Истомина Дарья. Леди-бомж (Леди-бомж - 1)

   В то же время в моих ушах неслышимо звучал голос невидимого крупье: "Господа! Ставки сделаны!" (в казино близ Хаммеровского центра в Москве нас когда-то затаскивал Витька Козин), блистающее колесо рулетки сливалось в размытый цветной круг, шарик скакал и падал, мечась между красным и черным, и где-то там была моя цифра, на которую я поставила все: и мое в общем-то безмятежное детство на Большой Волге, и Панкратыча с Гашей, и тот день, когда Петька Клецов отворил калитку в мои девственные благоуханные сады, и бездумно-веселые года в "Торезе", и наш старый дом на обрыве, и первый мой выход на танцы, когда я дрожала от ужаса, что немыслимо уродлива и никому не нужна...
   Скорчившись под казенным негреющим одеялом на койке в бараке на озерном острове, лежа без сна и без слез, раздавленная и оглоушенная судьбой, перебирая каждый год, месяц, день моей идиотской жизненки, я как-то враз вдруг поняла, что время не течет равномерно и ходики, которыми измеряется шаг жизни любого человека, только внешне безразличны и тупо тукают сегодня, как вчера, и завтра, как сегодня.
   В действительности есть поворотные мгновения, решающие секунды, о которых ты сначала и не подозреваешь, и только потом понимаешь, что именно от них зависело, куда тебя зашвырнет твое будущее. Таким был тот час, да нет, даже не час, а минута, когда, разморенная жарой и усталостью, я, выйдя с кладбища от могилы Панкратыча, согласилась на Зюнькины и Иркины уговоры и поехала с ними трескать мороженое и пить ледяное шампанское в судейские хоромы Щеколдиных. А если бы я не поехала с ними, что было бы? Может быть, меня подловили и прищучили на чем-то другом? А может быть, ничего такого и не было бы? И я спокойно унесла бы ноги в Москву, даже не подозревая о капкане, который был насторожен на меня?
   Или та секунда всего лишь три дня назад, когда я стояла ночью перед воротами нашего потерянного подворья и что-то заставило меня буквально зашвырнуть себя за эту новую зеленую ограду, бить окна, улепетывать от людоедского пса и поднявшегося шухера на щеколдинском катере? А если бы я не решилась на такое, а просто вернулась бы к дискотеке, нашла бы кого-нибудь из тех, кто знал Панкратыча и меня самую, и нормально бы попросила приюта хотя бы на ночь?
   Но тогда бы меня не было на протоках, я бы не отсиживалась в порушенной церквухе и не увидела бы эту самую даму...
   Нет, я уже давно решила, что есть какой-то небесный ехидный кукловод, который, ухмыляясь, дергает за веревочки и ниточки, и от тебя совершенно не зависит, куда и к чему он повернет тебя, какой танец заставит плясать и какие песенки ты запоешь.
   Может быть, во времена Панкратыча и был какой-то порядок и смысл в устройстве и репертуаре нашего всеобщего кукольного театра, и верные артемоны благородно защищали невинных и прекрасных мальвин от происков всяческих карабасов, и все твердо знали, что вот-вот будет найден золотой ключик от всеобщего счастия и благоденствия, но нынче безумному или очень надравшемуся Главному Кукольнику все осточертело, и он все перепутал - кто играет спектакль, а кто его смотрит. Благородные псы в милицейских погонах, артемончики моего детства, нанялись в охранники к карабасам за свободно конвертируемую, печальные и поэтичные пьеро подались в "челноки", а мальвины определились в агентства по оказанию срочных секс-услуг, и это в лучшем варианте, а в худшем - курсируют по ночным улицам Москвы и дерутся за клиентуру с совсем не сказочными провинциальными красными шапочками, сестрицами Аленушками из стран СНГ, чьи добрые бабушки подыхают на своих пенсиях, а братцы Иванушки давно превратились в нормальных козлов.
   Во всяком случае, здесь и сейчас, в этом кабинете, я не без замешательства разглядывала человека, который сидел за письменным столом и молча ждал от меня чего-то.
   Колесо невидимой рулетки все вращалось и мелькало перед моими глазами, шарик прыгал, но я не знала, на какую цифру я поставила - продую в очередной раз или все-таки наконец выиграю.
   Но одно я понимала точно: играть надо.
   Потому что это тот самый шанс, которого я ожидала, что-то такое, что должно было случиться с неизбежностью судьбы. И чего я не имею права упустить.
   Этот самый Туманский мог многое, если не все. Во всяком случае, мне так казалось.
   И новая, совершенно отчаянная надежда на почти несбыточное захлестнула меня.
   - Денег от вас мне не нужно! - наконец твердо сказала я.
   За прозрачными стеклами вспыхнули насмешливые огоньки.
   - Так не бывает... - так же убежденно ответил он. - Извините, дусечка, я не могу утверждать, что я знаю о вас все. Но то, что мне удалось выяснить, с достаточной степенью вероятности говорит об одном: вы не просто в глубокой заднице, вам не то что приодеться, вам ведь и есть не на что...
   - Во-первых, я вам не "дусенька"! - холодно ответила я. - Во-вторых, у кого выясняли? В горотделе? У ментов?
   - У меня достаточно информированных источников... - Он деланно зевнул. - Вас искали, и вас нашли...
   - Ошибаетесь, - сказала я. - Это я нашлась. Сама.
   - Значит, деньги вы не примете?
   - Это совсем не значит, что мне от вас ничего не нужно!
   - Я готов! Что именно?
   - Может быть, вы запишете? Для памяти? В какой-нибудь гроссбух? Вы же банкир? Или как вас там именуют?
   - Вообще-то я не банкир. Но это не имеет никакого значения. А память у меня фотографическая. Пока не жалуюсь! Так что - валяйте!
   Видно, его что-то забавляло, потому что он отвернулся, чтобы скрыть ухмылку, и начал усиленно рыться в ящиках стола, выуживая кисет с табаком, трубку и набивая ее.
   - Смотрите сами! - пожала я плечиками. - Знаете, как бывает? Когда человека прижмет, он черт-те что наобещает! А потом: "Да кто вы такая?!"
   - Вы меня с кем-то спутали...
   - Ну ладно! Прежде всего, никаких телодвижений по отношению к Клецову! Он ни в чем не виноват. Ну, подумаешь, потаскивали ребята пивко из ваших запасов. Посчитайте и вычтите, сколько они там выпили на своих дежурствах. Скука же! А ему работу никак терять нельзя...
   - Клецов? Клецов? А... морячок этот? Техник на пульте! Хорошо, я распоряжусь! Его не тронут! Но с чего такая забота? Он ваш дружок? Как теперь говорят - бой-френд? И на сколько?
   - Намного, - нагло сообщила я. - Я с ним спала. Когда-то! Наверное, и буду спать. Потом.
   - Меня это не волнует...
   - Уже хорошо!
   Кажется, я попала точно. Мне уже почему-то нужно было знать, как он меня оценивает: как нейтральное полено или все-таки мои выходки сработали хотя бы по минимуму.
   Я была вознаграждена неожиданно и приятно: он стесненно засопел, подергал носом, и прижатые к черепу хрящеватые, ломаные, как у борца или боксера, уши его налились краской.
   Как-то гораздо позже он признался мне: "Ты была похожа на голодную тощую крысу, которая считает себя очень хитрой и отчаянно бьется за своего крысюка! "О, боже! Что же он в ней нашел?" - было то первое, что пришло мне на ум. Понимаешь, я стал смотреть наконец с интересом. И кажется, впервые действительно разглядел тебя..."
   Ну, до этого мне еще надо было дожить. Хотя уже в тот вечер я угадала, что его чем-то зацепила. Такие дела, здесь лишних слов не надо, такое просто чувствуешь, и все тут!
   - Что еще? - осведомился он почти злобно.
   - Дом.
   - Какой еще дом?
   - Мой. Наш с дедом.
   - Конкретнее!
   Я ему в нескольких словах объяснила, каким манером в нашем теремке засела хитрованская и глумливая лисонька. В общем, как меня облапошили. И что я сдохну, но вышибу эту злодейку из нашего терема, и не просто вышибу, но добьюсь того, чтобы ее загнали за темные леса, обмундировали в казенный бушлат и усадили за швейную машинку на долгие года - шить камуфлу для нашей хоть и угнетенной, но все еще доблестной армии. В чем мой герой должен мне всячески способствовать. И пообещать, что в этой великой битве за восстановление невинности Л. Басаргиной и в целях высшей мировой справедливости он проломит любые кодексные стенки, включит в бой армию своих экспертов, консультантов и советников, шарахнет по необходимым инстанциям валютой из своих арсеналов, в общем: "Марш-марш! В атаку!"
   Меня аж колотило от предвкушений и сладостных картинок будущего: Маргарита Федоровна рыдает в судейской клетке в зале горсуда, услышав роковые слова: "Приговаривается...", Зюнька орет: "Ах, мама! И зачем вы это сделали!", а Горохова визжит: "Не виноватая я!"
   Растроганная городская публика выносит облыжно оболганную Л. Басаргину из зала суда на руках, менты рукоплещут, Гришунька, оставшийся со мной навеки, сидит на руках Гаши и лопочет "Мамочка!", а Гаша, естественно, шепчет мне в ухо: "А что я тебе говорила? Есть Бог на свете!"
   Не знаю, как там насчет Бога, но некий "Симон" Туманский, набитый деньгой, как икряной сазан, светил передо мной своей отлитой из меди лобастой и мощной башкой, судя по всему, я была ему очень нужна, и я была твердо намерена дожать его до конца и наконец-то хоть кого-то из людей, обитающих в этой стране, заставить сделать то, что нужно мне, а не еще кому-то.
   - Как вы сказали? Щеколдина? - переспросил он удивленно. - Ну да, конечно, действительно, Маргарита Федоровна... Кажется, я видел ее пару раз. Впрочем, может быть, я ошибаюсь?
   - Она такая... Запоминающаяся! - добавила я нетерпеливо. - Вся в кудряшках, низкая, как пень! Брюлечки обожает... Ножки коротенькие! Ну, такая тетка, знаете, как бы из торгашек или которые стограммовки в буфетах на вокзалах разливают! Вот знаете, на кого похожа? На эту тетку из Подольска! Которая "Властилина", что ли? Которая всех на миллиарды тряханула! Вот увидите, если ее потрогать, из нее такое посыплется! Она же теперь на всем городе уселась! Мэр!
   - Ах, вы про эту? - Он вздохнул облегченно. - Кажется, я ее действительно как-то видел. Но она больше с Ниной контачила... Ну конечно! Теперь вспомнил! Благотворительность и прочее... Просила какие-то деньги на восстановление собора...
   - Она это, - мстительно сказала я. - Она всегда там, где деньги!
   - А это обязательно? - помолчав, спросил он.
   - Что именно?
   - Чтобы ее из вашего фамильного замка - в три шеи? И обязательно ли в кандалы? Со скандалом и опубликованием разоблачительной статьи в центральной прессе?
   - Не сможете?! Тогда что я тут с вами рассусоливаю? Как говорится, "гуд-баюшки", "аривидерчи" и - приятно было познакомиться! Могли бы и раньше тормознуть, чтобы я сдуру мозоли на языке не натерла! Не можете? Значит, и я ничего не могу!
   Я ему отсалютовала ладошкой и решительно потопала к двери.
   - Сядьте! - сказал он негромко, но так, что моей спине сразу стало холодно. Я обернулась, он стоял, опираясь на стол ладонями, и это было еще одно его преображение: глаза были как сверла, стиснутое и искаженное гримасой прорвавшейся боли лицо - как мел, и кажется, все маски, которые он примерял до этого, были просто шелухой, которую он наконец сбросил, перестав валять дурака.
   - Еще чего! - пробормотала я машинально. Я не понимала, как он это сделал, но не успела моргнуть, как он уже оказался не за столом, а впритык ко мне, руки мои стиснула его мертвая хватка, и он отшвырнул меня к креслу, в которое я и плюхнулась, бессильно дрыгнув ногами.
   - Вы! Вы! Посмели поднять руку на женщину?!
   - Я могу поднять и ногу! И раздавить тебя, как блоху... - хрипло и глухо сказал он. - Здесь делают то, что нужно мне, или вообще ничего уже не делают! У тебя слишком длинный язык, но чересчур короткие извилины...
   - Мы уже на "ты"? Какая радость, - съязвила я, но он не обратил на мою попытку сохранить хотя бы видимость некоторого достоинства никакого внимания.
   - Ты или действительно непроходимая дура, пли просто делаешь вид, что ничего не понимаешь... - Он говорил как-то безжизненно, почти равнодушно, и от этой безжизненности мне впервые стало по-настоящему не по себе. - Думаю - последнее. Я вышиб эту актрисенку только потому, что увидел - она не сможет молчать. Она из тех женщин, у которых хроническое недержание всего, что становится ей известно. Мне не нужен еще кто-то, кто может знать! Ты меня устраиваешь просто потому, что уже знаешь! Единственная из посторонних... Тебя искали не для того, чтобы ты мне демонстрировала здесь свои тощие ножки и драные коленки, изображала из себя недоделанного графа Монте-Кристо, который вздумал наехать на тех, кто обеспечил его приличным сроком! Я просто потрясен, что даже в зоне из тебя так и не вышибли то, чем тебя нафаршировал твой безупречный дед, как говорится, семья и школа. Тебе кажется, что ты волчица, а ты шавка, которую не примет ни одна приличная стая. Одиночка. Дворняга, без конуры и хозяина, которую просто порвут в куски, если она не угомонится... И это просто случайность, что до тебя еще не добрались! Так что для тебя единственное спасение - это я! Это до тебя доходит?
   Лучше бы он орал, ругался, что ли, а не журчал почти шепотом. Его стеклышки плавали надо мной, как льдинки, он нависал над креслом глыбиной, и мне почему-то стало пусто, холодно и почти безразлично. Я опять вляпалась по уши: благородный герой превратился в обычного крокодила и если еще не хрустел моими мослами, то только потому, что не использовал меня в каких-то своих целях, и было очень похоже, что то, что я на свободе - только видимость, и я просто перешла из камеры с решетками в камеру без решеток. И опять меня заставят делать то, что нужно кому-то, а не мне самой.
   Он продолжал говорить, напористо и злобно, все громче и громче, а я заплакала без слез, его искаженную харю заволокло как будто серым туманом, и я куда-то поплыла, падая в ласковое и бездумное беспамятство, и мне было горько и печально оттого, что этого типа я почти полюбила, а он даже не понимает, что я могла бы сделать все, что ему нужно, даже без этой идиотской торговли насчет дедушкиного дома, а просто так. Если бы он сказал: "Помогите мне, госпожа Басаргина!" Но как раз до самого простого он и не додумался. Самого простого и обычного. Что делает любая нормальная баба для мужика, который в беде и который ей ой как небезразличен.
   А вместо этого он пугает меня и грозится и уж совершенно напрасно поминает мои усохшие в зоне прелести, о состоянии которых я и сама прекрасно знаю...
   Я пришла в себя от того, что он перепуганно трясет меня за плечи и бормочет:
   - Что с вами? Вы меня слышите? Слышите? Оказывается, мы с ним снова перешли на "вы"? Я сняла его лапы с моих плеч и сказала:
   - Ребеночка только не трогайте... Ребеночек ни в чем не виноват!
   - Какой, к чертям, ребеночек?.. Ах, этот... При чем тут ребеночек? Вы меня поняли?
   - Конечно, - равнодушно ответила я. - Ваши бобики замели все следы там, возле церкви. И даже ментура не догадывается, что там было. И никто не должен знать, что этой женщины больше нету. Но вам для чего-то надо показать, что она живая. Кто-то должен помаячить где-то вместо нее. Так, чтобы все, кто в этом заинтересован, не догадались, что ее нету. И не будет никогда.
   - Что значит - "где-то"? Я же вам внятно объясняю! Это буквально через несколько часов!
   - Слушайте, отстаньте от меня... - слабо сказала я. - Я сделаю все так, как вам нужно. Единственное, что меня интересует, останусь ли живой я... Я думала, вы нормальный, а вы тоже жулик! Как все... Мне-то на все плевать, но у меня - Гришунька...
   - Спасибо!
   Он вдруг взял мою руку и поцеловал в ладонь. Губы у него были сухие и горячие.
   Я с интересом повертела рукой и осведомилась:
   - Поцелуй Иуды, а?
   - Бросьте...
   Ну-ну, кажется, он умеет смущаться? Смехотура, да и только. А в общем, и впрямь - все по фигу, до лампады и поминальной свечечки. И что там будет, действительно наплевать!
   Я ДЕЛАЮ ДЕНЬГИ...
   - Вши есть?
   Элга держала кончиками пальцев мою кофточку и брезгливо изучала ее.
   - А как же! - радостно откликнулась я. - Вошь тюремная, обыкновенная платяная и головная! Плюс плоскушечки... Штучные! Все по песенке: "Я привез тебе, родная, мандавошек из Китая..." Мочу брать будете? Говнецо на глист-яйцо? Учтите, возможна ВИЧ-инфекция, вероятна чума бубонная... Но уж проказа - наверняка!
   Я стреляла в нее в упор, пытаясь пробить броню совершенной невозмутимости и явно сдерживаемого презрения. Она со мной не разговаривала, бесшумно шла за спиной, командовала: "В лифт!", "Налево!", "Прямо!", а теперь приказала: "Снять все!"
   В громадных ванных хоромах с полом на двух уровнях, зеркальными стенами и потолком было тепло, воздух пронизывали все ароматы Аравии, в джакузи бурлила и пенилась розовая пена шампуня, но черный мраморный пол холодил босые ноги, и я топталась, как цапля, обхватив плечи руками.
   Голый человек всегда беспомощен, у нас на острове самые крутые мамочки ломались, когда их засаживали голыми в карцер за особенно злостные нарушения режима и разборки. Я стояла перед этой особой совершенно голая. И злилась еще и оттого, что мне жутко хотелось плюхнуться в нежную пену и впервые после моего исхода с северов по-настоящему отмыться.
   - Слишком много лишних слов. Это непродуктивно, - сказала она равнодушно, словно и не понимала моих попыток завести ее. Перевернула на подзеркальнике старинные песочные часы, постучала ногтем, стронув струйку белого песка, и заявила: - Вы имеете двадцать минут... На все процедуры.
   - А если я... - начала было, но она вдруг звенящим голосом оборвала меня:
   - Молчать!
   - Ого! - с уважением заметила я. - В войсках СС не служили, мадам? Есть в вас что-то гестаповское... В каком чине изволите пребывать? Как минимум "гоп-стоп-унтер-штурмбаннфюрер"! Верно?
   - Исполнять!
   Показалось мне или нет, но, кажется, все-таки в ее янтарях первый раз шевельнулось смешливое любопытство.
   - А вы меня - по шее... - проворчала я и плюхнулась в ванну так, чтобы забрызгать ее.
   Она этого как бы и не заметила, вынула из стенного шкафа в дальнем углу веревочную швабру с пластмассовым черенком, подцепила черенком мои одежды, частично сложенные на пуфике, а частично валявшиеся на полу, явно демонстрируя мне, что даже прикасаться к ним ей противно, и понесла мои трусики, лифчик, юбку, кофту прочь.
   - Эй, оставьте в покое мое барахло!
   - Оно вам больше не понадобится.
   В общем, лишила эта коротышка меня моей лягушачьей шкурки, и хотя до царевны-лягушечки мне было очень далеко, но именно с этого акта и началось преображение Л. Басаргиной во что-то совершенно непонятное, но, конечно, это дошло до меня гораздо позже.
   Я разобралась с десятком кранов, педалей и кнопок, венчавших изголовье этого сверхмощного агрегата из абрикосового цвета фаянса, усилила напор и вознеслась на упругих струях, в пене, почти до вершин блаженства.
   Почти...
   Потому что уже здесь я впервые ощутила незримое присутствие Хозяйки, Настоящей Женщины, которая, конечно же, если и не проектировала сама, то приспосабливала этот водяной рай под себя: от матовых бестеневых плафонов и бра, вделанных в стены, облицованные кремовой итальянской плиткой, по которой порхали темно-коричневые и желтые бабочки и стрекозы, до множества удобных шкафчиков, полок и полочек, заставленных сосудами с пенами, шампунями и ароматными солями, удобными пуфами из не боящейся влаги кожи, чайным столиком поодаль, на котором еще стоял чайник марки "Мулинекс", были видны неубранная массивная чашка, а в пепельнице - бугристой громадной океанской раковине с перламутровым чревом - еще лежал изжеванный окурок коричневой сигарки со следами губной помады.
   Низкое удобное кресло из такой же кожи, как и пуфики, было сдвинуто под большой колпак для сушки волос, возле кресла валялись домашние туфли без задников, в опушке из рыжего меха, и мне вдруг показалось, что хозяйка всего этого только вышла на миг, сейчас вернется и скажет: "А с чего это ты забралась в мою ванну, девка?"
   Я как-то сразу погасла и, хотя в песочных часах еще струилось, выдернула пробку, чтобы спустить воду, ополоснулась из душевой головки и вылезла из джакузи. На сушилке висело мохнатое банное полотенце, но им уже пользовались, я сдвинула створку зеркального стенного шкафа, взяла из стопки свежее полотенце, накинула на плечи и уселась под колпак сушиться.
   Поглядела на валявшиеся меховушки, но надевать туфли не стала, хотя они могли бы и подойти.
   По Элге Карловне можно было проверять хронометры - она появилась точно в тот миг, когда в часах упала последняя песчинка. Она успела переодеться в рабочий комбинезон из ношеной джинсы, с лямками и карманом на груди, голову по брови повязала тугой синей косынкой и была похожа на мастерового, которому предстоит работа. На плече она несла махровый халат, а в руках поднос, на котором лежала сдобная булка и стояла большая кружка с чем-то черным и дымящимся.
   Она бросила мне на колени халат, я надела его, даже мне он был велик, явно с плеча Туманского.
   - Это необходимо кушать, - сказала Элга. - А это глотать...
   Она выложила розовую капсулку.
   - Зачем?
   - Это не наркотик. Просто дает большой стимул. Чтобы не спать. Я полагаю, что нам предстоит ночь без сна... День тоже.
   - А это что такое? - пригубила я из кружки ароматную жидкость с непонятным привкусом, что-то горько-сладкое, пряное, с запахом корицы и мускуса.
   - Это для энергичности, - усмехнулась она, заметив мои колебания. Мой рецепт... Проверено на моем организме. Если этим зарядить ракету, можно лететь на Луну...
   - На Луне мне, кажется, делать нечего, - вздохнула я. - А вот во что я у вас запряглась?
   - Не надо печали... Это просто полезно и вкусно. Она одобрительно покивала, когда я начала есть, сдоба была свежая, запивочка тоже годилась, но больше всего мне понравилось, что она не стала смотреть, как я жую, а деловито занялась приборкой, подтирая мокрые пятна на полу, переставляя флаконы, а попутно вынула откуда-то большие вьетнамки и положила у моих ног.
   Потом она уселась на пуфик поодаль и закурила, щелкнув золотым портсигарчиком.
   - Я полагаю, вы имеете любопытство, - сказала она неожиданно мягко. У нас есть еще десять минут. Спрашивайте! Симон приказал мне на все отвечать...
   - Вы кто?
   - Если не нарушать формальной логичности, официально я - никто, подумав, сказала она. - Если исходить из того, что я умею, то в вашем возрасте я считала себя художником, у меня хорошо шла керамика, я имела сильную муфельную печку и увлекалась эмалью с перегородками. Да, именно так, перегородчатая эмаль. По старинным рецептам. Я умею хорошо фотографировать, немножко конструирую одежду для дам большой полноты, немного визажирую, немножко перевожу с немецкого, немножко музицирую, играю в бридж на уровне чемпионов и люблю лошадей... Достаточно?
   - Не очень, - честно призналась я. - Вы немка?
   - Нет. Я латышка. Из Курляндии. Но я училась в Дрездене. Меня посылали в художественный техникум, когда Дрезден был народно-демократическим, а Латвия считалась советской... Наверное, это не очень существенно, а?
   - Ладно, - согласилась я. - Давайте посущественней... За что вам платят?
   - Это довольно трудно объяснить. - Фарфоровое личико ее оживилось, она забавно дернула носишком и зафыркала, и я не без изумления поняла, что она умеет не только орать, как капрал, но и хихикать. - Я имею большую известность как специалист по "нюшкам"...
   - По чему?!
   - О, это очень просто! Я работаю как папа Карло! Я беру обыкновенное дикое деревянное бревно, определяю срок исполнения заказа, назначаю мою цену... И работаю! Иногда это занимает три-четыре месяца, иногда не меньше года, но часто бывают случаи, когда я расторгаю контракт очень спешно... У меня уже есть опыт, и мне хватает нескольких дней, чтобы понять, что мои усилия не приведут к реальному результату, что полено останется поленом, даже если я научу его говорить по-человечески, не ковырять в зубах вилкой за столом, не увешивать себя драгоценностями, как рождественская елка, если выходишь на прогулку с модной собакой, ну, и как высшее достижение отличать скрипку от виолончели, Первый концерт Чайковского от "Что же ты, зараза, бровь свою подбрила...", а кредитную карточку - от географической...
   - Это вы так шутите?
   - О, если бы! - Янтарные глаза ее потемнели. - У меня есть опыт! Они все обезумели от неожиданных громадных денег.. Им кажется, что стоит только немного заплатить, и они превратятся в настоящих дам, истинных женщин, не просто смазливых, но таинственных, влекущих, недосягаемых. Никто из них не может понять, что быть женщиной - это не только сумма уловок, пластические операции, гормональные впрыскивания и десятки тысяч на косметику или платье от Юдашкина! Нужен мозг, нужен характер, нужно желание, доходящее до отчаяния! Конечно, можно понять их мужей... Они хотят демонстрировать публике что-то представляющее настоящую ценность, а не просто детородную машину для производства наследников! Но что они понимают, эти выскочки? Вчера он еще командовал своей братвой, носил на шее "голду" весом в три кило и носился на краденом в Европе "пятисотом" "мерседесе"... Сегодня до него дошло - он занимается легальными делами, его научили завязывать галстук, ходить в начищенной обуви, носить скромные, но по-настоящему дорогие костюмы, и ему объяснили, что отечественная "Волга" - это тоже становится модным и даже патриотичным. Но даже самые умные и способные из этих новых, а среди них я встречала действительно очень талантливых в бизнесе мужчин, не могут представить, что только моих усилий мало! Что я могу поделать с его даже горячо любимой супругой, если ее по-настоящему интересуют только тряпки, она лопает, как поросенок, и пьет, как матрос с рыбацкого сейнера, спит до полудня, отвергает всякую дисциплину, не понимает, что такое режим, совершенно убеждена, что если у нее вилла в Испании или особняк во Фриско, то она может орать и топать ногами на любого, у кого всего лишь жалкая сберкнижка в сберкассе! Я таких называю "нюшками" и сбегаю от них почти немедленно! Нет, у меня, конечно, есть настоящие удачи... Иначе у меня бы не было имени! Но я их могу пересчитать по пальцам... И это почти за десять лет!