Касарес Б А. О форме мира

---------------------------------------------------------------
Перевод В. Спасской
OCR: Phiper
---------------------------------------------------------------

Однажды вечером, в понедельник, в начале осени 1951 года, молодой
Корреа, ныне известный многим под прозванием Географ, стоял на пристани в
Тигре(Пригород Буэнос-Айреса) и поджидал катер, которым должен был добраться
до острова своего приятеля Меркадера -- туда он удалился, чтобы готовиться к
экзаменам за первый курс юридического. Конечно, остров этот был
всего-навсего безымянным клочком суши, где в гуще кустов торчала хижина на
деревянных сваях, -- дикое место, затерянное посреди обширной дельты, в
лабиринте проток и ивняка. "Сидя там один, в компании комаров,--
предупреждал его Меркадер, -- ты волей-неволей начнешь грызть науку. Когда
пробьет твой час, ты обскачешь всех". Сам доктор Гусман, старый друг семьи,
по ее поручению благосклонно следивший за первыми шагами молодого человека в
столице, одобрил этот план и нашел, что такая краткая ссылка не только
своевременна, но и необходима. И однако за три прошедших дня островитянин
Корреа не прочел предусмотренного числа страниц. Суббота ушла у него на
приготовление обеда -- он жарил мясо на углях и потягивал мате, -- а в
воскресенье он поехал посмотреть игру "Экскурсантов" с "Ураганом", потому
что, честно говоря, не испытывал ни малейшего желания раскрывать книги. Два
первых вечера он садился с твердым намерением серьезно поработать, но его
сразу же начинало клонить в сон. Эти вечера вспоминались ему как долгий ряд
вечеров, и теперь его мучили угрызения совести и горечь от бесполезных
усилий. В понедельник молодому человеку пришлось опять поехать в
Буэнос-Айрес, чтобы отобедать с доктором Гусманом и сдержать слово, данное
нескольким землякам, сходить вместе в театр "Майпо" на дневной спектакль.
Стоя на берегу в ожидании катера, который почему-то запаздывал, он думал,
что сейчас время уходит впустую не по его вине, но впредь надо не терять ни
минуты, ибо день первого экзамена приближался.
Потом одна забота сменилась другой. "Как мне быть, -- спрашивал он
себя, -- если лодочник не знает, где остров Меркадера? (Тот, кто вез его в
воскресенье, знал.) Я совсем не уверен, что смогу его указать".
Люди на пристани разговорились. Держась в стороне, облокотившись о
перила, Корреа смотрел на противоположный берег, на деревья, расплывчатые в
темноте. Собственно говоря, и при ярком солнце этот пейзаж казался бы ему не
менее туманным -- Корреа был новым человеком в здешних краях, так не похожих
на привычные; дельта напоминала ему Малайский архипелаг -- места, о которых
он столько мечтал на уроках в своем родном городке, уткнувшись в книгу
Сальгари, обернутую в коричневую бумагу, чтобы святые отцы приняли ее за
учебник. Начал накрапывать дождь, и молодому человеку пришлось укрыться под
навесом, возле говорящих. Почти сразу же обнаружилось, что тут шел не один
разговор, как он предполагал, a три -- по меньшей мере три. Какая-то
девушка, уцепившись за руку мужчины, жалобно повторяла: "Нет, тебе не понять
моих чувств". Ответ мужчины заглушил звучный голос, говоривший: "Этот
проект, который теперь кажется таким простым, был встречен в штыки по
причине ошибочного представления о континентах ". После некоторого молчания
( тот же голос -- быть может, голос чилийца -- продолжал радостным тоном,
словно сообщая хорошую новость: "К счастью, Карл самым решительным образом
поддержал Магеллана (Проект плавания к Молуккским островам западным путем
Магеллан предложил сначала португальскому королю. Когда тот отклонил проект,
Магеллан переселился в Испанию и подписал договор с испанским королем Карлом
I)". Корреа хотел бы услышать, о чем говорят мужчина и девушка, но тут
всплыл третий разговор -- о контрабандистах; он перекрыл все остальные и
напомнил молодому человеку книгу о контрабандистах или пиратах, которую он
так и не прочел, потому что на картинках были изображены люди из прошлых
веков в коротких штанах, камзолах и слишком свободных рубахах и от одного
взгляда на них ему становилось скучно. Корреа сказал себе, что, как только
доберется до острова, немедленно сядет за книги. Потом подумал, что очень
устал, что не сможет сосредоточиться. Самым разумным было бы поставить
будильник на три утра и немножко поспать -- надо отдать должное, постель там
была очень удобной, -- а потом, на свежую голову, начать заниматься. Он с
грустью представил себе звонок будильника, промозглый предрассветный час.
"Впрочем, что я себя расхолаживаю, -- подумал он. -- На острове только и
остается, что зубрить. Придя на экзамен, я обскачу всех". Его спросили:
-- А вы что думаете?
-- Очем?
-- О контрабанде.
Сейчас нам кажется (но сейчас мы знаем, к чему это привело), что самым
правильным было бы ответить ничего не значащими словами. Но спор увлек его,
и, еще не подумав толком, он уже услышал собственный ответ:
-- На мой взгляд, контрабанда -- не преступление.
-- Вот как? -- отозвался его собеседник. -- А позволительно спросить,
что же это тогда?
-- На мой взгляд, -- гнул свое Корреа, -- это просто нарушение закона.
-- Меня занимает ваша точка зрения, -- заявил высокий господин с седыми
усами и в очках.
-- Учтите, -- прокричал кто-то, -- что это нарушение закона порой
приводит к кровопролитию.
-- Жертвы бывают и на футболе, -- запротестовал высоченный человек (его
жесткие курчавые волосы на первый взгляд казались нахлобученным беретом).
-- А футбол, насколько мне известно, не преступление, -- сказал пожилой
господин. -- В футболе следует проводить различие между любителями и
профессионалами. А в вопросах контрабанды -- кем считает себя сеньор?
Профессионалом, любителем или кем-то еще? Любопытно узнать .
-- Я даже иду дальше, -- упрямо продолжал Корреа. -- Для меня
контрабанда -- это неизбежное нарушение произвольно введенных правил.
Введенных произвольно, как и все, что делает государство.
-с -- Столь личные суждения, -- заметил кто-то, -- характеризуют
сеньора как настоящего анархиста. Столь личные суждения принадлежали на
самом деле доктору Гусману. Выражая их, Корреа дословно повторил фразу
Гусмана, даже с его интонацией.
Прилизанный толстячок, стоявший поодаль ("Наверняка врач, -- решил
Корреа, -- зубной врач"), одобрительно улыбался ему, словно присоединяясь к
его словам. Никто из остальных больше с ним не говорил; но говорили о нем,
и, пожалуй, с презрением.
Наконец прибыл катер. Корреа точно не знал, как он называется.
"Виктория и что-то еще", -- рассказывал он. Во всяком случае, то было нечто
вроде речного трамвая, совершавшего долгий путь по протокам дельты.
На борту, затолканный пассажирами, он случайно оказался рядом с
толстячком; тот спросил его, улыбаясь:
-- А вам приходилось когда-нибудь видеть контрабандиста?
-- Насколько я знаю, нет. Его собеседник расправил лацканы пиджака,
выпятил грудь и заявил:
-- Один из них перед вами.
-- Вот как?
-- Именно так. Можете называть меня доктор Марсело.
-- Вы зубной врач?
-- Угадали: стоматолог.
-- И контрабандист в свободное время.
-- Я уверен -- в силу причин, блестяще изложенных вами, -- что как
таковой я никому не причиняю вреда. Никому, кроме торговцев и
государственной казны, а это, поверьте, не слишком меня тревожит. Я
зарабатываю кое-какие деньжата, почти столько же, сколько в своем кабинете,
только иным способом, который кажется мне куда более занимательным, ибо
граничит с риском, а это открывает новые стороны жизни для такого человека,
как я. Или, ручаюсь, для такого человека, как вы.
-- Вы знаете меня?
-- Я сужу по наружности. Думаю, вы славный молодой человек, немного
робкий, но хорошей закваски. Ваш брат провинциал лучше нас -- конечно, кроме
тех, кто хуже... Хотя сегодняшняя молодежь -- chi sa?(Кто знает?)
-- Вы не доверяете молодым? Значит, если человек молод, он непременно
повинен во всех грехах, замешан во всех неблаговидных делах, которые
творятся вокруг?
-- Нет, я так не думаю. Поэтому я и заговорил с вами без опаски.
-- А теперь, быть может, раскаиваетесь. Быть может, подозреваете, что я
выдам вас военным.
-- Да что вы, вовсе нет. Просто я обратился к вам, словно к знакомому,
а в сущности-то я вас не знаю. Чтобы успокоить его, Корреа рассказал о себе.
Он студент-юрист; готовится к экзаменам за первый курс; собирается прожить
недели две на острове, принадлежащем его приятелю Меркадеру; в этих местах
он недавно.
-- Мне известно только, что после пристани под названием Энкарнасьон
мне надо выходить. Боюсь, что не узнаю своего острова и проеду мимо. Если же
я попаду, куда собираюсь, передо мной встанет мучительная альтернатива:
заниматься или ложиться спать?
-- Превосходно, -- воскликнул толстячок, довольно потирая руки. --
Видите, сами того не замечая, вы как нельзя лучше доказали мне свою
искренность.
-- Почему бы нет, если мне хочется спать? Я должен заниматься, но,
поверьте, у меня слипаются глаза.
-- Вы должны заниматься? И вы уверены? -
-- Еще как уверен.
-- Послушайте, я не спрашиваю вас, должны ли вы заниматься вообще. Я
спрашиваю, хотите ли вы заниматься сегодня ночью.
Корреа подумал, что зубной врач неглуп.
-- Если честно, -- ответил он, -- то нельзя сказать, чтобы сегодня мне
этого безумно хотелось.
-- Тогда ложитесь спать. Лучше поспите. Или...
-- ИЛИ ЧТО?
-- Ничего, ничего, просто у меня мелькнула мысль, которую я еще не
обмозговал.
Словно говоря сам с собой, Корреа проворчал:
-- Тоже мне, начинает фразу...
-- Поосторожнее в выражениях. Не забывайте, что перед вами не
кто-нибудь, а человек с высшим образованием.
-- Я не хотел вас обидеть.
-- Иногда я спрашиваю себя, не следует ли кое-кого воспитывать палкой.
-- Не сердитесь.
-- Я волен вести себя, как мне заблагорассудится. Вы рассердили меня, а
я как раз собирался вам кое-что предложить, причем с самыми лучшими
намерениями...
На пристани Энкарнасьон шумно сошли почти все из тех, кто обсуждал
проблему контрабанды. Корреа спросил:
-- Так что вы собирались мне предложить?
-- Третий вариант, избавляющий вас от мучительной альтернативы.
-- Простите, сеньор, я не совсем понимаю. Какой альтернативы?
-- Спать или заниматься. И вы, молодой человек, даже во сне извольте
называть меня доктором.
Корреа подумал -- или почувствовал, -- что предложение, которое
освободило бы его от выбора между учебниками и сном, крайне заманчиво. Он
уже собирался дать согласие, как вдруг вспомнил, чем занимается этот доктор.
-- Прежде чем принять ваше предложение, я хотел бы попросить у вас
объяснений. Прошу, ответьте мне со всей искренностью.
-- Вы намекаете, что я неискренен?
-- Никоим образом.
-- Ну так говорите.
-- Не думайте, что я боюсь, но представьте только, вдруг со мной что-то
произойдет и я не смогу готовиться или прийти на экзамен! Это было бы
катастрофой. Вы меня понимаете? Мне грозит опасность?
-- Человека всегда подстерегают неожиданности, так что трусу можно дать
лишь один совет: не высовывать носа из своей конуры. Но сейчас вы
путешествуете, словно коронованная особа, -- инкогнито, и вам ничего не
грозит.
Прежде чем Корреа окончательно согласился, доктор стал обращаться с
ним, как со своим товарищем, и пустился в рассказы, которые, по мнению
молодого человека, не имели никакого отношения к делу. Доктор сообщил, что
живет вместе с супругой на одном островке; недавно бойкий аукционист
предложил ему интересное дельце -- купить еще один остров неподалеку; он
выслушал предложение, но вовсе и не думал его принимать, ибо больше всего не
любит расставаться с деньгами, хотя бы и ради будущих выгод. Но в тот день,
когда о предложении узнала его жена, миру в доме настал конец.
-- Жена у меня просто неугомонная, -- продолжал он. -- Вы не поверите,
внутри у нее точно мотор, и она с самого начала загорелась этой идеей.
Твердит и твердит: "Всегда надо стремиться вверх. Остров -- это еще одна
ступенька". Но я тоже по-своему упрям, так что спорить не спорил, но и не
уступал -- по крайней мере, до последнего воскресенья в прошлом месяце,
когда к нам явились в гости подруги жены и я сказал себе: почему бы не
прокатиться на этот остров и не поглядеть как и что?
Сел на свой катер и отправился. Когда я приехал, сторож слушал
футбольный репортаж и сказал, чтобы я осмотрел остров в одиночку, хотя
особенно смотреть там нечего. -- В этом месте рассказа доктор сделал паузу и
многозначительно добавил: -- Но оказалось, что сторож ошибался.
Если тут и была какая-то тайна, Корреа в нее не верил. Однако он
заподозрил, что доктор хочет его отвлечь, чтобы он не смотрел на берега и
позже не смог припомнить дорогу.
А впрочем, смотри не смотри, эти незнакомые, такие схожие берега лишь
сбивали его с толку, повторяясь, словно части одного сна.
-- Почему сторож ошибался?
-- Сейчас узнаете. Мой дедушка, который успел сколотить в Польше
недурное состояние, но был вынужден эмигрировать, часто говорил: "Тот, кто
ищет, находит. Даже там, где ничего нет, если поискать хорошенько, найдешь
то, что ищешь". И еще он говорил: "Лучше всего искать на чердаках и в самых
дальних закоулках сада". Этот остров далеко не сад, и все же...
-- Все же что?
-- Нам выходить, -- сказал доктор и крикнул: -- Капитан, причальте,
пожалуйста.
Маленький причал был на вид гнилой и шаткий. Корреа посмотрел на него с
опаской.
-- Я поступаю дурно, сеньор, -- простонал он. -- Мне надо бы
заниматься.
-- Сеньор тут ни при чем. Вы знаете не хуже меня, что сегодня все равно
не сели бы за книги. Оставьте свои глупости и будьте любезны следовать за
мной. Идите по моим следам. Видите хижину среди ив? Там живет сторож. Не
бойтесь. Собаки у него нет.
-- Честное слово?
-- Честное слово. У этого человека нет иных товарищей, кроме
радиоприемника. Здесь все время ступайте строго за мной. Надо идти по
твердой земле, чтобы не оставлять следов. Держу пари, если вас не
предупредить, вы полезете прямиком в грязь, как поросенок.
Доктор отводил руками ветки, открывая путь. Молодому человеку
показалось, что они спускались по склону: сумерки постепенно сменились
темнотой, словно они попали под землю, в туннель. Потом он понял, что они на
самом деле идут по туннелю, узкому и длинному туннелю из растений, пол
которого устилали листья, а стены и потолок слагались из листьев и ветвей;
правда, самая глубокая часть и впрямь уходила под землю -- там было
совершенно темно. Место оказалось крайне неприятное -- такое странное и
неожиданное. Как же он допустил, спрашивал он себя, чтобы ему помешали
выполнить свой долг? Кто его спутник? Контрабандист, преступник, которому не
доверился бы ни один человек в здравом уме. Хуже всего, что теперь он
полностью зависит от этого человека: если его бросят одного, он не сумеет
найти дорогу назад. Ему пришла на ум нелепая мысль, тем не менее похожая на
правду: казалось, в обе стороны туннель тянулся бесконечно. Молодой человек
совсем уже разволновался, как вдруг они очутились снаружи. Весь переход
длился не больше трех-четырех минут; под открытым небом он занял бы и того
меньше. Место, куда они вышли, было совершенно иным, чем то, где они вошли.
Корреа описывал его как "город-сад" -- это выражение он слышал не раз, но не
очень представлял, что оно означало. Они шагали по извилистой улице среди
садов и белых вилл с нарядными красными крышами. Доктор спросил его с
упреком:
-- Вы явились сюда без золота? Так я и думал, так я и думал. Вам
обменяют деньги в любом месте, но только, смотрите, не дайте себя надуть. Я
знаю, где обменивают песо по хорошему курсу и где купить товары, которые в
Буэнос-Айресе принесут неплохой доход. Вы понимаете, подобные знания
кое-чего да стоят, и я не собираюсь делиться ими с первым встречным.
Когда-нибудь, не исключено, я возьму вас в компаньоны. А пока каждый
устраивается как может. Видите эту надпись? --"Четырнадцатая остановка"?
-- Вот именно. Мы встречаемся здесь завтра в пять утра.
Корреа запротестовал. Так они не договаривались. Он согласился потерять
одну ночь, а теперь выходит, что он потеряет две ночи и день.
Доктор отступил на шаг, как будто хотел рассмотреть его получше.
-- Вы только поглядите, что он мне предлагает. Чтобы мы возвращались
среди бела дня, на глазах у всех конкурентов. Знаете, с вами надо держать
ухо востро, иначе наше знакомство дорого мне обойдется. А теперь скажите,
что вы станете делать один за границей без моей помощи? Сядете и заплачете?
Побежите просить консула, чтобы он отправил вас домой в чемодане?
Корреа понял, что судьба его целиком зависит от доктора и лучше его не
сердить.
-- До завтра, -- сказал молодой человек.
-- До завтра, -- отозвался доктор и посмотрел на часы. -- Ровно в пять,
тогда времени у нас будет с избытком, потому что рассветает в шесть. Я не
люблю суетиться. Теперь я -- сюда, а вы -- туда. И не вздумайте следить за
мной, а то вам не поздоровится.
Пройдя несколько шагов, Корреа подумал, что, если доктор не придет на
свидание, ему будет плохо. Денег у него с собой было немного, и, конечно же,
он не слишком надеялся, что сам найдет вход в туннель. Разумнее было бы
поискать туннель сейчас, пока еще не все смешалось в памяти. Он попытался
вернуться тем же путем, но скоро заблудился среди путаных улиц. Была еще
одна подробность, о которой он не расспросил доктора, боясь выглядеть
дураком: где они находились? У него закружилась голова, и он подумал, что не
стоит, падая с ног от усталости, плутать по этим улицам, проложенным вопреки
всем законам градостроительства. И еще он понял, что прежде всего должен
немного поспать. Потом уж он разберется, что к чему. "Я лягу где угодно, --
сказал он вслух и добавил: -- Где угодно, лишь бы не было собаки". Но сразу
же возникли проблемы, потому что здесь было принято в каждом саду держать
собаку, а то и двух. Желая, быть может, успокоить свою совесть, он подумал:
если бы вместо того, чтобы, как кретин, послушаться доктора, он внял бы
голосу разума и вернулся на остров Меркадера, все равно он не смог бы
заниматься -- так он устал. Если ему сию же минуту не попадется сад без
собаки, он уснет прямо на улице. Холодея от страха, он вошел в какие-то
ворота и двинулся к беседке, обсаженной лаврами, -- в сером утреннем свете
они казались призраками. Все было тихо, и он уснул. Когда Корреа проснулся,
солнце било ему в глаза. Он прищурился и вздрогнул, потому что кто-то стоял
рядом и смотрел на него. Это оказалась молодая женщина, совсем недурная
собой, но лицо ее было каким-то распухшим. Нервничая, он смутно подумал, что
должен успокоить ее.
-- Простите за вторжение, -- сказал он. -- Мне так хотелось спать, что
я лег и заснул. Не бойтесь, я не вор.
-- Мне все равно, кто вы, -- ответила женщина. -- Хотите перекусить?
Уже поздно, вы, наверное, голодны, но придется удовольствоваться зав-траком.
Сегодня я ничего не готовила.
Они пошли по лужайке среди кустов и наконец подошли к белому дому с
черепичной крышей; вокруг него шла галерея, выложенная красной плиткой.
Внутри было темно и прохладно.
-- Меня зовут Корреа, -- сказал молодой человек.
Женщина ответила, что ее зовут Сесилия, и добавила фамилию,
прозвучавшую как-то вроде Виньяс, только на иностранный лад. По всей
видимости, они были одни.
-- Садитесь, -- сказала женщина. -- Я приготовлю завтрак.
Корреа подумал о странном туннеле, собственно, очень коротком, который,
очевидно, завел его весьма далеко, и спросил себя, где же он находится.
Потом встал, прошел по коридору, заглянул в кухню. Сесилия стояла спиной к
нему у плиты; на огне закипала вода, подрумянивался хлеб. Она обернулась не
сразу и быстро провела рукой по лицу.
-- Я хочу задать вам один вопрос, -- начал Корреа, но замолчал и
наконец спросил: -- Что случилось?
-- Меня бросил муж, -- ответила Сесилия, плача. -- Как видите, ничего
необычного.
Корреа снова отложил свой вопрос и принялся утешать женщину, но это
оказалось не просто: трудности возрастали по мере того, как он все больше
узнавал о случившемся. Сесилия любила мужа, а он бросил ее ради другой,
более молодой и красивой. -- Теперь ясно, что он всегда обманывал меня, так
что от моей великой любви не осталось даже светлых воспоминаний.
Сесилия не переставала плакать, и молодому человеку было неудобно
сказать, что вода закипела. Когда по кухне разнесся запах горелого хлеба,
Сесилия улыбнулась сквозь слезы. Корреа решил, что улыбка ему нравится --
отчасти потому, что плач на миг прекратился. К сожалению, она снова
заплакала; Корреа погладил ее по волосам, ибо не находил убедительных
доводов, которые могли бы ее утешить, и обнаружил, что ласкать плачущую
женщину как-то проще. Сесилия отвечала на его ласки, не прерывая рыданий.
Ему удалось немного приободрить ее, но тут неосторожное слово, видимо,
вызвало воспоминания, грозившие новым взрывом. Когда он уже готовился к
худшему, Сесилия сказала:
-- Теперь я тоже хочу есть. Сейчас что-нибудь приготовлю.
"Слезлива, но характер хороший", -- подумал Корреа. Они поели, потом
пошли отдыхать, и оказалось, что времени хватает на все. Впервые за эти часы
вспомнив о докторе Марсело, Корреа подумал: "Лишь бы он не опоздал на
встречу". Затем его охватил страх, что час свидания придет слишком скоро; он
решил, что догадки о том, почему Сесилия не отвергает его ласк, не только
циничны и грубы, но и нелепы. "Ей больно, потому ей и хочется, чтобы ее
утешали, -- сказал он себе. -- Ласки -- универсальное средство, ведь
плачущие дети успокаиваются, когда их ласкают". Он забыл о докторе, забыл об
экзаменах. И нашел, что Сесилия ему очень нравится.
В этот долгий день, когда столько ему удавалось, молодому человеку
удалось наконец спросить:
-- Где мы находимся?
-- Не понимаю, -- ответила Сесилия.
-- В какой части света мы сейчас?
-- В Уругвае, конечно. В Пунта-дель-Эсте. Молодому человеку
понадобилось время, чтобы переварить услышанное. Потом он спросил:
-- Как далеко Пунта-дель-Эсте от Буэнос-Айреса?
-- На ширину Ла-Платы. Самолетом примерно так же.
-- А сколько это километров?
-- Около четырехсот.
Корреа сказал, что она очень умная, но есть кое-что, о чем он знает, а
она, наверное, нет.
-- Спорю, ты не знаешь, что есть такой туннель, по которому можно
прийти сюда пешком, не торопясь, что называется, нога за ногу, за пять
минут.
-- Откуда?
-- Из Тигре, конечно. С самой дельты. Думаешь, я вру? Вчера вечером мы
с одним доктором по имени Марсело приехали из Тигре на катере, проплыли ну
совсем недолго, высадились на остров, поросший тополями и кустарником, --
такой же, как все остальные. Там находится вход в туннель, снаружи его не
видно. Мы вошли и минут пять спустя (но под землей казалось, что мы идем
вечность) очутились среди садов и вилл, в районе парков, в городе-саде.
-- В Пунта-дель-Эсте?
-- Вот именно. Только я должен предупредить, что про туннель никто не
знает, кроме нас троих -- доктора, тебя и меня. Прошу тебя, никому о нем не
говори.
Увлекшись объяснениями, Корреа не заметил, что Сесилия опять
погрустнела.
-- Я никому не скажу, -- заверила она и добавила уже другим тоном: --
Как бы обманщик ни клялся, он, в конце концов, все равно бросит тебя одну.
-- Не понимаю, как кто-то мог тебе лгать! -- горячо воскликнул Корреа.
Вдруг его почему-то охватил страх, что Сесилия думает, будто туннель --
вранье. Он снова и теперь с большими подробностями стал описывать все
путешествие, начиная со встречи с доктором Марсело и вплоть до прощания на "
Четырнадцатой остановке".
-- Как раз на этой остановке, -- подчеркнул он, -- завтра ровно в пять
утра доктор будет ждать меня, чтобы отвести назад.
-- Через туннель? -- спросила Сесилия, опять на грани слез.
-- Мне надо заниматься. До экзаменов остается совсем немного. Я сдаю за
первый курс юридического.
-- К чему эти сказки? Я скоро привыкну к тому, что меня бросают.
-- Это не сказки. Напротив, я дал тебе сейчас лучшее доказательство
моей искренности. Если доктор Марсело узнает, он меня убьет.
-- Ах, оставь, пожалуйста, это все равно, как если бы я сказала, что за
пять минут пришла по туннелю из Европы.
-- Нет, здесь совсем другое. Послушай хорошенько: между Европой и нами
много километров, много моря. Если ты мне все еще не веришь, я попрошу
доктора Марсело объяснить мне, как это получается, и наследующей неделе,
когда вернусь, все тебе расскажу.
-- Когда вернешься, -- сказала Сесилия, словно говоря сама с собой.
Чтобы не терять времени на поиски убедительного ответа, Корреа стиснул
ее в объятиях. Лучшая часть этого дня была очень счастливой и тянулась
долго-долго -- как ему казалось, дольше, чем сам день. Хотя на ночном
столике торопливо тикал будильник, они верили, что время остановилось; но
вдруг в доме потемнело, Корреа подошел к окну и отчего-то огорчился, увидев,
что наступили сумерки.
Ночь еще приберегла для них счастливые мгновения. Они немного поели (в
воспоминаниях молодого человека этот ужин рисовался пиром), вернулись в
постель, и им опять показалось, что время замедлило свой бег. Они
проголодались, и, когда Сесилия вышла на кухню, Корреа поставил будильник на
половину пятого. Потом они ели фрукты, разговаривали, обнимались, снова
разговаривали и, наверное, уснули, потому что звон будильника перепугал их
обоих
-- Что это? -- спросила она. -- Почему?
-- Я поставил будильник. Помнишь, меня ждут. Корреа оделся. Он обнял ее
и, чуть отстранив, заглянул в глаза.
-- Я вернусь на следующей неделе, -- пообещал он; хотя он был уверен,
что вернется, его сердили сомнения Сесилии: она явно не верила ни в его