Страница:
В многочисленных письмах того периода, адресованных узкому кругу ближайших друзей, решавших вместе с ним столь деликатные проблемы, уже отчетливо проступают личные качества, характерные для Канариса более поздних лет в бытность его шефом абвера. Он, в частности, при упоминании конкретных лиц или местоположений многократно использует всякие условности и иносказательные выражения, так что для непосвященного подлинное содержание писем остается скрытым. Часто в них можно встретить и острое словцо, которое тем не менее не задевает самолюбия людей, ибо, будучи нацелено на действительную или предполагаемую несообразительность адресата, оно заранее обезоруживает добродушным юмором. И еще кое-что привлекает внимание, когда читаешь эти послания. Почти в каждом втором или третьем письме Канарис ходатайствует перед друзьями за кого-нибудь, нуждающегося в помощи. Среди других он упоминает старшину-сигнальщика, уволенного по окончании срока службы и ищущего место в торговом флоте; сына давнего приятеля, желающего стать моряком и нуждающегося в рекомендациях для передачи в союз учебных кораблей; бывшего сослуживца, который сделался страховым агентом и хотел бы приобрести перспективных клиентов из числа состоятельных бизнесменов, знакомых получателей писем. Постоянная готовность прийти на помощь была присуща Канарису уже в этот период его жизни, и она никогда не распространялась только на близких ему людей. Как-то он очень обиделся, поняв из ответа одного из друзей, которого попросил посодействовать незнакомому человеку, что тот заподозрил наличие у него, Канариса, какой-то личной заинтересованности. Глубоко задетый за живое, он пишет: «Такой-то мне не родственник и не свояк. Рекомендуя тебе эту деловую связь, я надеялся оказать добрую услугу не только ему, но и тебе…»
Отслужив на крейсере «Берлин», Канарис предпринял «профессионально-наставническую» поездку в Японию. Продолжалась она с марта по октябрь 1924 г. Отплыл он туда не на комфортабельном лайнере класса люкс – у адмиралтейства не было достаточно средств на оплату подобной роскоши, – а на скромном пароходе «Рейнланд» компании «Норддойче Ллойд», перевозившем в основном разные грузы, но оборудованном и каютами для ограниченного количества пассажиров. Плавание проходило неторопливо, слишком неторопливо для нетерпеливого Канариса, с посещением многочисленных гаваней. В итоге на само пребывание в Японии осталось всего 12 дней. Относительно истинной подоплеки этой «профессионально-наставнической» миссии мы не располагаем точными сведениями. В письме, написанном на борту японского парохода «Нагасаки-мару» во время плавания из японского порта Кобе в китайский Шанхай, Канарис говорит о том, что первоначально у него возникли трудности, но что в общем и целом он-де результатами поездки доволен. По мнению старых коллег, миссия Канариса, вероятнее всего, тоже была как-то связана с проблемами подводных лодок: в те годы на японских верфях Кавасаки строились по немецким образцам для японских военно-морских сил обычные и крейсерские подводные лодки.
После возвращения Канариса в Германию начался новый этап его служебной карьеры. В октябре 1924 г. его назначают на должность референта начальника штаба ВМС в министерстве рейхсвера. Таким образом он оказался в центре военно-морской политики Германской Республики. На этом посту Канарис занимался теми же вопросами, над которыми он ранее с таким энтузиазмом работал по собственной инициативе, помимо основных обязанностей. Но и теперь его деятельность, по названным выше причинам, была окружена тайной, многое приходилось маскировать, учитывая ограничительные условия Версальского мирного договора, касающиеся вооружений. Однако он еще не имел дело с теми мероприятиями, которые обычно ассоциируются с военной разведкой. За время работы в военном министерстве Канарис неоднократно выезжал в Испанию с целью обмена опытом в сфере кораблестроения, при этом речь шла о сооружении не только подводных лодок, но и быстроходных танкеров, способных сопровождать боевые корабли. Весьма ценным подспорьем при выполнении этих заданий были его знания местного языка и испанского менталитета. И с каждым пребыванием в Испании росло его расположение к этой стране и ее народу.
На этот период приходится и уже упоминавшееся выступление Канариса перед следственной комиссией рейхстага в январе 1926 г. Помимо политической сенсации, вызванной в комиссии и в германском обществе нападками депутата Мозеса, несомненный интерес для тех, кто желает проследить за становлением Канариса как государственного деятеля, представляет его поведение во время этого инцидента. Члены левых партий, причем не только «независимые», но и большинство социал-демократов, называли его реакционером, скрытым монархистом, которому не место в военно-морских силах республики[3]. Даже умеренные левые сочли по меньшей мере «тактической ошибкой», что представитель военного министерства в 1926 г. оправдывал действия руководства кайзеровского морского флота в 1917 г. Но что же произошло на самом деле? Выступая с речью перед членами парламентской комиссии, Канарис меньше касался судьбы матросов и кочегаров, осужденных в связи с неудавшейся попыткой мятежа в 1917 г., хотя и оправдывал приговоры, вынесенные командующим военно-морским флотом, как справедливые при сложившихся тогда обстоятельствах. По-настоящему обрушился он на тех политиков, которые организовали этот бунт, но благодаря депутатской неприкосновенности не были привлечены к ответственности. А поскольку одним из них являлся «независимый» депутат Диттман, который выполнял в комиссии обязанности референта, стоит ли удивляться, что Канарис не особенно выбирал выражения. Раздраженные до крайности левые ответили уже ранее упоминавшимися «разоблачениями» его прошлого.
Быть может, Канарис поступил не очень мудро, ввязываясь в словесную перепалку с Диттманом, но ведь, кроме данного соображения, существовали и другие немаловажные факторы, которые следует принять во внимание. В конце концов, морской офицерский корпус республики – по крайней мере среднего и высшего уровня – почти сплошь состоял из людей, когда-то служивших в кайзеровских военно-морских силах и испытывавших глубокую неприязнь к лицам, по их мнению ответственным за попытку мятежа в 1917 г. и за восстание в 1918 г. Поэтому Канарис говорил как бы от имени подавляющего большинства представителей своей касты. При этом он вовсе не руководствовался какими то политическими соображениями, или они играли второстепенную роль. Им двигало естественное, присущее всем морским офицерам неприятие самой мысли о бунте на кораблях. Вообще для военных флотов всего мира тема мятежа на корабле очень болезненна. И в демократических государствах случалось, что команда восставала против офицеров. Французский военный флот пережил целый ряд аналогичных неурядиц в 1914–1918 гг., а британскому военно-морскому флоту уже, можно сказать, традиционно приходится время от времени иметь дело с подобными трудностями: достаточно, например, вспомнить мятеж у Инвергердона (Шотландия) в начале 30-х гг. Любой морской офицер, независимо от национальности и политических убеждений, в этом вопросе всегда инстинктивно будет симпатизировать таким, как он сам, как бы он ни относился к флоту, который постигла беда. И для человека, знакомого с морскими обычаями, звучит совсем не убедительно, когда «Демократише цейтунгсдинст», выражая сожаление по поводу продемонстрированной Канарисом в комиссии солидарности с кайзеровскими военно-полевыми судами, обосновывает свою позицию ссылкой на генерала фон Сеекта, который, мол, и в мыслях не держит защищать все то, что Людендорф когда-то сказал или сделал. В военно-морском флоте, однако, инцидент в парламентской комиссии лишь укрепил авторитет и служебное положение Канариса. Его поведение свидетельствует, между прочим, также и о том, что в то время он смотрел на мир глазами влюбленного в свою профессию морского офицера-патриота.
Дальнейшее развитие служебной карьеры Канариса протекало вполне обычно. После четырех лет работы в адмиралтействе пришел черед службы на корабле. Но сначала он получил отпуск и отправился на пароходе «Конте Россо» в Аргентину. Свою поездку Канарис использовал для установления неофициальных контактов с высшими офицерами аргентинских ВМС, а на обратном пути вновь посетил Испанию. По возвращении из отпуска Канарис получил назначение на должность старшего помощника командира линкора «Силезия». У старшего помощника большого военного корабля много обязанностей. Он должен руководить всей внутренней службой и управлять, по существу, этим довольно сложным хозяйственным и техническим механизмом. От его умения и компетентности зависит в первую очередь материальное обеспечение команды – на корабле такого класса она насчитывает без малого 800 человек – и ее настроение, что, в свою очередь, имеет большое значение для создания нормальной рабочей атмосферы и качественного выполнения личным составом своих служебных обязанностей. По свидетельству многочисленных очевидцев, Канарис блестяще справлялся со своими сложными и ответственными обязанностями, особо заботясь об удовлетворении законных потребностей команды. Несмотря на чрезвычайную занятость, он не упускал из виду и проблемы, интерес к которым у него пробудился в период службы в адмиралтействе. Канарис также продолжал переписываться со своими давними знакомыми и коллегами. Часто к нему обращались за советом, прежде всего, если дело касалось отношений с испанцами; в подобных вопросах он ориентировался лучше, чем кто-либо. Любопытно отметить, что об этой его кипучей деятельности, лежащей за рамками непосредственных служебных обязанностей, не подозревали даже ближайшие друзья Канариса в Вильгельмсхафене. Позже некоторым из них казалось невероятным, чтобы обремененный многими заботами старший помощник командира «Силезии» мог активно участвовать в каких-то делах, непосредственно не связанных с его кораблем. Кроме того, по их словам, совершенно немыслимо, чтобы подобная деятельность не привлекла внимания коллег. Мол, Вильгельмсхафен, в конце концов, город моряков, и морские офицеры постоянно и тесно соприкасались друг с другом как по службе, так и в свободное время, и поэтому было абсолютно невозможно долго сохранять в тайне какие-либо планы или намерения.
Ну что ж, те, кто так думал, глубоко заблуждались. От обширной переписки, которую в тот период вел Канарис по проблемам, непосредственно или опосредованно касавшимся строительства военно-морского флота, сохранилась лишь малая часть, но и этого вполне достаточно, чтобы убедиться, насколько интенсивным было его «побочное занятие». Из писем ясно видно, как снова и снова заинтересованные лица стараются почерпнуть что-то полезное из богатого и разнообразного набора идей Канариса, использовать его великолепные знания морского дела и человеческой натуры, а также его умение обходиться с людьми. При длительных и сложных переговорах с высокопоставленными испанскими руководителями относительно обмена опытом в судостроении Канарису, как никому другому, удавалось путем тактично сформулированных возражений преодолевать прирожденную склонность южан тянуть и откладывать «на потом» и одновременно разъяснять представителям деловых кругов и другим немецким участникам переговорного процесса особенности поведения испанской договаривающейся стороны. Лучшим доказательством проявленного при этом Канарисом дипломатического мастерства может служить неизменное дружеское расположение испанских партнеров по переговорам и высокое доверие к нему в испанских авторитетных правительственных и деловых кругах и среди военных, сыгравшее положительную роль в период гражданской войны в Испании и особенно во время Второй мировой войны.
При знакомстве с корреспонденцией тех лет, когда Канарис служил старшим помощником на линкоре «Силезия», обращает на себя внимание любопытный факт: в этих письмах он никогда, даже косвенно, на затрагивает вопросы внутренней политики. Речь идет только и исключительно о военно-морском флоте. По-прежнему все мысли и дела Канариса определяются его профессией морского офицера. Нужно, правда, иметь в виду, что начало его службы в Вильгельмсхафене и на линкоре «Силезия» совпало с коротким периодом обманчивого расцвета германской экономики на основе зарубежных кредитов, хлынувших в страну с принятием плана Дауэса. Однако уже в 1929 г. обозначились первые признаки нового экономического спада в виде постоянного увеличения числа безработных, и он все отчетливее принимал контуры события мирового масштаба. Одновременно в Германии обострялась и внутриполитическая борьба. НСДАП приобретала все большую популярность, и в первую очередь среди молодежи. После сентябрьских выборов 1930 г. национал-социалисты образовали в рейхстаге вторую по величине фракцию. Идеи национал-социализма проникли и в военно-морские силы, оказывая влияние прежде всего на молодых офицеров и матросов. Один из ровесников Канариса, который вместе с ним служил на военных кораблях, приписанных к военно-морской базе Вильгельмсхафена, оглядываясь назад, характеризует ситуацию на флоте начала 30-х гг. короткой фразой: «У всех на уме были тогда только нацисты». Затем он же добавляет, что старшие по возрасту офицеры не очень-то ломали себе голову по этому поводу, поскольку данное увлечение не мешало команде исправно нести службу. Нельзя также забывать и о том, что в морском офицерском корпусе существовала вполне понятная (из-за памятных событий 1917–1918 гг.) глубокая неприязнь к марксистским партиям и что многие видели в национал-социалистах надежный заслон любым попыткам коммунистов восстановить свое влияние на кораблях военного флота. В период до захвата ими власти национал-социалисты выдавали себя за членов патриотического движения, созданного на христианской почве с целью преодоления классового противоборства. Как раз среди немецких граждан, которые в те годы вступили в нацистскую партию или сочувствовали ей, был чрезвычайно большой процент искренних идеалистов; в основном это были выходцы из тех слоев общества, которые под давлением экономических неурядиц начали проявлять повышенный интерес к вопросам внутренней политики, но не имели реальной возможности заглянуть за кулисы политической сцены.
С периодом службы Канариса в качестве старшего помощника на линкоре «Силезия» совпадает один эпизод из его биографии, помогающий дорисовать его портрет и пополнить наши знания о характерных чертах его натуры. В конце ноября и в начале декабря 1929 г. Канарис провел двухнедельный отпуск с супругой у греческих друзей на острове Корфу. Событие, заслуживающее внимания, ибо Канарис никогда не был завзятым отдыхающим. Позднее, особенно во время войны, его подчиненные часто жаловались: их шеф, мол, не признает необходимости хотя бы кратковременной разрядки ни для себя, ни для своих подчиненных. Уже свободные от работы выходные казались ему излишними, и по крайней мере начальникам отделов приходилось по воскресеньям являться на совещания для обсуждения положения дел. Сам Канарис настолько был поглощен своей работой, что воспринимал отпуск как досадную помеху. Если он до своего назначения начальником абвера иногда брал на пару недель отпуск, выезжая с семьей в какое-нибудь курортное место на Балтийском или Северном море, то просто не знал, чем занять себя в это свободное время. Как правило, он еще усерднее вел переписку с коллегами и друзьями, обсуждая главным образом вопросы служебной деятельности и военно-морского флота и надеясь таким путем восполнить пробел, образовавшийся из-за нарушения привычного рабочего ритма.
Обстоятельства пребывания на острове Корфу не вписываются в эту схему, представляя собой редкое исключение. Здесь, в окружении близкого сердцу средиземноморского пейзажа и древних свидетельств былого величия античного мира, перед нами предстает совсем другой Канарис – радостный, созерцательный и покойный. Веселая, шутливая сторона его натуры, обычно скрытая под оболочкой напряженной серьезности, проявляется в полной мере на земле людей, любивших и умевших наслаждаться жизнью. Его богатая фантазия связывает настоящее с великолепием прошлого. Ему кажется, что прошли всего один день и одна ночная вахта с тех пор, как Одиссей – такой же энергичный, мудрый и хитрый, как и он сам, – высадился на этом побережье.
Весь период пребывания супругов Канарис на острове погода стояла прекрасная. Несмотря на конец года, дни были теплыми, небо – голубым и безоблачным, однако ночью уже становилось довольно прохладно, и вечерами было так хорошо расположиться возле камина, в котором уютно потрескивали поленья оливкового дерева, наполняя помещение тонким ароматом, слегка напоминающим ладан. И начиналась неторопливая беседа с хозяином дома графом Теотакисом, бывшим гофмаршалом при дворе короля Константина. Говорили об истории острова и греческого государства, о творчестве Гомера, об особенностях геологического строения Корфу, о политике на Балканах и в районе Средиземного моря и о литературе. Тут уж любознательному Канарису скучать не приходилось. Он горячо интересовался всем, что имело отношение к Греции: ее языком, обычаями и традициями жителей острова Корфу, греческими песнями и танцами, живописными нарядами и фольклором.
То были не обремененные заботами, счастливые дни, каждый из которых – сплошной праздник. И всякая трапеза – настоящее пиршество с необычными, но очень вкусными блюдами, пробуждавшими живейшее любопытство Канариса, который иногда сам охотно готовил для узкого круга друзей. Чего только не подавали к столу: лангустов, сваренных для тонкости ощущения в морской воде, разнообразную рыбу, цыплят и индеек, приготовленных в соответствии с истинными традициями, и, уж конечно, традиционное местное кушанье – поджаренное на вертеле мясо молодого барашка. Все это обильно сдабривалось различными пряностями, распространявшими соблазнительные запахи по всей округе, и запивалось приятным на вкус местным красным и белым вином.
Канарис всем пришелся по душе. Даже те, с кем он не мог обменяться словами из-за незнания греческого языка, чувствовали, что перед ними настоящий друг, который и без слов прекрасно понимает. С детьми гостеприимных хозяев дома Канарис подружился довольно быстро, а в День святого Николая явился перед ними в одеянии этого святого, которого все дети и любят и боятся.
Ничем не омраченные, безмятежные дни отпуска пролетели как на крыльях. Канариса настолько пленила красота местного ландшафта и гармоничное слияние всей окружающей обстановки с его собственной личностью, что в какой-то момент он подумал, уж не стоит ли ему распроститься с флотом и служебной карьерой, купить здесь небольшую усадьбу и зажить как в Аркадии. Но то была лишь мимолетная вспышка фантазии. Отпуск закончился, и Канарис вернулся с солнечного Корфу в зимний Вильгельмсхафен на линкор «Силезия».
Однако вскоре ему предстояло вновь посетить столь полюбившиеся места. Следующим летом «Силезия» отправилась в плавание по Средиземному морю. Была запланирована и короткая остановка в порту острова Корфу. Прежние гостеприимные хозяева использовали эту возможность, чтобы устроить роскошный бал для офицеров немецкого корабля и представителей местного светского общества. Праздник удался на славу, и о нем еще долго вспоминали жители острова.
Из этого плавания Канарис привез домой портрет греческого героя Канариса – подарок графа Теотакиса, который должен был ему напоминать о счастливых днях отдыха на Корфу, будто без особого памятного «узелка» Канарис мог забыть те золотые денечки. Тем не менее он искренне радовался портрету «прародителя», и в доме ему отвели почетное место.
За время более чем двухгодичной службы Канариса на «Силезии» заинтересованные стороны и в адмиралтействе, и за его пределами не раз ставили вопрос о сокращении срока пребывания старшего помощника на корабле и о переводе его в Берлин, где он мог бы с большей для военно-морских сил пользой задействовать свой дипломатический талант. Да и самому Канарису было бы желательно вернуться в главный штаб ВМС или выполнять особые поручения где-нибудь за границей. Но в военно-морских органах управления у него были не только друзья. Во всяком случае, инстанции, ответственные за кадровые вопросы, решили пока иначе, и Канарис оставался на линкоре «Силезия» до октября 1930 г., а полученная им после этого штабная должность не была связана с берлинским руководящим центром. К тому времени Канарису уже присвоили звание капитана 2-го ранга. Его назначили начальником штаба военно-морской базы «Нордзее», находившейся в том же Вильгельмсхафене. Поэтому решающие для внутриполитического развития Германии годы (1930–1932) Канарис прожил, если можно так выразиться, в заспиртованном виде. Как уже говорилось выше, Вильгельмсхафен был тогда городом моряков, гражданских лиц – по крайней мере для самих моряков – как бы и не существовало.
В этом отношении для Канариса мало что изменилось, когда он 1 декабря 1932 г. принял командование линкором «Силезия», то есть кораблем, на котором уже отслужил два года старшим помощником. Ему исполнилось только 45 лет, а он уже командир крупного боевого судна. Но спрашивается: был ли доволен Канарис тем, как развивалась его карьера в последние годы? Его деятельную натуру не мог удовлетворить лишь узкий круг коллег в Вильгельмсхафене. Не доставляет ему большой радости и служба на линкоре «Силезия», построенном задолго до Первой мировой войны, уже в 1914 г. считавшемся устаревшим и уж тем более в 30-х гг. ХХ столетия не обладавшем необходимой боевой мощью. И тем не менее Канарис изо всех сил старается превратить свой экипаж в образцовый. Как и старшим помощником, он был хорошим командиром, но не всегда удобным для подчиненных офицеров. Но не зря он до тонкостей постиг круг обязанностей каждого офицера и был примером личного усердия и педантичности во всем. Проявляя снисходительность к человеческим слабостям, особенно молодых людей, готовый помочь каждому, попавшему по-настоящему в трудное положение, он сурово наказывал за любую небрежность по службе. Нет, удобным начальником капитан 1-го ранга Канарис не был. А вот матросам повезло. О них он заботился по-прежнему очень ревностно.
Через два месяца после назначения Канариса командиром линкора «Силезия» рейхспрезидент выдвигает на пост германского канцлера Адольфа Гитлера. Молодые офицеры и подавляющая часть матросов восприняли это известие с бурной радостью. «Наконец-то сформировалось национальное правительство, которое наверняка скоро отвергнет ограничения Версальского договора, и военный флот вновь займет положенное ему место», – думали многие. Канарис тоже не встает в оппозицию к новому правительству, хотя и не разделяет безоговорочного энтузиазма молодежи. Ему хорошо видны серьезные недостатки этого правительства. Канарис раньше своих сверстников в офицерском корпусе распознает, что «национальное правительство» не является подлинным коалиционным образованием, что благодаря своему господству в уличных массах национал-социалисты занимают в нем лидирующее положение и в один прекрасный день могут просто выбросить своих партнеров по коалиции за борт. Пагубность произошедшего пока остается скрытым и от его взора. Канарис, как и многие другие, верит, что рейхспрезидент и рейхсвер достаточно сильны, чтобы сдержать Гитлера, если он начнет заходить слишком далеко. А тем временем, полагает он, нужно использовать динамику национал-социалистского движения, чтобы, по крайней мере, попытаться ослабить путы, наложенные Версальским договором, и преодолеть поразивший страну жестокий экономический кризис. Канариса вполне устраивает провозглашенная Гитлером внешняя политика мирного пересмотра условий Версальского договора, резкие высказывания в адрес Москвы ему тоже по душе. Правда, военно-морские силы, в отличие от сухопутных войск, не были заинтересованы в сотрудничестве с Красной армией, а Канарис, несмотря на унаследованное от отца преклонение перед Бисмарком, был недостаточно пруссаком, чтобы его могла серьезно увлечь идея немецко-русского объединения против Запада. Кроме того, он всегда враждебно относился к марксизму. Ведь не напрасно Канарис рос и воспитывался в среде крупных промышленников; не забыл он и о роли коммунистов во время мятежа на военных кораблях в 1918 г. и помощь Советской России спартаковским повстанцам.
Отслужив на крейсере «Берлин», Канарис предпринял «профессионально-наставническую» поездку в Японию. Продолжалась она с марта по октябрь 1924 г. Отплыл он туда не на комфортабельном лайнере класса люкс – у адмиралтейства не было достаточно средств на оплату подобной роскоши, – а на скромном пароходе «Рейнланд» компании «Норддойче Ллойд», перевозившем в основном разные грузы, но оборудованном и каютами для ограниченного количества пассажиров. Плавание проходило неторопливо, слишком неторопливо для нетерпеливого Канариса, с посещением многочисленных гаваней. В итоге на само пребывание в Японии осталось всего 12 дней. Относительно истинной подоплеки этой «профессионально-наставнической» миссии мы не располагаем точными сведениями. В письме, написанном на борту японского парохода «Нагасаки-мару» во время плавания из японского порта Кобе в китайский Шанхай, Канарис говорит о том, что первоначально у него возникли трудности, но что в общем и целом он-де результатами поездки доволен. По мнению старых коллег, миссия Канариса, вероятнее всего, тоже была как-то связана с проблемами подводных лодок: в те годы на японских верфях Кавасаки строились по немецким образцам для японских военно-морских сил обычные и крейсерские подводные лодки.
После возвращения Канариса в Германию начался новый этап его служебной карьеры. В октябре 1924 г. его назначают на должность референта начальника штаба ВМС в министерстве рейхсвера. Таким образом он оказался в центре военно-морской политики Германской Республики. На этом посту Канарис занимался теми же вопросами, над которыми он ранее с таким энтузиазмом работал по собственной инициативе, помимо основных обязанностей. Но и теперь его деятельность, по названным выше причинам, была окружена тайной, многое приходилось маскировать, учитывая ограничительные условия Версальского мирного договора, касающиеся вооружений. Однако он еще не имел дело с теми мероприятиями, которые обычно ассоциируются с военной разведкой. За время работы в военном министерстве Канарис неоднократно выезжал в Испанию с целью обмена опытом в сфере кораблестроения, при этом речь шла о сооружении не только подводных лодок, но и быстроходных танкеров, способных сопровождать боевые корабли. Весьма ценным подспорьем при выполнении этих заданий были его знания местного языка и испанского менталитета. И с каждым пребыванием в Испании росло его расположение к этой стране и ее народу.
На этот период приходится и уже упоминавшееся выступление Канариса перед следственной комиссией рейхстага в январе 1926 г. Помимо политической сенсации, вызванной в комиссии и в германском обществе нападками депутата Мозеса, несомненный интерес для тех, кто желает проследить за становлением Канариса как государственного деятеля, представляет его поведение во время этого инцидента. Члены левых партий, причем не только «независимые», но и большинство социал-демократов, называли его реакционером, скрытым монархистом, которому не место в военно-морских силах республики[3]. Даже умеренные левые сочли по меньшей мере «тактической ошибкой», что представитель военного министерства в 1926 г. оправдывал действия руководства кайзеровского морского флота в 1917 г. Но что же произошло на самом деле? Выступая с речью перед членами парламентской комиссии, Канарис меньше касался судьбы матросов и кочегаров, осужденных в связи с неудавшейся попыткой мятежа в 1917 г., хотя и оправдывал приговоры, вынесенные командующим военно-морским флотом, как справедливые при сложившихся тогда обстоятельствах. По-настоящему обрушился он на тех политиков, которые организовали этот бунт, но благодаря депутатской неприкосновенности не были привлечены к ответственности. А поскольку одним из них являлся «независимый» депутат Диттман, который выполнял в комиссии обязанности референта, стоит ли удивляться, что Канарис не особенно выбирал выражения. Раздраженные до крайности левые ответили уже ранее упоминавшимися «разоблачениями» его прошлого.
Быть может, Канарис поступил не очень мудро, ввязываясь в словесную перепалку с Диттманом, но ведь, кроме данного соображения, существовали и другие немаловажные факторы, которые следует принять во внимание. В конце концов, морской офицерский корпус республики – по крайней мере среднего и высшего уровня – почти сплошь состоял из людей, когда-то служивших в кайзеровских военно-морских силах и испытывавших глубокую неприязнь к лицам, по их мнению ответственным за попытку мятежа в 1917 г. и за восстание в 1918 г. Поэтому Канарис говорил как бы от имени подавляющего большинства представителей своей касты. При этом он вовсе не руководствовался какими то политическими соображениями, или они играли второстепенную роль. Им двигало естественное, присущее всем морским офицерам неприятие самой мысли о бунте на кораблях. Вообще для военных флотов всего мира тема мятежа на корабле очень болезненна. И в демократических государствах случалось, что команда восставала против офицеров. Французский военный флот пережил целый ряд аналогичных неурядиц в 1914–1918 гг., а британскому военно-морскому флоту уже, можно сказать, традиционно приходится время от времени иметь дело с подобными трудностями: достаточно, например, вспомнить мятеж у Инвергердона (Шотландия) в начале 30-х гг. Любой морской офицер, независимо от национальности и политических убеждений, в этом вопросе всегда инстинктивно будет симпатизировать таким, как он сам, как бы он ни относился к флоту, который постигла беда. И для человека, знакомого с морскими обычаями, звучит совсем не убедительно, когда «Демократише цейтунгсдинст», выражая сожаление по поводу продемонстрированной Канарисом в комиссии солидарности с кайзеровскими военно-полевыми судами, обосновывает свою позицию ссылкой на генерала фон Сеекта, который, мол, и в мыслях не держит защищать все то, что Людендорф когда-то сказал или сделал. В военно-морском флоте, однако, инцидент в парламентской комиссии лишь укрепил авторитет и служебное положение Канариса. Его поведение свидетельствует, между прочим, также и о том, что в то время он смотрел на мир глазами влюбленного в свою профессию морского офицера-патриота.
Дальнейшее развитие служебной карьеры Канариса протекало вполне обычно. После четырех лет работы в адмиралтействе пришел черед службы на корабле. Но сначала он получил отпуск и отправился на пароходе «Конте Россо» в Аргентину. Свою поездку Канарис использовал для установления неофициальных контактов с высшими офицерами аргентинских ВМС, а на обратном пути вновь посетил Испанию. По возвращении из отпуска Канарис получил назначение на должность старшего помощника командира линкора «Силезия». У старшего помощника большого военного корабля много обязанностей. Он должен руководить всей внутренней службой и управлять, по существу, этим довольно сложным хозяйственным и техническим механизмом. От его умения и компетентности зависит в первую очередь материальное обеспечение команды – на корабле такого класса она насчитывает без малого 800 человек – и ее настроение, что, в свою очередь, имеет большое значение для создания нормальной рабочей атмосферы и качественного выполнения личным составом своих служебных обязанностей. По свидетельству многочисленных очевидцев, Канарис блестяще справлялся со своими сложными и ответственными обязанностями, особо заботясь об удовлетворении законных потребностей команды. Несмотря на чрезвычайную занятость, он не упускал из виду и проблемы, интерес к которым у него пробудился в период службы в адмиралтействе. Канарис также продолжал переписываться со своими давними знакомыми и коллегами. Часто к нему обращались за советом, прежде всего, если дело касалось отношений с испанцами; в подобных вопросах он ориентировался лучше, чем кто-либо. Любопытно отметить, что об этой его кипучей деятельности, лежащей за рамками непосредственных служебных обязанностей, не подозревали даже ближайшие друзья Канариса в Вильгельмсхафене. Позже некоторым из них казалось невероятным, чтобы обремененный многими заботами старший помощник командира «Силезии» мог активно участвовать в каких-то делах, непосредственно не связанных с его кораблем. Кроме того, по их словам, совершенно немыслимо, чтобы подобная деятельность не привлекла внимания коллег. Мол, Вильгельмсхафен, в конце концов, город моряков, и морские офицеры постоянно и тесно соприкасались друг с другом как по службе, так и в свободное время, и поэтому было абсолютно невозможно долго сохранять в тайне какие-либо планы или намерения.
Ну что ж, те, кто так думал, глубоко заблуждались. От обширной переписки, которую в тот период вел Канарис по проблемам, непосредственно или опосредованно касавшимся строительства военно-морского флота, сохранилась лишь малая часть, но и этого вполне достаточно, чтобы убедиться, насколько интенсивным было его «побочное занятие». Из писем ясно видно, как снова и снова заинтересованные лица стараются почерпнуть что-то полезное из богатого и разнообразного набора идей Канариса, использовать его великолепные знания морского дела и человеческой натуры, а также его умение обходиться с людьми. При длительных и сложных переговорах с высокопоставленными испанскими руководителями относительно обмена опытом в судостроении Канарису, как никому другому, удавалось путем тактично сформулированных возражений преодолевать прирожденную склонность южан тянуть и откладывать «на потом» и одновременно разъяснять представителям деловых кругов и другим немецким участникам переговорного процесса особенности поведения испанской договаривающейся стороны. Лучшим доказательством проявленного при этом Канарисом дипломатического мастерства может служить неизменное дружеское расположение испанских партнеров по переговорам и высокое доверие к нему в испанских авторитетных правительственных и деловых кругах и среди военных, сыгравшее положительную роль в период гражданской войны в Испании и особенно во время Второй мировой войны.
При знакомстве с корреспонденцией тех лет, когда Канарис служил старшим помощником на линкоре «Силезия», обращает на себя внимание любопытный факт: в этих письмах он никогда, даже косвенно, на затрагивает вопросы внутренней политики. Речь идет только и исключительно о военно-морском флоте. По-прежнему все мысли и дела Канариса определяются его профессией морского офицера. Нужно, правда, иметь в виду, что начало его службы в Вильгельмсхафене и на линкоре «Силезия» совпало с коротким периодом обманчивого расцвета германской экономики на основе зарубежных кредитов, хлынувших в страну с принятием плана Дауэса. Однако уже в 1929 г. обозначились первые признаки нового экономического спада в виде постоянного увеличения числа безработных, и он все отчетливее принимал контуры события мирового масштаба. Одновременно в Германии обострялась и внутриполитическая борьба. НСДАП приобретала все большую популярность, и в первую очередь среди молодежи. После сентябрьских выборов 1930 г. национал-социалисты образовали в рейхстаге вторую по величине фракцию. Идеи национал-социализма проникли и в военно-морские силы, оказывая влияние прежде всего на молодых офицеров и матросов. Один из ровесников Канариса, который вместе с ним служил на военных кораблях, приписанных к военно-морской базе Вильгельмсхафена, оглядываясь назад, характеризует ситуацию на флоте начала 30-х гг. короткой фразой: «У всех на уме были тогда только нацисты». Затем он же добавляет, что старшие по возрасту офицеры не очень-то ломали себе голову по этому поводу, поскольку данное увлечение не мешало команде исправно нести службу. Нельзя также забывать и о том, что в морском офицерском корпусе существовала вполне понятная (из-за памятных событий 1917–1918 гг.) глубокая неприязнь к марксистским партиям и что многие видели в национал-социалистах надежный заслон любым попыткам коммунистов восстановить свое влияние на кораблях военного флота. В период до захвата ими власти национал-социалисты выдавали себя за членов патриотического движения, созданного на христианской почве с целью преодоления классового противоборства. Как раз среди немецких граждан, которые в те годы вступили в нацистскую партию или сочувствовали ей, был чрезвычайно большой процент искренних идеалистов; в основном это были выходцы из тех слоев общества, которые под давлением экономических неурядиц начали проявлять повышенный интерес к вопросам внутренней политики, но не имели реальной возможности заглянуть за кулисы политической сцены.
С периодом службы Канариса в качестве старшего помощника на линкоре «Силезия» совпадает один эпизод из его биографии, помогающий дорисовать его портрет и пополнить наши знания о характерных чертах его натуры. В конце ноября и в начале декабря 1929 г. Канарис провел двухнедельный отпуск с супругой у греческих друзей на острове Корфу. Событие, заслуживающее внимания, ибо Канарис никогда не был завзятым отдыхающим. Позднее, особенно во время войны, его подчиненные часто жаловались: их шеф, мол, не признает необходимости хотя бы кратковременной разрядки ни для себя, ни для своих подчиненных. Уже свободные от работы выходные казались ему излишними, и по крайней мере начальникам отделов приходилось по воскресеньям являться на совещания для обсуждения положения дел. Сам Канарис настолько был поглощен своей работой, что воспринимал отпуск как досадную помеху. Если он до своего назначения начальником абвера иногда брал на пару недель отпуск, выезжая с семьей в какое-нибудь курортное место на Балтийском или Северном море, то просто не знал, чем занять себя в это свободное время. Как правило, он еще усерднее вел переписку с коллегами и друзьями, обсуждая главным образом вопросы служебной деятельности и военно-морского флота и надеясь таким путем восполнить пробел, образовавшийся из-за нарушения привычного рабочего ритма.
Обстоятельства пребывания на острове Корфу не вписываются в эту схему, представляя собой редкое исключение. Здесь, в окружении близкого сердцу средиземноморского пейзажа и древних свидетельств былого величия античного мира, перед нами предстает совсем другой Канарис – радостный, созерцательный и покойный. Веселая, шутливая сторона его натуры, обычно скрытая под оболочкой напряженной серьезности, проявляется в полной мере на земле людей, любивших и умевших наслаждаться жизнью. Его богатая фантазия связывает настоящее с великолепием прошлого. Ему кажется, что прошли всего один день и одна ночная вахта с тех пор, как Одиссей – такой же энергичный, мудрый и хитрый, как и он сам, – высадился на этом побережье.
Весь период пребывания супругов Канарис на острове погода стояла прекрасная. Несмотря на конец года, дни были теплыми, небо – голубым и безоблачным, однако ночью уже становилось довольно прохладно, и вечерами было так хорошо расположиться возле камина, в котором уютно потрескивали поленья оливкового дерева, наполняя помещение тонким ароматом, слегка напоминающим ладан. И начиналась неторопливая беседа с хозяином дома графом Теотакисом, бывшим гофмаршалом при дворе короля Константина. Говорили об истории острова и греческого государства, о творчестве Гомера, об особенностях геологического строения Корфу, о политике на Балканах и в районе Средиземного моря и о литературе. Тут уж любознательному Канарису скучать не приходилось. Он горячо интересовался всем, что имело отношение к Греции: ее языком, обычаями и традициями жителей острова Корфу, греческими песнями и танцами, живописными нарядами и фольклором.
То были не обремененные заботами, счастливые дни, каждый из которых – сплошной праздник. И всякая трапеза – настоящее пиршество с необычными, но очень вкусными блюдами, пробуждавшими живейшее любопытство Канариса, который иногда сам охотно готовил для узкого круга друзей. Чего только не подавали к столу: лангустов, сваренных для тонкости ощущения в морской воде, разнообразную рыбу, цыплят и индеек, приготовленных в соответствии с истинными традициями, и, уж конечно, традиционное местное кушанье – поджаренное на вертеле мясо молодого барашка. Все это обильно сдабривалось различными пряностями, распространявшими соблазнительные запахи по всей округе, и запивалось приятным на вкус местным красным и белым вином.
Канарис всем пришелся по душе. Даже те, с кем он не мог обменяться словами из-за незнания греческого языка, чувствовали, что перед ними настоящий друг, который и без слов прекрасно понимает. С детьми гостеприимных хозяев дома Канарис подружился довольно быстро, а в День святого Николая явился перед ними в одеянии этого святого, которого все дети и любят и боятся.
Ничем не омраченные, безмятежные дни отпуска пролетели как на крыльях. Канариса настолько пленила красота местного ландшафта и гармоничное слияние всей окружающей обстановки с его собственной личностью, что в какой-то момент он подумал, уж не стоит ли ему распроститься с флотом и служебной карьерой, купить здесь небольшую усадьбу и зажить как в Аркадии. Но то была лишь мимолетная вспышка фантазии. Отпуск закончился, и Канарис вернулся с солнечного Корфу в зимний Вильгельмсхафен на линкор «Силезия».
Однако вскоре ему предстояло вновь посетить столь полюбившиеся места. Следующим летом «Силезия» отправилась в плавание по Средиземному морю. Была запланирована и короткая остановка в порту острова Корфу. Прежние гостеприимные хозяева использовали эту возможность, чтобы устроить роскошный бал для офицеров немецкого корабля и представителей местного светского общества. Праздник удался на славу, и о нем еще долго вспоминали жители острова.
Из этого плавания Канарис привез домой портрет греческого героя Канариса – подарок графа Теотакиса, который должен был ему напоминать о счастливых днях отдыха на Корфу, будто без особого памятного «узелка» Канарис мог забыть те золотые денечки. Тем не менее он искренне радовался портрету «прародителя», и в доме ему отвели почетное место.
За время более чем двухгодичной службы Канариса на «Силезии» заинтересованные стороны и в адмиралтействе, и за его пределами не раз ставили вопрос о сокращении срока пребывания старшего помощника на корабле и о переводе его в Берлин, где он мог бы с большей для военно-морских сил пользой задействовать свой дипломатический талант. Да и самому Канарису было бы желательно вернуться в главный штаб ВМС или выполнять особые поручения где-нибудь за границей. Но в военно-морских органах управления у него были не только друзья. Во всяком случае, инстанции, ответственные за кадровые вопросы, решили пока иначе, и Канарис оставался на линкоре «Силезия» до октября 1930 г., а полученная им после этого штабная должность не была связана с берлинским руководящим центром. К тому времени Канарису уже присвоили звание капитана 2-го ранга. Его назначили начальником штаба военно-морской базы «Нордзее», находившейся в том же Вильгельмсхафене. Поэтому решающие для внутриполитического развития Германии годы (1930–1932) Канарис прожил, если можно так выразиться, в заспиртованном виде. Как уже говорилось выше, Вильгельмсхафен был тогда городом моряков, гражданских лиц – по крайней мере для самих моряков – как бы и не существовало.
В этом отношении для Канариса мало что изменилось, когда он 1 декабря 1932 г. принял командование линкором «Силезия», то есть кораблем, на котором уже отслужил два года старшим помощником. Ему исполнилось только 45 лет, а он уже командир крупного боевого судна. Но спрашивается: был ли доволен Канарис тем, как развивалась его карьера в последние годы? Его деятельную натуру не мог удовлетворить лишь узкий круг коллег в Вильгельмсхафене. Не доставляет ему большой радости и служба на линкоре «Силезия», построенном задолго до Первой мировой войны, уже в 1914 г. считавшемся устаревшим и уж тем более в 30-х гг. ХХ столетия не обладавшем необходимой боевой мощью. И тем не менее Канарис изо всех сил старается превратить свой экипаж в образцовый. Как и старшим помощником, он был хорошим командиром, но не всегда удобным для подчиненных офицеров. Но не зря он до тонкостей постиг круг обязанностей каждого офицера и был примером личного усердия и педантичности во всем. Проявляя снисходительность к человеческим слабостям, особенно молодых людей, готовый помочь каждому, попавшему по-настоящему в трудное положение, он сурово наказывал за любую небрежность по службе. Нет, удобным начальником капитан 1-го ранга Канарис не был. А вот матросам повезло. О них он заботился по-прежнему очень ревностно.
Через два месяца после назначения Канариса командиром линкора «Силезия» рейхспрезидент выдвигает на пост германского канцлера Адольфа Гитлера. Молодые офицеры и подавляющая часть матросов восприняли это известие с бурной радостью. «Наконец-то сформировалось национальное правительство, которое наверняка скоро отвергнет ограничения Версальского договора, и военный флот вновь займет положенное ему место», – думали многие. Канарис тоже не встает в оппозицию к новому правительству, хотя и не разделяет безоговорочного энтузиазма молодежи. Ему хорошо видны серьезные недостатки этого правительства. Канарис раньше своих сверстников в офицерском корпусе распознает, что «национальное правительство» не является подлинным коалиционным образованием, что благодаря своему господству в уличных массах национал-социалисты занимают в нем лидирующее положение и в один прекрасный день могут просто выбросить своих партнеров по коалиции за борт. Пагубность произошедшего пока остается скрытым и от его взора. Канарис, как и многие другие, верит, что рейхспрезидент и рейхсвер достаточно сильны, чтобы сдержать Гитлера, если он начнет заходить слишком далеко. А тем временем, полагает он, нужно использовать динамику национал-социалистского движения, чтобы, по крайней мере, попытаться ослабить путы, наложенные Версальским договором, и преодолеть поразивший страну жестокий экономический кризис. Канариса вполне устраивает провозглашенная Гитлером внешняя политика мирного пересмотра условий Версальского договора, резкие высказывания в адрес Москвы ему тоже по душе. Правда, военно-морские силы, в отличие от сухопутных войск, не были заинтересованы в сотрудничестве с Красной армией, а Канарис, несмотря на унаследованное от отца преклонение перед Бисмарком, был недостаточно пруссаком, чтобы его могла серьезно увлечь идея немецко-русского объединения против Запада. Кроме того, он всегда враждебно относился к марксизму. Ведь не напрасно Канарис рос и воспитывался в среде крупных промышленников; не забыл он и о роли коммунистов во время мятежа на военных кораблях в 1918 г. и помощь Советской России спартаковским повстанцам.