Страница:
— Ты не ослышалась, Энни. Ангус казался нам наиболее подходящей фигурой на эту роль. Он долго жил в Европе, что позволяет думать, что интересы Шотландии ему безразличны. С другой стороны, человек он очень влиятельный, обласканный Форбсом и графом Лудуном. Сначала он ответил мне категорическим нет, и я, естественно, решил, что убедить его мне не удалось. Но затем я стал получать от него очень интересные письма…
— Интересные? В каком смысле?
— Для непосвященного это были обычные деловые письма-о покупке-продаже зерна или скота или что-нибудь в этом роде… Но попадались некоторые фразы, которые казались мне странными. Признаться, я не сразу догадался, что «баржа с зерном» на самом деле означает французские корабли, высадившиеся в порту, а «проблемы с мясом в Перте и Стерлинге» — то, что на самом деле там меньше английских войск, чем утверждают официальные источники. Я не уверен, что мы осмелились бы предпринять поход против генерала Копа под Престонпаном, если бы не узнали от Ангуса, что «яблоки в саду еще не созрели». Это означало, что войска генерала состоят в основном из зеленых, неопытных юнцов. Еще пару раз благодаря твоему Ангусу нам удалось избежать весьма опасных ловушек…
Энни молчала, осмысливая сказанное генералом.
— Но почему он мне ничего этого не говорил? — удивилась она. — Что ему мешало — особенно после Фалкирка, когда я все равно узнала, что он работает на нас…
— Очевидно, он не был уверен, как воспримешь все это ты. По сравнению с твоим участием, когда ты возглавила клан и повела его в бой, его собственная роль показалась Ангусу ничтожной…
— Притча о виноградарях, — прошептала Энни.
— Что? — удивленно вскинул бровь лорд Джордж.
— Помните евангельскую притчу о работниках в винограднике? Пришедшие последними получили ту же плату, что и первые… Так что каждый служит родине по мере своих сил и так, как понимает свой долг. А уж от кого больше пользы и на чьей стороне правда — решать, по-видимому, не людям, а Богу…
Энни с трудом уняла дрожь в руках. Как долго она питала презрение к Ангусу, как часто была на волосок от того, чтобы назвать его трусом и предателем! Энни вспомнила, что во время их последней встречи Ангус говорил, что должен признаться ей еще кое в чем… Вот, оказывается, в чем было дело: все это время, пока она считала его предателем, он на самом деле работал на принца!
Энни следовало самой догадаться по намекам Ангуса, по некоторой несогласованности в его поведении, но, по-видимому, этому мешала ее гордыня. Тогда, когда он видел, как она крала документы из стола Форбса, он мог бы запросто выйти из своего укрытия и помешать ей, но он этого не сделал. Уж не потому ли, что шел в библиотеку лорда-президента, чтобы похитить их сам?
— Какая же я дура… — расстроилась Энни. — Надо же быть такой идиоткой!..
Лорд Джордж улыбнулся:
— Не казнись, Энни, Ангус тобой гордится. Он считает, что твои смелость и бескомпромиссность — качества редкие даже среди мужчин…
— Что ж, — проговорила она, — если уж он так думает обо мне, как я могу теперь струсить перед солдатами Камберленда? Нет, раз уж он велит мне, я останусь здесь!
— Ты подвергаешь себя большой опасности, Энни.
На минуту Энни задумалась, но затем решительно покачала головой:
— Нет, я не могу его ослушаться — не потому, что он мой муж и господин, а потому, что уважаю его. Я знаю — он придет за мной, раз обещал…
Лорд Джордж поднес руку Энни к губам.
— Я благодарен вам, полковник, — торжественно произнес он, — за вашу службу, за те услуги, которые вы оказали Шотландии. Да хранит тебя Бог, Энни, и пусть Ангус возвращается как можно скорее!
Глава 27
Глава 28
— Интересные? В каком смысле?
— Для непосвященного это были обычные деловые письма-о покупке-продаже зерна или скота или что-нибудь в этом роде… Но попадались некоторые фразы, которые казались мне странными. Признаться, я не сразу догадался, что «баржа с зерном» на самом деле означает французские корабли, высадившиеся в порту, а «проблемы с мясом в Перте и Стерлинге» — то, что на самом деле там меньше английских войск, чем утверждают официальные источники. Я не уверен, что мы осмелились бы предпринять поход против генерала Копа под Престонпаном, если бы не узнали от Ангуса, что «яблоки в саду еще не созрели». Это означало, что войска генерала состоят в основном из зеленых, неопытных юнцов. Еще пару раз благодаря твоему Ангусу нам удалось избежать весьма опасных ловушек…
Энни молчала, осмысливая сказанное генералом.
— Но почему он мне ничего этого не говорил? — удивилась она. — Что ему мешало — особенно после Фалкирка, когда я все равно узнала, что он работает на нас…
— Очевидно, он не был уверен, как воспримешь все это ты. По сравнению с твоим участием, когда ты возглавила клан и повела его в бой, его собственная роль показалась Ангусу ничтожной…
— Притча о виноградарях, — прошептала Энни.
— Что? — удивленно вскинул бровь лорд Джордж.
— Помните евангельскую притчу о работниках в винограднике? Пришедшие последними получили ту же плату, что и первые… Так что каждый служит родине по мере своих сил и так, как понимает свой долг. А уж от кого больше пользы и на чьей стороне правда — решать, по-видимому, не людям, а Богу…
Энни с трудом уняла дрожь в руках. Как долго она питала презрение к Ангусу, как часто была на волосок от того, чтобы назвать его трусом и предателем! Энни вспомнила, что во время их последней встречи Ангус говорил, что должен признаться ей еще кое в чем… Вот, оказывается, в чем было дело: все это время, пока она считала его предателем, он на самом деле работал на принца!
Энни следовало самой догадаться по намекам Ангуса, по некоторой несогласованности в его поведении, но, по-видимому, этому мешала ее гордыня. Тогда, когда он видел, как она крала документы из стола Форбса, он мог бы запросто выйти из своего укрытия и помешать ей, но он этого не сделал. Уж не потому ли, что шел в библиотеку лорда-президента, чтобы похитить их сам?
— Какая же я дура… — расстроилась Энни. — Надо же быть такой идиоткой!..
Лорд Джордж улыбнулся:
— Не казнись, Энни, Ангус тобой гордится. Он считает, что твои смелость и бескомпромиссность — качества редкие даже среди мужчин…
— Что ж, — проговорила она, — если уж он так думает обо мне, как я могу теперь струсить перед солдатами Камберленда? Нет, раз уж он велит мне, я останусь здесь!
— Ты подвергаешь себя большой опасности, Энни.
На минуту Энни задумалась, но затем решительно покачала головой:
— Нет, я не могу его ослушаться — не потому, что он мой муж и господин, а потому, что уважаю его. Я знаю — он придет за мной, раз обещал…
Лорд Джордж поднес руку Энни к губам.
— Я благодарен вам, полковник, — торжественно произнес он, — за вашу службу, за те услуги, которые вы оказали Шотландии. Да хранит тебя Бог, Энни, и пусть Ангус возвращается как можно скорее!
Глава 27
Через три дня в Моу-Холл вошли англичане — около двух сотен солдат. Половина этого отряда расположилась к югу от озера, половина — к северу. Разведчики уже донесли Камберленду, что лорд Джордж со своими людьми покинул Моу-Холл, и, несмотря на то что продвижение англичан по той же дороге, на которой сравнительно недавно потерпел сокрушительное поражение отряд полковника Блэкни, было осторожным, в имение они вошли с такой помпой, словно оно всегда принадлежало им.
По дошедшим до Энни из Инвернесса слухам, за решительный отказ предоставить кров Камберленду леди Драм-мур была брошена в тюрьму — эти негодяи не посчитались с ее преклонным возрастом. О том, что делать с Энни, конкретного решения не было — останавливало, по-видимому, то, что она жена влиятельного вождя, верой и правдой служащего британской короне. Хоули, например, недвусмысленно заявил, что преступник должен быть казнен без скидки на то, что он — женщина.
Камберленд подошел к сему щекотливому вопросу весьма прагматично — издал приказ об аресте «полковника Энни» и намеревался обставить ее арест как грандиозное представление. Зная об этом, Энни специально встречала гостей в роскошном наряде, в котором она менее всего походила на воинственную амазонку, — пышном розовом платье с умопомрачительным декольте. Все следы пребывания в доме и в окрестностях раненых были тщательно ликвидированы. В представлении молодого офицера женщина, которую ему было поручено арестовать, выглядела огромной грубой амазонкой. На крыльце же его встретила высокая миловидная светская дама.
— Леди Энни Макинтош?
— К вашим услугам, сэр, — проговорила Энни. — Позвольте узнать — с кем имею честь?
— Лейтенант Томас Кокейн, к вашим услугам. — Офицер хотел было взять под козырек, но, передумав, почтительно поклонился. — Позвольте полюбопытствовать: ваш супруг дома?
— К сожалению, нет. Полагаю, он в Инвернессе по долгу службы. Может быть, я могу быть вам чем-нибудь полезна? Впрочем, — улыбнулась она, — что же я стою? Заходите, господа! Не желаете чаю?
Кокейн чувствовал себя крайне неловко и готов был сесть на лошадь и уехать, если бы не отряд, присланный для обыска.
— Думаю, можно приступать, сэр, — сказал ему капитан, возглавлявший отряд, — человек с отвратительной физиономией и бельмом на левом глазу. Энни узнала Фергуса Блайта, которого видела в компании Уоршема на вечере у Форбса. Блайт был не чета этому Кокейну, сохранявшему еще кое-какие остатки порядочности, такого ничто не остановит от исполнения долга. Так и есть — капитан еще не зашел в дом, а взгляд его здорового глаза уже был устремлен за плечо Энни, высматривая, что внутри ее жилища.
— Имеется предписание на обыск этого дома, — скрипучим голосом заявил Блайт. — Именем короля — позвольте войти!
— Уверен, мэм, — начал Кокейн, явно смущаясь и желая сгладить грубость капитана, — это всего лишь досадное недоразумение, но, чтобы разрешить его, мы вынуждены вас побеспокоить…
— Боюсь, как бы это недоразумение не стоило вам свободы! — В отличие от напарника Блайт словно задался целью вести себя вызывающе.
— Мне седлать лошадь, — поинтересовалась Энни, — или поведете пешком?
— Не стоит беспокоиться, леди, — усмехнулся Блайт, — вашу лошадь мы вам сами подведем…
— Я понимаю ваше возмущение, леди Энни, — проговорил Кокейн. — Прошу извинить нас — долг службы… — Он обратился к Блайту: — В вашем распоряжении час, капитан.
Блайт сделал знак своим людям, давно уже рвавшимся перевернуть все в доме вверх дном. Впрочем, все ценное, что наверняка было бы повреждено в результате этого варварского акта, Энни уже позаботилась спрятать — на небольшом островке посреди озера, в тайнике, не заметном ни с какой точки с берега.
— У вас есть жена и дети, лейтенант? — обратилась она к Кокейну.
— Разумеется, — откликнулся тот. — Очаровательная жена и три маленькие дочери. Они в Лондоне.
— Они будут очень гордиться вашим сегодняшним подвигом, лейтенант! — усмехнулась Энни. Из дома уже слышался звон разбиваемой посуды — люди Блайта, как и следовало ожидать, не собирались церемониться с чужим имуществом.
Дежурная улыбка сошла с лица Кокейна. Повисла долгая, напряженная пауза. Наконец солдат в красном мундире подвел к крыльцу Бруса. Энни заранее позаботилась и о том, чтобы жеребец был как следует вычищен, откормлен и выглядел так, что вполне мог бы выиграть главный приз на какой-нибудь выставке.
Когда Энни, закутанная в теплый плащ, села на коня и барабанщик по знаку Кокейна дал сигнал к отправлению, Брус гордо вскинул голову, словно снова вез свою хозяйку в жестокий и славный бой за свободу родины.
Энни сразу же привезли в Толбут — старинный каменный замок, в большом зале которого обычно проходили заседания магистрата города. Кирпичные некрашеные стены, простой длинный стол, грубые деревянные стулья с прямыми спинками… Дверь в заднем углу вела в причудливый лабиринт тюремных коридоров и камер — очень тесных и к тому же, как правило, без окон.
Словно по иронии, как раз напротив этой мрачной крепости находилась самая роскошная гостиница в городе, в которой, разумеется, тут же по прибытии в Инвернесс расположились высшие английские чины. Поскольку городок был небольшим — больших улиц всего четыре, — прямо перед гостиницей расположился гарнизон солдат. Когда Энни подвозили к Толбуту, многие из них разглядывали ее с любопытством, недоумевая, за что эту изысканную светскую даму ведут в тюрьму. Но когда Энни, с гордым видом повернувшись к ним, стянула капюшон со своих огненно-рыжих волос, большинство из них поняли, кто она такая.
— Прошу вас, мэм! — произнес Кокейн, открывая перед нею дверь зала суда. Ничто, казалось, не могло заставить лейтенанта поступиться своей вежливостью.
В зале царил полумрак — он был освещен лишь несколькими люстрами на стенах и двумя маленькими узкими окошками под самым потолком, чтобы скрыть происходящее в зале от посторонних глаз, и это делало заседание похожим на заседание средневековой инквизиции. Заседавших было десятеро, и все в судейских париках и в красных английских мундирах. Футах в пяти перед столом стоял единственный стул для подсудимого. Как только Энни вошла, разговоры за столом сразу же смолкли и десять пар глаз уставились на нее.
В одном из судей Энни узнала генерала Хоули. До сих пор она никогда не встречалась с Хоули лично, но ошибки в том, кто этот человек со свирепым лицом и ястребиным носом, быть не могло. В другом — отвратительном толстяке с заплывшими поросячьими глазками — графа Лудуна. Лишь один раз — в тот момент, когда Энни вошла, граф поднял на нее глаза и тут же углубился в бумаги и на протяжении всего допроса так и не поднимал головы, хотя Энни несколько раз нарочно провоцировала его на это, пристально разглядывая его. Прочие же были ей незнакомы.
Энни и надеялась, и боялась одновременно увидеть среди этих лиц своего мужа. Но Ангуса среди судей не было. С тех пор как он помог ей взвалить тело Джона на лошадь, Энни ничего не слышала о нем, и ей оставалось только тешить себя мыслью, что отсутствие новостей — уже хорошая новость. В случае смерти Ангуса о ней скорее всего было бы известно — все-таки как-никак знатный, влиятельный человек, глава клана… К тому же Энни подозревала, что, если бы не тайные инструкции от Дункана Форбса, арест ее имел бы гораздо менее цивилизованную форму.
— Ну, вот мы и встретились, леди Энни, — раздался голос одиннадцатого человека, которого Энни сначала не заметила — он сидел отдельно, в темном углу. Говоривший встал и направился к Энни. Его тяжелые шаги гулким эхом отдавались в мрачных стенах этого каменного мешка. — Рад познакомиться, — съязвил он, подходя вплотную, — весьма наслышан… Ваша слава гремит повсюду, леди Энни! Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались — «полковник»?
При всей своей непомерной грузности и полноте герцог Камберленд был ниже Энни на целую голову, и она с презрением смотрела на него сверху вниз.
— Как видите, — спокойно проговорила она, — на мне ни мундира, ни знаков различия… Так что чего уж там — зовите меня просто по имени.
— Как вам угодно! А вы, в свою очередь, можете преклонить передо мной колени и звать меня «ваша честь».
— Простите, ваша честь. — Энни сделала грациозный реверанс. — Здесь темно, и я не разобрала, с кем беседую, пока вы не представились.
Камберленд несколько раз прошелся перед Энни, нахмурив лоб и сцепив руки за спиной — очевидно, для того, чтобы потянуть время и лишний раз подействовать ей на нервы.
— Позвольте напомнить вам, мэм, — произнес со своего места Хоули, — вы здесь для того, чтобы дать нам подробный отчет о вашей деятельности за последние пять месяцев.
— Отчитываться по дням или по неделям? — фыркнула Энни.
— По поступкам, мэм. Итак, к делу: признаете ли вы, что принимали непосредственное участие в боевых действиях на стороне бунтовщиков, намеревавшихся свергнуть британское владычество в Шотландии? Что вы возглавили ваш клан и вели его в бой на стороне самозванца, выступавшего против законного правительства? Что поддерживали известного бунтовщика лорда Льюиса Гордона под Абердином, воевали против армии его величества под Фалкирком? Что присутствовали в бою в долине Драммуззи не более чем три дня назад?
— Похоже, — снова усмехнулась Энни, — вы преувеличиваете мою роль, сэр. Послушать вас — так чуть ли не я начала восстание!
— У нас есть точные данные о вашей роли, леди Энни. Нам известно, что вам удалось склонить на свою сторону… — Хоули сверился с бумагами, — ни много ни мало почти пятьсот человек.
— Это не мое дело, сэр, это дело Шотландии. Кстати, ваши сведения не так уж и точны, как вы думаете. Настоящая цифра — восемьсот человек.
— Стало быть, — резкие черты Хоули заострились еще сильнее, — вы не отрицаете, что были на стороне самозванца?
— Я никогда не делала секрета из моей верности Шотландии и ее законному королю. И совесть моя велит мне быть на стороне тех, кто борется за независимость моей страны. Но на свою сторону, как вы изволили выразиться, я никого не склоняла. Кто я такая, чтобы иметь какое-то влияние на этих людей? У меня его еще меньше, чем у их жен, матерей и сестер!
— Да, но никто из этих жен и сестер почему-то не садился на коня и не брал в руки меч! — Хоули приподнялся, опершись руками о стол. — У нас есть свидетельства, что вас видели на поле боя под Фалкирком!
— Кто же это, интересно, — прищурилась Энни, — меня там видел? Уж не те ли, часом, бравые парни полковника Блэкни, «увидевшие» в небольшом отряде, повернувшем их с дороги на Моу-Холл, целую армию?
Лудун — полковник Блэкни был его человеком, — услышав это, недоуменно переглянулся с сидевшими рядом с ним. На минуту воцарилась тишина, но затем она была прервана вопросом Камберленда:
— Так вы признаете, что были в Фалкирке?
— Признаю, ваша честь. Не я одна — там было достаточно много женщин — жены тех, кто сражался. Было на что посмотреть — зрелище и впрямь незабываемое!
— Вы не ответили на вопрос, леди Энни: призывали ли вы всех этих мужчин сражаться на стороне бунтовщиков?
— Еще раз говорю: кто я такая, чтобы командовать мужчинами? Вы бы доверили вашей жене командовать полком, герцог? Пошли бы мужчины за ней в атаку?
Кое-кто из присутствующих за столом не сдержал усмешки, хотя и старался скрыть это от Камберленда: жена герцога была едва ли не толще его самого. Представить себе эту жирную трусиху на коне, да еще с мечом в руке, было просто невозможно.
Герцог снова замолчал, пристально разглядывая Энни похотливым мужским взглядом.
— Признаться, — произнес он, — я представлял вас себе иной, леди Энни. Согласно имеющимся у нас донесениям, вы должны быть на целый фут выше, в несколько раз полнее и с усами, какими не всякий мужчина может похвастаться…
— Спасибо, ваша честь, — усмехнулась она, — что сами избавили меня от этих обвинений. От остальных я как-нибудь и сама защищусь, а эти, признаюсь, были для меня самыми обидными…
— Признаюсь и я, леди Энни, будь у нашего противника больше таких решительных женщин, как вы, одержать победу нам было бы куда труднее. Но, как бы то ни было, мы ее одержали, и, поскольку вы сами признаете свою вину, но от конкретных показаний увиливаете, нам, увы, не остается ничего другого, как арестовать вас. Будь моя воля, сказанного вами уже достаточно для того, чтобы повесить вас без дальнейшего следствия, но мы ведь все-таки цивилизованные люди…
С самого начала Энни знала, каков будет результат. Внутри у нее все кипело, но показать это своим палачам означало проявить слабость.
— Цивилизованные люди? — Голос Энни был полон презрения. — Можно подумать, я не видела, что вы, «цивилизованные люди», творили? Вешать людей сотнями за малейший проступок, по малейшему подозрению, насиловать женщин, грабить до нитки убитых — это ваша цивилизованность? Повесить женщину — какая цивилизованность! Я понимаю, господа, этим вы хотите мне отомстить за ваш позор под Фалкирком, но виновата ли я, что ваши доблестные воины наложили там в штаны от страха?
— Ваши колкости не помогут вам, леди Энни, — поморщился Камберленд.
— Что, — усмехнулась она, — правда глаза колет?
— Не кажется ли вам, леди Энни, — вступил в разговор один из сидевших за столом, представившийся как полковник Чолмондели, — что вам лучше брать пример с вашего супруга? В отличие от вас, он верой и правдой служит британской короне…
— Ангус никогда не стеснял моей свободы, даже если не одобрял моих решений.
— Вы, кажется, племянница Ферчара Фаркарсона? — спросил полковник.
— Внучка, — поправила Энни.
Макнув перо в чернильницу, Чолмондели что-то отметил в своих бумагах.
— Это он уговорил вас поддержать бунтовщиков? — поинтересовался полковник.
— Никто никогда не мог и не сможет уговорить меня делать то, чего я сама не захочу.
— Странно, — Камберленд пристально посмотрел на нее, — вы не задаете нам никаких вопросов о вашем муже. Его судьба вас не интересует?
— Если бы Ангус погиб, — Энни рассеянно выдернула нитку, торчавшую из рукава, — мне, полагаю, это уже было бы известно.
— Вы не виделись с ним на протяжении этих трех дней? Не получали от него вестей?
Энни бросила нитку на пол, словно отбросила свои сомнения вместе с ней.
— Мы с Ангусом иногда неделями не видимся и не получаем друг от друга вестей. Мы оба взрослые, свободные люди, у каждого свои дела, что хотим, то и делаем…
Жирные губы Камберленда расплылись в противной улыбочке.
— Видите ли, дорогая, — проговорил он, — по иронии судьбы ваш муж сейчас находится всего, можно сказать, в ста шагах от вас… — Он обратился к другим: — Госпиталь ведь в ста шагах отсюда, не так ли?
Энни почувствовала, словно ее кольнули холодной иглой в сердце.
— Ангус в госпитале? — переспросила она.
— Ну, вообще-то это не совсем госпиталь… Не можем же мы держать раненого дворянина вместе со всякой швалью!
Энни кольнуло еще сильнее, горло перехватил спазм.
— Он ранен? — чуть слышно спросила она.
— Ранение мечом в живот, если не путаю. Врачи говорят, что шансы на выздоровление ничтожно малы — ранения в живот очень опасны, особенно если начнется загноение…
Энни показалось, что вся комната куда-то поплыла. Взгляд ее стал мутиться, лица сидевших за столом казались едва различимыми пятнами…
Ранение в живот? Все эти три дня, стоило Энни закрыть глаза, перед ее мысленным взором тотчас же вставали одни и те же кошмарные видения: бездыханное тело Джона с рукой, сжимающей ось телеги… английский офицер… меч Энни, рубанувший по ненавистному красному мундиру… Сколько ни пыталось сознание Энни упорядочить эти отрывочные фрагменты, логичной картины все равно не получалось. А главное — какой-то внутренний голос убеждал ее, что она должна вспомнить лицо офицера, что это очень важно, но, сколько ни напрягала Энни память, все время словно что-то мешало, и лицо это оставалось не более чем размытым пятном. Теперь же она наконец все поняла. Это был Ангус.
— Господи! — одними губами прошептала она. — Господи!
— Молитесь, леди Энни, молитесь! — дьявольски ухмыльнулся Камберленд. — Лишь чудо Господне теперь может спасти вашего мужа!
— Я могу его видеть? — осторожно спросила она.
— Ради Бога, крошка, ради Бога! — Ухмылка Камберленда стала еще шире. — Но не раньше, чем ты ответишь нам на все вопросы…
— Что я должна сказать вам? — нахмурилась Энни.
— В первую очередь имена, крошка. Имена вождей, воевавших на стороне самозванца. А то подозрения у нас есть, а конкретных фактов маловато… Вы изволили назвать нас варварами, леди Энни. Так вот, чтоб вы нас таковыми не считали, — всех этих людей возьмут в Лондон, будут судить цивилизованным судом… Но для этого нам нужны надежные показания против них…
— И за это предательство вы милостиво позволите мне свидание с мужем? — Голос Энни прозвучал так, что все присутствующие невольно поежились. — Да я, может быть, еще и не верю вам, что он ранен!
— То, что вы называете предательством, леди Энни, мы называем чистосердечным признанием и честным сотрудничеством с нами. Подумайте — это в ваших же интересах, леди Энни. А если свидание с мужем кажется вам недостаточной за то наградой, мы можем в придачу освободить вашу свекровь. Нам и самим, если честно, она уже в тягость — наши тюремщики воют, вынужденные день и ночь выслушивать ее цветистые ругательства.
Кулаки Энни сжались так, что ногти впились в ладони.
— Пусть повоют, — огрызнулась она, — так им и надо! Комната, слава Богу, уже перестала вертеться перед ее глазами, и Энни снова могла различать лица судей. Обежав эти лица взглядом, Энни остановилась на Лудуне.
— Вы, граф, кажется, считаетесь другом Ангуса? — с вызовом проговорила она. — Или вы уже успели отречься от этой дружбы?
Граф откашлялся в кулак.
— Как друг вашего мужа, — ответил он, — я советовал бы вам, леди Энни, принять наше предложение.
Вместо ответа Энни презрительно уставилась на него. Это продолжалось целую минуту, пока граф наконец не почувствовал, что не в силах больше выдерживать ее взгляда — он жег его, словно огонь. И без того красное, словно медь, лицо его светлости стало иссиня-багровым, пальцы принялись нервно оттягивать воротник рубахи, словно тот душил его, бычьи глаза налились кровью, челюсть заходила из стороны в сторону. Лудун поднялся над столом, сам не зная зачем, но вдруг из красного стал бледным как смерть и зашатался. Еще мгновение — и толстяк бы, пожалуй, рухнул без сознания, но товарищи, подхватив его под руки, вывели в соседнюю комнату, откуда еще долго слышались сдавленный кашель и восклицания: «Черт дери эту ведьму — не баба, а дьявол!»
— Ну, так как, леди Энни? — произнес Камберленд, со скучающим видом выковыривая грязь из-под ногтя. — Можно считать, что вы уже приняли наше предложение, или вам необходимо еще время, чтобы подумать?
«Не показывай виду, Энни, что ты злишься! Не давай понять этому идиоту, что он выводит тебя из себя — иначе конец и тебе, и Ангусу…»
— Я не приму такое нецивилизованное предложение, — заявила она, — если даже на его обдумывание вы дадите мне целую вечность!
— Преклоняюсь перед вашим упорством, леди, — съязвил Камберленд, — но не уверен, что вам удастся сохранить его после пары дней в камере с крысами, здоровыми, как собаки!
Он повернулся к Кокейну, все это время стоявшему у двери навытяжку. Тот шагнул вперед, хотя и крайне неохотно.
— Будьте любезны, полковник, проводите леди Энни в ее новые апартаменты. Кстати, не забудьте, прежде чем запереть за ней дверь, хорошенько ее обыскать. Если уж ее свекровь умудрилась протащить в камеру под юбками огромнейший нож, то одному Богу известно, на что способна эта пташка! Впрочем, леди Энни, так и быть, даю вам последний шанс одуматься.
Набрав в рот слюны, Энни презрительно сплюнула на носок его лощеного сапога.
По дошедшим до Энни из Инвернесса слухам, за решительный отказ предоставить кров Камберленду леди Драм-мур была брошена в тюрьму — эти негодяи не посчитались с ее преклонным возрастом. О том, что делать с Энни, конкретного решения не было — останавливало, по-видимому, то, что она жена влиятельного вождя, верой и правдой служащего британской короне. Хоули, например, недвусмысленно заявил, что преступник должен быть казнен без скидки на то, что он — женщина.
Камберленд подошел к сему щекотливому вопросу весьма прагматично — издал приказ об аресте «полковника Энни» и намеревался обставить ее арест как грандиозное представление. Зная об этом, Энни специально встречала гостей в роскошном наряде, в котором она менее всего походила на воинственную амазонку, — пышном розовом платье с умопомрачительным декольте. Все следы пребывания в доме и в окрестностях раненых были тщательно ликвидированы. В представлении молодого офицера женщина, которую ему было поручено арестовать, выглядела огромной грубой амазонкой. На крыльце же его встретила высокая миловидная светская дама.
— Леди Энни Макинтош?
— К вашим услугам, сэр, — проговорила Энни. — Позвольте узнать — с кем имею честь?
— Лейтенант Томас Кокейн, к вашим услугам. — Офицер хотел было взять под козырек, но, передумав, почтительно поклонился. — Позвольте полюбопытствовать: ваш супруг дома?
— К сожалению, нет. Полагаю, он в Инвернессе по долгу службы. Может быть, я могу быть вам чем-нибудь полезна? Впрочем, — улыбнулась она, — что же я стою? Заходите, господа! Не желаете чаю?
Кокейн чувствовал себя крайне неловко и готов был сесть на лошадь и уехать, если бы не отряд, присланный для обыска.
— Думаю, можно приступать, сэр, — сказал ему капитан, возглавлявший отряд, — человек с отвратительной физиономией и бельмом на левом глазу. Энни узнала Фергуса Блайта, которого видела в компании Уоршема на вечере у Форбса. Блайт был не чета этому Кокейну, сохранявшему еще кое-какие остатки порядочности, такого ничто не остановит от исполнения долга. Так и есть — капитан еще не зашел в дом, а взгляд его здорового глаза уже был устремлен за плечо Энни, высматривая, что внутри ее жилища.
— Имеется предписание на обыск этого дома, — скрипучим голосом заявил Блайт. — Именем короля — позвольте войти!
— Уверен, мэм, — начал Кокейн, явно смущаясь и желая сгладить грубость капитана, — это всего лишь досадное недоразумение, но, чтобы разрешить его, мы вынуждены вас побеспокоить…
— Боюсь, как бы это недоразумение не стоило вам свободы! — В отличие от напарника Блайт словно задался целью вести себя вызывающе.
— Мне седлать лошадь, — поинтересовалась Энни, — или поведете пешком?
— Не стоит беспокоиться, леди, — усмехнулся Блайт, — вашу лошадь мы вам сами подведем…
— Я понимаю ваше возмущение, леди Энни, — проговорил Кокейн. — Прошу извинить нас — долг службы… — Он обратился к Блайту: — В вашем распоряжении час, капитан.
Блайт сделал знак своим людям, давно уже рвавшимся перевернуть все в доме вверх дном. Впрочем, все ценное, что наверняка было бы повреждено в результате этого варварского акта, Энни уже позаботилась спрятать — на небольшом островке посреди озера, в тайнике, не заметном ни с какой точки с берега.
— У вас есть жена и дети, лейтенант? — обратилась она к Кокейну.
— Разумеется, — откликнулся тот. — Очаровательная жена и три маленькие дочери. Они в Лондоне.
— Они будут очень гордиться вашим сегодняшним подвигом, лейтенант! — усмехнулась Энни. Из дома уже слышался звон разбиваемой посуды — люди Блайта, как и следовало ожидать, не собирались церемониться с чужим имуществом.
Дежурная улыбка сошла с лица Кокейна. Повисла долгая, напряженная пауза. Наконец солдат в красном мундире подвел к крыльцу Бруса. Энни заранее позаботилась и о том, чтобы жеребец был как следует вычищен, откормлен и выглядел так, что вполне мог бы выиграть главный приз на какой-нибудь выставке.
Когда Энни, закутанная в теплый плащ, села на коня и барабанщик по знаку Кокейна дал сигнал к отправлению, Брус гордо вскинул голову, словно снова вез свою хозяйку в жестокий и славный бой за свободу родины.
Энни сразу же привезли в Толбут — старинный каменный замок, в большом зале которого обычно проходили заседания магистрата города. Кирпичные некрашеные стены, простой длинный стол, грубые деревянные стулья с прямыми спинками… Дверь в заднем углу вела в причудливый лабиринт тюремных коридоров и камер — очень тесных и к тому же, как правило, без окон.
Словно по иронии, как раз напротив этой мрачной крепости находилась самая роскошная гостиница в городе, в которой, разумеется, тут же по прибытии в Инвернесс расположились высшие английские чины. Поскольку городок был небольшим — больших улиц всего четыре, — прямо перед гостиницей расположился гарнизон солдат. Когда Энни подвозили к Толбуту, многие из них разглядывали ее с любопытством, недоумевая, за что эту изысканную светскую даму ведут в тюрьму. Но когда Энни, с гордым видом повернувшись к ним, стянула капюшон со своих огненно-рыжих волос, большинство из них поняли, кто она такая.
— Прошу вас, мэм! — произнес Кокейн, открывая перед нею дверь зала суда. Ничто, казалось, не могло заставить лейтенанта поступиться своей вежливостью.
В зале царил полумрак — он был освещен лишь несколькими люстрами на стенах и двумя маленькими узкими окошками под самым потолком, чтобы скрыть происходящее в зале от посторонних глаз, и это делало заседание похожим на заседание средневековой инквизиции. Заседавших было десятеро, и все в судейских париках и в красных английских мундирах. Футах в пяти перед столом стоял единственный стул для подсудимого. Как только Энни вошла, разговоры за столом сразу же смолкли и десять пар глаз уставились на нее.
В одном из судей Энни узнала генерала Хоули. До сих пор она никогда не встречалась с Хоули лично, но ошибки в том, кто этот человек со свирепым лицом и ястребиным носом, быть не могло. В другом — отвратительном толстяке с заплывшими поросячьими глазками — графа Лудуна. Лишь один раз — в тот момент, когда Энни вошла, граф поднял на нее глаза и тут же углубился в бумаги и на протяжении всего допроса так и не поднимал головы, хотя Энни несколько раз нарочно провоцировала его на это, пристально разглядывая его. Прочие же были ей незнакомы.
Энни и надеялась, и боялась одновременно увидеть среди этих лиц своего мужа. Но Ангуса среди судей не было. С тех пор как он помог ей взвалить тело Джона на лошадь, Энни ничего не слышала о нем, и ей оставалось только тешить себя мыслью, что отсутствие новостей — уже хорошая новость. В случае смерти Ангуса о ней скорее всего было бы известно — все-таки как-никак знатный, влиятельный человек, глава клана… К тому же Энни подозревала, что, если бы не тайные инструкции от Дункана Форбса, арест ее имел бы гораздо менее цивилизованную форму.
— Ну, вот мы и встретились, леди Энни, — раздался голос одиннадцатого человека, которого Энни сначала не заметила — он сидел отдельно, в темном углу. Говоривший встал и направился к Энни. Его тяжелые шаги гулким эхом отдавались в мрачных стенах этого каменного мешка. — Рад познакомиться, — съязвил он, подходя вплотную, — весьма наслышан… Ваша слава гремит повсюду, леди Энни! Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались — «полковник»?
При всей своей непомерной грузности и полноте герцог Камберленд был ниже Энни на целую голову, и она с презрением смотрела на него сверху вниз.
— Как видите, — спокойно проговорила она, — на мне ни мундира, ни знаков различия… Так что чего уж там — зовите меня просто по имени.
— Как вам угодно! А вы, в свою очередь, можете преклонить передо мной колени и звать меня «ваша честь».
— Простите, ваша честь. — Энни сделала грациозный реверанс. — Здесь темно, и я не разобрала, с кем беседую, пока вы не представились.
Камберленд несколько раз прошелся перед Энни, нахмурив лоб и сцепив руки за спиной — очевидно, для того, чтобы потянуть время и лишний раз подействовать ей на нервы.
— Позвольте напомнить вам, мэм, — произнес со своего места Хоули, — вы здесь для того, чтобы дать нам подробный отчет о вашей деятельности за последние пять месяцев.
— Отчитываться по дням или по неделям? — фыркнула Энни.
— По поступкам, мэм. Итак, к делу: признаете ли вы, что принимали непосредственное участие в боевых действиях на стороне бунтовщиков, намеревавшихся свергнуть британское владычество в Шотландии? Что вы возглавили ваш клан и вели его в бой на стороне самозванца, выступавшего против законного правительства? Что поддерживали известного бунтовщика лорда Льюиса Гордона под Абердином, воевали против армии его величества под Фалкирком? Что присутствовали в бою в долине Драммуззи не более чем три дня назад?
— Похоже, — снова усмехнулась Энни, — вы преувеличиваете мою роль, сэр. Послушать вас — так чуть ли не я начала восстание!
— У нас есть точные данные о вашей роли, леди Энни. Нам известно, что вам удалось склонить на свою сторону… — Хоули сверился с бумагами, — ни много ни мало почти пятьсот человек.
— Это не мое дело, сэр, это дело Шотландии. Кстати, ваши сведения не так уж и точны, как вы думаете. Настоящая цифра — восемьсот человек.
— Стало быть, — резкие черты Хоули заострились еще сильнее, — вы не отрицаете, что были на стороне самозванца?
— Я никогда не делала секрета из моей верности Шотландии и ее законному королю. И совесть моя велит мне быть на стороне тех, кто борется за независимость моей страны. Но на свою сторону, как вы изволили выразиться, я никого не склоняла. Кто я такая, чтобы иметь какое-то влияние на этих людей? У меня его еще меньше, чем у их жен, матерей и сестер!
— Да, но никто из этих жен и сестер почему-то не садился на коня и не брал в руки меч! — Хоули приподнялся, опершись руками о стол. — У нас есть свидетельства, что вас видели на поле боя под Фалкирком!
— Кто же это, интересно, — прищурилась Энни, — меня там видел? Уж не те ли, часом, бравые парни полковника Блэкни, «увидевшие» в небольшом отряде, повернувшем их с дороги на Моу-Холл, целую армию?
Лудун — полковник Блэкни был его человеком, — услышав это, недоуменно переглянулся с сидевшими рядом с ним. На минуту воцарилась тишина, но затем она была прервана вопросом Камберленда:
— Так вы признаете, что были в Фалкирке?
— Признаю, ваша честь. Не я одна — там было достаточно много женщин — жены тех, кто сражался. Было на что посмотреть — зрелище и впрямь незабываемое!
— Вы не ответили на вопрос, леди Энни: призывали ли вы всех этих мужчин сражаться на стороне бунтовщиков?
— Еще раз говорю: кто я такая, чтобы командовать мужчинами? Вы бы доверили вашей жене командовать полком, герцог? Пошли бы мужчины за ней в атаку?
Кое-кто из присутствующих за столом не сдержал усмешки, хотя и старался скрыть это от Камберленда: жена герцога была едва ли не толще его самого. Представить себе эту жирную трусиху на коне, да еще с мечом в руке, было просто невозможно.
Герцог снова замолчал, пристально разглядывая Энни похотливым мужским взглядом.
— Признаться, — произнес он, — я представлял вас себе иной, леди Энни. Согласно имеющимся у нас донесениям, вы должны быть на целый фут выше, в несколько раз полнее и с усами, какими не всякий мужчина может похвастаться…
— Спасибо, ваша честь, — усмехнулась она, — что сами избавили меня от этих обвинений. От остальных я как-нибудь и сама защищусь, а эти, признаюсь, были для меня самыми обидными…
— Признаюсь и я, леди Энни, будь у нашего противника больше таких решительных женщин, как вы, одержать победу нам было бы куда труднее. Но, как бы то ни было, мы ее одержали, и, поскольку вы сами признаете свою вину, но от конкретных показаний увиливаете, нам, увы, не остается ничего другого, как арестовать вас. Будь моя воля, сказанного вами уже достаточно для того, чтобы повесить вас без дальнейшего следствия, но мы ведь все-таки цивилизованные люди…
С самого начала Энни знала, каков будет результат. Внутри у нее все кипело, но показать это своим палачам означало проявить слабость.
— Цивилизованные люди? — Голос Энни был полон презрения. — Можно подумать, я не видела, что вы, «цивилизованные люди», творили? Вешать людей сотнями за малейший проступок, по малейшему подозрению, насиловать женщин, грабить до нитки убитых — это ваша цивилизованность? Повесить женщину — какая цивилизованность! Я понимаю, господа, этим вы хотите мне отомстить за ваш позор под Фалкирком, но виновата ли я, что ваши доблестные воины наложили там в штаны от страха?
— Ваши колкости не помогут вам, леди Энни, — поморщился Камберленд.
— Что, — усмехнулась она, — правда глаза колет?
— Не кажется ли вам, леди Энни, — вступил в разговор один из сидевших за столом, представившийся как полковник Чолмондели, — что вам лучше брать пример с вашего супруга? В отличие от вас, он верой и правдой служит британской короне…
— Ангус никогда не стеснял моей свободы, даже если не одобрял моих решений.
— Вы, кажется, племянница Ферчара Фаркарсона? — спросил полковник.
— Внучка, — поправила Энни.
Макнув перо в чернильницу, Чолмондели что-то отметил в своих бумагах.
— Это он уговорил вас поддержать бунтовщиков? — поинтересовался полковник.
— Никто никогда не мог и не сможет уговорить меня делать то, чего я сама не захочу.
— Странно, — Камберленд пристально посмотрел на нее, — вы не задаете нам никаких вопросов о вашем муже. Его судьба вас не интересует?
— Если бы Ангус погиб, — Энни рассеянно выдернула нитку, торчавшую из рукава, — мне, полагаю, это уже было бы известно.
— Вы не виделись с ним на протяжении этих трех дней? Не получали от него вестей?
Энни бросила нитку на пол, словно отбросила свои сомнения вместе с ней.
— Мы с Ангусом иногда неделями не видимся и не получаем друг от друга вестей. Мы оба взрослые, свободные люди, у каждого свои дела, что хотим, то и делаем…
Жирные губы Камберленда расплылись в противной улыбочке.
— Видите ли, дорогая, — проговорил он, — по иронии судьбы ваш муж сейчас находится всего, можно сказать, в ста шагах от вас… — Он обратился к другим: — Госпиталь ведь в ста шагах отсюда, не так ли?
Энни почувствовала, словно ее кольнули холодной иглой в сердце.
— Ангус в госпитале? — переспросила она.
— Ну, вообще-то это не совсем госпиталь… Не можем же мы держать раненого дворянина вместе со всякой швалью!
Энни кольнуло еще сильнее, горло перехватил спазм.
— Он ранен? — чуть слышно спросила она.
— Ранение мечом в живот, если не путаю. Врачи говорят, что шансы на выздоровление ничтожно малы — ранения в живот очень опасны, особенно если начнется загноение…
Энни показалось, что вся комната куда-то поплыла. Взгляд ее стал мутиться, лица сидевших за столом казались едва различимыми пятнами…
Ранение в живот? Все эти три дня, стоило Энни закрыть глаза, перед ее мысленным взором тотчас же вставали одни и те же кошмарные видения: бездыханное тело Джона с рукой, сжимающей ось телеги… английский офицер… меч Энни, рубанувший по ненавистному красному мундиру… Сколько ни пыталось сознание Энни упорядочить эти отрывочные фрагменты, логичной картины все равно не получалось. А главное — какой-то внутренний голос убеждал ее, что она должна вспомнить лицо офицера, что это очень важно, но, сколько ни напрягала Энни память, все время словно что-то мешало, и лицо это оставалось не более чем размытым пятном. Теперь же она наконец все поняла. Это был Ангус.
— Господи! — одними губами прошептала она. — Господи!
— Молитесь, леди Энни, молитесь! — дьявольски ухмыльнулся Камберленд. — Лишь чудо Господне теперь может спасти вашего мужа!
— Я могу его видеть? — осторожно спросила она.
— Ради Бога, крошка, ради Бога! — Ухмылка Камберленда стала еще шире. — Но не раньше, чем ты ответишь нам на все вопросы…
— Что я должна сказать вам? — нахмурилась Энни.
— В первую очередь имена, крошка. Имена вождей, воевавших на стороне самозванца. А то подозрения у нас есть, а конкретных фактов маловато… Вы изволили назвать нас варварами, леди Энни. Так вот, чтоб вы нас таковыми не считали, — всех этих людей возьмут в Лондон, будут судить цивилизованным судом… Но для этого нам нужны надежные показания против них…
— И за это предательство вы милостиво позволите мне свидание с мужем? — Голос Энни прозвучал так, что все присутствующие невольно поежились. — Да я, может быть, еще и не верю вам, что он ранен!
— То, что вы называете предательством, леди Энни, мы называем чистосердечным признанием и честным сотрудничеством с нами. Подумайте — это в ваших же интересах, леди Энни. А если свидание с мужем кажется вам недостаточной за то наградой, мы можем в придачу освободить вашу свекровь. Нам и самим, если честно, она уже в тягость — наши тюремщики воют, вынужденные день и ночь выслушивать ее цветистые ругательства.
Кулаки Энни сжались так, что ногти впились в ладони.
— Пусть повоют, — огрызнулась она, — так им и надо! Комната, слава Богу, уже перестала вертеться перед ее глазами, и Энни снова могла различать лица судей. Обежав эти лица взглядом, Энни остановилась на Лудуне.
— Вы, граф, кажется, считаетесь другом Ангуса? — с вызовом проговорила она. — Или вы уже успели отречься от этой дружбы?
Граф откашлялся в кулак.
— Как друг вашего мужа, — ответил он, — я советовал бы вам, леди Энни, принять наше предложение.
Вместо ответа Энни презрительно уставилась на него. Это продолжалось целую минуту, пока граф наконец не почувствовал, что не в силах больше выдерживать ее взгляда — он жег его, словно огонь. И без того красное, словно медь, лицо его светлости стало иссиня-багровым, пальцы принялись нервно оттягивать воротник рубахи, словно тот душил его, бычьи глаза налились кровью, челюсть заходила из стороны в сторону. Лудун поднялся над столом, сам не зная зачем, но вдруг из красного стал бледным как смерть и зашатался. Еще мгновение — и толстяк бы, пожалуй, рухнул без сознания, но товарищи, подхватив его под руки, вывели в соседнюю комнату, откуда еще долго слышались сдавленный кашель и восклицания: «Черт дери эту ведьму — не баба, а дьявол!»
— Ну, так как, леди Энни? — произнес Камберленд, со скучающим видом выковыривая грязь из-под ногтя. — Можно считать, что вы уже приняли наше предложение, или вам необходимо еще время, чтобы подумать?
«Не показывай виду, Энни, что ты злишься! Не давай понять этому идиоту, что он выводит тебя из себя — иначе конец и тебе, и Ангусу…»
— Я не приму такое нецивилизованное предложение, — заявила она, — если даже на его обдумывание вы дадите мне целую вечность!
— Преклоняюсь перед вашим упорством, леди, — съязвил Камберленд, — но не уверен, что вам удастся сохранить его после пары дней в камере с крысами, здоровыми, как собаки!
Он повернулся к Кокейну, все это время стоявшему у двери навытяжку. Тот шагнул вперед, хотя и крайне неохотно.
— Будьте любезны, полковник, проводите леди Энни в ее новые апартаменты. Кстати, не забудьте, прежде чем запереть за ней дверь, хорошенько ее обыскать. Если уж ее свекровь умудрилась протащить в камеру под юбками огромнейший нож, то одному Богу известно, на что способна эта пташка! Впрочем, леди Энни, так и быть, даю вам последний шанс одуматься.
Набрав в рот слюны, Энни презрительно сплюнула на носок его лощеного сапога.
Глава 28
Инвернесс, май 1746 года
Страх душил Энни, мрачные стены камеры, казалось, с каждым днем становились все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал боль в надсаженных легких. Звуки, доносившиеся из соседних камер, преследовали Энни день и ночь, и она уже перестала понимать, где кончается ужасная реальность и начинаются ее собственные не менее кошмарные видения.
Камберленд навещал ее в камере три раза все с тем же предложением — свобода в обмен на имена лидеров заговорщиков, но каждый раз выходил от Энни ни с чем, бормоча под нос цветистые ругательства.
Густые рыжие волосы — гордость Энни — превратились в безжизненные грязные сосульки; кожа, успевшая впитать всеми порами камерную пыль, стала пепельно-серой; под ввалившимися глазами обозначились черные круги; руки почернели от постоянного подтягивания за решетку к окну; ногти обломались.
Энни сама толком не знала, что она собирается увидеть в этом маленьком слепом окне под самым потолком, почти не пропускавшем свет. Порою Энни даже не понимала, рассвет или закат — эти скупые лучи, что бросает солнце в ее камеру. Да ей это было и все равно — день в этом каменном мешке почти не отличался от ночи. Часто, отходя ко сну, Энни ловила себя на желании заснуть навсегда и не просыпаться — лишь бы пришел хоть какой-то конец этой томительно-изнуряющей бессмыслице…
Камберленд говорил ей, что муж ее жив, но можно ли ему верить? Если бы Ангус и вправду был жив, он бы скорее всего нашел способ известить ее об этом — через охранников или еще как-нибудь… Не все тюремщики, в конце концов, были зверями в человеческом облике — были и такие, кто готов был тайком пронести в ее камеру лишнюю миску баланды…
Страх душил Энни, мрачные стены камеры, казалось, с каждым днем становились все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал боль в надсаженных легких. Звуки, доносившиеся из соседних камер, преследовали Энни день и ночь, и она уже перестала понимать, где кончается ужасная реальность и начинаются ее собственные не менее кошмарные видения.
Камберленд навещал ее в камере три раза все с тем же предложением — свобода в обмен на имена лидеров заговорщиков, но каждый раз выходил от Энни ни с чем, бормоча под нос цветистые ругательства.
Густые рыжие волосы — гордость Энни — превратились в безжизненные грязные сосульки; кожа, успевшая впитать всеми порами камерную пыль, стала пепельно-серой; под ввалившимися глазами обозначились черные круги; руки почернели от постоянного подтягивания за решетку к окну; ногти обломались.
Энни сама толком не знала, что она собирается увидеть в этом маленьком слепом окне под самым потолком, почти не пропускавшем свет. Порою Энни даже не понимала, рассвет или закат — эти скупые лучи, что бросает солнце в ее камеру. Да ей это было и все равно — день в этом каменном мешке почти не отличался от ночи. Часто, отходя ко сну, Энни ловила себя на желании заснуть навсегда и не просыпаться — лишь бы пришел хоть какой-то конец этой томительно-изнуряющей бессмыслице…
Камберленд говорил ей, что муж ее жив, но можно ли ему верить? Если бы Ангус и вправду был жив, он бы скорее всего нашел способ известить ее об этом — через охранников или еще как-нибудь… Не все тюремщики, в конце концов, были зверями в человеческом облике — были и такие, кто готов был тайком пронести в ее камеру лишнюю миску баланды…