Страница:
– Но мисс Масако считает, что Биг Джон подойдет ему больше, – отозвалась мадам Оима, – и если мисс Масако считает так, значит, так мы и будем его называть. Послушайте меня все. С сегодняшнего дня я хочу, чтобы все называли собаку Биг Джон.
Я помню этот разговор дословно, потому что меня поразило положение мадам Оима. В ее власти было просто так взять и поменять кличку собаке, а все должны были слушаться и делать так, как она скажет. Даже Старая Меани.
Я фазу же подружилась с Биг Джоном. Мадам Оима сказала, что мы с Томико можем пойти погулять с ним. Томико рассказала мне, откуда появился Биг Джон. Он был внеплановым щенком, помесью какой-то дворняги и колли, принадлежавшей изготовителю рассолов, живущему по соседству. Вот так Биг Джон и появился.
Мы спокойно прохаживались по улице, когда кто-то остановил нас.
– Кто эта красивая маленькая девочка? Она из семьи Ивасаки? – спросила какая-то женщина.
– Нет, это просто моя младшая сестренка, – ответила Томико.
Потом, спустя буквально несколько минут, кто-то еще сказал:
– Какая восхитительная Ивасаки!
– Нет, это просто моя младшая сестра, – снова ответила Томико.
Это продолжалось. Люди все спрашивали и спрашивали. Моей сестре это явно надоело. Почувствовав себя неудобно, я попросила Томико вернуться обратно. Прежде чем она согласилась, Биг Джон развернулся и потянул нас в сторону дома.
Биг Джон оказался прекрасным псом. Он был необычайно воспитан и дожил до очень почтенного возраста – восемнадцати лет. У меня всегда было чувство, что эта собака меня понимает.
Мы вернулись в Ивасаки окия, и я сказала отцу:
– Пора идти домой, папа. Я ухожу. Вежливо попрощавшись, я погладила Биг Джона и пошла к двери. Отец тоже попрощался со всеми и пошел за мной.
Взявшись за руки, мы пошли на электричку. Я не знала, о чем говорили мадам Оима и отец, пока мы с Томико гуляли, но было заметно, что он опустошен и расстроен. Я начала подозревать, что что-то явно произошло не так.
Как только мы вернулись домой, я сразу же залезла в шкаф. Я слышала, как разговаривали родители. Отец сказал:
– Ты знаешь, Чие, я просто не думаю, что смогу сделать это и позволить ей уйти.
– Я с тобой согласна, – ответила мать.
С того времени я стала проводить в шкафу еще больше времени, чувствуя себя в безопасности, как младенец в утробе. А в доме царила суматоха.
В апреле того же года мой самый старший брат, Сейичиро, нашел работу на национальной железной дороге. В тот вечер, когда он принес домой свою первую зарплату, на нашем праздничном столе стояли сукияки, и вся семья собралась, чтобы отпраздновать это событие. Отец заставил меня вылезти из шкафа и пойти ужинать.
У него была привычка произносить маленькую речь каждый вечер перед тем, как мы приступали к еде. Он перечислял все важные моменты дня и поздравлял нас, например, с днем рождения или хвалил наши успехи в школе.
Я сидела у него на коленях, пока папа поздравлял моего брата с обретением независимости.
– Сегодня ваш брат Сейичиро начинает вкладывать деньги в семейный бюджет. Теперь он взрослый. Я надеюсь, что и остальные окажутся не хуже. Когда вы начинаете содержать себя сами, я хочу, чтобы вы думали не только о себе, но и о других людях и помогали им, чтобы тем было на что жить и что есть. Вы понимаете, о чем я говорю? – спросил он. Мы ответили в унисон:
– Да, мы понимаем. Поздравляем, Сейичиро.
– Очень хорошо, – сказал отец и принялся за еду. Я не могла дотянуться до сукияки с того места, где сидела, и спросила:
– Папа, а как же я?
– Ой, извини, я забыл о тебе, Масако, – сказал он и стал кормить меня сукияки из кувшинчика.
Родители были в хорошем настроении. Пока я, один за другим, жевала кусочки мяса, я думала над тем, какими счастливыми они были. И чем больше я об этом думала, тем тише становилась, и мне все меньше хотелось есть.
Я задумалась. Будет ли лучше для меня уйти в Ивасаки окия? Разве это возможно? Как мне попасть туда? И я стала обдумывать план действий.
Одним из моих любимых занятий была ежегодная прогулка, когда все японцы любуются цветением сакуры, так что я попросила родителей:
– Можем ли мы пойти посмотреть на цветение сакуры? А потом сможем сходить и в Ивасаки окия?
Конечно, логической связи здесь не было. Мы всегда устраивали пикник под деревьями, которые росли по берегу канала, практически рядом с нашим домом. Но я знала, что цвет сакуры никогда не будет выглядеть таким же с другого берега канала.
Отец ответил немедленно:
– Чие, давай пойдем посмотрим на цветение сакуры.
– Это вы здорово придумали, – отозвалась мама, – я приготовлю еду для пикника.
– Но как только мы посмотрим на сакуру, мы сможем пойти в Ивасаки окия, правда?
Они знали, какой упрямой я могу быть, если у меня в голове засядет какая-то идея. Отец попытался отвлечь меня.
– Я думаю, что мы можем пойти на Мияко Одори, после того как полюбуемся на сакуру. Как ты считаешь, Чие? – спросил он мою мать.
Я вмешалась прежде, чем та успела ответить.
– Я хочу пойти в Ивасаки окия, после того как посмотрю на сакуру. И не пойду на Мияко Одори!
– Что ты говоришь, Масако? – спросил мой отец. – Скажи нам, почему ты хочешь пойти в Ивасаки окия?
– Потому что мне так хочется, – провозгласила я. – И пусть та тетя перестанет докучать тебе и маме. Я хочу пойти.
– Подожди минуту, Масако. То, что происходит между этой тетей, мадам Оима и нами с мамой, не имеет к тебе никакого отношения. Ты слишком мала, чтобы понять, в чем дело, но мы очень благодарны мадам Оима. И твоя сестра Томико пошла в Ивасаки окия, чтобы поддержать нашу честь. Тебе не надо об этом беспокоиться. Это как раз те вещи, с которыми взрослые люди должны справляться самостоятельно.
В конце концов отец согласился и разрешил мне один раз переночевать в Ивасаки окия. Мне захотелось взять с собой свои любимые одеяло и подушку. Мать собрала их вместе и упаковала, а я сидела на ступеньке и смотрела на мостик.
Пришло время уходить. Мама вышла на улицу, чтобы проводить нас. Когда мы подошли к мостику, отец наклонился, чтобы как всегда взять меня на руки, но я сказала:
– Нет, я хочу сделать это сама.
Никогда прежде я не переходила через мостик самостоятельно, это было слишком страшно.
Под мостиком струился канал, там была чистая холодная вода, которая вытекала из озера Бива и текла на север, мимо акведука Нанзедзи, текла долгие мили прямо под сакурами, растущими по обе стороны от него. А потом впадала в главные воды Киото – мимо зоопарка Хейян, вдоль авеню Холодной Весны, до самой реки Камогава, которая текла по направлению к Осаке, а затем впадала в открытое море.
Я никогда не забуду, как впервые перешла через мостик самостоятельно. Контраст между белым бетоном и моими красным вязаным платьем и красными сандалиями глубоко врезался мне в память.
4
5
Я помню этот разговор дословно, потому что меня поразило положение мадам Оима. В ее власти было просто так взять и поменять кличку собаке, а все должны были слушаться и делать так, как она скажет. Даже Старая Меани.
Я фазу же подружилась с Биг Джоном. Мадам Оима сказала, что мы с Томико можем пойти погулять с ним. Томико рассказала мне, откуда появился Биг Джон. Он был внеплановым щенком, помесью какой-то дворняги и колли, принадлежавшей изготовителю рассолов, живущему по соседству. Вот так Биг Джон и появился.
Мы спокойно прохаживались по улице, когда кто-то остановил нас.
– Кто эта красивая маленькая девочка? Она из семьи Ивасаки? – спросила какая-то женщина.
– Нет, это просто моя младшая сестренка, – ответила Томико.
Потом, спустя буквально несколько минут, кто-то еще сказал:
– Какая восхитительная Ивасаки!
– Нет, это просто моя младшая сестра, – снова ответила Томико.
Это продолжалось. Люди все спрашивали и спрашивали. Моей сестре это явно надоело. Почувствовав себя неудобно, я попросила Томико вернуться обратно. Прежде чем она согласилась, Биг Джон развернулся и потянул нас в сторону дома.
Биг Джон оказался прекрасным псом. Он был необычайно воспитан и дожил до очень почтенного возраста – восемнадцати лет. У меня всегда было чувство, что эта собака меня понимает.
Мы вернулись в Ивасаки окия, и я сказала отцу:
– Пора идти домой, папа. Я ухожу. Вежливо попрощавшись, я погладила Биг Джона и пошла к двери. Отец тоже попрощался со всеми и пошел за мной.
Взявшись за руки, мы пошли на электричку. Я не знала, о чем говорили мадам Оима и отец, пока мы с Томико гуляли, но было заметно, что он опустошен и расстроен. Я начала подозревать, что что-то явно произошло не так.
Как только мы вернулись домой, я сразу же залезла в шкаф. Я слышала, как разговаривали родители. Отец сказал:
– Ты знаешь, Чие, я просто не думаю, что смогу сделать это и позволить ей уйти.
– Я с тобой согласна, – ответила мать.
С того времени я стала проводить в шкафу еще больше времени, чувствуя себя в безопасности, как младенец в утробе. А в доме царила суматоха.
В апреле того же года мой самый старший брат, Сейичиро, нашел работу на национальной железной дороге. В тот вечер, когда он принес домой свою первую зарплату, на нашем праздничном столе стояли сукияки, и вся семья собралась, чтобы отпраздновать это событие. Отец заставил меня вылезти из шкафа и пойти ужинать.
У него была привычка произносить маленькую речь каждый вечер перед тем, как мы приступали к еде. Он перечислял все важные моменты дня и поздравлял нас, например, с днем рождения или хвалил наши успехи в школе.
Я сидела у него на коленях, пока папа поздравлял моего брата с обретением независимости.
– Сегодня ваш брат Сейичиро начинает вкладывать деньги в семейный бюджет. Теперь он взрослый. Я надеюсь, что и остальные окажутся не хуже. Когда вы начинаете содержать себя сами, я хочу, чтобы вы думали не только о себе, но и о других людях и помогали им, чтобы тем было на что жить и что есть. Вы понимаете, о чем я говорю? – спросил он. Мы ответили в унисон:
– Да, мы понимаем. Поздравляем, Сейичиро.
– Очень хорошо, – сказал отец и принялся за еду. Я не могла дотянуться до сукияки с того места, где сидела, и спросила:
– Папа, а как же я?
– Ой, извини, я забыл о тебе, Масако, – сказал он и стал кормить меня сукияки из кувшинчика.
Родители были в хорошем настроении. Пока я, один за другим, жевала кусочки мяса, я думала над тем, какими счастливыми они были. И чем больше я об этом думала, тем тише становилась, и мне все меньше хотелось есть.
Я задумалась. Будет ли лучше для меня уйти в Ивасаки окия? Разве это возможно? Как мне попасть туда? И я стала обдумывать план действий.
Одним из моих любимых занятий была ежегодная прогулка, когда все японцы любуются цветением сакуры, так что я попросила родителей:
– Можем ли мы пойти посмотреть на цветение сакуры? А потом сможем сходить и в Ивасаки окия?
Конечно, логической связи здесь не было. Мы всегда устраивали пикник под деревьями, которые росли по берегу канала, практически рядом с нашим домом. Но я знала, что цвет сакуры никогда не будет выглядеть таким же с другого берега канала.
Отец ответил немедленно:
– Чие, давай пойдем посмотрим на цветение сакуры.
– Это вы здорово придумали, – отозвалась мама, – я приготовлю еду для пикника.
– Но как только мы посмотрим на сакуру, мы сможем пойти в Ивасаки окия, правда?
Они знали, какой упрямой я могу быть, если у меня в голове засядет какая-то идея. Отец попытался отвлечь меня.
– Я думаю, что мы можем пойти на Мияко Одори, после того как полюбуемся на сакуру. Как ты считаешь, Чие? – спросил он мою мать.
Я вмешалась прежде, чем та успела ответить.
– Я хочу пойти в Ивасаки окия, после того как посмотрю на сакуру. И не пойду на Мияко Одори!
– Что ты говоришь, Масако? – спросил мой отец. – Скажи нам, почему ты хочешь пойти в Ивасаки окия?
– Потому что мне так хочется, – провозгласила я. – И пусть та тетя перестанет докучать тебе и маме. Я хочу пойти.
– Подожди минуту, Масако. То, что происходит между этой тетей, мадам Оима и нами с мамой, не имеет к тебе никакого отношения. Ты слишком мала, чтобы понять, в чем дело, но мы очень благодарны мадам Оима. И твоя сестра Томико пошла в Ивасаки окия, чтобы поддержать нашу честь. Тебе не надо об этом беспокоиться. Это как раз те вещи, с которыми взрослые люди должны справляться самостоятельно.
В конце концов отец согласился и разрешил мне один раз переночевать в Ивасаки окия. Мне захотелось взять с собой свои любимые одеяло и подушку. Мать собрала их вместе и упаковала, а я сидела на ступеньке и смотрела на мостик.
Пришло время уходить. Мама вышла на улицу, чтобы проводить нас. Когда мы подошли к мостику, отец наклонился, чтобы как всегда взять меня на руки, но я сказала:
– Нет, я хочу сделать это сама.
Никогда прежде я не переходила через мостик самостоятельно, это было слишком страшно.
Под мостиком струился канал, там была чистая холодная вода, которая вытекала из озера Бива и текла на север, мимо акведука Нанзедзи, текла долгие мили прямо под сакурами, растущими по обе стороны от него. А потом впадала в главные воды Киото – мимо зоопарка Хейян, вдоль авеню Холодной Весны, до самой реки Камогава, которая текла по направлению к Осаке, а затем впадала в открытое море.
Я никогда не забуду, как впервые перешла через мостик самостоятельно. Контраст между белым бетоном и моими красным вязаным платьем и красными сандалиями глубоко врезался мне в память.
4
День был в разгаре, когда мы прибыли на место. Мой отец вскоре уехал, а я сидела в гостиной, не произнося ни слова, только оглядываясь по сторонам и изучая обстановку. Я чувствовала себя очень скованно и осматривала все вокруг до тех пор, пока не заметила шкаф, в котором, если понадобится, могла бы спрятаться. Мне было важно найти место, где я могла бы скрыться. Но я продолжала тихонько сидеть и озираться по сторонам. Если люди спрашивали меня о чем-то, я вежливо отвечала на вопросы, но продолжала утверждать, что мне хорошо там, где я сижу.
Днем мадам Оима взяла меня за руку, и мы отправились в другой дом. Мы открыли входную дверь и вошли внутрь. Она кивнула какой-то женщине, которую я раньше никогда не видела, и представила ее мне как мадам Сакагучи, сказав, что я могу звать ее мама. Мадам Оима засмеялась и сказала, что мама Сакагучи – ее начальница.
Женщина была очень дружелюбной, и мы сразу друг другу понравились.
Мы вернулись из Сакагучи окия уже к ужину. Столы были накрыты совсем не так, как это делалось у нас дома. Вместо того чтобы сидеть вокруг стола, каждый ел с собственного подноса, которые были расставлены в особом порядке вокруг продолговатой жаровни.
Как гостья я сделала вывод, что буду сидеть рядом с мадам Оима. В тот момент, когда я подошла к ней, чтобы сесть рядом, вошла Старая Меани и собралась сесть на то же место.
– Это мое место, – сказала я.
Старая Меани уже было раскрыла рот, чтобы возразить, но мадам Оима, широко улыбнувшись, сказала:
– Да, девочка, ты права. Это твое место, присаживайся.
Я села рядом с жаровней.
Старая Меани гневно села рядом со мной, подняла свои палочки и начала есть, не сказав обычного «итадакимасу». Итадакимасу означает: «Я принимаю эту пищу со скромной благодарностью». Это нечто вроде благодарности выращивающим рис фермерам и всем, кто готовит еду. Мадам Оима была главной в доме, поэтому никто не смел начать есть раньше, чем она скажет эти слова и не поднимет свои палочки. Я сделала выговор Старой Меани за нарушение правил этикета.
– Это некрасиво – начинать есть прежде, чем мадам Оима скажет «итадакимасу», и класть в рот еду. У тебя ужасные манеры, – сказала я.
Вслед за мной мадам Оима тоже сделала замечание Старой Меани.
– Слушай, что говорит Масако. Малышка может многому научить тебя, – произнесла она. Затем повернулась к остальным женщинам, сидящим вокруг жаровни, и сказала:
– Пожалуйста, не разговаривайте с мисс Масако, пока она сама не заговорит с вами.
Я была в шоке от того, что мадам Оима ставит меня выше всей этой группы подростков-воображал.
Однако Старая Меани никак не хотела смириться с этим и прошипела что-то, что, я была уверена, прозвучало бы приблизительно так:
– О да, она ведь у нас маленькая принцесса! От таких слов я почувствовала себя нехорошо и сказала:
– Я не буду это есть.
– Почему? – спросила мадам Оима. – Тебе не нравится еда?
– Я не могу есть, сидя рядом с этой старой тетей.
Тихонько встав, я нашла Биг Джона и пошла с ним гулять.
Когда я вернулась, моя старшая сестра Кунико спросила, что я предпочитаю: съесть вкусные рисовые шарики или принять ванну.
– Я не буду есть никакие рисовые шарики, кроме тех, которые готовит мама, и не буду купаться ни с кем, кроме папы, – заявила я и погрузилась в молчание. За весь вечер я больше не проронила ни слова.
Кунико уложила меня спать. Она укрыла меня моим любимым одеялом, бирюзового цвета, с нарисованными белыми тюльпанами, и уложила на футон позади себя. Я была маленькой и еще не могла заснуть без матери, так что она дала мне пососать свою грудь, пока я не погрузилась в сон.
Отец пришел забирать меня на следующее утро. Есть неписаное правило, что окия принимает посетителей только с десяти часов утра. Но он пришел очень рано – в половине седьмого.
Я разволновалась, увидев его. И, сказав: «До свидания», пошла к дверям.
– Пожалуйста, возвращайся побыстрее, – крикнула мне вслед мадам Оима.
– Хорошо, – ответила я.
Я была страшно недовольна собой и своим ответом, потому что это было совсем не то, что я хотела сказать. Все было наоборот. Мне хотелось сказать, что я никогда не вернусь обратно, но я почему-то не смогла выдавить из себя эти слова.
Мама была так счастлива, когда мы вернулись домой, что мне показалось, что она вот-вот расплачется. Даже не дав ей пообнимать себя, я сразу поспешила в свой надежный и безопасный шкаф.
Она выманивала меня из шкафа моим любимым блюдом, онигири – сортом рисового сандвича с водорослями снаружи и сушеной скумбрией внутри. Соленые сливы и кусочки лосося – тоже популярные наполнители, но я больше всего любила сушеную скумбрию. Именно это мама и приготовила в тот день. (Сушеная скумбрия – это основной компонент японской кухни. Ее используют и как основу для супов, и как приправу к другим блюдам.)
До чего же было вкусно.
Это оказалось началом моего переезда в Ивасаки окия. Именно с этой ночи все и началось. Немного позже я осталась уже на две. Затем стала наносить визиты почти каждый день. Дни превратились в месяц. И в конце концов чуть позже, когда мне исполнилось пять лет, я полностью переехала в Ивасаки окия.
Днем мадам Оима взяла меня за руку, и мы отправились в другой дом. Мы открыли входную дверь и вошли внутрь. Она кивнула какой-то женщине, которую я раньше никогда не видела, и представила ее мне как мадам Сакагучи, сказав, что я могу звать ее мама. Мадам Оима засмеялась и сказала, что мама Сакагучи – ее начальница.
Женщина была очень дружелюбной, и мы сразу друг другу понравились.
Мы вернулись из Сакагучи окия уже к ужину. Столы были накрыты совсем не так, как это делалось у нас дома. Вместо того чтобы сидеть вокруг стола, каждый ел с собственного подноса, которые были расставлены в особом порядке вокруг продолговатой жаровни.
Как гостья я сделала вывод, что буду сидеть рядом с мадам Оима. В тот момент, когда я подошла к ней, чтобы сесть рядом, вошла Старая Меани и собралась сесть на то же место.
– Это мое место, – сказала я.
Старая Меани уже было раскрыла рот, чтобы возразить, но мадам Оима, широко улыбнувшись, сказала:
– Да, девочка, ты права. Это твое место, присаживайся.
Я села рядом с жаровней.
Старая Меани гневно села рядом со мной, подняла свои палочки и начала есть, не сказав обычного «итадакимасу». Итадакимасу означает: «Я принимаю эту пищу со скромной благодарностью». Это нечто вроде благодарности выращивающим рис фермерам и всем, кто готовит еду. Мадам Оима была главной в доме, поэтому никто не смел начать есть раньше, чем она скажет эти слова и не поднимет свои палочки. Я сделала выговор Старой Меани за нарушение правил этикета.
– Это некрасиво – начинать есть прежде, чем мадам Оима скажет «итадакимасу», и класть в рот еду. У тебя ужасные манеры, – сказала я.
Вслед за мной мадам Оима тоже сделала замечание Старой Меани.
– Слушай, что говорит Масако. Малышка может многому научить тебя, – произнесла она. Затем повернулась к остальным женщинам, сидящим вокруг жаровни, и сказала:
– Пожалуйста, не разговаривайте с мисс Масако, пока она сама не заговорит с вами.
Я была в шоке от того, что мадам Оима ставит меня выше всей этой группы подростков-воображал.
Однако Старая Меани никак не хотела смириться с этим и прошипела что-то, что, я была уверена, прозвучало бы приблизительно так:
– О да, она ведь у нас маленькая принцесса! От таких слов я почувствовала себя нехорошо и сказала:
– Я не буду это есть.
– Почему? – спросила мадам Оима. – Тебе не нравится еда?
– Я не могу есть, сидя рядом с этой старой тетей.
Тихонько встав, я нашла Биг Джона и пошла с ним гулять.
Когда я вернулась, моя старшая сестра Кунико спросила, что я предпочитаю: съесть вкусные рисовые шарики или принять ванну.
– Я не буду есть никакие рисовые шарики, кроме тех, которые готовит мама, и не буду купаться ни с кем, кроме папы, – заявила я и погрузилась в молчание. За весь вечер я больше не проронила ни слова.
Кунико уложила меня спать. Она укрыла меня моим любимым одеялом, бирюзового цвета, с нарисованными белыми тюльпанами, и уложила на футон позади себя. Я была маленькой и еще не могла заснуть без матери, так что она дала мне пососать свою грудь, пока я не погрузилась в сон.
Отец пришел забирать меня на следующее утро. Есть неписаное правило, что окия принимает посетителей только с десяти часов утра. Но он пришел очень рано – в половине седьмого.
Я разволновалась, увидев его. И, сказав: «До свидания», пошла к дверям.
– Пожалуйста, возвращайся побыстрее, – крикнула мне вслед мадам Оима.
– Хорошо, – ответила я.
Я была страшно недовольна собой и своим ответом, потому что это было совсем не то, что я хотела сказать. Все было наоборот. Мне хотелось сказать, что я никогда не вернусь обратно, но я почему-то не смогла выдавить из себя эти слова.
Мама была так счастлива, когда мы вернулись домой, что мне показалось, что она вот-вот расплачется. Даже не дав ей пообнимать себя, я сразу поспешила в свой надежный и безопасный шкаф.
Она выманивала меня из шкафа моим любимым блюдом, онигири – сортом рисового сандвича с водорослями снаружи и сушеной скумбрией внутри. Соленые сливы и кусочки лосося – тоже популярные наполнители, но я больше всего любила сушеную скумбрию. Именно это мама и приготовила в тот день. (Сушеная скумбрия – это основной компонент японской кухни. Ее используют и как основу для супов, и как приправу к другим блюдам.)
До чего же было вкусно.
Это оказалось началом моего переезда в Ивасаки окия. Именно с этой ночи все и началось. Немного позже я осталась уже на две. Затем стала наносить визиты почти каждый день. Дни превратились в месяц. И в конце концов чуть позже, когда мне исполнилось пять лет, я полностью переехала в Ивасаки окия.
5
Современным языком довольно сложно описать значимось положения, почти святость, владелицы окия и ее наследницы в иерархии, принятой в Гион Кобу. Владелица окия – это владычица королевства, атотори – ее законная наследница, остальные обитатели окия – это как бы приближенные королевского двора, принявшие безоговорочно диктат действующей королевы без каких-либо возражений и вопросов. К наследной принцессе, пожалуй, относятся с неменьшим почтением.
Несмотря на то что я не была еще официально признана наследницей, мадам Оима вела себя так, будто я была ее атотори с момента моего переезда в Ивасаки окия. Она заставляла и всех остальных относиться ко мне так же. Другие обитатели окия обязаны были служить мне и выполнять любое мое желание. В разговоре со мной они использовали вежливые формы японского языка, не имели права заговорить со мной до тех пор, пока я сама к ним не обращалась, и, в общем-то, должны были выполнять мои указания. Я догадывалась, что многие из них могли завидовать мне, но в их интересах было угождать мадам Оима, так что я никогда не сталкивалась с открытым проявлением недовольства из-за моего появления в окия. Хорошее отношение ко мне выглядело очень естественным.
Мадам Оима попросила, чтобы я называла ее тетушкой, и я была рада обращаться к ней именно так. Продолжая сидеть рядом с ней, на почетном месте, всегда, когда мы принимали пищу, я получала лучшие кусочки еды, вне зависимости от того, что мы ели, и меня всегда обслуживали в первую очередь.
Вскоре после моего переезда в окия стали появляться портные, чтобы снять с меня мерки. Спустя несколько дней у меня полностью обновился гардероб. Плащи и платья в западном стиле, японские кимоно и оби. Я не носила ничего, что не было бы вещью ручной работы, до тех пор, пока не стала взрослой. Я носила кимоно, если гуляла неподалеку от дома, но часто надевала платья, чтобы пойти в Кабуки, на матчи сумо или в парк аттракционов и развлечений.
Тетушка Оима часами играла со мной и любыми путями пыталась развлечь меня. Она разрешала смотреть на кимоно гейко, когда бы мне этого ни хотелось. Если мои руки были чистыми, она разрешала потрогать богатую вышивку, позволяла прикоснуться пальцами к изображению осенних пейзажей и бушующих волн.
Она поставила для меня столик в гэнкане, где я могла заниматься своей работой. Там я рисовала картинки и училась писать буквы, в точности так, как я это делала, когда жила дома.
Мы переделали каменный бассейн во дворике в дом для золотых рыбок. Такая идея пришла неожиданно, и мы планировали каждую деталь вместе с тетушкой Оима. Мы нашли красивые камни и ряску, для того чтобы у рыбок была возможность где-то прятаться, купили цветную гальку, симпатичный мостик и скульптуру цапли, чтобы устроить для моих рыбок сказочную обстановку.
Довольно часто мы с тетушкой проводили время в садике и чистили рыбкам бассейн, что было, кстати, моим любимым занятием, так как я могла ни с кем не разговаривать, занимаясь этим. Я бы чистила его хоть каждый день, но тетушка Оима сказала, что рыбки не смогут жить в слишком чистой воде, и не разрешила мне это делать. Нужно было дать воде выстоять несколько дней, чтобы у морских водорослей было время вырасти.
Однажды я спросила ее о том, что меня очень тревожило:
– Тетушка, ты не разрешаешь многим людям разговаривать со мной. Можно только тебе и Старой Меани. А, например, Яэко? Почему она может разговаривать со мной? И почему два ее мальчика живут в нашем доме?
– Ох, Мине-тян, я думала, ты знаешь. Яэко – старшая дочь твоих родителей. Твои мама и папа – бабушка и дедушка этих мальчиков.
Я почувствовала такую слабость, что, казалось, упаду. Отступив на шаг, я воскликнула:
– Это неправда! Ты лжешь мне! Такие старые люди, как ты, не должны лгать! Потому что скоро ты отправишься к Энма (властитель ада) и он вырвет тебе язык за то, что ты говоришь неправду! – в гневе закричала я и разрыдалась.
– Прости, моя девочка, но боюсь, что это правда. Не могу понять, почему об этом тебе никто не говорил, – так спокойно и нежно, как только могла, сказала тетушка Оима.
Однако я уже поняла, что Яэко не без причины продолжала появляться в моем мире. Но было еще что-то нехорошее во всем этом. Если Яэко была моей сестрой, значит, мальчики были моими племянниками!
– Тебе не надо беспокоиться о ней, – успокаивающим тоном говорила мадам Оима, – я буду беречь тебя.
Мне хотелось верить ей, но все равно у меня всегда появлялось неприятное чувство где-то в животе, когда Яэко показывалась на горизонте.
Впервые придя в Ивасаки окия, я сразу же стала держаться под крылом тетушки Оима. Спустя несколько недель, когда я стала ощущать себя в доме более спокойно, я потихоньку начала обследовать свою новую обстановку и решила использовать кухонный шкаф, чтобы прятаться. В этом шкафу Кунико хранила свою постель. Я вдыхала ее аромат каждый раз, когда пряталась в темноте и тишине. Она пахла, как мама.
Проследовав вверх по лестнице, я нашла другой шкаф, который мне понравился, и я решила использовать его. На втором этаже были еще четыре большие комнаты и много столиков с косметикой гейко и майко. Это казалось мне не слишком интересным.
Потом я пошла обследовать домик для гостей. Меня ждала большая находка. Главная комната домика была лучшей комнатой в окия и предназначалась исключительно для важных гостей. Она оказалась продуваема, просторна и безупречно чиста. Я стала единственным человеком, кому разрешалось проводить там время. Вообще-то, я была единственным человеком, живущим в доме в качестве гостьи.
За домиком для гостей располагался обычный садик того же размера, что и центральный позади алтарной комнаты. Я могла сидеть на веранде часами, очарованная спокойной красотой скал и мха.
Банный домик располагался по другую сторону садика. В нем была сделана современная ванная из дерева хиноки (белый кедр). Тетушка или Кунико купали меня каждый вечер. Я помню запах травы в вечернем воздухе, который прорывался в окна ванной и окутывал все помещение.
Большую часть ночей я спала с тетушкой Оима в алтарной комнате, и она давала мне сосать грудь, пока я не засыпала. Иногда, когда ночи были особенно теплыми или луна светила слишком ярко, мы спали в домике для гостей.
В другие дни я спала вместе с Кунико в столовой. В традиционных японских домах застеленные татами комнаты использовались для различных целей. Гостиная часто служила по совместительству спальней. Кунико была прекрасной хозяйкой и занимала важную должность – следила за порядком и за очагом, т. е. сердцем дома. Она просто сдвигала низенькие столики и расстилала свой футон поверх татами ночью. Я чувствовала себя полностью защищенной в объятиях ее мягких рук. Она любила детей и заботилась обо мне так, будто я была ее собственным ребенком.
Я продолжала просыпаться в шесть часов утра, так же как делала это в родительском доме. Все живущие в окия должны были вставать поздно, поэтому так рано никто еще не просыпался, даже слуги. Большую часть времени я лежала на своем футоне и рассматривала книжки с картинками, которые приносил мне отец. Иногда я надевала шлепанцы и гуляла по дому.
Тогда я узнала, где спит каждый его обитатель.
Две служанки закрывали раздвижные двери и спали на татами в гэнкане. Остальные – наверху. Старая Меани имела собственную комнату где-то посередине. Кунико объяснила мне, что это потому, что она была Ивасаки. Другие гейко и майко спали вместе в большой передней комнате. Там же жила Томико. Потом я вспомнила, что Ичифуми, Фумимару и Яэмару тоже находились там. Была еще одна комната, которая использовалась как спальня, и, кроме того, в этой комнате все одевались.
Одна женщина никогда не спала в окия, однако, казалось, что она всегда находится в доме. Ее звали Тадзи. Мы все звали ее Аба (маленькая мама). Она наблюдала за приготовлением пищи, за состоянием одежды, покупками и уборкой. Аба была замужем за братом мадам Оима и жила где-то в другом месте.
Я пыталась представить иерархию обитателей окия. Это очень отличалось от того, к чему я привыкла в родном доме. Отец готовил еду, мама отдыхала, они одинаково относились ко всем детям. Я думала, что в семье все равны. Оказалось, не в каждой.
Существовали две группы. Тетушка Оима, Старая Меани, гейко, майко и я принадлежали к первой группе. Аба, Кунико, ученицы и слуги – ко второй. У первой группы было больше власти и привилегий, чем у второй. Это беспокоило меня, потому что Кунико, которую я любила, не принадлежала к моей группе, а люди, которые мне не нравились (как, например, Яэко), – принадлежали.
Вторая группа носила другую одежду, пользовалась другими туалетами и ждала, пока мы закончим есть, чтобы затем приступить самим. Они ели другую пищу и могли сидеть только в конце столовой, около кухни. Это были единственные люди, которых я действительно видела за работой.
Однажды я увидела целую жареную рыбу на тарелке Кунико. Рыба была с головой и хвостом и выглядела очень аппетитно. Никогда раньше я не видела ничего подобного. Даже в доме родителей мы всегда ели только рыбное филе (вероятно, из-за аристократического происхождения моего отца).
– Аба, что это? – спросила я.
– Это называется сардина, – ответила та.
– Могу ли я попробовать? – снова задала я вопрос.
– Нет, моя дорогая, тебе не подобает есть сардины. Тебе они не понравятся.
Сардины выглядели как крестьянская пища, а мне подавали только лучшие сорта рыбы: лосось, осетр, палтус, морской угорь. Но это же была рыба с головой и хвостом! Она выглядела так привлекательно.
– Я хочу есть то, что ест Кунико! – обычно я ни на чем не настаивала, но тут решила сделать исключение.
– Эта пища не годится для атотори, – сказала Аба.
– Неважно, это то, чего я хочу. Я хочу есть то, что едят другие люди, и хочу, чтобы мы ели все вместе.
Следующее, что я помню, это то, что с того момента мы все сидели за одним столом в столовой так, как это было в родительском доме.
Как-то раз тетушка Оима заявила, что она меняет мое имя на Минеко. Я была в ужасе. Я знала, что у нее достаточно власти, чтобы сменить кличку собаки, но никогда не думала, что она проделает это со мной. Папа назвал меня Масако, и я не думала, что кто-то другой имеет право менять мое имя. Я сказала ей об этом.
Она спокойно объяснила мне, что Старую Меани тоже зовут Масако, и то, что у нас одинаковые имена, будет только мешать. Я все равно не соглашалась. Она не послушала.
Тетушка Оима начала называть меня Минеко и заставила всех остальных поступать так же. Я не откликалась. Если кто-нибудь называл меня Минеко, я игнорировала его или поворачивалась спиной и бежала в шкаф. Я не собиралась сдаваться.
В конце концов тетушка Оима послала за моим отцом, чтобы он помог уладить ситуацию. Папа сделал все, что мог, чтобы убедить меня.
– Я заберу тебя домой, Масако, если ты этого хочешь. Ты не обязана подчиняться всему, что от тебя требуют. Если хочешь остаться тут, то ты можешь просто представлять, что тебя зовут Масако каждый раз, когда тебя назовут Минеко. Но мне кажется, что это не будет слишком весело. Может, ты лучше вернешься домой?
Пока он пытался убедить меня, Старая Меани попыталась сунуть свой нос в наш разговор:
– У меня нет никакого желания удочерять тебя, можешь быть в этом уверена, но поскольку мадам Оима делает тебя своей наследницей, у меня нет выбора.
– Что это значит, папа? Когда меня удочерили? Я им не принадлежу, ведь правда? Разве я не принадлежу тебе? – я не понимала, что для того, чтобы стать атотори, меня должны удочерить.
– Конечно, Масако. Ты все еще моя маленькая девочка. Твоя фамилия Танака, а не Ивасаки, – попытался успокоить меня отец, а затем повернулся к тетушке Оима.
– Знаете, мне кажется, будет лучше, если я заберу ее домой хотя бы ненадолго.
– Подождите, мистер Танака! – ужаснулась она. – Не уходите! Я вас умоляю! Вы знаете, как сильно я ее люблю. Не забирайте ее у меня. Девочка так много для меня значит. Подумайте над тем, что вы делаете, и попробуйте объяснить серьезность ситуации Масако. Я уверена, она послушает вас. Пожалуйста, мистер Танака! Пожалуйста!
– Извините, мадам Оима. Масако – ребенок, который сам делает выводы, – вежливо, но твердо ответил отец. – Я не хочу заставлять дочку делать что-либо, чего она делать не хочет. Я знаю, что это даст ей большие возможности, но мое дело – следить за тем, чтобы девочка была счастлива. Может быть, нам не стоит вмешиваться в ее решение. Дайте мне еще раз подумать обо всем этом.
В этот раз я почти изменила решение, но как только услышала его слова, то почувствовала вину.
Я передумала, и мысленно сказала себе: «Я была эгоистична, извините. Если опять начнутся проблемы, это будет моя вина».
Отец поднялся, чтобы уходить.
– Ничего страшного, папа. Они могут называть меня Минеко. Правда. Это не имеет значения. Я остаюсь.
– Ты не обязана оставаться, Масако. Пойдем домой.
– Нет, я остаюсь здесь.
Когда я только переехала жить в Ивасаки окия, еще было неясно, собирается ли мадам Оима сделать меня гейко, как большинство женщин в этом доме, или нет. Я знала, что она хотела сделать меня своей атотори, но, поскольку сама она не была гейко, это не казалось обязательным требованием.
Старуха разговаривала со мной о танцах, и я понимала, что все гейко, которые были танцовщицами, начинали свои карьеры как майко. Тетушка Оима продолжала рассказывать мне истории о знаменитых майко прошлого. Мне не слишком хотелось становиться майко, но я хотела научиться танцевать – не для других, для себя, потому что мне очень нравились танцы. Я действительно хотела танцевать для себя.
Несмотря на то что я не была еще официально признана наследницей, мадам Оима вела себя так, будто я была ее атотори с момента моего переезда в Ивасаки окия. Она заставляла и всех остальных относиться ко мне так же. Другие обитатели окия обязаны были служить мне и выполнять любое мое желание. В разговоре со мной они использовали вежливые формы японского языка, не имели права заговорить со мной до тех пор, пока я сама к ним не обращалась, и, в общем-то, должны были выполнять мои указания. Я догадывалась, что многие из них могли завидовать мне, но в их интересах было угождать мадам Оима, так что я никогда не сталкивалась с открытым проявлением недовольства из-за моего появления в окия. Хорошее отношение ко мне выглядело очень естественным.
Мадам Оима попросила, чтобы я называла ее тетушкой, и я была рада обращаться к ней именно так. Продолжая сидеть рядом с ней, на почетном месте, всегда, когда мы принимали пищу, я получала лучшие кусочки еды, вне зависимости от того, что мы ели, и меня всегда обслуживали в первую очередь.
Вскоре после моего переезда в окия стали появляться портные, чтобы снять с меня мерки. Спустя несколько дней у меня полностью обновился гардероб. Плащи и платья в западном стиле, японские кимоно и оби. Я не носила ничего, что не было бы вещью ручной работы, до тех пор, пока не стала взрослой. Я носила кимоно, если гуляла неподалеку от дома, но часто надевала платья, чтобы пойти в Кабуки, на матчи сумо или в парк аттракционов и развлечений.
Тетушка Оима часами играла со мной и любыми путями пыталась развлечь меня. Она разрешала смотреть на кимоно гейко, когда бы мне этого ни хотелось. Если мои руки были чистыми, она разрешала потрогать богатую вышивку, позволяла прикоснуться пальцами к изображению осенних пейзажей и бушующих волн.
Она поставила для меня столик в гэнкане, где я могла заниматься своей работой. Там я рисовала картинки и училась писать буквы, в точности так, как я это делала, когда жила дома.
Мы переделали каменный бассейн во дворике в дом для золотых рыбок. Такая идея пришла неожиданно, и мы планировали каждую деталь вместе с тетушкой Оима. Мы нашли красивые камни и ряску, для того чтобы у рыбок была возможность где-то прятаться, купили цветную гальку, симпатичный мостик и скульптуру цапли, чтобы устроить для моих рыбок сказочную обстановку.
Довольно часто мы с тетушкой проводили время в садике и чистили рыбкам бассейн, что было, кстати, моим любимым занятием, так как я могла ни с кем не разговаривать, занимаясь этим. Я бы чистила его хоть каждый день, но тетушка Оима сказала, что рыбки не смогут жить в слишком чистой воде, и не разрешила мне это делать. Нужно было дать воде выстоять несколько дней, чтобы у морских водорослей было время вырасти.
Однажды я спросила ее о том, что меня очень тревожило:
– Тетушка, ты не разрешаешь многим людям разговаривать со мной. Можно только тебе и Старой Меани. А, например, Яэко? Почему она может разговаривать со мной? И почему два ее мальчика живут в нашем доме?
– Ох, Мине-тян, я думала, ты знаешь. Яэко – старшая дочь твоих родителей. Твои мама и папа – бабушка и дедушка этих мальчиков.
Я почувствовала такую слабость, что, казалось, упаду. Отступив на шаг, я воскликнула:
– Это неправда! Ты лжешь мне! Такие старые люди, как ты, не должны лгать! Потому что скоро ты отправишься к Энма (властитель ада) и он вырвет тебе язык за то, что ты говоришь неправду! – в гневе закричала я и разрыдалась.
– Прости, моя девочка, но боюсь, что это правда. Не могу понять, почему об этом тебе никто не говорил, – так спокойно и нежно, как только могла, сказала тетушка Оима.
Однако я уже поняла, что Яэко не без причины продолжала появляться в моем мире. Но было еще что-то нехорошее во всем этом. Если Яэко была моей сестрой, значит, мальчики были моими племянниками!
– Тебе не надо беспокоиться о ней, – успокаивающим тоном говорила мадам Оима, – я буду беречь тебя.
Мне хотелось верить ей, но все равно у меня всегда появлялось неприятное чувство где-то в животе, когда Яэко показывалась на горизонте.
Впервые придя в Ивасаки окия, я сразу же стала держаться под крылом тетушки Оима. Спустя несколько недель, когда я стала ощущать себя в доме более спокойно, я потихоньку начала обследовать свою новую обстановку и решила использовать кухонный шкаф, чтобы прятаться. В этом шкафу Кунико хранила свою постель. Я вдыхала ее аромат каждый раз, когда пряталась в темноте и тишине. Она пахла, как мама.
Проследовав вверх по лестнице, я нашла другой шкаф, который мне понравился, и я решила использовать его. На втором этаже были еще четыре большие комнаты и много столиков с косметикой гейко и майко. Это казалось мне не слишком интересным.
Потом я пошла обследовать домик для гостей. Меня ждала большая находка. Главная комната домика была лучшей комнатой в окия и предназначалась исключительно для важных гостей. Она оказалась продуваема, просторна и безупречно чиста. Я стала единственным человеком, кому разрешалось проводить там время. Вообще-то, я была единственным человеком, живущим в доме в качестве гостьи.
За домиком для гостей располагался обычный садик того же размера, что и центральный позади алтарной комнаты. Я могла сидеть на веранде часами, очарованная спокойной красотой скал и мха.
Банный домик располагался по другую сторону садика. В нем была сделана современная ванная из дерева хиноки (белый кедр). Тетушка или Кунико купали меня каждый вечер. Я помню запах травы в вечернем воздухе, который прорывался в окна ванной и окутывал все помещение.
Большую часть ночей я спала с тетушкой Оима в алтарной комнате, и она давала мне сосать грудь, пока я не засыпала. Иногда, когда ночи были особенно теплыми или луна светила слишком ярко, мы спали в домике для гостей.
В другие дни я спала вместе с Кунико в столовой. В традиционных японских домах застеленные татами комнаты использовались для различных целей. Гостиная часто служила по совместительству спальней. Кунико была прекрасной хозяйкой и занимала важную должность – следила за порядком и за очагом, т. е. сердцем дома. Она просто сдвигала низенькие столики и расстилала свой футон поверх татами ночью. Я чувствовала себя полностью защищенной в объятиях ее мягких рук. Она любила детей и заботилась обо мне так, будто я была ее собственным ребенком.
Я продолжала просыпаться в шесть часов утра, так же как делала это в родительском доме. Все живущие в окия должны были вставать поздно, поэтому так рано никто еще не просыпался, даже слуги. Большую часть времени я лежала на своем футоне и рассматривала книжки с картинками, которые приносил мне отец. Иногда я надевала шлепанцы и гуляла по дому.
Тогда я узнала, где спит каждый его обитатель.
Две служанки закрывали раздвижные двери и спали на татами в гэнкане. Остальные – наверху. Старая Меани имела собственную комнату где-то посередине. Кунико объяснила мне, что это потому, что она была Ивасаки. Другие гейко и майко спали вместе в большой передней комнате. Там же жила Томико. Потом я вспомнила, что Ичифуми, Фумимару и Яэмару тоже находились там. Была еще одна комната, которая использовалась как спальня, и, кроме того, в этой комнате все одевались.
Одна женщина никогда не спала в окия, однако, казалось, что она всегда находится в доме. Ее звали Тадзи. Мы все звали ее Аба (маленькая мама). Она наблюдала за приготовлением пищи, за состоянием одежды, покупками и уборкой. Аба была замужем за братом мадам Оима и жила где-то в другом месте.
Я пыталась представить иерархию обитателей окия. Это очень отличалось от того, к чему я привыкла в родном доме. Отец готовил еду, мама отдыхала, они одинаково относились ко всем детям. Я думала, что в семье все равны. Оказалось, не в каждой.
Существовали две группы. Тетушка Оима, Старая Меани, гейко, майко и я принадлежали к первой группе. Аба, Кунико, ученицы и слуги – ко второй. У первой группы было больше власти и привилегий, чем у второй. Это беспокоило меня, потому что Кунико, которую я любила, не принадлежала к моей группе, а люди, которые мне не нравились (как, например, Яэко), – принадлежали.
Вторая группа носила другую одежду, пользовалась другими туалетами и ждала, пока мы закончим есть, чтобы затем приступить самим. Они ели другую пищу и могли сидеть только в конце столовой, около кухни. Это были единственные люди, которых я действительно видела за работой.
Однажды я увидела целую жареную рыбу на тарелке Кунико. Рыба была с головой и хвостом и выглядела очень аппетитно. Никогда раньше я не видела ничего подобного. Даже в доме родителей мы всегда ели только рыбное филе (вероятно, из-за аристократического происхождения моего отца).
– Аба, что это? – спросила я.
– Это называется сардина, – ответила та.
– Могу ли я попробовать? – снова задала я вопрос.
– Нет, моя дорогая, тебе не подобает есть сардины. Тебе они не понравятся.
Сардины выглядели как крестьянская пища, а мне подавали только лучшие сорта рыбы: лосось, осетр, палтус, морской угорь. Но это же была рыба с головой и хвостом! Она выглядела так привлекательно.
– Я хочу есть то, что ест Кунико! – обычно я ни на чем не настаивала, но тут решила сделать исключение.
– Эта пища не годится для атотори, – сказала Аба.
– Неважно, это то, чего я хочу. Я хочу есть то, что едят другие люди, и хочу, чтобы мы ели все вместе.
Следующее, что я помню, это то, что с того момента мы все сидели за одним столом в столовой так, как это было в родительском доме.
Как-то раз тетушка Оима заявила, что она меняет мое имя на Минеко. Я была в ужасе. Я знала, что у нее достаточно власти, чтобы сменить кличку собаки, но никогда не думала, что она проделает это со мной. Папа назвал меня Масако, и я не думала, что кто-то другой имеет право менять мое имя. Я сказала ей об этом.
Она спокойно объяснила мне, что Старую Меани тоже зовут Масако, и то, что у нас одинаковые имена, будет только мешать. Я все равно не соглашалась. Она не послушала.
Тетушка Оима начала называть меня Минеко и заставила всех остальных поступать так же. Я не откликалась. Если кто-нибудь называл меня Минеко, я игнорировала его или поворачивалась спиной и бежала в шкаф. Я не собиралась сдаваться.
В конце концов тетушка Оима послала за моим отцом, чтобы он помог уладить ситуацию. Папа сделал все, что мог, чтобы убедить меня.
– Я заберу тебя домой, Масако, если ты этого хочешь. Ты не обязана подчиняться всему, что от тебя требуют. Если хочешь остаться тут, то ты можешь просто представлять, что тебя зовут Масако каждый раз, когда тебя назовут Минеко. Но мне кажется, что это не будет слишком весело. Может, ты лучше вернешься домой?
Пока он пытался убедить меня, Старая Меани попыталась сунуть свой нос в наш разговор:
– У меня нет никакого желания удочерять тебя, можешь быть в этом уверена, но поскольку мадам Оима делает тебя своей наследницей, у меня нет выбора.
– Что это значит, папа? Когда меня удочерили? Я им не принадлежу, ведь правда? Разве я не принадлежу тебе? – я не понимала, что для того, чтобы стать атотори, меня должны удочерить.
– Конечно, Масако. Ты все еще моя маленькая девочка. Твоя фамилия Танака, а не Ивасаки, – попытался успокоить меня отец, а затем повернулся к тетушке Оима.
– Знаете, мне кажется, будет лучше, если я заберу ее домой хотя бы ненадолго.
– Подождите, мистер Танака! – ужаснулась она. – Не уходите! Я вас умоляю! Вы знаете, как сильно я ее люблю. Не забирайте ее у меня. Девочка так много для меня значит. Подумайте над тем, что вы делаете, и попробуйте объяснить серьезность ситуации Масако. Я уверена, она послушает вас. Пожалуйста, мистер Танака! Пожалуйста!
– Извините, мадам Оима. Масако – ребенок, который сам делает выводы, – вежливо, но твердо ответил отец. – Я не хочу заставлять дочку делать что-либо, чего она делать не хочет. Я знаю, что это даст ей большие возможности, но мое дело – следить за тем, чтобы девочка была счастлива. Может быть, нам не стоит вмешиваться в ее решение. Дайте мне еще раз подумать обо всем этом.
В этот раз я почти изменила решение, но как только услышала его слова, то почувствовала вину.
Я передумала, и мысленно сказала себе: «Я была эгоистична, извините. Если опять начнутся проблемы, это будет моя вина».
Отец поднялся, чтобы уходить.
– Ничего страшного, папа. Они могут называть меня Минеко. Правда. Это не имеет значения. Я остаюсь.
– Ты не обязана оставаться, Масако. Пойдем домой.
– Нет, я остаюсь здесь.
Когда я только переехала жить в Ивасаки окия, еще было неясно, собирается ли мадам Оима сделать меня гейко, как большинство женщин в этом доме, или нет. Я знала, что она хотела сделать меня своей атотори, но, поскольку сама она не была гейко, это не казалось обязательным требованием.
Старуха разговаривала со мной о танцах, и я понимала, что все гейко, которые были танцовщицами, начинали свои карьеры как майко. Тетушка Оима продолжала рассказывать мне истории о знаменитых майко прошлого. Мне не слишком хотелось становиться майко, но я хотела научиться танцевать – не для других, для себя, потому что мне очень нравились танцы. Я действительно хотела танцевать для себя.