Кэрролл Джонатан. За стенами собачьего музея

   Еще вопрос: действительно ли Гарри Радклиффу так уж хотелось оказаться в Сару в тот момент ее истории, когда братоубийство достигло цели, и хаос, в его арабском стиле, уже точил свою саблю совсем неподалеку?
   Ответ на этот вопрос был найден быстро. После того как Палм с моей помощью навел окончательный лоск на свою дверь, мы с ним приняли по паре стаканчиков сливового шнапса, и я собрался уходить. Кумпол дремал возле печки, и ему явно вовсе не светило вставать и тащиться домой по вечернему холодку.
   На улице воздух отдавал угольным и дровяным дымком. Было в общем-то еще не поздно — что-то около одиннадцати — но улицы уже опустели, и большинство окон были темными.
   Двигались мы довольно медленно, ни дать ни взять — два старика, плетущиеся домой после вечера, проведенного в баре, поскольку из-за застарелого ревматизма пес заметно хромал. В сотый раз я подумал, сколько же ему лет и сколько он еще проживет.
   Его широкий белый зад вихлялся из стороны в сторону. Из-за хромоты Кумпол шел как бы вразвалочку, и все части его тела одновременно двигались в нескольких разных направлениях.
   Он остановился, и тут же его хвост бешено завилял из стороны в сторону, как автомобильный дворник на повышенной скорости. Одним из достоинств Кумпола было то, что он почти никогда не лаял, а при встрече с чем-нибудь интересным или угрожающим лишь застывал на месте и яростно вилял хвостом.
   Заметив, как он замер в этом знакомом положении, я поднял голову. Сначала я не заметил ничего особенного — поблизости никого не было ни видно, ни слышно, да и вообще ничего подозрительного. Нахмурившись, я взглянул на пса, пытаясь понять, что привлекло его внимание. Он уставился куда-то влево. Тогда я тоже бросил взгляд на другую сторону широкой улицы.
   — Что там такое?
   Кумполу дважды повторять было не нужно. Все так же бешено крутя хвостом, он потянул меня через улицу к стоящей там у тротуара машине.
   Куски были так ужасно исковерканы и изорваны, потеряли форму и висели где попало, сочась кровью, что я лишь через несколько ужасных мгновений осознал: то, что было разбрызгано и размазано по всему кузову автомобиля, было останками какого-то животного, а не человека. К ветровому стеклу прилипли похожие на маслянистые головки цветной капусты мягкие комки мозгов и все оно было в красных брызгах крови. На снежно-белом капоте также виднелись островки блестящих пурпурно-коричневых пятен. На крыше был намалеван кровью неровный круг — как будто тот, кто все это совершил, просто взял один из кусков окровавленной плоти и прошелся им по верху машины, как тряпкой. «Вольво». Я наконец разглядел марку автомобиля, полускрытую большим куском… сердца? Или легкого? Белый «Вольво».
   Я застыл на месте, уставившись на страшную картину. Это было ужасно, кошмарно. И в основном потому, что сделано это было явно намеренно. Но я все равно стоял и смотрел. Ощущающееся здесь зло было жестоким, как убийство, безумным, как изнасилование. Его мощь была почти осязаема, как жар полыхающего автомобиля.
   А ведь тот, кто это совершил, сейчас спокойно сидит в одном из баров по соседству, мирно потягивая винцо и болтая с приятелем. А может, где-нибудь неподалеку творит что-то еще более страшное. Как вообще человек мог пойти на такое? Когда подобных типов ловят, их ответы всегда просто чудовищны: потому, что, мол, это было для них очень важно, или — мороз по коже! — просто так. Господи, пусть эти выродки вершат свои черные дела хотя бы в гневе или, на худой конец, сводя с кем-то счеты. Это еще было бы понятно. А иначе это для нас — самая настоящая темная сторона Луны.
   Кумпол, натянув поводок, сунулся носом куда-то под машину, яростно принюхиваясь. Оттащив его назад, я наклонился посмотреть, чем он так заинтересовался. У правого переднего колеса валялась голова оленя. В черепе зияла дыра величиной с кулак, но в остальном голова была совершенно цела и даже красива. Если бы машина тронулась с места, голову бы раздавило. Мертвые глаза даже там в темноте отражали свет и были похожи на две маленькие горящие свечки. Немигающие.
   Я, наверное, минут десять метался в поисках либо полицейского, либо патрульной машины. Когда я наконец обнаружил блюстителей порядка и привел их обратно к машине, они гораздо больше заинтересовались не «Вольво», а тем, что я возле него делал. В конце концов я не выдержал и обозвал их придурками. К сожалению, они меня поняли, и я тут же был препровожден в ближайший участок.
   Там я сунул им под нос свой американский паспорт, но это не произвело ни малейшего впечатления. Тогда я заявил, что имею право на один телефонный звонок. Они ответили, что здесь не Америка и, если я буду выдрючиваться, они надают мне по башке. «Утарим тепя по калафе», как выразился один из них, сержант Вильхейм.
   В конце концов, мне все же было разрешено позвонить, но проблема заключалась в том, что у меня в книжке были записаны лишь два венских номера — Мортона Палма и Сарийского посольства. С Мортоном мы уже и так провели почти весь сегодняшний день, поэтому я позвонил в посольство. Было два часа ночи.
   Через сорок пять минут с видом человека, готового прикончить любого, кто попадется ему на пути, появился посол «строго между нами» Лоренс Аввад. Он оказался рослым и довольно симпатичным мужчиной: из тех людей, при появлении которых в комнате все обычно непроизвольно выпрямляются.
   Все, кроме меня, удалились в другую комнату, чтобы посовещаться. Буквально через пятнадцать минут после того, как посол и полицейские, бросая на меня недобрые взгляды, вернулись, я был отпущен.
   — Я, кажется, лишь просил вас оставаться в Вене, мистер Радклифф, но совершенно не имел в виду каких-либо неприятностей с полицией.
   — Высоко ценю вашу помощь, посол, но попросил бы не читать мне нотаций. Я ведь, кажется, объяснил вам, что со мной случилось.
   Мы как раз сидели в его бронированном «рэндж-ровере», дожидаясь зеленого света. Он повернулся ко мне и погрозил пальцем.
   — Принц Хассан предупреждал, что от вас одни неприятности и что, если вы будете доставлять беспокойство, он разрешает расквасить вам нос. Учтите, я вас просто предупреждаю.
   — Сегодня вы уже второй, кто угрожает мне физической расправой.
   В этот момент заверещал вмонтированный в приборную панель телефон, и он рявкнул в трубку нечто, судя по раздраженному тону, похожее на «Ну чего еще?»
   Пока он разговаривал, я выглянул в окно. Кумпол все кружился и кружился на заднем сидении, то и дело нюхая обивку, фыркая и тщетно пытаясь устроиться поудобнее. У меня не хватило духу сообщить ему, что скоро мы будем на месте и ему снова придется вставать.
   Аввад наконец дал отбой и, прибавив газу, обогнал такси и мотоцикл.
   — Ваши вещи собраны?
   — Более-менее.
   — Сколько вам потребуется на сборы?
   — Полчаса. Не больше. А что случилось?
   — Вы летите в Сару.
   — Прямо сейчас?
   — Да. Самолет принца только что совершил посадку в аэропорту. И ждет вас. Точнее, вас и пса. Он особо настаивал на том, чтобы вы взяли с собой собаку.
   — Что ж, не возражаю. Ну и ночка! Всем ночкам ночка, да, Кумпол? — Я оглянулся через плечо, желая получить от бультерьера подтверждение, но тот уже крепко спал.
   — Вам нравится Рэнди Тревис?
   — Прошу прощения…
   Аввад сунул кассету в щель автомагнитолы и — а чего еще можно было ожидать! — салон заполнил приторный, как сироп, голос какого-то исполнителя «кантри энд вестерн».
   — Рэнди Тревис очень популярен в Сару. И Джордж Джонс тоже.
   Я не стал спрашивать почему. Чем больше загадок ждет меня в Сару, тем лучше.
   Увиденное мной в венском аэропорту было очевидным напоминанием о совсем недавних событиях в стране, куда мне предстояло лететь. В этот ранний час у залитого ярким светом здания аэропорта людей почти не было. Не считая множества солдат и полицейских, которые были буквально повсюду. В этом была даже какая-то ирония, поскольку вокруг практически не было гражданских лиц, могущих стать причиной неприятностей.
   Когда Аввад подкатил ко входу, из дверей появились двое мужчин в темно-зеленой форме и с автоматами. Я снова был исключен из их оживленной дискуссии с послом на немецком, но в ходе разговора оба то и дело поглядывали в мою сторону, как бы дружно давая понять: «Смотри, приятель, не вздумай рыпаться».
   Я вытащил из багажника свои вещи и, подхватив Кумпола с заднего сиденья, поставил его на тротуар. Оказавшись снаружи, он отчаянно отряхнулся и зевнул. Мы с ним не привыкли бодрствовать в такую рань, но, в отличие от него, благодаря бурлящему у меня в крови адреналину, я был необычайно свеж и бодр. Дожидаясь, пока Аввад закончит разговор, я представлял себе рекламный ролик к фильму о моей жизни: «Приключения! Опасности! Ночной полет в Сару. Его отправили навстречу неизвестности, и он был счастлив!» Следующий кадр — древний винтовой самолет, я поднимаюсь по трапу, лопасти уже крутятся, впереди темнеет влажная от росы взлетная полоса. Взлет в ночное небо. Затем карта во весь экран и палец, указывающий маршрут полета — в обход южного выступа Восточного блока, на юг через Турцию, Иран…
   — К самолету пойдем пешком. Так быстрее. Пошли, Радклифф. — Аввад, не оборачиваясь, прошел через раздвижные двери внутрь здания. Мы последовали за ним.
   Внутри полицейских оказалось еще больше. Я, обращаясь к спине шествующего впереди посла, громко спросил:
   — Что происходит, посол? Зачем здесь этот военный лагерь?
   Однажды на аэропорт уже было совершено нападение, и было много жертв. После гибели султана его враги неоднократно угрожали всему правительству Сару. Было известно, что самолет принца прилетит сегодня, поэтому австрийцы приняли меры предосторожности.
   — Значит, поэтому я должен лететь в три тридцать ночи?
   — Не только вы. Кстати, обернитесь и посмотрите на мою машину.
   Там снаружи оба встречавших нас военных, лежа на земле осматривали днище «рэндж-ровера».
   — Мины?
   Не останавливаясь, Аввад классическим жестом «кто знает! « воздел руки и одновременно пожал плечами.
   Вне себя от злости, я схватил его за локоть и попытался развернуть лицом к себе. Но это было так же бесполезно, как, к примеру, пытаться развернуть небольшое здание.
   — И вы везли нас в такую даль, зная, что машина может быть заминирована?!
   Из его глотки вдруг вырвались какие-то грубые гортанные звуки. Я даже не сразу понял, что это смех.
   — Да ведь с вами же верз, милейший. — Он указал на Кумпола. — Думаете, он допустит, чтобы вы пострадали? Зачем же тогда, по-вашему, он нужен в Сару? И зачем, по-вашему, я держал его в машине все то время, пока вы были в отеле? Вы просто букашка, Радклифф. Но иногда Богу угодно защищать и букашку. Не будь вы почему-то важны для Него, вряд ли Он послал бы вам верза!
   Мы дошли до паспортного контроля. Аввад, не задерживаясь, устремился вперед, совершенно не обращая внимания ни на предписывающие остановиться надписи, ни на инспекторов. В узеньком проходе Кумпол оказался впереди меня и неожиданно сунулся под ноги шагающему впереди послу. Аввад споткнулся об него и едва не упал.
   Когда он обернулся, во взгляде его читалась самая настоящая ярость. Но, поняв что произошло, он наклонился и погладил собаку.
   — Наверное, не следовало называть вас букашкой, а? Вашему верзу это явно не понравилось. Очень сожалею. Прошу прощения.
   Надеюсь, понятно, что это извинение было обращено вовсе не ко мне. Сарийский посол обращался к бультерьеру, который, казалось, негодующе уставился на него.
 
   Солдаты и полиция, полиция и солдаты. Все то время, что мы двигались к самолету — сначала через здание аэропорта, затем на автобусе через выложенное бетонными плитами поле к ярко освещенному прожекторами небольшому реактивному «Лиру», возле которого теснились служебные автомобили, — нас окружали люди в военной форме с автоматами и мрачными внимательными взглядами. От всего этого я начал чувствовать себя важной персоной и в то же время слегка запаниковал. Во что я ввязываюсь? Что меня ждет?
   Люк самолета распахнулся только после того, как мы вышли из автобуса и попрощались с провожающими.
   Над полем то поднимался, то затихал игривый ветерок, то поднимался, то затихал. Я слышал, как он посвистывает в фюзеляже стоящего за нашими спинами самолета. Почему я обращаю внимание на подобные мелочи, почему они вообще что-то значат для меня, когда мы с минуты на минуту улетим отсюда? И ведь потом именно эти мелочи вспоминаются гораздо чаще, чем что-либо другое: этот посвист ночного ветерка, мирная зелень багажных бирок, восточного вида ребенок с булочкой в руке…
   — Рады, что летите в Сару? — Я в первый раз увидел улыбку на лице приглаживающего ладонью взъерошенные ветром волосы Аввада.
   — Даже не знаю. А как там?
   Отрывистая фраза из динамика уоки-токи совсем рядом с нами. У трапа появился человек и жестом пригласил меня внутрь. Но я все ждал, надеясь, что Аввад все же ответит на мой глупый вопрос.
   — Бог предоставляет пищу, а человек — поваров. В Сару очень хорошие повара, Радклифф. В детстве у меня была знакомая девочка со светлыми платинового оттенка волосами. Я уже много-много лет не вспоминал о ней и сейчас вряд ли вспомнил бы, но когда я проснулся и, выглянув в иллюминатор, увидел расстилающуюся внизу пустыню, первое, что мне вспомнилось, это именно цвет ее волос.
   Далеко внизу, как неподвижно замерший океан, простирались залитые светом раннего утра бесконечные мили отливающих платиной песков. Но самым удивительным, прекрасным и чарующим зрелищем были бесчисленные полыхающие где-то далеко впереди у самого горизонта факелы горящих над сарийскими нефтяными скважинами огней. Оранжевые и желтые на фоне серебристо-голубоватой пустыни, они подмигивали и рвались в начинающее светлеть небо. Хоть и спросонья, но я все же почти сразу догадался, что это такое и, тем не менее, долго не мог оторвать от них взгляда, воображая их какими-то сказочными факелами, пылающими у входа в сказочный город из тысячи и одной ночи, где летают ковры, а прячущие под чадрами лица женщины носят в пупках самые настоящие рубины.
   В салоне появился пилот и объявил, что посадка состоится через двадцать минут. Я протянул руку и погладил толстый белый бок уютно устроившегося в соседнем кресле Кумпола. Тот приоткрыл глаза и довольно заворчал.
   Самолет нырнул вниз, потом еще раз и еще. Танцующие огни стали намного ближе.
   — Неужели вы меня не узнаете? Я весь полет ждал, что вы меня вспомните! — Пилот стоял прямо передо мной, улыбаясь, как перебравшая амфетаминов обезьянка. Интересно, почему это в Сару столько странных людей?
   — Я — Халед! Это я тогда в Лос-Анджелесе пилотировал вертолет. Спасал вас во время землетрясения. Неужели не помните?
   — О, Господи, ну конечно же! Вертолет! Парень, который, слава тебе Господи, больше всего на свете любит самые опасные места! Как поживаешь?
   Это ему понравилось. Улыбка стала еще на пару дюймов шире.
   — Отлично! Но теперь мы с вами оба летим в Сару, где все не так здорово. Приходится лететь едва ли не над самой землей, потому что я еще не знаю, появились у банды Ктулу зенитные ракеты или нет. Если появились и нас подобьют, это будет похуже любого землетрясения! — Он громко и с энтузиазмом свистнул этаким понижающим тон свистом, каким дети обычно сопровождают падение своего игрушечного самолетика.
   И вот в таких совершенно сумасшедших условиях мы совершили посадку в Баззафе, столице страны. Пока самолет нырял все ниже и ниже, приближаясь к аэропорту, и делал заход на посадку, я то и дело поглядывал на Кумпола, пытаясь понять, не нервничает ли мой верз. Обычно, когда самолет касается земли, я с облегчением вздыхаю, но на сей раз я был слишком занят тем, что сквозь крошечный иллюминатор вглядывался в горизонт.
   Ничего не случилось.
   Самолет приземлился, быстро зарулил в самый дальний угол поля и заглушил двигатели. Еще на подлете я заметил возле здания аэровокзала люфтганзовский «Боинг-737». Это здорово приободрило меня — если уж немцы все еще возят своих бизнесменов и туристов в Сару, значит, дела здесь еще не так плохи.
   Гораздо менее утешительным был вид выходящего из кабины пилота Халеда со здоровенным пистолетом в руке.
   — Получается, у них все-таки нет ракет, верно, Гарри? Хотите, я и вам дам пистолет? Вот этот. Прошу вас, берите.
   Я отрицательно помахал рукой — мол, не надо.
   — А что дальше?
   — Дальше за вами приедут, но мы должны быть очень-очень осторожны. Аэропорт после гибели султана то и дело обстреливают.
   —А каково здесь теперь вообще положение, Халед? Чья берет?
   Он нагнулся и бросил взгляд в мой иллюминатор.
   — Как сказать… Они контролируют один город, а мы — Баззаф. У них горы, у нас— все остальное. Но наш вождь мертв, а их все еще жив. Поэтому трудно сказать. Знаю только одно — мы никак такого не ожидали. Они оказались гораздо сильнее, чем мы думали. По нашим данным выходило, что Ктулу не посмеет ничего предпринять, поскольку у него не хватит для этого ни людей, ни оружия. Теперь все наши данные можно бросить в печку. Остается только сражаться. Вот они. Приготовьтесь.
   На поле показался «рэндж-ровер», как две капли воды похожий на тот, который был у посла Аввада в Вене, и помчался в нашу сторону. Я был почти уверен, что сейчас на него обрушится вражеский огонь, но ничего такого не произошло, и он резко затормозил в нескольких футах от самолета.
   — Наденьте-ка вот это, Гарри. На всякий случай. Оторвавшись от иллюминатора, я увидел, что Халед держит в руках коричневый бронежилет, причем точно так же, как обычно продавец в магазине одежды держит пиджак, который вы собираетесь примерить.
   — Это нисколько не прибавляет мне уверенности. Что, здесь так опасно?
   — Наденьте, и никакая опасность вам угрожать не будет, друг мой. Им придется стрелять вам в голову, а попасть в нее довольно трудно.
   — Да, но ведь именно это и произошло с султаном, не так ли? — возразил я, просовывая руки в проймы жилета.
   — Он не слишком берегся. К смерти он был равнодушен. Его интересовала только жизнь.
   Дверцы джипа одновременно распахнулись. С одной стороны из него появился принц Хассан, а с другой — здоровенный детина, очевидно, его телохранитель. Оба в военной форме. Детина был вооружен десантным АК-47 и двумя ручными гранатами, висящими на поясе.
   Второй пилот открыл люк и, протянув руку, помог Хассану забраться в самолет.
   Принц выглядел усталым, но спокойным и уверенным в себе. Боже, сколько же ему лет? Двадцать пять? Двадцать восемь? И какая жизнь у него впереди! Очень скоро его либо убьют, либо он станет правителем одной из важнейших арабских стран. Ему предстоит война с родным дядей, убившим его отца. Все это напоминает миф. По пути сюда огни баззафских нефтепромыслов казались мне вратами какого-то волшебного града. Теперь же, размышляя о судьбе Хассана, я вдруг понял, что был не так уж далек от истины. «Давным-давно в далекой стране Сару жили-были три брата-наследника…»
   — Принц, примите мои самые искренние соболезнования. — Он мрачно пожал протянутую мной руку. — Ваш отец спас мне жизнь. Мы с ним не были близко знакомы, но он мне очень нравился… и он спас мне жизнь.
   Хассан по-прежнему стоял, не поднимая головы и как будто ожидая продолжения, но мне почему-то больше ничего не приходило в голову.
   — Вы очень нравились отцу, и, по его мнению, именно вы были способны воплотить в жизнь его самую заветную мечту. Теперь он мертв, поэтому лучшее, что я могу для него сделать, — это завершить начатое им. А наш с вами разговор в Вене больше не имеет никакого значения: Мы построим для него этот собачий музей, и именно таким, каким он хотел его видеть. — Он перевел взгляд с меня на пилота, затем на своего телохранителя. — А пока вы занимаетесь этим, я убью Ктулу. И сделаю это лично.
 
   Шоссе, ведущее из баззафского аэропорта в столицу, больше всего походило на черную асфальтовую линейку, брошенную прямо посреди пустыни и заполненную самыми невероятными транспортными средствами из всех, что мне когда-либо приходилось видеть. Через несколько дней я понял, что основными механическими средствами передвижения в Сару являются мопеды и мотороллеры. Впрочем, это вполне объяснимо, так как и те, и другие сравнительно дешевы и просты в обслуживании. Но с их помощью решались просто немыслимые задачи, свидетельствовавшие об исключительно богатом воображении их владельцев. Самым обычным зрелищем здесь, например, были четверо едущих на одном небольшом итальянском мотороллере: папа, мама и двое детей, под которыми практически полностью скрывался самоотверженно ползущий по дороге экипаж. Французский мопед мог с натугой тащить за собой самодельный — прицеп доверху нагруженный рулонами материи или навозом, или овощами.
   Тогда же, в этот первый день моего пребывания в Сару, Королевская автострада представляла собой сплошную унылую вереницу этих несчастных двухколесных мучеников, медленно движущущихся по самой середине великолепного шоссе и совершенно игнорирующих тех, кто позади. Добавьте к этому разношерстные древние грузовички и легковушки, плюющиеся таким густым выхлопом, что от него щиплет глаза, лошадей и запряженных в тележки ослов, только тогда вы получите представление о здешнем транспортном потоке.
   Пока не начали проявляться хоть какие-то признаки цивилизации, мимо нас улетали назад мили и мили безводной пустыни, становища кочевников и огромные козьи стада. За пять или шесть миль до городской черты на обочинах по обеим сторонам дороги стали появляться огромные рекламные щиты на арабском и английском, например «Саринские Авиалинии» — «Прямые рейсы в Катар и Джидду дважды в день», или баззафский отель «Конкорд» — «Казино, олимпийский плавательный бассейн, великолепные залы для любых торжеств».
   Особенно врезались мне в память две увиденные по дороге сценки. Первая — это маленький мальчик с верблюдом на веревке, стоящий на фоне рекламы сименсовских телекоммуникаций. На рекламном щите был изображен космический спутник, испускающий шербетово-зеленый луч света на сексуально красную телефонную трубку в сексуально белой европейской руке. Что мог значить спутник для этого мальчишки? Или телефон? Когда мы проносились мимо, верблюд повернул голову и проводил нас взглядом.
   Картинка номер два представляла собой рекламу кока-колы, встретившуюся нам через несколько миль после первой. Она была мне хорошо знакома, поскольку точно такие же красуются и у нас в Калифорнии. Только здесь в самом центре плаката зияла дыра с обугленными краями — как раз на том месте, где должно было быть хорошенькое женское личико. Осталась в живых лишь рука, сжимающая покрытую инеем бутылочку самого популярного в мире напитка.
   — Что здесь произошло? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
   — Выстрел из гранатомета, — хором ответили Хассан и его телохранитель.
   — Но зачем кому-то понадобилось стрелять в рекламу?
   — Потому что кока-кола не просто напиток, Радклифф. Это Америка. Вы хоть представляете, сколько народу в этой части света ненавидит вашу страну?
   — В таком случае, принц, и я могу открыть вам один секрет. В Америке тоже не слишком обожают ваш Средний Восток. Я уже устал слушать, как мою страну смешивают с дерьмом. Если уж мы и впрямь такое дерьмо, то почему же весь остальной мир столь во многом пытается нам подражать? Как получается, что террористы в Бейруте носят футболки с изображением Майкла Джексона? А японцы составляют свои прогнозы погоды с помощью наших компьютеров «Крэй»? Почему вы сами, если так нас презираете, получали образование в нашей стране?
   В машине воцарилось гробовое молчание. Правда, сидящий впереди Хассан не стал оборачиваться, чтобы смерить меня гневным взглядом, зато водитель то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида, пронзая меня лазерами своих глаз. Думаю, он хотел испепелить меня, но, однако, каждый раз, встречаясь с ним взглядом, я широко улыбался. А один раз даже произнес:
   — Кстати, а вы знаете, что в Финляндии треть всех архитекторов — женщины?
   То немногое, что я успел в тот первый день разглядеть в Баззафе, не произвело на меня впечатления и даже разочаровало. Современного вида город, выстроенный на холмистой местности и в основном состоящий из безликих сляпанных на скорую руку бетонных коробок. Воздух пах кардамоном, пылью и жарящимся мясом. В центре города посреди потока машин и записанных на пленку призывов к молитве, разносящихся из динамиков на минаретах, раскинулся обширный живописный рынок под открытым небом. Только он и мог дать представление о том, какова была здешняя жизнь много-много лет назад. Неподалеку от него виднелись развалины греческого амфитеатра, над которыми будто насмехались торчащие вокруг рекламы сигарет «Мальборо», джинсов «Джимми» и уродливые, в пятнах, многоквартирные дома с развешанным на балконах бельем. Древний театр вызывал, скорее, сочувствие, чем благоговение или восторг перед той красотой, которая в нем еще сохранилась. Читайте статью Гарри Радклиффа на эту тему под названием: «Донкихотствующий Колизей и кинотеатр для автомобилистов».
   Судя по тому, как шофер гнал машину через город, экскурсия по столице мне явно не светила.
   — К чему такая спешка? — наконец не выдержал я, видя, как машина проносится мимо женщин в чадрах и запряженных волами повозок, невероятно грязных мерседесов-такси среди гвалта, который дал бы сто очков вперед даже самой Таймс-сквер.