Джинн Калогридис
Дети вампира
Да восстанет против тебя кровь твоя!
Древнее уэксфордское проклятие
Посвящается S.
Рассказ Дуни Мороз
(выдержки из дневника Мери Уиндем-Цепеш)
17 апреля 1845 года
Историю про договор со стригоем рассказываю так, как слышала от своей матери, а она – от своей матери, а та – от своей.
Давным-давно – скоро четыре века будет – стригой был обычным человеком, и звали его Влад Третий, поскольку он являлся воеводой, то есть правителем, Валахии – края, что лежит к югу от нас. Но многие называли его Владом Цепешем, или Колосажателем. Сильно его боялись; мстительный он был и кровожадный. Много страшных преступлений он совершил, и за это дали ему прозвище Дракула – сын дьявола.
А еще рассказывали про его невероятную жестокость, особенно к предателям и обманщикам. У неверных жен он приказывал отрезать женские части и кожу заживо сдирать. Тела их привязывали к одному столбу, а содранную кожу – к другому. Так и висели, чтобы все видели и боялись. Еще, бывало, приказывал он воткнуть неверной жене кол между ног, а тот затем у нее изо рта выходил. Кто его власти противился, тех Дракула тоже жестоко казнил: кожу заживо сдирал или на кол сажал. Если женщина с кем согрешила и тайком ребенка родила и про это узнавали, велел Дракула ей кол в спину вогнать, чтобы промеж грудей вышел. А потом и младенца на этот кол насаживали.
Рассказывают, однажды приехали к нему послы итальянские. Сняли шляпы, а под шляпами у них шапочки маленькие. И был у них обычай: шапочки эти никогда и ни перед кем не снимать. Даже перед ихним императором.
– Хороший у вас обычай, – сказал им Дракула. – Сейчас я его еще крепче сделаю.
И приказал своим людям гвоздями прибить послам шапочки прямо к головам.
Хоть и жесток был Дракула, но народ его почитал. Пока он правил, ни обмана, ни воровства в его земле не было. Все боялись суда скорого и жестокого. В те дни, говорили, хоть золото на дороге бросай – никто не посмеет взять. Почитали Дракулу и за справедливое отношение к крестьянам, и за храбрость в битвах против турок. Бесстрашным и умелым воином он был.
Но настал день – Дракула опять воевал с турками, – когда слуга его, который к туркам переметнулся, предал своего господина и убил его.
И пошли слухи: мертв Дракула. Но, по правде, он все это знал наперед, знал, что так будет. В то время венгерские и молдавские войска ушли и оставили его одного воевать с турками. А еще говорят, так сильно жаждал Дракула крови и власти, что заключил договор с самим дьяволом. И пообещал ему дьявол: будет он пить кровь людскую, и станет бессмертным, и власть его не кончится. Потому Дракула и на смерть так легко пошел. Знал, что скоро поднимется из мертвых.
Так оно и случилось. Стал стригой бессмертным. Взял он свою семью и бежал из Валахии сюда, в Трансильванию. Турки на эти края набегов почти не делали, да и Дракулу здесь не особо знали. А он еще нарочно говорил, что он – не он, а его родной брат. Но люди не верили и меж собой шептались.
И сделался он вскоре хозяином над одной деревней (домнул, по-нашему). Ленивых и непокорных крестьян жестоко наказывал, а к тем, кто верно служил ему, был добр и щедр. Да только все равно настали для жителей этой деревни тяжелые времена. Многие поумирали от укусов стригоя. Узнали про это и в других деревнях и тоже испугались. И не надо было здешним крестьянам щедростей стригоя, разбегались они кто куда. Нашлись храбрые люди, решили бороться с ним. Находились и такие, кто пытался его убить. Стал стригой опасаться за свою жизнь. И что в замке у него творилось, тоже известно сделалось. Стригой умел повелевать чужим разумом, но сила его не бесконечная была: двух-трех человек мог еще удержать, а вот всю деревню – нет. Уже по всей Трансильвании о нем знали. А стригою без свежей крови никак нельзя, иначе помрет с голоду.
И тогда он собрал самых старых и мудрых людей в деревне и предложил им заключить договор. Стригой пообещал, что больше никого из здешних крестьян не тронет, а станет заботиться о них так, как никакой домнул никогда о своих крестьянах не заботился. Еще пообещал он, что волки перестанут нападать на скот. А за это крестьяне должны заманивать в замок чужестранцев и разных других пришлых людей и крепко молчать про договор.
Крестьяне согласились, и с той поры в деревне зажили богато и сытно. Никого больше Дракула не убивал, разве что непослушных, которые поперек воли его шли. Так минуло много лет. Крестьяне забыли, что такое недоедать. Когда Наполеон напал на Трансильванский край, вокруг такой голод страшный был, а мимо нашей деревни все стороной катилось. Волки даже зимой на скот и лошадей не нападали. У крестьян обычай такой появился: отдавать стригою младенцев, которые больными или увечными родились и все равно не жильцы на белом свете. Таких младенцев все больше становится, потому что люди из других мест про договор все-таки узнали, и ни женихов, ни невест в нашу деревню теперь не заманишь. А когда женятся только на своих и замуж только за своих выходят, больные дети не редкость.
И еще пообещал стригой, когда договор заключал: других стригоев не будет. Он один. Так и ему хорошо, и людям. А потому всех, у кого он кровь пил, он потом убивал, колом протыкал и голову отрезал, чтобы не встали.
Но хоть много хорошего своим крестьянам сделал он, а боятся его в деревне. Шепчутся, страшные истории рассказывают про то, как стригой расправляется с теми, кто договор нарушает, кто повредить ему пытается или предостерегает тех, кого он себе в жертву выбрал. Находились смельчаки, хотели убить стригоя, да только он жив, а у них и косточки сгнили.
Вслух никто не скажет, а про себя-то многие крестьяне ему смерти желают. С полей его кормятся, на хлебах его жиреют, но все равно мечтают, чтобы он сгинул.
А еще рассказывают, что такой же договор стригой заключил со своей семьей. Пообещал им, что никого не тронет и будут они жить счастливо, даже не подозревая, кто он есть на самом деле.
– Я ведь говорила вам, доамнэ. Такой же договор, какой он заключил с крестьянами. Он не будет делать зла никому из своих.
– Да, я помню. Но в обмен на что?
Дуня опустила глаза и тяжело вздохнула. Чувствовалось, что ей не хотелось возвращаться к этой теме. Я не отставала. Тогда Дуня такими же бесхитростными словами, как и в прошлый раз, рассказала о договоре Влада с семьей.
– Он обещал, что не тронет никого из своих, и любой может уехать из замка и жить счастливо, даже не зная, кто он есть на самом деле. Но за это старший сын в каждом поколении – не старший по рождению, а тот, кто до взрослых лет доживет, – должен быть ему помощником.
Мое сердце сжалось от ужаса. Я и так все прекрасно поняла, но все же уточнила:
– Что значит "должен быть ему помощником"?
Дуня отвернулась, не в силах выдержать моего испуганного взгляда.
– То и значит, доамнэ, что он должен ему помогать. Следить, чтобы у стригоя всегда была пища. Это нужно для блага вашей семьи, для блага нашей деревни и всей округи.
21 апреля 1845 года
– Нет! – выдохнула Жужанна.
В этом коротком слове, произнесенном резким, свистящим шепотом, мне вдруг почудился блеск ритуального ножа, готового полоснуть по нежной детской коже.
– В таком случае ты ничего не знаешь о настоящем договоре с дьяволом... Владу нужно не только твое пособничество. Ему нужна твоя душа, Каша, как были нужны души нашего отца, деда, прадеда. В каждом поколении Цепешей он должен заполучить душу старшего из сыновей, достигших взрослого возраста. Это и есть золото, которым Влад оплачивает собственное бессмертие.
17 апреля 1845 года
Историю про договор со стригоем рассказываю так, как слышала от своей матери, а она – от своей матери, а та – от своей.
Давным-давно – скоро четыре века будет – стригой был обычным человеком, и звали его Влад Третий, поскольку он являлся воеводой, то есть правителем, Валахии – края, что лежит к югу от нас. Но многие называли его Владом Цепешем, или Колосажателем. Сильно его боялись; мстительный он был и кровожадный. Много страшных преступлений он совершил, и за это дали ему прозвище Дракула – сын дьявола.
А еще рассказывали про его невероятную жестокость, особенно к предателям и обманщикам. У неверных жен он приказывал отрезать женские части и кожу заживо сдирать. Тела их привязывали к одному столбу, а содранную кожу – к другому. Так и висели, чтобы все видели и боялись. Еще, бывало, приказывал он воткнуть неверной жене кол между ног, а тот затем у нее изо рта выходил. Кто его власти противился, тех Дракула тоже жестоко казнил: кожу заживо сдирал или на кол сажал. Если женщина с кем согрешила и тайком ребенка родила и про это узнавали, велел Дракула ей кол в спину вогнать, чтобы промеж грудей вышел. А потом и младенца на этот кол насаживали.
Рассказывают, однажды приехали к нему послы итальянские. Сняли шляпы, а под шляпами у них шапочки маленькие. И был у них обычай: шапочки эти никогда и ни перед кем не снимать. Даже перед ихним императором.
– Хороший у вас обычай, – сказал им Дракула. – Сейчас я его еще крепче сделаю.
И приказал своим людям гвоздями прибить послам шапочки прямо к головам.
Хоть и жесток был Дракула, но народ его почитал. Пока он правил, ни обмана, ни воровства в его земле не было. Все боялись суда скорого и жестокого. В те дни, говорили, хоть золото на дороге бросай – никто не посмеет взять. Почитали Дракулу и за справедливое отношение к крестьянам, и за храбрость в битвах против турок. Бесстрашным и умелым воином он был.
Но настал день – Дракула опять воевал с турками, – когда слуга его, который к туркам переметнулся, предал своего господина и убил его.
И пошли слухи: мертв Дракула. Но, по правде, он все это знал наперед, знал, что так будет. В то время венгерские и молдавские войска ушли и оставили его одного воевать с турками. А еще говорят, так сильно жаждал Дракула крови и власти, что заключил договор с самим дьяволом. И пообещал ему дьявол: будет он пить кровь людскую, и станет бессмертным, и власть его не кончится. Потому Дракула и на смерть так легко пошел. Знал, что скоро поднимется из мертвых.
Так оно и случилось. Стал стригой бессмертным. Взял он свою семью и бежал из Валахии сюда, в Трансильванию. Турки на эти края набегов почти не делали, да и Дракулу здесь не особо знали. А он еще нарочно говорил, что он – не он, а его родной брат. Но люди не верили и меж собой шептались.
И сделался он вскоре хозяином над одной деревней (домнул, по-нашему). Ленивых и непокорных крестьян жестоко наказывал, а к тем, кто верно служил ему, был добр и щедр. Да только все равно настали для жителей этой деревни тяжелые времена. Многие поумирали от укусов стригоя. Узнали про это и в других деревнях и тоже испугались. И не надо было здешним крестьянам щедростей стригоя, разбегались они кто куда. Нашлись храбрые люди, решили бороться с ним. Находились и такие, кто пытался его убить. Стал стригой опасаться за свою жизнь. И что в замке у него творилось, тоже известно сделалось. Стригой умел повелевать чужим разумом, но сила его не бесконечная была: двух-трех человек мог еще удержать, а вот всю деревню – нет. Уже по всей Трансильвании о нем знали. А стригою без свежей крови никак нельзя, иначе помрет с голоду.
И тогда он собрал самых старых и мудрых людей в деревне и предложил им заключить договор. Стригой пообещал, что больше никого из здешних крестьян не тронет, а станет заботиться о них так, как никакой домнул никогда о своих крестьянах не заботился. Еще пообещал он, что волки перестанут нападать на скот. А за это крестьяне должны заманивать в замок чужестранцев и разных других пришлых людей и крепко молчать про договор.
Крестьяне согласились, и с той поры в деревне зажили богато и сытно. Никого больше Дракула не убивал, разве что непослушных, которые поперек воли его шли. Так минуло много лет. Крестьяне забыли, что такое недоедать. Когда Наполеон напал на Трансильванский край, вокруг такой голод страшный был, а мимо нашей деревни все стороной катилось. Волки даже зимой на скот и лошадей не нападали. У крестьян обычай такой появился: отдавать стригою младенцев, которые больными или увечными родились и все равно не жильцы на белом свете. Таких младенцев все больше становится, потому что люди из других мест про договор все-таки узнали, и ни женихов, ни невест в нашу деревню теперь не заманишь. А когда женятся только на своих и замуж только за своих выходят, больные дети не редкость.
И еще пообещал стригой, когда договор заключал: других стригоев не будет. Он один. Так и ему хорошо, и людям. А потому всех, у кого он кровь пил, он потом убивал, колом протыкал и голову отрезал, чтобы не встали.
Но хоть много хорошего своим крестьянам сделал он, а боятся его в деревне. Шепчутся, страшные истории рассказывают про то, как стригой расправляется с теми, кто договор нарушает, кто повредить ему пытается или предостерегает тех, кого он себе в жертву выбрал. Находились смельчаки, хотели убить стригоя, да только он жив, а у них и косточки сгнили.
Вслух никто не скажет, а про себя-то многие крестьяне ему смерти желают. С полей его кормятся, на хлебах его жиреют, но все равно мечтают, чтобы он сгинул.
А еще рассказывают, что такой же договор стригой заключил со своей семьей. Пообещал им, что никого не тронет и будут они жить счастливо, даже не подозревая, кто он есть на самом деле.
* * *
Я спросила Дуню про договор между Владом и его семьей.– Я ведь говорила вам, доамнэ. Такой же договор, какой он заключил с крестьянами. Он не будет делать зла никому из своих.
– Да, я помню. Но в обмен на что?
Дуня опустила глаза и тяжело вздохнула. Чувствовалось, что ей не хотелось возвращаться к этой теме. Я не отставала. Тогда Дуня такими же бесхитростными словами, как и в прошлый раз, рассказала о договоре Влада с семьей.
– Он обещал, что не тронет никого из своих, и любой может уехать из замка и жить счастливо, даже не зная, кто он есть на самом деле. Но за это старший сын в каждом поколении – не старший по рождению, а тот, кто до взрослых лет доживет, – должен быть ему помощником.
Мое сердце сжалось от ужаса. Я и так все прекрасно поняла, но все же уточнила:
– Что значит "должен быть ему помощником"?
Дуня отвернулась, не в силах выдержать моего испуганного взгляда.
– То и значит, доамнэ, что он должен ему помогать. Следить, чтобы у стригоя всегда была пища. Это нужно для блага вашей семьи, для блага нашей деревни и всей округи.
* * *
ОТРЫВОК ИЗ ДНЕВНИКА АРКАДИЯ ЦЕПЕША21 апреля 1845 года
– Нет! – выдохнула Жужанна.
В этом коротком слове, произнесенном резким, свистящим шепотом, мне вдруг почудился блеск ритуального ножа, готового полоснуть по нежной детской коже.
– В таком случае ты ничего не знаешь о настоящем договоре с дьяволом... Владу нужно не только твое пособничество. Ему нужна твоя душа, Каша, как были нужны души нашего отца, деда, прадеда. В каждом поколении Цепешей он должен заполучить душу старшего из сыновей, достигших взрослого возраста. Это и есть золото, которым Влад оплачивает собственное бессмертие.
Румыния
Октябрь 1845 года
Пролог
ДНЕВНИК АРКАДИЯ ДРАКУЛА
Недатированная запись, сделанная на отдельном листе
Позволю себе начать с момента собственной смерти, поскольку начать мои нынешние записи лучше всего именно с него.
Я пишу все это для тебя, мой сын, мой дорогой Стефан. Нас с тобой разлучили спустя несколько часов после твоего рождения. А еще через несколько часов мне пришлось расстаться с твоей храброй матерью и со своей жизнью. Я должен поведать о подстерегающем тебя чудовищном зле, ибо будет лучше, если ты окажешься осведомленным о доставшемся тебе страшном наследии. Возможно, это поможет тебе избегнуть участи наших предков. Я пишу эти строки, веря, что они непременно дойдут дотебя, причем раньше, чем до тебя доберется он.
Итак, ты являешься смертным потомком бессмертного чудовища по имени Влад. Официально он известен как граф Цепеш (по-румынски эта фамилия означает "Колосажатель"), но его также называют Дракула – сын дьявола. Я – твой отец – связан с ним кровными узами и узами судьбы. Когда его злобная душа расстанется с телом, сгину и я. Влад обязательно постарается привязать к себе и тебя, дабы твоей душой расплатиться за свое бессмертие. А когда у тебя родится сын, Дракула постарается завладеть и его невинной душой, продлив себе существование еще на несколько десятков лет.
Моя человеческая жизнь оборвалась в лесной глуши, вечером, когда это чудовище настигло нас с твоей матерью. Мери удалось бежать (тебя мы отправили другим путем, с человеком, посланным нам самим Богом), я же остался умирать на руках Влада. Моя душа тогда была еще чиста, и мне оставалось одно мгновение, чтобы умереть и тем самым уничтожить этого негодяя. Но Влад все-таки успел сделать меня подобным себе – вампиром. Он запер мою душу между небесами и землей, чем отсрочил собственную гибель.
И теперь я – такое же чудовище, как он. Мне совершенно неизвестно, что сталось с тобой и моей дорогой женой, твоей матерью. Но знаю: наступит долгожданный миг, когда я собственными глазами увижу мучительную смерть Влада и твое освобождение от проклятия, тяготеющего над нашим родом.
Недатированная запись, сделанная на отдельном листе
Позволю себе начать с момента собственной смерти, поскольку начать мои нынешние записи лучше всего именно с него.
Я пишу все это для тебя, мой сын, мой дорогой Стефан. Нас с тобой разлучили спустя несколько часов после твоего рождения. А еще через несколько часов мне пришлось расстаться с твоей храброй матерью и со своей жизнью. Я должен поведать о подстерегающем тебя чудовищном зле, ибо будет лучше, если ты окажешься осведомленным о доставшемся тебе страшном наследии. Возможно, это поможет тебе избегнуть участи наших предков. Я пишу эти строки, веря, что они непременно дойдут дотебя, причем раньше, чем до тебя доберется он.
Итак, ты являешься смертным потомком бессмертного чудовища по имени Влад. Официально он известен как граф Цепеш (по-румынски эта фамилия означает "Колосажатель"), но его также называют Дракула – сын дьявола. Я – твой отец – связан с ним кровными узами и узами судьбы. Когда его злобная душа расстанется с телом, сгину и я. Влад обязательно постарается привязать к себе и тебя, дабы твоей душой расплатиться за свое бессмертие. А когда у тебя родится сын, Дракула постарается завладеть и его невинной душой, продлив себе существование еще на несколько десятков лет.
Моя человеческая жизнь оборвалась в лесной глуши, вечером, когда это чудовище настигло нас с твоей матерью. Мери удалось бежать (тебя мы отправили другим путем, с человеком, посланным нам самим Богом), я же остался умирать на руках Влада. Моя душа тогда была еще чиста, и мне оставалось одно мгновение, чтобы умереть и тем самым уничтожить этого негодяя. Но Влад все-таки успел сделать меня подобным себе – вампиром. Он запер мою душу между небесами и землей, чем отсрочил собственную гибель.
И теперь я – такое же чудовище, как он. Мне совершенно неизвестно, что сталось с тобой и моей дорогой женой, твоей матерью. Но знаю: наступит долгожданный миг, когда я собственными глазами увижу мучительную смерть Влада и твое освобождение от проклятия, тяготеющего над нашим родом.
Глава 1
ДНЕВНИК АРКАДИЯ ДРАКУЛА
30 октября 1845 года
Дракон пробуждается.
Так обычно говорят крестьяне, когда над озером Германштадт[1]начинается гроза. Кажется, что от грохота сотрясаются окрестные горы. В громовых раскатах невежественным людям слышится голос драка – большого дракона, они верят, будто это сам дьявол предупреждает беспечные души о своем приближении. Но зрелище разбушевавшейся стихии завораживает, многие не в силах отвести взор от вздымающихся волн. И потому каждый год здесь гибнут десятки людей, пораженные молнией.
Солнце уже почти село, а я, подобно буре, только-только проснулся. Я не страшусь разгула стихии. Я сижу на холодной земле под соснами, и, когда начнется ливень, разлапистые ветви скроют меня от дождя. Над озером беспрерывно сверкают молнии, высвечивая угрожающе нависшие громады туч и столь же угрожающе вздымающиеся волны, ставшие могилой для многих неосторожных. Я жажду смерти, но ее сладостное забытье не для меня. Пока не завершится моя миссия, я не имею права даже мечтать об этом...
Воздух напоен грозой. Всполохи молний слепят меня, вызывая в глазах резь, какую я испытывал в прошлом, когда глядел на полуденное солнце. Сейчас мне не требуется много света – в сумерках, предвещающих безлунный вечер, я вижу как днем. Я отчетливо различаю хвою на сосновых ветках, очертания гор, иссиня-черную воду, серовато-бурые пучки пожухлой травы на берегу.
Boт опять прогремел гром небесный, и горы, окружающие озеро, многократно повторили его. Какой ужасающий грохот! Неудивительно, что погрязшие в невежестве и суеверии крестьяне считают его голосом главного злодея – дьявола.
Однако для моих ушей громовые раскаты звучат не предостережением, а приглашением в Шоломанчу[2]– школу тьмы, где избранники дьявола постигают тайны черной магии, отдавая взамен свои души.
Я уже потерял и душу, и свою жизнь обычного смертного человека. И все же я колеблюсь и пока не спешу углубиться во Зло даже ради борьбы с ним.
Моя судьба страшна и горька. Я хотел, пожертвовав своей жизнью, спасти жену и сына. Он не дал мне умереть, сделав чудовищем. Я мог бы оборвать это мучительное существование, которое нельзя назвать ни жизнью, ни смертью. Но я сознательно решил остаться тем, кем уже стал, дабы спасти не только своих близких, но и все грядущие поколения моего рода. Я не покину этот мир до тех пор, пока не уничтожу Влада – самое отвратительное чудовище, моего далекого предка и заклятого врага.
Более полугода я не прикасался к своему дневнику. Не было сил продолжать его. Что я мог выплеснуть на страницы, кроме бесконечного отчаяния, полностью овладевшего моей душой? Каково сознавать, что эту тетрадь я начинал, будучи человеком, а продолжаю, став одним из тех кровожадных монстров, в реальность которых прежде не верил? Но сейчас я чувствую необходимость вернуться к дневнику и подробно описать все, что произошло за минувшие месяцы. Зачем? На тот случай, если (да помешает Господь этому!) я потерплю неудачу, а Владу в очередной раз повезет.
Я уже пытался уничтожить его, наивно думая, что достаточно подготовлен для этого. На следующую же ночь после моего жуткого воскрешения (пишу это слово, не найдя более точного) я отправился в замок, пряча под плащом кинжал и короткий острый кол.
Влад, как обычно, сидел в своей гостиной. Он оставался верен давней привычке, хотя теперь некому было подавать сливовицу и разжигать огонь в очаге. Все немногочисленные слуги бежали из замка. Я храбро шагал по гулким темным коридорам. Кромешный мрак более не являлся для меня помехой: я с удивительной четкостью видел каждую пылинку, каждый завиток паутины, каждую щербинку в каменном полу. Мой слух также приобрел необычайную остроту: я легко различал каждый звук внутри замка и за его стенами. Откуда-то, похоже из гостевых комнат, доносился мелодичный голос моей сестры. Ей отвечал другой голос, мужской. Судя по всему, она занимала беседой очередного гостя.
Первым моим порывом было броситься туда и предостеречь незнакомца. Но я тут же напомнил себе о более важном деле. Если я сумею уничтожить Влада, не только этот человек, но и великое множество других людей будут спасены.
Я шел через темный главный зал, торопливо оглядываясь на портреты предков. Галерея начиналась с Колосажателя. Суровое лицо с горбатым, похожим на ястребиный клюв, носом, длинные черные кудри, обвислые усы. Далее – портреты его потомков, поколение за поколением. Все они так или иначе были похожи на Влада, ибо их души были обречены служить ему, исполняя старинный договор. Их души опалило Зло, отравив кровь всего нашего рода.
Я походил на Влада сильнее, чем кто-либо другой. И не только обликом. Я уподобился ему, став чудовищем. Но я не пойду по его пути. Я уничтожу его... и себя.
Влад не выдавал себя ни единым звуком, однако я хорошо знал его привычки. Он там, у себя в гостиной. Я беззвучно двигался по коридорам, пока наконец не очутился перед закрытой дверью. Из-под нее выбивалась неяркая полоска света.
Я потянулся к двери, но не успели мои пальцы коснуться массивной бронзовой ручки, покрытой густым слоем патины, как дверь неожиданно распахнулась. Похоже, я сумел открыть ее одним лишь усилием воли.
В. сидел и смотрел на огонь, придававший его мраморно-белому лицу теплый живой оттенок. Рядом, как всегда, находился хрустальный графин со сливовицей, на гранях которого играли и переливались множество разноцветных искорок. Весь в черном, Влад сидел в своей излюбленной величественной позе, крепко обхватив длинными пальцами подлокотники. Такая поза подошла бы какому-нибудь престарелому монарху, но никак не человеку среднего возраста с длинными кудрями до плеч и усами серо-стального цвета.
Он напоминал моего отца (я имею в виду не последние годы жизни Петру, а времена своего раннего детства, когда В. еще не сломил его дух), только изгиб губ и выражение темно-зеленых глаз были совсем другими, не отцовскими.
Даже громко хлопнувшая дверь не заставила В. пошевелиться. Он оставался неподвижным, точно скала, руки по-прежнему сжимали подлокотники, а взгляд был все так же устремлен на огонь. Только губы слегка дрогнули, сложившись в подобие насмешливой улыбки.
– А-а, это ты, Аркадий, – негромко произнес В. – Какой приятный сюрприз. Как поживает твоя дорогая жена? И как здоровье малыша?
Его вопросы острыми шипами вонзились мне в сердце. Я не сомневался: он намеренно причинил мне боль, поскольку знал, что я терзался неизвестностью относительно их судеб. Но я молил Бога: только бы В. ничего не пронюхал о Мери и сыне.
Не дождавшись моего ответа, он повернул ко мне голову. Я сразу же схватился за кол, спрятанный под плащом. Улыбка Влада превратилась в отвратительную ухмылку. Запрокинув голову, он громко захохотал. Толстые каменные стены ответили раскатистым эхом. Меня душила ярость, но одновременно я чувствовал себя последним глупцом.
Наконец В. отсмеялся и вытер выступившие на глазах слезы.
– Прости меня, – сказал он, наслаждаясь своим зловещим весельем. – Прости, дорогой племянник. Прожив столько лет, поневоле забываешь некоторые вещи. Например, ход мыслей в голове у новичка.
Кивком он указал на острый деревянный кол, зажатый у меня в руке, и на сверкающий кинжал, прицепленный к поясу.
– Аркадий, неужто ты и в самом деле намерен испробовать эти штучки на мне?
– Намерен.
Мой голос звенел от ненависти. Неужели я когда-то искренне любил это чудовище?
– Я моложе и сильнее тебя, дорогой... дядюшка!
– Согласен, моложе... Но вскоре ты убедишься, что в мире неумерших сильнее как раз те, кто старше и опытнее.
Вздохнув, он поднялся и повернулся ко мне.
– Ну что ж, давай покончим с этим, чтобы потом ты не путался у меня под ногами и не мешал общению с гостем.
Все, что случилось после этих слов, произошло с нечеловеческой быстротой, недоступной восприятию смертного человека.
Я прыгнул на Влада, собираясь вогнать ему в грудь кол. Он с дьявольской ловкостью отскочил назад, поймал мою руку, сжимавшую кол, и дернул так, что моментально вывихнул ее.
Взвыв, я попытался высвободиться, однако его силы десятикратно превосходили мои. Одним движением он оторвал мне руку, оставив культю, из которой хлынула кровь моей последней жертвы. Веря и не веря, я оцепенело смотрел, как Влад поудобнее перехватил оторванную руку (ее пальцы все еще сжимали кол) и небрежно бросил в огонь.
Но я больше не принадлежал к миру смертных. Боль, обжегшая меня, длилась ничтожное мгновение, а затем превратилась в ярость, которая придала мне новых сил. Я вновь бросился на Влада и сумел опрокинуть его в пылающий очаг.
Волосы и одежда вампира сразу же вспыхнули. Пока он выбирался из огня, я вытащил свою оторванную руку и... с удивлением увидел, что на ее месте уже выросла новая. Я с трудом разомкнул пальцы, в которых был по-прежнему зажат кол, и вновь ринулся на В.
К моему удивлению, он послушно раскинул руки, добровольно превратившись в мишень. На лице его играла все та же дьявольская ухмылка. Собрав все свои вновь обретенные силы, я нацелил кол прямо в его холодное сердце и ударил. Потом еще и еще.
Кол его даже не касался!
Обезумев, я продолжал размахивать деревяшкой, постоянно наталкиваясь на невидимую преграду. Кол отскакивал от нее. Я неистово молотил, пока мое орудие мести не затупилось. Все это время В. негромко посмеивался и снисходительно поглядывал на меня, как взрослый смотрит на безуспешные попытки упрямого и озлобленного неудачей ребенка. Неожиданно его улыбка сменилась гневом.
– Дурак! – сердито сплюнул он. – Ты что, считаешь себя удачливее других? Думаешь, тебе повезет и ты сумеешь меня уничтожить? Ни тебе, ни твоему сыну не уйти от меня. Смирись, Аркадий! Покорись судьбе!
– Ни за что, – прошептал я, прочитав в его глазах собственный приговор.
Я понял: надо бежать отсюда, иначе меня ожидает участь, которая была мной уготована Владу. Повернувшись, я буквально вылетел из гостиной. Меня спасла какая-то доля секунды. Дверь за мной с шумом захлопнулась, и в тот же миг ее пробил кол, пущенный В. мне вдогонку. Какой же надо обладать силой, чтобы тупой кол пробил толстое дерево и застрял в ней, будто стрела?
Бежать. Немедленно бежать отсюда!
Меня обуял ужас. Нет, меня страшила не гибель, а осознание того, что мне еще очень долго придется влачить ненавистное существование вампира, пьющего кровь невинных жертв. Так будет продолжаться дотех пор, пока я не уничтожу В.
Судьба не оставила мне выбора. Я и в самом деле был новичком в мире неумерших; еще одно такое нелепое сражение, и со мной будет покончено. О том, чтобы покориться В., не было и речи. Он уничтожит меня, а проклятие перейдет на моего бедного несмышленого сына, и к зловещей цепи добавится новое звено.
Но ведь я могу попытаться разыскать их: малыша и Мери, мою дорогую, любимую Мери! Ее образ и сейчас стоял у меня перед глазами: золотистые волосы, разметавшиеся по плечам... бездонные синие глаза, полные безграничной любви и боли... и револьвер, зажатый в побелевших, дрожащих пальцах... Я мысленно возвращаюсь к моменту своей смерти, и вновь меня окружают те же звуки, что и тогда: лошадиное ржанье, грохот копыт, громкий скрип колес... Мне не дает покоя последняя сцена. Она часто повторяется в моих тревожных снах. Мери, с белыми как мел губами, стоит во весь рост в коляске, не сознавая, что испуганные лошади уже рванули прочь и увозят ее от меня.
Что сталось с ней потом? Я часто задавал себе этот вопрос. Твердости сердца моей Мери мог бы позавидовать любой мужчина. Но ее тело было слабым, измученным тяжелыми родами и большой потерей крови. Сумела ли она выжить?
Но пытаться разыскать Мери и малыша означало бы навести В. на их след. Этого я бы себе никогда не простил. Вампир преподал мне хороший урок – одного стремления уничтожить его мало. Я должен узнать, какими силами теперь обладаю и как наилучшим образом их использовать.
Той же ночью я покинул родные края и отправился в Вену. Я неплохо знал этот город и надеялся затеряться среди его жителей, чтобы получить возможность все тщательно обдумать и разработать стратегию дальнейших действий. В Вене я впервые узнал о существовании Шоломанчи, а также еще об одном аспекте договора, который Влад от меня скрыл.
Прости меня, Стефан...
Меня разбудил голод. Я встал и начал мерить шагами комнаты небольшого дома, снятого мною в Вене. Голод вгрызался в мои внутренности с остервенением лисенка, которого поймал маленький спартанец из знаменитой легенды[3]. Я знал: рано или поздно мне придется уступить его настойчивым требованиям и выйти в залитый огнями город на поиски новой жертвы. (Мне всегда бывает тяжело выходить в город. Прежде, будучи живым, я любил Вену. Мне нравились ее рестораны и кондитерские, магазины, музыка. Теперь же я способен наслаждаться разве что музыкой, но и в этом я вынужден себя ограничивать. Это сущая пытка – голодным сидеть среди разряженной, надушенной публики, слушая негромкие, призывные удары множества сердец и вдыхая удивительный аромат теплой крови. Нет, музыку я способен слушать, лишь когда сыт.) Можно, конечно, остаться дома и сражаться с муками голода... Несколько раз, испытывая жгучую ненависть к себе, я был готов сознательно выбрать голодную смерть, но мысль о необходимости уничтожить Влада всегда оказывалась сильнее. Пока я с ним не расправлюсь, нужно поддерживать свое существование.
Голод властно требовал отправиться на поиски очередной жертвы, слабый голос совести твердил обратное. Эта внутренняя война с самим собой отнимала у меня последние силы. Я продолжал бродить по комнатам, когда неожиданно услышал стук в дверь.
Я сразу же понял, кто это, ибо голод предельно обостряет все чувства. Застыв возле тяжелой входной двери, по другую сторону которой стоял человек, я ловил живое тепло его тела и слышал биение сердца. Я почти ничего не знал об этом человеке, даже его имени. Он мне назвал только свою фамилию – Вайс.
Я резко распахнул дверь. У меня были причины для недовольства Вайсом. Голод лишь усугублял их, подводя к опасной черте.
Дверь открывалась вовнутрь. От моего рывка она широко открылась и даже ударилась о стену. Вайс, стоявший на крыльце, слегка вздрогнул. Наверное, он подумал, что тьма скрывает его от моих глаз, отчего и позволил себе содрогнуться. Вряд ли он был таким уж храбрецом, но свои чувства умел держать при себе.
30 октября 1845 года
Дракон пробуждается.
Так обычно говорят крестьяне, когда над озером Германштадт[1]начинается гроза. Кажется, что от грохота сотрясаются окрестные горы. В громовых раскатах невежественным людям слышится голос драка – большого дракона, они верят, будто это сам дьявол предупреждает беспечные души о своем приближении. Но зрелище разбушевавшейся стихии завораживает, многие не в силах отвести взор от вздымающихся волн. И потому каждый год здесь гибнут десятки людей, пораженные молнией.
Солнце уже почти село, а я, подобно буре, только-только проснулся. Я не страшусь разгула стихии. Я сижу на холодной земле под соснами, и, когда начнется ливень, разлапистые ветви скроют меня от дождя. Над озером беспрерывно сверкают молнии, высвечивая угрожающе нависшие громады туч и столь же угрожающе вздымающиеся волны, ставшие могилой для многих неосторожных. Я жажду смерти, но ее сладостное забытье не для меня. Пока не завершится моя миссия, я не имею права даже мечтать об этом...
Воздух напоен грозой. Всполохи молний слепят меня, вызывая в глазах резь, какую я испытывал в прошлом, когда глядел на полуденное солнце. Сейчас мне не требуется много света – в сумерках, предвещающих безлунный вечер, я вижу как днем. Я отчетливо различаю хвою на сосновых ветках, очертания гор, иссиня-черную воду, серовато-бурые пучки пожухлой травы на берегу.
Boт опять прогремел гром небесный, и горы, окружающие озеро, многократно повторили его. Какой ужасающий грохот! Неудивительно, что погрязшие в невежестве и суеверии крестьяне считают его голосом главного злодея – дьявола.
Однако для моих ушей громовые раскаты звучат не предостережением, а приглашением в Шоломанчу[2]– школу тьмы, где избранники дьявола постигают тайны черной магии, отдавая взамен свои души.
Я уже потерял и душу, и свою жизнь обычного смертного человека. И все же я колеблюсь и пока не спешу углубиться во Зло даже ради борьбы с ним.
Моя судьба страшна и горька. Я хотел, пожертвовав своей жизнью, спасти жену и сына. Он не дал мне умереть, сделав чудовищем. Я мог бы оборвать это мучительное существование, которое нельзя назвать ни жизнью, ни смертью. Но я сознательно решил остаться тем, кем уже стал, дабы спасти не только своих близких, но и все грядущие поколения моего рода. Я не покину этот мир до тех пор, пока не уничтожу Влада – самое отвратительное чудовище, моего далекого предка и заклятого врага.
Более полугода я не прикасался к своему дневнику. Не было сил продолжать его. Что я мог выплеснуть на страницы, кроме бесконечного отчаяния, полностью овладевшего моей душой? Каково сознавать, что эту тетрадь я начинал, будучи человеком, а продолжаю, став одним из тех кровожадных монстров, в реальность которых прежде не верил? Но сейчас я чувствую необходимость вернуться к дневнику и подробно описать все, что произошло за минувшие месяцы. Зачем? На тот случай, если (да помешает Господь этому!) я потерплю неудачу, а Владу в очередной раз повезет.
Я уже пытался уничтожить его, наивно думая, что достаточно подготовлен для этого. На следующую же ночь после моего жуткого воскрешения (пишу это слово, не найдя более точного) я отправился в замок, пряча под плащом кинжал и короткий острый кол.
Влад, как обычно, сидел в своей гостиной. Он оставался верен давней привычке, хотя теперь некому было подавать сливовицу и разжигать огонь в очаге. Все немногочисленные слуги бежали из замка. Я храбро шагал по гулким темным коридорам. Кромешный мрак более не являлся для меня помехой: я с удивительной четкостью видел каждую пылинку, каждый завиток паутины, каждую щербинку в каменном полу. Мой слух также приобрел необычайную остроту: я легко различал каждый звук внутри замка и за его стенами. Откуда-то, похоже из гостевых комнат, доносился мелодичный голос моей сестры. Ей отвечал другой голос, мужской. Судя по всему, она занимала беседой очередного гостя.
Первым моим порывом было броситься туда и предостеречь незнакомца. Но я тут же напомнил себе о более важном деле. Если я сумею уничтожить Влада, не только этот человек, но и великое множество других людей будут спасены.
Я шел через темный главный зал, торопливо оглядываясь на портреты предков. Галерея начиналась с Колосажателя. Суровое лицо с горбатым, похожим на ястребиный клюв, носом, длинные черные кудри, обвислые усы. Далее – портреты его потомков, поколение за поколением. Все они так или иначе были похожи на Влада, ибо их души были обречены служить ему, исполняя старинный договор. Их души опалило Зло, отравив кровь всего нашего рода.
Я походил на Влада сильнее, чем кто-либо другой. И не только обликом. Я уподобился ему, став чудовищем. Но я не пойду по его пути. Я уничтожу его... и себя.
Влад не выдавал себя ни единым звуком, однако я хорошо знал его привычки. Он там, у себя в гостиной. Я беззвучно двигался по коридорам, пока наконец не очутился перед закрытой дверью. Из-под нее выбивалась неяркая полоска света.
Я потянулся к двери, но не успели мои пальцы коснуться массивной бронзовой ручки, покрытой густым слоем патины, как дверь неожиданно распахнулась. Похоже, я сумел открыть ее одним лишь усилием воли.
В. сидел и смотрел на огонь, придававший его мраморно-белому лицу теплый живой оттенок. Рядом, как всегда, находился хрустальный графин со сливовицей, на гранях которого играли и переливались множество разноцветных искорок. Весь в черном, Влад сидел в своей излюбленной величественной позе, крепко обхватив длинными пальцами подлокотники. Такая поза подошла бы какому-нибудь престарелому монарху, но никак не человеку среднего возраста с длинными кудрями до плеч и усами серо-стального цвета.
Он напоминал моего отца (я имею в виду не последние годы жизни Петру, а времена своего раннего детства, когда В. еще не сломил его дух), только изгиб губ и выражение темно-зеленых глаз были совсем другими, не отцовскими.
Даже громко хлопнувшая дверь не заставила В. пошевелиться. Он оставался неподвижным, точно скала, руки по-прежнему сжимали подлокотники, а взгляд был все так же устремлен на огонь. Только губы слегка дрогнули, сложившись в подобие насмешливой улыбки.
– А-а, это ты, Аркадий, – негромко произнес В. – Какой приятный сюрприз. Как поживает твоя дорогая жена? И как здоровье малыша?
Его вопросы острыми шипами вонзились мне в сердце. Я не сомневался: он намеренно причинил мне боль, поскольку знал, что я терзался неизвестностью относительно их судеб. Но я молил Бога: только бы В. ничего не пронюхал о Мери и сыне.
Не дождавшись моего ответа, он повернул ко мне голову. Я сразу же схватился за кол, спрятанный под плащом. Улыбка Влада превратилась в отвратительную ухмылку. Запрокинув голову, он громко захохотал. Толстые каменные стены ответили раскатистым эхом. Меня душила ярость, но одновременно я чувствовал себя последним глупцом.
Наконец В. отсмеялся и вытер выступившие на глазах слезы.
– Прости меня, – сказал он, наслаждаясь своим зловещим весельем. – Прости, дорогой племянник. Прожив столько лет, поневоле забываешь некоторые вещи. Например, ход мыслей в голове у новичка.
Кивком он указал на острый деревянный кол, зажатый у меня в руке, и на сверкающий кинжал, прицепленный к поясу.
– Аркадий, неужто ты и в самом деле намерен испробовать эти штучки на мне?
– Намерен.
Мой голос звенел от ненависти. Неужели я когда-то искренне любил это чудовище?
– Я моложе и сильнее тебя, дорогой... дядюшка!
– Согласен, моложе... Но вскоре ты убедишься, что в мире неумерших сильнее как раз те, кто старше и опытнее.
Вздохнув, он поднялся и повернулся ко мне.
– Ну что ж, давай покончим с этим, чтобы потом ты не путался у меня под ногами и не мешал общению с гостем.
Все, что случилось после этих слов, произошло с нечеловеческой быстротой, недоступной восприятию смертного человека.
Я прыгнул на Влада, собираясь вогнать ему в грудь кол. Он с дьявольской ловкостью отскочил назад, поймал мою руку, сжимавшую кол, и дернул так, что моментально вывихнул ее.
Взвыв, я попытался высвободиться, однако его силы десятикратно превосходили мои. Одним движением он оторвал мне руку, оставив культю, из которой хлынула кровь моей последней жертвы. Веря и не веря, я оцепенело смотрел, как Влад поудобнее перехватил оторванную руку (ее пальцы все еще сжимали кол) и небрежно бросил в огонь.
Но я больше не принадлежал к миру смертных. Боль, обжегшая меня, длилась ничтожное мгновение, а затем превратилась в ярость, которая придала мне новых сил. Я вновь бросился на Влада и сумел опрокинуть его в пылающий очаг.
Волосы и одежда вампира сразу же вспыхнули. Пока он выбирался из огня, я вытащил свою оторванную руку и... с удивлением увидел, что на ее месте уже выросла новая. Я с трудом разомкнул пальцы, в которых был по-прежнему зажат кол, и вновь ринулся на В.
К моему удивлению, он послушно раскинул руки, добровольно превратившись в мишень. На лице его играла все та же дьявольская ухмылка. Собрав все свои вновь обретенные силы, я нацелил кол прямо в его холодное сердце и ударил. Потом еще и еще.
Кол его даже не касался!
Обезумев, я продолжал размахивать деревяшкой, постоянно наталкиваясь на невидимую преграду. Кол отскакивал от нее. Я неистово молотил, пока мое орудие мести не затупилось. Все это время В. негромко посмеивался и снисходительно поглядывал на меня, как взрослый смотрит на безуспешные попытки упрямого и озлобленного неудачей ребенка. Неожиданно его улыбка сменилась гневом.
– Дурак! – сердито сплюнул он. – Ты что, считаешь себя удачливее других? Думаешь, тебе повезет и ты сумеешь меня уничтожить? Ни тебе, ни твоему сыну не уйти от меня. Смирись, Аркадий! Покорись судьбе!
– Ни за что, – прошептал я, прочитав в его глазах собственный приговор.
Я понял: надо бежать отсюда, иначе меня ожидает участь, которая была мной уготована Владу. Повернувшись, я буквально вылетел из гостиной. Меня спасла какая-то доля секунды. Дверь за мной с шумом захлопнулась, и в тот же миг ее пробил кол, пущенный В. мне вдогонку. Какой же надо обладать силой, чтобы тупой кол пробил толстое дерево и застрял в ней, будто стрела?
Бежать. Немедленно бежать отсюда!
Меня обуял ужас. Нет, меня страшила не гибель, а осознание того, что мне еще очень долго придется влачить ненавистное существование вампира, пьющего кровь невинных жертв. Так будет продолжаться дотех пор, пока я не уничтожу В.
Судьба не оставила мне выбора. Я и в самом деле был новичком в мире неумерших; еще одно такое нелепое сражение, и со мной будет покончено. О том, чтобы покориться В., не было и речи. Он уничтожит меня, а проклятие перейдет на моего бедного несмышленого сына, и к зловещей цепи добавится новое звено.
Но ведь я могу попытаться разыскать их: малыша и Мери, мою дорогую, любимую Мери! Ее образ и сейчас стоял у меня перед глазами: золотистые волосы, разметавшиеся по плечам... бездонные синие глаза, полные безграничной любви и боли... и револьвер, зажатый в побелевших, дрожащих пальцах... Я мысленно возвращаюсь к моменту своей смерти, и вновь меня окружают те же звуки, что и тогда: лошадиное ржанье, грохот копыт, громкий скрип колес... Мне не дает покоя последняя сцена. Она часто повторяется в моих тревожных снах. Мери, с белыми как мел губами, стоит во весь рост в коляске, не сознавая, что испуганные лошади уже рванули прочь и увозят ее от меня.
Что сталось с ней потом? Я часто задавал себе этот вопрос. Твердости сердца моей Мери мог бы позавидовать любой мужчина. Но ее тело было слабым, измученным тяжелыми родами и большой потерей крови. Сумела ли она выжить?
Но пытаться разыскать Мери и малыша означало бы навести В. на их след. Этого я бы себе никогда не простил. Вампир преподал мне хороший урок – одного стремления уничтожить его мало. Я должен узнать, какими силами теперь обладаю и как наилучшим образом их использовать.
Той же ночью я покинул родные края и отправился в Вену. Я неплохо знал этот город и надеялся затеряться среди его жителей, чтобы получить возможность все тщательно обдумать и разработать стратегию дальнейших действий. В Вене я впервые узнал о существовании Шоломанчи, а также еще об одном аспекте договора, который Влад от меня скрыл.
* * *
Ночь, когда я узнал о Шоломанче, стала также ночью моего величайшего падения. Я воочию убедился в том, что совершенно утратил человеческий облик. И отнюдь не совпадение, что именно тогда, поздним вечером, мы встретились с сестрой. С этого все и началось... Воспоминания о той страшной ночи еще слишком свежи, они и сейчас наполняют меня стыдом. Правильно ли я делаю, описывая собственный позор и злодеяния?Прости меня, Стефан...
Меня разбудил голод. Я встал и начал мерить шагами комнаты небольшого дома, снятого мною в Вене. Голод вгрызался в мои внутренности с остервенением лисенка, которого поймал маленький спартанец из знаменитой легенды[3]. Я знал: рано или поздно мне придется уступить его настойчивым требованиям и выйти в залитый огнями город на поиски новой жертвы. (Мне всегда бывает тяжело выходить в город. Прежде, будучи живым, я любил Вену. Мне нравились ее рестораны и кондитерские, магазины, музыка. Теперь же я способен наслаждаться разве что музыкой, но и в этом я вынужден себя ограничивать. Это сущая пытка – голодным сидеть среди разряженной, надушенной публики, слушая негромкие, призывные удары множества сердец и вдыхая удивительный аромат теплой крови. Нет, музыку я способен слушать, лишь когда сыт.) Можно, конечно, остаться дома и сражаться с муками голода... Несколько раз, испытывая жгучую ненависть к себе, я был готов сознательно выбрать голодную смерть, но мысль о необходимости уничтожить Влада всегда оказывалась сильнее. Пока я с ним не расправлюсь, нужно поддерживать свое существование.
Голод властно требовал отправиться на поиски очередной жертвы, слабый голос совести твердил обратное. Эта внутренняя война с самим собой отнимала у меня последние силы. Я продолжал бродить по комнатам, когда неожиданно услышал стук в дверь.
Я сразу же понял, кто это, ибо голод предельно обостряет все чувства. Застыв возле тяжелой входной двери, по другую сторону которой стоял человек, я ловил живое тепло его тела и слышал биение сердца. Я почти ничего не знал об этом человеке, даже его имени. Он мне назвал только свою фамилию – Вайс.
Я резко распахнул дверь. У меня были причины для недовольства Вайсом. Голод лишь усугублял их, подводя к опасной черте.
Дверь открывалась вовнутрь. От моего рывка она широко открылась и даже ударилась о стену. Вайс, стоявший на крыльце, слегка вздрогнул. Наверное, он подумал, что тьма скрывает его от моих глаз, отчего и позволил себе содрогнуться. Вряд ли он был таким уж храбрецом, но свои чувства умел держать при себе.