Весьма поучителен в этом отношении и пример Долинина, с детства отличавшегося сильно развитым воображением. Еще до болезни зрительные образы воспоминания у него были весьма отчетливы и живы. Во время его довольно продолжительного галлюцинаторного сумасшествия (в особенности в течение первого, более острого, периода болезни) способность чувственного представления по отношению к интенсивности возросла у него до крайности: сомнительно, чтобы у пресловутого Вигановского живописца эта способность была сильнее. Однако и в это время между до чрезвычайности интенсивными чувственными образами Долинина, с одной стороны, и его объективными восприятиями и галлюцинациями, с другой стороны, остается целая бездна. Даже в периоды действительного галлюцинирования зрением зрительные образы воспоминания и фантазии у этого больного не только резко отделялись от галлюцинаций, но и не трансформировались в последние при отсутствии посторонних моментов, необходимых для такой трансформации.
   d) Наконец, самый факт существования псевдогаллюцинаций в том смысле, в каком они мною здесь описываются, становится в решительное противоречие с тем понятием о сущности галлюцинаций, которое пытались установить Вундт и Горвиц. Псевдогаллюцинации душевнобольных суть не что иное, как патологическая разновидность образов воспоминания и фантазии; они суть воспроизведенные чувственные представления, но только до крайности отчетливые и, в большинстве случаев, чрезвычайно интенсивные. И тем не менее живейшая псевдогаллюцинация сама по себе все-таки не есть галлюцинация. С другой стороны, несомненно, что галлюцинации, не переставая быть таковыми, могут быть весьма бледными: чувственно (например, по отношению к очертаниям и раскраске образов, если будем иметь в виду лишь галлюцинации зрения) крайне неопределенными.
   Прибегнув к примерам, я попытаюсь сделать понятным, что объективный характер образов при галлюцинациях и при непосредственных чувственных восприятиях вовсе не есть функция высокой интенсивности представления. Читатель, конечно, знает, что существуют престидижитаторы, сражающиеся на сцене перед публикой с призраками. Это устраивается так: сцена, во всю свою ширину и высоту, отделена от зрительной залы стеклом, наклоненным к зрителям под надлежащим углом, так и вместе с тем видят помещающиеся рядом с ним призрак, который есть не что иное, как отражение в стекле актера, скрытого под полом переднего плана сцены. При соответственном освещении актера, скрытого под сиеной, зрители увидят на сцене призрак, совершенно прозрачный, с очень бледными красками и неясными очертаниями. Тем не менее, такой бледный призрак будет иметь в восприятии зрителей совершенно тот же характер объективности, как и образ самого престидижитатора, видимого публикой с полной ясностью.
   Итак, в данном случае громадное различие в живости и отчетливости двух зрительных восприятий не мешает им обоим быть в одинаковой степени объективными. Бледная галлюцинация есть для восприемлющего сознания совершенно то же самое, что для сознания зрителей описанный бледный призрак на сцене.
   А вот и другой пример, тоже показывающий, что разница в интенсивности и отчетливости не имеет существенного значения для различия субъективных и объективных чувственных восприятий. Взглянув на свое отражение в зеркале и отвернувшись затем, я могу вызвать в моем сознании весьма живой, по очертаниям и краскам весьма отчетливый «последовательный образ воспоминания» моего лица. Второй из этих образов несравненно менее интенсивен, чем первый, но он имеет характер объективности и есть результат непосредственного зрительного восприятия. Напротив, последовательный образ воспоминания, гораздо более интенсивный и отчетливый, характера объективности не представляет и есть не что иное, как живая зрительная репродукция.
   Итак, воззрение Вундта и Горвица оказывается несоответствующим фактам. Но, может быть, для различения субъективных и объективных чувственных восприятий нам служит исключительно рецептивность[92]. Изучение псевдогаллюцинаторных явлений дает ответ и на этот вопрос. Так, мы видели, что к патологическим псевдогаллюцинациям сознание относится рецептивно, но тем не менее они никогда не бывают смешиваемы с действительными восприятиями и резко отделяются сознанием от настоящих галлюцинаций. Отсюда ясно, что сущность галлюцинаций заключается не в одной их независимости от воли восприемлющего лица, а в чем-то другом, что одинаково присуще лишь галлюцинациям и действительным восприятиям, так как и те, и другие одинаково дают в результате чувственный образ с характером объективности.
   Что касается до псевдогаллюцинаций, то ясно, что они суть патологическая разновидность образов воспоминания и фантазии, отличающаяся от обыкновенных образов воспоминания и фантазии многими характерными чертами, о которых нами уже достаточно говорено. Поставив псевдогаллюцинации в параллель с галлюцинациями, мы увидим, что псевдогаллюцинации имеют все черты, отличающие галлюцинацию от обыкновенных воспроизведенных представлений, но только за исключением одной: они не обладают присущим галлюцинации характером объективности.
   Следовательно, весь вопрос сводится к тому, чем обусловливается тот характер объективности, который одинаково существенен как для галлюцинаций, так и для действительных чувственных восприятий?
   Недавно была сделана новая попытка получить ответ на этот вопрос психологически-экспериментальным путем. К. Лехнер47 подвергал исследованию интенсивнейшие из своих воспроизведенных представлений и нашел[93] в них более или менее выраженными все черты действительных чувственных восприятий, за исключением двух: недоставало сопутствующих представлений моторного и висцерального характера [именно представления пространственных отношений и проецирования в пространстве], равно как и представлений или ощущений деятельности в подлежащих органах чувств. Эти последние черты, говорит Лехнер, никогда не воспроизводятся и этим самым обстоятельством доказывается, что они не кортикального происхождения, но зависят от деятельности внекорковых чувственных центров. Но нужно полагать, что способность чувственного воспроизведения у Лехнера очень слаба (известно, что в этом отношении существуют громадные индивидуальные различия)48. Оставя в стороне зрительные псевдогаллюцинации, относительно которых я решительно могу утверждать, что они всегда сопутствуются осложняющими представлениями «моторного и висцерального» свойства, будем иметь в виду обыкновенные образы зрительного воспоминания. Мне кажется, всякий, у кого способность чувственного представления не чересчур слаба, должен согласиться, что зрительные образы воспоминания и фантазии проецируются в пространство и что с ними нераздельно связаны различные представления отношений места49. Я могу весьма хорошо вызвать в своем воображении представление перспективы и телесности, представить себе, например, длинную, далеко вглубь уходящую колоннаду с человеческими фигурами, находящимися на различном расстоянии от моего умственного ока50. Полагаю, что представление третьего измерения невозможно без сопровождающих представлений двигательного характера. Конечно, мне могут возразить, что те побочные моторные представления, которыми всегда сопровождаются вторичные зрительные представления, суть не что иное как репродукция, так что в основании их нет действительных ощущений. Но тогда вопрос сводится снова к тому положению, которое он занимал до Лехнера, именно, к различию между воспроизведенными чувственными представлениями и непосредственными восприятиями, а для выяснения этого различия самонаблюдения Лехнера равно ничего не дали51.
   Вообще говоря, разбираемый вопрос никак не может быть решен путем анализа воспроизведенных чувственных представлений. Образы воспоминания разнятся от образов непосредственного восприятия лишь отсутствием объективности последних. Ответа на вопрос, чем обусловливается этот характер объективности, должно искать не в чем ином, как в физиологической стороне процесса непосредственного восприятия.
   Внешнее впечатление, подействовав на периферический орган чувств, вызывает, через посредство чувствующего нерва, играющего роль проводника (последний, при данных условиях своего периферического и центрального соединения, проводит всегда лишь в одном направлении[94], именно, центрипетальном), специфическое состояние возбуждения в чувствующих клетках серого вещества узлов на основании большого мозга; эти клетки суть субкортикальные чувственные центры, называемые также центрами перцепции (Шредер ван дер Кольк52)[95]. Начиная с этого места всякое движение нервного вещества приобретает на живущем мозге психическую сторону, т. е. получает способность стать для индивидуума движением сознанным53. Но действительно сознается чувственное впечатление только тогда, когда возбуждение чувственных субкортикальных центров, через посредство центростремительно проводящих, чувственных путей coronae radiatae вызовет соответственное возбуждение в чувственных центрах коры полушарий, результатом чего, если внимание индивидуума не отвлечено от деятельности подлежащего внешнего чувства, будет «сознательное чувственное ощущение», «действительное объективное восприятие» или «первичное чувственное представление». Первичный чувственный образ всегда имеет характер объективности, другими словами, его возникновение всегда бывает сопряжено с непосредственным ощущением того, что в данном случае внешнее чувство действительно затронуто внешней причиной.
   Важность роли субкортикальных чувственных центров в процессе объективного восприятия доказана, как патологическими фактами, так и фактами из истории развития и сравнительной анатомии54. Эксперименты на животных вполне подтвердили этот взгляд; «целый ряд физиологов-экспериментаторов55 показал, что животные, лишенные полушарий большого мозга, еще видят… Гольц заметил, что лягушка, у которой отняты мозговые полушария, двинувшись с места, не натыкается на находящееся перед ней препятствие, но обходит его; это доказывает, что у такой лягушки изображение внешних предметов на сетчатках принадлежит к числу мотивов, определяющих направление ее движения. Разумеется, при объективном восприятии возбуждение должно достичь до коры полушарий, несомненно имеющей свою особую форму восприятия; несомненно также и то, что образы воспоминания суть материал для происходящих в мозговой коре ассоциаций и для исходящих из нее двигательных импульсов. Но инфракортикальные центры тоже возбуждаются. Инфракортикальные центры налагают на раздражения печать, приуготовляющую последние к кортикальному восприятию. Пространственное восприятие есть функция коры, в которой раздражения nervi optici ассоциируются с иннервационными чувствами глазных мышц»[96]56.
   Если участие субкортикальных чувственных центров в процессе непосредственного восприятия налагает на первичный чувственный образ печать объективности, то следует думать, что и в произведении тех галлюцинаций, которые являются вместе и рядом с объективными восприятиями и бывают для сознания разнозначащими с последними, участие субкортикальных центров тоже необходимо. Еще в 1837 году Гаген доказывал, что фантазия сама по себе совершенно не в состоянии вызывать галлюцинации и что представления никогда не могут сравняться с действительными восприятиями[97]. Этим была подорвана старая теория (Эскироль, Фальре-сын, Бриерр де Буамон, частью Гризингер, в новейшее время Крафт-Эбинг, отчасти также В. Зандер57), по которой галлюцинации суть не что иное, как весьма живые и «проецировавшиеся наружу» чувственные представления. После Гагена приобрело широкое распространение другое воззрение, где в произведении галлюцинаций, считаемых теперь уже не просто воспроизведенными представлениями, не субъективными ощущениями, необходимо раздражение чувствующего нерва и «чувственного мозга». Принадлежащие сюда авторы (Гаген, Байарже, Кальбаум, Шюле, Люис58, Мейнерт59, Вуазен), соглашаясь в общем, расходятся в частностях; одни приписывают главную роль полушариям большого мозга; другие же, наоборот, чувствующему нерву и «чувственному мозгу». В последнее время оба эти основные воззрения стали сливаться вместе. Прежде термин «чувственный мозг» имел очень определенный смысл и прилагался лишь к базальным узлам, принимающим в себя корни чувственных нервов. Но как только стало известным, что в коре полушарий имеются специально чувственные центры, как пункты кортикального окончания чувственных или центростремительных нервных путей, то оказалось невозможным не признать участия и этих центров в произведении галлюцинаций. Так, Шюле хотя и допускает, что для произведения галлюцинации, отличающейся характером телесной живости, нужна совместная функция чувственных центров коры и базальных узлов, resp. периферического нерва, но, признавая галлюцинации различного психофизического свойства, он говорит: «таким образом, оказывается неизбежным дальнейшее предположение, что различный чувственный тембр галлюцинаций есть функция различной распространенности процесса раздражения в соответственном чувственном нерве по направлению к периферии, так что для вполне объективной галлюцинации необходима иррадиация возбуждения вплоть до периферического органа чувства»[98]. К центрифугалистическому воззрению Шюле, как мы сейчас увидим, весьма близко подходит воззрение Тамбурини61, обыкновенно считаемого представителем теории чисто кортикального происхождения галлюцинаций[99].
   По Тамбурини, главная роль в произведении галлюцинаций принадлежит чувственным кортикальным центрам; болезненное раздражение этих центров будто бы должно давать галлюцинации, совершенно подобно тому, как кортикальная эпилепсия является следствием раздражения двигательной области коры. Исходной точкой болезненного возбуждения, служащего непосредственной причиной галлюцинации, могут быть, по Тамбурини, как сами чувственные центры коры, так и любое место всего сенсориального пути от периферии до мозговой коры; но ею первоначально могут быть также и центры отвлеченного представления (centri dell ideazioni). Смотря по месту происхождения, этот автор различает периферические (здесь разумеется, вся дорога от периферии к мозговой коре), центральные (чувственные центры коры) и интеллектуальные галлюцинации. Таким образом, вопрос сводится снова к тому положению, которое он занимал до Гагена; допускается существование чисто кортикальных галлюцинаций и в произведении последних главная роль приписывается или произвольной, или автоматической деятельности воображения, тогда как субкортикальные чувственные центры отрешаются от первичного участия в этом процессе. Заметив необходимость объяснить присущий настоящим галлюцинациям характер объективности, Тамбурини становится на сторону центрифугалистов и приписывает субкортикальным центрам вторичное участие в произведении галлюцинаций. «Каким образом объяснить, говорит он[100], те факты, в которых периферический орган, будучи совершенно здоровым, участвует в проецировании наружу субъективно возникшего центрального образа»? Вместе с Гагеном, Гризингером и Крафт-Эбингом можно допустить, что раздражение сенсориального центра распространяется по чувственному пути вплоть до его периферического конца; это общее ирритативное состояние, существуя в момент возникновения галлюцинаций, и дает последним личину реальности[101]. Итак, локализирование галлюцинаций в чувственные центры коры не спасает от антифизиологического допущения, что действительное возбуждение может распространяться по чувствительным путям центробежно. Вообще говоря, в «теории Тамбурини» нет ничего, чего не было бы раньше в немецких теориях. Так, «центрифугальные галлюцинации» Кальбаума, которые происходят от повышения будто бы нормальной центробежной функции чувственного аппарата или на всем его протяжении, или на более или менее значительном отрезке его, тоже имеют своей исходной точкой раздражение известной области коры (для каждой чувственной сферы у Кальбаума предполагается особый корковый центр апперцепции), откуда, вследствие центробежного распространения возбуждения, вводится в действие и соответственный перцепционный центр[102].
   Таким образом, даже те авторы, которые исходной точкой галлюцинаций считают кору полушарий, resp. ее чувственные центры, принуждены существенную роль в произведении телесно-живых галлюцинаций отдать субкортикальным чувственным центрам. Спрашивается теперь, где мы должны локализировать наши псевдогаллюцинации?
   Псевдогаллюцинаторные образы сами по себе не обладают характером объективности: уже из одного этого обстоятельства следует, что в произведении их субкортикальные чувственные центры не принимают никакого участия; но псевдогаллюцинации суть восприятия резко чувственные; следовательно, они могут иметь местом своего происхождения лишь специально-чувственные области коры. Псевдогаллюцинации в том смысле, в каком они здесь описаны, могли бы служить лишним доводов в пользу существования в мозговой коре для каждой чувственной сферы отдельного чувственного центра, – если бы существование чувственных нервов коры еще не было фактом вне всякого сомнения. С начала прошлого десятилетия известно, что в мозговой коре есть пространственно строго ограниченная область, являющаяся местом исхода путей произвольного движения (психомоторная сфера, центры двигательных представлений). Теперь же может уже считаться общепризнанным, что известные области коры (частью они определены и топографически) служат местом сознательного чувственного восприятия, а вместе с тем и местом, где от первичных чувственных образов остаются таинственные следы, из которых (или чисто автоматически, или в силу законов ассоциации представлений и под влиянием высших интеллектуальных центров, служащих седалищем воли, как силы, способной определять собой течение наших внутренних состояний) возникают образы вторичные или воспроизведенные представления. Силой деятельности кортикальных чувственных центров мы можем и в отсутствии раз воспринятого внешнего объекта воскресить в себе его образ (чувственное воспоминание). Воспроизведенные представления суть тот материал, из которого получается все наше умственное богатство, и лишь в этом смысле должно быть понимаемо старое положение Гоббса64 nihil est in intellects quod non primus fuerit in sensu.
   Однако в развитом сознании не все представления чувственны. Кроме вторичных чувственных представлений, которые с полной верностью повторяют лишь содержание непосредственных восприятий (чувственные образы воспоминания) или, различно, более или менее гармонически, связываясь между собой, дают в результате то, чему не соответствует ни один акт действительного восприятия в отдельности (чувственные образы фантазии), мы имеем в своем распоряжении общие представления; эти первые продукты абстрагирующей деятельности нашего духа имеют своим содержанием те тождественности или единообразия, которые усматриваются нами в ряде отдельных чувственных представлений. С общими представлениями нам приходится в ежедневной жизни оперировать, пожалуй, еще чаще, чем с воспроизведенными чувственными образами. Но в этих первых обобщениях все еще заметны некоторые следы чувственности, так как здесь деятельность духа обособляет из чувственно воспринятого выдающиеся особенности или схематические формы, которые и служат затем как бы символами черт, оказавшихся в отдельных актах чувственного восприятия одинаковыми65. Но существуют и такие продукты деятельности мышления, в которых уже нет ничего чувственного; это – абстрактные представления или понятия.
   Деятельностью кортикальных чувственных центров даются не только отдельные представления, но и отношения представлений; притом же эта деятельность неразлучно соединена с сознанием. Таким образом, кортикальные чувственные сферы никак не могут быть исключены из участия в произведении того, что называется интеллектом. Но вместе с тем мы не вправе признавать чувственными все те области мозговой коры человека, которые не входят в состав психомоторной сферы66. Что существуют центры, которые должны считаться высшими относительно кортикальных чувственных центров, следует из того, что у нас имеется способность активного внимания или преапперцепции, оказывающая существенное влияние на степень ясности наших, как абстрактных, так и чувственных представлений; совпадая с той функцией сознания, которая, по отношению к внешним действиям, называемым волей, преапперцепция влияет определенным образом на течение наших представлений. Воля не только в состоянии сделать наши чувственные представления (через большее напряжение внимания) более резкими, но она может также производить задерживающее и подавляющее действие на деятельность чувственного представления.
   Обыкновенно деятельность абстрактного представления всегда в большей или меньшей степени сопряжена с деятельностью чувственного воспоминания. Это значит, что совместно с работой высших интеллектуальных центров мозговой коры идет работа в кортикальных чувственных центрах. Последняя и есть «то слабое галлюцинирование чувств», о котором говорил Гризингер и которым нормально сопровождается всякий акт абстрактного мышления[103]. Продукты деятельности абстрактного представления суть не более как общие схемы, совершенно лишенные чувственного характера; напротив, в результате возбуждения чувственных центров коры в сознании являются образы, имеющие все свойства первичного чувственного представления, за исключением лишь объективности последнего. Так, зрительные воспроизведенные образы пространственны, потому что наши представления возможны вообще только в одной из двух форм восприятия (пространство и время), а зрение и есть чувство, воспринимающее пространство; эти образы непременно «проецируются наружу» в силу привычного для нас зрения открытыми глазами, когда акт собственно совершается вне нас, на самых предметах67. Таким образом, чтобы объяснить себе живую чувственность (не имеющую, однако, характера объективности) интенсивных образов воспоминания и фантазии, теперь, когда открыты специально. чувственные субкортикальные центры, нет надобности искать причины чувственного характера конкретных представлений в «обратно направленной перцепции»[104].