Однако одно было совершенно очевидно: благодаря умелым перевязкам Жизели и чудодейственной мази, которую делала ее мать, его нога заживала гораздо быстрее, чем смел надеяться его врач, мистер Ньюэл.
Вот и сейчас, собираясь уйти, Жизель напомнила ему:
— Пока меня не будет, вы должны лежать спокойно. И, пожалуйста, не пытайтесь встать с постели, как вы это сделали вчера. Вы же помните, что вам сказал мистер Ньюэл!
— Я отказываюсь подчиняться тебе и этим чертовым докторам! — проворчал граф. — Вы все хотите превратить меня в беспомощного инвалида!
Но, несмотря на свои возражения, он прекрасно понимал, что его врач был совершенно прав. Накануне, осмотрев его, мистер Ньюэл так ответил на вопрос о том, когда графу можно будет наконец подняться с постели:
— Ваша нога, милорд, заживает гораздо лучше, чем я ожидал. Но вы, ваша милость, должны понимать, что для того, чтобы извлечь из раны всю картечь, мне пришлось сделать очень глубокие разрезы, и надо набраться терпения и соблюдать покой до полного их заживления.
— Это не так-то просто! — мрачно отозвался граф.
— Я буду совершенно откровенен, милорд, — продолжил хирург. — Теперь мне можно вам Признаться, что, когда я обнаружил, какое количество картечи оставалось в ране и насколько сильно она загноилась, я начал опасаться, как бы дело в конце концов не закончилось ампутацией ноги. Но чудеса все-таки бывают — и в вашем случае явно произошло чудо.
— Я весьма благодарен судьбе, — с трудом проговорил граф, когда пальцы хирурга заскользили по швам. Те были совершенно чистыми и заживали, по словам врача, «изнутри».
— Когда я смогу встать с постели? — снова спросил нетерпеливый граф.
— Не раньше чем еще через неделю, милорд.
Как вы прекрасно понимаете, любое резкое движение может снова вызвать кровотечение. Вам надо проявить еще немного терпения.
— К сожалению, этим качеством я никогда не отличался, — со вздохом заметил его пациент.
— Тогда, милорд, у вас есть сейчас возможность научиться этому, — ответил Томас Ньюэл. Потом он похвалил Жизель за ее перевязки.
— Если вам когда-нибудь понадобится работа, мисс Чарт, то у меня для вас найдется сотня пациентов.
— Похоже, у вас много работы, — проговорил граф.
— Ко мне записываются за несколько недель вперед, — сказал Томас Ньюэл не без гордости. — И среди моих пациентов не только участники войны, как вы, милорд. Ко мне приезжают представители аристократии со всей Англии и даже из Шотландии и с континента. Иногда мне уже начинает казаться, что я просто не смогу успеть всем им помочь.
— Все имеет свои недостатки, — улыбнулся граф, — даже слава прекрасного врача.
— Оборотную сторону славы вы, ваша милость, должны были узнать на собственном опыте, — любезно проговорил Томас Ньюэл, а потом простился и ушел.
И теперь, напомнив графу Линдерсту о словах врача, Жизель сказала:
— Если вы будете двигаться, то повязка собьется — и тогда все мои усилия пропадут даром.
Она уже собиралась уйти, но остановилась, словно вспомнив что-то.
— Моя мать делает для вас свежую мазь. Наверное, на обратном пути мне стоит зайти домой.
— Я еще не заплатил тебе за прошлую порцию, — сказал граф. — Во сколько она вам обошлась?
— В три с половиной пенса, — ответила Жизель.
— Надо понимать, что ты ожидаешь, что я расплачусь с тобой с точностью до полупенни. Или ты примешь четыре пенса?
— Я могу дать вам сдачу, — ответила Жизель, весело блеснув глазами.
Она прекрасно поняла, что граф поддразнивает ее: наполовину в шутку, наполовину всерьез сетуя на ее отказ принимать больше денег, нежели он назначил ей в качестве платы за услуги.
— Ты меня просто бесишь! — сказал он, когда девушка снова направилась к двери. — Тогда вашей милости не придется скучать в мое отсутствие, — отозвалась Жизель. — Если вам что-нибудь понадобится, Бэтли придет по первому вашему зову, милорд.
С этими словами она ушла, а граф откинулся на подушки и в тысячный раз попытался сообразить, кто она такая и почему упорно отказывается рассказывать ему о себе.
Прежде он не мог вообразить, чтобы столь юная девушка, — а Жизель призналась, что ей девятнадцать лет, — могла разговаривать с ним настолько спокойно и уверенно. И в то же время он знал, что во многих отношениях она очень ранима и робка.
В Жизели было нечто такое, что он не встречал ни у одной женщины… Например, ее удивительная скромность, которая так его восхищала. Когда он не разговаривал с нею, она тихо садилась в уголке комнаты и читала, сосредоточенно углубившись в книгу, что было для него удивительным, поскольку прежде ему казалось, что всем женщинам просто необходимо постоянно находиться в центре внимания.
Граф привык иметь дело с женщинами, которые прибегали ко всевозможным уловкам и хитростям, чтобы заставить его их заметить. Они бросали на него манящие взоры, жеманно складывали губки, словно приглашая его к поцелую, говорили неестественно высокими голосами, находя это привлекательным. Жизель же вела себя так спокойно и естественно, словно он был ее братом или — ужасная мысль! — отцом. Она готова была откровенно говорить обо всем — кроме себя и своей семьи.
«Я во что бы то ни стало узнаю, что за этим кроется!»— поклялся себе граф.
В эту минуту дверь его комнаты открылась и в нее заглянул мужчина.
— Вы не спите? — спросил низкий голос. Граф повернулся, чтобы взглянуть на пришедшего.
— Фил! — воскликнул он. — Входите! Я очень рад вас видеть!
— Я на это надеялся, — сказал полковник Беркли, входя в комнату графа.
Лежащему в постели широкоплечий и высокий Фиц показался почти сказочным великаном.
— Черт подери, Фиц! — воскликнул он. — Вы выглядите до отвращения здоровым — просто смотреть противно. Как ваши лошади?
— Ждут, когда вы снова сможете на них сесть, — отозвался полковник Беркли. — У меня уже шестьдесят превосходных скакунов, Тальбот, и в этом сезоне я намерен предоставлять их в распоряжение каждого, кто захочет охотиться верхом. А вам я могу обещать право первого выбора.
— Да, это хороший стимул побыстрее выздороветь, — сказал граф.
— Вам лучше?
— Намного лучше. Ньюэл — действительно прекрасный специалист.
— Я же вам говорил!
— Вы были совершенно правы, Фиц, и я очень рад тому, что послушался вашего совета и приехал в Челтнем.
— Вот это я и хотел от вас услышать! — улыбнулся полковник Беркли. — Я ведь уже говорил вам: этот город просто уникален!
По его голосу было совершенно ясно, насколько он гордится Челтнемом, так что граф невольно рассмеялся.
— Когда вы собираетесь переименовать его в «Беркливиль»? Это было бы только справедливо!
— У меня мелькала такая мысль, — отозвался покровитель Челтнема, — но поскольку название «Челтнем» имеет саксонское происхождение, наверное, было бы не правильно его менять.
— Почему вы здесь? Я считал, что дела держат вас все время в замке.
— Я приехал, чтобы обсудить с соседями прием герцога Веллингтона. Вы слышали, что он собирается к нам приехать?
— Да, мне говорили. Это правда?
— Конечно, правда! Куда еще могут направить «Железного герцога» его врачи, как не к нам, в Челтнем?
— Действительно, куда? — насмешливо откликнулся граф.
— Он будет гостить у Риделла, в коттедже «Кэмбрей», который, естественно, должен быть переименован в «Особняк Веллингтона». И, естественно, я попрошу его открыть новую ассамблею, посадить дуб и посетить местный театр.
— Ну просто сплошная череда веселья и развлечений! — с циничной усмешкой заметил граф.
— Господи, Тальбот, я больше ничего не могу предложить, — ответил полковник. — Он берет с собой герцогиню!
— Так что всем придется вести себя как можно лучше.
— Всем, не считая меня. Вы же знаете, что я никогда не подчиняюсь общим правилам.
— Это правда, — признал граф. — И что вы теперь задумали, Фиц?
— Я нашел совершенно восхитительную женщину, — сказал полковник Беркли, усаживаясь на край постели. Его до блеска начищенные ботфорты ловили лучи солнца, падающие из окна, и отбрасывали на потолок яркие зайчики.
— Новую? — удивился граф. — Неужели такие дамы еще не перевелись? Я думал, что вы уже перезнакомились со всеми, Фиц. Кто же она?
— Ее зовут Мария Фут, — ответил полковник, не обращая внимания на поддразнивание приятеля. — Она — актриса. Я познакомился с ней в прошлом году, в театре, когда участвовал в ее бенефисе.
— А что произошло за стенами театра? — осведомился граф.
— Некоторое время она оставалась довольно неуловимой, — сказал полковник Беркли. — Но вы же знаете, Тальбот, какой я искусный охотник? — самодовольно произнес Фиц.
— И что же теперь?..
— Я поселил ее в одном из моих коттеджей.
Граф рассмеялся:
— И сколько дам сердца у вас сейчас, Фиц?
Хватит ли на всех коттеджей?
— Немало, — ответил тот. — Но Мария среди них — примадонна. Она прекрасна, Тальбот, поистине прекрасна. Я должен вас познакомить, как только вы поправитесь.
— Значит, вы не остановитесь здесь? — осведомился его гость.
— Нет. Эту ночь я проведу с Марией, а завтра мне необходимо вернуться в замок. Но к концу недели я вернусь. Вы не очень скучаете?
— Нет, я совсем не скучаю, — совершенно честно ответил граф. — И Ньюэл надеется, что я примерно через неделю смогу вставать.
— Вы обязательно должны присутствовать на открытии ассамблеи!
От полковника не укрылась гримаса недовольства, которую состроил граф, и он расхохотался.
— Ладно, я разрешу вам манкировать этой официальной церемонией, если вы пообещаете прийти на спектакль, в котором я буду играть в театре вместе с моей труппой. Мы ставим новую пьесу — и я уверен, что вы найдете ее забавной. Ее пописал молодой талантливый человек, на которого я возлагаю немалые надежды.
Граф Линдерст прекрасно знал, что среди многочисленных интересов полковника Беркли числилось и увлечение театром. У него была любительская труппа, и каждый месяц они играли в театре «Ройал» перед зрителями, которые собирались не столько для того, чтобы получить удовольствие от пьесы, сколько чтобы изумленно взирать на полковника, чей неуемный темперамент и широкая натура поражали их воображение.
А вот самого полковника любительские представления не удовлетворяли, и он часто исполнял свои любимые роли с такими знаменитыми актерами, как Джон Кембль и миссис Сиддонс. Он платил за эту возможность немалые деньги и к тому же мог гарантировать, что среди зрителей будет немало его знатных друзей.
Актеры считались людьми безответственными и безнравственными, так что дружеские отношения с ними еще сильнее портили и без того не слишком хорошую репутацию полковника Беркли.
— Я с удовольствием приду вам поаплодировать, — пообещал граф. — И как называется этот новый шедевр?
— Название у него такое: «Разоблаченный мошенник», — ответил полковник. — Ну как — достаточно драматично?
— И вы играете героя?
— Нет, конечно! Я — злодей. А какую еще роль я могу выбрать, если речь идет о бесчестье юной и прекрасной девушки?
Граф откинулся на подушки и от души рассмеялся.
— Фиц! Вы совершенно неисправимы! Можно подумать, о вас слишком мало сплетничают.
— Я люблю, чтобы обо мне сплетничали. Моя легендарная личность привлекает в Челтнем все большее число людей, они тратят здесь свои деньги, и оправдывается мое утверждение, что городу надо расти и развиваться. Нам надо построить побольше новых домов, обновить общественные здания и проложить новые улицы.
Строительство было еще одним любимым коньком полковника Беркли. Вот и на этот раз он довольно долго распространялся на эту тему. Граф в очередной раз выслушал его планы о превращении Челтнема в «столицу лечебных вод».
— А вы слышали последние куплеты о посетителях города? — спросил полковник.
— Какие это?
Поднявшись на ноги, полковник начал пылко декламировать:
Люди всех сортов и классов,
Всевозможного достатка:
Герцога со сворой присных
И маркизы по четверкам,
Лорды в парах, графы чохом,
Стаи мотов-щелкоперов…
— Очень уместно! — сухо прокомментировал граф.
— Там еще очень много написано, но я не стану вам докучать этими виршами, — сказал полковник. — Надо только добавить, что в одной строчке упоминаются «рои дивных чаровниц». Это — истина!
Граф отметил про себя, что полковник неизбежно переводил разговор обратно на женщин. Несколько цинично охарактеризовав основных «чаровниц» городка, он добавил:
— Кстати, когда я подъехал к дому, из него как раз выходила довольно-таки миленькая девица. Я спросил дворецкого, кто она такая, а он сообщил мне, что это — ваша сиделка.
Граф ничего на это не ответил, но полковник с нескрываемым интересом спросил:
— Ну же, выкладывайте, Тальбот, хитрый вы лис! С каких это пор вам вдруг понадобилась сиделка-женщина? Или это только вежливое название для другого рода услуг?
— Это чистая правда, — сказал граф. — Бэтли, конечно, старается, как может, но руки у него не слишком ловкие. По чистой случайности я узнал, что у Жизели есть опыт по уходу за больными. Даже Ньюэл похвалил ее работу.
— А что у нее еще хорошо получается? — многозначительно осведомился полковник Беркли.
Граф покачал головой:
— Ничего такого, на что вы намекаете, Фиц. Она — настоящая леди, хотя, насколько я понял, ее семья попала в тяжелые обстоятельства.
— Она показалась мне хорошенькой, хотя я успел увидеть ее только мельком, — задумчиво заметил его собеседник.
— Даже и не думайте, Фиц! — твердо сказал граф.
— Ну конечно, я не стану перебегать дорогу, если она принадлежит вам, — согласился тот. — Но, сказать по правде, я удивлен. Помню, вы как-то делали мне выговор за мои похождения и сказали тогда, что не развлекаетесь ни с собственной прислугой, ни с прислугой других.
— И это по-прежнему так, — ответил граф. — И я не допущу, чтобы вы развлекались с моей прислугой!
— Это вызов? — осведомился полковник Беркли, и глаза его странно блеснули.
— Только попробуете что-нибудь сделать — и я вам голову снесу, — пообещал граф. — Может, сейчас я еще инвалид, но вы не хуже меня знаете, Фиц, что боксируем мы с вами примерно на одном уровне, и как только я снова буду в форме…
Он сделал паузу, а потом рассмеялся.
— Мы что-то заговорили чересчур серьезно. Но — оставьте Жизель в покое. Она никогда не сталкивалась с такими сердцеедами, как вы, и я не хочу, чтобы вы ее испортили.
Граф Линдерст прекрасно знал, что полковник не мог пропустить ни одного смазливого личика, где бы он его ни обнаруживал. Но в то же время они с полковником Беркли были дружны так давно, что он был уверен в том, что Жизели ничто не будет угрожать, пока она будет под его опекой. Тем не менее репутация полковника Беркли в том, что касается женщин, была настолько плохой, что граф все-таки испытывал некоторую тревогу.
По правде говоря, до этой минуты он не считал Жизель привлекательной, да и вообще не относил ее к той категории женщин, которые могут вызвать интерес у мужчины, да еще такого многоопытного, как полковник Беркли. Но теперь граф понял, что она обладает грацией, которая делает ее фигуру соблазнительной, даже несмотря на ее худобу. А ее огромные глаза, занимавшие чуть ли не половину бледного личика, были прекрасны, хотя и совершенно не походили на то, что прежде представлялось в его понимании идеалом красоты.
Сейчас граф решил, что все его прежние женщины походили на раскрывшиеся розы: они были полногрудыми, соблазнительными, чувственными — полная противоположность Жизели.
Возможно, эта ее сдержанность помешала ему увидеть в ней женщину, которую можно обольстить и покорить. А вот полковник Беркли сразу это заметил и заставил его самого взглянуть на девушку другими глазами. И теперь граф поймал себя на том, что думает о Жизели совсем не так, как прежде, до визита своего приятеля.
Впервые он задумался о том, следует ли отпускать ее в город одну, без всякого сопровождения. Конечно, в Челтнеме правила поведения были не такими строгими и жесткими, как в Лондоне, но он не сомневался в том, что даже здесь молодая девушка из хорошей семьи должна была отправляться за покупками или в галерею с лечебной водой в сопровождении если не компаньонки из числа женщин своего круга, то хотя бы служанки или лакея.
Тут он напомнил себе, что его мысли пошли не в том направлении. Каким бы ни было происхождение Жизели, — а он по-прежнему оставался об этом в полном неведении, — сейчас она все равно просто служанка. Ой платит ей, как платит и Бэтли, и сотням других слуг, которые работают в Линд-Парке, его фамильном поместье в Оксфордшире.
Интересно: когда он будет совсем здоров и сможет вернуться домой, Жизель согласится сопровождать его? Но, даже не задав ей подобного вопроса, граф был почти уверен в том, что она откажется.
Граф Линдерст снова с бессильной досадой понял, насколько мало знает о своей юной сиделке. Как могло случиться, что ее семья впала в такую бедность? И почему она никогда не рассказывает о своей матери и маленьком браге?
«Это неестественно!»— подумал граф, еще сильнее укрепившись в своей решимости добиться у Жизели ответа на все свои вопросы.
Жизель вернулась спустя час, и, несмотря на то, что граф давал себе обещание не упрекать ее ни в чем, долгое ожидание вывело его из терпения.
— Тебя чертовски долго не было! — прорычал он, когда Жизель вошла наконец и спальню.
— Все магазины переполнены, милорд, — объяснила она, — и даже в библиотеке мне пришлось задержаться.
Она негромко засмеялась.
— Жаль, что вы не можете посмотреть, как люди стоят в длинной очереди, чтобы воспользоваться машиной для взвешивания.
— Машиной для взвешивания? — переспросил граф, невольно заинтересовавшись.
— Да. Все знаменитости — да и большинство остальных, все, кто приезжает в Челтнем, — хотят попробовать эту машину. Толстые надеются похудеть благодаря водам, а худые убеждены, что смогут прибавить в весе.
— А ты узнала свой вес? — осведомился граф.
— Стану я тратить пенни на такую чепуху! — беспечно махнула рукой Жизель.
— Я уверен, что ты бы убедилась, что твой вес очень изменился по сравнению с тем, каким он был неделю назад.
Жизель улыбнулась.
— Должна признаться вашей милости, что мне пришлось распустить талию на платьях на целый дюйм, — ответила она. — Но все равно, как вы любите повторять, я остаюсь настоящим скелетом, а вы терпеть не можете худых женщин.
«Может, она по-прежнему худая, — подумал граф, критически осматривая свою юную служанку, — но фигура у нее просто удивительная.
Настоящая юная богиня!»
Тут он поспешно сказал себе, что такие мысли приличествуют идиоту-поэту, кем он никогда в жизни не был. Во всем виноват Фиц Беркли, который заставил его думать о подобных вещах. Сам граф никогда прежде не имел привычки смотреть на прислугу с точки зрения заинтересованного мужчины и не намерен был приобретать эту привычку теперь.
— Вот ваши книги, — говорила тем временем Жизель, выкладывая их на столик у кровати. — Я уверена, что они вам понравятся. Вернее, я на это надеюсь. Откровенно говоря, я выбрала такие, которые мне самой хотелось прочесть.
— И, надо полагать, я должен быть тебе за это благодарен.
— Если вы будете недовольны, я всегда смогу их поменять, ваша милость. Она повернулась к двери.
— Куда ты направилась? — недовольно спросил граф.
— Снять шляпку и вымыть руки. Когда я вернусь, то почитаю вам газету — если вы, милорд, ленитесь прочесть ее самостоятельно!
— Ты будешь делать то, что прикажу тебе я, — резко сказал ее наниматель.
Однако дверь за Жизелью уже закрылась, так что граф не знал, услышала ли она его последние слова.
На следующий день Жизель пришла с большим опозданием, что само по себе было необычно. И как только граф ее увидел, он сразу же понял, что случилось нечто нехорошее.
Он привык с самого утра видеть ее жизнерадостную улыбку и слышать веселый голосок. От одного ее вида и теплых слов приветствия граф сразу же приходил в хорошее настроение.
Однако этим утром девушка была очень бледна, а под глазами у нее легли тени, сказавшие графу о том, что она чем-то глубоко озабочена.
Жизель молча сделала ему перевязку, а потом поправила подушки, привела в порядок постель и унесла из комнаты грязные бинты. Бэтли закончил бритье и утренний туалет графа еще до прихода Жизели.
Бэтли же менял простыни на постели либо с помощью домоправительницы, либо с помощью одной из горничных, так что после того, как Жизель возвращалась, в спальню к графу никто не заходил и они оставались вдвоем.
Граф, постоянно наблюдавший за своей таинственной сиделкой, прекрасно изучил все оттенки выражения ее лица и очень чутко чувствовал ее настроение. Ему показалось, что Жизель хочет что-то ему сказать, однако он счел за лучшее самому ни о чем ее не расспрашивать.
Он молча смотрел, как она беспокойно ходит по комнате, переставляя то, что и без того стоит на месте, поправляет в который раз подушки на одном из кресел, хотя в него никто не садился, перекладывает книги и газеты на столике у кровати… В конце концов она подошла к нему, и граф почувствовал, что она приняла нелегкое для себя решение начать важный разговор.
Ему показалось, что ее скулы снова заострились — видимо, из-за каких-то очень сильных переживаний. Когда Жизель остановилась около его кровати, он заметил, что у нее дрожат руки.
— Я… хотела попросить вас… об одной вещи, милорд, — чуть слышно проговорила она.
— О чем?
— Я… не знаю… как это лучше сказать… — Девушка замолчала, в нерешительности теребя платье.
— Если бывает нужно, я умею проявлять понимание.
— Я это знаю, ваша милость, — подтвердила она. — Бэтли мне рассказывал, что в полку… все обращались к вам… со своими проблемами… а вы всегда… помогали их разрешить.
— Тогда позволь мне разрешить и твою.
— Вам моя просьба… покажется… очень странной.
— Ничего не могу на это ответить, пока ты мне ее не выскажешь, — мягко отозвался граф.
Жизель молча замерла у его кровати. Граф настолько остро ощущал ее волнение, что ему трудно было заставить себя молча ждать.
В конце концов она едва слышно сказала:
— Я… слышала — и думаю, что это действительно так и есть, — что существуют… джентльмены… которые готовы заплатить большие деньги за девушку, которая… невинна. — Она замолчала, словно собираясь с силами. — Я… Мне совершенно необходимо достать… пятьдесят фунтов — немедленно… И я подумала, что, может быть, вы могли бы помочь мне… найти кого-то, кто… дал бы за меня… такую сумму.
Граф был настолько поражен ее неожиданной просьбой, что потерял дар речи.
Жизель не смотрела на него: ее темные ресницы опустились на бледные щеки. Не сдержавшись, он воскликнул:
— Боже правый! Ты хоть понимаешь, что говоришь? И если тебе нужны пятьдесят фунтов…
Она быстро вскинула голову и посмотрела ему в лицо, а потом резко повернулась и стремительно пошла к двери.
— Куда ты направляешься?
— Я… надеялась, что вы… поймете, милорд…
Она уже была на пороге, когда граф взревел:
— Сию минуту иди сюда! Слышишь? Немедленно возвращайся!
Секунду казалось, что она не послушается. Но потом, словно его приказ принудил ее повиноваться, она очень медленно закрыла дверь и прошла обратно к его кровати.
— Я хочу разобраться во всем до конца, — сказал граф. — Тебе нужны пятьдесят фунтов, но, кик я понял, у меня ты их не примешь? Правильно?
— Вы же знаете, что я не возьму денег… если не могу ничего дать… взамен, — горячо ответила Жизель.
Граф собрался было возражать, но вовремя понял, что это будет бесполезно. Он уже хорошо знал болезненную гордость Жизели. Это свойство было в ней настолько сильно развито, что если бы он стал навязывать ей свои деньги, то она скорее всего просто ушла бы из его жизни.
Призвав на помощь терпение и решив прибегнуть к дипломатии, он попытался выиграть время.
— Прости меня, Жизель, ты меня просто ошеломила. Мне понятны твои чувства относительно денег, но серьезно ли ты обдумала тот шаг, который собираешься сделать?
— Я… все обдумала, милорд, — ответила Жизель, — и это единственный выход… который я смогла найти. Я подумала, что вам, наверное, нетрудно будет найти такого человека… который заплатил бы за то… что я могу ему предложить.
— Конечно, это возможно, — медленно проговорил граф.
— Так вы это сделаете?
— Посмотрим, — ответил он. — Думаю, что имею право спросить тебя, Жизель, для чего тебе столь срочно понадобилась такая крупная сумма денег?
Она отвернулась от него и отошла на другую сторону комнаты, остановившись у окна. Девушка некоторое время стояла неподвижно, глядя на улицу, и граф знал, что она размышляет, можно ли доверить ему свою тайну или ей следует отказаться отвечать на его вопрос.
В конце концов Жизель, видимо, поняла, что от ее откровенности будет зависеть, захочет ли граф оказать ей помощь в получении столь нужных ей денег, потому что тихо сказала:
— Моему брату… чтобы он смог снова начать ходить… необходима сложная операция, которую может сделать только мистер Ньюэл.
— С твоим братом что-то случилось? — участливо осведомился граф.
Вот и сейчас, собираясь уйти, Жизель напомнила ему:
— Пока меня не будет, вы должны лежать спокойно. И, пожалуйста, не пытайтесь встать с постели, как вы это сделали вчера. Вы же помните, что вам сказал мистер Ньюэл!
— Я отказываюсь подчиняться тебе и этим чертовым докторам! — проворчал граф. — Вы все хотите превратить меня в беспомощного инвалида!
Но, несмотря на свои возражения, он прекрасно понимал, что его врач был совершенно прав. Накануне, осмотрев его, мистер Ньюэл так ответил на вопрос о том, когда графу можно будет наконец подняться с постели:
— Ваша нога, милорд, заживает гораздо лучше, чем я ожидал. Но вы, ваша милость, должны понимать, что для того, чтобы извлечь из раны всю картечь, мне пришлось сделать очень глубокие разрезы, и надо набраться терпения и соблюдать покой до полного их заживления.
— Это не так-то просто! — мрачно отозвался граф.
— Я буду совершенно откровенен, милорд, — продолжил хирург. — Теперь мне можно вам Признаться, что, когда я обнаружил, какое количество картечи оставалось в ране и насколько сильно она загноилась, я начал опасаться, как бы дело в конце концов не закончилось ампутацией ноги. Но чудеса все-таки бывают — и в вашем случае явно произошло чудо.
— Я весьма благодарен судьбе, — с трудом проговорил граф, когда пальцы хирурга заскользили по швам. Те были совершенно чистыми и заживали, по словам врача, «изнутри».
— Когда я смогу встать с постели? — снова спросил нетерпеливый граф.
— Не раньше чем еще через неделю, милорд.
Как вы прекрасно понимаете, любое резкое движение может снова вызвать кровотечение. Вам надо проявить еще немного терпения.
— К сожалению, этим качеством я никогда не отличался, — со вздохом заметил его пациент.
— Тогда, милорд, у вас есть сейчас возможность научиться этому, — ответил Томас Ньюэл. Потом он похвалил Жизель за ее перевязки.
— Если вам когда-нибудь понадобится работа, мисс Чарт, то у меня для вас найдется сотня пациентов.
— Похоже, у вас много работы, — проговорил граф.
— Ко мне записываются за несколько недель вперед, — сказал Томас Ньюэл не без гордости. — И среди моих пациентов не только участники войны, как вы, милорд. Ко мне приезжают представители аристократии со всей Англии и даже из Шотландии и с континента. Иногда мне уже начинает казаться, что я просто не смогу успеть всем им помочь.
— Все имеет свои недостатки, — улыбнулся граф, — даже слава прекрасного врача.
— Оборотную сторону славы вы, ваша милость, должны были узнать на собственном опыте, — любезно проговорил Томас Ньюэл, а потом простился и ушел.
И теперь, напомнив графу Линдерсту о словах врача, Жизель сказала:
— Если вы будете двигаться, то повязка собьется — и тогда все мои усилия пропадут даром.
Она уже собиралась уйти, но остановилась, словно вспомнив что-то.
— Моя мать делает для вас свежую мазь. Наверное, на обратном пути мне стоит зайти домой.
— Я еще не заплатил тебе за прошлую порцию, — сказал граф. — Во сколько она вам обошлась?
— В три с половиной пенса, — ответила Жизель.
— Надо понимать, что ты ожидаешь, что я расплачусь с тобой с точностью до полупенни. Или ты примешь четыре пенса?
— Я могу дать вам сдачу, — ответила Жизель, весело блеснув глазами.
Она прекрасно поняла, что граф поддразнивает ее: наполовину в шутку, наполовину всерьез сетуя на ее отказ принимать больше денег, нежели он назначил ей в качестве платы за услуги.
— Ты меня просто бесишь! — сказал он, когда девушка снова направилась к двери. — Тогда вашей милости не придется скучать в мое отсутствие, — отозвалась Жизель. — Если вам что-нибудь понадобится, Бэтли придет по первому вашему зову, милорд.
С этими словами она ушла, а граф откинулся на подушки и в тысячный раз попытался сообразить, кто она такая и почему упорно отказывается рассказывать ему о себе.
Прежде он не мог вообразить, чтобы столь юная девушка, — а Жизель призналась, что ей девятнадцать лет, — могла разговаривать с ним настолько спокойно и уверенно. И в то же время он знал, что во многих отношениях она очень ранима и робка.
В Жизели было нечто такое, что он не встречал ни у одной женщины… Например, ее удивительная скромность, которая так его восхищала. Когда он не разговаривал с нею, она тихо садилась в уголке комнаты и читала, сосредоточенно углубившись в книгу, что было для него удивительным, поскольку прежде ему казалось, что всем женщинам просто необходимо постоянно находиться в центре внимания.
Граф привык иметь дело с женщинами, которые прибегали ко всевозможным уловкам и хитростям, чтобы заставить его их заметить. Они бросали на него манящие взоры, жеманно складывали губки, словно приглашая его к поцелую, говорили неестественно высокими голосами, находя это привлекательным. Жизель же вела себя так спокойно и естественно, словно он был ее братом или — ужасная мысль! — отцом. Она готова была откровенно говорить обо всем — кроме себя и своей семьи.
«Я во что бы то ни стало узнаю, что за этим кроется!»— поклялся себе граф.
В эту минуту дверь его комнаты открылась и в нее заглянул мужчина.
— Вы не спите? — спросил низкий голос. Граф повернулся, чтобы взглянуть на пришедшего.
— Фил! — воскликнул он. — Входите! Я очень рад вас видеть!
— Я на это надеялся, — сказал полковник Беркли, входя в комнату графа.
Лежащему в постели широкоплечий и высокий Фиц показался почти сказочным великаном.
— Черт подери, Фиц! — воскликнул он. — Вы выглядите до отвращения здоровым — просто смотреть противно. Как ваши лошади?
— Ждут, когда вы снова сможете на них сесть, — отозвался полковник Беркли. — У меня уже шестьдесят превосходных скакунов, Тальбот, и в этом сезоне я намерен предоставлять их в распоряжение каждого, кто захочет охотиться верхом. А вам я могу обещать право первого выбора.
— Да, это хороший стимул побыстрее выздороветь, — сказал граф.
— Вам лучше?
— Намного лучше. Ньюэл — действительно прекрасный специалист.
— Я же вам говорил!
— Вы были совершенно правы, Фиц, и я очень рад тому, что послушался вашего совета и приехал в Челтнем.
— Вот это я и хотел от вас услышать! — улыбнулся полковник Беркли. — Я ведь уже говорил вам: этот город просто уникален!
По его голосу было совершенно ясно, насколько он гордится Челтнемом, так что граф невольно рассмеялся.
— Когда вы собираетесь переименовать его в «Беркливиль»? Это было бы только справедливо!
— У меня мелькала такая мысль, — отозвался покровитель Челтнема, — но поскольку название «Челтнем» имеет саксонское происхождение, наверное, было бы не правильно его менять.
— Почему вы здесь? Я считал, что дела держат вас все время в замке.
— Я приехал, чтобы обсудить с соседями прием герцога Веллингтона. Вы слышали, что он собирается к нам приехать?
— Да, мне говорили. Это правда?
— Конечно, правда! Куда еще могут направить «Железного герцога» его врачи, как не к нам, в Челтнем?
— Действительно, куда? — насмешливо откликнулся граф.
— Он будет гостить у Риделла, в коттедже «Кэмбрей», который, естественно, должен быть переименован в «Особняк Веллингтона». И, естественно, я попрошу его открыть новую ассамблею, посадить дуб и посетить местный театр.
— Ну просто сплошная череда веселья и развлечений! — с циничной усмешкой заметил граф.
— Господи, Тальбот, я больше ничего не могу предложить, — ответил полковник. — Он берет с собой герцогиню!
— Так что всем придется вести себя как можно лучше.
— Всем, не считая меня. Вы же знаете, что я никогда не подчиняюсь общим правилам.
— Это правда, — признал граф. — И что вы теперь задумали, Фиц?
— Я нашел совершенно восхитительную женщину, — сказал полковник Беркли, усаживаясь на край постели. Его до блеска начищенные ботфорты ловили лучи солнца, падающие из окна, и отбрасывали на потолок яркие зайчики.
— Новую? — удивился граф. — Неужели такие дамы еще не перевелись? Я думал, что вы уже перезнакомились со всеми, Фиц. Кто же она?
— Ее зовут Мария Фут, — ответил полковник, не обращая внимания на поддразнивание приятеля. — Она — актриса. Я познакомился с ней в прошлом году, в театре, когда участвовал в ее бенефисе.
— А что произошло за стенами театра? — осведомился граф.
— Некоторое время она оставалась довольно неуловимой, — сказал полковник Беркли. — Но вы же знаете, Тальбот, какой я искусный охотник? — самодовольно произнес Фиц.
— И что же теперь?..
— Я поселил ее в одном из моих коттеджей.
Граф рассмеялся:
— И сколько дам сердца у вас сейчас, Фиц?
Хватит ли на всех коттеджей?
— Немало, — ответил тот. — Но Мария среди них — примадонна. Она прекрасна, Тальбот, поистине прекрасна. Я должен вас познакомить, как только вы поправитесь.
— Значит, вы не остановитесь здесь? — осведомился его гость.
— Нет. Эту ночь я проведу с Марией, а завтра мне необходимо вернуться в замок. Но к концу недели я вернусь. Вы не очень скучаете?
— Нет, я совсем не скучаю, — совершенно честно ответил граф. — И Ньюэл надеется, что я примерно через неделю смогу вставать.
— Вы обязательно должны присутствовать на открытии ассамблеи!
От полковника не укрылась гримаса недовольства, которую состроил граф, и он расхохотался.
— Ладно, я разрешу вам манкировать этой официальной церемонией, если вы пообещаете прийти на спектакль, в котором я буду играть в театре вместе с моей труппой. Мы ставим новую пьесу — и я уверен, что вы найдете ее забавной. Ее пописал молодой талантливый человек, на которого я возлагаю немалые надежды.
Граф Линдерст прекрасно знал, что среди многочисленных интересов полковника Беркли числилось и увлечение театром. У него была любительская труппа, и каждый месяц они играли в театре «Ройал» перед зрителями, которые собирались не столько для того, чтобы получить удовольствие от пьесы, сколько чтобы изумленно взирать на полковника, чей неуемный темперамент и широкая натура поражали их воображение.
А вот самого полковника любительские представления не удовлетворяли, и он часто исполнял свои любимые роли с такими знаменитыми актерами, как Джон Кембль и миссис Сиддонс. Он платил за эту возможность немалые деньги и к тому же мог гарантировать, что среди зрителей будет немало его знатных друзей.
Актеры считались людьми безответственными и безнравственными, так что дружеские отношения с ними еще сильнее портили и без того не слишком хорошую репутацию полковника Беркли.
— Я с удовольствием приду вам поаплодировать, — пообещал граф. — И как называется этот новый шедевр?
— Название у него такое: «Разоблаченный мошенник», — ответил полковник. — Ну как — достаточно драматично?
— И вы играете героя?
— Нет, конечно! Я — злодей. А какую еще роль я могу выбрать, если речь идет о бесчестье юной и прекрасной девушки?
Граф откинулся на подушки и от души рассмеялся.
— Фиц! Вы совершенно неисправимы! Можно подумать, о вас слишком мало сплетничают.
— Я люблю, чтобы обо мне сплетничали. Моя легендарная личность привлекает в Челтнем все большее число людей, они тратят здесь свои деньги, и оправдывается мое утверждение, что городу надо расти и развиваться. Нам надо построить побольше новых домов, обновить общественные здания и проложить новые улицы.
Строительство было еще одним любимым коньком полковника Беркли. Вот и на этот раз он довольно долго распространялся на эту тему. Граф в очередной раз выслушал его планы о превращении Челтнема в «столицу лечебных вод».
— А вы слышали последние куплеты о посетителях города? — спросил полковник.
— Какие это?
Поднявшись на ноги, полковник начал пылко декламировать:
Люди всех сортов и классов,
Всевозможного достатка:
Герцога со сворой присных
И маркизы по четверкам,
Лорды в парах, графы чохом,
Стаи мотов-щелкоперов…
— Очень уместно! — сухо прокомментировал граф.
— Там еще очень много написано, но я не стану вам докучать этими виршами, — сказал полковник. — Надо только добавить, что в одной строчке упоминаются «рои дивных чаровниц». Это — истина!
Граф отметил про себя, что полковник неизбежно переводил разговор обратно на женщин. Несколько цинично охарактеризовав основных «чаровниц» городка, он добавил:
— Кстати, когда я подъехал к дому, из него как раз выходила довольно-таки миленькая девица. Я спросил дворецкого, кто она такая, а он сообщил мне, что это — ваша сиделка.
Граф ничего на это не ответил, но полковник с нескрываемым интересом спросил:
— Ну же, выкладывайте, Тальбот, хитрый вы лис! С каких это пор вам вдруг понадобилась сиделка-женщина? Или это только вежливое название для другого рода услуг?
— Это чистая правда, — сказал граф. — Бэтли, конечно, старается, как может, но руки у него не слишком ловкие. По чистой случайности я узнал, что у Жизели есть опыт по уходу за больными. Даже Ньюэл похвалил ее работу.
— А что у нее еще хорошо получается? — многозначительно осведомился полковник Беркли.
Граф покачал головой:
— Ничего такого, на что вы намекаете, Фиц. Она — настоящая леди, хотя, насколько я понял, ее семья попала в тяжелые обстоятельства.
— Она показалась мне хорошенькой, хотя я успел увидеть ее только мельком, — задумчиво заметил его собеседник.
— Даже и не думайте, Фиц! — твердо сказал граф.
— Ну конечно, я не стану перебегать дорогу, если она принадлежит вам, — согласился тот. — Но, сказать по правде, я удивлен. Помню, вы как-то делали мне выговор за мои похождения и сказали тогда, что не развлекаетесь ни с собственной прислугой, ни с прислугой других.
— И это по-прежнему так, — ответил граф. — И я не допущу, чтобы вы развлекались с моей прислугой!
— Это вызов? — осведомился полковник Беркли, и глаза его странно блеснули.
— Только попробуете что-нибудь сделать — и я вам голову снесу, — пообещал граф. — Может, сейчас я еще инвалид, но вы не хуже меня знаете, Фиц, что боксируем мы с вами примерно на одном уровне, и как только я снова буду в форме…
Он сделал паузу, а потом рассмеялся.
— Мы что-то заговорили чересчур серьезно. Но — оставьте Жизель в покое. Она никогда не сталкивалась с такими сердцеедами, как вы, и я не хочу, чтобы вы ее испортили.
Граф Линдерст прекрасно знал, что полковник не мог пропустить ни одного смазливого личика, где бы он его ни обнаруживал. Но в то же время они с полковником Беркли были дружны так давно, что он был уверен в том, что Жизели ничто не будет угрожать, пока она будет под его опекой. Тем не менее репутация полковника Беркли в том, что касается женщин, была настолько плохой, что граф все-таки испытывал некоторую тревогу.
По правде говоря, до этой минуты он не считал Жизель привлекательной, да и вообще не относил ее к той категории женщин, которые могут вызвать интерес у мужчины, да еще такого многоопытного, как полковник Беркли. Но теперь граф понял, что она обладает грацией, которая делает ее фигуру соблазнительной, даже несмотря на ее худобу. А ее огромные глаза, занимавшие чуть ли не половину бледного личика, были прекрасны, хотя и совершенно не походили на то, что прежде представлялось в его понимании идеалом красоты.
Сейчас граф решил, что все его прежние женщины походили на раскрывшиеся розы: они были полногрудыми, соблазнительными, чувственными — полная противоположность Жизели.
Возможно, эта ее сдержанность помешала ему увидеть в ней женщину, которую можно обольстить и покорить. А вот полковник Беркли сразу это заметил и заставил его самого взглянуть на девушку другими глазами. И теперь граф поймал себя на том, что думает о Жизели совсем не так, как прежде, до визита своего приятеля.
Впервые он задумался о том, следует ли отпускать ее в город одну, без всякого сопровождения. Конечно, в Челтнеме правила поведения были не такими строгими и жесткими, как в Лондоне, но он не сомневался в том, что даже здесь молодая девушка из хорошей семьи должна была отправляться за покупками или в галерею с лечебной водой в сопровождении если не компаньонки из числа женщин своего круга, то хотя бы служанки или лакея.
Тут он напомнил себе, что его мысли пошли не в том направлении. Каким бы ни было происхождение Жизели, — а он по-прежнему оставался об этом в полном неведении, — сейчас она все равно просто служанка. Ой платит ей, как платит и Бэтли, и сотням других слуг, которые работают в Линд-Парке, его фамильном поместье в Оксфордшире.
Интересно: когда он будет совсем здоров и сможет вернуться домой, Жизель согласится сопровождать его? Но, даже не задав ей подобного вопроса, граф был почти уверен в том, что она откажется.
Граф Линдерст снова с бессильной досадой понял, насколько мало знает о своей юной сиделке. Как могло случиться, что ее семья впала в такую бедность? И почему она никогда не рассказывает о своей матери и маленьком браге?
«Это неестественно!»— подумал граф, еще сильнее укрепившись в своей решимости добиться у Жизели ответа на все свои вопросы.
Жизель вернулась спустя час, и, несмотря на то, что граф давал себе обещание не упрекать ее ни в чем, долгое ожидание вывело его из терпения.
— Тебя чертовски долго не было! — прорычал он, когда Жизель вошла наконец и спальню.
— Все магазины переполнены, милорд, — объяснила она, — и даже в библиотеке мне пришлось задержаться.
Она негромко засмеялась.
— Жаль, что вы не можете посмотреть, как люди стоят в длинной очереди, чтобы воспользоваться машиной для взвешивания.
— Машиной для взвешивания? — переспросил граф, невольно заинтересовавшись.
— Да. Все знаменитости — да и большинство остальных, все, кто приезжает в Челтнем, — хотят попробовать эту машину. Толстые надеются похудеть благодаря водам, а худые убеждены, что смогут прибавить в весе.
— А ты узнала свой вес? — осведомился граф.
— Стану я тратить пенни на такую чепуху! — беспечно махнула рукой Жизель.
— Я уверен, что ты бы убедилась, что твой вес очень изменился по сравнению с тем, каким он был неделю назад.
Жизель улыбнулась.
— Должна признаться вашей милости, что мне пришлось распустить талию на платьях на целый дюйм, — ответила она. — Но все равно, как вы любите повторять, я остаюсь настоящим скелетом, а вы терпеть не можете худых женщин.
«Может, она по-прежнему худая, — подумал граф, критически осматривая свою юную служанку, — но фигура у нее просто удивительная.
Настоящая юная богиня!»
Тут он поспешно сказал себе, что такие мысли приличествуют идиоту-поэту, кем он никогда в жизни не был. Во всем виноват Фиц Беркли, который заставил его думать о подобных вещах. Сам граф никогда прежде не имел привычки смотреть на прислугу с точки зрения заинтересованного мужчины и не намерен был приобретать эту привычку теперь.
— Вот ваши книги, — говорила тем временем Жизель, выкладывая их на столик у кровати. — Я уверена, что они вам понравятся. Вернее, я на это надеюсь. Откровенно говоря, я выбрала такие, которые мне самой хотелось прочесть.
— И, надо полагать, я должен быть тебе за это благодарен.
— Если вы будете недовольны, я всегда смогу их поменять, ваша милость. Она повернулась к двери.
— Куда ты направилась? — недовольно спросил граф.
— Снять шляпку и вымыть руки. Когда я вернусь, то почитаю вам газету — если вы, милорд, ленитесь прочесть ее самостоятельно!
— Ты будешь делать то, что прикажу тебе я, — резко сказал ее наниматель.
Однако дверь за Жизелью уже закрылась, так что граф не знал, услышала ли она его последние слова.
На следующий день Жизель пришла с большим опозданием, что само по себе было необычно. И как только граф ее увидел, он сразу же понял, что случилось нечто нехорошее.
Он привык с самого утра видеть ее жизнерадостную улыбку и слышать веселый голосок. От одного ее вида и теплых слов приветствия граф сразу же приходил в хорошее настроение.
Однако этим утром девушка была очень бледна, а под глазами у нее легли тени, сказавшие графу о том, что она чем-то глубоко озабочена.
Жизель молча сделала ему перевязку, а потом поправила подушки, привела в порядок постель и унесла из комнаты грязные бинты. Бэтли закончил бритье и утренний туалет графа еще до прихода Жизели.
Бэтли же менял простыни на постели либо с помощью домоправительницы, либо с помощью одной из горничных, так что после того, как Жизель возвращалась, в спальню к графу никто не заходил и они оставались вдвоем.
Граф, постоянно наблюдавший за своей таинственной сиделкой, прекрасно изучил все оттенки выражения ее лица и очень чутко чувствовал ее настроение. Ему показалось, что Жизель хочет что-то ему сказать, однако он счел за лучшее самому ни о чем ее не расспрашивать.
Он молча смотрел, как она беспокойно ходит по комнате, переставляя то, что и без того стоит на месте, поправляет в который раз подушки на одном из кресел, хотя в него никто не садился, перекладывает книги и газеты на столике у кровати… В конце концов она подошла к нему, и граф почувствовал, что она приняла нелегкое для себя решение начать важный разговор.
Ему показалось, что ее скулы снова заострились — видимо, из-за каких-то очень сильных переживаний. Когда Жизель остановилась около его кровати, он заметил, что у нее дрожат руки.
— Я… хотела попросить вас… об одной вещи, милорд, — чуть слышно проговорила она.
— О чем?
— Я… не знаю… как это лучше сказать… — Девушка замолчала, в нерешительности теребя платье.
— Если бывает нужно, я умею проявлять понимание.
— Я это знаю, ваша милость, — подтвердила она. — Бэтли мне рассказывал, что в полку… все обращались к вам… со своими проблемами… а вы всегда… помогали их разрешить.
— Тогда позволь мне разрешить и твою.
— Вам моя просьба… покажется… очень странной.
— Ничего не могу на это ответить, пока ты мне ее не выскажешь, — мягко отозвался граф.
Жизель молча замерла у его кровати. Граф настолько остро ощущал ее волнение, что ему трудно было заставить себя молча ждать.
В конце концов она едва слышно сказала:
— Я… слышала — и думаю, что это действительно так и есть, — что существуют… джентльмены… которые готовы заплатить большие деньги за девушку, которая… невинна. — Она замолчала, словно собираясь с силами. — Я… Мне совершенно необходимо достать… пятьдесят фунтов — немедленно… И я подумала, что, может быть, вы могли бы помочь мне… найти кого-то, кто… дал бы за меня… такую сумму.
Граф был настолько поражен ее неожиданной просьбой, что потерял дар речи.
Жизель не смотрела на него: ее темные ресницы опустились на бледные щеки. Не сдержавшись, он воскликнул:
— Боже правый! Ты хоть понимаешь, что говоришь? И если тебе нужны пятьдесят фунтов…
Она быстро вскинула голову и посмотрела ему в лицо, а потом резко повернулась и стремительно пошла к двери.
— Куда ты направляешься?
— Я… надеялась, что вы… поймете, милорд…
Она уже была на пороге, когда граф взревел:
— Сию минуту иди сюда! Слышишь? Немедленно возвращайся!
Секунду казалось, что она не послушается. Но потом, словно его приказ принудил ее повиноваться, она очень медленно закрыла дверь и прошла обратно к его кровати.
— Я хочу разобраться во всем до конца, — сказал граф. — Тебе нужны пятьдесят фунтов, но, кик я понял, у меня ты их не примешь? Правильно?
— Вы же знаете, что я не возьму денег… если не могу ничего дать… взамен, — горячо ответила Жизель.
Граф собрался было возражать, но вовремя понял, что это будет бесполезно. Он уже хорошо знал болезненную гордость Жизели. Это свойство было в ней настолько сильно развито, что если бы он стал навязывать ей свои деньги, то она скорее всего просто ушла бы из его жизни.
Призвав на помощь терпение и решив прибегнуть к дипломатии, он попытался выиграть время.
— Прости меня, Жизель, ты меня просто ошеломила. Мне понятны твои чувства относительно денег, но серьезно ли ты обдумала тот шаг, который собираешься сделать?
— Я… все обдумала, милорд, — ответила Жизель, — и это единственный выход… который я смогла найти. Я подумала, что вам, наверное, нетрудно будет найти такого человека… который заплатил бы за то… что я могу ему предложить.
— Конечно, это возможно, — медленно проговорил граф.
— Так вы это сделаете?
— Посмотрим, — ответил он. — Думаю, что имею право спросить тебя, Жизель, для чего тебе столь срочно понадобилась такая крупная сумма денег?
Она отвернулась от него и отошла на другую сторону комнаты, остановившись у окна. Девушка некоторое время стояла неподвижно, глядя на улицу, и граф знал, что она размышляет, можно ли доверить ему свою тайну или ей следует отказаться отвечать на его вопрос.
В конце концов Жизель, видимо, поняла, что от ее откровенности будет зависеть, захочет ли граф оказать ей помощь в получении столь нужных ей денег, потому что тихо сказала:
— Моему брату… чтобы он смог снова начать ходить… необходима сложная операция, которую может сделать только мистер Ньюэл.
— С твоим братом что-то случилось? — участливо осведомился граф.