Страница:
Вот что происходило в лагере римлян. Тем временем готы, мучимые голодом, не имея уже сил выносить тяжести положения, с неудовольствием подчинились власти Витигиса, как человека, которому ни в чем нет счастья; колебались они сдаться и императору, боясь только одного, как бы, став подданными императора, они не были вынуждены уйти из Италии и поселиться в Византии. Тогда уцелевшие среди готов наиболее знатные, посоветовавшись между собой, решили провозгласить Велизария императором Запада. И, тайно отправив к нему посольство, они просили его взойти на престол. Они утверждали, что тогда они охотно последуют за ним. Но Велизарий решительно не желал вступить на престол без согласия императора. Он глубоко ненавидел имя тирана и еще раньше был связан с императором самыми страшными клятвами, что никогда при его жизни он не помыслит ни о каком перевороте; но чтобы возможно лучше устроить в этот момент все дела, он решил благосклонно принимать речи варваров. Заметив это, Витигис испугался и, заявив, что готы придумали очень хороший план, тайно побуждал Велизария вступить на трон; ведь никто, говорил он, не может ему противиться. И вот тогда-то Велизарий вновь созвал императорских послов и всех командиров и спросил их, трудным ли делом кажется им теперь взять всех готов вместе с Витигисом в плен, забрать все деньги в качестве добычи и всю Италию покорить римлянам. Они же стали говорить, что для римлян это будет великое и неизмеримое счастье, и просили его действовать возможно скорее, как он найдет нужным. Он тотчас же посылает к Витигису и к знатнейшим из готов несколько своих приближенных с поручением выполнить то, что они обещали. Откладывать дело до другого времени им мешал уже голод; угнетая их все сильнее и сильнее, он побуждал их к этому делу. Поэтому они опять отправляют послов в римский [206] лагерь, говоря, что народу они скажут что-либо другое, (По другому чтению: «не скажут ничего») тайно же получат от Велизария клятвенные обязательства, что он никому из них не сделает ничего плохого и в дальнейшем будет императором италийцев и готов и что на этих условиях они вместе с ним и с римским войском войдут в Равенну. Велизарий во всем остальном дал клятвенное обещание, относительно же императорского звания он сказал, что даст клятву самому Витигису и начальникам готов. Думая, что он, подобно другим, никогда сам не откажется от императорского звания и что он стремится к нему больше, чем к чему-либо другому, они предлагали ему вместе с ними немедленно войти в Равенну. Тогда Велизарий велел Бессу, Иоанну, Нарзесу и Аратию (он подозревал, что они особенно плохо относятся к нему) отправиться в разные места вместе с их частями и заготовить для себя все необходимое; он говорил, что для него невозможно доставить сюда для всего войска провиант. Они, выполняя его приказание, отправились вместе с Афанасием, префектом претория, недавно пришедшим из Византии, сам же он с другим войском и послами готов пошел в Равенну. А флоту из большого числа кораблей, полных зерном и другим провиантом, он велел плыть возможно скорее к гавани Классее («Корабельная»). Так римляне называют предместье Равенны, где находится гавань. Когда я тогда смотрел на вход римского войска в Равенну, у меня явилась мысль, что то, что совершилось, менее всего свершено человеческим разумом или вследствие какой-либо исключительной доблести, но что это — нечто божественное, что изменяет мысли людей и ведет их туда, где для выполняющих не будет никакого затруднения. Ведь готы и числом и силой намного превосходили своих противников, и когда они были в Равенне, они не были побеждены в сражении и их мысли не были подавлены чем-либо другим; и тем не менее они оказались военнопленными людей гораздо более малочисленных, и имя рабов, подданных, они не считали для себя позором и оскорблением. Их женщины [207] (случалось, что они слыхали от своих мужей, что враги их огромны телом и числом много их многочисленней) плевали в лицо своим мужьям, когда видели, что все они сидят в городе, и, указывая пальцами на победителей, упрекали их в трусости. Велизарий держал Витигиса под стражей, но с большим почетом, а варварам, которые жили по эту сторону реки По, когда они уходили на свои поля, он разрешил свободно возделывать. Он полагал, что с этой стороны ему не грозит никакой опасности и что готы здесь никогда не соберутся против него, так как раньше ему удалось многих из римского войска разместить на этой местности. И скоро они с удовольствием стали уходить из города. Таким образом, уже вскоре римляне оказались в безопасности, так как число их в Равенне сравнительно с готами было не меньше. После этого Велизарий стал брать деньги из дворца, которые он хотел доставить императору. Готов он ни сам не грабил, ни кому-либо другому не позволял грабить, но каждый из них по договору сохранил свое имущество. Когда варвары, несшие гарнизонную службу по крепостям маленьких местечек, услыхали, что Равенна и Витигис находятся во власти римлян, они отправили послов к Велизарию, предлагая сдаться и сдать те укрепления, которые они охраняли. Охотно дав им со своей стороны обещание неприкосновенности, он овладел Тарвизием и другими укреплениями, которые были в области венетов. Оставалась одна только Цезена в Эмилиевой области, которой ему удалось овладеть еще раньше вместе с Равенной. Все готы, которые начальствовали в этих местечках, как только получили от Велизария обещание неприкосновенности, пришли к нему и у него остались. Но Ильдибад, человек знатного рода, бывший начальником гарнизона в Нероне, хотя и отправил послов к Велизарию на тех же условиях, что и остальные (Велизарий захватил его сыновей в Равенне и держал в своей области), однако сам не пришел в Равенну и не сдался Велизарию. С ним произошел вот какой случай, о котором я сейчас рассажу.
30. Некоторые из командиров римского войска, завидуя [208] Велизарию, возвели на него перед императором клевету, будто он захватил не принадлежащую ему ни с какой стороны тиранию. Не столько убежденный этой клеветой, сколько потому, что уже надвигалась на него война с мидянами, император спешно вызвал Велизария, чтобы послать его начальником в войне с персами. Охранять же Италию он велел Бессу, Иоанну с остальными вождями, а Константиану велел из Далмации идти в Равенну. Готы, жившие по ту сторону По, на север от Равенны, услыхав, что император вызывает Велизария, сначала считали этот слух бессмыслицей, полагая, что никогда Велизарий во имя своей верности императору не откажется от царства над Италией. Когда же они узнали, что он делает большие приготовления к отбытию, то все из оставшихся у них из знатных и благородных фамилий, сговорившись между собою, собрались в Тичино к Урайе, племяннику Витигиса, и, пролив вместе с ним много слез, сказали следующее: «Никто другой из племени готов не является столь виновным во всех несчастиях, которые мы переживаем, как ты; мы бы давно сместили с королевского трона твоего дядю, так трусливо и несчастливо правившего нами, как сделали с Теодатом, племянником Теодориха, если бы, уважая твой энергичный образ мыслей, мы не решили оставить за Витигисом одно только имя королевского достоинства, а фактически передать тебе одному власть над готами. В гибель ввергло нас тогдашнее, казавшееся нам хорошим, благодушие, теперь же явное для нас безумие и причина всех наших бед. Как тебе известно, дорогой Урайя, на войне убито очень много готов и самых лучших, а из оставшихся в живых все лучшее с Витигисом и всеми богатствами увозит с собой Велизарий. Что то же самое немного спустя придется испытать также и нам, оставшимся в небольшом числе и в горестном положении, этого отрицать никто не может. Так вот, когда нас окружает такое множество бед, лучше погибнуть со славой, чем видеть, как враги увезут наших детей и жен на край земли. И, конечно, мы совершим [209] нечто достойное нашей славы, если будем иметь тебя во главе нашего дела». Так сказали готы. Урайя им ответил: «Что при теперешних тяжелых обстоятельствах нам следует предпочесть опасность войны состоянию рабства, в этом я с вами согласен. Но то, что вы хотите меня сделать королем готов, я считаю совершенно неполезным. Прежде всего потому, что, будучи племянником Витигиса, преследуемого всегда столькими несчастиями, я считался бы со стороны врагов человеком, вызывающим к себе мало уважения: ведь люди считают, что счастье или несчастье всегда переходит и на родственников. А затем я считал бы свой поступок кощунственным, вступая на престол дяди; и это очень многих из вас, естественно, отстранило бы от меня. Лично я утверждаю, что правителем готов для этой войны надо избрать Ильдибада, человека высшей доблести и удивительно энергичного. Так как Тевдис, король визиготов, ему приходится дядей, то благодаря родству ему вполне возможно будет привлечь его к этой войне. А вследствие этого и войну с нашими врагами мы поведем с большими надеждами».
Эта речь Урайи показалась всем готам очень полезной. И тотчас же вызванный ими из Вероны Ильдибад явился к ним. Там он был облачен в королевскую порфиру и провозглашен королем готов. Они просили его при теперешнем положении дел принять все возможные меры в их интересах. Так вступил на престол Ильдибад. Немного времени спустя, созвав всех готов, он сказал: «Я знаю, что все вы, мои сотоварищи по боям, люди очень опытные в ведении войны, так что, конечно, мы никогда не пойдем на воину очертя голову. Разумная опытность менее всего может толкнуть на бессмысленную храбрость. Вспомнив обо всем, что случилось с нами раньше, следует теперь подумать о настоящем положении дел. Забвение того, что уже успело пройти, многих в ненужный момент побуждало на решительные действия вследствие именно этого незнания и в минуты крайней важности в достаточной мере им повредило. Ведь Витигис не против нашей [210] воли, не действуя самостоятельно против вас, отдал себя в руки врагов, но, отказавшись от энергичного образа действия, утомленные постигшими вас тогда превратностями судьбы, вы решили, что вам самим выгоднее, сидя дома, повиноваться Велизарию, чем без конца подвергать опасности собственную жизнь. Теперь же, услыхав, что он отправляется в Византию, вы решили начать переворот. Но каждый из вас должен бы подумать, что не все делается для людей так, как им кажется нужным, но что часто исход дел, казавшийся верным, сверх всякого ожидания, бывает обратным. Удача и раскаяние, многое исправляющие, бывают неожиданными. Что это случится и теперь с Велизарием, нет ничего невозможного. Поэтому сначала нужно спросить его самого, не хочет ли он вернуться к прежде заключенному договору, и затем уже, если это не удастся, приступить к каким-либо действиям». Так сказал Ильдибад. И готам показалось, что его планы хороши, и они спешно отправили послов в Равенну. Явившись к Велизарию, они напомнили ему о договоре и горько упрекали за нарушение, по их мнению, обещаний. Они называли его добровольным рабом, стыдили его, говорили, что ему не стыдно променять царское достоинство на рабство; упрекая его во многом другом подобного же рода. они звали его к власти. Равным образом они твердо обещали, что Ильдибад придет к нему добровольно, чтобы сложить свою порфиру к его ногам и провозгласить Велизария императором готов и италийцев. Так говорили послы, думая, что Велизарий немедленно без всякого колебания схватится за титул императора. Он же, чего они никак не ожидали, прямо ответил им, что при жизни императора Юстиниана нога его не вступит на императорский трон и он не примет звания императора. Услыхав это, они быстро удалились и передали Ильдибаду весь этот разговор. Велизарий отправился в Византию. Вместе с тем окончилась зима, а с ней окончился и пятый год (539-540) войны, которую описал Прокопий.
Книга VII
30. Некоторые из командиров римского войска, завидуя [208] Велизарию, возвели на него перед императором клевету, будто он захватил не принадлежащую ему ни с какой стороны тиранию. Не столько убежденный этой клеветой, сколько потому, что уже надвигалась на него война с мидянами, император спешно вызвал Велизария, чтобы послать его начальником в войне с персами. Охранять же Италию он велел Бессу, Иоанну с остальными вождями, а Константиану велел из Далмации идти в Равенну. Готы, жившие по ту сторону По, на север от Равенны, услыхав, что император вызывает Велизария, сначала считали этот слух бессмыслицей, полагая, что никогда Велизарий во имя своей верности императору не откажется от царства над Италией. Когда же они узнали, что он делает большие приготовления к отбытию, то все из оставшихся у них из знатных и благородных фамилий, сговорившись между собою, собрались в Тичино к Урайе, племяннику Витигиса, и, пролив вместе с ним много слез, сказали следующее: «Никто другой из племени готов не является столь виновным во всех несчастиях, которые мы переживаем, как ты; мы бы давно сместили с королевского трона твоего дядю, так трусливо и несчастливо правившего нами, как сделали с Теодатом, племянником Теодориха, если бы, уважая твой энергичный образ мыслей, мы не решили оставить за Витигисом одно только имя королевского достоинства, а фактически передать тебе одному власть над готами. В гибель ввергло нас тогдашнее, казавшееся нам хорошим, благодушие, теперь же явное для нас безумие и причина всех наших бед. Как тебе известно, дорогой Урайя, на войне убито очень много готов и самых лучших, а из оставшихся в живых все лучшее с Витигисом и всеми богатствами увозит с собой Велизарий. Что то же самое немного спустя придется испытать также и нам, оставшимся в небольшом числе и в горестном положении, этого отрицать никто не может. Так вот, когда нас окружает такое множество бед, лучше погибнуть со славой, чем видеть, как враги увезут наших детей и жен на край земли. И, конечно, мы совершим [209] нечто достойное нашей славы, если будем иметь тебя во главе нашего дела». Так сказали готы. Урайя им ответил: «Что при теперешних тяжелых обстоятельствах нам следует предпочесть опасность войны состоянию рабства, в этом я с вами согласен. Но то, что вы хотите меня сделать королем готов, я считаю совершенно неполезным. Прежде всего потому, что, будучи племянником Витигиса, преследуемого всегда столькими несчастиями, я считался бы со стороны врагов человеком, вызывающим к себе мало уважения: ведь люди считают, что счастье или несчастье всегда переходит и на родственников. А затем я считал бы свой поступок кощунственным, вступая на престол дяди; и это очень многих из вас, естественно, отстранило бы от меня. Лично я утверждаю, что правителем готов для этой войны надо избрать Ильдибада, человека высшей доблести и удивительно энергичного. Так как Тевдис, король визиготов, ему приходится дядей, то благодаря родству ему вполне возможно будет привлечь его к этой войне. А вследствие этого и войну с нашими врагами мы поведем с большими надеждами».
Эта речь Урайи показалась всем готам очень полезной. И тотчас же вызванный ими из Вероны Ильдибад явился к ним. Там он был облачен в королевскую порфиру и провозглашен королем готов. Они просили его при теперешнем положении дел принять все возможные меры в их интересах. Так вступил на престол Ильдибад. Немного времени спустя, созвав всех готов, он сказал: «Я знаю, что все вы, мои сотоварищи по боям, люди очень опытные в ведении войны, так что, конечно, мы никогда не пойдем на воину очертя голову. Разумная опытность менее всего может толкнуть на бессмысленную храбрость. Вспомнив обо всем, что случилось с нами раньше, следует теперь подумать о настоящем положении дел. Забвение того, что уже успело пройти, многих в ненужный момент побуждало на решительные действия вследствие именно этого незнания и в минуты крайней важности в достаточной мере им повредило. Ведь Витигис не против нашей [210] воли, не действуя самостоятельно против вас, отдал себя в руки врагов, но, отказавшись от энергичного образа действия, утомленные постигшими вас тогда превратностями судьбы, вы решили, что вам самим выгоднее, сидя дома, повиноваться Велизарию, чем без конца подвергать опасности собственную жизнь. Теперь же, услыхав, что он отправляется в Византию, вы решили начать переворот. Но каждый из вас должен бы подумать, что не все делается для людей так, как им кажется нужным, но что часто исход дел, казавшийся верным, сверх всякого ожидания, бывает обратным. Удача и раскаяние, многое исправляющие, бывают неожиданными. Что это случится и теперь с Велизарием, нет ничего невозможного. Поэтому сначала нужно спросить его самого, не хочет ли он вернуться к прежде заключенному договору, и затем уже, если это не удастся, приступить к каким-либо действиям». Так сказал Ильдибад. И готам показалось, что его планы хороши, и они спешно отправили послов в Равенну. Явившись к Велизарию, они напомнили ему о договоре и горько упрекали за нарушение, по их мнению, обещаний. Они называли его добровольным рабом, стыдили его, говорили, что ему не стыдно променять царское достоинство на рабство; упрекая его во многом другом подобного же рода. они звали его к власти. Равным образом они твердо обещали, что Ильдибад придет к нему добровольно, чтобы сложить свою порфиру к его ногам и провозгласить Велизария императором готов и италийцев. Так говорили послы, думая, что Велизарий немедленно без всякого колебания схватится за титул императора. Он же, чего они никак не ожидали, прямо ответил им, что при жизни императора Юстиниана нога его не вступит на императорский трон и он не примет звания императора. Услыхав это, они быстро удалились и передали Ильдибаду весь этот разговор. Велизарий отправился в Византию. Вместе с тем окончилась зима, а с ней окончился и пятый год (539-540) войны, которую описал Прокопий.
Книга VII
(книга III Войны с готами)
1. И вот, хотя дела были еще в неопределенном положении, Велизарий прибыл в Византию вместе с Витигисом и знатнейшими из готов, имея при себе сыновей Ильдибада и везя все сокровища. Его сопровождали только Ильдигер, Валериан, Мартин и Геродиан. С удовольствием увидал император Юстиниан Витигиса и его жену своими пленниками и удивлялся толпе варваров, их физической красоте и огромному росту. Приняв замечательные сокровища Теодориха в Палатин (дворец), он разрешил сенаторам секретно их осмотреть, завидуя огромности совершенных Велизарием подвигов. Он не выставил их на показ народу и не дал Велизарию триумфа, подобно тому, как это сделал он для него, когда Велизарий вернулся с победой над Гелимером и вандалами. Однако имя Велизария было на устах у всех[1]: ведь он одержал две такие победы, каких раньше ни одному человеку никогда не удавалось одержать, привел в Византию с боем взятые корабли, двух пленных царей, отдав в руки римлян в качестве военной добычи потомство и сокровища Гензериха и Теодориха, славнее которых среди варваров никогда никого не было, и вновь вернул римскому государству богатства, отобранные им у врагов, в столь короткое время возвратив под власть империи почти половину земель и моря. Для византийцев было величайшим удовольствием видеть каждый день, как Велизарий выходил из своего дома, идя па площадь, или возвращался назад, и им никогда не надоедало смотреть на него. Его выходы были похожи на блестящие триумфальные шествия (овации), так как его всегда сопровождала большая толпа вандалов, готов и маврусиев. Он был красив и высок ростом и превосходил всех благородством выражения лица. И со всеми он был настолько мягок и доступен, что был подобен человеку очень бедному и незнатному. Любовь к нему как к начальнику со стороны воинов и земледельцев была непреодолима. [212] Дело в том, что по отношению к воинам он больше, чем кто-либо другой, был щедрым. Если кто из воинов в стычке подвергался какому-либо несчастию, будучи ранен, то он прежде всего успокаивал его мучения, мучения, вызванные раной, крупными суммами денежных подарков, а наиболее отличившимися подвигами он позволял иметь как почетные отличия браслеты и ожерелья; если же воин терял в сражении или коня, или лук, или другое какое оружие, то он тотчас же получал от Велизария другое[2]. Земледельцы любили его за то, что он настолько бережно и заботливо относился к ним, что под его командованием они не испытывали никакого насилия; напротив, все те, в стране которых он находился со своим войском, обычно богатели сверх меры, так как все, что продавалось ими, он у них брал по той цене, какую они спрашивали. И когда созревал хлеб, он очень заботливо принимал меры, чтобы проходящая конница не причинила кому-нибудь убытка. Когда на деревьях висели уже зрелые плоды, он строго запрещал кому бы то ни было касаться их. Ко всему этому он отличался замечательной сдержанностью: он не касался никакой другой женщины, кроме своей жены. Взяв в плен такое огромное количество женщин из племени вандалов и готов, столь выдающихся красотой, что более прекрасных никто на свете не видал, он никому из них не позволял явиться себе на глаза или встретиться с ним каким-либо другим образом. Во всех делах он был исключительно прозорлив, но особенно в затруднительных положениях он лучше всех других умел найти наиболее благоприятный выход. В опасных условиях военных действий он соединял энергию с осторожностью, огромную смелость с благоразумием, и в операциях, предпринятых против врагов, он был то стремителен, то медлителен в зависимости от того, чего требовали обстоятельства. Помимо всего этого, в самых тяжелых случаях он никогда не терял надежды на удачу и никогда не поддавался панике; при счастьи он не кичился и не распускался; так, пьяным никто никогда не видел Велизария. Все время, когда он стоял во [213] главе римского войска в Ливии и в Италии, он всегда побеждал, захватывая и овладевая всем, что ему попадалось навстречу. Когда он прибыл в Византию, вызванный императором, его заслуги стали понятны еще больше, чем прежде. Сам он, выдаваясь высокими духовными качествами и превосходя бывших когда-либо военачальников как огромными богатствами, так и силами своей щитоносной охраны и копьеносных телохранителей, стал, естественно, страшен для всех — и властвующих, и воинов. Думай, никто не осмеливался противоречить его приказаниям и совершенно не считал недостойным себя со всем рвением выполнять то, что он приказывал, уважая его высокие душевные достоинства и боясь его могущества. Семь тысяч всадников выставлял он из собственных своих владений; все они были, как на подбор, и каждый считал себе за честь стоять в первых рядах и вызывать на бой лучших из неприятелей. Старейшие из римлян, осаждаемые готами, видевшие, что происходит в отдельных столкновениях с врагами, с величайшим удивлением в один голос говорили, что один дом Велизария уничтожает всю силу Теодориха. Таким образом, Велизарий, могущественный, как сказано, и по своему политическому значению, и по таланту, всегда имел в виду то, что может принести пользу императору, и то, что он решил, он всегда выполнял самостоятельно.
Остальные же предводители, одинаково похожие друг на друга, не желавшие и не думавшие даже делать что-либо, что не приносило им личной пользы, начали грабить римлян и отдавать их на произвол солдат, поэтому-то много было совершено с их стороны ошибок, и в короткое время все дело римлян рухнуло. Как это произошло, к рассказу об этом я теперь приступаю.
Когда Ильдибад узнал, что Велизарий отбыл из Равенны и направился в Византию, он собрал всех бывших с ним варваров и тех из римских воинов, которым нравились государственные перевороты. Он усиленно заботился об укреплении своей власти и прилагал все старания, чтобы вернуть готскому [214] народу власть над Италией. Вначале за ним следовало не больше тысячи человек, и в его распоряжении был один только город Тичино, но вскоре к нему присоединились все, кто был в Лигурии и в области венетов. Был в Византии некий Александр, заведовавший государственными финансами: римляне, говорящие по-эллински, называют занимающих эту должность логофетами[3]. Он все время обвинял солдат, что они предъявляют к государственному казначейству несправедливо высокие требования. Подвергая их таким несправедливым обвинениям, он снижал им жалованье, и, будучи незнатным, быстро достиг высоких должностей, из человека бедного став страшно богатым; вместе с тем он и для императора больше, чем кто-либо другой, добывал крупные суммы, и из всех людей он был наиболее виновным в том, что солдат осталось мало, что они обнищали и с неохотой подвергались военным опасностям. Византийцы дали ему прозвище «Псалидион» — «Ножницы», потому что он ловко обрезал золотую монету кругом, делая ее меньше, насколько хотел, но сохраняя прежнюю круглую форму. «Псалидион» — «ножницы» называется инструмент, которым при этом орудуют. Этого Александра император послал в Италию, после того как вызвал к себе Велизария. Появившись в Равенне, он произвел подложные раскладки с бессмысленными требованиями. От италийцев, которые даже не касались императорских сокровищ и не имели никакого даже косвенного отношения к казначейству, он требовал отчета, обвиняя их в обмане Теодориха и других готских властителей и заставляя их выплачивать то, что, по его словам, они обманно присвоили себе. На раны и опасности воинов он отвечал мелочными придирками своих расчетов и требовательных ведомостей, обманывавших их надежды. Всем этим он, конечно, отвратил расположение италийцев от императора Юстиниана. Из воинов никто уже не хотел подвергаться военным опасностям, но, сознательно проявляя свою пассивность, они позволяли усиливаться положению врагов. Поэтому другие военачальники держались спокойно [215], один только Виталий — он находился в области венетов, имея при себе значительное количество войск, в том числе из варваров много эрулов — решился пойти войной на Ильдибада, боясь, как это потом и оказалось, чтобы он с течением времени не получил большой силы, и полагая, что римляне не будут тогда в состоянии подчинить его себе. Около города Тарбесиона произошло ожесточенное сражение, в котором Виталий понес решительное поражение. Он должен был бежать, сохранив лишь немногих из своих воинов, большинство же войска он потерял в бою. В этом сражении пало большинство эрулов, погиб и начальник эрулов Висандр. В этом бою Теодимунд, сын Маврикия и внук Мунды, еще совсем мальчик, подвергся смертельной опасности, но ему удалось бежать вместе с Виталием. Благодаря этому сражению имя Ильдибада дошло до императора и стало известно среди всех людей.
Впоследствии между Урайей и Ильдибадом произошло столкновение по следующей причине. Жена Урайи отличалась и богатством и телесной красотой, занимая безусловно первое место среди всех женщин в кругу тогдашних варваров. Как-то она пошла в баню, одетая в блестящие одеяния с удивительными украшениями, сопровождаемая большой свитой. Увидав там жену Ильдибада, одетую в простые одежды, она не только не приветствовала ее как супругу короля, но даже, взглянув на нее с презрением, нанесла ей оскорбление. Действительно, Ильдибад жил очень бедно, не прикасаясь к государственным деньгам. Очень обиженная бессмысленностью нанесенного оскорбления, жена Ильдибада пришла в слезах к мужу и просила защиты, как потерпевшая со стороны жены Урайи нестерпимое оскорбление. Из-за этого Ильдибад прежде всего оклеветал Урайю перед варварами, будто он хочет стать перебежчиком на сторону римлян, а немного спустя убил его. Этим поступком он вызвал против себя ненависть готов; они менее всего сочувствовали убийству Урайи без всякого суда и следствия. Многие из них, собравшись между собой, бранили Ильдибада как совершившего беззаконный поступок. Но [216] отомстить ему за этот поступок никто не хотел. В их числе был некто Велас, родом гепид, удостоенный звания царского телохранителя. Он был женихом очень красивой женщины и любил ее безумно. И вот, когда он был послан на врагов с тем, чтобы вместе с другими сделать на них набег, Ильдибад по неведению ли, или руководясь каким-либо другим основанием, выдал замуж его невесту за кого-то другого из варваров. Когда же, вернувшись из похода, об этом услыхал Велас, то, будучи по природе человеком вспыльчивым, он не перенес такого оскорбления и тотчас же решил убить Ильдибада, думая, что этим он сделает приятное всем готам. Дождавшись дня, когда Ильдибад пировал с знатнейшими из готов, он решил выполнить свой замысел. Был обычай, чтобы, когда король пировал, многие лица, а также и телохранители стояли около него. Когда Ильдибад, протянув руку за кушаньем, склонился с ложа над столом, Велас неожиданно ударил его мечом по шее, так что пальцы Ильдибада держали еще пищу, а голова его упала на стол, приведя всех присутствующих в величайший ужас и внося крайнее смятение. Такое отмщение постигло Ильдибада за убийство Урайи. Кончилась зима, а с нею кончился и шестой год (540-541) войны, которую описал Прокопий.
2. В войске готов был некто Эрарих, родом из племени ругов, пользовавшийся среди этих варваров огромной властью. Эти руги являются одним из готских племен, но издревле они жили самостоятельно. Когда первоначально Теодорих объединил их с другими племенами, то они стали числиться в среде готов и вместе с ними во всем действовали против врагов. Они никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода[4]. Когда после убийства Ильдибада положение дел у готов стало смутным, руги внезапно провозглашают Эрариха королем. Это было вовсе не по душе готам, и большинство их впало в глубокое отчаяние, так как они видели, что погибают их надежды, которые [217] они возымели при Ильдибаде, так как он действительно был способен вернуть готам власть и господство над Италией. Эрарих же вообще ничего не сделал, о чем стоило бы упоминать. Пробыв королем пять месяцев, он умер следующим образом. Был некто Тотила, племянник Ильдибада, человек большого ума, очень энергичный и пользовавшийся большим влиянием среди готов. В то время случилось, что этот Тотила стоял во главе готов, занимавших Тарвизий. Когда он услыхал, что Ильдибад скончался так, как рассказано выше, он отправил послов в Равенну к Константиану и просил его дать ему гарантию в личной его безопасности, обещая, что за это он передаст в руки римлян самого себя и тех готов, которыми он командовал, вместе с городом Тарвизием. С удовольствием выслушал Константиан эти предложения и дал клятву во всем, о чем просил Тотила, и с обеих сторон был установлен для выполнения этого дела день, в который Тотила и готы, стоявшие гарнизоном в Тарвизий, были готовы принять в город некоторых из приближенных Константиана и самих себя вместе с городом отдать в их руки.
Остальные же предводители, одинаково похожие друг на друга, не желавшие и не думавшие даже делать что-либо, что не приносило им личной пользы, начали грабить римлян и отдавать их на произвол солдат, поэтому-то много было совершено с их стороны ошибок, и в короткое время все дело римлян рухнуло. Как это произошло, к рассказу об этом я теперь приступаю.
Когда Ильдибад узнал, что Велизарий отбыл из Равенны и направился в Византию, он собрал всех бывших с ним варваров и тех из римских воинов, которым нравились государственные перевороты. Он усиленно заботился об укреплении своей власти и прилагал все старания, чтобы вернуть готскому [214] народу власть над Италией. Вначале за ним следовало не больше тысячи человек, и в его распоряжении был один только город Тичино, но вскоре к нему присоединились все, кто был в Лигурии и в области венетов. Был в Византии некий Александр, заведовавший государственными финансами: римляне, говорящие по-эллински, называют занимающих эту должность логофетами[3]. Он все время обвинял солдат, что они предъявляют к государственному казначейству несправедливо высокие требования. Подвергая их таким несправедливым обвинениям, он снижал им жалованье, и, будучи незнатным, быстро достиг высоких должностей, из человека бедного став страшно богатым; вместе с тем он и для императора больше, чем кто-либо другой, добывал крупные суммы, и из всех людей он был наиболее виновным в том, что солдат осталось мало, что они обнищали и с неохотой подвергались военным опасностям. Византийцы дали ему прозвище «Псалидион» — «Ножницы», потому что он ловко обрезал золотую монету кругом, делая ее меньше, насколько хотел, но сохраняя прежнюю круглую форму. «Псалидион» — «ножницы» называется инструмент, которым при этом орудуют. Этого Александра император послал в Италию, после того как вызвал к себе Велизария. Появившись в Равенне, он произвел подложные раскладки с бессмысленными требованиями. От италийцев, которые даже не касались императорских сокровищ и не имели никакого даже косвенного отношения к казначейству, он требовал отчета, обвиняя их в обмане Теодориха и других готских властителей и заставляя их выплачивать то, что, по его словам, они обманно присвоили себе. На раны и опасности воинов он отвечал мелочными придирками своих расчетов и требовательных ведомостей, обманывавших их надежды. Всем этим он, конечно, отвратил расположение италийцев от императора Юстиниана. Из воинов никто уже не хотел подвергаться военным опасностям, но, сознательно проявляя свою пассивность, они позволяли усиливаться положению врагов. Поэтому другие военачальники держались спокойно [215], один только Виталий — он находился в области венетов, имея при себе значительное количество войск, в том числе из варваров много эрулов — решился пойти войной на Ильдибада, боясь, как это потом и оказалось, чтобы он с течением времени не получил большой силы, и полагая, что римляне не будут тогда в состоянии подчинить его себе. Около города Тарбесиона произошло ожесточенное сражение, в котором Виталий понес решительное поражение. Он должен был бежать, сохранив лишь немногих из своих воинов, большинство же войска он потерял в бою. В этом сражении пало большинство эрулов, погиб и начальник эрулов Висандр. В этом бою Теодимунд, сын Маврикия и внук Мунды, еще совсем мальчик, подвергся смертельной опасности, но ему удалось бежать вместе с Виталием. Благодаря этому сражению имя Ильдибада дошло до императора и стало известно среди всех людей.
Впоследствии между Урайей и Ильдибадом произошло столкновение по следующей причине. Жена Урайи отличалась и богатством и телесной красотой, занимая безусловно первое место среди всех женщин в кругу тогдашних варваров. Как-то она пошла в баню, одетая в блестящие одеяния с удивительными украшениями, сопровождаемая большой свитой. Увидав там жену Ильдибада, одетую в простые одежды, она не только не приветствовала ее как супругу короля, но даже, взглянув на нее с презрением, нанесла ей оскорбление. Действительно, Ильдибад жил очень бедно, не прикасаясь к государственным деньгам. Очень обиженная бессмысленностью нанесенного оскорбления, жена Ильдибада пришла в слезах к мужу и просила защиты, как потерпевшая со стороны жены Урайи нестерпимое оскорбление. Из-за этого Ильдибад прежде всего оклеветал Урайю перед варварами, будто он хочет стать перебежчиком на сторону римлян, а немного спустя убил его. Этим поступком он вызвал против себя ненависть готов; они менее всего сочувствовали убийству Урайи без всякого суда и следствия. Многие из них, собравшись между собой, бранили Ильдибада как совершившего беззаконный поступок. Но [216] отомстить ему за этот поступок никто не хотел. В их числе был некто Велас, родом гепид, удостоенный звания царского телохранителя. Он был женихом очень красивой женщины и любил ее безумно. И вот, когда он был послан на врагов с тем, чтобы вместе с другими сделать на них набег, Ильдибад по неведению ли, или руководясь каким-либо другим основанием, выдал замуж его невесту за кого-то другого из варваров. Когда же, вернувшись из похода, об этом услыхал Велас, то, будучи по природе человеком вспыльчивым, он не перенес такого оскорбления и тотчас же решил убить Ильдибада, думая, что этим он сделает приятное всем готам. Дождавшись дня, когда Ильдибад пировал с знатнейшими из готов, он решил выполнить свой замысел. Был обычай, чтобы, когда король пировал, многие лица, а также и телохранители стояли около него. Когда Ильдибад, протянув руку за кушаньем, склонился с ложа над столом, Велас неожиданно ударил его мечом по шее, так что пальцы Ильдибада держали еще пищу, а голова его упала на стол, приведя всех присутствующих в величайший ужас и внося крайнее смятение. Такое отмщение постигло Ильдибада за убийство Урайи. Кончилась зима, а с нею кончился и шестой год (540-541) войны, которую описал Прокопий.
2. В войске готов был некто Эрарих, родом из племени ругов, пользовавшийся среди этих варваров огромной властью. Эти руги являются одним из готских племен, но издревле они жили самостоятельно. Когда первоначально Теодорих объединил их с другими племенами, то они стали числиться в среде готов и вместе с ними во всем действовали против врагов. Они никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода[4]. Когда после убийства Ильдибада положение дел у готов стало смутным, руги внезапно провозглашают Эрариха королем. Это было вовсе не по душе готам, и большинство их впало в глубокое отчаяние, так как они видели, что погибают их надежды, которые [217] они возымели при Ильдибаде, так как он действительно был способен вернуть готам власть и господство над Италией. Эрарих же вообще ничего не сделал, о чем стоило бы упоминать. Пробыв королем пять месяцев, он умер следующим образом. Был некто Тотила, племянник Ильдибада, человек большого ума, очень энергичный и пользовавшийся большим влиянием среди готов. В то время случилось, что этот Тотила стоял во главе готов, занимавших Тарвизий. Когда он услыхал, что Ильдибад скончался так, как рассказано выше, он отправил послов в Равенну к Константиану и просил его дать ему гарантию в личной его безопасности, обещая, что за это он передаст в руки римлян самого себя и тех готов, которыми он командовал, вместе с городом Тарвизием. С удовольствием выслушал Константиан эти предложения и дал клятву во всем, о чем просил Тотила, и с обеих сторон был установлен для выполнения этого дела день, в который Тотила и готы, стоявшие гарнизоном в Тарвизий, были готовы принять в город некоторых из приближенных Константиана и самих себя вместе с городом отдать в их руки.