Каледин Сергей. Записки гробокопателя

   - А маскарад зачем? - Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.
   - Животные!.. Чего с них взять?
   - Я не про животных... Гирляндов-то кто навесил? Ты?
   - С похмела чего не учудишь? Да и повеселее вроде...
   - "Повеселее"... - Милиционер фыркнул. - Ладно, иди. Еще увижу, в отделении поговорим... И банты снять.
   - Ага, все путем сделаем. Чего выпялились? Собачье... в лягавку захотели? - Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше.
   Соньку удалось уломать: отпустила пивка в кредит. Две кружки. Мало того, и псам швырнула колбасную обрезь - развеселилась баба.
   Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком - кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку на солнышке.
   Кепка сползла, закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся. Солнце перебралось по ту сторону куста.
   - Эй! Мил человек! - крикнул он путевому рабочему. - Время скажи, будь любезен!
   - Полчетвертого.
   Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.
   - Трудодень проспал. А все из-за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.
   Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью - узнать, какой будет приговор.
   Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.
   В воробьевской комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и "Буратино".
   - А Воробей?.. - Ирка выжидательно уставилась на Кутю.
   - Не шебуршись, - Самогон с Лобни? Плеснула бы Валентина-то где?
   - Ишь ты, плесни ему! - Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.
   Кутя вздохнул - выпить не обломится - и сел на диван, подальше от желтого графина.
   - Васька-то пишет, не знаешь? - спросил он для разговора.
   - Пишет. - Ирка вздохнула. - Долго ему еще писать.
   - Да-а-а, - согласился Кутя, - помиловки ему не видать, от звонка до звонка... Воробья-то он все ж почти до смерти уделал, хорошо башка крепкая. Другой бы враз отчалил...
   - А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! - Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
   - Да не жмись ты! Мне это не касается... - Кутя махнул рукой и добавил: Плеснула бы, а?
   Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
   - Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
   - А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
   - Э-э... - понимающе протянул Кутя, - тогда другой расклад. Тогда, конечно...
   Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.
   - Не обращает...
   - Чего?
   - Внимания, чего... Я ему козу, а он и не обращает.
   Ирка махнула рукой.
   - Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые...
   Ирка ушла на кухню.
   - От сивухи, может? - вслух подумал Кутя. Оглянувшись на дверь, мигом приложился к графину и сел на диван. - Васька-то пишет? - крикнул он и ковырнул мозоль.
   - Ты уж спрашивал. Мне пишет... - ответили из-за двери.
   - Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..
   - Знаешь, Куть. - Ирка вернулась, присела рядом. - Только никому, да? Она доверительно погрозила пальцем. - Никому, слышь! Лешка ему три посылки отправил: к Новом угоду, на день рождение и на майские недавно.
   - Ну, дают! - Кутя бросил мозоль. - Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны... - Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. - С другой стороны, Васька ему топором жизнь выправил. Что воробей до больницы знал. Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а... А я часто. С бабой своей как поругаюсь - и к нему. Кровать у него тогда стояла железная, стол да две тубаретки. А ты говоришь! Без водки человеком стал, только что глухой. Может, и к лучшему: психовать меньше будет.
   3
   Воробей вышел из прокуратуры, домой не хотелось. Дрожащими руками он сунул сигарету в рот, затянулся... И еще, еще... и только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил - с фильтра. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет! Шесть секунд - и пройдет!.. Главное, там обошлось. И характеристику прочел и ходатайство из треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь до первой драки.
   Воробей с удивлением смотрел по сторонам: район вроде тот же, а что-то не так. Он щурил глаза и озирался, как приезжий. Потом пошел... Теперь пахать и пахать, и все будет путем. Через год пластинку вставлю, может, слух проявится, а и не проявится - обойдусь... Воробей шел и шел, не думая, куда идет. Очнулся он в магазине, в винном отделе. Тупо уставившись в бутылки на прилавке, он засосал носом воздух и, сдавленно зарычав, одним прыжком вылетел из магазина. Еще чуток - и хлестанул бы он из горла. От подступившей вдруг боли Воробей закусил губу и, трясясь, как в ознобе, завыл. Только бы не началось, только бы не началось...
   Он стоял на троллейбусной остановке, упершись головой в стеклянную стенку. Ждал, когда отпустит. Подошел троллейбус. Пустой. Воробей плюхнулся на свободное место. Так и ехал - голова на спинке переднего сиденья. На конечной Воробей чувствовал себя уже вполне... Ладно, главное - не посадят! Домой вот неохота... Утром Вальке нос разбил. Чудной у него все-таки характер, бестолковый: трояк просила на опохмелку, не дал, да еще бубен выписал, а потом сам Ирке сказал - у них ночевала, - где самогон спрятан, чтоб налила ей чуток. Да... Может, к Мишке поехать?.. Говорил, стережет сегодня свой музей. Переулок еще смешной. Вшивый Вражек?.. Сивый Вражек?..
   Переулок оказался рядом с метро. Сивцев Вражек. И музей рядом. Здание, правда, не бог весть. Воробей представлял себе нечто вроде дворца. Как музей Красной Армии. А этот не видный, двухэтажный...
   Чугунные воротца были распахнуты. Воробей вошел во двор и, в нерешительности потоптавшись у двери, надавил кнопку.
   - Здорово, могильщик хренов! - гаркнул он при виде Мишкиного изумления. Дай, думаю, сюрприз устрою.
   - Ну как?
   - Сядь да покак, - улыбаясь, сказал Воробей. - Обещались не посадить. А там кто знает...
   Он вошел в вестибюль и оробел: наборный паркет, картины... Больше всего Воробья поразил рояль. Роялей живых он не видел, только у Петровича пианино...
   - Работает? - он кивнул на рояль. Подошел, осторожно ступая по паркету, поднял крышку, потрогал клавиши...
   Над роялем висела панорама старого города.
   - Это чего?
   - Москва, не узнаешь?
   Воробей прищурился.
   - Очки, зараза, надо... А-а, точно! Москва-река! А Лианозово где?
   - Какое еще Лианозово! Это же двести лет назад.
   - Точно! - кивнул Воробей. - Кольцевой-то еще не было... А там что? - Он кивнул на опечатанную дверь.
   - Экспозиция, - ответил Мишка.
   - Чего?
   - Комнаты его.
   - Кого?
   - Как кого? Герцена.
   Воробей с уважением посмотрел на дверь, подергал бронзовую ручку.
   - А ключа нету? Взглянуть бы...
   - Ключ-то есть, да там, видишь, печать.
   Воробей присел на корточки, долго рассматривал печать.
   - Слышь, Миш, ее же после монетой можно... Печать-то из пластилина, орлом приложить - и будь здоров, герб такой же выделки. Найди ключик, а?
   Мишка полез в стол за ключом.
   - Слышь, Миш, он сам-то нерусский, что ли? Фамилие чудное.
   - Русский. Там какая-то история вышла с родителями, я подробности забыл, сказал Мишка, открывая дверь.
   - Да какого ж ты!.. - возмутился Воробей. - Стережешь, а кого стережешь без понятия!
   Особо Воробья ничего не заинтересовало, только вот канапе и гусиные перья. На канапе он попытался примастыриться, но потом сообразил, что не для лежки оно - для красоты, а может, на него ноги клали.
   - Квартира хорошая, - сказал он, пройдя по всем комнатам. - Своей семьй жили? И дети с ним?
   - Наверное, - неопределенно пожал плечами Мишка. - А где им еще?
   - А я думаю - поодаль где. С нянькой. Здесь-то всю мебель попортят. Слышь, а где у него эти дела - кухня, санузел?..
   Мишка снова пожал плечами.
   - Ну, ты даешь! Кто же знать-то должен? Я бы таких служителей - поганой метлой...
   Зазвонил телефон. Мишка взял трубку. Воробей придвинул кресло поближе, чтобы послушать, о чем говорят.
   Разговор был пустой: мать просила, чтобы Мишка съездил на дачу, вскопал огород. Мишка мямлил, а Воробей внимательно слушал, даже руку к уху приложил. Покачал головой недовольно.
   - Хреново ты с мамашей говоришь. Помрет - жалеть будешь.
   - Да она еще молодая.
   - Все равно помрет когда-нибудь... У ней день рождение скоро?
   - В августе.
   - Ты ей золотые часы подари и торт с фигурой.
   - Да есть у нее часы.
   Воробей махнул рукой.
   - Не понимаешь!.. Чего ты лыбишься? Ты не смейся, я верняк говорю. Ты, думаешь, кому-нибудь нужен, кроме мамаши? Вот увидишь. Попомнишь еще мои слова.
   Воробей встал и еще раз прошелся по вестибюлю, рассматривая картины на стенах. Особенно долго - похороны Герцена во Франции. Ночью. С факелами.
   - Слышь, - обернулся он к Мишке. - Вот эту - с захоронением - сразу рисовали или после по памяти?
   - Ночью красок не видно. А потом, они же двигаются, не позируют специально.
   - Если уж такой знаменитый, могли бы чуток и постоять. Пока он их намечет для затравки... Карандашиком.
   Воробей сел к столу, притянул к себе книгу отзывов.
   - Слышь, Миш, нам тоже такую надо у себя. Выражаем благодарность ученому сотруднику кладбища Воробьеву Алексею Сергеевичу за добросовестное захоронение нашей... тещи, к примеру, а?
   Мишка заржал. Воробей тоже было намерился похохотать, но вовремя вспомнил, что нельзя из-за головы.
   Он встал, взял портфель.
   - Двигать надо. Валька небось уж бесится.
   -Да спи здесь, куда ты пойдешь, поздно... - сказал Мишка.
   Воробей вздохнул и поставил портфель на пол.
   4
   Воробей стряхнул с табуретки мусор, вытер ладони о робу и присел к столу. Взял с печки высохший трафарет. Очиненным черенком кисточки разбил на три полосы: для фамилии - пошире, для имени-отчества - поуже, а в самом низу - для когда родился-умер.
   Фамилия попалась - нарочно не придумаешь: Жмур Михаил Терентьевич. Воробей хмыкнул. На кладбище чего-чего, а этого добра - посмеяться - хватает: Пильдон, Улезло, Молокосус, Бабах...
   Воробей клюнул кисточкой в баночку с краской, выжал лишнее о край, оправил волоски.
   Писать начал, как всегда, с середины - для симметрии: "МЖ" в одну сторону, "УР" - в другую, "ЖМУР" хорошо лег на сухой теплый от котла трафарет. Буквы получились широкие, разлапистые. Короткая фамилия всегда лучше - не жмешься, что писать некуда, хоть на другую сторону залезай. Один раз так и сделал: на оборотной стороне дописывал - не рассчитал, а переделывать настроения не было. Тетка-заказчица все удивлялась: понятно ли будет. Будет, еще как будет - и всучил ей хитрый трафарет.
   Обычно трафаретов на складе не было, а в бюро за ними машину гонять целая история. Обходились.
   Собирались старые трафареты из мусора, на худой конец, с бесхозов дергали. Безымянные от дождя, снега и времени. Сваливали их за котлом - пусть сохнут. Ребята с часовни заносили, подберут где - и занесут. Знали, что дефицит.
   Высохшие трафареты Воробей с Мишкой жирно красили тусклой серебрянкой и снова клали сушить - теперь уж на котел. Через день-два трафарет шел в работу.
   Положено: захоронили, и трафаретик готовый - фамилия, имя, отчество, даты - в свежий холмик, чтоб не путались родственники без привычки и не прихорашивали чужую могилу, и такое бывало. А плата за него, за трафарет, в оплату могильную входит. Там все учтено. Да толку-то, что учтено. Отродясь никто не писал их загодя. На других кладбищах - отрытых, серьезных - писали, а здесь нет. Загодя писать - на окладе сидеть будешь, на пиво не заработаешь, не то что...
   Хитрили: вылавливали возвращавшихся после захоронения заплаканных родственников и безразлично напоминали про трафарет... Родственники покорно плелись в трафаретную. А там Воробей или Мишка показывали один на другого: "Вот с художником говорите". Художник нехотя - "Уж так и быть" - соглашался сделать к завтрему: "Что ж вовремя не заказали, сейчас даже и не знаю, смогу ли, - работы много".
   Благодарили по-разному: от полтинника до червонца. Однажды золотозубая в драгоценном каракуле ассирийка дала Мишке четвертак: "Выпей, парень, помяни... Какой айсор был!.." Воробей, восемь лет лопативший могилы, глазам не поверил.
   Этой зимой он попытался усовершенствовать систему: вылавливать клиентов у кладбищенских ворот или у церкви до захоронения. Задумать-то задумал, да против кладбищенских правил, что и дало вскорости себя знать. Часовня скопом приперлась в трафаретную выяснять отношения. Выяснили по-хорошему: до захоронения - атас, сначала мы клиентов трясем, потом вы трафареты ловите. И чтоб в последний раз. Ребята обижаются. Ссориться нам, Воробей, с тобой ни к чему. И своему студенту скажи, чтоб больше не лез...
   Воробей окрысился, но больше для вида - бесстрашие заявить. А какое там, к матери, бесстрашие, когда над правым ухом впадина в два пальца, кожицей вместо кости затянутая, и слуха нет. Подойди сзади да щелкни пальчиком - вот и нет Воробья, пиши ему самому трафарет! Спереди, правда, подходить не стоит...
   ...- С ним рассчитывайся, он бригадир. - Воробей показал на Мишку.
   Женщина протянула трешку.
   - Хватит?
   - Вполне, - ответил Мишка и сунул бумажку в карман.
   - До свидания, - женщина взяла свежий трафарет и вышла из котельной.
   Мишка вышел следом - ловить клиентов.
   Никого не было. Сытые голуби у церкви лениво поклевывали пшено и теребили хлебные крошки.
   Яковлевна прихорашивала могилу молодого подполковника милиции, улыбавшегося с полированного высокого черного памятника.
   - Анна Яковлевна, чего с ним случилось? Молодой... - Мишка вычел рождение из смерти. - Тридцать восемь, совсем молодой. Ребята говорят, застрелили...
   - А то они знают! Выступал на собрании поговорил, сел и помер. Сердце... так, сижа, и помер.
   - А вам сколько лет, Анна Яковлевна?
   - Мне, Мишенька, восемьдесят два в июне будет, если доживу. Уж больно на ноги тяжело ходить стала. Пять могил своих даже Розке отдала, на девятнадцатом у забора. Далеко ходить.
   - Да хватит вам работать, поотдыхайте...
   - Это что ж, на пенсию? Дома сидеть? Да без работы я скорее помру. А здесь благодать. Природа...
   Яковлевна вздохнула, веником огладила памятник, смела сор с полированного цветника, посыпала песком у оградной калитки. Потом собрала инструмент: лопату, веник, метлу, ведерко с песком - и двинулась по своему многолетнему маршруту дальше к уборочным могилам.
   К воротам кладбища подкатил кургузый автобус. Из него вышла группа пожилых людей. Высокий старик крикнул:
   - Молодой человек! Не поможете?
   Мишка подошел. Вдвоем с шофером они вытянули из машины гроб и занесли в церковь. Старик сунул Мишке два рубля.
   В церковь занести можно, если хозяева просят, а вот из церкви ни-ни: тут уже часовня управляется. И хозяева хоть оборись - никто с хоздвора за гроб не возьмется. Все по закону.
   Мишка постоял, обошел от безделья церковь, заглянул в контору. Клиентуры не было. У батареи томился Ваня - дежурный милиционер, на боку у него висела пустая сплющенная кобура, а в окошке позевывала косая Райка, приемщица. Увидев Мишку, она подалась вперед и, глядя не на Мишку, а на Ваню, попросила:
   - Мишка, все равно без дела, груши околачиваешь. Сбегал бы в самбери. Яковлевна говорит: колбасу ливерную выбросили... Сбегаешь?
   - И мне чего-нибудь пожевать, - отлип от окна Ваня. - Утром стакан чаю выпили. А жрать - не лезет. Бултыхается, как в помойной яме. Вчера сестра с мужем приезжала...
   - Денежку гоните, дорогие граждане! У меня голяк.
   - Знаем мы твой голяк, - засмеялась Райка. - С Воробьем небось лучше всех живете.
   - Живет клиентура, - с расстановкой, серьезным голосом сказал Мишка. - А мы с товарищем Воробьевым работам.
   - Погода хорошая, вот она и живет, - с некоторым опозданием отреагировал на клиентуру Ваня и полез за деньгами.
   До обеда Воробей развез все цветники, распустил очередь. Мишку отловил Петрович, послал грузить мусор на центральную аллею.
   Воробей сидел в сарае, заложив дверь на крючок, пересчитывал деньги, раскладывая их по старшинству. Потом разделил: себе и Мишке. Сам ли работал, оба - раскрой один: мелочевку в котел (гранит, мрамор, цемент, инструмент), остальное на три части. Две себе, одну Мишке. Пускай он теперь и не "негр" (Петрович на той неделе его в штат взял), а все равно до могильщика настоящего ему сто лет дерьмом плыть. Тем более и мрамор и гранит, которыми они сейчас работают, его, Воробья. Значит, и бабки не поровну.
   Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и провел ладонью по прохладной сливочной поверхности мрамора, по гравированной "бруском", внутрь надписи, выложенной щедро, без экономии сусальным золотом:
   ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА
   5.2.21-26.8.59
   Спи спокойно, милая мама
   От родных и сыновей
   Обвел пальцем окно под керамическую фотографию, веточку, крестик... "Сука гребанная..." - об отце, избившем больную мать так, что перед соседками, обмывавшими через неделю тело, стыдно до сих пор, сплошняком синяки...
   Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со Средней Азии насморка.
   Была б жива - в золото одел бы, кормил бы из рук... Эх, мама! Умерла ты какую же гадину он приволок! Фотку твою снять заставила, нас с Васькой травила... Васька посмирней, терпел, а я деру дал. Сперва по садам околачивался - садов-то тогда полно было. Поймали раз, поймали два... Отец, сука, сам просил, чтоб в колонию. Она, тварь, присоветовала. Кому сказать, не поверят: варенье со стеклом слала - гостинчик!.. Эх, мама, мама!..
   Воробей сопанул носом.
   ...Говорят, приметы не сбываются. Мишка вон болтает: Бога нет. Знает он много, соплесос образованный... А Татарин, выходит, сам собой убрался? Два года назад.
   Тогда из-за домино заспорили, Татарин бутылкой сзади его, Воробья, и вырубил в часовне и топтал со своими, всей хеврой навалились, сколько их тогда с Мазутки пришло? Человек пять...
   В больницу Воробей себя везти не дал - домой еле, неделю лежал, до уборной дойти не мог, в банку все... И портрет мамы молодой над кроватью просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину...
   Через три недели - а то, ишь, Бога нет! - тетя Маруся, что у церкви подметает, мать Татарина, хоронила забитый гроб с измятой головой Татарина остального не было: разобрали Татарина товарищи по лагерю, зацепился с ними когда-то. Вспомнили. А все - мама...
   На поминках - тетя Маруся хорошо выставила - Воробей вдруг испугался своей нечаянной веры в несуществующего Бога. Татарину потом почти за бесплатно памятничек маленький из лабрадора сделал. Маленький не маленький, а рублей двести тете Марусе сберег.
   Или вот еще.
   В прошлом августе после Гарикова дня рождения Васька, братан, убивал его ночью пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел - три раза по башке тюкнул.
   В больнице (сосед по койке потом рассказывал) врачи даже кровь добавлять не стали, жижу одну, плазма называется, лили: чего литры зря переводить? Ждали - помрет.
   А вот хрен им! Живой! Хоть и дышит кожа пустая над ухом. И горло еще потом проткнули прямо в койке. Рубленое - то еще путем не залечив, когда припадок случился после краснухи этой...
   Так живой же. О!
   А то, ишь, специалисты: Бога нет... Кому нет...
   Воробей опять погладил мамин цветник. На днях Толик-рубила должен появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в Лианозово к маме, цветник фигурный отвезем, кронштейн поставим. Ой, мама, мама... Только вот сейчас, в тридцать дошли до тебя руки. С пятьдесят девятого так и лежишь. Могилка неприбранная... А все сивуха, сволочь! Ладно, теперь уж намертво завязал.
   Воробей высморкался, взглянул время, вышел из сарая.
   - Сынок! - наскочила на него маленькая старушонка. - Ты здешний?
   - Чего тебе? - рявкнул на бабку Воробей. - Заикой сделаешь!
   - Землицы бы мне чуток... Болела я, давно не была, вся могилка заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку...
   - Слушай сюда. - Воробей доверительно склонился к старухе. - Нету земли, ясно?
   - А я видела - возят...
   - Да не земля это, дрянь. Наскребут где-нигде и везут! Иди гуляй лучше.
   - Нет, милок, ты чего-то мудришь... не хочешь помочь бабке... - Покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.
   - Не верит, зараза, - взвился Воробей. - А врешь им - верят! Сволочи!
   - Леш! - негромко сказал подошедший с вилами на плече Мишка. - Может, привезти ей от Шурика пару ведер, у него есть за сараем. Ну, дадим ему трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.
   Воробей неожиданно успокоился.
   - Хрен с ней! Давай вези. Гляди только, чтоб наши кто не увидал, засмеют.
   Мишка привез хорошей земли, оправил холмик, помог воткнуть цветочки разуважил бабку. Хотел идти.
   - Сынок! Погоди, милый, денежку-то! - бабка заковырялась, развязывая узелок на платке. - На-ка. - Она ткнула ему сухой кулачок.
   - У меня руки в земле, бабуль. Сама положи, вот сюда, в карман. - Мишка приподнял локоть.
   - Спасибо, милый, дай Бог тебе...
   - Отвез? - спросил Воробей.
   - Рублец.
   - Кидай в казну.
   Мишка стряхнул с ладони грязь, полез в карман. Трешка.
   - А говорил - рубель? - Воробей замер.
   - Да я не смотрел... Сказала, рубль...
   - Чего дуру гонишь? - вдруг заорал Воробей. - Что она, в карман к тебе лазила?!
   - Да. Я ж говорю: руки грязные были...
   - Бабке своей расскажи! Воробью мозги пудрить не хрена! Ловчить начал?!
   Воробья понесло. Он припомнил бутылку коньяка - презент клиента-грузина, которую Мишка по недомыслию отнес домой. Завязавший Воробей всегда сам совал "освежающее" ему в сумку. Лицо его побелело, он тяжело дышал. Видно было: из последних сил старается не запсиховать. Даже прикрыл глаза и сжал зубы так, что губы превратились в прорезь. Стал кусать ноготь, рванул так яростно, что на пальце выступила кровь, а сам он дернулся и затряс рукой в воздухе.
   - Чего орешь, Алеша? - раздался за дверью веселый голос Стасика.
   Воробей ногой отпихнул дверь сарая.
   - Притырить решил! Дали трояк, а брешет - рупь!
   - Кто? Этот? - Стасик смерил Мишку нехорошим улыбающимся взглядом. Говорил: не приваживай "негр?в".
   - Так ведь думаешь, человек, а он - сука! Знает, что я глухой...
   - А чего ты, собственно, шумишь, Алеша? - ласково и тихо сказал Стасик. Дело-то простое: недодал "негр" монету - все! Разберемся...
   Мишка почувствовал, как сразу похолодели ноги. Одно разбирательство он уже видел.
   Прошлой осенью, когда неизвестный еще Мишке Воробей лежал в больнице с разрубленным черепом, кладбище разбиралось с его напарником Гариком.
   Мишка тогда пахал на Гарика. Был у него в "неграх".
   Раньше за главного был Воробей. При нем обязанности в бригаде были четко распределены. Гарик "проясняет" с клиентами и нарубает доски. Воробей руководит, ведает казной и отмазывает Гарика, если кто из кладбищенских против того хай поднимет. И при них еще один-два "негра" на подхвате: таскать цветники, мешать раствор, крошку мраморную промывать. Короче, ишачить.
   Гарик навестил Воробья в больнице, увидел - не выживет, и уверенней взялся за дела. Без Воробья, а держится, как и раньше при Воробье: с часовней сквозь зубы цедит. А часовня и хоздвор - два разных "профсоюза". Клиент ведь сразу на хоздвор сворачивает, до часовни полкладбища пилить; хоздвор всех клиентов и перехватывает. Часовне только и остается - во время захоронений "прояснять". А много ль "прояснишь", когда родственники не в себе. Вот и получается, что у часовни заработок меньше, чем на хоздворе.
   И народ там, в часовне, наоборот, позабористее, чем на хоздворе, меньше двух раз никто и не сидел. А Гарик гребет и гребет, да еще, дурак, вслух хвалится. Да тут еще пьяная Валька притащилась у Гарика деньги требовать; Воробьеву, мол, долю. А Гарик ей: накрылся твой Воробей и доля его. А сам его кулаками прикрывался все это время: они, мол, и дохлого Воробья сто лет бояться будут. И, главное, громко изъяснял, так, чтоб слышали.
   Не учел, что часовня не так Воробья боялась, как его, Гарика, не любила с его бородой, образованностью и ленивым нездешним разговором.
   С клиентами Гарик обращался с повышенной деликатностью, но без подобострастия, проще говоря, с достоинством держался, собака. Карьеру делал без Воробья.
   Накрылась его карьера. Через две недели после Воробья Гарик сам оказался у Склифосовского. И случилось это днем, в открытую, в рабочий день.
   Мишка с Финном в тот день сидели в глубине хоздвора на штабеле длинных труб: Петрович менял водопровод по всему кладбищу. За свой счет, кстати, менял, иначе его б поменяли.
   Финн, как обычно, был без работы, а Мишка ждал Гарика. Две мраморные доски - Гарик вчера велел - были залиты в кронштейны. Окрепший за три дня сушки цветник Мишка отшарошил прямо здесь, на хоздворе, еще до девяти, до оживления.
   Гарик обещал подойти к двенадцати: полтора часа кури да Петровичу на глаза не показывайся - увидит, ткнет на мусор. А чужой мусор ворочать - хуже нет. Оттого и поглядывал Мишка на ворота хоздвора: от Петровича прятался. Тем более Гарик давно в контору не посылал, все жмется: завтра, завтра... Из-за этого "завтра" с Борькой-йогом кипеж на весь базар подняли. Уж на что Борька с Гариком чуть не приятели - Борька тоже с хоздвора и тоже образованный, - а вот сцепились. Борька его жидом обозвал: вцепился, говорит, в монету, сам жрешь, а в контору - хрен, смотри, доиграешься...