Страница:
– А другого способа заставить его появиться в суде нет?
– Нет. А так Беккеру по крайней мере будет на кого пальцем указать.
– Ты хочешь, чтобы я посадил грязное пятно на сверкающем полу? – вздохнул Шилдс. – Но я не прочь предоставить шанс и другой стороне, понимаешь? Поэтому я сделаю вот что: посоветуюсь со старшим помощником командира майором Уимберли. Однако обещать ничего не могу. Скорее всего, майор порекомендует мне не заниматься чепухой, а добиться приговора – и к черту свидетелей твоего клиента. Знаешь, на нас ведь сильно давят, требуют поскорее закончить это дело. Бригу не нравится, когда в его городе убивают американских офицеров. Я говорю о бригадном генерале Александре О'Гордере, командующем семьсот девяносто шестым. Вот уж, поверь мне, настоящий сукин сын. Ладно, я с тобой свяжусь.
– Спасибо, Шилдс. Ценю.
– Не стоит благодарить меня, во всяком случае пока, мистер, – сказал он.
Я положил трубку и взял письмо. Обмахнулся им пару раз как веером, почистил уголком конверта под ногтями и наконец вскрыл его.
Кирстен никогда не любила писать писем, ей больше нравились открыточки. Только открыточка из Берлина вряд ли бы теперь могла помочь принять желаемое за действительное. Вид на разрушенную церковь кайзера Вильгельма? Или на разбомбленное здание Оперы? Расстрельное место на Плотцензее? Я подумал, что еще очень не скоро из Берлина станут посылать открыточки.
Я развернул листок бумаги и стал читать:
"Дорогой Берни!
Надеюсь, это письмо до тебя дойдет, хотя времена такие, что может и не дойти. На всякий случай я попытаюсь отправить тебе еще и телеграмму, чтобы сообщить: у меня все в порядке, Соколовский потребовал, чтобы советская военная полиция контролировала все дороги близ Берлина на Запад, и как там будет с почтой – неизвестно.
Самое страшное, что это может обернуться настоящей осадой города, с тем чтобы выжить американцев, англичан и французов из Берлина, хотя вряд ли кто-нибудь стал бы возражать, если бы убрались французы. Ну, еще можно допустить, когда нами командуют американцы или англичане, по крайней мере, они сражались и победили нас. Но французишки? Они такие лицемеры! Одна эта выдумка с победоносной французской армией чего стоит.
Люди говорят, что американцы и англичане не будут в бездействии наблюдать, как город прибирают к рукам иваны. Я лично не уверена насчет англичан: у них сейчас хватает забот в Палестине (кстати, все книги по сионистскому национализму из книжных магазинов и библиотек убрали – очень знакомо, не правда ли?). Хотя, когда думаешь, что у англичан есть заботы и поважнее, вспоминаешь, что они уничтожают немецкие корабли. В море полно рыбы – чем не решение проблемы с продовольствием? – а они взрывают корабли! Они что же, хотят спасти нас от русских, чтобы уморить с голоду?
По Берлину между тем ползут слухи о каннибализме. Рассказывают, якобы полицию вызвали в дом на Кройцберг, где жильцы одной из квартир услышали ужасный шум и обнаружили, что с потолка капает кровь. Они вломились к соседям этажом выше и нашли пожилую пару, поедающую сырое мясо пони, которого они затащили с улицы и забили камнями. Может, все это ложь, но у меня ужасное ощущение: уж очень похоже на правду. В чем я абсолютно уверена, так это в том, что планка критерия морали опустилась еще ниже.
В небе полно транспортных самолетов, и войска всех четырех держав нервничают все больше и больше.
Ты помнишь Карла – сына фрау Ферзен? Он вернулся из русского лагеря для военнопленных на прошлой неделе, но очень плох, бедняжка. Доктор говорит, что, очевидно, его легким конец, фрау Ферзен рассказывала мне обо всем, пережитом им в России. Это ужасно! Почему ты никогда не говорил со мной об этом, Берни? Возможно, я бы тогда больше понимала, смогла бы помочь. После войны, признаюсь, я была никудышной женой для тебя, и теперь, когда тебя нет рядом, думать об этом еще тяжелее. Поэтому я решила, что, когда ты вернешься, мы могли бы использовать часть денег, которые ты оставил, – откуда, кстати, так много денег, ты ограбил банк? – чтобы поехать куда-нибудь в отпуск. Так хочется оставить на какое-то время Берлин и побыть вместе.
Пока же я истратила часть суммы на ремонт потолка. Знаю, ты давно собирался сделать это, но все время откладывал. Как бы там ни было, теперь все уже сделано и выглядит очень мило.
Возвращайся скорее домой и посмотри сам. Я скучаю по тебе.
Любящая тебя Кирстен".
«Вот так-то, мой воображаемый графолог», – подумал я весело и налил себе остатки водки Тродл. Она немедленно сняла мою нервозность: предстояло звонить Либлю и докладывать о своих незначительных успехах. К черту Белински, сказал я себе и решил спросить мнение Либля о том, поможет ли Беккеру или нет попытка добиться немедленного ареста Кенига, чтобы принудить его давать показания.
На мои звонки долго никто не отвечал. Когда Либль наконец снял трубку, у него был голос человека, который подошел к телефону тотчас после падения с лестницы. Его обычная прямолинейная и несколько раздраженная манера говорить смягчилась, а голос, казалось, вот-вот сорвется.
– Герр Гюнтер, – сказал он и, сглотнув, умолк. Затем я услышал, как он глубоко вздохнул и, по-видимому взяв себя в руки, снова заговорил: – Произошло ужасное несчастье. Убита фрейлейн Браунштайнер.
– Убита? – тупо повторил я. – Как?
– Ее сбила машина, – тихо сказал Либль.
– Где?
– Фактически на пороге госпиталя, где она работала. Все произошло мгновенно. Ей ничем нельзя было помочь.
– Когда это случилось?
– Пару часов назад, она как раз сменилась с дежурства. К сожалению, водитель скрылся. – До этого я и сам мог бы додуматься. – Возможно, он испугался. А может быть, был пьян. Кто знает? Австрийцы такие плохие водители!
– Кто-нибудь видел этот несчастный случай? – Мои слова прозвучали почти сердито.
– Пока свидетелей нет. Но, кажется, кто-то упомянул черный «мерседес», удаляющийся на большой скорости по Альзерштрассе.
– Господи, – выдохнул я, – это же прямо за углом! Подумать только, я мог даже слышать скрежет шин той машины.
– Да, действительно, – пробормотал Либль. – Она не страдала, все случилось мгновенно. Машина ударила ее прямо в спину. Доктор, с которым я беседовал, говорит, что спина совершенно раздавлена. Возможно, она умерла еще до того, как упала на землю.
– Где она теперь?
– В морге Центрального госпиталя, – вздохнул Либль. Я услышал, как он зажег сигарету и глубоко затянулся. – Герр Гюнтер, – продолжил он, – нам, конечно, придется поставить герра Беккера в известность. Так как вы знакомы с ним гораздо ближе, чем я...
– О нет, – сказал я быстро, – мне и без того хватает грязной работы. Возьмите ее страховой полис и завещание, если вам так будет легче.
– Уверяю вас, я так же расстроен, как и вы, герр Гюнтер. Нет необходимости...
– Да, вы правы. Извините. Послушайте, не сочтите меня бессердечным, но давайте узнаем, нельзя ли как-то использовать эту ситуацию, чтобы отсрочить слушание дела.
– Не знаю, – промямлил Либль, – ведь они не были женаты.
– Ради Бога! Она была беременна от него.
Последовала короткая пауза, затем Либль пролопотал:
– Я не знаю. Да, вы правы, конечно. Посмотрим, что можно сделать.
– Да уж постарайтесь.
– Но как я скажу об этом герру Беккеру?
– Скажите, что ее убили, – ответил я. Он начал что-то говорить, но у меня не было настроения выслушивать возражения. – О несчастном случае не может быть и речи. Это сделали его старые товарищи. Именно так ему и скажите. Он поймет. Посмотрим, не встряхнет ли это ему мозги хоть немного. Возможно, теперь он вспомнит кое-что, о чем должен был сказать мне раньше, и, если это несчастье не заставит его рассказать откровенно все, что он знает, он заслуживает виселицы. – В дверь постучали. Наверное, Белински с документами Тродл. – Скажите ему это, – отрезал я и бросил трубку на рычаг. Затем прошел через комнату и распахнул дверь.
Белински, весело помахивая ненужными теперь документами Тродл, вошел в комнату. Он был слишком доволен собой, чтобы заметить мое настроение.
– Пришлось, скажу я тебе, потрудиться. Так быстро сделать разрешение не очень-то просто, – сказал он, – но старине Белински удалось с этим справиться. Не спрашивай как.
– Она мертва, – резко сказал я, наблюдая, как изменилось выражение его лица.
– Дерьмо дело, – сказал он. – Как, черт возьми, это произошло?
– Ее сбила машина и скрылась. – Я зажег сигарету и плюхнулся в кресло. – Убита на месте. Мне только что сообщил адвокат Беккера по телефону. Это случилось недалеко отсюда пару часов назад.
Белински кивнул и сел на софу напротив меня. Хотя я избегал его взгляда, но чувствовал: он хочет проникнуть в мою душу. Некоторое время он качал головой, а затем достал трубку и принялся набивать табаком. Раскуривая ее, он между затяжками сказал:
– Извини, что я спрашиваю, но ты не передумал, нет?
– По поводу чего? – воинственно проворчал я.
Он вынул трубку изо рта и, заглянув внутрь, вновь вставил между своими большими неровными зубами.
– Я имею в виду, не решился ли ты убить ее сам?
Прочтя ответ на моем лице, быстро заливающемся краской, он резко качнул головой:
– Нет, конечно нет. Глупый вопрос, извини. – Он пожал плечами. – Все равно мне нужно было спросить. Ты должен признать, что это чересчур явное совпадение, не так ли? Организация поручает тебе устроить для нее аварию, а затем, почти сразу, ее сбивают насмерть.
– А может, ты это сделал? – услышал я свой голос.
– Может. – Белински наклонился вперед на софе. – Давай теперь поразмыслим: я теряю весь день, чтобы достать разрешение и билет из Австрии для этой маленькой несчастной фрейлейн, а затем хладнокровно сбиваю ее насмерть по пути к тебе. Так, что ли?
– На какой машине ты ездишь?
– На «мерседесе».
– Какого цвета?
– Черного.
– Кто-то видел, как черный «мерседес» быстро удалился с места происшествия.
– Еще бы! Я не видел в Вене машины, которая бы ехала медленно. И если ты еще сам не заметил, то запомни: почти каждый невоенный автомобиль в этом городе – черный «мерседес».
– Все равно, – настаивал я, – может, все-таки стоит взглянуть на передние крылья, нет ли там вмятин?
Он невинно простер руки, будто собирался читать проповедь.
– Да ради Бога! Только ты обнаружишь вмятины по всей машине. Такое впечатление, что в этой стране существует закон, карающий за осторожное вождение. – Он затянулся табачным дымом. – Послушай, Берни, возможно, тебе не понравится, но мы, похоже, завязнем с этим безнадежным делом. Очень жаль, что Тродл мертва, но какой смысл нам с тобой ссориться? Кто знает, может, это всего лишь несчастный случай. Знаешь ли, мое мнение о венских водителях – истинная правда. Они хуже, чем советские, хотя тех тяжело переплюнуть. Господи, да на этих дорогах будто гонки на колесницах устраиваются. Конечно, я согласен – чертовски очевидное совпадение, но все возможно, если напрячь воображение. Ты должен это признать, согласен?
Я медленно кивнул:
– Хорошо. Признаю, что такое возможно.
– И еще. Организация, не исключено, поручила еще одному агенту убить ее, чтобы, если тебе не повезет, кто-нибудь обязательно до нее добрался. Зачастую убийства именно так и совершаются. По крайней мере, исходя из моего опыта... – Он замолчал, а затем трубкой указал на меня. – Ты знаешь, что я думаю? В следующий раз, когда увидишь Кенига, ты промолчи обо всей этой истории. Если он сам затронет эту тему, тогда сможешь допустить, что это действительно был несчастный случай, и уверенно запиши его на свой счет. – Он порылся в кармане куртки, вытащил конверт темно-желтого цвета и бросил его мне на колени. – Теперь это уже не столь необходимо, но ничего не поделаешь.
– Что это?
– С поста МВД около Шопрона, что рядом с венгерской границей. Здесь подробности о штате МВД и методах их работы в Венгрии и Нижней Австрии.
– Как мне объяснить, откуда я заполучил все это?
– Я даже думал, что ты смог бы связаться с человеком, который дал нам этот материал. Его зовут Юрий. Это все, что тебе понадобится знать. Здесь на карте указано расположение ящиков с невостребованными письмами, которые он использует. Неподалеку от городка Маттерсбург есть железнодорожный мост. Вдоль путей – пешеходный тротуар. В одном месте перила сломаны, верхняя их часть – полая. Все, что тебе придется делать, – это раз в месяц забирать оттуда информацию и оставлять кое-какие деньги и указания.
– А каким образом я вышел на него?
– Объяснишь, что до недавнего времени Юрий находился в Вене, ты покупал у него документы, удостоверяющие личность. Но теперь его запросы растут, и у тебя недостаточно денег, поэтому ты можешь передать его Организации. Служба контрразведки США уже получила от него все, что можно, и вреда не будет, если то же самое он передаст Организации. – Белински снова раскурил трубку и жадно затянулся, ожидая моей реакции. – В самом деле, – продолжил он, – здесь ничего особенного нет. Операция подобного рода вряд ли заслуживает даже названия «разведка», но такой источник и, очевидно, успешное убийство заставят их доверять тебе, старина.
– Прости мне отсутствие энтузиазма, – сухо сказал я, – только я что-то перестаю понимать, чем я здесь занимаюсь.
Белински слабо кивнул:
– Я полагал, ты пытаешься снять подозрения со своего старого дружка.
– Возможно, ты невнимательно слушал. Беккер никогда не был моим другом, но я действительно думаю, что в убийстве Линдена он невиновен. Так думала и Тродл. Пока она была жива, имело смысл попытаться доказать невиновность Беккера. Теперь я в этом не уверен.
– Послушай, Гюнтер, – сказал Белински, – если Беккер останется в живых, хотя и без этой девушки, это будет все же лучше, чем если он умрет. Ты действительно думаешь, что Тродл предпочла, чтобы ты уступил?
– Может быть, если бы она знала, в каком он дерьме, с какими людьми имел дело...
– Ты же знаешь, что это неправда. Беккер, слов нет, не был святым, но из того, что ты рассказал мне о нем, я понял: она это знала. Не так уж много осталось невинных, по крайней мере в Вене.
Я вздохнул и устало потер шею.
– Возможно, ты и прав, – согласился я. – Видимо, дело во мне: я привык к большей определенности, чем сейчас. Приходил клиент, платил мне гонорар, и я отправлялся в нужном направлении. Иногда я даже решал дело. Очень приятное чувство, знаешь ли. А сейчас такое ощущение, будто вокруг меня полно народу, и каждый советует мне, как работать. Я как будто потерял независимость, перестал чувствовать себя частным детективом.
Белински покачал головой – как человек, который что-то распродал до конца. Наверное, объяснения. Но все равно он сделал еще одну попытку.
– Да ладно, ты же и раньше работал секретным агентом.
– Конечно, – сказал я, – только тогда передо мной стояла более определенная цель. По крайней мере я видел изображение преступника, знал, что правильно, что нет. А здесь никакой ясности, и это начинает действовать мне на нервы.
– Все меняется, капустник. Война изменила действительность для всех, включая частных детективов. Но если ты хочешь увидеть фотографии военных преступников, я могу показать тебе сотни. Даже тысячи.
– Фотографии капустников? Послушай, Белински, ты – американец и ты – еврей. Тебе гораздо легче понять, что правильно. А я? Я – немец, какое-то короткое, грязное время я даже был в СС. Повстречай я одного из двоих военных преступников, он, возможно, пожал бы мне руку и назвал старым товарищем.
На это у него не нашлось ответа.
Я достал одну сигарету и стал молча курить, а когда она догорела до конца, уныло покачал головой.
– Может, все дело в том, что я так долго не был дома? Моя жена написала мне. Не очень-то мы ладили, когда я уезжал из Берлина.
Честно говоря, мне нужно было уехать, поэтому я и ввязался в это дело, не подумав. А теперь она по крайней мере надеется, что мы начнем все сначала. И знаешь, я очень хочу вернуться и попытаться это сделать. – Я вновь покачал головой. – Пожалуй, мне нужно выпить.
Белински с энтузиазмом ухмыльнулся.
– Вот это дело, капустник, – оживился он. – Кое-что я на этой работе усвоил: если есть сомнения, вытрави их алкоголем.
Глава 27
– Нет. А так Беккеру по крайней мере будет на кого пальцем указать.
– Ты хочешь, чтобы я посадил грязное пятно на сверкающем полу? – вздохнул Шилдс. – Но я не прочь предоставить шанс и другой стороне, понимаешь? Поэтому я сделаю вот что: посоветуюсь со старшим помощником командира майором Уимберли. Однако обещать ничего не могу. Скорее всего, майор порекомендует мне не заниматься чепухой, а добиться приговора – и к черту свидетелей твоего клиента. Знаешь, на нас ведь сильно давят, требуют поскорее закончить это дело. Бригу не нравится, когда в его городе убивают американских офицеров. Я говорю о бригадном генерале Александре О'Гордере, командующем семьсот девяносто шестым. Вот уж, поверь мне, настоящий сукин сын. Ладно, я с тобой свяжусь.
– Спасибо, Шилдс. Ценю.
– Не стоит благодарить меня, во всяком случае пока, мистер, – сказал он.
Я положил трубку и взял письмо. Обмахнулся им пару раз как веером, почистил уголком конверта под ногтями и наконец вскрыл его.
Кирстен никогда не любила писать писем, ей больше нравились открыточки. Только открыточка из Берлина вряд ли бы теперь могла помочь принять желаемое за действительное. Вид на разрушенную церковь кайзера Вильгельма? Или на разбомбленное здание Оперы? Расстрельное место на Плотцензее? Я подумал, что еще очень не скоро из Берлина станут посылать открыточки.
Я развернул листок бумаги и стал читать:
"Дорогой Берни!
Надеюсь, это письмо до тебя дойдет, хотя времена такие, что может и не дойти. На всякий случай я попытаюсь отправить тебе еще и телеграмму, чтобы сообщить: у меня все в порядке, Соколовский потребовал, чтобы советская военная полиция контролировала все дороги близ Берлина на Запад, и как там будет с почтой – неизвестно.
Самое страшное, что это может обернуться настоящей осадой города, с тем чтобы выжить американцев, англичан и французов из Берлина, хотя вряд ли кто-нибудь стал бы возражать, если бы убрались французы. Ну, еще можно допустить, когда нами командуют американцы или англичане, по крайней мере, они сражались и победили нас. Но французишки? Они такие лицемеры! Одна эта выдумка с победоносной французской армией чего стоит.
Люди говорят, что американцы и англичане не будут в бездействии наблюдать, как город прибирают к рукам иваны. Я лично не уверена насчет англичан: у них сейчас хватает забот в Палестине (кстати, все книги по сионистскому национализму из книжных магазинов и библиотек убрали – очень знакомо, не правда ли?). Хотя, когда думаешь, что у англичан есть заботы и поважнее, вспоминаешь, что они уничтожают немецкие корабли. В море полно рыбы – чем не решение проблемы с продовольствием? – а они взрывают корабли! Они что же, хотят спасти нас от русских, чтобы уморить с голоду?
По Берлину между тем ползут слухи о каннибализме. Рассказывают, якобы полицию вызвали в дом на Кройцберг, где жильцы одной из квартир услышали ужасный шум и обнаружили, что с потолка капает кровь. Они вломились к соседям этажом выше и нашли пожилую пару, поедающую сырое мясо пони, которого они затащили с улицы и забили камнями. Может, все это ложь, но у меня ужасное ощущение: уж очень похоже на правду. В чем я абсолютно уверена, так это в том, что планка критерия морали опустилась еще ниже.
В небе полно транспортных самолетов, и войска всех четырех держав нервничают все больше и больше.
Ты помнишь Карла – сына фрау Ферзен? Он вернулся из русского лагеря для военнопленных на прошлой неделе, но очень плох, бедняжка. Доктор говорит, что, очевидно, его легким конец, фрау Ферзен рассказывала мне обо всем, пережитом им в России. Это ужасно! Почему ты никогда не говорил со мной об этом, Берни? Возможно, я бы тогда больше понимала, смогла бы помочь. После войны, признаюсь, я была никудышной женой для тебя, и теперь, когда тебя нет рядом, думать об этом еще тяжелее. Поэтому я решила, что, когда ты вернешься, мы могли бы использовать часть денег, которые ты оставил, – откуда, кстати, так много денег, ты ограбил банк? – чтобы поехать куда-нибудь в отпуск. Так хочется оставить на какое-то время Берлин и побыть вместе.
Пока же я истратила часть суммы на ремонт потолка. Знаю, ты давно собирался сделать это, но все время откладывал. Как бы там ни было, теперь все уже сделано и выглядит очень мило.
Возвращайся скорее домой и посмотри сам. Я скучаю по тебе.
Любящая тебя Кирстен".
«Вот так-то, мой воображаемый графолог», – подумал я весело и налил себе остатки водки Тродл. Она немедленно сняла мою нервозность: предстояло звонить Либлю и докладывать о своих незначительных успехах. К черту Белински, сказал я себе и решил спросить мнение Либля о том, поможет ли Беккеру или нет попытка добиться немедленного ареста Кенига, чтобы принудить его давать показания.
На мои звонки долго никто не отвечал. Когда Либль наконец снял трубку, у него был голос человека, который подошел к телефону тотчас после падения с лестницы. Его обычная прямолинейная и несколько раздраженная манера говорить смягчилась, а голос, казалось, вот-вот сорвется.
– Герр Гюнтер, – сказал он и, сглотнув, умолк. Затем я услышал, как он глубоко вздохнул и, по-видимому взяв себя в руки, снова заговорил: – Произошло ужасное несчастье. Убита фрейлейн Браунштайнер.
– Убита? – тупо повторил я. – Как?
– Ее сбила машина, – тихо сказал Либль.
– Где?
– Фактически на пороге госпиталя, где она работала. Все произошло мгновенно. Ей ничем нельзя было помочь.
– Когда это случилось?
– Пару часов назад, она как раз сменилась с дежурства. К сожалению, водитель скрылся. – До этого я и сам мог бы додуматься. – Возможно, он испугался. А может быть, был пьян. Кто знает? Австрийцы такие плохие водители!
– Кто-нибудь видел этот несчастный случай? – Мои слова прозвучали почти сердито.
– Пока свидетелей нет. Но, кажется, кто-то упомянул черный «мерседес», удаляющийся на большой скорости по Альзерштрассе.
– Господи, – выдохнул я, – это же прямо за углом! Подумать только, я мог даже слышать скрежет шин той машины.
– Да, действительно, – пробормотал Либль. – Она не страдала, все случилось мгновенно. Машина ударила ее прямо в спину. Доктор, с которым я беседовал, говорит, что спина совершенно раздавлена. Возможно, она умерла еще до того, как упала на землю.
– Где она теперь?
– В морге Центрального госпиталя, – вздохнул Либль. Я услышал, как он зажег сигарету и глубоко затянулся. – Герр Гюнтер, – продолжил он, – нам, конечно, придется поставить герра Беккера в известность. Так как вы знакомы с ним гораздо ближе, чем я...
– О нет, – сказал я быстро, – мне и без того хватает грязной работы. Возьмите ее страховой полис и завещание, если вам так будет легче.
– Уверяю вас, я так же расстроен, как и вы, герр Гюнтер. Нет необходимости...
– Да, вы правы. Извините. Послушайте, не сочтите меня бессердечным, но давайте узнаем, нельзя ли как-то использовать эту ситуацию, чтобы отсрочить слушание дела.
– Не знаю, – промямлил Либль, – ведь они не были женаты.
– Ради Бога! Она была беременна от него.
Последовала короткая пауза, затем Либль пролопотал:
– Я не знаю. Да, вы правы, конечно. Посмотрим, что можно сделать.
– Да уж постарайтесь.
– Но как я скажу об этом герру Беккеру?
– Скажите, что ее убили, – ответил я. Он начал что-то говорить, но у меня не было настроения выслушивать возражения. – О несчастном случае не может быть и речи. Это сделали его старые товарищи. Именно так ему и скажите. Он поймет. Посмотрим, не встряхнет ли это ему мозги хоть немного. Возможно, теперь он вспомнит кое-что, о чем должен был сказать мне раньше, и, если это несчастье не заставит его рассказать откровенно все, что он знает, он заслуживает виселицы. – В дверь постучали. Наверное, Белински с документами Тродл. – Скажите ему это, – отрезал я и бросил трубку на рычаг. Затем прошел через комнату и распахнул дверь.
Белински, весело помахивая ненужными теперь документами Тродл, вошел в комнату. Он был слишком доволен собой, чтобы заметить мое настроение.
– Пришлось, скажу я тебе, потрудиться. Так быстро сделать разрешение не очень-то просто, – сказал он, – но старине Белински удалось с этим справиться. Не спрашивай как.
– Она мертва, – резко сказал я, наблюдая, как изменилось выражение его лица.
– Дерьмо дело, – сказал он. – Как, черт возьми, это произошло?
– Ее сбила машина и скрылась. – Я зажег сигарету и плюхнулся в кресло. – Убита на месте. Мне только что сообщил адвокат Беккера по телефону. Это случилось недалеко отсюда пару часов назад.
Белински кивнул и сел на софу напротив меня. Хотя я избегал его взгляда, но чувствовал: он хочет проникнуть в мою душу. Некоторое время он качал головой, а затем достал трубку и принялся набивать табаком. Раскуривая ее, он между затяжками сказал:
– Извини, что я спрашиваю, но ты не передумал, нет?
– По поводу чего? – воинственно проворчал я.
Он вынул трубку изо рта и, заглянув внутрь, вновь вставил между своими большими неровными зубами.
– Я имею в виду, не решился ли ты убить ее сам?
Прочтя ответ на моем лице, быстро заливающемся краской, он резко качнул головой:
– Нет, конечно нет. Глупый вопрос, извини. – Он пожал плечами. – Все равно мне нужно было спросить. Ты должен признать, что это чересчур явное совпадение, не так ли? Организация поручает тебе устроить для нее аварию, а затем, почти сразу, ее сбивают насмерть.
– А может, ты это сделал? – услышал я свой голос.
– Может. – Белински наклонился вперед на софе. – Давай теперь поразмыслим: я теряю весь день, чтобы достать разрешение и билет из Австрии для этой маленькой несчастной фрейлейн, а затем хладнокровно сбиваю ее насмерть по пути к тебе. Так, что ли?
– На какой машине ты ездишь?
– На «мерседесе».
– Какого цвета?
– Черного.
– Кто-то видел, как черный «мерседес» быстро удалился с места происшествия.
– Еще бы! Я не видел в Вене машины, которая бы ехала медленно. И если ты еще сам не заметил, то запомни: почти каждый невоенный автомобиль в этом городе – черный «мерседес».
– Все равно, – настаивал я, – может, все-таки стоит взглянуть на передние крылья, нет ли там вмятин?
Он невинно простер руки, будто собирался читать проповедь.
– Да ради Бога! Только ты обнаружишь вмятины по всей машине. Такое впечатление, что в этой стране существует закон, карающий за осторожное вождение. – Он затянулся табачным дымом. – Послушай, Берни, возможно, тебе не понравится, но мы, похоже, завязнем с этим безнадежным делом. Очень жаль, что Тродл мертва, но какой смысл нам с тобой ссориться? Кто знает, может, это всего лишь несчастный случай. Знаешь ли, мое мнение о венских водителях – истинная правда. Они хуже, чем советские, хотя тех тяжело переплюнуть. Господи, да на этих дорогах будто гонки на колесницах устраиваются. Конечно, я согласен – чертовски очевидное совпадение, но все возможно, если напрячь воображение. Ты должен это признать, согласен?
Я медленно кивнул:
– Хорошо. Признаю, что такое возможно.
– И еще. Организация, не исключено, поручила еще одному агенту убить ее, чтобы, если тебе не повезет, кто-нибудь обязательно до нее добрался. Зачастую убийства именно так и совершаются. По крайней мере, исходя из моего опыта... – Он замолчал, а затем трубкой указал на меня. – Ты знаешь, что я думаю? В следующий раз, когда увидишь Кенига, ты промолчи обо всей этой истории. Если он сам затронет эту тему, тогда сможешь допустить, что это действительно был несчастный случай, и уверенно запиши его на свой счет. – Он порылся в кармане куртки, вытащил конверт темно-желтого цвета и бросил его мне на колени. – Теперь это уже не столь необходимо, но ничего не поделаешь.
– Что это?
– С поста МВД около Шопрона, что рядом с венгерской границей. Здесь подробности о штате МВД и методах их работы в Венгрии и Нижней Австрии.
– Как мне объяснить, откуда я заполучил все это?
– Я даже думал, что ты смог бы связаться с человеком, который дал нам этот материал. Его зовут Юрий. Это все, что тебе понадобится знать. Здесь на карте указано расположение ящиков с невостребованными письмами, которые он использует. Неподалеку от городка Маттерсбург есть железнодорожный мост. Вдоль путей – пешеходный тротуар. В одном месте перила сломаны, верхняя их часть – полая. Все, что тебе придется делать, – это раз в месяц забирать оттуда информацию и оставлять кое-какие деньги и указания.
– А каким образом я вышел на него?
– Объяснишь, что до недавнего времени Юрий находился в Вене, ты покупал у него документы, удостоверяющие личность. Но теперь его запросы растут, и у тебя недостаточно денег, поэтому ты можешь передать его Организации. Служба контрразведки США уже получила от него все, что можно, и вреда не будет, если то же самое он передаст Организации. – Белински снова раскурил трубку и жадно затянулся, ожидая моей реакции. – В самом деле, – продолжил он, – здесь ничего особенного нет. Операция подобного рода вряд ли заслуживает даже названия «разведка», но такой источник и, очевидно, успешное убийство заставят их доверять тебе, старина.
– Прости мне отсутствие энтузиазма, – сухо сказал я, – только я что-то перестаю понимать, чем я здесь занимаюсь.
Белински слабо кивнул:
– Я полагал, ты пытаешься снять подозрения со своего старого дружка.
– Возможно, ты невнимательно слушал. Беккер никогда не был моим другом, но я действительно думаю, что в убийстве Линдена он невиновен. Так думала и Тродл. Пока она была жива, имело смысл попытаться доказать невиновность Беккера. Теперь я в этом не уверен.
– Послушай, Гюнтер, – сказал Белински, – если Беккер останется в живых, хотя и без этой девушки, это будет все же лучше, чем если он умрет. Ты действительно думаешь, что Тродл предпочла, чтобы ты уступил?
– Может быть, если бы она знала, в каком он дерьме, с какими людьми имел дело...
– Ты же знаешь, что это неправда. Беккер, слов нет, не был святым, но из того, что ты рассказал мне о нем, я понял: она это знала. Не так уж много осталось невинных, по крайней мере в Вене.
Я вздохнул и устало потер шею.
– Возможно, ты и прав, – согласился я. – Видимо, дело во мне: я привык к большей определенности, чем сейчас. Приходил клиент, платил мне гонорар, и я отправлялся в нужном направлении. Иногда я даже решал дело. Очень приятное чувство, знаешь ли. А сейчас такое ощущение, будто вокруг меня полно народу, и каждый советует мне, как работать. Я как будто потерял независимость, перестал чувствовать себя частным детективом.
Белински покачал головой – как человек, который что-то распродал до конца. Наверное, объяснения. Но все равно он сделал еще одну попытку.
– Да ладно, ты же и раньше работал секретным агентом.
– Конечно, – сказал я, – только тогда передо мной стояла более определенная цель. По крайней мере я видел изображение преступника, знал, что правильно, что нет. А здесь никакой ясности, и это начинает действовать мне на нервы.
– Все меняется, капустник. Война изменила действительность для всех, включая частных детективов. Но если ты хочешь увидеть фотографии военных преступников, я могу показать тебе сотни. Даже тысячи.
– Фотографии капустников? Послушай, Белински, ты – американец и ты – еврей. Тебе гораздо легче понять, что правильно. А я? Я – немец, какое-то короткое, грязное время я даже был в СС. Повстречай я одного из двоих военных преступников, он, возможно, пожал бы мне руку и назвал старым товарищем.
На это у него не нашлось ответа.
Я достал одну сигарету и стал молча курить, а когда она догорела до конца, уныло покачал головой.
– Может, все дело в том, что я так долго не был дома? Моя жена написала мне. Не очень-то мы ладили, когда я уезжал из Берлина.
Честно говоря, мне нужно было уехать, поэтому я и ввязался в это дело, не подумав. А теперь она по крайней мере надеется, что мы начнем все сначала. И знаешь, я очень хочу вернуться и попытаться это сделать. – Я вновь покачал головой. – Пожалуй, мне нужно выпить.
Белински с энтузиазмом ухмыльнулся.
– Вот это дело, капустник, – оживился он. – Кое-что я на этой работе усвоил: если есть сомнения, вытрави их алкоголем.
Глава 27
Было уже поздно, когда мы вернулись из бара «Мелодии», ночного клуба в первом округе. Белински притормозил около моего пансиона, и, пока я выбирался из машины, из тени соседней двери быстро вышла женщина. Это была Вероника Цартл. Я слабо ей улыбнулся – слишком уж пьян, чтобы стремиться к чьей-либо компании.
– Слава Богу, вы приехали, – сказала она. – Я прождала несколько часов. – Тут она вздрогнула, так как через открытую дверь машины мы оба услышали, как Белински сказал непристойность.
– В чем дело? – спросил я ее.
– Мне нужна твоя помощь. В моей комнате – мужчина.
– И что в этом необычного? – поинтересовался Белински.
Вероника закусила губу.
– Он мертв, Берни. Ты должен мне помочь.
– Не знаю, что я могу сделать, – неуверенно промямлил я, жалея, что мы не задержались в «Мелодиях» подольше. Я сказал себе мысленно: «В наши дни девушка должна не доверять всем», и ей вслух: – Знаешь, это действительно дело полиции.
– Я не могу сообщить полиции, – нетерпеливо простонала она. – Придется иметь дело с управлением по борьбе с проституцией австрийской уголовной полиции, с чиновниками из здравоохранения, следователями. Я наверняка потеряю комнату, потеряю все. Разве ты не понимаешь?
– Ладно, ладно. Что произошло?
– Думаю, с ним случился сердечный приступ. – Она опустила голову. – Мне неудобно тебя беспокоить, только совершенно не к кому больше обратиться.
Я вновь себя мысленно обругал, а затем засунул голову в машину Белински.
– Леди требуется наша помощь, – проворчал я без особого энтузиазма.
– Ей не только это требуется. – Но он завел мотор и добавил: – Давайте-ка вы, двое, запрыгивайте.
Он доехал до Ротентурмштрассе и припарковался около поврежденного бомбежками дома, где у Вероники была комната. Когда мы вышли из машины, я показал на частично восстановленный собор, находящийся по другую сторону темных булыжников площади Святого Стефана.
– Сходи посмотри, может, найдешь там какой-нибудь брезент, – сказал я Белински. – А я пока поднимусь и все осмотрю. Если подвернется что-либо подходящее, приноси на второй этаж.
Он был слишком пьян, чтобы спорить, и, угрюмо кивнув, пошел назад к строительным лесам, облепившим собор, а я вслед за Вероникой поднялся в ее комнату.
На широкой дубовой кровати лежал мертвый мужчина – большой, красный, лет пятидесяти. Рвота – обычное дело при застойной сердечной недостаточности – покрывала его нос и рот, точно на лице был огромный ожог. Я приложил руку к его холодной шее.
– Как долго он здесь находится?
– Три или четыре часа.
– Хорошо, что ты его накрыла, – сказал я ей. – Затвори окно. – Сорвав простыню с тела мертвеца, я начал поднимать верхнюю часть его туловища, распорядившись: – Ну-ка, помоги мне.
– Что ты делаешь? – Она помогла мне пригнуть туловище к ногам, будто я старался закрыть набитый вещами чемодан.
– Стараюсь сохранить этого ублюдка в форме, – объяснил я. – Небольшая мануальная терапия должна замедлить окоченение, и нам будет легче втаскивать его в машину и вытаскивать оттуда. – Я нажал посильнее на его затылок, тяжело дыша от напряжения, а затем толкнул его назад на измазанную рвотой подушку. – Этому дяде, видно, выдавали дополнительные продуктовые талоны, – выдохнул я, – весит больше ста килограммов. Хорошо, что с нами Белински, самим бы нам не справиться.
– Он полицейский? – настороженно спросила она.
– Вроде того, – уклончиво ответил я, – но не волнуйся, он не из тех полицейских, которых очень заботит отчетность о преступности. У Белински есть другая рыбка для жарки: он охотится за военными преступниками – нацистами.
Я начал сгибать руки и ноги мертвеца.
– Что ты сделаешь с ним? – спросила она, едва сдерживая тошноту.
– Брошу его на рельсы. Так как он голый, все будет выглядеть, будто иваны устроили ему вечеринку, а затем сбросили с поезда. К тому же его переедет экспресс и хорошенько изменит внешность.
– Пожалуйста, не надо, – попыталась слабо возразить Вероника, – он был очень добр ко мне.
Закончив с телом, я встал и поправил галстук.
– Тяжеленько так работать после обильного возлияния. Но куда, к черту, подевался Белински? – Заметив одежду мужчины, аккуратно развешанную на спинке стула рядом с замызганными тюлевыми занавесями, я сказал: – Ты уже обыскала его карманы?
– Нет, конечно нет.
– Ты новичок в этой игре, так, что ли?
– Ты совсем не понимаешь – он был моим хорошим приятелем.
– Очевидно, – сказал Белински, входя в дверь с куском белого материала в руках. – Боюсь, это все, что мне удалось найти.
– Что это?
– Думаю, алтарная скатерть. Нашел в шкафу в соборе. Кажется, ею еще не пользовались.
Я приказал Веронике помочь Белински завернуть ее дружка в скатерть, пока я обыскиваю его карманы.
– В этом он мастер, – поведал ей Белински. – Однажды он обыскивал мои карманы, когда я еще дышал. Скажи мне, лапочка, ты и твой жирный мальчик действительно занимались этим, когда его скосило?
– Оставь девушку в покое, Белински.
– Благословенны умирающие во Христе, – засмеялся он. – А что до меня, то надеюсь умереть у приличной женщины.
Я открыл бумажник мужчины и бросил свернутые долларовые и шиллинговые банкноты на туалетный столик.
– Что ты ищешь? – спросила Вероника.
– Если я собираюсь избавиться от тела человека, мне, по крайней мере, хочется знать несколько больше, нежели только цвет его белья.
– Его звали Карл Хайм, – тихо сказала она.
Я нашел визитку.
– Доктор Карл Хайм, – прочитал я. – Дантист, да? Это он доставал тебе пенициллин?
– Да.
– Человек, который любил принимать меры предосторожности, да? – пробормотал Белински. – Глядя на эту комнату, можно понять почему. – Он показал на деньги на туалетном столике. – Тебе лучше взять эти деньги, дорогуша. Найми себе нового декоратора.
– В бумажнике Хайма есть еще одна визитка, Белински, – сказал я. – Ты когда-нибудь слышал о майоре Джесси П. Брине? Из какого-то Проекта защиты перемещенных лиц.
– Конечно, слышал, – сказал он, подошел и взял карточку из моих пальцев: – ПЗПЛ – это специальное отделение четыреста тридцатого: Брин – местный офицер связи службы контрразведки с Организацией. Если у кого-нибудь из людей Организации возникнут неприятности с американской военной полицией, Брин обязан помочь им выпутаться. Конечно, когда дело не дошло ни до чего действительно серьезного, например до убийства. И я ни за что бы не доверил ему этого, особенно если жертва не американец и не англичанин. Наш толстый приятель, похоже, один из твоих старых товарищей, Берни.
Пока Белински говорил, я быстро обыскал карманы брюк Хайма и нашел связку ключей.
– Возможно, придется осмотреть кабинет доброго доктора, – поил я – Я нутром чую: там найдется что-нибудь интересное. Мы свалили обнаженное тело Хайма на одну из тихих железнодорожных линий недалеко от Восточного вокзала в русском секторе города. Мне хотелось убраться оттуда как можно скорее, но Белински настоял, чтобы мы посидели в машине и подождали, пока поезд не завершит дело. Примерно через пятнадцать минут товарняк, направляющийся в Будапешт и дальше на восток, прогрохотал мимо, и труп Хайма затерялся под сотнями колесных пар.
– Ибо плоть есть трава, – нараспев проговорил Белински, – и потому красота – как цветок в поле. Трава высыхает, а цветок увядает.
– Прекрати, слышишь? – сказал я. – Твой цинизм действует мне на нервы.
– Но души праведных в руках Божьих, и не коснутся их мучения.
Ладно, как скажешь, капустник.
– Поехали, – сказал я. – Давай-ка убираться отсюда.
Мы поехали на север, в Вэринг, что в восемнадцатом округе. Элегантное трехэтажное здание на Тюркешенцплац расположилось рядом с обширным парком, перерезанным небольшой железнодорожной веткой пополам.
– Эх, могли бы выгрузить нашего пассажира прямо здесь, – посетовал Белински, – на пороге его дома. И не пришлось бы тащиться в русский сектор.
– Это американский сектор, – напомнил я ему. – И единственный способ быть выброшенным с поезда – путешествовать без билета. Однако они ждут, пока поезд остановится.
– Так-то ты представляешь дядю Сэма, да? Впрочем, ты прав, Берни. Ему будет лучше у Иванов – там не первый случай, когда наших людей выбрасывают из поездов. Не хотелось бы мне, признаюсь, служить у них путевым обходчиком. Чертовски опасно, я бы сказал.
Мы вышли из машины и направились к дому. Понаблюдали: ни малейшего признака присутствия в доме кого бы то ни было. Поверх широкой зубастой усмешки невысокого деревянного заборчика на нас, словно пустые глазницы огромного черепа, смотрели затемненные окна дома, с белой штукатуркой на стенах.
Тусклая металлическая пластинка на столбе ворот, на которой с типично венским размахом были обозначены имя доктора Карла Хайма и его титулы – хирург, консультант по ортодонтии, – помимо всего прочего, указывала на два отдельных входа: один – в дом Хайма, другой – в его врачебный кабинет.
– Слава Богу, вы приехали, – сказала она. – Я прождала несколько часов. – Тут она вздрогнула, так как через открытую дверь машины мы оба услышали, как Белински сказал непристойность.
– В чем дело? – спросил я ее.
– Мне нужна твоя помощь. В моей комнате – мужчина.
– И что в этом необычного? – поинтересовался Белински.
Вероника закусила губу.
– Он мертв, Берни. Ты должен мне помочь.
– Не знаю, что я могу сделать, – неуверенно промямлил я, жалея, что мы не задержались в «Мелодиях» подольше. Я сказал себе мысленно: «В наши дни девушка должна не доверять всем», и ей вслух: – Знаешь, это действительно дело полиции.
– Я не могу сообщить полиции, – нетерпеливо простонала она. – Придется иметь дело с управлением по борьбе с проституцией австрийской уголовной полиции, с чиновниками из здравоохранения, следователями. Я наверняка потеряю комнату, потеряю все. Разве ты не понимаешь?
– Ладно, ладно. Что произошло?
– Думаю, с ним случился сердечный приступ. – Она опустила голову. – Мне неудобно тебя беспокоить, только совершенно не к кому больше обратиться.
Я вновь себя мысленно обругал, а затем засунул голову в машину Белински.
– Леди требуется наша помощь, – проворчал я без особого энтузиазма.
– Ей не только это требуется. – Но он завел мотор и добавил: – Давайте-ка вы, двое, запрыгивайте.
Он доехал до Ротентурмштрассе и припарковался около поврежденного бомбежками дома, где у Вероники была комната. Когда мы вышли из машины, я показал на частично восстановленный собор, находящийся по другую сторону темных булыжников площади Святого Стефана.
– Сходи посмотри, может, найдешь там какой-нибудь брезент, – сказал я Белински. – А я пока поднимусь и все осмотрю. Если подвернется что-либо подходящее, приноси на второй этаж.
Он был слишком пьян, чтобы спорить, и, угрюмо кивнув, пошел назад к строительным лесам, облепившим собор, а я вслед за Вероникой поднялся в ее комнату.
На широкой дубовой кровати лежал мертвый мужчина – большой, красный, лет пятидесяти. Рвота – обычное дело при застойной сердечной недостаточности – покрывала его нос и рот, точно на лице был огромный ожог. Я приложил руку к его холодной шее.
– Как долго он здесь находится?
– Три или четыре часа.
– Хорошо, что ты его накрыла, – сказал я ей. – Затвори окно. – Сорвав простыню с тела мертвеца, я начал поднимать верхнюю часть его туловища, распорядившись: – Ну-ка, помоги мне.
– Что ты делаешь? – Она помогла мне пригнуть туловище к ногам, будто я старался закрыть набитый вещами чемодан.
– Стараюсь сохранить этого ублюдка в форме, – объяснил я. – Небольшая мануальная терапия должна замедлить окоченение, и нам будет легче втаскивать его в машину и вытаскивать оттуда. – Я нажал посильнее на его затылок, тяжело дыша от напряжения, а затем толкнул его назад на измазанную рвотой подушку. – Этому дяде, видно, выдавали дополнительные продуктовые талоны, – выдохнул я, – весит больше ста килограммов. Хорошо, что с нами Белински, самим бы нам не справиться.
– Он полицейский? – настороженно спросила она.
– Вроде того, – уклончиво ответил я, – но не волнуйся, он не из тех полицейских, которых очень заботит отчетность о преступности. У Белински есть другая рыбка для жарки: он охотится за военными преступниками – нацистами.
Я начал сгибать руки и ноги мертвеца.
– Что ты сделаешь с ним? – спросила она, едва сдерживая тошноту.
– Брошу его на рельсы. Так как он голый, все будет выглядеть, будто иваны устроили ему вечеринку, а затем сбросили с поезда. К тому же его переедет экспресс и хорошенько изменит внешность.
– Пожалуйста, не надо, – попыталась слабо возразить Вероника, – он был очень добр ко мне.
Закончив с телом, я встал и поправил галстук.
– Тяжеленько так работать после обильного возлияния. Но куда, к черту, подевался Белински? – Заметив одежду мужчины, аккуратно развешанную на спинке стула рядом с замызганными тюлевыми занавесями, я сказал: – Ты уже обыскала его карманы?
– Нет, конечно нет.
– Ты новичок в этой игре, так, что ли?
– Ты совсем не понимаешь – он был моим хорошим приятелем.
– Очевидно, – сказал Белински, входя в дверь с куском белого материала в руках. – Боюсь, это все, что мне удалось найти.
– Что это?
– Думаю, алтарная скатерть. Нашел в шкафу в соборе. Кажется, ею еще не пользовались.
Я приказал Веронике помочь Белински завернуть ее дружка в скатерть, пока я обыскиваю его карманы.
– В этом он мастер, – поведал ей Белински. – Однажды он обыскивал мои карманы, когда я еще дышал. Скажи мне, лапочка, ты и твой жирный мальчик действительно занимались этим, когда его скосило?
– Оставь девушку в покое, Белински.
– Благословенны умирающие во Христе, – засмеялся он. – А что до меня, то надеюсь умереть у приличной женщины.
Я открыл бумажник мужчины и бросил свернутые долларовые и шиллинговые банкноты на туалетный столик.
– Что ты ищешь? – спросила Вероника.
– Если я собираюсь избавиться от тела человека, мне, по крайней мере, хочется знать несколько больше, нежели только цвет его белья.
– Его звали Карл Хайм, – тихо сказала она.
Я нашел визитку.
– Доктор Карл Хайм, – прочитал я. – Дантист, да? Это он доставал тебе пенициллин?
– Да.
– Человек, который любил принимать меры предосторожности, да? – пробормотал Белински. – Глядя на эту комнату, можно понять почему. – Он показал на деньги на туалетном столике. – Тебе лучше взять эти деньги, дорогуша. Найми себе нового декоратора.
– В бумажнике Хайма есть еще одна визитка, Белински, – сказал я. – Ты когда-нибудь слышал о майоре Джесси П. Брине? Из какого-то Проекта защиты перемещенных лиц.
– Конечно, слышал, – сказал он, подошел и взял карточку из моих пальцев: – ПЗПЛ – это специальное отделение четыреста тридцатого: Брин – местный офицер связи службы контрразведки с Организацией. Если у кого-нибудь из людей Организации возникнут неприятности с американской военной полицией, Брин обязан помочь им выпутаться. Конечно, когда дело не дошло ни до чего действительно серьезного, например до убийства. И я ни за что бы не доверил ему этого, особенно если жертва не американец и не англичанин. Наш толстый приятель, похоже, один из твоих старых товарищей, Берни.
Пока Белински говорил, я быстро обыскал карманы брюк Хайма и нашел связку ключей.
– Возможно, придется осмотреть кабинет доброго доктора, – поил я – Я нутром чую: там найдется что-нибудь интересное. Мы свалили обнаженное тело Хайма на одну из тихих железнодорожных линий недалеко от Восточного вокзала в русском секторе города. Мне хотелось убраться оттуда как можно скорее, но Белински настоял, чтобы мы посидели в машине и подождали, пока поезд не завершит дело. Примерно через пятнадцать минут товарняк, направляющийся в Будапешт и дальше на восток, прогрохотал мимо, и труп Хайма затерялся под сотнями колесных пар.
– Ибо плоть есть трава, – нараспев проговорил Белински, – и потому красота – как цветок в поле. Трава высыхает, а цветок увядает.
– Прекрати, слышишь? – сказал я. – Твой цинизм действует мне на нервы.
– Но души праведных в руках Божьих, и не коснутся их мучения.
Ладно, как скажешь, капустник.
– Поехали, – сказал я. – Давай-ка убираться отсюда.
Мы поехали на север, в Вэринг, что в восемнадцатом округе. Элегантное трехэтажное здание на Тюркешенцплац расположилось рядом с обширным парком, перерезанным небольшой железнодорожной веткой пополам.
– Эх, могли бы выгрузить нашего пассажира прямо здесь, – посетовал Белински, – на пороге его дома. И не пришлось бы тащиться в русский сектор.
– Это американский сектор, – напомнил я ему. – И единственный способ быть выброшенным с поезда – путешествовать без билета. Однако они ждут, пока поезд остановится.
– Так-то ты представляешь дядю Сэма, да? Впрочем, ты прав, Берни. Ему будет лучше у Иванов – там не первый случай, когда наших людей выбрасывают из поездов. Не хотелось бы мне, признаюсь, служить у них путевым обходчиком. Чертовски опасно, я бы сказал.
Мы вышли из машины и направились к дому. Понаблюдали: ни малейшего признака присутствия в доме кого бы то ни было. Поверх широкой зубастой усмешки невысокого деревянного заборчика на нас, словно пустые глазницы огромного черепа, смотрели затемненные окна дома, с белой штукатуркой на стенах.
Тусклая металлическая пластинка на столбе ворот, на которой с типично венским размахом были обозначены имя доктора Карла Хайма и его титулы – хирург, консультант по ортодонтии, – помимо всего прочего, указывала на два отдельных входа: один – в дом Хайма, другой – в его врачебный кабинет.