Картленд Барбара. Тайное венчание

   — Но «Мезон Кларе» очень мало мне платит — так мало, что я решилась прийти прямо к вам. Мне нравится шить для вас, madame la Princesse, и я не хочу бросать эту работу, но на те гроши, что платят не в торговом доме, жить невозможно!
   Руки Верниты дрожали, сердце колотилось как сумасшедшее. Она уже раскаивалась в том, что начала этот разговор. Что знает эта прекрасная и бесстыдная женщина о бедности? Разве она может понять, как важно для Верниты каждое лишнее су?
   — Сколько вам платит «Мезон Кларе»?
   Этот вопрос задала не принцесса, а джентльмен, которого она называла странным именем Аксель.
   Вспомнив о хороших манерах, Вернита присела перед ним в реверансе и кратко назвала суммы, которые получала у посредников за сшитые сорочки, нижние юбки и ночные рубашки.
   Выслушав, джентльмен заметил:
   — Неудивительно, что вы взбунтовались! Если не ошибаюсь, Полина, ты выплачиваешь «Мезон Кларе» астрономические суммы. Только вчера или позавчера месье де Клермон-Тоннер жаловался на твою расточительность!
   — Мой казначей жалуется на каждую мою трату! — капризно ответила принцесса. — И Наполеон без конца повторяет, что надо быть экономнее — один Бог знает, почему!
   Она повернулась к Верните.
   — Так что же вы просите за неглиже, в котором я, если верить этому джентльмену, похожа на ангела?
   Вернита в ответ назвала половину суммы, которую, как она знала, принцесса выплачивает за работу торговому дому.
   — Ну, это сущие пустяки! — небрежно ответила принцесса. — А что ещё вы умеете шить?
   — Зависит от того, что желает ваше Императорское высочество.
   — Мне нужно все! Новые ночные рубашки — воздушные, изящные, соблазнительные! Сорочки, носовые платки… да все, лишь бы оно было так же хорошо, как эта вещица! И поскорее!
   — Благодарю вас! Благодарю!.. — с трудом выдохнула Вернита.
   — И начинайте немедленно, не заставляйте меня ждать! — приказала принцесса.
   — Я так и сделаю, — ответила Вернита, — но простите, мадам, не заплатите ли вы мне прямо сейчас? Цело не в том, что я нуждаюсь в деньгах; просто мне приходится покупать материал на свои средства…
   Принцесса неопределённо махнула рукой куда-то в сторону двери.
   — Пойдите к моему казначею или его секретарю. Не докучайте мне такими пустяками!
   — Да, мадам, разумеется, мадам!
   Вернита сделала реверанс и поспешила к дверям.
   Чудо! Об этом она и мечтать не могла! Теперь у мамы будет и молоко, и цыплёнок, и много-много другой еды!..
   Оказавшись в холле, Вернита вдруг ощутила тошноту и головокружение и вынуждена была остановиться.
   Похоже, радость оказалась для неё чрезмерной, Вернита думала, что это мимолётный приступ, но слабость не проходила. Все потемнело перед глазами, и пол ринулся ей навстречу…
   Вернита прислонилась к стене, чувствуя, как по злу разливаются холод и оцепенение. «Только бы не упасть!» — с отчаянием подумала она.
   Откуда-то сзади до неё донёсся мужской голос:
   — Мадемуазель, вам нехорошо?
   Вернита уже ничего не видела, но по голосу узнала Акселя, джентльмена из салона принцессы.
   — Я… со мной все в порядке, — слабо ответила та и тут же почувствовала, как сильная мужская рука обвивает её талию.
   Поддерживая хрупкую девушку, Аксель подвёл её к креслу и усадил в него. Вернита закрыла лицо руками, стыдясь своей слабости. Джентльмен отдал какое-то распоряжение лакею, затем приказал:
   — Пригните голову к коленям!
   Вернита повиновалась, но тут все поплыло у неё перед глазами…
   Через несколько секунд — хотя, кажется, на самом деле времени прошло больше — Вернита услышала властный голос Акселя:
   — Пейте!
   Вернита с трудом приподняла голову. Аксель протягивал ей рюмку с тёмным ароматным напитком. Вернита глотнула, и коньяк обжёг ей рот, а по телу разлилось приятное тепло.
   Девушка прерывисто вздохнула. От крепкого напитка на глаза её навернулись слезы.
   — Пожалуйста, не надо больше! — взмолилась она.
   — Ещё один глоток, — не допускающим возражений тоном сказал Аксель, и Вернита, не в силах спорить, подчинилась.
   Коньяк прогнал слабость, и скоро Вернита уже смогла взглянуть в лицо своему спасителю.
   — Извините меня, — с трудом выговорила она. — Это минутная слабость…
   Он внимательно всмотрелся в её лицо и вдруг спросил:
   — Когда вы в последний раз ели?
   — Я… спасибо, со мной уже все в порядке.
   — Я задал вам вопрос.
   — Я… сегодня утром мне не хотелось есть.
   — Значит, последний раз вы ели вчера, — уточнил Аксель, — и, я полагаю, не слишком обильно.
   Вернита отвела глаза: щеки её вспыхнули ярким румянцем.
   Она стыдилась того, что причинила незнакомцу и, по всей видимости, важному человеку столько хлопот — хотя радость оттого, что теперь у неё будет работа, и деньги, была сильнее смущения.
   Джентльмен протянул ей руку и помог подняться.
   — Пойдёмте, — сказал он.
   Вернита подчинилась — больше ей ничего не оставалось. Джентльмен ввёл её в салон по другую сторону от холла.
   Войдя, он приказал лакею:
   — Принесите кофе и круассаны, да поскорее!
   — Слушаюсь, месье, — ответил слуга.
   Джентльмен усадил Верниту на софу.
   — Извините, что я доставила вам столько беспокойства, — заговорила она, робко сев на самый краешек, — но теперь я чувствую себя лучше и, наверно, мне пора домой.
   — Не раньше, чем вы поедите, — твёрдо ответил джентльмен.
   Аксель пересёк комнату и остановился у окна.
   — Я слишком часто видел голод, чтобы не узнавать его признаков с первого взгляда, — негромко произнёс он. — Вы живёте с родителями?
   — С матерью, — ответила Вернита. — Она сейчас больна… Мы… мы очень бедны.
   Джентльмен молчал. Через несколько минут дверь отворилась и появился слуга с серебряным кофейником и тарелкой круассанов.
   — Чего-нибудь ещё, месье? — спросил он.
   — Пока ничего, — ответил джентльмен, — но скажите секретарю месье де Клермон-Тоннера, чтобы он выдал этой женщине…
   Он обернулся к Верните.
   — Так сколько франков вы просите?
   Вернита, испытывая огромное смущение, слабым голосом повторила свою цену.
   Лакей вышел. Понимая, что отказываться нет смысла, Вернита отпила кофе и взяла с подноса круассан. У неё и вправду со вчерашнего утра ни крошки не было во рту.
   После первой же булочки ей стало легче: исчезла тупая боль в висках, и тело как будто снова наполнилось жизненной силой.
   Вернита ела с наслаждением, не замечая, что джентльмен не сводит с неё глаз.
   — Возьмите ещё один, — предложил он.
   Вернита робко улыбнулась.
   — Тогда я буду выглядеть жадной.
   — Ешьте, иначе все пропадёт. Их просто выбросят.
   Вернита протянула к круассану исхудалую руку с изящными тонкими пальцами.
   — Я часто думаю о том, сколько еды в богатых домах просто выбрасывают, — призналась она. — Особенно ночами, когда не идёт сон… и такая пустота внутри…
   Вернита сама не понимала, почему вдруг начала откровенничать с совершенно чужим человеком.
   «Скромные белошвейки так себя не ведут», — с испугом подумала девушка. Так, чего доброго, она себя выдаст!
   Вернита замолчала. «Я так давно не видела людей своего круга, — грустно подумала она, — что совсем забыла о хороших манерах. Простая белошвейка ни за что не станет разговаривать с другом её императорского величества как с равным!»
   Но джентльмен как будто не заметил её дерзости.
   — На разных людей голод действует по-разному, — заметил он. — Одни просто чахнут, слабеют и впадают в прострацию. У других начинаются галлюцинации, у третьих — странные сны.
   — Так унизительно все время думать о еде! — заметила Вернита. — Ведь святые тоже изнуряли себя постом, однако могли при этом молиться и думать о Боге.
   Джентльмен рассмеялся.
   — Вы забыли об искушениях святого Антония, мадемуазель. Я уверен, что все эти демоны, черти и привидения, являвшиеся святым, — плоды прозаической «пустоты внутри».
   — Это звучит… цинично, — заметила Вернита. — Мне приятней думать, что святые были наделены особыми силами, недоступными для нас, и видения их были реальны.
   «Что за странный у нас разговор!» — подумала Вернита и вдруг испугалась, что её тайна откроется. Она допила кофе и поставила чашку.
   — Я очень благодарна вам, месье.
   Дверь растворилась, и на пороге показался лакей с деньгами на серебряном подносике.
   — Секретарь месье казначея просит у вас расписку, — произнёс он.
   — Спасибо, — ответила Вернита. — И… ах да, я же должна представить вам счёт!
   Из-за своего обморока она совсем об этом забыла! Вернита полезла в ридикюль и достала оттуда счёт, составленный сегодня утром на клочке бумаги.
   Оглядевшись вокруг, Вернита заметила письменный стол с чернильницей и белоснежным гусиным пером. Подойдя к столу, она подписала расписку, взяла деньги и со вздохом облегчения спрятала их в сумочку.
   Лакей вышел. Вернита повернулась к джентльмену, все это время не сводившему с неё глаз.
   — Не знаю, как мне благодарить вас, месье! — робко произнесла она. — Вы очень добры.
   — Вы все ещё бледны, мадемуазель, — заметил он. — Я отвезу вас домой.
   — Нет, что вы! — слабо запротестовала она. — Это совсем не нужно!
   — Я настаиваю, — ответил он. — Хотя вы и подкрепились немного, мадемуазель, но, мне кажется, обморок вполне может повториться где-нибудь на улице.
   — Обещаю вам, со мной все будет в порядке!
   — Спорить со мной — только зря терять время, мадемуазель, — с улыбкой ответил Аксель.
   Побеждённая Вернита вышла вслед за ним в холл. Джентльмен отдал несколько приказаний слугам, и через несколько минут у крыльца их уже ждал двухместный открытый фаэтон, влекомый парой великолепных коней.
   — Садитесь! — пригласил джентльмен.
   Вернита хотела возразить, но сообразила, что он отметёт любые её протесты одним взмахом сильной руки.
   Она послушно села в фаэтон. Джентльмен уселся рядом и взял вожжи, а конюх вспрыгнул на запятки.
   Они выехали из ворот на улицу Фобур-Сент-Оноре.
   — Где вы живёте? — спросил джентльмен.
   — На маленькой улочке, которая называется рю дез-Арбр. Это недалеко отсюда. Она выходит на Бульвар Капуцинов. Если вы довезёте меня до угла, дальше я смогу дойти пешком, — поспешно сказала девушка.
   — Неужели вы полагаете, что я способен так поступить с дамой?
   — Вы… вы очень добры, и я вам так благодарна…
   — Как вас зовут, мадемуазель?
   — В-вернита… Бернье.
   Перед фамилией она запнулась и испугалась, что джентльмен это заметит. Однако он, по-видимому, не обратил на эту заминку внимания и, в свою очередь, представился:
   — А моя фамилия Сторвик. Если полностью, то граф Аксель де Сторвик.
   — Так вы не француз?
   — Нет, я швед.
   — Мне сразу подумалось, что вы не похожи на француза.
   — Вы правы. Но вы тоже не слишком-то напоминаете француженку! — сказал Аксель де Сторвик.
   — Мой отец родом из Нормандии.
   Такой ответ Вернита придумала заранее — на случай, если кто-то удивится её необычной внешности.
   Нормандцы обычно белокуры и светлокожи. Вернита не была блондинкой, но все же сильно отличалась от смуглых темноволосых француженок.
   Граф молча и пристально вгляделся в неё, затем отвернулся.
   — Вам нравится Париж? — спросила Вернита, желая уйти от щекотливой темы.
   — Очень красивый город, — скучающим тоном ответил граф.
   Некоторое время они молчали.
   — Вы всю жизнь прожили в Париже? — спросил он через несколько минут.
   — Нет, только последнее время, — честно ответила Вернита. — До этого я жила в деревне.
   — Я так и подумал. Для Парижа у вас слишком свежий цвет лица.
   Вернита изумлённо уставилась на графа.
   Чего она от него никак не ожидала — так это комплиментов из уст этого джентльмена!
   Неужели он хочет за ней поухаживать? Верните не верилось, что такое возможно, но мать много раз просила её остерегаться мужчин.
   Однако граф был так добр к ней, что Вернита просто не могла заподозрить его в каких-то дурных намерениях.
   Сердце её билось быстрее обычного. «Наверное, это от коньяка и кофе», — сказала себе Вернита.
   Фаэтон выехал на Бульвар Капуцинов, и Вернита сказала:
   — Рю дез-Арбр — это последний поворот налево перед Авеню-л'Опера.
   Граф развернул фаэтон, и Вернита невольно восхитилась его мастерством возницы. Открытая коляска свернула на узкую грязную улочку и замедлила ход.
   Сообразив, что граф ждёт её дальнейших указаний, Вернита произнесла:
   — Следующий дом налево.
   Граф остановил лошадей у подъезда.
   — Ещё раз огромное вам спасибо, месье, — поблагодарила его Вернита. — Я никогда не забуду вашей доброты!
   Не думая, что поступает опрометчиво, она протянула руку, и граф, сняв перчатку, ответил ей рукопожатием.
   — Берегите себя, мадемуазель Бернье, — мягко произнёс он. — Мне кажется, вы слишком мало думаете о себе…
   Он не успел договорить — из дома выбежала простоволосая Луиза Данжу.
   — Мамзель Бернье, — закричала она, — мы вас ждали! Идите скорее к себе! Ваша матушка… она… ей очень плохо!
   Вернита вскрикнула и, спрыгнув с подножки фаэтона, бросилась в дом.

* * *

   Утренние лучи заливали ярким светом особняк Шаро.
   В десять утра горничная раздвинула шторы в спальне, и принцесса Полина, свернувшаяся калачиком в своей роскошной кровати, задрапированной розовым муслином, открыла глаза.
   Поль, слуга-негр, уже готовил ванну в соседней комнате.
   Как все Бонапарты, Полина была помешана на чистоте. Она принимала ванну два раза в день и часто купалась в молоке — что, по её мнению, смягчало кожу и улучшало её цвет.
   Ванная принцессы представляла собой небольшую комнату с низким потолком, где в нише была установлена ванна.
   Полина могла часами лежать в тёплой воде, куда были влиты пять галлонов молока.
   Впрочем, Полина обнаружила, что молоко придаёт коже неприятный запах; поэтому Поль, дежуривший в комнате наверху, по её команде включал душ, и из дыры в потолке на принцессу лились струи чистой воды.
   Порой принцесса дозволяла присутствовать при омовении своим любовникам или обожателям. Но в это утро она была одна.
   — Поль! — позвала принцесса минут через пять после погружения в воду.
   Огромный негр появился в дверях.
   — Позови месье графа! — приказала принцесса, и негр устремился на поиски графа Акселя.
   Через несколько минут граф вошёл в ванную.
   Он ожидал этого вызова, зная, что принцесса терпеть не может одиночества, а никого из её друзей, кроме него, в особняке Шаро сейчас нет.
   Принцесса не привыкла стесняться наготы: она с гордостью демонстрировала своё прекрасное тело не только возлюбленным, но порой и совсем посторонним людям.
   Как только граф вошёл в ванную, Поль подал ему кресло. Граф сел и устремил взор на принцессу, нежащуюся в опалового цвета воде.
   Роскошные чёрные как смоль волосы принцессы скрывались под кокетливой розовой купальной шапочкой, прикрывающей уши и придающей ей забавный вид.
   Внешность принцессы была совершенна — кроме разве что одной маленькой детали.
   У принцессы было немало завистниц, и в первые же дни пребывания в Париже граф услышал о неприятном происшествии, случившемся с Полиной несколько лет назад.
   В ту зиму Полина была едва ли не официально признана красивейшей женщиной Парижа. Всегда чувствительная к лести, она купалась в волнах своей славы и наслаждалась обожанием мужчин.
   Однако мадам де Контад, дочь известного маркиза де Бувилля — того, что в грозные дни Революции Людовику XVI бежать из Парижа, — осмелилась бросить вызов королеве красоты. Мадам де Контад, жгучая брюнетка со сверкающими чёрными глазами, по внешним данным ничем не уступала Полине.
   Подобно своему отцу, она ненавидела «выскочку» Наполеона, смеялась над его грандиозными военными планами и отзывалась о его сестре весьма насмешливо и едко — о чём, разумеется, светские доброхоты тут же сообщили Полине. Однажды мадам Пермон давала бал, на который пригласила как своих друзей с Фобур-Сен-Жермен, так и Бонапартов.
   Бал обещал стать одним из самых блестящих событий сезона, и Полина готовилась к нему столь же старательно, как её брат — к крупному сражению. Свой стратегический план она разрабатывала вместе с лучшим парикмахером и самым модным портным Парижа.
   Полина даже попросила у мадам Пермон разрешения переодеться перед балом у неё в гардеробной — чтобы никто не видел её наряда, пока она не появится перед гостями во всем своём великолепии. После долгих и мучительных раздумий Полина появилась на белой греческой тунике с короткими рукавами, широкой золотой каймой и янтарными застёжками на плечах.
   Туника не скрывала изящных очертаний её тела, золотая кайма и ожерелье со сверкающим драгоценным камнем подчёркивали высокую грудь. На руках Полины блестели янтарные браслеты, высоко зачёсанные волосы были украшены золотыми гребнями, искусно имитирующими виноградные гроздья. Увидев красавицу в этом одеянии, гости мадам Пермон в один голос ахнули, и Полина с избытком получила свою порцию восторженных возгласов и изысканных комплиментов.
   А мадам де Контад, глядя на неё, втайне мучилась от злобы и зависти.
   Дождавшись, когда Полина в своей любимой позе устроится на софе, мадам де Контад под руку со своим кавалером прошла мимо неё, произнесла вслух какой-то фальшивый комплимент, а затем прошептала, обращаясь к спутнику, но так, что шёпот её был слышен, наверно, и на другом конце огромной залы:
   — Какое несчастье! У такой прелестной женщины — и вдруг такое уродство! Будь у меня такие уши, я бы их отрезала!
   Глаза всей залы обратились к ушам Полины. До сих пор их просто никто не замечал — теперь же гости воочию убедились, что уши у принцессы действительно немного странной формы, даже без намёка на приятную закруглённость.
   Полина, рыдая, бросилась в будуар мадам Пермон и просидела там до окончания бала. С тех пор она старательно прятала уши под локонами или лентами.
   Сейчас, нежась в ванне, с обычной обворожительной улыбкой, принцесса была так привлекательна, что перед её чарами не смог бы устоять ни один мужчина.
   Однако граф смотрел на неё весьма холодно, без подобающего в таком случае восхищения.
   — Аксель, мне нужен твой совет.
   — Насчёт чего? — поинтересовался граф.
   — Мои завистницы — ну, ты знаешь этих ужасных женщин — пустили обо мне новую сплетню!
   — Как, опять? Их неиссякаемой фантазии можно завидовать, — цинично усмехнулся граф.
   — Когда же они оставят меня в покое? — вздохнула Полина.
   — И что на этот раз?
   Граф знал, что в последнее время принцесса ведёт себя почти идеально — конечно, по её меркам. Она боится, как бы брат не выслал её обратно в Италию.
   Принцесса ненавидела Италию, и в прошлом Наполеон писал ей в Рим едва ли не ежедневно, требуя, чтобы она хотя бы соблюдала внешние приличия и не оскорбляла открыто своего мужа, его родню и друзей.
   Полина едва не визжала от ярости, читая, например, такие наставления Первого Консула:
   «Люби своего мужа и его семью. Будь со всеми вежливой и дружелюбной. Не слушай дурных советов: ты уже вышла из того возраста, когда легко поддаться дурному влиянию. О Париже и не думай: если ты вернёшься сюда, то только с мужем.
   Запомни: если Камилло потеряет терпение и оставит тебя, в этом будешь виновата только ты! Ты сама крушишь своё счастье и лишишься моей дружбы, а Франция забудет о тебе навсегда».
   Только перед коронацией Наполеон смягчился и позволил принцессе вернуться в Париж.
   Однако Полина с тех пор трепетала при мысли о том, что брат заставит её вернуться в Рим вместе с мужем.
   Принц Камилло последовал за женой в Париж, однако теперь он все чаще заговаривал о возвращении домой.
   Но Полина не желала отправляться в Италию!
   Пусть едет один, если хочет — без него ей будет только веселее!
   Она на коленях умоляла Наполеона спасти её от ссылки — и император, который не мог долго сердиться на сестру, придумал выход.
   Он дал принцу Камилло французское гражданство, произвёл его в полковники и отправил в гренадерский полк, расквартированный в Булони.
   Взамен Наполеон потребовал, чтобы принцесса вела себя в соответствии со своим новым титулом.
   Он знал, что Полина, словно избалованный ребёнок, не знает удержу своим прихотям и способна на самые безумные поступки. В её сумасбродном упрямстве императору чудился отблеск той несгибаемой воли и дерзости, что дала ему самому власть над Францией.
   Однако то время прошло: теперь Наполеон стал императором и желал, чтобы коронованные особы Европы смотрели на него как на равного. Этой цели и был подчинён блестящий двор империи.
   Наполеон объявил принцессе, что у неё будет свой двор и своё хозяйство, но Полина не будет иметь в нём права голоса: все её «придворные» и «подчинённые» на деле должны подчиняться только императору и его гранд-маршалу.
   При дворе Полины Боргезе царил светский и изящный дух благодаря тому, что её окружали люди лучших фамилий Сен-Жермена.
   Казначей принцессы, месье де Клермон-Тоннер, происходил из знаменитой аристократической семьи, ныне впавшей в бедность.
   Однако, к некоторому удивлению графа, месье де Клермон-Тоннер как будто не жалел об утрате былого величия; этот добродушный человек, любимый почти всеми обитателями особняка Шаро, не тяготился своим подчинённым положением.
   Главный конюший принцессы, Луи де Монбрен, влюбился в свою госпожу с первого взгляда и сделал все, чтобы придать её двору ещё больше величия.
   Кроме того, у Полины были две привлекательные и остроумные молоденькие фрейлины — не считая почтённой Dame d'Honneur, с которой Полина не общалась, находя её невыносимо скучной.
   Была у принцессы и lectrice — чтица, читавшая ей вслух. Эту должность исправляла мадемуазель Милль, образованная и приятная женщина, автор известных в то время исторических романов.
   Если вспомнить ещё личного врача, личного аптекаря, секретаря, двух священников, каптенармуса повара, то мы увидим, что принцесса жила с истинно королевской роскошью, а особняк Шаро был постоянно полон людьми.
   Однако блестящее положение не мешало принцессе постоянно попадать в неприятности и давать пищу для толков. И двор, и сам Наполеон жили в постоянном беспокойстве: что она ещё придумает?
   — Так что же ты натворила на этот раз? — поинтересовался Аксель.
   — Я — ничего, но эти сплетницы готовы и из мухи раздуть слона!