяв неиспользованный жетон. Она
впилась глазами в телефонный аппарат, словно что-то соображая. Ей, конечно,
следовало позвонить Ги домой, и в конце концов ему передадут, что она
звонила, но она уже два или даже три раза звонила ему, к телефону подходила
мать, с ужасно высоким раздраженным голосом, и она всегда притворялась, что
не понимает французского Роберты. Сегодня ей вовсе не хотелось снова так
разговаривать с его матерью. Задумчиво подбросив жетон пару раз на руке, она
вышла из будки. Ладно, придется отложить решение проблемы с Ги до
завтрашнего утра. Идя к Елисейским полям, под этим отвратительным моросящим
мглистым дождиком, она усилием воли выдавила Ги из своего сознания. Ну, если
любишь, нужно быть готовым пережить и немного сердечной боли.
Роберта медленно шла к площади Буа де Булонь. Она долго не могла найти
этот дом, долго плутала, сделала большую ненужную петлю под сплошным темным
дождем, пока не подошла к нужному дому. На ее часах было восемь пятнадцать.
Дом номер 19 "бис" оказался большим непривлекательным особняком, перед
которым стоял "бентли" и еще несколько машин поменьше. Перед ними кучкой
стояли три или четыре шофера. По этим явным признакам Роберта с удивлением
поняла, что в дом приглашены и другие гости. По тону предостережения
Патрини,-- "Прошу вас, будьте поосторожнее",-- она считала, что предстоит
уютный интимный обед тет-а-тет, который барон устроит для своей юной
протеже. Во время своего продолжительного пешего перехода сюда почти через
весь город она думала над этим и в конце концов решила ничему не удивляться,
не теряться, не впадать в шоковое состояние, что бы там ни случилось, и
неизменно вести себя в высокомерной парижской манере. Кроме того, она была
уверена, что сумеет совладать с пятидесятилетним стариком, независимо от
того, сколько картин он у нее купит.
Она позвонила, чувствуя, как сильно озябла и промокла до нитки. Дверь
ей отворил дворецкий и тут же уставился на нее, словно не верил собственным
глазам. Она смело вошла в холл с высоким потолком, с большими зеркалами
вокруг, сняла свое промокшее насквозь пальто, шарф и передала слуге.
-- Dites au baron que mademoiselle James est lа, s'il vous plaоt1,--
сказала она по-французски. Но, увидев, что этот старый болван все стоит,
разинув рот, перед ней и держит в руке ее пальто с шарфом, добавила: -- Je
suis invitеe а diner2.
-- Oui, mademoiselle3,-- ответил он наконец. Он повесил ее пальто на
вешалку на почтительной, не допускающей заражения дистанции от висевших там
с полдюжины норковых манто и исчез за дверью, тщательно закрыв ее за собой.
Роберта разглядывала себя в одном из массивных зеркал в холле,
старательно расчесывая слипшиеся и перепутавшиеся волосы. Только ей удалось
навести относительный порядок среди своих влажных кудряшек, как двери холла
распахнулись и к ней вышел барон. На нем был смокинг. От неожиданности при
виде ее он невольно сделал шаг назад, но потом до него дошло, и теплая
улыбка озарила его лицо.
-- Очаровательно, просто очаровательно, я так счастлив, что вы
пришли,-- сказал он. Наклонившись, он церемонно поцеловал ей руку и, бросив
удивленный взгляд на ее лыжные ботинки, добавил: -- Надеюсь, мое приглашение
не дошло до вас слишком поздно.
-- Знаете,-- честно призналась Роберта,-- я, конечно, не явилась бы в
этих ботинках, если бы знала, что у вас намечается вечеринка.
Барон захохотал, как будто она сказала что-то очень и очень остроумное,
и замахал на нее руками.
-- Что вы, что вы, какая чепуха, вы прекрасны и сами по себе. В любом
виде. А теперь,-- продолжал он заговорщическим тоном,-- мне хотелось бы
показать вам кое-что и только после этого представить своим гостям.-- Он
проводил ее из холла в гостиную со стенами, выкрашенными в розовый цвет, с
уютным камином с решеткой, за которой горел небольшой костер. На стене
напротив она увидела две свои акварели в аккуратных, красивых рамках,
разделенные прекрасным карандашным рисунком Матисса. На другой стене на
самом деле висела картина Сутина.
-- Ну как, вам нравится? -- заискивающе спросил ее барон.
Если б Роберта призналась барону, что она на самом деле испытывала,
обнаружив свои картины в такой серьезной, славной компании великих
художников, то ее слова могли зазвучать столь же торжественно, как и Девятая
симфония Бетховена. Но она сдержалась.
-- О'кей,-- просто сказала она.-- Думаю, что все о'кей.
Лицо барона исказила почти незаметная гримаса, словно если на нем не
было улыбки, он испытывал адскую боль. Он полез в карман, извлек оттуда
сложенный вдвое чек и вложил его в руку Роберте.
-- Вот, прошу,-- сказал он.-- Надеюсь, вам не покажется, что сумма
мала. Я все предварительно обсудил с Патрини. О комиссионных прошу не
беспокоиться. Все уже улажено.
С большим трудом оторвав глаза от своих картин, Роберта развернула чек.
Посмотрела на него. Прежде всего, она хотела прочитать его подпись, чтобы
знать, как же его фамилия. Но она была сделана нервным, размашистым
французским почерком, разобрать который было, конечно, выше ее сил. Потом
она перевела взгляд на указанную в нем цифру. 250 новых французских франков.
"Ничего себе,-- промелькнула у нее мысль,-- это же более пятисот долларов!"
-- автоматически произвела она подсчет в уме. Отец высылал ей на жизнь
ежемесячно сто восемьдесят долларов. "Боже, на них можно будет жить во
Франции вечно!" -- подумала она.
Она почувствовала, как бледнеет, как затряслась ее рука с чеком. Барон
с тревогой глядел на нее.
-- Что с вами? -- вежливо осведомился он.-- Вам этого мало?
-- Что вы, совсем нет,-- ответила, как в тумане, Роберта,-- хочу
сказать... сказать... что я никогда и не мечтала о такой большой сумме...
Барон, чтобы подтвердить свою щедрость, сделал широкий жест.
-- Купите себе новое платье,-- предложил он. Невольно бросив взгляд на
ее шотландскую юбку и старый потертый свитер, он вдруг спохватился -- как бы
она не подумала, что он осмеливается критиковать ее вкус в одежде.-- Я хочу
сказать,-- добавил он,-- распорядитесь этой суммой, как хотите.-- Он снова
взял ее под локоток.-- Ну а теперь,-- сказал он,-- можно и присоединиться к
нашей компании. И помните, когда вам захочется снова взглянуть на свои
работы, можете запросто приходить, только прежде предупредите о вашем
приходе по телефону.
Он любезно выпроводил ее из розовой комнаты и повел через холл в салон.
В громадной комнате с развешанными на стенах картинами Брака, Руо1,
Сегонзака2 между позолоченной, украшенной парчой мебелью вальяжно
разгуливала многочисленная толпа французов в смокингах и увешанных
драгоценными украшениями француженок с обнаженными плечами, которые
разговаривали между собой тем высоким самодовольным музыкальным тоном,
который в вежливой парижской беседе является высшим шиком,-- особенно за
пять минут до приглашения к обеду.
Барон представил ее большинству гостей, хотя ни одного из названных ей
имен она так и не сумела запомнить. Все они любезно улыбались ей, мужчины
целовали ей руку, словно в этом мире нет ничего более естественного, чем
обед в таком доме в присутствии американской девушки в зеленых шерстяных
чулках и лыжных ботинках. Двое или трое более пожилых джентльменов сказали
несколько похвальных слов по поводу ее картин по-английски, а одна дама
заявила с апломбом:
-- Как приятно вновь видеть американскую живопись такой, это внушает
уверенность.-- В ее замечании была скрыта едва заметная двусмысленность, но
Роберта решила не обращать на это внимание и принять его как искреннюю
похвалу.
Вдруг она осознала, что сидит одна в углу, а в руке у нее стакан с
почти бесцветной жидкостью. Барон пошел встречать новых гостей, и последняя
группа, которую он ей представил, быстро распалась, и все они присоединились
к другим кружкам. Роберта старалась смотреть только прямо, впереди себя,
будучи уверенной, что если она ни разу за весь вечер не опустит глаза, то
навсегда забудет, в чем одета. "Может,-- размышляла она,-- если я выпью
побольше, я вдруг почувствую, что на мне роскошный наряд от Диора?" Роберта
сделала маленький глоток из стакана. Прежде ей никогда не приходилось
пробовать этот напиток, но глубоко усвоенные, расистские по характеру знания
навели ее на мысль, что она попала в компанию любителей мартини. Хоть ей и
не нравился вкус напитка, она допила его до конца. Теперь она знала, что
делать. Когда мимо проходил официант с подносом, она взяла с него еще один
стакан. Роберта медленно выпила его до дна и даже не закашлялась. Ее лыжные
ботинки удивительно быстро превращались в модные туфли от Манчини, и теперь
она была абсолютно уверена, что все эти элегантно одетые люди, которые,
однако, повернулись к ней спиной, сейчас говорили только о ней, и говорили с