– И что же вы будете мне шептать?
– Ничего такого, что ты захочешь кому-либо повторить. Ты будешь в силах это перенести, по-человечески будешь удовлетворен, и мой триумф не будет публичным. Но тем не менее я одержу верх над своим теперешним победителем, и я подточу любовь, которая не страшилась ужаса и смерти и которой не управляли земные законы. И я, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, жутким образом засвидетельствую, что призрак пережитой и побежденной беды есть здравый смысл.
– Это дело завтрашнего дня, – ответил дон Мануэль. – Сегодня на меня наложено обязательство, и меня волнует сегодня.
Тут Мануэль завернул глиняную голову Беды в два платка, влажных от слез Алианоры и Фрайдис. Когда петух прокричал три раза, дон Мануэль развернул голову, и, из-за слез Фрайдис и Алианоры, она превратилась в бесформенный комок белой глины.
Мануэль слепил из этой глины голову Ниафер, какой он помнил ее по тем временам, когда они любили друг друга на Врейдексе. А после того, как белая голова была завершена, он приставил ее к туловищу, которое создал из других разновидностей белой земли. Дон Мануэль надел на изваяние коричневое платье, наподобие того, которое Ниафер обычно носила на кухне Арнейского замка, и он сделал другие необходимые вещи, поскольку это был День Всех Святых, когда ничем священным пренебрегать не следует.
Глава XXII
Глава XXIII
Глава XXIV
ЧАСТЬ IV
Глава XXV
– Ничего такого, что ты захочешь кому-либо повторить. Ты будешь в силах это перенести, по-человечески будешь удовлетворен, и мой триумф не будет публичным. Но тем не менее я одержу верх над своим теперешним победителем, и я подточу любовь, которая не страшилась ужаса и смерти и которой не управляли земные законы. И я, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, жутким образом засвидетельствую, что призрак пережитой и побежденной беды есть здравый смысл.
– Это дело завтрашнего дня, – ответил дон Мануэль. – Сегодня на меня наложено обязательство, и меня волнует сегодня.
Тут Мануэль завернул глиняную голову Беды в два платка, влажных от слез Алианоры и Фрайдис. Когда петух прокричал три раза, дон Мануэль развернул голову, и, из-за слез Фрайдис и Алианоры, она превратилась в бесформенный комок белой глины.
Мануэль слепил из этой глины голову Ниафер, какой он помнил ее по тем временам, когда они любили друг друга на Врейдексе. А после того, как белая голова была завершена, он приставил ее к туловищу, которое создал из других разновидностей белой земли. Дон Мануэль надел на изваяние коричневое платье, наподобие того, которое Ниафер обычно носила на кухне Арнейского замка, и он сделал другие необходимые вещи, поскольку это был День Всех Святых, когда ничем священным пренебрегать не следует.
Глава XXII
Возвращение Ниафер
Дальше история рассказывает, как дон Мануэль сел у ног изваяния и заиграл на флажолете. В этой музыке присутствовало волшебство, говорил впоследствии дон Мануэль, потому что она вызвала некое видение или сон. Этот сон показал, что Беда, лишившись права владения землей, отправилась в языческий рай (поскольку Беда не была христианкой), где Ниафер, умершая больше года назад, пребывала в блаженстве. Беда подошла к Ниафер и заговорила с ней тоненьким голоском. Ниафер охотно слушала ее речи о Мануэле и о приключениях, в которых Ниафер участвовала вместе с Мануэлем. И теперь, когда она вспомнила Мануэля, его чистое молодое лицо, ясные, неодинаковые глаза и сильные руки, она уже не могла довольствоваться языческим раем.
После этого Беда окутала рай легким бесформенным облаком. И поля рая оказались менее зелеными, воздух стал менее чистым и благоуханным, небо менее лучезарным, а воды райской реки Эридан помутнели. Поэты устали слушать друг друга, герои не получали наслаждения от борьбы, состязаний колесниц и упражнений с копьем и луком.
– Как можно ожидать, что мы будем тратить целую вечность на развлечения, годящиеся лишь для того, чтобы убивать время? – спрашивали они.
А прелестные женщины стали находить своих статных возлюбленных, с которыми они бродили рука об руку по неувядающим миртовым рощам и с которыми они навсегда воссоединились, весьма скучными спутниками.
– Я люблю тебя, – говорили возлюбленные.
– Ты говоришь мне это уже двадцать веков, – отвечали, зевая, женщины, – а все хорошо в меру.
– Честное тело, я думаю о том же самом, – отвечал возлюбленный. – Я сказал это лишь из вежливости и в силу привычки. Могу тебя уверить, что устал от такого жеманного идиотизма, как и ты.
Так что в раю теперь все пошло наперекосяк. А когда создательницу неприятностей выявили, блаженные устроили собрание, ибо то был День Всех Душ, на который имеют привилегию умершие.
– Мы должны сохранять внешние приличия, – сказали умершие язычники, – из-за несчастного вида местных обитателей наш рай приобретет плохую репутацию, а религия наших отцов получит дурную славу.
Поэтому они вытолкнули Беду из языческого рая, а с ней и Ниафер, поскольку Беда окутала Ниафер легким бесформенным облаком и их было не отделить друг от друга.
Они вместе направились к поверхности земли и оказались на реке пота, называемой Ригьён. Ниафер сказала огненному ангелу Сандалфону, охраняющему мост через реку:
– Со мной земная Беда.
Сандалфон увидел, что так оно и есть, и ответил:
– Мой огонь не может поглотить земную Беду.
Они подошли к Адарниилу – ангелу шума, чей шепот есть гром. Ниафер сказала:
– Со мной земная Беда.
Адарниил ответил:
– Перед земной Бедой я молчу.
Они подошли к Кемуилу с его двенадцатью тысячами ангелов гибели, охраняющих самые последние врата. Ниафер сказала:
– Со мной земная Беда.
Кемуил ответил:
– Я все разрушаю и кладу конец всему, но покончить с земной Бедой и не пытаюсь.
Вот так Беда и Ниафер миновали всех стражей этого рая. А в сумрачной стране на краю мира размытый дух Беды и призрак Ниафер поднялись через отверстие в земле, словно невесомый пар. Они отделились друг от друга в некой серой местности, поросшей тополями, и Беда попрощалась с Ниафер.
– От всего сердца благодарю тебя за твою доброту в миг нашего расставания, поскольку, быть может, не увижу тебя снова, – вежливо сказала Ниафер.
А Беда ответила:
– Не бойся не увидеть меня снова, раз ты вот-вот опять станешь человеком. Конечно, Ниафер, я ненадолго должна оставить тебя, но я вернусь. Сперва будет много поцелуев и нежного смеха, и тихий счастливый порядок твоего дома, и душераздирающее чудо ребенка, который – и не ты, и не Мануэль, но вы оба, и похожего на которого никогда прежде на земле не было. И жизнь распустится белым соцветием чудес, и каждый цветок, что ты сорвешь, покажется вечным. Со смехом ты скажешь о грусти: «Что это такое?» А меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит…
…Потом я окажу помощь твоему зрению, и ты заметишь, что Мануэль во многом похож на других. Он привыкнет иметь под боком тебя, а ты – его, и это будут грустные узы между вами. Дети, безжалостно похитившие свою плоть из вашей плоти и унаследовавшие свою жизнь от вашей прекрасной тоски, с каждым днем будут казаться вам менее близкими, пока эти дети не создадут свои семьи. После этого ты станешь с трудом терпимой, незваной гостьей, вторгающейся в повседневную жизнь этих детей, и никто не будет с такой легкостью забывать о твоих визитах. Ты украдкой будешь плакать. А меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит…
…Я несомненно вернусь к тебе, когда твои слезы уже высохнут и когда, вспомнив желания юной Ниафер и ее жизненные планы, ты пожмешь сутулыми плечами. У тебя, разумеется, все еще будет желание жить и дальше, но крушение всех планов уже не будет глубоко тебя трогать. Пожав плечами, ты скажешь о грусти: «Что это такое?» – ибо поймешь, что даже печаль преходяща. А твоя неспособность быть совершенно бедной и несчастной уверит тебя, что в твоих неприятностях виноват призрак пережитой и побежденной беды. И меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит.
Ниафер нетерпеливо сказала:
– Ты долго намерена удерживать меня здесь, под этими темными, мерцающими деревьями, своими неубедительными речами, в то время как Мануэль остается несчастным из-за неутоленной потребности во мне?
Но, покидая на некоторое время Ниафер, Беда ей ничего не ответила.
Таковы были события в видении дона Мануэля (так впоследствии заявил дон Мануэль), пока он сидел, играя на флажолете.
После этого Беда окутала рай легким бесформенным облаком. И поля рая оказались менее зелеными, воздух стал менее чистым и благоуханным, небо менее лучезарным, а воды райской реки Эридан помутнели. Поэты устали слушать друг друга, герои не получали наслаждения от борьбы, состязаний колесниц и упражнений с копьем и луком.
– Как можно ожидать, что мы будем тратить целую вечность на развлечения, годящиеся лишь для того, чтобы убивать время? – спрашивали они.
А прелестные женщины стали находить своих статных возлюбленных, с которыми они бродили рука об руку по неувядающим миртовым рощам и с которыми они навсегда воссоединились, весьма скучными спутниками.
– Я люблю тебя, – говорили возлюбленные.
– Ты говоришь мне это уже двадцать веков, – отвечали, зевая, женщины, – а все хорошо в меру.
– Честное тело, я думаю о том же самом, – отвечал возлюбленный. – Я сказал это лишь из вежливости и в силу привычки. Могу тебя уверить, что устал от такого жеманного идиотизма, как и ты.
Так что в раю теперь все пошло наперекосяк. А когда создательницу неприятностей выявили, блаженные устроили собрание, ибо то был День Всех Душ, на который имеют привилегию умершие.
– Мы должны сохранять внешние приличия, – сказали умершие язычники, – из-за несчастного вида местных обитателей наш рай приобретет плохую репутацию, а религия наших отцов получит дурную славу.
Поэтому они вытолкнули Беду из языческого рая, а с ней и Ниафер, поскольку Беда окутала Ниафер легким бесформенным облаком и их было не отделить друг от друга.
Они вместе направились к поверхности земли и оказались на реке пота, называемой Ригьён. Ниафер сказала огненному ангелу Сандалфону, охраняющему мост через реку:
– Со мной земная Беда.
Сандалфон увидел, что так оно и есть, и ответил:
– Мой огонь не может поглотить земную Беду.
Они подошли к Адарниилу – ангелу шума, чей шепот есть гром. Ниафер сказала:
– Со мной земная Беда.
Адарниил ответил:
– Перед земной Бедой я молчу.
Они подошли к Кемуилу с его двенадцатью тысячами ангелов гибели, охраняющих самые последние врата. Ниафер сказала:
– Со мной земная Беда.
Кемуил ответил:
– Я все разрушаю и кладу конец всему, но покончить с земной Бедой и не пытаюсь.
Вот так Беда и Ниафер миновали всех стражей этого рая. А в сумрачной стране на краю мира размытый дух Беды и призрак Ниафер поднялись через отверстие в земле, словно невесомый пар. Они отделились друг от друга в некой серой местности, поросшей тополями, и Беда попрощалась с Ниафер.
– От всего сердца благодарю тебя за твою доброту в миг нашего расставания, поскольку, быть может, не увижу тебя снова, – вежливо сказала Ниафер.
А Беда ответила:
– Не бойся не увидеть меня снова, раз ты вот-вот опять станешь человеком. Конечно, Ниафер, я ненадолго должна оставить тебя, но я вернусь. Сперва будет много поцелуев и нежного смеха, и тихий счастливый порядок твоего дома, и душераздирающее чудо ребенка, который – и не ты, и не Мануэль, но вы оба, и похожего на которого никогда прежде на земле не было. И жизнь распустится белым соцветием чудес, и каждый цветок, что ты сорвешь, покажется вечным. Со смехом ты скажешь о грусти: «Что это такое?» А меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит…
…Потом я окажу помощь твоему зрению, и ты заметишь, что Мануэль во многом похож на других. Он привыкнет иметь под боком тебя, а ты – его, и это будут грустные узы между вами. Дети, безжалостно похитившие свою плоть из вашей плоти и унаследовавшие свою жизнь от вашей прекрасной тоски, с каждым днем будут казаться вам менее близкими, пока эти дети не создадут свои семьи. После этого ты станешь с трудом терпимой, незваной гостьей, вторгающейся в повседневную жизнь этих детей, и никто не будет с такой легкостью забывать о твоих визитах. Ты украдкой будешь плакать. А меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит…
…Я несомненно вернусь к тебе, когда твои слезы уже высохнут и когда, вспомнив желания юной Ниафер и ее жизненные планы, ты пожмешь сутулыми плечами. У тебя, разумеется, все еще будет желание жить и дальше, но крушение всех планов уже не будет глубоко тебя трогать. Пожав плечами, ты скажешь о грусти: «Что это такое?» – ибо поймешь, что даже печаль преходяща. А твоя неспособность быть совершенно бедной и несчастной уверит тебя, что в твоих неприятностях виноват призрак пережитой и побежденной беды. И меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит.
Ниафер нетерпеливо сказала:
– Ты долго намерена удерживать меня здесь, под этими темными, мерцающими деревьями, своими неубедительными речами, в то время как Мануэль остается несчастным из-за неутоленной потребности во мне?
Но, покидая на некоторое время Ниафер, Беда ей ничего не ответила.
Таковы были события в видении дона Мануэля (так впоследствии заявил дон Мануэль), пока он сидел, играя на флажолете.
Глава XXIII
Обретение Мануэлем предмета желания
Дальше история рассказывает, что все это время в серой избе в Дан-Валахлоне, в особо удивительной части этого леса, лежало земляное изваяние Ниафер. И седой дон Мануэль – уже не пышущий здоровьем юноша, пришедший в Дан-Валахлон, – сидел у ног изваяния и играл на флажолете напев, которому научила его Сускинд и которым он обычно вызывал юную Сускинд из ее сумеречных мест, когда был простым свинопасом. Теперь же Мануэль был пожилым дворянином, а Ниафер была теперь бездомным призраком, но мелодия тем не менее имела над ними власть, ибо она несла в себе юношескую любовь и отважные дни юности. Поэтому мотив, который когда-то звал Сускинд из ее низкого дворца с красными колоннами в подозрительном сумраке, теперь неодолимо звал Ниафер из рая, так как Мануэль расчетливо воспользовался разрозненными знаниями, почерпнутыми у трех женщин, чтобы завоевать себе четвертую.
Дух Ниафер вошел в уста изваяния. Тотчас же голова чихнула и сказала:
– Я несчастна.
Но Мануэль продолжал играть. Дух спустился дальше, дав жизнь легким и желудку, и изваяние воскликнуло:
– Я голодна.
Но Мануэль продолжал играть. Душа двигалась все Дальше и дальше до тех пор, пока Мануэль не увидел, что белое изваяние приобретает цвета плоти и шевелит ногами в такт его музыке. Так он понял, что все тело наполнилось жизнью.
Отложив флажолет и коснувшись груди изваяния древними, соответствующими правилам жестами старого таинства Туйлы, он запечатлел поцелуй на устах изваяния, так что дух Ниафер оказался заточенным в изваянии, созданном Мануэлем. Под его губами губы, которые были губами Беды, воскликнули:
– Я люблю.
И Ниафер воскресла – живая девушка, точно такая, какой помнил ее Мануэль больше года. Но с этим поцелуем все воспоминания о рае и ангельской жизни ее покинули.
– Ну и ну, коротышка, – первым делом сказал Мануэль, – несомненно, большое утешение возвратить тебя.
Ниафер, даже будучи в восторге от своего счастья, нашла эти слова не самым страстным приветствием от того, кто прошел необычайные расстояния, чтобы вернуть ее себе. Пристально посмотрев на него, она увидела, что Мануэль выглядит пожилым человеком и говорит в соответствии со своим внешним видом. Ибо Мануэль вернул женщину, которую желала его юность, ценой своей юности. И Беда коварно сравняла счет, наградив стареющего мужчину женщиной, ради которой юноша бесстрашно служил Беде. Такого юноши больше не было, ибо побежденная погубила победителя.
Затем, после недолгого рассматривания этого высокого седого незнакомца, Ниафер тоже стала выглядеть серьезнее и старше, и попросила зеркало, а у Мануэля его не оказалось.
– Я должна узнать, насколько хорошо ты меня запомнил, – говорит Ниафер.
Они вышли в голый и пустынный ноябрьский лес и направились к стального цвета Волчьему Озеру неподалеку от серой избы. И Ниафер обнаружила, что она хромает, так как Мануэль уделал ей ноги не совсем одинаковой длины, и остаток второй жизни она прихрамывала. Затем Ниафер несколько минут пристально глядела на свое отражение в глубоких холодных водах Волчьего Озера.
– Неужели оно такое, каким ты его запомнил, мой дорогой? – удрученно спросила она, смотря вниз на представление Мануэля о ее лице. Внешность, которую теперь имела Ниафер, она нашла очень мало похожей на ту, которую помнила по тем дням, когда была довольно хорошо знакома с зеркалами госпожи Жизели. И Ниафер опечалилась, видя, как быстро можно забыть лицо своей любимой.
– Я не забыл в твоем лице ни единой черточки, – решительно говорит Мануэль, – за все эти месяцы, да и за эти последние дни, прошедшие, как годы. И когда моя любовь побудила меня создать твой образ, Ниафер, она дала мне редкую искусность. Даже обычные люди говорят, что у меня есть какое-никакое умение в создании образов, тогда как я ни разу, похоже, не хвастался этим умением и ни за что на свете не стал бы надоедать тебе, повторяя комплименты, которые высказывались о моих образах лицами, высоко ценящими, моя милая, труд и терпение, которыми сопровождается подобное творчество. Я, без сомнения, думаю, что в это мгновение ни у кого нет достаточно веского повода жаловаться.
Тут она посмотрела ему в лицо и заметила, что месяц жизни с Бедой, день с которой является годом, сделал с юношеским лицом, которое она помнила. Лицо графа Мануэля было вылеплено совсем из другого материала: юность сошла с него, месяц лет выгравировал на нем морщины, успех придал твердости, предусмотрительность высушила, а самодовольство запечатлело на нем поцелуй. И Ниафер еще раз вздохнула, пока они сидели, вновь соединившись, под голыми деревьями у Волчьего Озера со стальными водами.
– Значит, в конце концов время и смерть не обмануть, – сказала Ниафер, – ведь мы с тобой совсем не похожи на тех людей, что восходили на Врейдекс. Неважно, я люблю тебя, Мануэль, какой ты есть. А если тело, которое ты мне дал, отвечает твоей воле, то оно отвечает и моей воле.
Но тут на поляне перед серой избой появились трое мошеннического вида высоких малых в лохмотьях: каждый слеп на один глаз и у каждого жиденькая серенькая бородка. Топая ногами по палой листве, они звали Мимира.
– Выходи! – орали они. – Выходи, злодей Мимир, и посмотри в лицо троим изувеченным тобой! Дон Мануэль поднялся и направился к кричавшим.
– Здесь, в Дан-Валахлоне, нет никакого Мимира, – сказал он им, – по крайней мере, в этой особенно удивительной части леса.
– Ты лжешь, – сказали они. – Хотя, ты и прицепил чье-то тело к своей голове, мы тебя прекрасно узнали. – Они взглянули на Ниафер и презрительно рассмеялись. – Значит, ты нас оставил, косоглазый злодей, ради этой горбатой, неряшливой и чумазой девки? И неужели ты так быстро забыл лавку виноторговца в Неогреане и то, что ты сделал с золотыми блюдами?
– Нет, я не забыл этого, потому что никогда ничего об этом не знал, – сказал Мануэль. Один из плутов, лихо крутя ус, сказал:
– Ха, бесстыдник Мимир, посмотри на меня, который все эти девять веков знал тебя и твоего слепого сына Ориандра как не краснеющих плутов! И, полагаю, ты будешь отрицать и дело с белкой?
– О, убирайтесь прочь со своим вздором! – воскликнул Мануэль. – Я не прожил еще и двадцати двух лет, и никогда не видел вас прежде и надеюсь, никогда не увижу вновь.
Но они набросились на него с абордажными саблями, и Мануэлю ничего не оставалось, как выхватить меч и начать сражаться. А когда каждый из этих одноглазых разбойников непонятным образом исчез, получив смертельную рану, Мануэль сказал Ниафер, что весьма утешительно, что, несмотря на ушедшую молодость, месяц лет оставил его прекрасным бойцом и что, по его мнению, им лучше покинуть эту часть Дан-Валахлонского леса, где происходят необъяснимые вещи, а все люди ведут себя неразумно.
– Разве эти лесные духи были неразумны, – спросила Ниафер, – сказав, что лицо и тело, которые ты мне дал, уродливы?
– Моя милая, – ответил Мануэль, – именно их слова заставили меня попытаться избежать столкновения, поскольку нехорошо, даже при общении с демонами, оскорблять сумасшедших.
– Мануэль, так, может, и ты обращаешь внимание на внешний вид?
Дон Мануэль очень серьезно сказал:
– Мое общение с Бедой и ее родичами меня многому научило. Я никогда не забуду эти уроки, но и не имею большой охоты о них говорить. Однако один из этих уроков состоит в том, что в большинстве случаев существует срединный путь, на котором меньше толчеи и по которому сравнительно легко пройти. Должен сказать тебе, что в компании, в которой я находился, требуется значительное чувство юмора, поскольку, конечно же, небезопасно шутить с любым злым началом. Нет-нет, по-моему, совсем не нужно открыто бросать вызов условностям для того, чтобы следовать своим помыслам, – глубокомысленно заявил Мануэль, поглаживая седую бороду.
– Я очень рада, что ты наконец-то этому научился, – сказала Ниафер, с легкой тоской вспомнив юного с высоко поднятой головой Мануэля.
– Но, как я говорил, сейчас я расцениваю этих оборванцев, которые мешали уйти отсюда, так же как и того красного малого, что препятствовал мне попасть в эту особо удивительную часть леса, в качестве духовных посягателей на царство Беды, которых Беда свела с ума. Нет, Ниафер, я не высказываю критических замечаний, поскольку с нами двоими эта земная Беда, которую другие называют Кручиной, обошлась очень мило. Меня только тревожит подозрение, что эта голова когда-то принадлежала Мимиру, но об этом говорить нет нужды, поскольку делу положен конец, пусть даже убийством деда. Тем не менее я думаю, что Дан-Валахлон далеко не безопасен, и, по моему мнению, нам с тобой будет намного уютнее где-нибудь в другом месте.
– Но должны ли мы вернуться и пасти свиней, дорогой Мануэль, или ты для этого теперь слишком стар?
Дон Мануэль улыбнулся, и было видно, что он, по крайней мере, сохранил свое былое высокомерие.
– Нет, теперь, когда все обязательства выполнены и мы воссоединились, милая коротышка, я наконец могу отправиться в путешествия, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить. И мы будем делать все, что угодно, по своему выбору, поскольку, должен сказать тебе, я теперь дворянин с лакеями, лугами и полями и с собственным замком, если только мне удастся им завладеть.
– Приятно слышать, – сказала Ниафер, – это намного лучше, чем присматривать за свиньями, и я рада, что у мира хватило здравого смысла тебя оценить, Мануэль, а тебе оценить его. И мы сделаем мне диадему с рубинами, поскольку я всегда о них мечтала. Расскажи-ка мне, как это все произошло и какой у меня полный титул. А об этих путешествиях мы поговорим позднее, ибо сегодня я уже совершила длинное-предлинное путешествие, но рубины у нас определенно будут.
Дух Ниафер вошел в уста изваяния. Тотчас же голова чихнула и сказала:
– Я несчастна.
Но Мануэль продолжал играть. Дух спустился дальше, дав жизнь легким и желудку, и изваяние воскликнуло:
– Я голодна.
Но Мануэль продолжал играть. Душа двигалась все Дальше и дальше до тех пор, пока Мануэль не увидел, что белое изваяние приобретает цвета плоти и шевелит ногами в такт его музыке. Так он понял, что все тело наполнилось жизнью.
Отложив флажолет и коснувшись груди изваяния древними, соответствующими правилам жестами старого таинства Туйлы, он запечатлел поцелуй на устах изваяния, так что дух Ниафер оказался заточенным в изваянии, созданном Мануэлем. Под его губами губы, которые были губами Беды, воскликнули:
– Я люблю.
И Ниафер воскресла – живая девушка, точно такая, какой помнил ее Мануэль больше года. Но с этим поцелуем все воспоминания о рае и ангельской жизни ее покинули.
– Ну и ну, коротышка, – первым делом сказал Мануэль, – несомненно, большое утешение возвратить тебя.
Ниафер, даже будучи в восторге от своего счастья, нашла эти слова не самым страстным приветствием от того, кто прошел необычайные расстояния, чтобы вернуть ее себе. Пристально посмотрев на него, она увидела, что Мануэль выглядит пожилым человеком и говорит в соответствии со своим внешним видом. Ибо Мануэль вернул женщину, которую желала его юность, ценой своей юности. И Беда коварно сравняла счет, наградив стареющего мужчину женщиной, ради которой юноша бесстрашно служил Беде. Такого юноши больше не было, ибо побежденная погубила победителя.
Затем, после недолгого рассматривания этого высокого седого незнакомца, Ниафер тоже стала выглядеть серьезнее и старше, и попросила зеркало, а у Мануэля его не оказалось.
– Я должна узнать, насколько хорошо ты меня запомнил, – говорит Ниафер.
Они вышли в голый и пустынный ноябрьский лес и направились к стального цвета Волчьему Озеру неподалеку от серой избы. И Ниафер обнаружила, что она хромает, так как Мануэль уделал ей ноги не совсем одинаковой длины, и остаток второй жизни она прихрамывала. Затем Ниафер несколько минут пристально глядела на свое отражение в глубоких холодных водах Волчьего Озера.
– Неужели оно такое, каким ты его запомнил, мой дорогой? – удрученно спросила она, смотря вниз на представление Мануэля о ее лице. Внешность, которую теперь имела Ниафер, она нашла очень мало похожей на ту, которую помнила по тем дням, когда была довольно хорошо знакома с зеркалами госпожи Жизели. И Ниафер опечалилась, видя, как быстро можно забыть лицо своей любимой.
– Я не забыл в твоем лице ни единой черточки, – решительно говорит Мануэль, – за все эти месяцы, да и за эти последние дни, прошедшие, как годы. И когда моя любовь побудила меня создать твой образ, Ниафер, она дала мне редкую искусность. Даже обычные люди говорят, что у меня есть какое-никакое умение в создании образов, тогда как я ни разу, похоже, не хвастался этим умением и ни за что на свете не стал бы надоедать тебе, повторяя комплименты, которые высказывались о моих образах лицами, высоко ценящими, моя милая, труд и терпение, которыми сопровождается подобное творчество. Я, без сомнения, думаю, что в это мгновение ни у кого нет достаточно веского повода жаловаться.
Тут она посмотрела ему в лицо и заметила, что месяц жизни с Бедой, день с которой является годом, сделал с юношеским лицом, которое она помнила. Лицо графа Мануэля было вылеплено совсем из другого материала: юность сошла с него, месяц лет выгравировал на нем морщины, успех придал твердости, предусмотрительность высушила, а самодовольство запечатлело на нем поцелуй. И Ниафер еще раз вздохнула, пока они сидели, вновь соединившись, под голыми деревьями у Волчьего Озера со стальными водами.
– Значит, в конце концов время и смерть не обмануть, – сказала Ниафер, – ведь мы с тобой совсем не похожи на тех людей, что восходили на Врейдекс. Неважно, я люблю тебя, Мануэль, какой ты есть. А если тело, которое ты мне дал, отвечает твоей воле, то оно отвечает и моей воле.
Но тут на поляне перед серой избой появились трое мошеннического вида высоких малых в лохмотьях: каждый слеп на один глаз и у каждого жиденькая серенькая бородка. Топая ногами по палой листве, они звали Мимира.
– Выходи! – орали они. – Выходи, злодей Мимир, и посмотри в лицо троим изувеченным тобой! Дон Мануэль поднялся и направился к кричавшим.
– Здесь, в Дан-Валахлоне, нет никакого Мимира, – сказал он им, – по крайней мере, в этой особенно удивительной части леса.
– Ты лжешь, – сказали они. – Хотя, ты и прицепил чье-то тело к своей голове, мы тебя прекрасно узнали. – Они взглянули на Ниафер и презрительно рассмеялись. – Значит, ты нас оставил, косоглазый злодей, ради этой горбатой, неряшливой и чумазой девки? И неужели ты так быстро забыл лавку виноторговца в Неогреане и то, что ты сделал с золотыми блюдами?
– Нет, я не забыл этого, потому что никогда ничего об этом не знал, – сказал Мануэль. Один из плутов, лихо крутя ус, сказал:
– Ха, бесстыдник Мимир, посмотри на меня, который все эти девять веков знал тебя и твоего слепого сына Ориандра как не краснеющих плутов! И, полагаю, ты будешь отрицать и дело с белкой?
– О, убирайтесь прочь со своим вздором! – воскликнул Мануэль. – Я не прожил еще и двадцати двух лет, и никогда не видел вас прежде и надеюсь, никогда не увижу вновь.
Но они набросились на него с абордажными саблями, и Мануэлю ничего не оставалось, как выхватить меч и начать сражаться. А когда каждый из этих одноглазых разбойников непонятным образом исчез, получив смертельную рану, Мануэль сказал Ниафер, что весьма утешительно, что, несмотря на ушедшую молодость, месяц лет оставил его прекрасным бойцом и что, по его мнению, им лучше покинуть эту часть Дан-Валахлонского леса, где происходят необъяснимые вещи, а все люди ведут себя неразумно.
– Разве эти лесные духи были неразумны, – спросила Ниафер, – сказав, что лицо и тело, которые ты мне дал, уродливы?
– Моя милая, – ответил Мануэль, – именно их слова заставили меня попытаться избежать столкновения, поскольку нехорошо, даже при общении с демонами, оскорблять сумасшедших.
– Мануэль, так, может, и ты обращаешь внимание на внешний вид?
Дон Мануэль очень серьезно сказал:
– Мое общение с Бедой и ее родичами меня многому научило. Я никогда не забуду эти уроки, но и не имею большой охоты о них говорить. Однако один из этих уроков состоит в том, что в большинстве случаев существует срединный путь, на котором меньше толчеи и по которому сравнительно легко пройти. Должен сказать тебе, что в компании, в которой я находился, требуется значительное чувство юмора, поскольку, конечно же, небезопасно шутить с любым злым началом. Нет-нет, по-моему, совсем не нужно открыто бросать вызов условностям для того, чтобы следовать своим помыслам, – глубокомысленно заявил Мануэль, поглаживая седую бороду.
– Я очень рада, что ты наконец-то этому научился, – сказала Ниафер, с легкой тоской вспомнив юного с высоко поднятой головой Мануэля.
– Но, как я говорил, сейчас я расцениваю этих оборванцев, которые мешали уйти отсюда, так же как и того красного малого, что препятствовал мне попасть в эту особо удивительную часть леса, в качестве духовных посягателей на царство Беды, которых Беда свела с ума. Нет, Ниафер, я не высказываю критических замечаний, поскольку с нами двоими эта земная Беда, которую другие называют Кручиной, обошлась очень мило. Меня только тревожит подозрение, что эта голова когда-то принадлежала Мимиру, но об этом говорить нет нужды, поскольку делу положен конец, пусть даже убийством деда. Тем не менее я думаю, что Дан-Валахлон далеко не безопасен, и, по моему мнению, нам с тобой будет намного уютнее где-нибудь в другом месте.
– Но должны ли мы вернуться и пасти свиней, дорогой Мануэль, или ты для этого теперь слишком стар?
Дон Мануэль улыбнулся, и было видно, что он, по крайней мере, сохранил свое былое высокомерие.
– Нет, теперь, когда все обязательства выполнены и мы воссоединились, милая коротышка, я наконец могу отправиться в путешествия, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить. И мы будем делать все, что угодно, по своему выбору, поскольку, должен сказать тебе, я теперь дворянин с лакеями, лугами и полями и с собственным замком, если только мне удастся им завладеть.
– Приятно слышать, – сказала Ниафер, – это намного лучше, чем присматривать за свиньями, и я рада, что у мира хватило здравого смысла тебя оценить, Мануэль, а тебе оценить его. И мы сделаем мне диадему с рубинами, поскольку я всегда о них мечтала. Расскажи-ка мне, как это все произошло и какой у меня полный титул. А об этих путешествиях мы поговорим позднее, ибо сегодня я уже совершила длинное-предлинное путешествие, но рубины у нас определенно будут.
Глава XXIV
Три женщины
Так что Мануэль опоясался мечом, и с рассказами Мануэля о том, насколько назидательны приключения, с которыми он столкнулся, пока Ниафер была мертва, они покинули эту особо удивительную часть Дан-Валахлона и вышли из разоренного ноябрьского леса. А вскоре на голом поле, что спускалось к песчаным дюнам Виссанта, они встретились лицом к лицу с королевой Фрайдис и принцессой Алианорой: две августейшие особы и множество других нарядных людей двигалось в сторону побережья.
Алианора этим утром величественно ехала на белом коке в переливающемся зеленом платье, похожем на зелень моря в лучах солнца. Ее светлые волосы были перехвачены золотой повязкой с изумрудами. Фрайдис же, темная и полная достоинства, была в малиновом платье, расшитом золотыми звездочками и роговыми чернильницами. У нее на перчатке, под колпаком, сидел сокол.
Фрайдис и Алианора посмотрели на невзрачную прихрамывающую крестьянку в коричневом шерстяном платье, которая была с графом Мануэлем. Потом Алианора посмотрела на Фрайдис.
– Значит, ради этой калеки-замарашки, – сказала Алианора с бесконечным удивлением на гордом, изящном лице, – дон Мануэль отказался от нас и отдал свою молодость? Ведь девушка несомненная уродина!
– Наше положение от этого лучше не становится, – ответила мудрая королева Фрайдис, чей взгляд покоился не на Ниафер, а на Мануэле.
– Что это за непристойные на вид, наглые твари, строящие тебе глазки? – спрашивает Ниафер.
А Мануэль, дивясь тому, что встретил обеих чародеек вместе, вежливо поздоровавшись с ними, ответил:
– Две августейшие особы, которые были бы достаточно хороши, если б не любили настаивать на своем.
– И, полагаю, по-твоему, они привлекательны!
– Да, Ниафер, я нахожу их очень красивыми. Но, посмотрев на них с эстетическим удовольствием, я с обожанием перевожу взгляд на лицо, которое сотворил по собственной воле, на тихую возлюбленную своей юности, и мне незачем думать о королевах и принцессах. Вместо этого я в душе возношу благодарность Небесам и с удовлетворением направляюсь сейчас к ближайшему священнику с единственной женщиной на свете, которую нахожу желанной и прелестной.
– Твои слова очень милы, Мануэль, и надеюсь, это правда, но моя вера была бы больше, если б ты говорил не так многословно.
Тут Алианора сказала:
– Приветствую вас и на какое-то время прощаюсь с вами, граф Мануэль! Мы все едем в Кентавик, а оттуда я отплываю в Англию, чтобы выйти замуж за короля этого острова.
– Этому монарху очень повезло! – вежливо ответил Мануэль. Потом он посмотрел на Фрайдис, которая отдала бессмертие ради его поцелуев и которую он бросил, чтобы следовать своим помыслам. Такие неожиданные встречи всегда неловки, и Мануэль чуточку нервничал. Он спросил ее:
– А вы тоже отправляетесь в Англию?
Она очень спокойно сказала ему, что всего лишь отправляется на побережье посовещаться с тремя-четырьмя водными демонами о наложении чар на один из Красных Островов и устройстве там своего дома. Она сказала ему, что, в сущности, решила заколдовать Саргилл, так как, по слухам, он казался самым привлекательным из этих островов, но нужно все-таки самой взглянуть на это место. Королева Фрайдис все время пристально смотрела на него, что весьма смущало Мануэля, но говорила совершенно мирно.
– Да-да, – искренне сказал дон Мануэль, – надеюсь, вам там будет очень уютно. Но я не знал, что вы, сударыни, знакомы.
– В действительности наши дела вас больше не касаются, – сказала Фрайдис. – И какое значение это имеет в этот ноябрьский день, когда нет ни солнца, ни тепла? Нет, сегодняшним днем обладает вон та девушка. А мы с Алианорой обладали вчерашним днем, и, возможно, та или иная из нас троих будет обладать завтрашним днем, и, вероятно, возникнет замечательная возможность им распорядиться.
– Несомненно, – заявила Алианора со своей тихой, прелестной, спокойной улыбкой, – мне перепадет доля завтрашнего дня. Я сделала бы вас королем, а вскоре самым могущественным из всех королей, но вы следовали своим помыслам и больше интересовались перемешиванием влажной грязи, чем троном. Все же в итоге вы превратились в весьма интересного на вид пожилого господина, поэтому, когда вы мне понадобитесь, я вас позову известным нам знаком, дон Мануэль, и тогда уж, пожалуйста, поспешите.
Фрайдис же сказала:
– Я сделала бы вас величайшим создателем образов, но вы следовали своим помыслам и вместо сотворения новых, богоподобных существ предпочли воскресить умершую служанку. Тем не менее прошу остерегаться одного живого образа, созданного вами, ибо он по-прежнему жив, и его одного вы никогда не сможете не впустить в свое запертое сердце, дон Мануэль. И тем не менее прошу обращаться ко мне, дон Мануэль, когда я буду вам нужна.
Мануэль ответил:
– Я всегда готов служить вам обеим.
Бедная Ниафер за все это время вообще ничего не сказала. Но у нее были свои соображения на этот счет, и она не собиралась допускать, чтобы дон Мануэль впредь служил любой из этих высокомерных распутниц.
Затем затрубили трубы, и блестящая кавалькада поскакала дальше к Кентавику, а пока они ехали, юный Осмунд Гелей (сын лорда Бруденеля) спросил у щегольски разодетого короля Наваррского:
– Сир, кто этот потрепанный временем седой бродяга со вставшим на дыбы жеребцом у себя на щите и чумазой хромоножкой рядом, что наши королевы остановились для разговора с ним?
Король Тибо сказал, что это знаменитый дон Мануэль Пуактесмский, отдавший молодость ради девушки, находящейся с ним.
– Тогда этот старик – дурак по каждой графе, – со вздохом заявил мессир Гелей. – Я слышал о его прежних похождениях в Провансе, а по-моему, нет дамы прелестнее, чем госпожа Алианора.
– Я считаю из них двоих более привлекательной королеву Фрайдис, – ответил Тибо, – но, определенно, нельзя и сравнивать любую из этих не поддающихся оценке дам со смуглой неряхой дона Мануэля.
– Вероятно, она – некая ведьма, чья магия страшнее их магии и одурманила этого поверженного героя.
– Это или колдовство, или идиотизм, если на самом деле нет чего-то значительно более высокого. – Король Тибо сказал это очень серьезно, а потом пожал плечами, – О Боже! При всем при том королева Фрайдис намного больше в моем вкусе.
Сказав это, молодой король пришпорил своего гнедого коня и поскакал к королеве Фрайдис (от которой он чуть позднее примет смерть), а вся великолепная свита Алианоры направилась на запад, тогда как Мануэль и Ниафер побрели на восток. Множество красок и смеха направилось в одну сторону, но в другую сторону в данное время направлялась удовлетворенность.
Алианора этим утром величественно ехала на белом коке в переливающемся зеленом платье, похожем на зелень моря в лучах солнца. Ее светлые волосы были перехвачены золотой повязкой с изумрудами. Фрайдис же, темная и полная достоинства, была в малиновом платье, расшитом золотыми звездочками и роговыми чернильницами. У нее на перчатке, под колпаком, сидел сокол.
Фрайдис и Алианора посмотрели на невзрачную прихрамывающую крестьянку в коричневом шерстяном платье, которая была с графом Мануэлем. Потом Алианора посмотрела на Фрайдис.
– Значит, ради этой калеки-замарашки, – сказала Алианора с бесконечным удивлением на гордом, изящном лице, – дон Мануэль отказался от нас и отдал свою молодость? Ведь девушка несомненная уродина!
– Наше положение от этого лучше не становится, – ответила мудрая королева Фрайдис, чей взгляд покоился не на Ниафер, а на Мануэле.
– Что это за непристойные на вид, наглые твари, строящие тебе глазки? – спрашивает Ниафер.
А Мануэль, дивясь тому, что встретил обеих чародеек вместе, вежливо поздоровавшись с ними, ответил:
– Две августейшие особы, которые были бы достаточно хороши, если б не любили настаивать на своем.
– И, полагаю, по-твоему, они привлекательны!
– Да, Ниафер, я нахожу их очень красивыми. Но, посмотрев на них с эстетическим удовольствием, я с обожанием перевожу взгляд на лицо, которое сотворил по собственной воле, на тихую возлюбленную своей юности, и мне незачем думать о королевах и принцессах. Вместо этого я в душе возношу благодарность Небесам и с удовлетворением направляюсь сейчас к ближайшему священнику с единственной женщиной на свете, которую нахожу желанной и прелестной.
– Твои слова очень милы, Мануэль, и надеюсь, это правда, но моя вера была бы больше, если б ты говорил не так многословно.
Тут Алианора сказала:
– Приветствую вас и на какое-то время прощаюсь с вами, граф Мануэль! Мы все едем в Кентавик, а оттуда я отплываю в Англию, чтобы выйти замуж за короля этого острова.
– Этому монарху очень повезло! – вежливо ответил Мануэль. Потом он посмотрел на Фрайдис, которая отдала бессмертие ради его поцелуев и которую он бросил, чтобы следовать своим помыслам. Такие неожиданные встречи всегда неловки, и Мануэль чуточку нервничал. Он спросил ее:
– А вы тоже отправляетесь в Англию?
Она очень спокойно сказала ему, что всего лишь отправляется на побережье посовещаться с тремя-четырьмя водными демонами о наложении чар на один из Красных Островов и устройстве там своего дома. Она сказала ему, что, в сущности, решила заколдовать Саргилл, так как, по слухам, он казался самым привлекательным из этих островов, но нужно все-таки самой взглянуть на это место. Королева Фрайдис все время пристально смотрела на него, что весьма смущало Мануэля, но говорила совершенно мирно.
– Да-да, – искренне сказал дон Мануэль, – надеюсь, вам там будет очень уютно. Но я не знал, что вы, сударыни, знакомы.
– В действительности наши дела вас больше не касаются, – сказала Фрайдис. – И какое значение это имеет в этот ноябрьский день, когда нет ни солнца, ни тепла? Нет, сегодняшним днем обладает вон та девушка. А мы с Алианорой обладали вчерашним днем, и, возможно, та или иная из нас троих будет обладать завтрашним днем, и, вероятно, возникнет замечательная возможность им распорядиться.
– Несомненно, – заявила Алианора со своей тихой, прелестной, спокойной улыбкой, – мне перепадет доля завтрашнего дня. Я сделала бы вас королем, а вскоре самым могущественным из всех королей, но вы следовали своим помыслам и больше интересовались перемешиванием влажной грязи, чем троном. Все же в итоге вы превратились в весьма интересного на вид пожилого господина, поэтому, когда вы мне понадобитесь, я вас позову известным нам знаком, дон Мануэль, и тогда уж, пожалуйста, поспешите.
Фрайдис же сказала:
– Я сделала бы вас величайшим создателем образов, но вы следовали своим помыслам и вместо сотворения новых, богоподобных существ предпочли воскресить умершую служанку. Тем не менее прошу остерегаться одного живого образа, созданного вами, ибо он по-прежнему жив, и его одного вы никогда не сможете не впустить в свое запертое сердце, дон Мануэль. И тем не менее прошу обращаться ко мне, дон Мануэль, когда я буду вам нужна.
Мануэль ответил:
– Я всегда готов служить вам обеим.
Бедная Ниафер за все это время вообще ничего не сказала. Но у нее были свои соображения на этот счет, и она не собиралась допускать, чтобы дон Мануэль впредь служил любой из этих высокомерных распутниц.
Затем затрубили трубы, и блестящая кавалькада поскакала дальше к Кентавику, а пока они ехали, юный Осмунд Гелей (сын лорда Бруденеля) спросил у щегольски разодетого короля Наваррского:
– Сир, кто этот потрепанный временем седой бродяга со вставшим на дыбы жеребцом у себя на щите и чумазой хромоножкой рядом, что наши королевы остановились для разговора с ним?
Король Тибо сказал, что это знаменитый дон Мануэль Пуактесмский, отдавший молодость ради девушки, находящейся с ним.
– Тогда этот старик – дурак по каждой графе, – со вздохом заявил мессир Гелей. – Я слышал о его прежних похождениях в Провансе, а по-моему, нет дамы прелестнее, чем госпожа Алианора.
– Я считаю из них двоих более привлекательной королеву Фрайдис, – ответил Тибо, – но, определенно, нельзя и сравнивать любую из этих не поддающихся оценке дам со смуглой неряхой дона Мануэля.
– Вероятно, она – некая ведьма, чья магия страшнее их магии и одурманила этого поверженного героя.
– Это или колдовство, или идиотизм, если на самом деле нет чего-то значительно более высокого. – Король Тибо сказал это очень серьезно, а потом пожал плечами, – О Боже! При всем при том королева Фрайдис намного больше в моем вкусе.
Сказав это, молодой король пришпорил своего гнедого коня и поскакал к королеве Фрайдис (от которой он чуть позднее примет смерть), а вся великолепная свита Алианоры направилась на запад, тогда как Мануэль и Ниафер побрели на восток. Множество красок и смеха направилось в одну сторону, но в другую сторону в данное время направлялась удовлетворенность.
ЧАСТЬ IV
Книга Издержек
Так создал Мануэль всех Богов, коих называем мы «кумирами» и «идолами», что были поставлены во главу подчинения всей его жизни. И каждый из богов, коих изваял Мануэль в утомительных трудах, имел изъян в теле своем. И среди богов создал он одного бога Филистимлян.
Глава XXV
Дела в Пуактесме
Пуактесме рассказывают, как Мануэль и Ниафер двигались на восток, а потом повернули на теплый юг; и как они нашли священника, обвенчавшего их; и как Мануэль конфисковал двух коней. Также повествуется о том, что Мануэль победоносно встретился с весьма ужасным драконом под Ла-Флешью, а близ Ортеса у него возникли неприятности с Тараканищем, которого он одолел и посадил в кожаный бурдюк, но говорят, что в остальном путешествие проходило без приключений.
– А теперь, когда все обязательства выполнены и мы воссоединились, моя милая Ниафер, – сказал Мануэль, когда они сидели, отдыхая после боя с драконом, – мы отправимся в путешествие, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить.
– А теперь, когда все обязательства выполнены и мы воссоединились, моя милая Ниафер, – сказал Мануэль, когда они сидели, отдыхая после боя с драконом, – мы отправимся в путешествие, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить.