Страница:
И опять Барклай замешкался. Когда наконец он и Вэн Волл кончили свою работу, улыбки у всех стали шире и не такими напряженными, как раньше.
Гэрри говорил, стиснув голову руками: «Конант был одним из лучших наших парней — и пять минут назад я готов был поклясться, что он человек. Эти чертовы твари нечто большее, чем просто имитация».
А еще тридцать секунд спустя кровь, взятая у Гэрри, Сжималась в пробирке, пытаясь увернуться от раскаленной платиновой проволочки, вырваться наружу, в то время как красноглазое чудовище, сбросившее облик Гэрри, пыталось увернутся от кабеля Барклая. Существо в пробирке выло страшным голосом, когда Макреди швырнул пробирку в печь.
Макреди утвердительно кивнул.
— Знаете, если бы можно было предотвратить их распространение, я бы не отказался даже от этих имитаций. Подумать только, Гэрри, Конант, Даттон, Кларк.
— Куда это они? — спросил Коппер, провожая взглядом носилки, которые вытаскивали за порог Барклай и Норрис.
— Свалим на лед вместе с обломками ящиков, подбавим с полтонны угля, выльем галлонов десять керосина и подожжем. А здесь, в комнате, весь пол облили кислотой на всякий случай.
— Правильно сделали, — сказал Коппер. — А кстати, что с Блэром?
Макреди вскочил:
— Черт возьми, я совсем забыл о нем. Еще бы, такие События… Как вы думаете, сможем мы его теперь вылечить?
— Если только… — начал доктор Коппер и вдруг оборвал фразу на полуслове. Макреди сорвался с места:
— Даже безумец… Это существо имитировало даже Киннера с его религиозной истерикой… Вэн, живо пошли в хижину Блэра!
— Давай возьмем с собой Барклая, — сказал на ходу Вэн. — Он пристраивал запоры на двери и сумеет быстро их снять, не напугав Блэра.
— Блэр! — кричал Барклай. — Блэр!
Ответа не было.
— Можешь не кричать, — сказал Макреди, — надо спешить. Если он сбежал, дело плохо — у нас теперь ни самолета, ни тракторов.
— Хватит ли у монстра сил уйти далеко? — спросил Барклай.
— Даже сломанная нога не задержит его и на полминуты, — ответил Макреди.
Неожиданно Барклай дернул Вэна за рукав и Доказал на небо. В сумеречных облаках над их головами с неповторимой грацией и легкостью описывала круги гигантская белокрылая птица.
— Альбатрос, — сказал Барклай, — первый за все время. Если монстр вырвался на свободу…
Норрис выхватил из кармана револьвер. Белую тишину льдов взорвали выстрелы. Птица вскрикнула в воздухе и забила крыльями. Норрис выстрелил еще раз. Альбатрос исчез за деловым гребнем.
— Больше не прилетит, — сказал Неррис.
Странный ярко-голубой луч бил из щелей двери хижины Блэра. Изнутри доносился ровный низкий гул. Макреди побледнел.
— Боже, спаси нас, если это… — Он бросился вперед, рывками расплетая кабель на двери. Барклай с кусачками в руках последовал за ним. Щелканье кусачек тонуло в усиливающемся гуле, доносящемся из-за двери. Макреди приник к щели.
— Это не Блэр! Это он, монстр! Он склонился над чем-то! Он поднимается вверх! Поднимается!
— Все вместе разом взяли! — сказал Барклай. — Норрис, достань свою пушку. Наш приятель, кажется, вооружен.
Под ударом мощных тел дверь соскочила с шарниров, придерживающая ее изнутри лежанка отлетела в угол. Монстр прыгнул им навстречу. Одно из его четырех щупалец извивалось, как готовая к броску змея. В другом блестел длинный кусок металла, похожий на карандаш, нацеленный прямо в лицо Макреди. Норрис выстрелил. Раздробленное щупальце дернулось назад, выронив металлический карандаш. Раздались еще три выстрела. На месте трех горящих глаз появились пустые дыры, и Норрис швырнул разряженный револьвер прямо в них. Чудовище взвыло. Барклай ринулся вперед с ледорубом в руках. Но щупальца монстра обвили его ноги прочными живыми веревками. Барклай отчаянно срывал их с себя рукавицами. Ослепленное чудовище на ощупь пыталось пробраться сквозь меховую одежду к телу — к телу, которое — оно могло бы поглотить. Взревела горелка, которую притащил с собой Макреди. Монстр забился в трехметровом языке пламени, испуская дикие вопли, а Макреди жег его со всех сторон, выгоняя на лед…
Макреди молча шел обратно к хижине. Барклай встретил его в дверях.
— Все? — спросил метеоролог.
Барклай ответил:
— Здесь больше ничего не нашли. А оно не раздвоилось?
— Не успело, — ответил Макреди. — От него одни головешки остались. А чем оно тут занималось?
Норрис усмехнулся:
— Ну и умники же мы все. Разбили магнето, чтобы самолет не летал, вывели из строя тракторы. И оставили эту тварь без присмотра на целую неделю — ни разу даже не пришли проведать.
Макреди вошел в хижину и огляделся. Несмотря на выбитую дверь, в ней было жарко. На столе в дальнем углу комнаты стояло что-то, сделанное из проволочных катушек, маленьких магнитов, стеклянных трубок и радиоламп. А рядом, на большом плоском камне, был собран еще один прибор, испускающий пронзительно яркий луч голубого света.
— Что это? — спросил Макреди.
— Надо, конечно, тщательно все изучить, — ответил Норрис, — но, по-моему, это источник ядерной энергии. Прибор слева, кажется, позволяет добиться результатов, ради которых мы, люди строим стотонные циклотроны. Он выделяет нейтроны из тяжелой воды, которую наш дружок получил изо льда.
— Где же он взял… Ну да, конечно, его же не запрешь. Он, значит, совершал экспедиции в аппаратную. Ну и мозги же у них были! Да это не что иное, как атомный генератор.
Норрис кивнул:
— Весь мир был бы его. Ты обратил внимание на цвет луча?
— Да, — сказал Макреди. — И на жару в хижине тоже. Их планета, видимо, вращалась вокруг голубого солнца и на ней было очень жарко. Думаю, что их посадка здесь была простой случайностью. Поскольку они сюда прилетели двадцать миллионов лет назад, вряд ли можно ожидать повторного визита. Интересно, зачем ему все это понадобилось? — Он показал на генератор.
— А ты заметил, чем он был занят, когда мы ворвались? — спросил Барклай. — Посмотри-ка под потолок.
Прямо под потолком висел предмет, похожий на рюкзак, сделанный из расплющенных кофейных банок.
Барклай потянул его вниз за свисающие лямки и надел на плечи. Слабый толчок — и он полетел вдоль комнаты.
— Антигравитация, — сказал Макреди.
— Совершенно верно, — ответил Норрис. — А мы-то думали их остановить. Самолет привели в негодность, по птицам стреляли. А им всего-навсего нужны были консервные банки и радиодетали. Да еще оставили эту тварь в покое на целую неделю. Она бы одним прыжком махнула отсюда в Америку. С атомным генератором в руках. И все-таки мы их остановили. А ведь еще полчаса — и мы так и остались бы в Антарктике, стреляя всех, птиц.
— Тот альбатрос, — сказал Макреди. — Ты не думаешь…
— С этим-то аппаратом? Нет. Мы спасли наш мир, хотя и оставалось нам всего полчаса.
ЛЕСТЕР ДЕЛЬ РЕЙ
ЕЛЕНА ЛАВ
Гэрри говорил, стиснув голову руками: «Конант был одним из лучших наших парней — и пять минут назад я готов был поклясться, что он человек. Эти чертовы твари нечто большее, чем просто имитация».
А еще тридцать секунд спустя кровь, взятая у Гэрри, Сжималась в пробирке, пытаясь увернуться от раскаленной платиновой проволочки, вырваться наружу, в то время как красноглазое чудовище, сбросившее облик Гэрри, пыталось увернутся от кабеля Барклая. Существо в пробирке выло страшным голосом, когда Макреди швырнул пробирку в печь.
* * *
— Это последний? — доктор Коппер смотрел на Макреди печальными, налитыми глазами. — Сколько их всего было? Четырнадцать?Макреди утвердительно кивнул.
— Знаете, если бы можно было предотвратить их распространение, я бы не отказался даже от этих имитаций. Подумать только, Гэрри, Конант, Даттон, Кларк.
— Куда это они? — спросил Коппер, провожая взглядом носилки, которые вытаскивали за порог Барклай и Норрис.
— Свалим на лед вместе с обломками ящиков, подбавим с полтонны угля, выльем галлонов десять керосина и подожжем. А здесь, в комнате, весь пол облили кислотой на всякий случай.
— Правильно сделали, — сказал Коппер. — А кстати, что с Блэром?
Макреди вскочил:
— Черт возьми, я совсем забыл о нем. Еще бы, такие События… Как вы думаете, сможем мы его теперь вылечить?
— Если только… — начал доктор Коппер и вдруг оборвал фразу на полуслове. Макреди сорвался с места:
— Даже безумец… Это существо имитировало даже Киннера с его религиозной истерикой… Вэн, живо пошли в хижину Блэра!
— Давай возьмем с собой Барклая, — сказал на ходу Вэн. — Он пристраивал запоры на двери и сумеет быстро их снять, не напугав Блэра.
— Блэр! — кричал Барклай. — Блэр!
Ответа не было.
— Можешь не кричать, — сказал Макреди, — надо спешить. Если он сбежал, дело плохо — у нас теперь ни самолета, ни тракторов.
— Хватит ли у монстра сил уйти далеко? — спросил Барклай.
— Даже сломанная нога не задержит его и на полминуты, — ответил Макреди.
Неожиданно Барклай дернул Вэна за рукав и Доказал на небо. В сумеречных облаках над их головами с неповторимой грацией и легкостью описывала круги гигантская белокрылая птица.
— Альбатрос, — сказал Барклай, — первый за все время. Если монстр вырвался на свободу…
Норрис выхватил из кармана револьвер. Белую тишину льдов взорвали выстрелы. Птица вскрикнула в воздухе и забила крыльями. Норрис выстрелил еще раз. Альбатрос исчез за деловым гребнем.
— Больше не прилетит, — сказал Неррис.
Странный ярко-голубой луч бил из щелей двери хижины Блэра. Изнутри доносился ровный низкий гул. Макреди побледнел.
— Боже, спаси нас, если это… — Он бросился вперед, рывками расплетая кабель на двери. Барклай с кусачками в руках последовал за ним. Щелканье кусачек тонуло в усиливающемся гуле, доносящемся из-за двери. Макреди приник к щели.
— Это не Блэр! Это он, монстр! Он склонился над чем-то! Он поднимается вверх! Поднимается!
— Все вместе разом взяли! — сказал Барклай. — Норрис, достань свою пушку. Наш приятель, кажется, вооружен.
Под ударом мощных тел дверь соскочила с шарниров, придерживающая ее изнутри лежанка отлетела в угол. Монстр прыгнул им навстречу. Одно из его четырех щупалец извивалось, как готовая к броску змея. В другом блестел длинный кусок металла, похожий на карандаш, нацеленный прямо в лицо Макреди. Норрис выстрелил. Раздробленное щупальце дернулось назад, выронив металлический карандаш. Раздались еще три выстрела. На месте трех горящих глаз появились пустые дыры, и Норрис швырнул разряженный револьвер прямо в них. Чудовище взвыло. Барклай ринулся вперед с ледорубом в руках. Но щупальца монстра обвили его ноги прочными живыми веревками. Барклай отчаянно срывал их с себя рукавицами. Ослепленное чудовище на ощупь пыталось пробраться сквозь меховую одежду к телу — к телу, которое — оно могло бы поглотить. Взревела горелка, которую притащил с собой Макреди. Монстр забился в трехметровом языке пламени, испуская дикие вопли, а Макреди жег его со всех сторон, выгоняя на лед…
Макреди молча шел обратно к хижине. Барклай встретил его в дверях.
— Все? — спросил метеоролог.
Барклай ответил:
— Здесь больше ничего не нашли. А оно не раздвоилось?
— Не успело, — ответил Макреди. — От него одни головешки остались. А чем оно тут занималось?
Норрис усмехнулся:
— Ну и умники же мы все. Разбили магнето, чтобы самолет не летал, вывели из строя тракторы. И оставили эту тварь без присмотра на целую неделю — ни разу даже не пришли проведать.
Макреди вошел в хижину и огляделся. Несмотря на выбитую дверь, в ней было жарко. На столе в дальнем углу комнаты стояло что-то, сделанное из проволочных катушек, маленьких магнитов, стеклянных трубок и радиоламп. А рядом, на большом плоском камне, был собран еще один прибор, испускающий пронзительно яркий луч голубого света.
— Что это? — спросил Макреди.
— Надо, конечно, тщательно все изучить, — ответил Норрис, — но, по-моему, это источник ядерной энергии. Прибор слева, кажется, позволяет добиться результатов, ради которых мы, люди строим стотонные циклотроны. Он выделяет нейтроны из тяжелой воды, которую наш дружок получил изо льда.
— Где же он взял… Ну да, конечно, его же не запрешь. Он, значит, совершал экспедиции в аппаратную. Ну и мозги же у них были! Да это не что иное, как атомный генератор.
Норрис кивнул:
— Весь мир был бы его. Ты обратил внимание на цвет луча?
— Да, — сказал Макреди. — И на жару в хижине тоже. Их планета, видимо, вращалась вокруг голубого солнца и на ней было очень жарко. Думаю, что их посадка здесь была простой случайностью. Поскольку они сюда прилетели двадцать миллионов лет назад, вряд ли можно ожидать повторного визита. Интересно, зачем ему все это понадобилось? — Он показал на генератор.
— А ты заметил, чем он был занят, когда мы ворвались? — спросил Барклай. — Посмотри-ка под потолок.
Прямо под потолком висел предмет, похожий на рюкзак, сделанный из расплющенных кофейных банок.
Барклай потянул его вниз за свисающие лямки и надел на плечи. Слабый толчок — и он полетел вдоль комнаты.
— Антигравитация, — сказал Макреди.
— Совершенно верно, — ответил Норрис. — А мы-то думали их остановить. Самолет привели в негодность, по птицам стреляли. А им всего-навсего нужны были консервные банки и радиодетали. Да еще оставили эту тварь в покое на целую неделю. Она бы одним прыжком махнула отсюда в Америку. С атомным генератором в руках. И все-таки мы их остановили. А ведь еще полчаса — и мы так и остались бы в Антарктике, стреляя всех, птиц.
— Тот альбатрос, — сказал Макреди. — Ты не думаешь…
— С этим-то аппаратом? Нет. Мы спасли наш мир, хотя и оставалось нам всего полчаса.
ЛЕСТЕР ДЕЛЬ РЕЙ
Жизнь Лестера дель Рея (родился в 1916 году) о стороны кажется почти фантастичной. Мать умерла сразу после родов, рос полуголодным на ферме отца, без ухода, со злой мачехой. Упорно учился, одновременно зарабатывая на жизнь. Служил водоносом, цирковым рабочим, поваром, официантом и т. д. Читал Ж. Верна, Г. Уэллса, Э. Берроуза.
В пятнадцать лет встретил девушку, в которую влюбился с первого взгляда, и в тот же день сделал ей предложение. Через три месяца после свадьбы его жена упала с лошади и разбилась насмерть. Поступил в университет и смог проучиться два года, подрабатывая перепиской на машинке. В 1934 году его взяли рассыльным в контору. Однажды девятнадцатилетнему дель Рею повезло выиграть в рулетку 6000 долларов. Купил небольшой ресторанчик. Казалось, жизнь налаживается, но в 1935 году в автомобильной катастрофе погибла вся его семья, кроме сестры, он тяжело заболел, и лишь сложная операция спасла ему жизнь.
Из больницы вышел без гроша, перебивался случайными за работками. Писал стихи, всерьез увлекался научной фантастикой. Испанские предки дель Рея поколение за поколением два с лишним века культивировали атеизм, и этим, может быть, объясняется, почему особое впечатление на двадцатилетнего юношу произвел рассказ К. Саймака «Творец» (1935 г.), в котором вселенная изображалась как результат эксперимента макрокосмического существа, а не божьим творением.
На спор с девушкой написал свое первое научно-фантастическое произведение «Верующий» (1938 г.) о цивилизации разумных собак, поклоняющихся вымершему человеку. Рассказ был опубликован в журнале «Поразительная научная фантастика». А вскоре в этом же журнале появился другой рассказ двадцатитрехлетнего автора — «Елена Лав», в котором реалистично и лирично моделировалась ситуация с очеловечиванием женщины-робота.
Научно-фантастическая история современного Пигмалиона и металлической Галатеи не нова — еще в немецком романе «Метрополис» Теи фон Харбу и в одноименном фильме (1926 г.) робот-вамп играл важную роль. Но Лестер дель Рей придал сюжету художественную убедительность.
В 1942 году появился рассказ «Нервы», в котором пророчески предсказывалась возможность атомного взрыва, если масса радиоактивного изотопа достигнет критической, и в это же время Лестер дель Рейи устроился рабочим-металлистом в Сен-Луисе. Переехав в Нью-Йорк в 1944 году, он стал продавцом в ресторане «Белая башня». Лишь с 1954 года, после новой женитьбы Лестер дель Рей целиком посвятил собя литературной работе.
Рассказ «Елена Лав» назван в числе десяти лучших за все годы.
В пятнадцать лет встретил девушку, в которую влюбился с первого взгляда, и в тот же день сделал ей предложение. Через три месяца после свадьбы его жена упала с лошади и разбилась насмерть. Поступил в университет и смог проучиться два года, подрабатывая перепиской на машинке. В 1934 году его взяли рассыльным в контору. Однажды девятнадцатилетнему дель Рею повезло выиграть в рулетку 6000 долларов. Купил небольшой ресторанчик. Казалось, жизнь налаживается, но в 1935 году в автомобильной катастрофе погибла вся его семья, кроме сестры, он тяжело заболел, и лишь сложная операция спасла ему жизнь.
Из больницы вышел без гроша, перебивался случайными за работками. Писал стихи, всерьез увлекался научной фантастикой. Испанские предки дель Рея поколение за поколением два с лишним века культивировали атеизм, и этим, может быть, объясняется, почему особое впечатление на двадцатилетнего юношу произвел рассказ К. Саймака «Творец» (1935 г.), в котором вселенная изображалась как результат эксперимента макрокосмического существа, а не божьим творением.
На спор с девушкой написал свое первое научно-фантастическое произведение «Верующий» (1938 г.) о цивилизации разумных собак, поклоняющихся вымершему человеку. Рассказ был опубликован в журнале «Поразительная научная фантастика». А вскоре в этом же журнале появился другой рассказ двадцатитрехлетнего автора — «Елена Лав», в котором реалистично и лирично моделировалась ситуация с очеловечиванием женщины-робота.
Научно-фантастическая история современного Пигмалиона и металлической Галатеи не нова — еще в немецком романе «Метрополис» Теи фон Харбу и в одноименном фильме (1926 г.) робот-вамп играл важную роль. Но Лестер дель Рей придал сюжету художественную убедительность.
В 1942 году появился рассказ «Нервы», в котором пророчески предсказывалась возможность атомного взрыва, если масса радиоактивного изотопа достигнет критической, и в это же время Лестер дель Рейи устроился рабочим-металлистом в Сен-Луисе. Переехав в Нью-Йорк в 1944 году, он стал продавцом в ресторане «Белая башня». Лишь с 1954 года, после новой женитьбы Лестер дель Рей целиком посвятил собя литературной работе.
Рассказ «Елена Лав» назван в числе десяти лучших за все годы.
ЕЛЕНА ЛАВ
Я уже глубокий старик, а все как сейчас вижу и слышу — Дэйв распаковывает ее, оглядывает и говорит, задыхаясь от восхищения:
— Красавица, а?
Она была красива; мечта, а не сплав пластиков и металлов. Что-то вроде этого чудилось поэтам-классикам, когда они писали свои сонеты. Если Елена Прекрасная выглядела так, то древние греки, видимо, были жалкими скрягами, раз они спустили на воду ради нее всего лишь тысячу кораблей. Примерно это я и сказал Дэйву.
— Елена Прекрасная? — Он взглянул на ее бирку. — По крайней мере, это название получше того, что здесь написано, — К2У88. Елена… мммм… Елена Сплав.
— Не очень благозвучно. Слишком много согласных в одном месте. А что ты скажешь насчет Елены Лав?
— Елена Лав. Да, она и есть воплощение любви, Фил.
Таково было первое впечатление от этого сплава красоты, мечты и науки, с добавкой стереоаппаратуры и двигательных механизмов; зато потом голова пошла кругом…
Мы с Дэйвом учились не в одном колледже, но, когда я приехал в Мессину и занялся медицинской практикой, оказалось, что у него на первом этаже моего дома небольшая мастерская по починке роботов. Мы подружились, а когда я увлекся одной девицей, он нашел, что ее сестра-двойняшка не менее привлекательна, и мы проводили время вчетвером.
Когда наши дела пошли лучше, мы сняли дом поблизости от ракетодрома. Там было шумно, но платили мы дешево — соседство ракет жильцов не устраивало. Нам же нравилось жить просторно. Наверно, со временем мы бы женились на двойняшках, если бы не ссорились с ними. Бывало, Дэйв хочет взглянуть на взлет новой ракеты, направляющейся на Венеру, а его двойняшка желает посмотреть передачу с участием стереозвезды Ларри Эйнсли, и оба упрямо стоят на своем. Мы распрощались с девушками и с тех пор проводили вечера дома.
Но проблемой роботов и их эмоций мы занялись только после того, как наш прежний робот «Лена» посыпала бифштекс ванилью вместо соли. Пока Дэйв разбирал Лену, чтобы найти причину неисправности, мы с ним, естественно, рассуждали о будущности машин. Он был уверен, что в один прекрасный день роботы превзойдут людей, а я сомневался.
— Послушай, Дэйв, — возражал я, — ты же знаешь, что Лена не думает… по-настоящему… При противоречивых сигналах она могла бы исправить ошибку. Но ей все равно; она действует механически. Человек мог бы по ошибке схватить ваниль, но сыпать ее не стал бы. Лена достаточно умна, но у нее нет эмоций, нет самосознания.
— Действительно, это самый большой недостаток нынешних машин. Но мы его устраним, вмонтируем в них кое-какие автоматические эмоции или что-нибудь вроде этого. — Он привинтил Лене голову и включил питание. — Принимайся снова за работу, Лена, сейчас девятнадцать часов.
К тому времени я специализировался на эндокринологии и всем, что связано с ней. Психологом я не был, но разбирался в железах, секрециях, гормонах и прочих мелочах, которые являются физическим источником эмоций. Медицине потребовалось триста лет, чтобы узнать, как и почему они работают, и я не представлял себе людей, которые могли бы создать их искусственные дубликаты за меньшее время.
Ради подтверждения этого я принес домой книги, научные труды, а Дэйв сослался на изобретение катушек памяти и веритоидных глаз. В тот год мы так много занимались наукой, что Дэйв освоил всю эндокринологическую теорию, а я мог бы изготовить новую Лену по памяти. Чем больше мы спорили, тем меньше я сомневался в возможности создания совершенного «homomechanensis».
Бедняжка Лена. Половину времени ее тело, состоявшее из берилловых сплавов, проводило в разобранном состоянии. Сперва мы преуспели лишь в том, что она готовила нам на завтрак жареные щетки и мыла посуду в масле. Потом однажды она приготовила отличный обед из шести блюд, и Дэйв был в восторге.
Он работал всю ночь, меняя ее схему, ставя новые катушки, расширяя ее словарный запас. А на следующий день она вдруг вскипела и стала энергично ругаться, когда мы ей сказали, что она выполняет свою работу неправильно.
— Это ложь, — кричала она, потрясая щеткой своего пылесоса. — Вы все врете. Если бы вы, такие-растакие, давали бы мне побольше времени для работы, я бы навела порядок в доме.
Когда мы успокоили ее и она снова принялась за работу, Дэйв потянул меня в кабинет.
— С Леной ничего не выйдет, — объяснил он. — Придется удалить эту имитацию надпочечной железы и вернуть ее в нормальное состояние. Но нам надо приобрести робот получше. Машина для домашних работ недостаточно сложна.
— А как насчет новых универсальных моделей Дилларда? Они, кажется, совмещают в себе все и вся.
— Точно. Но и они не годятся. Надо, чтобы нам сделали робот по специальному заказу, с полным набором катушек памяти. И из уважения к нашей старой Лене пусть он будет иметь женский облик.
Таким вот образом и появилась Елена. У Дилларда сделали чудо и придали всем своим ухищрениям девичий облик. Даже лицо, сделанное из пластика и резины, было подвижным и могло выражать эмоции. Ее снабдили слезными железами и вкусовыми бугорками; она была приспособлена для имитации человека во всем — от дыхания до отращивания волос. Счет, который нам прислали вместе с ней, являл собой еще одно чудо; мы с Дэйвом еле наскребли денег; пришлось даже пожертвовать Леной и сесть на голодную диету.
К тому времени я уже сделал много сложных операций на живой ткани, и некоторые из них требовали великой находчивости, но я почувствовал себя студентом-медиком, когда мы откинули переднюю панель ее торса и стали вглядываться в переплетения ее «нервов». Дэйв уже подготовил автоматические железы — компактные устройства из радиоламп и проводов, которые гетеродинировали электрические импульсы, возникающие при работе мысли, и изменяли эти импульсы таким же образом, как адреналин влияет на реакцию человеческого ума.
Вместо того чтобы спать, мы всю ночь вглядывались в схему Елены, прослеживали ее мыслительные процессы в лабиринте цепей и вживляли то, что Дэйв назвал «гетеронами». И пока мы работали, в дополнительную катушку памяти с ленты вводились тщательно подготовленные мысли о самосознании, о человеческих чувствах и восприятии жизни. Дэйв считал, что надо предусмотреть все без исключения.
Уже рассвело, когда мы кончили работу, выдохшиеся и взвинченные. Оставалось только оживить Елену, включив электрический ток. Как и все машины Дилларда, она работала не на батареях, а на крошечном атомоторе, который после включения больше не требовал внимания.
Дэйв отказался включать ее.
— Подождем. Давай сперва выспимся и отдохнем, — сказал он. — Мне самому не терпится, как и тебе, но мы немногое поймем такие вот, смертельно усталые. Сворачивайся, оставим пока Елену в покое.
Хотя обоим нам не хотелось откладывать включение, мы понимали, что отдохнуть не мешало бы. Мы все бросили, и не успел аппарат для кондиционирования снизить температуру воздуха до ночной, как мы уже спали. Я проснулся оттого, что Дэйв тряс меня за плечи.
— Фил! Очнись!
Я зевнул со стоном, перевернулся и посмотрел на Дэйва.
— Ну?… О-ох! Что там? Елена уже…
— Нет, это старая миссис ван Стайлер. Она видеофонировала и сказала, что ее сын влюбился до безумия в прислугу. Она хочет, чтобы ты приехал и дал контргормоны. Сейчас они на летнем отдыхе в штате Мэн.
Богатая миссис ван Стайлер! Я не мог позволить себе отказаться от этого вызова после того, как Елена поглотила остаток моих сбережений. Но за такую работу я обычно не брался.
— Контргормоны! На это уйдет полных две недели. К тому же я не из тех светских врачей, которые ковыряются в железах ради того, чтобы делать дураков счастливыми. Я берусь только за серьезные случаи.
— И ты хочешь понаблюдать за Еленой. — Дэйв ухмылялся, но говорил серьезно. — Я сказал миссис ван Стайлер, что это будет стоить ей пятьдесят тысяч!
— Сколько?!
— Она согласилась, только просила поспешить.
Разумеется, выбора у меня не было, хотя я с большим удовольствием свернул бы жирную морщинистую шею миссис ван Стайлер. У нее не было бы никаких неприятностей, если бы она в своем домашнем хозяйстве пользовалась услугами роботов, как все, но богатство вынуждало ее оригинальничать.
Итак, пока Дэйв дома забавлялся Еленой, я ломал себе голову, каким образом напичкать Арчи ван Стайлера контргормонами, а заодно дать их и горничной. Меня об этом не просили, но бедная девочка была по уши влюблена в Арчи. Дэйв, казалось, мог бы держать меня в курсе дела, но я не получил от него ни строчки.
Только три недели спустя вместо двух, доложив, что Арчи «выздоровел», я принял гонорар. С такими деньгами в кармане я мог позволить себе заказать спецрейс и прибыл ракетой в Мессину через полчаса. До дому было рукой подать.
Войдя в прихожую, я услышал легкий топот ног и голос, полный страсти:
— Дэйв, милый, это ты?
С минуту я не мог произнести ни слова. И снова донесся умоляющий голос:
— Дэйв?
Не знаю, чего я ожидал, но я никак не ожидал, что Елена встретит меня таким образом — она остановилась и пристально смотрела на меня, на лице ее явно было написано разочарование, ручки, прижатые к груди, трепетали.
— О! — воскликнула она. — Я думала, это Дэйв. Теперь он совсем не ест дома, но я все равно жду его к ужину. — Она опустила руки и, сделав над собой усилие, улыбнулась. — Вы Фил, не так ли? Дэйв говорил мне о вас, когда… сперва. Я очень рада, что вы вернулись. Фил.
— Рад видеть тебя в добром здравии, Елена. — А что еще можно сказать при обмене любезностями с роботом? — Ты что-то сказала насчет ужина?
— О да. Наверно, Дэйв опять поужинает в центре, так что мы с вами можем сесть за стол. Так приятно, когда в доме есть с кем поболтать. Фил. Вы не возражаете, если я буду вас звать просто Филом? Кажется, вы что-то вроде крестного отца мне…
Мы ели. Я не рассчитывал на это, но, видимо, она считала поглощение пищи таким же нормальным явлением, как хождение. Правда, ела она мало, а все больше поглядывала на входную дверь.
Когда мы уже кончали ужинать, пришел Дэйв, хмурый как туча. Елена было встала, но он улизнул наверх, бросив мне через плечо:
— Привет, Фил. Зайди ко мне потом наверх.
С ним было что-то совсем неладное. Мне показалось, что глаза у него тоскливые, а когда я повернулся к Елене, то увидел ее в слезах. Она всхлипывала и тем не менее принялась поглощать неуместно много пищи.
— Что с ним… и с тобой? — спросил я.
— Он устал от меня.
Она отодвинула тарелку и торопливо добавила:
— Вы лучше поговорите с ним, пока я приберусь. А со мной ничего не случилось. Во всяком случае, я ни в чем не виновата.
Она собрала тарелки и бросилась на кухню; могу поклясться, что она рыдала.
Возможно, весь мыслительный процесс состоит из серий условных рефлексов… но она наверняка была вне себя от этих условностей, когда я уходил. С Леной в пору ее расцвета не происходило ничего подобного. Я пошел наверх к Дэйву, чтобы он помог мне разобраться во всей этой путанице.
Он доливал водой из сифона стакан с яблочным бренди, и я увидел, что бутылка почти пуста.
— Тебе налить? — спросил он.
Кажется, это была неплохая идея. Над головой раздался рев взлетающей ракеты, и только он один оставался знакомым мне в нашем доме. По провалившимся глазам Дэйва было видно, что за мое отсутствие он осушил не одну бутылку и не намеревался бросить это занятие. Себе он налил еще раз, но уже достав новую бутылку.
— Это, конечно, не мое дело, Дэйв, но это зелье твоих нервов не укрепит. Какой бес вселился в тебя и Елену? Призраки являются?
Елена ошибалась; он не ужинал в городе… вообще не ел. Он так расслабленно рухнул в кресло, что это говорило не об усталости и нервах, а скорее о голодном истощении.
— Заметно, да?
— Заметно? Вы вот где сидите у меня оба, в горле.
— Гммм… — Он прихлопнул несуществовавшую муху и еще глубже ушел в свое пневматическое кресло. — Наверно, мне не надо было оживлять Елену до твоего возвращения. Но если бы не началась другая стереопередача… Во всяком случае, с нее-то все и началось. А эти твои сентиментальные книжки довели дело до конца.
— Спасибо. Теперь мне все понятно.
— Ты знаешь. Фил, у меня в провинции есть одно место… фруктовая плантация. Отец оставил мне в наследство. Кажется, мне надо присмотреть за ней.
Так вот мы и разговаривали. Но наконец, основательно выпив и основательно попотев, я выкачал из него кое-что, а потом дал ему амитал и уложил в постель. Разыскав Елену, я стал выпытывать у нее остальное, пока не уразумел, в чем дело.
Очевидно, вскоре после моего отъезда Дэйв включил ее и провел предварительную проверку ее способностей, которые вполне удовлетворили его. У нее была превосходная реакция… настолько хорошая, что он решил оставить ее в покое и взяться за свою обычную работу.
Естественно, что она со всеми ее неиспытанными эмоциями была полна любопытства и хотела, чтобы он остался с ней. Тогда его осенило. Рассказав ей, какие у нее будут обязанности по дому, он усадил ее перед стереовизором, включил какой-то фильм о путешествиях и, заняв ее этим, ушел.
Она досмотрела видовой фильм до конца, а потом станция начала показывать свой серийный фильм с Ларри Эйнсли в главной роли, с тем самым душещипательным красавчиком, из-за которого расстроились наши отношения с двойняшками. Случайно он оказался похожим на Дэйва.
Елена впитывала в себя фильм, как ива воду. Зрелище было превосходной отдушиной для распиравших ее эмоций. Когда оно закончилось, Елена разыскала любовную историю в другой программе и пополнила свое образование. После полудня по стереовизору обычно показывают новости и ведут музыкальные передачи, но тогда она обнаружила мои книги, а я люблю юношеское чтиво.
Дэйв вернулся домой в лучшем расположении духа. Уже в прихожей он учуял запах такой пищи, по какой скучал много недель. И он сразу представил себе, какой превосходной домохозяйкой будет Елена.
Так что для него было совершеннейшей неожиданностью, когда он почувствовал вдруг, как вокруг его шеи обвились две сильные руки, и услышал дрожащий от нежности голос:
— О Дэйв, милый, я так скучала по тебе, и я вся трепещу при виде тебя.
Возможно, ее технике обольщения еще недоставало некоторого блеска, зато энтузиазма было хоть отбавляй, и Дэйв почувствовал это, когда пытался уклониться от ее поцелуя. Действовала она быстро и неистово… все-таки в движение Елену приводил атомотор.
Дэйв не был ханжой, но он не забывал, что она в конце концов всего лишь робот. Для него не имел значения тот факт, что чувства, движения, внешность у нее были как у юной богини. Не без усилий он вывернулся из объятий Елены и потащил ее к столу. Ужиная, он заставил есть и Елену, чтобы этим занятием отвлечь ее внимание.
После того как она выполнила свою вечернюю работу, он позвал ее к себе в кабинет и прочел ей продуманную лекцию о том, как глупо она себя ведет. Видимо, это была неплохая лекция, потому что продолжалась она целых три часа и касалась ее положения в жизни, идиотизма стереофильмов и прочей всякой всячины. Когда он замолк, Елена взглянула на него своими влажными от слез глазами и сказала с тоской:
— Я все понимаю, Дэйв, но по-прежнему люблю тебя.
Тогда-то Дэйв и начал пить.
Дело становилось хуже с каждым днем. Если он задерживался в городе, она плакала, когда он возвращался. Если он возвращался вовремя, она носилась с ним как с писаной торбой и липла к нему. Он запирался в своей комнате и слышал, как она внизу ходит из угла в угол и бормочет, а когда он спускался, она с упреком смотрела на него до тех пор, пока он не убегал к себе.
— Красавица, а?
Она была красива; мечта, а не сплав пластиков и металлов. Что-то вроде этого чудилось поэтам-классикам, когда они писали свои сонеты. Если Елена Прекрасная выглядела так, то древние греки, видимо, были жалкими скрягами, раз они спустили на воду ради нее всего лишь тысячу кораблей. Примерно это я и сказал Дэйву.
— Елена Прекрасная? — Он взглянул на ее бирку. — По крайней мере, это название получше того, что здесь написано, — К2У88. Елена… мммм… Елена Сплав.
— Не очень благозвучно. Слишком много согласных в одном месте. А что ты скажешь насчет Елены Лав?
— Елена Лав. Да, она и есть воплощение любви, Фил.
Таково было первое впечатление от этого сплава красоты, мечты и науки, с добавкой стереоаппаратуры и двигательных механизмов; зато потом голова пошла кругом…
Мы с Дэйвом учились не в одном колледже, но, когда я приехал в Мессину и занялся медицинской практикой, оказалось, что у него на первом этаже моего дома небольшая мастерская по починке роботов. Мы подружились, а когда я увлекся одной девицей, он нашел, что ее сестра-двойняшка не менее привлекательна, и мы проводили время вчетвером.
Когда наши дела пошли лучше, мы сняли дом поблизости от ракетодрома. Там было шумно, но платили мы дешево — соседство ракет жильцов не устраивало. Нам же нравилось жить просторно. Наверно, со временем мы бы женились на двойняшках, если бы не ссорились с ними. Бывало, Дэйв хочет взглянуть на взлет новой ракеты, направляющейся на Венеру, а его двойняшка желает посмотреть передачу с участием стереозвезды Ларри Эйнсли, и оба упрямо стоят на своем. Мы распрощались с девушками и с тех пор проводили вечера дома.
Но проблемой роботов и их эмоций мы занялись только после того, как наш прежний робот «Лена» посыпала бифштекс ванилью вместо соли. Пока Дэйв разбирал Лену, чтобы найти причину неисправности, мы с ним, естественно, рассуждали о будущности машин. Он был уверен, что в один прекрасный день роботы превзойдут людей, а я сомневался.
— Послушай, Дэйв, — возражал я, — ты же знаешь, что Лена не думает… по-настоящему… При противоречивых сигналах она могла бы исправить ошибку. Но ей все равно; она действует механически. Человек мог бы по ошибке схватить ваниль, но сыпать ее не стал бы. Лена достаточно умна, но у нее нет эмоций, нет самосознания.
— Действительно, это самый большой недостаток нынешних машин. Но мы его устраним, вмонтируем в них кое-какие автоматические эмоции или что-нибудь вроде этого. — Он привинтил Лене голову и включил питание. — Принимайся снова за работу, Лена, сейчас девятнадцать часов.
К тому времени я специализировался на эндокринологии и всем, что связано с ней. Психологом я не был, но разбирался в железах, секрециях, гормонах и прочих мелочах, которые являются физическим источником эмоций. Медицине потребовалось триста лет, чтобы узнать, как и почему они работают, и я не представлял себе людей, которые могли бы создать их искусственные дубликаты за меньшее время.
Ради подтверждения этого я принес домой книги, научные труды, а Дэйв сослался на изобретение катушек памяти и веритоидных глаз. В тот год мы так много занимались наукой, что Дэйв освоил всю эндокринологическую теорию, а я мог бы изготовить новую Лену по памяти. Чем больше мы спорили, тем меньше я сомневался в возможности создания совершенного «homomechanensis».
Бедняжка Лена. Половину времени ее тело, состоявшее из берилловых сплавов, проводило в разобранном состоянии. Сперва мы преуспели лишь в том, что она готовила нам на завтрак жареные щетки и мыла посуду в масле. Потом однажды она приготовила отличный обед из шести блюд, и Дэйв был в восторге.
Он работал всю ночь, меняя ее схему, ставя новые катушки, расширяя ее словарный запас. А на следующий день она вдруг вскипела и стала энергично ругаться, когда мы ей сказали, что она выполняет свою работу неправильно.
— Это ложь, — кричала она, потрясая щеткой своего пылесоса. — Вы все врете. Если бы вы, такие-растакие, давали бы мне побольше времени для работы, я бы навела порядок в доме.
Когда мы успокоили ее и она снова принялась за работу, Дэйв потянул меня в кабинет.
— С Леной ничего не выйдет, — объяснил он. — Придется удалить эту имитацию надпочечной железы и вернуть ее в нормальное состояние. Но нам надо приобрести робот получше. Машина для домашних работ недостаточно сложна.
— А как насчет новых универсальных моделей Дилларда? Они, кажется, совмещают в себе все и вся.
— Точно. Но и они не годятся. Надо, чтобы нам сделали робот по специальному заказу, с полным набором катушек памяти. И из уважения к нашей старой Лене пусть он будет иметь женский облик.
Таким вот образом и появилась Елена. У Дилларда сделали чудо и придали всем своим ухищрениям девичий облик. Даже лицо, сделанное из пластика и резины, было подвижным и могло выражать эмоции. Ее снабдили слезными железами и вкусовыми бугорками; она была приспособлена для имитации человека во всем — от дыхания до отращивания волос. Счет, который нам прислали вместе с ней, являл собой еще одно чудо; мы с Дэйвом еле наскребли денег; пришлось даже пожертвовать Леной и сесть на голодную диету.
К тому времени я уже сделал много сложных операций на живой ткани, и некоторые из них требовали великой находчивости, но я почувствовал себя студентом-медиком, когда мы откинули переднюю панель ее торса и стали вглядываться в переплетения ее «нервов». Дэйв уже подготовил автоматические железы — компактные устройства из радиоламп и проводов, которые гетеродинировали электрические импульсы, возникающие при работе мысли, и изменяли эти импульсы таким же образом, как адреналин влияет на реакцию человеческого ума.
Вместо того чтобы спать, мы всю ночь вглядывались в схему Елены, прослеживали ее мыслительные процессы в лабиринте цепей и вживляли то, что Дэйв назвал «гетеронами». И пока мы работали, в дополнительную катушку памяти с ленты вводились тщательно подготовленные мысли о самосознании, о человеческих чувствах и восприятии жизни. Дэйв считал, что надо предусмотреть все без исключения.
Уже рассвело, когда мы кончили работу, выдохшиеся и взвинченные. Оставалось только оживить Елену, включив электрический ток. Как и все машины Дилларда, она работала не на батареях, а на крошечном атомоторе, который после включения больше не требовал внимания.
Дэйв отказался включать ее.
— Подождем. Давай сперва выспимся и отдохнем, — сказал он. — Мне самому не терпится, как и тебе, но мы немногое поймем такие вот, смертельно усталые. Сворачивайся, оставим пока Елену в покое.
Хотя обоим нам не хотелось откладывать включение, мы понимали, что отдохнуть не мешало бы. Мы все бросили, и не успел аппарат для кондиционирования снизить температуру воздуха до ночной, как мы уже спали. Я проснулся оттого, что Дэйв тряс меня за плечи.
— Фил! Очнись!
Я зевнул со стоном, перевернулся и посмотрел на Дэйва.
— Ну?… О-ох! Что там? Елена уже…
— Нет, это старая миссис ван Стайлер. Она видеофонировала и сказала, что ее сын влюбился до безумия в прислугу. Она хочет, чтобы ты приехал и дал контргормоны. Сейчас они на летнем отдыхе в штате Мэн.
Богатая миссис ван Стайлер! Я не мог позволить себе отказаться от этого вызова после того, как Елена поглотила остаток моих сбережений. Но за такую работу я обычно не брался.
— Контргормоны! На это уйдет полных две недели. К тому же я не из тех светских врачей, которые ковыряются в железах ради того, чтобы делать дураков счастливыми. Я берусь только за серьезные случаи.
— И ты хочешь понаблюдать за Еленой. — Дэйв ухмылялся, но говорил серьезно. — Я сказал миссис ван Стайлер, что это будет стоить ей пятьдесят тысяч!
— Сколько?!
— Она согласилась, только просила поспешить.
Разумеется, выбора у меня не было, хотя я с большим удовольствием свернул бы жирную морщинистую шею миссис ван Стайлер. У нее не было бы никаких неприятностей, если бы она в своем домашнем хозяйстве пользовалась услугами роботов, как все, но богатство вынуждало ее оригинальничать.
Итак, пока Дэйв дома забавлялся Еленой, я ломал себе голову, каким образом напичкать Арчи ван Стайлера контргормонами, а заодно дать их и горничной. Меня об этом не просили, но бедная девочка была по уши влюблена в Арчи. Дэйв, казалось, мог бы держать меня в курсе дела, но я не получил от него ни строчки.
Только три недели спустя вместо двух, доложив, что Арчи «выздоровел», я принял гонорар. С такими деньгами в кармане я мог позволить себе заказать спецрейс и прибыл ракетой в Мессину через полчаса. До дому было рукой подать.
Войдя в прихожую, я услышал легкий топот ног и голос, полный страсти:
— Дэйв, милый, это ты?
С минуту я не мог произнести ни слова. И снова донесся умоляющий голос:
— Дэйв?
Не знаю, чего я ожидал, но я никак не ожидал, что Елена встретит меня таким образом — она остановилась и пристально смотрела на меня, на лице ее явно было написано разочарование, ручки, прижатые к груди, трепетали.
— О! — воскликнула она. — Я думала, это Дэйв. Теперь он совсем не ест дома, но я все равно жду его к ужину. — Она опустила руки и, сделав над собой усилие, улыбнулась. — Вы Фил, не так ли? Дэйв говорил мне о вас, когда… сперва. Я очень рада, что вы вернулись. Фил.
— Рад видеть тебя в добром здравии, Елена. — А что еще можно сказать при обмене любезностями с роботом? — Ты что-то сказала насчет ужина?
— О да. Наверно, Дэйв опять поужинает в центре, так что мы с вами можем сесть за стол. Так приятно, когда в доме есть с кем поболтать. Фил. Вы не возражаете, если я буду вас звать просто Филом? Кажется, вы что-то вроде крестного отца мне…
Мы ели. Я не рассчитывал на это, но, видимо, она считала поглощение пищи таким же нормальным явлением, как хождение. Правда, ела она мало, а все больше поглядывала на входную дверь.
Когда мы уже кончали ужинать, пришел Дэйв, хмурый как туча. Елена было встала, но он улизнул наверх, бросив мне через плечо:
— Привет, Фил. Зайди ко мне потом наверх.
С ним было что-то совсем неладное. Мне показалось, что глаза у него тоскливые, а когда я повернулся к Елене, то увидел ее в слезах. Она всхлипывала и тем не менее принялась поглощать неуместно много пищи.
— Что с ним… и с тобой? — спросил я.
— Он устал от меня.
Она отодвинула тарелку и торопливо добавила:
— Вы лучше поговорите с ним, пока я приберусь. А со мной ничего не случилось. Во всяком случае, я ни в чем не виновата.
Она собрала тарелки и бросилась на кухню; могу поклясться, что она рыдала.
Возможно, весь мыслительный процесс состоит из серий условных рефлексов… но она наверняка была вне себя от этих условностей, когда я уходил. С Леной в пору ее расцвета не происходило ничего подобного. Я пошел наверх к Дэйву, чтобы он помог мне разобраться во всей этой путанице.
Он доливал водой из сифона стакан с яблочным бренди, и я увидел, что бутылка почти пуста.
— Тебе налить? — спросил он.
Кажется, это была неплохая идея. Над головой раздался рев взлетающей ракеты, и только он один оставался знакомым мне в нашем доме. По провалившимся глазам Дэйва было видно, что за мое отсутствие он осушил не одну бутылку и не намеревался бросить это занятие. Себе он налил еще раз, но уже достав новую бутылку.
— Это, конечно, не мое дело, Дэйв, но это зелье твоих нервов не укрепит. Какой бес вселился в тебя и Елену? Призраки являются?
Елена ошибалась; он не ужинал в городе… вообще не ел. Он так расслабленно рухнул в кресло, что это говорило не об усталости и нервах, а скорее о голодном истощении.
— Заметно, да?
— Заметно? Вы вот где сидите у меня оба, в горле.
— Гммм… — Он прихлопнул несуществовавшую муху и еще глубже ушел в свое пневматическое кресло. — Наверно, мне не надо было оживлять Елену до твоего возвращения. Но если бы не началась другая стереопередача… Во всяком случае, с нее-то все и началось. А эти твои сентиментальные книжки довели дело до конца.
— Спасибо. Теперь мне все понятно.
— Ты знаешь. Фил, у меня в провинции есть одно место… фруктовая плантация. Отец оставил мне в наследство. Кажется, мне надо присмотреть за ней.
Так вот мы и разговаривали. Но наконец, основательно выпив и основательно попотев, я выкачал из него кое-что, а потом дал ему амитал и уложил в постель. Разыскав Елену, я стал выпытывать у нее остальное, пока не уразумел, в чем дело.
Очевидно, вскоре после моего отъезда Дэйв включил ее и провел предварительную проверку ее способностей, которые вполне удовлетворили его. У нее была превосходная реакция… настолько хорошая, что он решил оставить ее в покое и взяться за свою обычную работу.
Естественно, что она со всеми ее неиспытанными эмоциями была полна любопытства и хотела, чтобы он остался с ней. Тогда его осенило. Рассказав ей, какие у нее будут обязанности по дому, он усадил ее перед стереовизором, включил какой-то фильм о путешествиях и, заняв ее этим, ушел.
Она досмотрела видовой фильм до конца, а потом станция начала показывать свой серийный фильм с Ларри Эйнсли в главной роли, с тем самым душещипательным красавчиком, из-за которого расстроились наши отношения с двойняшками. Случайно он оказался похожим на Дэйва.
Елена впитывала в себя фильм, как ива воду. Зрелище было превосходной отдушиной для распиравших ее эмоций. Когда оно закончилось, Елена разыскала любовную историю в другой программе и пополнила свое образование. После полудня по стереовизору обычно показывают новости и ведут музыкальные передачи, но тогда она обнаружила мои книги, а я люблю юношеское чтиво.
Дэйв вернулся домой в лучшем расположении духа. Уже в прихожей он учуял запах такой пищи, по какой скучал много недель. И он сразу представил себе, какой превосходной домохозяйкой будет Елена.
Так что для него было совершеннейшей неожиданностью, когда он почувствовал вдруг, как вокруг его шеи обвились две сильные руки, и услышал дрожащий от нежности голос:
— О Дэйв, милый, я так скучала по тебе, и я вся трепещу при виде тебя.
Возможно, ее технике обольщения еще недоставало некоторого блеска, зато энтузиазма было хоть отбавляй, и Дэйв почувствовал это, когда пытался уклониться от ее поцелуя. Действовала она быстро и неистово… все-таки в движение Елену приводил атомотор.
Дэйв не был ханжой, но он не забывал, что она в конце концов всего лишь робот. Для него не имел значения тот факт, что чувства, движения, внешность у нее были как у юной богини. Не без усилий он вывернулся из объятий Елены и потащил ее к столу. Ужиная, он заставил есть и Елену, чтобы этим занятием отвлечь ее внимание.
После того как она выполнила свою вечернюю работу, он позвал ее к себе в кабинет и прочел ей продуманную лекцию о том, как глупо она себя ведет. Видимо, это была неплохая лекция, потому что продолжалась она целых три часа и касалась ее положения в жизни, идиотизма стереофильмов и прочей всякой всячины. Когда он замолк, Елена взглянула на него своими влажными от слез глазами и сказала с тоской:
— Я все понимаю, Дэйв, но по-прежнему люблю тебя.
Тогда-то Дэйв и начал пить.
Дело становилось хуже с каждым днем. Если он задерживался в городе, она плакала, когда он возвращался. Если он возвращался вовремя, она носилась с ним как с писаной торбой и липла к нему. Он запирался в своей комнате и слышал, как она внизу ходит из угла в угол и бормочет, а когда он спускался, она с упреком смотрела на него до тех пор, пока он не убегал к себе.