Иванов Алексей. Вместе с Россией

- Далее, - не давая себя перебить, продолжал Пуанкаре. - По очень
надежным каналам нам стало известно, что готовится покушение на эрцгерцога
Франца-Фердинанда, которое может стать предлогом для столкновения
Австро-Венгрии и Сербии. Разумеется, при желании такое столкновение всегда
можно превратить в более широкий конфликт, если в данный конкретный момент
это будет нам выгодно... Что же касается сроков, мой дорогой посол, то это
известно только Судьбе. Мы лишь ее рабы, - скромно потупился президент.
Посол прекрасно понял, что некоторые сроки, касающиеся конфликта, уже
известны его доброму другу, но Пуанкаре не хочет их называть, опасаясь
сказать слишком многое опытному дипломату. Палеолог не стал допытываться,
справедливо полагая, что президент и так доверил ему слишком много опасных
тайн. Старый аналитик, привыкший лавировать среди пустых или
ложно-многозначительных слов, отыскивая в них истинный смысл, посол решил
про себя, что схватка великих держав воистину назрела и разразится, видимо,
не позже нынешнего лета. Он подвинулся на кончик своего кресла, чтобы быть
ближе к Пуанкаре, и искательно спросил его:
- Раймон, не мог бы ты сказать мне, что следует делать в Петербурге в
это сложное и опасное время? Мне всегда были особенно ценны твои советы...
Пуанкаре криво усмехнулся.
- Твоя задача, Морис, сделать в Петербурге так, чтобы инициатива
развязывания войны принадлежала не Франции или ее союзнику - Российской
империи, но Германии. Поэтому поддерживай миролюбие царя только до такого
предела, чтобы Вильгельм втравил его в войну... Но честь ее начала должна
принадлежать Гогенцоллерну!.. Это, кстати, весьма важно и для того, чтобы
наши социалисты и радикалы голосовали за военные кредиты на развитие
армии...
- А что же Жорес?.. - удивился посол. - Неужели и этот социалист будет
голосовать за военные кредиты?
- Его к тому времени уже не будет... - загадочно ответил Пуанкаре и не
стал распространяться на эту тему. - Еще раз не рекомендую тебе спешить в
Петербурге. Пусть для истории и наших критиков слева эта война станет
схваткой славянства и германизма... Тогда они легче пойдут на нее.
Президент и посол поговорили о слабостях и недостатках царской семьи, о
глубочайшей моральной противоположности и молчаливой двусмысленности,
которые лежат в основе франко-русского союза, союза прекрасной,
прогрессивной и гуманной республики с мрачной самодержавной монархией,
презираемой всеми либералами Европы.
- Ослабить эту империю, оторвать от нее Польшу на западе, в пользу
англичан - Среднюю Азию и Кавказ, кроме, конечно, бакинских нефтепромыслов,
которые должны стать полноправным владением французских банков, - вот твои
долговременные задачи, мой дорогой посол! - журчал президент.
...Палеолог вспоминал теперь, как он согласно кивал своей лысой головой
в такт речи друга, поблескивал стеклышками пенсне и старался запомнить
исторические высказывания великого человека. Да, он приложит все свои силы,
чтобы выполнить инструкции, данные ему лично президентом республики. Полчища
казаков и бессловесной пехоты отвлекут на себя орды гуннов, схватятся с ними
в смертельной битве. А затем - триумфальный марш французов на Берлин, и
Франция - снова властительница в Европе, как во времена Наполеона Великого!
Тогда и Англии придется потесниться в ее колониях...
Пустынные улицы Парижа были светлы и прекрасны. Начиналось воскресенье,
когда простой люд не спешит на работу. Посол еще не представлял себе, что
скоро грянет европейский пожар и одна из спичек будет зажжена им,
Палеологом, а целый факел - его другом-президентом. Париж опустеет не
по-воскресному, а по-военному. Закроются кафе и рестораны, обнищают шикарные
витрины, автомобили будут реквизированы для армии, а он сам, Морис Палеолог,
несколько лет не увидит своей столицы...


19. Петербург, 15 июня 1914 года

Жаркий июньский день сиял над Дворцовой площадью, когда Анастасия и
Алексей, сопровождаемые шаферами и подружками, вышли из-под высоких
прохладных сводов Главного штаба. Только что в военной церкви святого
великомученика Георгия Победоносца совершился обряд венчания. В сознании
новобрачных еще стояли слова священника, обращенные к ним:
- Раба божия Анастасия, согласна ли взять в мужья раба божьего
Алексея?.. - И еле слышное "Да!" в ответ.
- Венчается раб божий Алексей рабе божьей Анастасии! Да прилепится муж
к жене своей и будет одна плоть единою. Тайна сия велика есть...
Небольшая толпа гуляющих собралась у подъезда Главного штаба, возле
экипажей, ожидавших свадьбу. Яркое солнце заставило всех вышедших из
затененных коридоров зажмуриться и остановиться на мгновение у подъезда,
толпа раздалась, пропуская молодых и гостей к коляскам.
- Какая красивая пара! - восхитился вслух кто-то из прохожих.
Они действительно были прекрасны. Сияющая от счастья, с пепельными
волосами, уложенными в гладкую прическу под фатой, в простом белом платье,
подчеркивавшем ее стройную фигуру, с букетом пунцовых роз и белых лилий в
руках, Настя была необыкновенно хороша. Ее бережно вел высокий, стройный,
легко ступающий Алексей. Молодой полковник при полной парадной форме и всех
орденах, с мужественным и волевым лицом тоже вызвал большое одобрение
собравшихся зевак.
Молодые, а с ними Сухопаров, выступавший шафером, его жена, начинающая
полнеть веселая хохотушка с подвижной мимикой, и их младший сын, несший в
церкви икону Георгия Победоносца, которой благословили Анастасию и Алексея
родители Насти, уместились в первой открытой коляске, запряженной парой
белых генштабовских казенных лошадей, с бравым вахмистром в роли кучера.
Вторую коляску заняли подруга Насти Ольга, подполковник Мезенцев,
Михаил Сенин и большеголовый, с короткой стрижкой студент Саша, с которым
Соколов познакомился на столь памятном ему вечере у Шумаковых, где он
встретил Анастасию.
Лошади, настоявшись на солнцепеке, резво вынесли из-под арки Главного
штаба на Морскую улицу, свернули на Невский, по-воскресному полупустынный.
На Полицейском мосту надрывался мальчишка-газетчик, размахивая листами
"Нового времени".
- Убийство герцога Фердинанда! Убийство герцога Фердинанда!
Звонкий мальчишеский голос легко перекрывал негромкий шум затихшего в
летнем зное проспекта. Все трое военных в колясках насторожились. Соколов
приказал остановить подле газетчиков. Мальчишка, подбежав к экипажу, бросил
ему тугой сверток листов, еще влажных от типографской краски.
Полковник повернул газету так, чтобы вместе с Сухопаровым они могли
прочитать телеграфное сообщение на первой странице. Оно было выделено жирным
шрифтом:
"Сегодня утром в Сараеве выстрелами из револьвера наповал убиты ехавшие
в авто наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд и его
супруга графиня Хотек".
- Это - война!.. - вырвалось у Алексея.
- Бог даст, обойдется! - прищурился на газету Сухопаров. - Эрцгерцога
ведь не очень жалуют в Вене и войну из-за него, пожалуй, не станут
начинать...
Радостное настроение Алексея слегка померкло от неожиданного известия.
Заведуя австро-венгерским делопроизводством, полковник знал о намерениях
австрийцев и их союзников германцев развязать войну на Балканах. Знал он и о
том, что Франц-Фердинанд не одобряет этой войны, а стремится политическим
путем превратить двуединую монархию - Австро-Венгрию - в триединую, добавив
в государственный организм еще и югославянский компонент.
Из агентурных донесений Соколов знал, что эрцгерцог очень хотел
восстановить союз трех императоров - австрийского, германского и
российского, жить в мире и согласии с Россией, утверждая тем самым принцип
монархизма в Центральной Европе. Полковнику не составило труда сделать
вывод, что если такое препятствие войне, каким был Франц-Фердинанд, убрано,
то скоро заговорят пушки.
Анастасия уловила смятение мужа и погладила его по руке.
- Может быть, на этот раз пронесет, милый?.. - полуутвердительно,
полувопрошая произнесла она.
- Бог даст! Бог даст! - защебетала Зинаида Сухопарова, для надежности
перекрестившись.
Безмятежное свадебное настроение было испорчено. Во второй коляске
говорили о том же. Стало заметно, что и прохожие на улице чаще, чем обычно,
останавливались подле газетчиков, разворачивали листы и читали прямо на
тротуаре. Сонная одурь летнего воскресенья постепенно сменялась атмосферой
глухой тревоги и неизвестности.
По Невскому из конца в конец разносились одни и те же выкрики
разносчиков газет:
- Убийство наследника австрийского престола! Убийство герцога
Фердинанда!..
Когда крики раздавались очень близко, Анастасия вздрагивала и острее
начинала понимать, что это событие может сказаться на ее счастье. Ведь
Алексей военный и в числе первых может сложить голову.
Алексей понимал, что им скоро предстоит разлука, может быть, навсегда.
Напрасно он планировал свадебное путешествие в Италию, напрасно испрашивал
отпуск и получал паспорта, заказывал билеты, отели в агентстве Кука...
Повернули на Знаменскую, где две недели назад, готовясь к свадьбе и
началу новой, семейной, жизни, полковник снял квартиру в только что
отстроенном доходном доме. Колеса экипажей загремели по булыжнику, показался
огромный пятиэтажный дом с двенадцатью колоннами по фасаду. В первой витрине
у ворот Настя увидела аптечные склянки и объявления о воде Зельтера,
освежающей здоровых и придающей силы больным. Толстый швейцар в галунах
распахнул дверь подъезда с хрустальными стеклами, коляска остановилась.
Алексей легко спрыгнул на тротуар, откинул ступеньку и чинно подал руку
молодой жене. Ему хотелось поднять ее и взбежать единым духом на четвертый
этаж, но вместо этого полковник торжественно прошествовал с Анастасией к
электрической подъемной машине, впустил в кабину шафера Сухопарова с женой и
мальчиком, которому и выпала редкостная удача нажать белую фарфоровую кнопку
с цифрой 4. Лифт медленно пополз вверх, щелкая на каждом этаже.
У дверей новой квартиры Соколовых ждали тетушка Алексея, заменившая ему
мать, и родители Насти. По обычаю они обсыпали молодоженов овсом, словно
конфетти.
Молодежь из второй коляски не стала ждать подъемную машину, а в
мгновение ока оказалась на четвертом этаже. Овес еще продолжал сыпаться с
Настиного платья и мундира Алексея, у них был несколько растерянный вид,
который вызвал взрывы хохота гостей и родственников.
Гостиная, куда все устремились, была полупуста и сияла первозданной
чистотой. Самым дорогим украшением ее был рояль - свадебный подарок Алексея
Анастасии.
Гостей сразу же попросили в столовую, к свадебному столу. Он был
любовно сервирован под руководством тетушки и, хотя и не ломился от
разносолов, радовал глаз аппетитными закусками. Два официанта, приглашенные
на этот день из ближайшего ресторана "Эрмитаж" на Невском, ждали сигнала
открывать шампанское. Гости уселись кто как хотел, хлопнули пробки -
свадебный обед начался...
Как положено, говорили тосты и кричали "Горько!". Насте было очень
весело и радостно от милых лиц людей, собравшихся на ее с Алексеем праздник,
и от того, что тетушка Алексея, которая будет жить с ними, такая славная и
добрая старушка, и что ее собственная мать, Василиса Антоновна, кажется, от
души готова полюбить и понять Алексея...
Но любящим сердцем Настя чувствовала тревогу мужа, видела появляющиеся
две поперечные морщинки на его лбу, означавшие, как она уже знала,
беспокойство и напряжение мысли. Страх и ожидание опасности начинает
закрадываться в ее душу.
Вечерняя прохлада сменила наконец дневной зной. Обед подходил к концу.
За окнами виднелась панорама крыш, высоко в светлом вечернем небе реяли
ласточки. Казалось, мир и покой опустились на землю. Заканчивался день,
который должен был стать самым счастливым для Соколовых.
Но он оказался роковым для мира. Он перевернул судьбы народов и
государств, ускорил ход часов истории. Истекали последние мирные дни
Российской империи, старой монархической Европы.


20. Петербург, июнь 1914 года

В понедельник, на следующий день после убийства эрцгерцога, Соколов
решил явиться к обер-квартирмейстеру генералу Монкевицу, хотя и был в
отпуске. Всегда ревностно относившийся к службе, он не мог упиваться личным
счастьем, наслаждаться свадебным путешествием в дни, когда решались судьбы
России. Империя стояла, по его убеждению, на пороге войны, к которой
по-настоящему не была готова. Соколов знал степень боеготовности российской
армии, к тому же давно убедился в ограниченности и бездарности многих своих
высших начальников, которым гибкость позвоночника заменяла государственный
ум и стратегическое мышление.
...Утром, до завтрака, Анастасия и Алексей бродили по полупустым
комнатам своей новой квартиры, обсуждая приятный вопрос о том, как они их
будут обставлять, какого цвета обивку мебели следует выбрать, чтобы она
гармонировала с обоями и гардинами... Они так и эдак прикидывали, как
экономнее распорядиться той суммой, которую удалось накопить Соколову до
свадьбы, рассчитывали его жалованье на пару месяцев вперед. В каждой комнате
обязательно целовались.
Соколову было радостно и покойно рядом с Настей. Он не уставал
открывать в ней новые и новые достоинства: тонкий вкус, разумную
сдержанность, с какой Анастасия собиралась заводить свой дом. Ему нравилось
ее искреннее и доброжелательное отношение к окружающим, стремление сделать
им что-то хорошее, уделить частичку душевной теплоты.
Эти качества Анастасии сразу заметила и горячо расхвалила племяннику
Мария Алексеевна. Анастасии тетушка тоже очень понравилась. Ей особенно
импонировали народнические взгляды Марии Алексеевны, оставшиеся с молодых
лет. Старая, сухая и казавшаяся чопорной дама немедленно оживилась, уронила
с носа пенсне и горячо заговорила о справедливости и равенстве, когда они
случайно коснулись в разговоре благотворительного концерта в пользу
голодающих крестьян, в котором принимала участие и Настя.
Дома все было хорошо. Согласие и лад царили за первым совместным
завтраком новой семьи, никаких признаков мировой катастрофы не ощущалось и в
утренних газетах, которые вестовой Иван успел принести как раз к кофе.
Алексея насторожили только сообщения из Берлина, в которых говорилось, что
высшие руководители германской армии считают положение настолько спокойным,
что собираются в отпуск.
"Германские генералы могут уехать от своей армии только в том случае,
если полностью готов мобилизационный приказ и дело завертится и без них", -
пришло в голову Алексею. Он счел этот признак угрожающим и достойным
немедленного обсуждения с Сухопаровым, который замещал его по
делопроизводству.
В час пополудни Соколов входил в свой подъезд на Дворцовой площади.
Часовые отсалютовали ему, он не торопясь поднялся по мраморной лестнице до
площадки, где стоял бюст Петра и на двух мраморных досках пообочь его были
выбиты золотом названия славных побед российской армии. На секунду Алексей
задержался, окинув взглядом внушительный список, и заспешил на третий этаж,
где в бывшем кабинете Данилова восседал теперь новый обер-квартирмейстер
главного управления Генерального штаба генерал Николай Августович Монкевиц.
Монкевиц ничуть не удивился, увидев полковника, который уже целую
неделю был в отпуске. Он знал, что Соколов - настоящий офицер и в
чрезвычайных обстоятельствах никогда не оставит своих обязанностей. Генерал
готовил доклад на высочайшее имя об убийстве эрцгерцога, и появление
начальника австро-венгерского производства было очень кстати.
- Ваше превосходительство! - обратился Соколов к генералу после
взаимных приветствий. - Каковы виды на войну у Сергея Дмитриевича?
Полковник знал о тесной дружбе генерала с министром иностранных дел
Сазоновым и о том, что министр о всех европейских делах непременно
советуется с Монкевицем.
- Его высокопревосходительство Сергей Дмитрич стоит на том, что война
на этот раз почти неизбежна... - потер свои седины генерал. - Наши союзники
в Париже, как сообщает посол Извольский, весьма и весьма настроены воевать!
Если они начнут самостоятельно, мы неизбежно примкнем к ним в силу
союзнической конвенции.
- Но успеет ли получить наша агентура в Срединных державах сигнал о
необходимости перехода на вариант работы по военному времени? - озабоченно
спросил полковник, который давно уже, со времен Балканских войн, ждал, что
Франция будет втягивать Россию в большую европейскую войну с Германией.
- Сомневаюсь... - раздумчиво протянул Монкевиц.
- Но ведь это может грозить им арестами и расстрелами, если мы заранее
не обусловим связь с агентами, когда прямые почтовые отношения между нами
будут прерваны, - забеспокоился Алексей. Он живо представил себе чешскую
группу - Стечишина, Гавличека, Младу, их друзей и помощников.
- В нынешних условиях я не могу приказать вам прервать отпуск! - с
нажимом вымолвил генерал. - Неизвестна окончательная позиция его величества.
Может быть, государь еще сумеет уладить миром конфликт на Балканах, как не
захотел он ввязывать Россию в Балканские войны...
- Стало быть, есть еще надежда? - обрадовался было полковник.
- Сазонов говорит, что очень мало... - важно передал слова министра
Монкевиц и, закосив глазами, повернул разговор в русло, выгодное ему. - А
как ваши агентурные организации в Австро-Венгрии, Алексей Алексеевич? Они
снабжены инструкциями и адресами на случай войны?
- В принципе да, Николай Августович, - уверенно ответил Соколов, но тут
же добавил: - Меня только очень беспокоит организация Стечишина. После
провала Редля* я ее законсервировал на некоторое время. Но очень ценный
агент - вы помните, это он быстро прислал нам записи бесед Конрада фон
Гетцендорфа и фон Мольтке в Карлсбаде - находится сейчас под угрозой провала
из-за своей активности. Я, кстати, собирался его вызвать под удобным
предлогом в Италию, где сам намеревался провести с женой отпуск. Но теперь,
полагаю, с ним невозможно будет встретиться нигде, кроме Вены или Праги,
куда он может выехать к родственникам.
______________
* Полковник австрийского генерального штаба, создатель службы
контрразведки Дунайской монархии, Редль в 1913 году был разоблачен как агент
русской разведки.

Монкевиц отвел косящие глаза в сторону и забарабанил, по зеленому сукну
стола кончиками пальцев. Он явно задумался о чем-то своем, не служебном. За
окном белесое небо источало жар.
Соколов размышлял. Тревога за Гавличека, Филимона и Младу все больше
охватывала его. Инструкции на случай чрезвычайных обстоятельств были
направлены группе уже давно - накануне первой Балканской войны. Прошло почти
два года, какое-то из звеньев могло устареть и подставить под удар всю
организацию.
Надо ехать самому - напрашивалось решение. А это значит, что Настя
останется в одиночестве бог знает на сколько недель, а может быть, и
месяцев! И это теперь, когда так счастливо началась жизнь...
Голос сердца подсказывал один за другим аргументы против поездки, но
голос разума сурово напомнил: могут погибнуть замечательные люди, братья.
Надо ехать!
Соколов решительно вторгся в отрешенное молчание генерала.
- Ваше превосходительство! - официально обратился он к начальнику. -
Прошу отдать приказ о прекращении моего увольнения в отпуск, а также срочно
подготовить необходимые документы для поездки в Прагу и Вену...
Монкевиц встрепенулся.
- С богом! Я знал, что ты решишь именно так... - повернул просветлевшее
лицо к Соколову генерал. - Когда думаешь отъезжать?
- Надо немедленно дать через Вену сигнал Стечишину о встрече со связным
и с агентом "В-8", предпочтительно в Праге... Послезавтра "Нордэкспрессом"
выезжаю в Берлин и Лейпциг, оттуда через Швейцарию достигну Австрии... На
пути через Германию надеюсь провести рекогносцировку германской мобилизации:
если приказ уже отдан, немцы будут удлинять посадочные платформы, готовя их
для войск, да и многое другое спрятать никак нельзя...
- Алексей Алексеевич! - вздохнул Монкевиц. - Большая надежда на тебя.
Не подведи, голубчик!
- Диспозицию поездки представлю завтра, - четко ответил полковник и
поднялся уходить. Генерал еще раз вздохнул и пошел провожать подчиненного до
дверей кабинета, что он делал в исключительных случаях.
...В полном смятении чувств подъезжал Алексей к своему дому. Его ждала
самая прекрасная женщина мира - его жена, а он везет ей известие о своем
спешном отъезде! Как объяснить Насте невозможность ехать вместе, как
сообщить ей о полной неопределенности сроков возвращения? Как, наконец,
устроить ее жизнь на то время, пока он будет в отсутствии? Эти и десятки
других вопросов терзали Соколова до тех пор, пока он не поднялся к себе в
квартиру.
Настя встретила его в прихожей. Она, наверное, выглядывала из окна,
ожидая, догадался Алексей. По виду мужа Анастасия все поняла и решила быть
ему поддержкой и опорой.
- Милый, наша поездка откладывается? - стараясь быть как можно
спокойней, спросила Настя.
Алексей молча кивнул головой. Настя подошла и обняла его. Они простояли
так несколько минут, и Алексей никак не мог начать свое печальное сообщение.
- Тебе очень плохо? - спросила Настя.
- Да, очень! - вздохнул он. - Я должен послезавтра уехать...
- Надолго? - словно выдохнула Анастасия, и у нее внутри все оборвалось.
Но тут же она вновь взяла себя в руки и усилием воли подавила готовую
вспыхнуть панику.
- Вероятно, да!
- Поездка для тебя опасна? - подняла Настя на Алексея глаза, полные
слез. Он решил слукавить.
- Что ты, родная! Это вроде путешествия на воды, когда болен: скучно,
глотаешь какую-то гадость и ждешь не дождешься отхода обратного поезда...
Он поцеловал глаза Насти и ощутил на губах солоноватый вкус ее слез.
- Начнем готовиться к твоему путешествию, - поддержала Настя его
нарочито веселый тон и повлекла мужа в гостиную, чтобы составить список
вещей, которые он должен взять в дорогу. До отъезда оставалось 48 часов.
Две ночи, остающиеся до среды, Соколов не сомкнул глаз. Виною был
совсем не полуночный свет, разлитый в природе. Слились воедино заботы о
Насте, волнение о предстоящей сложной операции, предчувствие огромных
событий, надвигающихся на Европу...
Когда, сморенная сном, жена засыпала, разметав по подушке густые и
длинные пепельно-платиновые волосы, Алексей без сна лежал часами, боясь
пошевелиться, не сводя глаз с дорогого лица.
Алексей старался насмотреться впрок. Иногда ему казалось, что еще можно
отменить поездку, как-нибудь списаться со Стечишиным и Гавличеком, передать
им уточненные инструкции через кого-нибудь из консульских или посольских
чинов. Но он представлял, как австрийская контрразведка идет по следу его
друзей и соратников, а он хочет отсидеться в тепле и уюте своего гнезда, и
волна стыда окатывала его.
В среду, в 6 часов вечера "Нордэкспресс" уносил от Варшавского вокзала
полковника Соколова. В глазах Насти, без сил оставшейся стоять на
дебаркадере, сквозь слезы расплывались контуры исчезающих зеленых вагонов.


21. Чекерc, июль 1914 года

Милях в двадцати на северо-запад от Лондона, среди пологих холмов
Бекингемхэмпшайра, покрытых лоскутьями полей, огражденными каменными
изгородями, чуть в стороне от больших дорог, уютно расположилось поместье
лорда Ли Фэйрхэмского. Небольшой дворец готической архитектуры времен
Тюдоров окружен флигелями различных хозяйственных назначений и стоит на том
самом месте, где в тринадцатом веке находился дом основателя усадьбы сэра
Генри Скаккарио Эксчекерского.
Последний хозяин дворца, лорд Ли, подарил свое поместье государству,
дабы оно стало загородной резиденцией премьер-министра кабинета его
величества. Богатый лорд хотел хоть таким способом войти в историю своей
страны, но в первые десятилетия после своего щедрого акта не много преуспел
в этом, ибо местопребывание премьера вне Лондона было известно до конца
пятидесятых годов нашего века только узкому кругу посвященных лиц...
Первый июльский уик-энд* принес Британии великолепную погоду. Мягкое
солнце задолго до полудня просушило ровно подстриженные лужайки для гольфа в
четверти мили от старого чекерского дома. Кое-где газонокосилка прошлась
только несколько часов назад. В неподвижном воздухе стоял еще резкий и
свежий аромат травы.
______________
* Буквально: конец недели, суббота, воскресенье.

Три джентльмена в костюмах для гольфа и в сопровождении мальчиков,
несущих сумки с клюшками, приблизились к лужайке. Впереди всех шел прямой и
поджарый лорд Асквит, своей характерной загребающей походкой словно плыл
министр иностранных дел сэр Эдуард Грей, чуть сзади энергично ступал сутулый
рыжеватый первый лорд Адмиралтейства сэр Уинстон Черчилль.
Джентльмены недавно окончили первый завтрак, их щеки румянились от
чудесной погоды и старого портвейна. Достигли старта, и, пока кэди*
устанавливали мячи, спортсмены принялись выбирать клюшки, каждый из своей
сумки.
______________
* Мальчики, помогающие игрокам в гольф.

Сэр Герберт, как и полагается премьеру, сделал первый удар. Его мячик
не долетел несколько ярдов до лунки, что свидетельствовало о хорошей