Страница:
Это чувство разожгло в ней всепоглощающий огонь, все ее существо тянулось с герцогу, томилось по нему. Сила ее страсти была так велика, что Сирилле казалось невозможным и дальше скрывать ее от него.
Возможно, ей стоит решиться на то, о чем мечтает его мать. Она будет носить под сердцем его ребенка, а потом родит ему наследника.
Но стоило ей только подумать об этом, как в ней начало расти чувство протеста. Она представила, что в то время как он будет прикасаться к ней, его будет охватывать желание прикоснуться к другой женщине; что он будет целовать ее, а на его губах появится привкус праха и тлена, потому что он будет желать Зивану.
Зивана! Зивана! У Сириллы возникло ощущение, что, преследуя ее, это имя звучит в дуновении ветра, слышится в шелесте листвы. Не в силах совладать с обуревавшими ее эмоциями, Сирилла заметалась по постели.
Вдруг до нее донесся тихий голос Мари, которая что-то говорила находившемуся за дверью человеку:
— Кажется, у мадам небольшая лихорадка, господин герцог.
Сирилла замерла. Она почувствовала, как ее сердце учащенно забилось. Открыв глаза, она увидела, как через комнату к ней направляется герцог. Солнце ярко освещало его красивую фигуру.
— Ты проснулась! — воскликнул он. Она протянула к нему руки и хриплым, прерывающимся, совершенно несвойственным ей голосом ответила:
— Со мной… со мной… все в порядке.
— Ты можешь говорить! О Сирилла, ты способна говорить!
Не было сомнения, что в глазах герцога отражалась неподдельная радость, и Сирилла протянула к нему руки, как бы понимая, что он — та спасительная соломинка, с помощью которой она вернется к душевному миру и покою.
— Со мной… со мной… все в порядке, — прошептала она, — и… вы… в безопасности.
— Я в полной безопасности, — подтвердил герцог, — сейчас самое главное, чтобы ты скорее поправилась.
— Теперь когда вы со мной, я… хорошо себя — , чувствую, — с трудом выговорила Сирилла.
Но сердце ее пело, потому что она видела, какое чувство отражается в его взгляде.
Глава 7
Возможно, ей стоит решиться на то, о чем мечтает его мать. Она будет носить под сердцем его ребенка, а потом родит ему наследника.
Но стоило ей только подумать об этом, как в ней начало расти чувство протеста. Она представила, что в то время как он будет прикасаться к ней, его будет охватывать желание прикоснуться к другой женщине; что он будет целовать ее, а на его губах появится привкус праха и тлена, потому что он будет желать Зивану.
Зивана! Зивана! У Сириллы возникло ощущение, что, преследуя ее, это имя звучит в дуновении ветра, слышится в шелесте листвы. Не в силах совладать с обуревавшими ее эмоциями, Сирилла заметалась по постели.
Вдруг до нее донесся тихий голос Мари, которая что-то говорила находившемуся за дверью человеку:
— Кажется, у мадам небольшая лихорадка, господин герцог.
Сирилла замерла. Она почувствовала, как ее сердце учащенно забилось. Открыв глаза, она увидела, как через комнату к ней направляется герцог. Солнце ярко освещало его красивую фигуру.
— Ты проснулась! — воскликнул он. Она протянула к нему руки и хриплым, прерывающимся, совершенно несвойственным ей голосом ответила:
— Со мной… со мной… все в порядке.
— Ты можешь говорить! О Сирилла, ты способна говорить!
Не было сомнения, что в глазах герцога отражалась неподдельная радость, и Сирилла протянула к нему руки, как бы понимая, что он — та спасительная соломинка, с помощью которой она вернется к душевному миру и покою.
— Со мной… со мной… все в порядке, — прошептала она, — и… вы… в безопасности.
— Я в полной безопасности, — подтвердил герцог, — сейчас самое главное, чтобы ты скорее поправилась.
— Теперь когда вы со мной, я… хорошо себя — , чувствую, — с трудом выговорила Сирилла.
Но сердце ее пело, потому что она видела, какое чувство отражается в его взгляде.
Глава 7
— Пожалуйста, сударь, позвольте мне встать. Я чувствую себя совершенно здоровой, — взмолилась Сирилла.
Доктор с улыбкой взглянул на нее.
— Ваша свекровь, госпожа вдовствующая герцогиня, вынудила меня согласиться на то, чтобы я отпустил ее в Экс-ле-Бэн, а теперь вы требуете, чтобы я подвергал риску ваше здоровье.
— Моя свекровь уезжает? — удивленно спросила Сирилла.
Доктор кивнул.
— Состояние госпожи вдовствующей герцогини значительно улучшилось по сравнению с последним временем, — сказал он. — Думаю, женитьба ее сына явилась причиной того, что она стала поправляться как духовно, так и физически.
Сирилла ничего не ответила, и он, помолчав, добавил:
— Она хочет пройти курс лечения в Экс-ле-Бэне и, как мне кажется, оставить вас и герцога вдвоем. Она уезжает завтра, и, если она не будет слишком сильно переутомлять себя в дороге, эта поездка пойдет ей только на пользу.
— Я очень рада, — проговорила Сирилла. Она ждала, продолжая пристально смотреть на доктора.
— Ну хорошо, мадам, — наконец сказал он. — Думаю, я могу пойти вам навстречу. Я разрешаю вам встать и спуститься вниз к ужину, но после этого вы обязаны немедленно вернуться в постель. Завтра я разрешу вам встать только после того, как осмотрю вас. Согласны?
— Да… согласна.
От пристального внимания доктора не ускользнули ликующие нотки, прозвучавшие в ее голосе, и огонек, зажегшийся в ее глазах.
— Вам пришлось пережить очень тяжелое испытание, — сказал он, — но вы молоды, мадам, и необыкновенно отважны. Думаю, последствия пережитого никак на вас не отразятся.
После его ухода Сирилла села и задумалась, в чем ей появиться сегодня вечером перед герцогом.
Два дня доктор и герцог не позволяли ей вставать с постели. В первый день после нападения Астрида у нее страшно кружилась голова и горло болело просто невыносимо.
Сегодня же горло ее совсем не беспокоило, и хотя оставшиеся синяки, цвет которых изменился на темно-синий, сильно выделялись на ее белой коже, Сирилла чувствовала себя вполне здоровой, поэтому тот факт, что она была вынуждена соблюдать постельный режим, в то время как ей больше всего на свете хотелось находиться рядом с герцогом, только расстраивал ее.
В глубине души Сирилла боялась оставаться наедине с мужем, она страшилась, что ему станет скучно в замке, и он решит вернуться в Париж.
Она была почти уверена, что герцог — хотя он ни разу не заговаривал об этом — не позовет ее с собой. Зная, что в течение прошлых лет он почти не приезжал в поместье, она чувствовала, как в ней зарождается беспокойство.
Но не только это вызывало у нее настоятельную необходимость, возраставшую, казалось, с каждым часом, увидеть его.
Сирилле, открывшей в себе новое чувство к нему, было трудно сдерживать свои эмоции, когда герцог, приходивший к ней проведать ее, целовал ей руку. У нее создавалось впечатление что он оставался рядом с ней совсем недолго.
Она не сомневалась, что ее признание приведет его в замешательство, поэтому не решалась рассказать ему о своей любви, о своем желании утонуть в его объятиях, хотя это и стоило ей огромных усилий.
Почему, спрашивала она себя, герцог перенес ее сюда, когда она, будучи без сознания, даже не подозревала об этом, и оставил ее в своей спальне?
Потому, что считал, будто она не захочет возвращаться в свою комнату после того, как там был убит человек. Вот поэтому он и оставил ее в» Спальне короля «.
Каждый раз, когда она окидывала взглядом комнату герцога, перед ее глазами возникал его образ. Впечатление было настолько ярким, что ей казалось, будто он действительно лежит рядом с ней и она может дотронуться до него.
Вошедшая в комнату Мари вывела Сириллу из задумчивости.
— Господин доктор говорит, что вы можете встать, мадам, и спуститься вниз, — сообщила она. — Это приятная новость — очень приятная. Мне кажется, что, когда он увидит господина герцога, он примется настаивать, чтобы ужин подали пораньше.
— Меня это устраивает, — ответила Сирилла. Для нее, чем раньше, тем лучше, потому что так скорее настанет тот момент, когда она сможет встретиться с герцогом.
Она получит возможность смотреть на него, слушать его и возможно — даже несмотря на предупреждение доктора — посидеть с ним вдвоем в гостиной после ужина.
— Что вы наденете, мадам? — спросила Мари.
Этот вопрос требовал пристального внимания и тщательного обсуждения, поэтому его решение заняло у них довольно много времени.
Сирилла отвергала одно платье за другим, но когда она, приняв ванну, наконец оделась, ее все еще мучили сомнения, и она спросила себя, не лучше ли было надеть какое-нибудь другое.
И все же выбранное платье очень шло ей. Сшитое из розового газа, оно было образцом истинного мастерства, доступного только знаменитым портным Парижа. Плотно облегающий корсаж подчеркивал изящную линию груди; ее талия казалась еще тоньше из-за пышной юбки, ниспадавшей тяжелыми складками.
Платье было отделано кружевным воротничком, расшитым крохотными звездочками, которые сверкали, как бриллианты; драпировка юбки была стянута полосами с такими же звездочками, которые к тому же сочетались со сверкающими гроздьями, украшавшими ее маленькие атласные туфельки.
— Вы очаровательны, мадам! — воскликнула Мари. — Я в жизни не видела более красивого платья. Сирилла улыбнулась. Однако ее не покидали сомнения, и она спросила себя, понравится ли оно и герцогу.
Ведь в Париже, где он постоянно жил, женщины одевались самым невероятным и экзотическим образом, поэтому может оказаться так, что туалет, который им с Мари, ни разу не выезжавшим за пределы Турена, кажется верхом совершенства, не произведет на него никакого впечатления. Оставалось решить, как закрыть шею. Синяки слишком сильно выделялись на белой коже, и Сирилла боялась, что они вызовут отвращение у герцога. К тому же они напомнят ему, через какие страдания ей пришлось пройти, и он опять примется настаивать, чтобы она как можно скорее легла в постель.
В ее ларце для драгоценностей лежали и бриллиантовые, и жемчужные ожерелья, одни из которых были подарены на свадьбу, а другие принадлежали семье Савинь. Но все они казались ей слишком массивными. Она считала, что они только привлекут внимание к тому, что она пыталась скрыть.
Они с Мари решили повязать на шею газовый шарфик и закрепить его двумя крохотными белыми орхидеями, которые достали из вазы. Узел они расположили так, чтобы он скрывал самые большие синяки. Цветы придали Сирилле очень юный и свежий вид. Единственным украшением было обручальное кольцо.
Бросив последний взгляд в зеркало, Сирилла повернулась к двери.
— Мадам, возможно, вы сегодня захотите спать в своей спальне? — спросила Мари.
Мгновение Сирилла колебалась.
— Да. — так будет лучше. Я уверена, что господин герцог захочет вернуться к себе.
Она спросила себя, не будет ли ее преследовать призрак Астрида и не придется ли ей вновь пережить те мгновения, когда она увидела в окне темную тень, спускавшуюся с крыши.
Однако она тут же оборвала себя, сказав, что бояться глупо, что это дурной тон. Кроме того, герцог будет совсем рядом, и, если она позовет, он услышит ее и придет.
При этой мысли ее охватил трепет, но она напомнила себе, что позовет его только в том случае, если ей будет грозить опасность. Гораздо лучше самой справляться со своими страхами, чем сознавать, что его появление вызвано простой заботой или учтивостью.
Она медленно спустилась по лестнице. Герцог ждал ее в гостиной.
Когда она направлялась к нему, она заметила в его глазах то самое восхищение, которое так страстно желала увидеть. От мысли, что они одни, ее сердце бешено забилось и ее захлестнула волна непередаваемого восторга.
— Ты уверена, что не слишком утомляешь себя? — тихо спросил герцог.
— О, нет, конечно, нет! — ответила она. — Я хотела встать еще вчера, но доктор не разрешил.
— Это я попросил его немного поберечь тебя, — сказал герцог. — На ближайшие несколько дней тебе придется смириться с таким положением.
— Да, конечно, — согласилась Сирилла. У нее возникло впечатление, что их губы говорят совсем не то, что занимает их мысли. Она не смогла бы объяснить, что с ней происходит, — просто она знала, что все ее существо отзывается на некое совершенно непонятное для нее чувство, которое испытывает герцог, и это ощущение доставляло ей удовольствие.
Он подал ей руку, и они направились в столовую.
Пока вокруг них сновали слуги, подавая на стол изысканные блюда, причем в абсолютно невообразимом для Сириллы количестве, герцог рассказывал ей о поместье, о своих планах в отношении виноградников и о своей поездке в Токсиз, которую он предпринял сегодня днем.
— Они довольны? — спросила Сирилла.
— Благодаря тебе я увидел совершенно фантастическое количество счастливых людей, — ответил он. — Мужчины в поте лица выкорчевывают старые лозы, женщины стирают и шьют. Лица детишек отмыты до такой степени, что сверкают как медный таз, Сирилла засмеялась.
— Уверена, что детишки восприняли этот процесс с негодованием.
— Я дал им слово, что привезу тебя в деревню, как только ты поправишься. Они о тебе говорят как о святой, которую им ниспослал Господь.
— Им не следует так говорить, — сказала Сирилла. — Я была в ужасном замешательстве, когда женщины вставали передо мной на колени и касались подола моего платья.
— Ты сотворила чудо, — заметил герцог, — и они никогда не забудут об этом.
Помолчав, он очень тихо добавил:
— И я никогда не забуду, что ты сделала для наших людей.
Она почувствовала, что щеки заливает краска, и опустила глаза, не выдержав его взгляда. Как бы сделав над собой усилие, герцог заговорил о чем-то постороннем и больше к этой теме не возвращался.
После ужина они вернулись в гостиную, и Сирилла, испугавшись, что герцог потребует, чтобы она немедленно легла в постель, подошла к окну в надежде, что успеет подышать свежим воздухом.
Время было раннее, поэтому окрашенное в багрово-золотистые тона солнце, еще не успевшее спрятаться за горизонт, ярко освещало окружавший замок, лес и отражалось в озере, которое тоже казалось золотым. Высокие деревья бросали на лужайку перед домом пурпурные тени.
От восторга, охватившего ее при виде этого потрясающего зрелища, у Сириллы перехватило дыхание.
— Неужели где-то на земле существует более красивый уголок? — проговорила она.
— Я тоже часто задавал себе этот же вопрос, — сказал герцог. — Сирилла, я хотел бы поговорить с тобой.
В его голосе прозвучало нечто такое, что заставило Сириллу резко обернуться. Она обеспокоенно посмотрела на него.
Вся его веселось исчезла, он был очень серьезен.
Сирилла догадалась, что именно он собирается сообщить ей, и ее охватил внезапный страх. Нервно сжав руки, она ждала, когда он заговорит. Она понимала, что герцог подыскивает слова, чтобы немного смягчить удар.
Наконец он произнес:
— В тот вечер после нашей свадьбы ты, Сирилла, сказала мне, что случайно услышала разговор двух женщин. Из их слов ты узнала, что в замке есть запертая комната.
— Д-да… они так… сказали. Он молчал. Через некоторое время, почувствовав, что Сирилла ждет, герцог проговорил:
— Насколько я помню, ты сказала, что эта комната является чем-то вроде Святилища, в котором я запер свое сердце.
Он поднял глаза на Сириллу, которая, с трудом преодолевая волнение, еле слышным шепотом промолвила:
— Да… мне… так… показалось.
— Я хочу, чтобы ты вместе со мной зашла в ту комнату, — сказал герцог, — и увидела, что там хранится. Ведь это на самом деле Святилище моей любви.
Сирилла окаменела. Ее сердце как будто заледенело, вместо того чтобы радостно забиться. Ей казалось, что ее накрывает волна леденящего холода, который парализует ее, лишая возможности думать.
Она попыталась что-то сказать, но слова не шли с губ.
— Ты пойдешь со мной? — мрачно спросил ее герцог.
Она кивнула, и они рука об руку направились к двери. Когда они проходили мимо письменного стола, герцог остановился, чтобы взять ключ.
— Что это все значит? — в смятении спрашивала себя Сирилла.
Почему вдруг он решил показать ей запертую комнату, которую превратил в своего рода памятник Зиване и о существовании которой она пыталась забыть все эти дни?
А вдруг, с внезапным ужасом подумала Сирилла, он собирается еще раз объяснить ей, что Зивана будет всегда жить в его сердце и поэтому для него невыносимо видеть рядом с собой другую женщину?
» Он хочет освободиться от меня «, — решила Сирилла, почувствовав, как при этой мысли в ее тело вонзились тысячи ножей, которые резали ее на куски, заставляя терпеть невыносимые муки.
В полном молчании они поднялись по главной лестнице, потом герцог направился по коридору в ту часть замка, в которой Сирилла еще не была, так как знала, что эти помещения не используются.
В конце коридора оказалась еще одна лестница. Они стали подниматься наверх, и Сирилла догадалась, что герцог направляется в башню.
На верхней площадке была дверь. Оглядевшись, Сирилла убедилась в своей правоте. Они находились в одной из четырех огромных башен, которые располагались по углам замка.
Герцог протянул ей ключ, который все время держал в руке, и отошел в сторону.
Не вполне отдавая себе отчета в своих действиях, Сирилла взяла ключ. Она знала, чего он ждет от нее, но чувствовала, что не способна подчиниться ему.
Казалось, ревность к умершей, сжигавшая Сириллу в течение последних дней, подобно водопаду, обрушилась на нее с новой силой, вызвав дрожь во всем ее существе и неизведанный страх.
Разве у нее есть хоть малейший шанс победить женщину, которой удавалось сохранять любовь мужчины в течение девяти лет после своей смерти?
Женщину, память о которой стала для него священной, которая превратилась в своего рода олицетворение всего, что он желал и считал совершенством и что было утеряно навеки?
Но из-за того, что она была не в состоянии выразить словами обуревавшие ее чувства; из-за того, что она самой себе казалась беспомощным щенком, который обязан слушаться своего хозяина, она промолчала и вставила ключ в замок.
Массивный ключ повернулся легко, как будто механизм недавно смазали.
Мгновение она колебалась, но, так как герцог не двигался, она толкнула дверь.
Сириллу сразу же поразило, что комната в башне оказалась такой большой. Пол покрывал ковер, все помещение было залито солнцем, проникавшим через незашторенные окна. Но не только солнечные лучи освещали комнату.
По обе стороны от портрета, окруженного вазами с цветами, стояли золотые канделябры с массивными свечами.
Цветы — лилии, розы и гвоздики — были белыми.
До Сириллы, которая шагнула в комнату, с трудом переступая как бы внезапно налившимися свинцом ногами, донесся тонкий цветочный аромат.
Но против ожидания Сириллы на портрете был изображен вовсе не незнакомый человек. На портрете была изображена она сама!
Она сразу же узнала тот самый портрет, который всегда нравился ее отцу и который граф подарил герцогу в день свадьбы своей дочери.
Сирилла озадаченно взглянула на картину. Потом ее широко открытые глаза, в которых отразился испуг, обратились на герцога.
Он стоял за ее спиной.
— Ты хотела посмотреть, чей образ я храню в своем сердце, — сказал он.
Сирилла никак не могла понять, что происходит. Внезапно лед, сковывавший ее тело, растаял, уступив место бьющему через край восторгу.
— Присядь, Сирилла. Мне нужно многое сказать тебе, — отрывисто проговорил герцог.
Сириллу удивило, что его голос звучит хрипло, и она вопросительно посмотрела на него. Чувствуя, что ноги уже не держат ее, она огляделась по сторонам и, увидев обитое дамасским шелком кресло, опустилась в него.
В ее голове царил полный хаос. Слова герцога, подобно музыке, продолжали звучать в ушах; пламя свечей, освещавших портрет, который притягивал к себе ее взгляд, казалось, ослепило ее.
Герцог подошел к окну и оперся на подоконник. — В день нашей свадьбы, — начал он, — ты услышала, что когда-то я любил балерину, которую звали Зивана Межлански; что после ее гибели я привез сюда все ее вещи и запер их в Святилище, посвященном ее памяти.
Когда герцог говорил, он смотрел не на Сириллу, а на ее портрет, утопавший в цветах и освещенный пламенем свечей.
У Сириллы возникло впечатление, будто он ждет от нее каких-то слов, поэтому через несколько мгновений она промолвила прерывающимся голосом:
— Я рассказала вам… что… услышала, — Дело действительно обстояло именно так, — продолжал герцог. — Когда я встретил Зивану, мне был двадцать один год. Тогда мне казалось, что более одаренной танцовщицы и более красивой женщины я в жизни не видел.
Он замолчал. Его губы на мгновение сжались.
— Я влюбился в нее — вернее, она ослепила меня, романтически настроенного юношу. Но она оказалась существом из другого мира, отличавшегося от мира, в котором жил тот юноша.
Сирилла сжала руки.
В голосе герцога слышалась боль, которая отзывалась в ее сердце. Он глубоко вздохнул.
— Я хотел как можно скорее жениться на ней и привезти ее в Савинь.
Сирилла спрашивала себя, почему он рассказывает об этом. Зная, насколько мучительно для него вспоминать прошлое, она преисполнилась сострадания к нему, совершенно позабыв о своих чувствах.
— Зивана находила множество причин, мешавших нам немедленно пожениться, — продолжал герцог. — Она стала моей любовницей, хотя такие взаимоотношения казались мне кощунственными по отношению к нашей чистой и возвышенной любви. Помолчав, он полным ярости голосом добавил:
— Я оказался самым настоящим глупцом, Сирилла, невежественным юным глупцом, который не имел ни малейшего представления о подлинной сущности жизни.
Его слова эхом разнеслись по комнате.
— Зивана отделывалась от меня всяческими обещаниями. — Сделав над собой нечеловеческое усилие, герцог заставил себя говорить более спокойно. — Она заверяла меня, что мы поженимся, как только закончится ее контракт в театре, — и это в тот момент, когда у нее уже был договор с балетной труппой на следующий сезон. Она находила кучу причин, подыскивала самые разнообразные предлоги, а я все принимал, потому что мне больше ничего не оставалось.
Герцог опять замолчал.
— Откуда мне было знать, что все это ложь? — наконец сказал он. — Я оказался настолько доверчив, что не задавал никаких вопросов.
Сирилла взмахнула рукой, чтобы остановить его. Ей хотелось как-то утешить его, но он не дал ей возможности заговорить.
— Ты знаешь, что произошло. Ее задушил Жюль Астрид. Я нашел Зивану мертвой в ее собственной гримерной.
— Наверное… это был… страшный удар — , для вас, — прошептала Сирилла.
— Думаю, из-за охватившего меня чувства вины я некоторое время был не в себе, — ответил герцог. — Я считал себя виновником ее гибели, потому что убедил себя, будто смог бы спасти ее от рук убийцы, если бы не задержался в зрительном зале и сразу же после представления отправился бы в гримерную.
— Вы… знали, кто… убил ее?
— Один из актеров видел Астрида в гримерной Зиваны, — сказал герцог. — Последовавшее за ее гибелью исчезновение Астрида лишний раз подтвердило подозрения.
— Но его… поймали?
— Его схватили только через полгода, — ответил герцог. — И все эти шесть месяцев я скорбел о Зиване, о женщине, которая должна была стать моей женой. Герцог так ни разу и не взглянул на Сириллу, и она решила, что ему тяжело видеть перед собой ту, которая заняла место всем сердцем любимой Зиваны.
— Но потом все-таки Астрида схватили, — продолжал герцог. Он стал говорить намного быстрее, как бы стараясь поскорее закончить свой печальный рассказ. — Состоялся суд, на котором я и узнал всю правду.
— Правду? — удивленно переспросила Сирилла.
— Он был ее любовником. Именно его любила Зивана — его, а не меня!
— О… нет! — еле слышно промолвила Сирилла.
— На суде зачитали ее письма к нему, — сказал герцог. — Письма дали мне понять, что той Зиваны, которую я себе вообразил, никогда не существовало. Она оказалась самой обычной русской дикаркой, которую привлекали грубые и жестокие мужчины, — мужчины, которые относились к женщине как к вещи и использовали ее для удовлетворения своих скотских желаний.
Для Сириллы было невыносимой мукой слушать его слова, исполненные такой горечи.
Она не подозревала, что в его ушах все еще звучит голос судьи, зачитывающего письма Зиваны, представленные для того, чтобы выявить причины, которые могли бы смягчить Астриду приговор.
Письма были столь пылкими и страстными, каждое их слово дышало таким желанием, что все слушали их как завороженные. Только герцог испытывал чувство крайнего унижения, ему казалось, что его втаптывают в грязь.
В своих излияниях Зивана упомянула его имя.
» Аристид очень молод и совершенно несведущ в любви, — писала она, раскрывая тем самым свое пренебрежительное отношение к нему — но он богат, а нам нужны деньги. О, какая же для меня мука проводить время с ним, когда я могла бы быть с тобой! Я лежу в его объятиях и спрашиваю себя, с кем ты сейчас. Я хочу тебя, ты нужен мне, все мое тело взывает к тебе, я сгораю от любви к тебе!«
Таких писем были десятки — писем, написанных женщиной, которая любила мужчину с той присущей славянам необузданной страстностью, заставлявшей ее метаться между состояниями глубокой депрессии и крайнего возбуждения.
Из писем выяснилось, что Астрид, доведенный до неистовства ревностью, нещадно бил ее, а она наслаждалась его жестокостью.
Она любила Астрида. Но в то же время рядом находился герцог, который, как она опять и опять повторяла в своих письмах, был богат и из которого она старалась вытянуть как можно больше, потому что и она сама, и Астрид крайне нуждались в деньгах.
Но деньги не усыпили ревности Астрида. Очевидно, они поругались из-за того, что у Зиваны был еще один любовник помимо Астрида, и он в приступе бешеной ярости задушил ее.
Судебное разбирательство, через которое пришлось пройти герцогу, стало для него олицетворением самых страшных мук ада.
Приговор, в котором преступление Астрида было расценено как» убийство из ревности «, превратил герцога из идеалиста и романтика в циника. В его сердце не осталось места другим чувствам, кроме горечи и ненависти.
Он повернулся спиной к Сирилле и устремил свой невидящий взор вдаль.
— Я не буду рассказывать тебе, как я жил в Париже все эти девять лет, — проговорил он. — Ты просто не поймешь меня, к тому же — Бог свидетель — я не хотел бы, чтобы ты старалась что-либо понять.
Он помолчал.
— Но я хочу, чтобы ты уяснила себе, что я был далек от той благородной деятельности, которую ты мне приписываешь. Как раз наоборот, я совершил множество самых невообразимых преступлений против моральных устоев общества. Мне было больно, поэтому я хотел причинять боль другим.
Его губы сжались. — Все женщины, с которыми я встречался в эти годы, — сказал он, — через какое-то время превратились для меня в средство возмездия. Я ненавидел их и в то же время использовал в своих целях, стремясь отомстить за себя Зиване. Я получал несказанное удовлетворение, если разбивал им жизнь или бросал их, оставляя в слезах и горе. Из-за того что мне была нанесена страшная рана, — во всяком случае, я именно так объяснял себе причину своих поступков, — я желал причинить им как можно больше страданий!
Доктор с улыбкой взглянул на нее.
— Ваша свекровь, госпожа вдовствующая герцогиня, вынудила меня согласиться на то, чтобы я отпустил ее в Экс-ле-Бэн, а теперь вы требуете, чтобы я подвергал риску ваше здоровье.
— Моя свекровь уезжает? — удивленно спросила Сирилла.
Доктор кивнул.
— Состояние госпожи вдовствующей герцогини значительно улучшилось по сравнению с последним временем, — сказал он. — Думаю, женитьба ее сына явилась причиной того, что она стала поправляться как духовно, так и физически.
Сирилла ничего не ответила, и он, помолчав, добавил:
— Она хочет пройти курс лечения в Экс-ле-Бэне и, как мне кажется, оставить вас и герцога вдвоем. Она уезжает завтра, и, если она не будет слишком сильно переутомлять себя в дороге, эта поездка пойдет ей только на пользу.
— Я очень рада, — проговорила Сирилла. Она ждала, продолжая пристально смотреть на доктора.
— Ну хорошо, мадам, — наконец сказал он. — Думаю, я могу пойти вам навстречу. Я разрешаю вам встать и спуститься вниз к ужину, но после этого вы обязаны немедленно вернуться в постель. Завтра я разрешу вам встать только после того, как осмотрю вас. Согласны?
— Да… согласна.
От пристального внимания доктора не ускользнули ликующие нотки, прозвучавшие в ее голосе, и огонек, зажегшийся в ее глазах.
— Вам пришлось пережить очень тяжелое испытание, — сказал он, — но вы молоды, мадам, и необыкновенно отважны. Думаю, последствия пережитого никак на вас не отразятся.
После его ухода Сирилла села и задумалась, в чем ей появиться сегодня вечером перед герцогом.
Два дня доктор и герцог не позволяли ей вставать с постели. В первый день после нападения Астрида у нее страшно кружилась голова и горло болело просто невыносимо.
Сегодня же горло ее совсем не беспокоило, и хотя оставшиеся синяки, цвет которых изменился на темно-синий, сильно выделялись на ее белой коже, Сирилла чувствовала себя вполне здоровой, поэтому тот факт, что она была вынуждена соблюдать постельный режим, в то время как ей больше всего на свете хотелось находиться рядом с герцогом, только расстраивал ее.
В глубине души Сирилла боялась оставаться наедине с мужем, она страшилась, что ему станет скучно в замке, и он решит вернуться в Париж.
Она была почти уверена, что герцог — хотя он ни разу не заговаривал об этом — не позовет ее с собой. Зная, что в течение прошлых лет он почти не приезжал в поместье, она чувствовала, как в ней зарождается беспокойство.
Но не только это вызывало у нее настоятельную необходимость, возраставшую, казалось, с каждым часом, увидеть его.
Сирилле, открывшей в себе новое чувство к нему, было трудно сдерживать свои эмоции, когда герцог, приходивший к ней проведать ее, целовал ей руку. У нее создавалось впечатление что он оставался рядом с ней совсем недолго.
Она не сомневалась, что ее признание приведет его в замешательство, поэтому не решалась рассказать ему о своей любви, о своем желании утонуть в его объятиях, хотя это и стоило ей огромных усилий.
Почему, спрашивала она себя, герцог перенес ее сюда, когда она, будучи без сознания, даже не подозревала об этом, и оставил ее в своей спальне?
Потому, что считал, будто она не захочет возвращаться в свою комнату после того, как там был убит человек. Вот поэтому он и оставил ее в» Спальне короля «.
Каждый раз, когда она окидывала взглядом комнату герцога, перед ее глазами возникал его образ. Впечатление было настолько ярким, что ей казалось, будто он действительно лежит рядом с ней и она может дотронуться до него.
Вошедшая в комнату Мари вывела Сириллу из задумчивости.
— Господин доктор говорит, что вы можете встать, мадам, и спуститься вниз, — сообщила она. — Это приятная новость — очень приятная. Мне кажется, что, когда он увидит господина герцога, он примется настаивать, чтобы ужин подали пораньше.
— Меня это устраивает, — ответила Сирилла. Для нее, чем раньше, тем лучше, потому что так скорее настанет тот момент, когда она сможет встретиться с герцогом.
Она получит возможность смотреть на него, слушать его и возможно — даже несмотря на предупреждение доктора — посидеть с ним вдвоем в гостиной после ужина.
— Что вы наденете, мадам? — спросила Мари.
Этот вопрос требовал пристального внимания и тщательного обсуждения, поэтому его решение заняло у них довольно много времени.
Сирилла отвергала одно платье за другим, но когда она, приняв ванну, наконец оделась, ее все еще мучили сомнения, и она спросила себя, не лучше ли было надеть какое-нибудь другое.
И все же выбранное платье очень шло ей. Сшитое из розового газа, оно было образцом истинного мастерства, доступного только знаменитым портным Парижа. Плотно облегающий корсаж подчеркивал изящную линию груди; ее талия казалась еще тоньше из-за пышной юбки, ниспадавшей тяжелыми складками.
Платье было отделано кружевным воротничком, расшитым крохотными звездочками, которые сверкали, как бриллианты; драпировка юбки была стянута полосами с такими же звездочками, которые к тому же сочетались со сверкающими гроздьями, украшавшими ее маленькие атласные туфельки.
— Вы очаровательны, мадам! — воскликнула Мари. — Я в жизни не видела более красивого платья. Сирилла улыбнулась. Однако ее не покидали сомнения, и она спросила себя, понравится ли оно и герцогу.
Ведь в Париже, где он постоянно жил, женщины одевались самым невероятным и экзотическим образом, поэтому может оказаться так, что туалет, который им с Мари, ни разу не выезжавшим за пределы Турена, кажется верхом совершенства, не произведет на него никакого впечатления. Оставалось решить, как закрыть шею. Синяки слишком сильно выделялись на белой коже, и Сирилла боялась, что они вызовут отвращение у герцога. К тому же они напомнят ему, через какие страдания ей пришлось пройти, и он опять примется настаивать, чтобы она как можно скорее легла в постель.
В ее ларце для драгоценностей лежали и бриллиантовые, и жемчужные ожерелья, одни из которых были подарены на свадьбу, а другие принадлежали семье Савинь. Но все они казались ей слишком массивными. Она считала, что они только привлекут внимание к тому, что она пыталась скрыть.
Они с Мари решили повязать на шею газовый шарфик и закрепить его двумя крохотными белыми орхидеями, которые достали из вазы. Узел они расположили так, чтобы он скрывал самые большие синяки. Цветы придали Сирилле очень юный и свежий вид. Единственным украшением было обручальное кольцо.
Бросив последний взгляд в зеркало, Сирилла повернулась к двери.
— Мадам, возможно, вы сегодня захотите спать в своей спальне? — спросила Мари.
Мгновение Сирилла колебалась.
— Да. — так будет лучше. Я уверена, что господин герцог захочет вернуться к себе.
Она спросила себя, не будет ли ее преследовать призрак Астрида и не придется ли ей вновь пережить те мгновения, когда она увидела в окне темную тень, спускавшуюся с крыши.
Однако она тут же оборвала себя, сказав, что бояться глупо, что это дурной тон. Кроме того, герцог будет совсем рядом, и, если она позовет, он услышит ее и придет.
При этой мысли ее охватил трепет, но она напомнила себе, что позовет его только в том случае, если ей будет грозить опасность. Гораздо лучше самой справляться со своими страхами, чем сознавать, что его появление вызвано простой заботой или учтивостью.
Она медленно спустилась по лестнице. Герцог ждал ее в гостиной.
Когда она направлялась к нему, она заметила в его глазах то самое восхищение, которое так страстно желала увидеть. От мысли, что они одни, ее сердце бешено забилось и ее захлестнула волна непередаваемого восторга.
— Ты уверена, что не слишком утомляешь себя? — тихо спросил герцог.
— О, нет, конечно, нет! — ответила она. — Я хотела встать еще вчера, но доктор не разрешил.
— Это я попросил его немного поберечь тебя, — сказал герцог. — На ближайшие несколько дней тебе придется смириться с таким положением.
— Да, конечно, — согласилась Сирилла. У нее возникло впечатление, что их губы говорят совсем не то, что занимает их мысли. Она не смогла бы объяснить, что с ней происходит, — просто она знала, что все ее существо отзывается на некое совершенно непонятное для нее чувство, которое испытывает герцог, и это ощущение доставляло ей удовольствие.
Он подал ей руку, и они направились в столовую.
Пока вокруг них сновали слуги, подавая на стол изысканные блюда, причем в абсолютно невообразимом для Сириллы количестве, герцог рассказывал ей о поместье, о своих планах в отношении виноградников и о своей поездке в Токсиз, которую он предпринял сегодня днем.
— Они довольны? — спросила Сирилла.
— Благодаря тебе я увидел совершенно фантастическое количество счастливых людей, — ответил он. — Мужчины в поте лица выкорчевывают старые лозы, женщины стирают и шьют. Лица детишек отмыты до такой степени, что сверкают как медный таз, Сирилла засмеялась.
— Уверена, что детишки восприняли этот процесс с негодованием.
— Я дал им слово, что привезу тебя в деревню, как только ты поправишься. Они о тебе говорят как о святой, которую им ниспослал Господь.
— Им не следует так говорить, — сказала Сирилла. — Я была в ужасном замешательстве, когда женщины вставали передо мной на колени и касались подола моего платья.
— Ты сотворила чудо, — заметил герцог, — и они никогда не забудут об этом.
Помолчав, он очень тихо добавил:
— И я никогда не забуду, что ты сделала для наших людей.
Она почувствовала, что щеки заливает краска, и опустила глаза, не выдержав его взгляда. Как бы сделав над собой усилие, герцог заговорил о чем-то постороннем и больше к этой теме не возвращался.
После ужина они вернулись в гостиную, и Сирилла, испугавшись, что герцог потребует, чтобы она немедленно легла в постель, подошла к окну в надежде, что успеет подышать свежим воздухом.
Время было раннее, поэтому окрашенное в багрово-золотистые тона солнце, еще не успевшее спрятаться за горизонт, ярко освещало окружавший замок, лес и отражалось в озере, которое тоже казалось золотым. Высокие деревья бросали на лужайку перед домом пурпурные тени.
От восторга, охватившего ее при виде этого потрясающего зрелища, у Сириллы перехватило дыхание.
— Неужели где-то на земле существует более красивый уголок? — проговорила она.
— Я тоже часто задавал себе этот же вопрос, — сказал герцог. — Сирилла, я хотел бы поговорить с тобой.
В его голосе прозвучало нечто такое, что заставило Сириллу резко обернуться. Она обеспокоенно посмотрела на него.
Вся его веселось исчезла, он был очень серьезен.
Сирилла догадалась, что именно он собирается сообщить ей, и ее охватил внезапный страх. Нервно сжав руки, она ждала, когда он заговорит. Она понимала, что герцог подыскивает слова, чтобы немного смягчить удар.
Наконец он произнес:
— В тот вечер после нашей свадьбы ты, Сирилла, сказала мне, что случайно услышала разговор двух женщин. Из их слов ты узнала, что в замке есть запертая комната.
— Д-да… они так… сказали. Он молчал. Через некоторое время, почувствовав, что Сирилла ждет, герцог проговорил:
— Насколько я помню, ты сказала, что эта комната является чем-то вроде Святилища, в котором я запер свое сердце.
Он поднял глаза на Сириллу, которая, с трудом преодолевая волнение, еле слышным шепотом промолвила:
— Да… мне… так… показалось.
— Я хочу, чтобы ты вместе со мной зашла в ту комнату, — сказал герцог, — и увидела, что там хранится. Ведь это на самом деле Святилище моей любви.
Сирилла окаменела. Ее сердце как будто заледенело, вместо того чтобы радостно забиться. Ей казалось, что ее накрывает волна леденящего холода, который парализует ее, лишая возможности думать.
Она попыталась что-то сказать, но слова не шли с губ.
— Ты пойдешь со мной? — мрачно спросил ее герцог.
Она кивнула, и они рука об руку направились к двери. Когда они проходили мимо письменного стола, герцог остановился, чтобы взять ключ.
— Что это все значит? — в смятении спрашивала себя Сирилла.
Почему вдруг он решил показать ей запертую комнату, которую превратил в своего рода памятник Зиване и о существовании которой она пыталась забыть все эти дни?
А вдруг, с внезапным ужасом подумала Сирилла, он собирается еще раз объяснить ей, что Зивана будет всегда жить в его сердце и поэтому для него невыносимо видеть рядом с собой другую женщину?
» Он хочет освободиться от меня «, — решила Сирилла, почувствовав, как при этой мысли в ее тело вонзились тысячи ножей, которые резали ее на куски, заставляя терпеть невыносимые муки.
В полном молчании они поднялись по главной лестнице, потом герцог направился по коридору в ту часть замка, в которой Сирилла еще не была, так как знала, что эти помещения не используются.
В конце коридора оказалась еще одна лестница. Они стали подниматься наверх, и Сирилла догадалась, что герцог направляется в башню.
На верхней площадке была дверь. Оглядевшись, Сирилла убедилась в своей правоте. Они находились в одной из четырех огромных башен, которые располагались по углам замка.
Герцог протянул ей ключ, который все время держал в руке, и отошел в сторону.
Не вполне отдавая себе отчета в своих действиях, Сирилла взяла ключ. Она знала, чего он ждет от нее, но чувствовала, что не способна подчиниться ему.
Казалось, ревность к умершей, сжигавшая Сириллу в течение последних дней, подобно водопаду, обрушилась на нее с новой силой, вызвав дрожь во всем ее существе и неизведанный страх.
Разве у нее есть хоть малейший шанс победить женщину, которой удавалось сохранять любовь мужчины в течение девяти лет после своей смерти?
Женщину, память о которой стала для него священной, которая превратилась в своего рода олицетворение всего, что он желал и считал совершенством и что было утеряно навеки?
Но из-за того, что она была не в состоянии выразить словами обуревавшие ее чувства; из-за того, что она самой себе казалась беспомощным щенком, который обязан слушаться своего хозяина, она промолчала и вставила ключ в замок.
Массивный ключ повернулся легко, как будто механизм недавно смазали.
Мгновение она колебалась, но, так как герцог не двигался, она толкнула дверь.
Сириллу сразу же поразило, что комната в башне оказалась такой большой. Пол покрывал ковер, все помещение было залито солнцем, проникавшим через незашторенные окна. Но не только солнечные лучи освещали комнату.
По обе стороны от портрета, окруженного вазами с цветами, стояли золотые канделябры с массивными свечами.
Цветы — лилии, розы и гвоздики — были белыми.
До Сириллы, которая шагнула в комнату, с трудом переступая как бы внезапно налившимися свинцом ногами, донесся тонкий цветочный аромат.
Но против ожидания Сириллы на портрете был изображен вовсе не незнакомый человек. На портрете была изображена она сама!
Она сразу же узнала тот самый портрет, который всегда нравился ее отцу и который граф подарил герцогу в день свадьбы своей дочери.
Сирилла озадаченно взглянула на картину. Потом ее широко открытые глаза, в которых отразился испуг, обратились на герцога.
Он стоял за ее спиной.
— Ты хотела посмотреть, чей образ я храню в своем сердце, — сказал он.
Сирилла никак не могла понять, что происходит. Внезапно лед, сковывавший ее тело, растаял, уступив место бьющему через край восторгу.
— Присядь, Сирилла. Мне нужно многое сказать тебе, — отрывисто проговорил герцог.
Сириллу удивило, что его голос звучит хрипло, и она вопросительно посмотрела на него. Чувствуя, что ноги уже не держат ее, она огляделась по сторонам и, увидев обитое дамасским шелком кресло, опустилась в него.
В ее голове царил полный хаос. Слова герцога, подобно музыке, продолжали звучать в ушах; пламя свечей, освещавших портрет, который притягивал к себе ее взгляд, казалось, ослепило ее.
Герцог подошел к окну и оперся на подоконник. — В день нашей свадьбы, — начал он, — ты услышала, что когда-то я любил балерину, которую звали Зивана Межлански; что после ее гибели я привез сюда все ее вещи и запер их в Святилище, посвященном ее памяти.
Когда герцог говорил, он смотрел не на Сириллу, а на ее портрет, утопавший в цветах и освещенный пламенем свечей.
У Сириллы возникло впечатление, будто он ждет от нее каких-то слов, поэтому через несколько мгновений она промолвила прерывающимся голосом:
— Я рассказала вам… что… услышала, — Дело действительно обстояло именно так, — продолжал герцог. — Когда я встретил Зивану, мне был двадцать один год. Тогда мне казалось, что более одаренной танцовщицы и более красивой женщины я в жизни не видел.
Он замолчал. Его губы на мгновение сжались.
— Я влюбился в нее — вернее, она ослепила меня, романтически настроенного юношу. Но она оказалась существом из другого мира, отличавшегося от мира, в котором жил тот юноша.
Сирилла сжала руки.
В голосе герцога слышалась боль, которая отзывалась в ее сердце. Он глубоко вздохнул.
— Я хотел как можно скорее жениться на ней и привезти ее в Савинь.
Сирилла спрашивала себя, почему он рассказывает об этом. Зная, насколько мучительно для него вспоминать прошлое, она преисполнилась сострадания к нему, совершенно позабыв о своих чувствах.
— Зивана находила множество причин, мешавших нам немедленно пожениться, — продолжал герцог. — Она стала моей любовницей, хотя такие взаимоотношения казались мне кощунственными по отношению к нашей чистой и возвышенной любви. Помолчав, он полным ярости голосом добавил:
— Я оказался самым настоящим глупцом, Сирилла, невежественным юным глупцом, который не имел ни малейшего представления о подлинной сущности жизни.
Его слова эхом разнеслись по комнате.
— Зивана отделывалась от меня всяческими обещаниями. — Сделав над собой нечеловеческое усилие, герцог заставил себя говорить более спокойно. — Она заверяла меня, что мы поженимся, как только закончится ее контракт в театре, — и это в тот момент, когда у нее уже был договор с балетной труппой на следующий сезон. Она находила кучу причин, подыскивала самые разнообразные предлоги, а я все принимал, потому что мне больше ничего не оставалось.
Герцог опять замолчал.
— Откуда мне было знать, что все это ложь? — наконец сказал он. — Я оказался настолько доверчив, что не задавал никаких вопросов.
Сирилла взмахнула рукой, чтобы остановить его. Ей хотелось как-то утешить его, но он не дал ей возможности заговорить.
— Ты знаешь, что произошло. Ее задушил Жюль Астрид. Я нашел Зивану мертвой в ее собственной гримерной.
— Наверное… это был… страшный удар — , для вас, — прошептала Сирилла.
— Думаю, из-за охватившего меня чувства вины я некоторое время был не в себе, — ответил герцог. — Я считал себя виновником ее гибели, потому что убедил себя, будто смог бы спасти ее от рук убийцы, если бы не задержался в зрительном зале и сразу же после представления отправился бы в гримерную.
— Вы… знали, кто… убил ее?
— Один из актеров видел Астрида в гримерной Зиваны, — сказал герцог. — Последовавшее за ее гибелью исчезновение Астрида лишний раз подтвердило подозрения.
— Но его… поймали?
— Его схватили только через полгода, — ответил герцог. — И все эти шесть месяцев я скорбел о Зиване, о женщине, которая должна была стать моей женой. Герцог так ни разу и не взглянул на Сириллу, и она решила, что ему тяжело видеть перед собой ту, которая заняла место всем сердцем любимой Зиваны.
— Но потом все-таки Астрида схватили, — продолжал герцог. Он стал говорить намного быстрее, как бы стараясь поскорее закончить свой печальный рассказ. — Состоялся суд, на котором я и узнал всю правду.
— Правду? — удивленно переспросила Сирилла.
— Он был ее любовником. Именно его любила Зивана — его, а не меня!
— О… нет! — еле слышно промолвила Сирилла.
— На суде зачитали ее письма к нему, — сказал герцог. — Письма дали мне понять, что той Зиваны, которую я себе вообразил, никогда не существовало. Она оказалась самой обычной русской дикаркой, которую привлекали грубые и жестокие мужчины, — мужчины, которые относились к женщине как к вещи и использовали ее для удовлетворения своих скотских желаний.
Для Сириллы было невыносимой мукой слушать его слова, исполненные такой горечи.
Она не подозревала, что в его ушах все еще звучит голос судьи, зачитывающего письма Зиваны, представленные для того, чтобы выявить причины, которые могли бы смягчить Астриду приговор.
Письма были столь пылкими и страстными, каждое их слово дышало таким желанием, что все слушали их как завороженные. Только герцог испытывал чувство крайнего унижения, ему казалось, что его втаптывают в грязь.
В своих излияниях Зивана упомянула его имя.
» Аристид очень молод и совершенно несведущ в любви, — писала она, раскрывая тем самым свое пренебрежительное отношение к нему — но он богат, а нам нужны деньги. О, какая же для меня мука проводить время с ним, когда я могла бы быть с тобой! Я лежу в его объятиях и спрашиваю себя, с кем ты сейчас. Я хочу тебя, ты нужен мне, все мое тело взывает к тебе, я сгораю от любви к тебе!«
Таких писем были десятки — писем, написанных женщиной, которая любила мужчину с той присущей славянам необузданной страстностью, заставлявшей ее метаться между состояниями глубокой депрессии и крайнего возбуждения.
Из писем выяснилось, что Астрид, доведенный до неистовства ревностью, нещадно бил ее, а она наслаждалась его жестокостью.
Она любила Астрида. Но в то же время рядом находился герцог, который, как она опять и опять повторяла в своих письмах, был богат и из которого она старалась вытянуть как можно больше, потому что и она сама, и Астрид крайне нуждались в деньгах.
Но деньги не усыпили ревности Астрида. Очевидно, они поругались из-за того, что у Зиваны был еще один любовник помимо Астрида, и он в приступе бешеной ярости задушил ее.
Судебное разбирательство, через которое пришлось пройти герцогу, стало для него олицетворением самых страшных мук ада.
Приговор, в котором преступление Астрида было расценено как» убийство из ревности «, превратил герцога из идеалиста и романтика в циника. В его сердце не осталось места другим чувствам, кроме горечи и ненависти.
Он повернулся спиной к Сирилле и устремил свой невидящий взор вдаль.
— Я не буду рассказывать тебе, как я жил в Париже все эти девять лет, — проговорил он. — Ты просто не поймешь меня, к тому же — Бог свидетель — я не хотел бы, чтобы ты старалась что-либо понять.
Он помолчал.
— Но я хочу, чтобы ты уяснила себе, что я был далек от той благородной деятельности, которую ты мне приписываешь. Как раз наоборот, я совершил множество самых невообразимых преступлений против моральных устоев общества. Мне было больно, поэтому я хотел причинять боль другим.
Его губы сжались. — Все женщины, с которыми я встречался в эти годы, — сказал он, — через какое-то время превратились для меня в средство возмездия. Я ненавидел их и в то же время использовал в своих целях, стремясь отомстить за себя Зиване. Я получал несказанное удовлетворение, если разбивал им жизнь или бросал их, оставляя в слезах и горе. Из-за того что мне была нанесена страшная рана, — во всяком случае, я именно так объяснял себе причину своих поступков, — я желал причинить им как можно больше страданий!