Страница:
подумал Василий, не отводя глаз от подползающего еще-ближе "тигра".
Когда жаркое дыхание машины коснулось уже лица, Ромашкин деловито
метнул гранату. Беззвучно вскинулся еще один фонтан земли и дыма. Танк
непроизвольно крутнулся на исправной гусенице, а другая, перебитая, железным
удавом сползла на землю. Василий, а за ним Рогатин и Шовкопляс кинулись
вперед. Знали -- чем ближе к танку, тем безопаснее.
Иван взобрался на танковую корму и встал над люком, держа автомат
наготове: экипаж попытается исправить гусеницу или в крайнем случае удрать,
чтобы не сожгли в этой железной коробке. Рогатин мгновенно сунул ствол
автомата в щель и пустил внутрь машины длинную очередь. Крышка, теперь уже
никем не придерживаемая, легко поддалась сильному рывку Шовкопляса. Он
добавил в чрево танка лимонку и тут же захлопнул люк, чтоб не попасть под
осколки.
Василий не слышал взрыва гранаты, только увидел желтый дымок, потекший
из щели неплотно прикрытого люка. Шовкопляс и Рогатин безголосо двигали
губами. "Неужели оглох навсегда?" -- опять спросил себя Василий и показал
ребятам на свои уши, помахал руками -- ничего, мол, не слышу. Иван
настойчиво кивал куда-то назад. Оглянувшись, Василий убедился, что немецкие
танки не только горели. Поредевший их боевой порядок все глубже вклинивался
в нашу оборону. "Тигры" и сопровождавшая их пехота уже миновали и штаб и
тылы полка, устремлялись куда-то к дивизионным резервам. "Как же нас
автоматчики не побили?" -- удивился Василий и спрыгнул назад в окоп:
приближались новые немецкие танки. Только эти шли уже не сплошным
развернутым фронтом, а отдельными подразделениями, рассредоточенно.
"Что же происходит? Мы в окружении, что ли? Уцелел ли полк? Где
Караваев? Гарбуз?" Ромашкин посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали
чьи-то головы, похоже, в наших касках.
-- За мной! -- скомандовал Василий и опять удивился: он не слышит
своего голоса, а ребята поняли команду.
К НП полка стягивались уцелевшие роты. Куржаков, как всегда в бою,
возбужденный и веселый, энергично жестикулировал, но Василий не понимал, о
чем он говорит. Полковое командование тоже в целости. Караваев отдавал
распоряжения, показывая на холмы и овраги.
С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем
на рыхлой земле, вывороченной снарядом: "Занимаем круговую оборону".
В ушах Ромашкина тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала
вода. Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели его под руки на
участок, отведенный для обороны взвода. И здесь сознание Ромашкина стало
гаснуть. Он лег в кусты и забылся.
Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу,
все рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни
стало замкнуть свои клещи у Курска.
Ромашкин иногда приходил в себя, открывал глаза: к нему склонялся
кто-нибудь из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Василий плохо
соображал, где он и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не
то в бреду, не то в действительности ему виделось бездонное жерло танковой
пушки. Он силился убежать от ее разверстой пасти и не мог -- его держали.
Эвакуировать контуженного старшего лейтенанта было некуда.
На шестой день Василию стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза.
Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог.
-- Лежи, лежи. -- Гарбуз придержал его рукой. -- Ну, как самочувствие?
-- Нормально, товарищ майор, -- ответил Ромашкин. Ему казалось, ответил
громко и четко, а на самом деле Гарбуз едва понял его тихую заплетающуюся
речь.
-- Значит, ты меня слышишь? -- обрадовался Гарбуз.
-- А как же! Говорю ведь с вами!
-- Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке.
-- А как наступление?
-- Немецкое?
-- Наше.
-- Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы
отходили.
-- Знаю. Должны мы наступать!
Гарбуз был растроган этой уверенностью.
-- Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю
всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше
тридцати. Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска.
Поправляйся, Василий, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся.
-- Я хоть сейчас. -- Ромашкин хотел встать, но земля с обгоревшей
пшеницей, черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его
окружавшими, вдруг качнулась, накренилась, и он прилег, чтобы не покатиться
по этой качающейся земле куда-то к горизонту.
-- Ты лежи, не хорохорься, -- приказал Гарбуз.
Ночью на Василия опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как
тоннель, пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать
Ромашкина в эту круглую железную дыру.
Навестил Василия и Куржаков. Усталый, он говорил с веселой злостью:
-- Вот, Ромашкин, как надо воевать! Научились!
-- Завелся! -- ухмыльнулся Ромашкин.
-- А я, брат, всегда заводной! -- совсем по-дружески признался
Куржаков...
Черный удушливый дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми
садами и сожженными селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и
взорванными, рухнувшими в реки мостами.
Два миллиона людей днем и ночью кидались в этом дыму и пыли друг на
друга, стреляли из пушек, танков и пулеметов, кололи штыками, били
прикладами. Танковые армады, разбомбленные авиацией и расстрелянные
артиллерией, горели в полях, как железные города.
Наконец фашисты попятились. Сначала медленно, то и дело бросаясь в
свирепые контратаки, потом быстрее, но все же организованно, от рубежа к
рубежу. Наши войска преследовали их по пятам. Нет, не только дивизиями,
сохранившимися в резерве, а главным образом теми же самыми, которые стояли
насмерть в обороне. Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день и ночь
теснили противника. Усталость накопилась такая, что люди засыпали порой на
ходу и двигались вперед в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за
повозку, пушку или соседа.
Шагал среди них и Ромашкин со своим взводом.
Контузия иногда напоминала о себе, голова болела, подступала тошнота,
но все же идти вперед было приятнее и веселее, чем валяться где-нибудь в
госпитале. И Василий крепился.
В середине сентября Ромашкина вместе с Люленковым вызвали в штаб
дивизии. Туда же, в небольшую рощу, съезжались офицеры-разведчики из других
полков. Кто на коне, кто на трофейном мотоцикле, а кто и на немецком
автомобиле.
Знакомый голос окликнул Ромашкина. Обернувшись, он увидел Егора
Воробьева -- тоже командира взвода разведки.
-- Живой! -- обрадовался Василий.
Они виделись до того всего два раза, но встретились теперь, как давние
друзья. Ромашкину нравился этот отчаянный двадцатилетний лейтенант,
выполняющий задания с особой лихостью. Выглядел Егор, как всегда, картинно -
в щеголеватых сапожках, в пятнистых брюках маскировочного костюма, с ножом
на поясе, в кубанке с алым верхом, несмотря на теплынь бабьего лета...
Подошел Володя Климов из дивизионной разведки. Сдержанно поздоровался.
Он был полной противоположностью Воробьеву -- строгий, неразговорчивый.
Ромашкин впервые заметил, какие у Климова внимательные глаза. Люди с такими
глазами обычно мало говорят, но много думают.
Климов собирал всех прибывших в одно место -- на поляну.
Туда пришел начальник штаба дивизии полковник Стародубцев. Обрисовал
обстановку в полосе наступления дивизии, рассказал, как поделена эта полоса
между полками, и потребовал, чтобы разведчики, держались по возможности в
границах своих полков, не мешали друг другу.
-- Действовать вам придется в отрыве от главных сил, -- говорил
полковник. -- На промежуточных рубежах противника не задерживайтесь.
Основная ваша задача -- выйти на западный берег Днепра, разведать там
оборону и силы немцев. Назад до особого распоряжения не возвращаться.
Поняли?
Разведчики молчали. Днепр-то не рядом, до него еще далеко!
Официально задание формулировалось так: вести разведку в преследовании.
А что это значило практически?
В преследовании обе стороны непрерывно перемещаются. Противник
устраивает засады, минирует дороги, мосты, дома. На промежуточных рубежах он
непременно попытается создать видимость серьезной обороны, чтобы подольше
задержать наши войска. Ну, а разведчики, двигаясь то в его тылу, то на
флангах, должны все это своевременно раскрывать и предупреждать своих.
На сей раз Ромашкин взял с собою на задание двенадцать человек. В
группу были включены, конечно, самые опытные разведчики: Рогатин, Пролеткин,
Шовкопляс, Голощапов, Жук. На Жуке -- особая ответственность: он радист.
Даже самые важные сведения, добытые разведкой, если их не передать в срок,
теряют всякую ценность.
Жук так нагрузился своей аппаратурой и запасными принадлежностями к
ней, что ноги подламывались под этой тяжестью. Пришлось раздать части
имущества другим.
Выступили вечером, чтобы затемно пробраться поглубже в тыл противника и
с рассветом приступить к делу. Сейчас не было ни развитой траншейной
системы, ни проволоки, фронт имел многочисленные разрывы. Гитлеровцы ходили
лишь по шоссейным и железным дорогам. Проселки же и лесные тропы оставались
бесконтрольными.
По одной из таких троп и проскользнула группа Ромашкина.
На исходе ночи Ромашкин облюбовал тихую балочку, выставил охрану, а
остальным приказал ложиться спать.
-- Вот это приказ! -- балагурил Пролеткин. -- Побольше бы таких
приказов!
-- Эх ты, детский сад! У тебя все думки только о приятном! -- вздохнул
Рогатин и, положив голову на вещевой мешок, тут же уснул.
Саша свернулся клубком, прижался к широкой спине Рогатина и тоже
задышал ровно и глубоко.
Спали все. Только часовые, преодолевая дрему, выползли на бугорок,
чтобы их обдувало ветром. Василий специально назначил парный пост. Нельзя
надеяться на одного -- люди так утомлены. Из-за этого ведь и привал
устроили. Начинать разведывательные действия в переутомленном состоянии тоже
рискованно: разведчику нужны ясный ум, мгновенная реакция.
Проснулся Ромашкин первым, когда небо только начало бледнеть на
востоке. В тенях уходящей ночи за каждым кустом, в каждом овраге могли
притаиться фашисты. И вскоре разведчики действительно обнаружили их в
близком соседстве -- на дороге.
Фашисты шли растянувшимся строем. Человек пятьдесят -- шестьдесят.
Некоторые несли на плечах шестидесятимиллиметровые минометы. "Пехотная рота,
- определил Василий, -- такие минометы на вооружении только в пехотных
ротах. Но рота неполная. Обычная ее численность более ста человек. Вероятно,
один взвод оставлен позади для прикрытия... Ну, а если идет рота, значит,
где-то должен быть и ее батальон. Скорее всего, главные силы батальона уже
отошли под покровом темноты, чтобы занять оборону на промежуточном рубеже.
Рота их догоняет..."
Так вот, по деталям, раскрывается в разведке общая картина.
Жук передал по радио предположения командира и его решение идти на
поиски промежуточного рубежа.
Шли теперь осторожнее. Впереди дозор -- Шовкопляс и Голощапов. Они
пробирались от кустов к роще, от рощи к оврагу. Открытое пространство
переползали. Достигнув очередного укрытия, подавали сигнал: "Путь свободен".
В полдень дозор вызвал сигналом одного комвзвода. Ромашкин выполз на
высоту и увидел: внизу, перед деревней, работают немцы. По пояс голые, они
углубляли траншею. Другие у ручья резали дерн, подносили его и маскировали
бруствер.
Поводив биноклем, Василий заметил в некотором отдалении еще несколько
немецких подразделений, занятых такой же работой. Видно, здесь и оборудуется
промежуточный рубеж. И за траншеями тоже копошатся солдаты, наверное,
артиллеристы и минометчики.
-- Ну, хлопцы, -- сказал Василий, -- тут все ясно, передний край
промежуточного рубежа -- вот он. Теперь надо осмотреть глубину. Как пойдем?
Первым высказался Пролеткин:
-- Давайте построимся и двинемся строем, не таясь. Фрицы как пить дать
примут нас за своих.
Жук усмехнулся, покосившись на Сашу:
-- А если разглядят? В бинокль, например?
-- Отобьемся, -- уверенно заявил Саша.
-- Отобьемся! -- передразнил Рогатин. -- После этого нас так гонять
станут, только пыль сзади нас завьется.
А пока ты здесь бегаешь, полк будет стоять без сведений.
Саша не уступал:
-- Чего вы накинулись? Можете предложить что-нибудь лучше, давайте
выкладывайте!
Разведчики молчали. Наконец Рогатин, как всегда не торопясь, спросил:
-- Что вы скажете, товарищ старший лейтенант, насчет вон той балочки?
Балочка эта огибала высоту вблизи копошившихся немцев и уходила на
противоположную окраину деревни, где виднелись такие же зеленые кусты.
-- Как же! -- съязвил Саша. -- Фрицы в этой балке дорогу тебе
приготовили! Дураки они, что ли, чтоб такой обход без мин оставить?
-- А чего ты мин боишься? Не видел их раньше? Фрицы мины поставили, а
мы снимем!
Предложение Рогатина было принято. Ползком разведчики потянулись к
оврагу. По дну его бежал ржавый ручей. Там пахло болотом, свирепствовали
комары. Под коленями и локтями предательски хрустели трухлявые ветки.
Впереди осторожно крался Голощапов, руками прощупывая траву. Он лучше любого
сапера мог обнаружить проволочки мин натяжного действия или усики нажимных.
От его внимательного взгляда не ускользал ни один подозрительный их признак.
Помята трава? Сломан сучок на кусте? Значит, надо быть начеку!.. Наконец он
остановился, поманил Ромашкина, тихо сказал:
-- Вот они, милые.
Приглядевшись, Ромашкин увидел на колышках железные головки с глубокими
насечками. Они были похожи на ручные гранаты лимонки, только крупнее. Такая
штука, если дернуть за проводок, подпрыгивает и взрывается, разбрызгивая
сотни осколков. Эти "попрыгунчики" хорошо знакомы разведчикам: их можно
оставить на месте, достаточно перекусить проволочки.
Простригли проход, благополучно выбрались за деревню и уже оттуда
донесли в полк по радио: "Промежуточный рубеж в квадратах 2415, 2418. В
квадрате 2512 -- опорный пункт. Обходы с юга минированы. Продолжаю движение
в направление 2117-2011".
За последующие пять дней группа Ромашкина раскрыла еще несколько таких
рубежей. Не раз сталкивалась с врагами почти лицом к лицу, но удачно
избегала боя.
Однажды разведчики увидели, как вражеские факельщики деловито обливали
керосином и поджигали дома в селе. Очень хотелось выскочить из укрытия и
расправиться с этими подлецами. Однако сдержали себя -- не позволяла задача,
которую выполняли.
На шестые сутки, когда солнце совсем уже спустилось и не грело, а лишь
било в глаза тревожным красным светом, как догорающая хата, впереди между
деревьями блеснула широкая полоса воды.
Днепр!..
Все знали, что он должен показаться с минуты на минуту. И все же вид
спокойной большой реки взволновал разведчиков. Чуть не бегом бросились они к
воде, но остановились за деревьями, чтобы не обнаружить себя.
Только Шовкопляс не утерпел -- прокрался к самому берегу, присел там в
кустах, гладил воду, как живое существо, и шептал:
-- Днипро мий... Днипро мий коханый... Мы прийшлы...
До наступления темноты разведчики, тщательно маскируясь, вели
наблюдение. Немцы укрепляли и минировали оба берега. На западном вместе с
солдатами работали насильно согнанные сюда женщины. Их разноцветные косынки
Василий ясно видел в бинокль.
Западный берег как бы сама природа уготовила для обороны: он высок и
обрывист. Трудно преодолеть под огнем эту широкую водную преграду. Не легче
и выкарабкаться на кручу того берега.
Чтобы облегчить форсирование Днепра войсками, надо собрать как можно
больше вполне достоверных сведений о противнике, его укреплениях. А для
этого разведчикам придется первыми переправляться на тот берег.
Впотьмах они связали два сухих дерева, поваленных бурей, прикрепили к
ним вещевые мешки, одежду, оружие, а сами поплыли рядом с этим неуклюжим
плотом, толкая его перед собой. На середине реки у многих стало сводить
судорогой руки и ноги. Мышцы задубели от напряжения. Ромашкина тянуло на
дно, как каменного. Он дробно стучал зубами, с трудом дышал -- грудь словно
железными обручами стянуло.
Казалось, не будет конца этому плаванию. Какое расстояние уже
преодолено и далеко ли до другого берега, определить невозможно -- ничего не
видно. Только черная холодная вода вокруг.
Но вот впереди обозначилась, кажется, полоса более плотной черноты.
Ноги коснулись донной тины. Слава богу -- дотянули!
Совсем обессиленные, разведчики едва выбрались на узкую отмель. Их
далеко снесло течением влево.
Полежали. Отдышались. А холод все еще сотрясал тело. Надо вставать и
возвращаться в полосу своего полка. Однако берегом идти опасно: он наверняка
минирован, да и наблюдатели здесь, конечно, выставлены.
-- Отойдем от Днепра вглубь на километр-другой и там повернем вправо, -
распорядился Ромашкин.
Выкарабкались наверх. Снова залегли, прислушались. Неподалеку пиликала
губная гармошка и слышалась немецкая речь.
Поползли чуть правее и вскоре обнаружили траншею полного профиля. Земля
свежая, рыли недавно. На площадке стоял пулемет. Саша зыркнул на командира -
не прихватить? Ромашкин показал ему кулак.
Перебрались через траншею, пошли дальше и наткнулись еще на одну линию
окопов. В темноте звучали команды, угадывалось движение многих людей. Ясно
различались удары кирок о землю, звяканье лопат. Здесь работали даже ночью.
Пересекать эту линию не решились -- могут заметить. Отступив назад,
пошли направо вдоль окопов. Через полчаса окопы кончились, и не стало слышно
ни голосов, ни шума земляных работ.
Углубившись еще на километр, разведчики втянулись в густой кустарник и
решили отдохнуть здесь. За двумя рубежами вражеской обороны они
почувствовали себя в относительной безопасности. Внимание немцев направлено
сейчас к востоку, а группа Ромашкина сидит у них за спиной. Отсюда и днем
удобно будет вести разведку.
Жук передал первые сведения о западном береге. В ответ последовало
поздравление с удачей и пожелание новых успехов.
Но утром разведчики вдруг обнаружили, что попали они в очень опасное
место. Впереди и сзади копошились немцы. Неподалеку окапывались минометчики.
Вскоре двое немецких солдат направились к кустам, где замаскировалась
группа.
-- Брать втихую, -- шепнул Ромашкин.
Все напряглись.
Немцы, разговаривая, шли к ним. У одного был топор, у другого веревка.
Стали рубить кустарник, наверное, для укрепления стенок траншеи. Работали
они почти рядом. Василий уловил даже специфический запах: смесь одеколона и
порошка от вшей. Стоило кому-то из разведчиков чихнуть, и группа была бы
обнаружена.
Затянув увесистую веревку, немцы заспорили -- кому нести. Наконец один
помог другому взвалить ее на спину и, посмеиваясь, пошел сзади.
Разведчики отползли поглубже в кусты. И вовремя! Вслед за первыми двумя
пришли еще четверо немцев. "А что, если сюда пожалует целый взвод?" Ромашкин
старательно высматривал, куда бы скрыться, но спрятаться негде -- за
кустарником голые травянистые холмы.
Трудным был этот день -- ни покурить, ни размяться нельзя. Только в
сумерки разведчики выползли к черному пожарищу. Когда-то это был, наверное,
хутор. Теперь здесь торчала одинокая печная труба, валялись закопченные
кирпичи да чернели обгоревшие остатки плетня. Василий надеялся, что немцы
сюда не придут, поживиться тут нечем.
Стали обследовать развалины, выбирая, где бы замаскироваться
ненадежнее. Можно было залечь на огороде между грядок в ботве. Можно
расположиться в бурьяне вдоль плетня. Однако Саша Пролеткин нашел место
получше.
Он повел Ромашкина туда, где прежде стоял, очевидно, сарай. Разгреб
сапогом головешки и золу. Показался какой-то квадрат.
-- Погреб, -- сказал Саша.
Подошли другие разведчики, подняли обгоревшую крышку. Из черной дыры
потянуло сыростью и гнилой картошкой. Саша нащупал ногой лестницу, стал
спускаться вниз. Чиркнул там спичкой, и все увидели в глубокой яме бочки и
ящики.
Следом за Пролеткиным спустился и Ромашкин. Осмотрел убежище,
посвечивая фонариком.
-- Гостиница "люкс", -- нахваливал свою находку Пролеткин. -- Да еще и
с закуской. -- Он похлюпал рукой в одной из бочек и поднес к лицу Василия
крепкий соленый огурец.
-- Что ж, давайте располагаться здесь, -- сказал Василий.
В погребе было тесновато, но каждый нашел, где присесть. Над лазом
поставили искореженную в огне железную кровать и бросили на нее остатки
плетня так, чтобы сквозь них можно было вести наблюдение. И дружно все
захрупали огурцами.
Саша стоял над бочкой, выпятив грудь, приговаривал:
-- Соблюдайте очередь, граждане! Обжорам вроде Рогатина устанавливается
норма.
Ромашкин смеялся вместе со всеми. Лишь в какой-то миг, взглянув на себя
и своих орлов как бы со стороны, удивился: "Только ведь пережили смертельную
опасность -- и вот уже радуемся сырому погребу, соленым огурцам. Веселимся
даже! И где? В тылу врага, который каждую минуту может обнаружить нас, и
тогда..." Что будет "тогда", Ромашкин хорошо представлял себе, но не хотел
думать об этом.
Остаток ночи использовали для разведки вражеских инженерных сооружений
на берегу. Надо было поторапливаться. Полк приближался: из-за Днепра уже
долетал сюда гул артиллерийской стрельбы.
Немцы тоже спешили: работа и ночью не прекращалась ни на минуту. Со
всех сторон слышались удары кирок, ломов, топоров, передвигаться между
работающими можно было лишь с крайней осторожностью, чаще всего ползком.
С берега Ромашкин опять увидел широкий плес Днепра. Теперь на нем чуть
дрожала, переливаясь, лунная дорожка. Вдали чернел противоположный берег.
Может быть, оттуда в эту минуту смотрели сюда Куржаков, Петрович, Караваев?
Они почти уверены, что натолкнутся здесь на мощнейшую оборону. Громкое
название "Восточный вал", широко разрекламированное фашистами, рисовало в
воображении нечто похожее на финскую линию Маннергейма -- непробиваемые
бетонные доты, подземные казематы, противотанковые рвы. А в действительности
ничего подобного не было.
"Возможно, все это тщательно замаскировано?" -- опасливо предположил
Василий.
До самого рассвета ползал он по немецкой обороне, но железобетонных
сооружений так и не нашел. Это его обрадовало. Теперь тревожила главным
образом огромность водного пространства. Переплыть такую реку не то что под
огнем, а и просто так удастся не каждому. Вспомнилось, как сам окоченел и
едва не утонул прошлой ночью. А как поплывут войска? По ним будут бить из
пулеметов и орудий, их будут бомбить с воздуха. Скоростных катеров и лодок
нет, придется воспользоваться только подручными средствами. А какая у них
скорость? На примитивном плоту, на связках соломы, на пустых бочках не
очень-то разгонишься!..
Утром по радио получили распоряжение: "Будьте готовы к корректировке
огня". Ромашкин заранее высчитал и нанес на схему координаты целей, чтобы не
тратить на это время в разгар боя.
День прошел без происшествий, если не считать, что после соленых
огурцов всех страшно мучила жажда. Фляги опустошили уже к середине дня, все
стали попрекать Сашу Пролеткина.
-- Дернул тебя черт найти эти огурцы, запеклось все во рту, -- ворчал
Голощапов.
-- Сожрал полбочки, конечно, запечет! И не только во рту, -- огрызнулся
Саша.
Дотерпели дотемна. Но и тут муки не кончились -- к воде не пробраться.
Ударила артиллерия, забухали разрывы, и разведчики поняли -- форсирование
началось под покровом ночи.
Им не было видно, что творится на Днепре. Все высоты, с которых
просматривалась река, были заняты гитлеровцами. Ориентировались по
артиллерийской канонаде. Она грохотала вдоль всего побережья.
Первыми форсирование начали те, кто раньше других вышел к Днепру.
Главных сил ждать не стали. Успех обеспечивался прежде всего внезапностью.
Справа и слева Ромашкин слышал уже трескотню автоматов. Это означало,
что какие-то подразделения успели зацепиться за правый берег. А в полосе
караваевского полка еще тихо.
Василий забеспокоился: "Неужели потопили всех? Течением полк снести не
могло. Он отчаливал, конечно, повыше нас, мы ведь предупредили, какая тут
скорость течения".
Несколько раз мощные налеты артиллерии едва не разнесли в клочья самих
разведчиков. Было и страшно и радостно: бьют-то свои!
-- Дают жизни! -- комментировал Саша Пролеткин, и даже в темноте было
видно, как он побледнел.
-- Пусть дают, -- глухо отозвался Рогатин, -- на реке легче ребятам
будет.
-- А я что, возражаю? Нехай дают, -- соглашался Саша.
И вот наконец торопливая трескотня автоматов, взрывы гранат, крики -
совсем поблизости. Кто-то отчаянно взвыл, видно, напоролся на штык или нож.
В первой прибрежной траншее явно завязалась рукопашная. Не терпелось
выскочить и бежать на помощь своим. Пролеткин трепетал, как лист на ветру,
шептал в горячке:
-- Товарищ старший лейтенант, пора... Ну, товарищ старший лейтенант...
Даже спокойный Рогатин весь подался вперед, с укором поглядывал на
командира.
-- Подождите, хлопцы, -- сдерживал их Василий, -- уж если ударим, то в
самый нужный момент...
Их-то успокаивал, а сам думал: "Как угадать этот момент? Может быть, он
уже наступил вот сейчас, когда наши цепляются за берег? Может, осталось там
несколько человек и самое время помочь им?"
Из первой траншеи все еще слышалась стрельба. Теперь и пули летели в
сторону разведгруппы. Неподалеку -- торопливый топот множества сапог, говор
Когда жаркое дыхание машины коснулось уже лица, Ромашкин деловито
метнул гранату. Беззвучно вскинулся еще один фонтан земли и дыма. Танк
непроизвольно крутнулся на исправной гусенице, а другая, перебитая, железным
удавом сползла на землю. Василий, а за ним Рогатин и Шовкопляс кинулись
вперед. Знали -- чем ближе к танку, тем безопаснее.
Иван взобрался на танковую корму и встал над люком, держа автомат
наготове: экипаж попытается исправить гусеницу или в крайнем случае удрать,
чтобы не сожгли в этой железной коробке. Рогатин мгновенно сунул ствол
автомата в щель и пустил внутрь машины длинную очередь. Крышка, теперь уже
никем не придерживаемая, легко поддалась сильному рывку Шовкопляса. Он
добавил в чрево танка лимонку и тут же захлопнул люк, чтоб не попасть под
осколки.
Василий не слышал взрыва гранаты, только увидел желтый дымок, потекший
из щели неплотно прикрытого люка. Шовкопляс и Рогатин безголосо двигали
губами. "Неужели оглох навсегда?" -- опять спросил себя Василий и показал
ребятам на свои уши, помахал руками -- ничего, мол, не слышу. Иван
настойчиво кивал куда-то назад. Оглянувшись, Василий убедился, что немецкие
танки не только горели. Поредевший их боевой порядок все глубже вклинивался
в нашу оборону. "Тигры" и сопровождавшая их пехота уже миновали и штаб и
тылы полка, устремлялись куда-то к дивизионным резервам. "Как же нас
автоматчики не побили?" -- удивился Василий и спрыгнул назад в окоп:
приближались новые немецкие танки. Только эти шли уже не сплошным
развернутым фронтом, а отдельными подразделениями, рассредоточенно.
"Что же происходит? Мы в окружении, что ли? Уцелел ли полк? Где
Караваев? Гарбуз?" Ромашкин посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали
чьи-то головы, похоже, в наших касках.
-- За мной! -- скомандовал Василий и опять удивился: он не слышит
своего голоса, а ребята поняли команду.
К НП полка стягивались уцелевшие роты. Куржаков, как всегда в бою,
возбужденный и веселый, энергично жестикулировал, но Василий не понимал, о
чем он говорит. Полковое командование тоже в целости. Караваев отдавал
распоряжения, показывая на холмы и овраги.
С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем
на рыхлой земле, вывороченной снарядом: "Занимаем круговую оборону".
В ушах Ромашкина тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала
вода. Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели его под руки на
участок, отведенный для обороны взвода. И здесь сознание Ромашкина стало
гаснуть. Он лег в кусты и забылся.
Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу,
все рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни
стало замкнуть свои клещи у Курска.
Ромашкин иногда приходил в себя, открывал глаза: к нему склонялся
кто-нибудь из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Василий плохо
соображал, где он и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не
то в бреду, не то в действительности ему виделось бездонное жерло танковой
пушки. Он силился убежать от ее разверстой пасти и не мог -- его держали.
Эвакуировать контуженного старшего лейтенанта было некуда.
На шестой день Василию стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза.
Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог.
-- Лежи, лежи. -- Гарбуз придержал его рукой. -- Ну, как самочувствие?
-- Нормально, товарищ майор, -- ответил Ромашкин. Ему казалось, ответил
громко и четко, а на самом деле Гарбуз едва понял его тихую заплетающуюся
речь.
-- Значит, ты меня слышишь? -- обрадовался Гарбуз.
-- А как же! Говорю ведь с вами!
-- Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке.
-- А как наступление?
-- Немецкое?
-- Наше.
-- Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы
отходили.
-- Знаю. Должны мы наступать!
Гарбуз был растроган этой уверенностью.
-- Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю
всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше
тридцати. Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска.
Поправляйся, Василий, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся.
-- Я хоть сейчас. -- Ромашкин хотел встать, но земля с обгоревшей
пшеницей, черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его
окружавшими, вдруг качнулась, накренилась, и он прилег, чтобы не покатиться
по этой качающейся земле куда-то к горизонту.
-- Ты лежи, не хорохорься, -- приказал Гарбуз.
Ночью на Василия опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как
тоннель, пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать
Ромашкина в эту круглую железную дыру.
Навестил Василия и Куржаков. Усталый, он говорил с веселой злостью:
-- Вот, Ромашкин, как надо воевать! Научились!
-- Завелся! -- ухмыльнулся Ромашкин.
-- А я, брат, всегда заводной! -- совсем по-дружески признался
Куржаков...
Черный удушливый дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми
садами и сожженными селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и
взорванными, рухнувшими в реки мостами.
Два миллиона людей днем и ночью кидались в этом дыму и пыли друг на
друга, стреляли из пушек, танков и пулеметов, кололи штыками, били
прикладами. Танковые армады, разбомбленные авиацией и расстрелянные
артиллерией, горели в полях, как железные города.
Наконец фашисты попятились. Сначала медленно, то и дело бросаясь в
свирепые контратаки, потом быстрее, но все же организованно, от рубежа к
рубежу. Наши войска преследовали их по пятам. Нет, не только дивизиями,
сохранившимися в резерве, а главным образом теми же самыми, которые стояли
насмерть в обороне. Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день и ночь
теснили противника. Усталость накопилась такая, что люди засыпали порой на
ходу и двигались вперед в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за
повозку, пушку или соседа.
Шагал среди них и Ромашкин со своим взводом.
Контузия иногда напоминала о себе, голова болела, подступала тошнота,
но все же идти вперед было приятнее и веселее, чем валяться где-нибудь в
госпитале. И Василий крепился.
В середине сентября Ромашкина вместе с Люленковым вызвали в штаб
дивизии. Туда же, в небольшую рощу, съезжались офицеры-разведчики из других
полков. Кто на коне, кто на трофейном мотоцикле, а кто и на немецком
автомобиле.
Знакомый голос окликнул Ромашкина. Обернувшись, он увидел Егора
Воробьева -- тоже командира взвода разведки.
-- Живой! -- обрадовался Василий.
Они виделись до того всего два раза, но встретились теперь, как давние
друзья. Ромашкину нравился этот отчаянный двадцатилетний лейтенант,
выполняющий задания с особой лихостью. Выглядел Егор, как всегда, картинно -
в щеголеватых сапожках, в пятнистых брюках маскировочного костюма, с ножом
на поясе, в кубанке с алым верхом, несмотря на теплынь бабьего лета...
Подошел Володя Климов из дивизионной разведки. Сдержанно поздоровался.
Он был полной противоположностью Воробьеву -- строгий, неразговорчивый.
Ромашкин впервые заметил, какие у Климова внимательные глаза. Люди с такими
глазами обычно мало говорят, но много думают.
Климов собирал всех прибывших в одно место -- на поляну.
Туда пришел начальник штаба дивизии полковник Стародубцев. Обрисовал
обстановку в полосе наступления дивизии, рассказал, как поделена эта полоса
между полками, и потребовал, чтобы разведчики, держались по возможности в
границах своих полков, не мешали друг другу.
-- Действовать вам придется в отрыве от главных сил, -- говорил
полковник. -- На промежуточных рубежах противника не задерживайтесь.
Основная ваша задача -- выйти на западный берег Днепра, разведать там
оборону и силы немцев. Назад до особого распоряжения не возвращаться.
Поняли?
Разведчики молчали. Днепр-то не рядом, до него еще далеко!
Официально задание формулировалось так: вести разведку в преследовании.
А что это значило практически?
В преследовании обе стороны непрерывно перемещаются. Противник
устраивает засады, минирует дороги, мосты, дома. На промежуточных рубежах он
непременно попытается создать видимость серьезной обороны, чтобы подольше
задержать наши войска. Ну, а разведчики, двигаясь то в его тылу, то на
флангах, должны все это своевременно раскрывать и предупреждать своих.
На сей раз Ромашкин взял с собою на задание двенадцать человек. В
группу были включены, конечно, самые опытные разведчики: Рогатин, Пролеткин,
Шовкопляс, Голощапов, Жук. На Жуке -- особая ответственность: он радист.
Даже самые важные сведения, добытые разведкой, если их не передать в срок,
теряют всякую ценность.
Жук так нагрузился своей аппаратурой и запасными принадлежностями к
ней, что ноги подламывались под этой тяжестью. Пришлось раздать части
имущества другим.
Выступили вечером, чтобы затемно пробраться поглубже в тыл противника и
с рассветом приступить к делу. Сейчас не было ни развитой траншейной
системы, ни проволоки, фронт имел многочисленные разрывы. Гитлеровцы ходили
лишь по шоссейным и железным дорогам. Проселки же и лесные тропы оставались
бесконтрольными.
По одной из таких троп и проскользнула группа Ромашкина.
На исходе ночи Ромашкин облюбовал тихую балочку, выставил охрану, а
остальным приказал ложиться спать.
-- Вот это приказ! -- балагурил Пролеткин. -- Побольше бы таких
приказов!
-- Эх ты, детский сад! У тебя все думки только о приятном! -- вздохнул
Рогатин и, положив голову на вещевой мешок, тут же уснул.
Саша свернулся клубком, прижался к широкой спине Рогатина и тоже
задышал ровно и глубоко.
Спали все. Только часовые, преодолевая дрему, выползли на бугорок,
чтобы их обдувало ветром. Василий специально назначил парный пост. Нельзя
надеяться на одного -- люди так утомлены. Из-за этого ведь и привал
устроили. Начинать разведывательные действия в переутомленном состоянии тоже
рискованно: разведчику нужны ясный ум, мгновенная реакция.
Проснулся Ромашкин первым, когда небо только начало бледнеть на
востоке. В тенях уходящей ночи за каждым кустом, в каждом овраге могли
притаиться фашисты. И вскоре разведчики действительно обнаружили их в
близком соседстве -- на дороге.
Фашисты шли растянувшимся строем. Человек пятьдесят -- шестьдесят.
Некоторые несли на плечах шестидесятимиллиметровые минометы. "Пехотная рота,
- определил Василий, -- такие минометы на вооружении только в пехотных
ротах. Но рота неполная. Обычная ее численность более ста человек. Вероятно,
один взвод оставлен позади для прикрытия... Ну, а если идет рота, значит,
где-то должен быть и ее батальон. Скорее всего, главные силы батальона уже
отошли под покровом темноты, чтобы занять оборону на промежуточном рубеже.
Рота их догоняет..."
Так вот, по деталям, раскрывается в разведке общая картина.
Жук передал по радио предположения командира и его решение идти на
поиски промежуточного рубежа.
Шли теперь осторожнее. Впереди дозор -- Шовкопляс и Голощапов. Они
пробирались от кустов к роще, от рощи к оврагу. Открытое пространство
переползали. Достигнув очередного укрытия, подавали сигнал: "Путь свободен".
В полдень дозор вызвал сигналом одного комвзвода. Ромашкин выполз на
высоту и увидел: внизу, перед деревней, работают немцы. По пояс голые, они
углубляли траншею. Другие у ручья резали дерн, подносили его и маскировали
бруствер.
Поводив биноклем, Василий заметил в некотором отдалении еще несколько
немецких подразделений, занятых такой же работой. Видно, здесь и оборудуется
промежуточный рубеж. И за траншеями тоже копошатся солдаты, наверное,
артиллеристы и минометчики.
-- Ну, хлопцы, -- сказал Василий, -- тут все ясно, передний край
промежуточного рубежа -- вот он. Теперь надо осмотреть глубину. Как пойдем?
Первым высказался Пролеткин:
-- Давайте построимся и двинемся строем, не таясь. Фрицы как пить дать
примут нас за своих.
Жук усмехнулся, покосившись на Сашу:
-- А если разглядят? В бинокль, например?
-- Отобьемся, -- уверенно заявил Саша.
-- Отобьемся! -- передразнил Рогатин. -- После этого нас так гонять
станут, только пыль сзади нас завьется.
А пока ты здесь бегаешь, полк будет стоять без сведений.
Саша не уступал:
-- Чего вы накинулись? Можете предложить что-нибудь лучше, давайте
выкладывайте!
Разведчики молчали. Наконец Рогатин, как всегда не торопясь, спросил:
-- Что вы скажете, товарищ старший лейтенант, насчет вон той балочки?
Балочка эта огибала высоту вблизи копошившихся немцев и уходила на
противоположную окраину деревни, где виднелись такие же зеленые кусты.
-- Как же! -- съязвил Саша. -- Фрицы в этой балке дорогу тебе
приготовили! Дураки они, что ли, чтоб такой обход без мин оставить?
-- А чего ты мин боишься? Не видел их раньше? Фрицы мины поставили, а
мы снимем!
Предложение Рогатина было принято. Ползком разведчики потянулись к
оврагу. По дну его бежал ржавый ручей. Там пахло болотом, свирепствовали
комары. Под коленями и локтями предательски хрустели трухлявые ветки.
Впереди осторожно крался Голощапов, руками прощупывая траву. Он лучше любого
сапера мог обнаружить проволочки мин натяжного действия или усики нажимных.
От его внимательного взгляда не ускользал ни один подозрительный их признак.
Помята трава? Сломан сучок на кусте? Значит, надо быть начеку!.. Наконец он
остановился, поманил Ромашкина, тихо сказал:
-- Вот они, милые.
Приглядевшись, Ромашкин увидел на колышках железные головки с глубокими
насечками. Они были похожи на ручные гранаты лимонки, только крупнее. Такая
штука, если дернуть за проводок, подпрыгивает и взрывается, разбрызгивая
сотни осколков. Эти "попрыгунчики" хорошо знакомы разведчикам: их можно
оставить на месте, достаточно перекусить проволочки.
Простригли проход, благополучно выбрались за деревню и уже оттуда
донесли в полк по радио: "Промежуточный рубеж в квадратах 2415, 2418. В
квадрате 2512 -- опорный пункт. Обходы с юга минированы. Продолжаю движение
в направление 2117-2011".
За последующие пять дней группа Ромашкина раскрыла еще несколько таких
рубежей. Не раз сталкивалась с врагами почти лицом к лицу, но удачно
избегала боя.
Однажды разведчики увидели, как вражеские факельщики деловито обливали
керосином и поджигали дома в селе. Очень хотелось выскочить из укрытия и
расправиться с этими подлецами. Однако сдержали себя -- не позволяла задача,
которую выполняли.
На шестые сутки, когда солнце совсем уже спустилось и не грело, а лишь
било в глаза тревожным красным светом, как догорающая хата, впереди между
деревьями блеснула широкая полоса воды.
Днепр!..
Все знали, что он должен показаться с минуты на минуту. И все же вид
спокойной большой реки взволновал разведчиков. Чуть не бегом бросились они к
воде, но остановились за деревьями, чтобы не обнаружить себя.
Только Шовкопляс не утерпел -- прокрался к самому берегу, присел там в
кустах, гладил воду, как живое существо, и шептал:
-- Днипро мий... Днипро мий коханый... Мы прийшлы...
До наступления темноты разведчики, тщательно маскируясь, вели
наблюдение. Немцы укрепляли и минировали оба берега. На западном вместе с
солдатами работали насильно согнанные сюда женщины. Их разноцветные косынки
Василий ясно видел в бинокль.
Западный берег как бы сама природа уготовила для обороны: он высок и
обрывист. Трудно преодолеть под огнем эту широкую водную преграду. Не легче
и выкарабкаться на кручу того берега.
Чтобы облегчить форсирование Днепра войсками, надо собрать как можно
больше вполне достоверных сведений о противнике, его укреплениях. А для
этого разведчикам придется первыми переправляться на тот берег.
Впотьмах они связали два сухих дерева, поваленных бурей, прикрепили к
ним вещевые мешки, одежду, оружие, а сами поплыли рядом с этим неуклюжим
плотом, толкая его перед собой. На середине реки у многих стало сводить
судорогой руки и ноги. Мышцы задубели от напряжения. Ромашкина тянуло на
дно, как каменного. Он дробно стучал зубами, с трудом дышал -- грудь словно
железными обручами стянуло.
Казалось, не будет конца этому плаванию. Какое расстояние уже
преодолено и далеко ли до другого берега, определить невозможно -- ничего не
видно. Только черная холодная вода вокруг.
Но вот впереди обозначилась, кажется, полоса более плотной черноты.
Ноги коснулись донной тины. Слава богу -- дотянули!
Совсем обессиленные, разведчики едва выбрались на узкую отмель. Их
далеко снесло течением влево.
Полежали. Отдышались. А холод все еще сотрясал тело. Надо вставать и
возвращаться в полосу своего полка. Однако берегом идти опасно: он наверняка
минирован, да и наблюдатели здесь, конечно, выставлены.
-- Отойдем от Днепра вглубь на километр-другой и там повернем вправо, -
распорядился Ромашкин.
Выкарабкались наверх. Снова залегли, прислушались. Неподалеку пиликала
губная гармошка и слышалась немецкая речь.
Поползли чуть правее и вскоре обнаружили траншею полного профиля. Земля
свежая, рыли недавно. На площадке стоял пулемет. Саша зыркнул на командира -
не прихватить? Ромашкин показал ему кулак.
Перебрались через траншею, пошли дальше и наткнулись еще на одну линию
окопов. В темноте звучали команды, угадывалось движение многих людей. Ясно
различались удары кирок о землю, звяканье лопат. Здесь работали даже ночью.
Пересекать эту линию не решились -- могут заметить. Отступив назад,
пошли направо вдоль окопов. Через полчаса окопы кончились, и не стало слышно
ни голосов, ни шума земляных работ.
Углубившись еще на километр, разведчики втянулись в густой кустарник и
решили отдохнуть здесь. За двумя рубежами вражеской обороны они
почувствовали себя в относительной безопасности. Внимание немцев направлено
сейчас к востоку, а группа Ромашкина сидит у них за спиной. Отсюда и днем
удобно будет вести разведку.
Жук передал первые сведения о западном береге. В ответ последовало
поздравление с удачей и пожелание новых успехов.
Но утром разведчики вдруг обнаружили, что попали они в очень опасное
место. Впереди и сзади копошились немцы. Неподалеку окапывались минометчики.
Вскоре двое немецких солдат направились к кустам, где замаскировалась
группа.
-- Брать втихую, -- шепнул Ромашкин.
Все напряглись.
Немцы, разговаривая, шли к ним. У одного был топор, у другого веревка.
Стали рубить кустарник, наверное, для укрепления стенок траншеи. Работали
они почти рядом. Василий уловил даже специфический запах: смесь одеколона и
порошка от вшей. Стоило кому-то из разведчиков чихнуть, и группа была бы
обнаружена.
Затянув увесистую веревку, немцы заспорили -- кому нести. Наконец один
помог другому взвалить ее на спину и, посмеиваясь, пошел сзади.
Разведчики отползли поглубже в кусты. И вовремя! Вслед за первыми двумя
пришли еще четверо немцев. "А что, если сюда пожалует целый взвод?" Ромашкин
старательно высматривал, куда бы скрыться, но спрятаться негде -- за
кустарником голые травянистые холмы.
Трудным был этот день -- ни покурить, ни размяться нельзя. Только в
сумерки разведчики выползли к черному пожарищу. Когда-то это был, наверное,
хутор. Теперь здесь торчала одинокая печная труба, валялись закопченные
кирпичи да чернели обгоревшие остатки плетня. Василий надеялся, что немцы
сюда не придут, поживиться тут нечем.
Стали обследовать развалины, выбирая, где бы замаскироваться
ненадежнее. Можно было залечь на огороде между грядок в ботве. Можно
расположиться в бурьяне вдоль плетня. Однако Саша Пролеткин нашел место
получше.
Он повел Ромашкина туда, где прежде стоял, очевидно, сарай. Разгреб
сапогом головешки и золу. Показался какой-то квадрат.
-- Погреб, -- сказал Саша.
Подошли другие разведчики, подняли обгоревшую крышку. Из черной дыры
потянуло сыростью и гнилой картошкой. Саша нащупал ногой лестницу, стал
спускаться вниз. Чиркнул там спичкой, и все увидели в глубокой яме бочки и
ящики.
Следом за Пролеткиным спустился и Ромашкин. Осмотрел убежище,
посвечивая фонариком.
-- Гостиница "люкс", -- нахваливал свою находку Пролеткин. -- Да еще и
с закуской. -- Он похлюпал рукой в одной из бочек и поднес к лицу Василия
крепкий соленый огурец.
-- Что ж, давайте располагаться здесь, -- сказал Василий.
В погребе было тесновато, но каждый нашел, где присесть. Над лазом
поставили искореженную в огне железную кровать и бросили на нее остатки
плетня так, чтобы сквозь них можно было вести наблюдение. И дружно все
захрупали огурцами.
Саша стоял над бочкой, выпятив грудь, приговаривал:
-- Соблюдайте очередь, граждане! Обжорам вроде Рогатина устанавливается
норма.
Ромашкин смеялся вместе со всеми. Лишь в какой-то миг, взглянув на себя
и своих орлов как бы со стороны, удивился: "Только ведь пережили смертельную
опасность -- и вот уже радуемся сырому погребу, соленым огурцам. Веселимся
даже! И где? В тылу врага, который каждую минуту может обнаружить нас, и
тогда..." Что будет "тогда", Ромашкин хорошо представлял себе, но не хотел
думать об этом.
Остаток ночи использовали для разведки вражеских инженерных сооружений
на берегу. Надо было поторапливаться. Полк приближался: из-за Днепра уже
долетал сюда гул артиллерийской стрельбы.
Немцы тоже спешили: работа и ночью не прекращалась ни на минуту. Со
всех сторон слышались удары кирок, ломов, топоров, передвигаться между
работающими можно было лишь с крайней осторожностью, чаще всего ползком.
С берега Ромашкин опять увидел широкий плес Днепра. Теперь на нем чуть
дрожала, переливаясь, лунная дорожка. Вдали чернел противоположный берег.
Может быть, оттуда в эту минуту смотрели сюда Куржаков, Петрович, Караваев?
Они почти уверены, что натолкнутся здесь на мощнейшую оборону. Громкое
название "Восточный вал", широко разрекламированное фашистами, рисовало в
воображении нечто похожее на финскую линию Маннергейма -- непробиваемые
бетонные доты, подземные казематы, противотанковые рвы. А в действительности
ничего подобного не было.
"Возможно, все это тщательно замаскировано?" -- опасливо предположил
Василий.
До самого рассвета ползал он по немецкой обороне, но железобетонных
сооружений так и не нашел. Это его обрадовало. Теперь тревожила главным
образом огромность водного пространства. Переплыть такую реку не то что под
огнем, а и просто так удастся не каждому. Вспомнилось, как сам окоченел и
едва не утонул прошлой ночью. А как поплывут войска? По ним будут бить из
пулеметов и орудий, их будут бомбить с воздуха. Скоростных катеров и лодок
нет, придется воспользоваться только подручными средствами. А какая у них
скорость? На примитивном плоту, на связках соломы, на пустых бочках не
очень-то разгонишься!..
Утром по радио получили распоряжение: "Будьте готовы к корректировке
огня". Ромашкин заранее высчитал и нанес на схему координаты целей, чтобы не
тратить на это время в разгар боя.
День прошел без происшествий, если не считать, что после соленых
огурцов всех страшно мучила жажда. Фляги опустошили уже к середине дня, все
стали попрекать Сашу Пролеткина.
-- Дернул тебя черт найти эти огурцы, запеклось все во рту, -- ворчал
Голощапов.
-- Сожрал полбочки, конечно, запечет! И не только во рту, -- огрызнулся
Саша.
Дотерпели дотемна. Но и тут муки не кончились -- к воде не пробраться.
Ударила артиллерия, забухали разрывы, и разведчики поняли -- форсирование
началось под покровом ночи.
Им не было видно, что творится на Днепре. Все высоты, с которых
просматривалась река, были заняты гитлеровцами. Ориентировались по
артиллерийской канонаде. Она грохотала вдоль всего побережья.
Первыми форсирование начали те, кто раньше других вышел к Днепру.
Главных сил ждать не стали. Успех обеспечивался прежде всего внезапностью.
Справа и слева Ромашкин слышал уже трескотню автоматов. Это означало,
что какие-то подразделения успели зацепиться за правый берег. А в полосе
караваевского полка еще тихо.
Василий забеспокоился: "Неужели потопили всех? Течением полк снести не
могло. Он отчаливал, конечно, повыше нас, мы ведь предупредили, какая тут
скорость течения".
Несколько раз мощные налеты артиллерии едва не разнесли в клочья самих
разведчиков. Было и страшно и радостно: бьют-то свои!
-- Дают жизни! -- комментировал Саша Пролеткин, и даже в темноте было
видно, как он побледнел.
-- Пусть дают, -- глухо отозвался Рогатин, -- на реке легче ребятам
будет.
-- А я что, возражаю? Нехай дают, -- соглашался Саша.
И вот наконец торопливая трескотня автоматов, взрывы гранат, крики -
совсем поблизости. Кто-то отчаянно взвыл, видно, напоролся на штык или нож.
В первой прибрежной траншее явно завязалась рукопашная. Не терпелось
выскочить и бежать на помощь своим. Пролеткин трепетал, как лист на ветру,
шептал в горячке:
-- Товарищ старший лейтенант, пора... Ну, товарищ старший лейтенант...
Даже спокойный Рогатин весь подался вперед, с укором поглядывал на
командира.
-- Подождите, хлопцы, -- сдерживал их Василий, -- уж если ударим, то в
самый нужный момент...
Их-то успокаивал, а сам думал: "Как угадать этот момент? Может быть, он
уже наступил вот сейчас, когда наши цепляются за берег? Может, осталось там
несколько человек и самое время помочь им?"
Из первой траншеи все еще слышалась стрельба. Теперь и пули летели в
сторону разведгруппы. Неподалеку -- торопливый топот множества сапог, говор