Джон Кейз
Синдром

   Пора создать независимую структуру, третий класс индивидуумов (после администраторов и ученых), который возьмет на себя задачу предотвращения ошибок цивилизации и будет уничтожать причины конфликтов в зародыше. Надо объединить людей, стремящихся отбраковывать «порченые яблоки» при появлении на них первых пятен… Орган подобного рода не может быть явным. Он должен либо быть отдельной самодостаточной единицей, либо высочайшие власти человечества наделят его безграничными полномочиями.
Доклад Чарльтона Куна «Невидимая Империя», представленный директору Управления стратегических служб Уильяму Доновану (цитируется по книге «Последний герой» Энтони Кейва Брауна)

 

Пролог

   Цюрих, 16 июня 1996 года
   В парке было хорошо: тихо и безмятежно. Утро выдалось солнечное, повсюду царила нега, легкий бриз колыхал поверхность неоново-синего озера — совсем как у Сёра на картине «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». За одним малым исключением: художник изобразил разгар дня. Но как и на полотне, ничто вокруг не предвещало беды.
   Лью Макбрайд возвращался домой после трехкилометровой пробежки по пешеходной аллее в большом парке, окаймляющем берега Цюрихского озера — от шумной Бельвю-плац до самого пригорода. Он неторопливо трусил в рассеянной тени листвы, размышляя о картине Сёра. Великий пуантилист заселил свое замечательное полотно респектабельными месье в цилиндрах, воспитанными детьми, женщинами в платьях с турнюрами и зонтиками от солнца в руках. Художник запечатлел людей, что жили две мировые войны назад, задолго до комедийных шоу и «мыльных опер», до Интернета и этнических чисток. Время изменилось, и иными стали воскресные прогулки.
   Начнем с того, что добрая половина слабого пола болтает по мобильным телефонам, носит колечки в пупках и катается на роликах, с гиканьем проносясь мимо парней с футбольными мячами, дремлющих «гастарбайтеров» и обменивающихся ласками в густой сочной траве влюбленными. От Альп веет свежестью и прохладой, воздух чист и сладок, хотя ветерок и доносит легкий аромат марихуаны.
   Лью нравился Цюрих — появилась возможность попрактиковаться в немецком, который он начал учить еще в старших классах. Выбор на этот язык пал не случайно: как раз в ту пору Лью бредил одной немочкой, приехавшей по программе обмена студентами. Уже потом Макбрайд занялся испанским, кое-что перенял у французов и даже немного понимал креольский диалект. Однако первым оказался все-таки немецкий, благодаря Ингрид. Фигура у нее была — только держись. Улыбаясь воспоминаниям, Льюис в ровном темпе миновал пристань: на волнах покачивались пришвартованные парусники.
   Окружающие звуки создавали только слабый фон — Макбрайд слушал плейер. Марго Тиммонс выводила старую песню Лу Рида о какой-то девушке — а может, женщине: «Джейн… милая Джейн…»
   Музыка, книги и бег заменяли Лью никотин и другие тайные страстишки: без них он становился беспокойным и даже чувствовал себя чуть-чуть несчастным. Из-за своих хобби он так до сих пор и не осуществил давнюю мечту купить парусную шлюпку — не смог себе этого позволить. Все в квартире Макбрайда в Сан-Франциско свидетельствовало о его одержимости музыкой и чтением. На подоконниках, у стереопроигрывателя и огромного дивана высились горы книг и компакт-дисков: блюзы, Делилло, опера, меланхоличная музыка португальских эмигрантов с замешенными на африканских мелодиях гитарными ритмами, рок и госпелы — религиозные песни североамериканских негров, работа Четвина о Патагонии, толстенная монография Огберна о предполагаемой личности Шекспира и десятки произведений о шахматах. Наверное, Макбрайд все-таки больше предпочитал читать о шахматах, чем играть в них. (Исключение составляли только шахматные сражения с Пти Пьером в Олоффсоне на Гаити, когда они часами просиживали над старой игровой доской, потягивая ром.)
   Лью взгрустнулось при воспоминании о тех временах, о Гаити и старых друзьях…
   На бегу Макбрайд взглянул на часы и ускорил шаг. До встречи в Институте оставалось чуть меньше полутора часов, а опаздывать он не любил. (Если быть до конца откровенным, одна мысль о том, чтобы заставить кого-то ждать, сводила Лью с ума).
   Штаб-квартира Института всемирных исследований — небольшого, но авторитетного «мозгового центра», существующего благодаря финансовым вливаниям с обеих сторон Атлантического океана — располагалась в Кюсснахте, примерно в двадцати минутах ходьбы от отеля, где остановился Макбрайд. Как и многие фонды, учрежденные в первые послевоенные годы, этот Институт создавался с целью воплотить неясную, извечно ускользающую мечту о всеобщем благоденствии. На ежегодных конференциях горстке молодых дарований, чьи научные интересы совпадали с идеями фонда, присуждались стипендии.
   Обширная тематика исследований варьировалась от возникновения военизированных формирований в Центральной Африке и роли Интернета в современном исламе до вырубки мангровых лесов в Непале. Среди прочих было и исследование Макбрайда, напрямую связанное с терапевтическими практиками, используемыми в анимистических религиях. Когда «холодная война» ушла в прошлое, руководство фонда стало склоняться к мнению, что конфликты следующих поколений будут представлять собой столкновения «ослабленной напряженности», в большинстве случаев на почве этнических и религиозных разногласий.
   Макбрайд, обладатель ученых степеней в клинической психологии и новой истории, путешествовал по миру на протяжении почти двух лет. За это время он написал целый ряд статей об используемых бразильскими целителями технологиях массового кодирования, о техниках введения пациентов в транс на церемониях вуду и роли «лечебных трав» в ритуалах кандомблийских жрецов.
   Два его доклада опубликовал «Нью-Йорк таймс мэгэзин», после чего последовало предложение написать книгу. Теперь же финансирование очередного исследования Макбрайда подходило к концу. Через три месяца он должен был подать заявку на стипендию, от чего по некотором размышлении решил отказаться. Льюису надоели постоянные разъезды и хотелось всецело посвятить себя написанию книги. И поскольку как раз в то время фонд пригласил его в Цюрих на семинар, он счел это приглашение прекрасной возможностью известить руководство о своем намерении.
   Иными словами, все в его жизни складывалось благополучно и обещало дальнейшие перемены к лучшему. И если бы встреча прошла, как запланировал Макбрайд, он успел бы на шестичасовой рейс в Лондон. А приехав туда, сходил бы поужинать с Джейн. С настоящей Джейн, которую он не видел уже несколько месяцев.
   «Милая Джейн, милая Джейн…»
   Перспектива свидания ускоряла его шаг, и Макбрайд прибыл в свой номер в гостинице «Флорида» чуть ли не на десять минут раньше ожидаемого. Таким образом, он выиграл достаточно времени, чтобы сходить в душ, побриться, одеться и даже упаковать видавший виды брезентовый вещмешок.
   Макбрайду предстояла встреча с самим директором фонда Гуннаром Опдаалом — процветающим, свободным от национальных предрассудков хирургом-норвежцем, который в свое время оставил медицину ради филантропии. Еще в Калифорнии, переговорив с директором по телефону, Льюис понял, что тот рассчитывает на продолжение сотрудничества и в следующем году. Поэтому возможность пообщаться с начальством с глазу на глаз была кстати: всегда лучше объясняться лично, к тому же неплохо бы выразить признательность руководству Института за помощь. А дальше, управившись с делами, Макбрайд планировал вылететь домой с обязательной остановкой у Джейн.
   Штаб-квартира Института размещалась во внушительном особняке конца XIX — начала XX века, выстроенном каким-то швейцарским промышленником. (Позже промышленник повесился на люстре в фойе собственного детища, безвозвратно изуродовав этот предмет интерьера). Особняк представлял собой высокое трехэтажное здание с рифлеными под старину стеклами. На медных водостоках восседали готические горгульи, на подоконниках стояли цветочные ящики с пышной растительностью, а из черепичной крыши выглядывала троица дымоходов.
   Небольшая латунная табличка на массивной двери у парадного входа провозглашала название Института на немецком, французском и английском языках. Висевшая над фрамугой из освинцованного стекла видеокамера внутреннего слежения повернула вниз глазок и пристально уставилась на Макбрайда. Тот несколько раз нажал на кнопку звонка, и вот наконец…
   — Лью!
   Дверь распахнулась. Массивная фигура Гуннара Опдаала, который возвышался даже над немаленьким — метр девяносто — Макбрайдом, заслонила внутреннее пространство холла. Длинноногий, крепко сбитый Опдаал недавно отметил свое пятидесятилетие. Он двигался с грациозной развязностью стареющего атлета, коим, кстати, и являлся: много лет назад норвежец «взял бронзу» в соревнованиях по скоростному спуску. По странному стечению обстоятельств отец Макбрайда завоевал серебро на тех же Олимпийских играх в Саппоро. В семьдесят втором он стал первым биатлонистом, который увез такую медаль в Америку. Узнав об этом, Опдаал снисходительно улыбнулся: «Норвегия — хозяйка биатлона, иначе и быть не может».
   Директор фонда пожал посетителю руку и дружески похлопал его по плечу.
   — Как доехал? Проблем в дороге не возникло? — поинтересовался скандинав, пропуская гостя в зал и прикрывая за собой дверь.
   — Еще сказывается смена часовых поясов, — пожаловался Макбрайд. — А так ничего, прекрасно долетел.
   — Как тебе «Флорида»? — спросил Опдаал и с некоторым смущением принял вещмешок Льюиса.
   — Роскошный отель!
   Норвежец хохотнул:
   — Номера большие, согласен. Но роскошными я бы их не назвал.
   Молодой исследователь тоже рассмеялся:
   — Главное — не дорого.
   Опдаал неодобрительно покачал головой:
   — В следующий раз советую остановиться в «Цум Шторхен», а уж остальное — забота фонда. Я же говорил тебе, и не раз: создавать условия для ученых — наша прямая обязанность.
   Макбрайд смущенно кивнул, пожав плечами, и осмотрелся. Штаб-квартира Института почти не изменилась с тех пор, как он был здесь последний раз: персидские ковры на мраморных полах, рельефные потолки, холсты с цветами и пейзажами на обитых дубом стенах, журналы на деревянных антикварных столиках.
   И хотя прежде Льюису довелось побывать здесь лишь два раза, он удивился царящей в здании тишине. Заметив замешательство гостя, Опдаал похлопал его по плечу и махнул в сторону лестницы.
   — Мы здесь одни! — воскликнул он, жестом приглашая молодого ученого следовать за ним.
   — Во всем здании? — удивился тот.
   — Конечно, сегодня же суббота. У нас по выходным на работу ходит лишь босс, и то потому, что у него нет другого выбора!
   — Как же так? — поинтересовался Макбрайд, поднимаясь вслед за норвежцем по лестнице. — Неужели…
   — Потому что я здесь живу, — объяснил директор.
   Хозяин повел американского гостя на третий этаж.
   — А я думал, у вас квартира в городе, — заметил Льюис.
   Опдаал покачал головой, и лицо его посерьезнело.
   — Нет. Здесь, как говорится, мой второй дом. — Он задержался на лестничной площадке и, обернувшись, пояснил: — Жена предпочитает жить в Осло. Ненавидит Швейцарию, говорит, здесь все слишком буржуазно.
   — А по мне так в этом и заключается прелесть страны, — возразил Макбрайд.
   — Согласен, только у каждого ведь все равно свой взгляд на такие вещи.
   — А дети?
   — Разлетелись по всему миру: один сын в Гарварде, другой — в Дубае, дочь — в Ролле.
   — В колледже?
   — Да. Полжизни провожу в небе.
   — А остальное время?
   Опдаал слегка улыбнулся и направился дальше, вверх по лестнице.
   — Остальное время я выбиваю деньги для Института или втыкаю флажки на карту, отслеживая перемещения вашей ученой братии.
   Теперь усмехнулся Макбрайд и, не останавливаясь, сострил по поводу того, что совсем запыхался.
   — Я всегда считал, что в таких зданиях предусмотрены лифты, — заметил он.
   — Здесь есть лифт, но по выходным я им не пользуюсь, — объяснил директор фонда. — Не дай Бог, отключат электричество, и тогда… Ну, ты представляешь.
   Прежде Льюис встречался с боссом и его помощниками в конференц-зале на втором этаже, и потому его заинтересовало, как выглядят жилые помещения наверху. Спутники поднялись на третий этаж и приблизились к стальной, необычайно громоздкой двери, совершенно не вписывавшейся в общий интерьер здания.
   Опдаал нажал три или четыре кнопки на блестящем кодовом замке, и дверь пружинисто отворилась, издав металлический щелчок. Директор фонда закатил глаза:
   — Уродство.
   — Хм… впечатляет, — ответил Макбрайд.
   Норвежец заговорщически усмехнулся.
   — Одно время здесь снимал помещение некий частный банк. О его клиентуре ходили такие слухи, что, думаю, большая дверь была весьма кстати.
   Они зашли внутрь: просторный, удобный офис с яркими лампами под потолком и современной обстановкой так не походил на помещения первого этажа. Здесь стояли стенки с книгами и кожаный диван, на журнальном столике из оргстекла — массивный серебряный поднос с чашками, блюдцами и дымящимся чайником.
   — Чаю? — предложил Опдаал гостю.
   Тот кивнул: «Да, спасибо», и зашел за письменный стол, чтобы полюбоваться чудесным видом из окна: за деревьями просматривалось прозрачное, словно отполированное озеро, на котором искрилась блестящая водная рябь.
   — Восхитительное зрелище, — сказал Макбрайд.
   Опдаал согласно кивнул, разливая по чашкам чай.
   — С сахаром?
   — Нет, добавьте немного молока, — ответил Макбрайд и тут, заметив компьютер на столе директора, склонил набок голову и нахмурился. — А где диск «А»? — поинтересовался он.
   — Извини, что?
   — Флоппи-дисковод, для дискет.
   — Ах ты об этом, — ответил босс. — Здесь нет дисковода.
   Макбрайд искренне удивился:
   — Как?
   Опдаал равнодушно пожал плечами.
   — Следим за тем, чтобы информация не вышла за пределы этих стен. А так она уж точно не попадет в чужие руки. — Норвежец протянул гостю чашку и, усаживаясь за письменный стол, жестом пригласил того располагаться на диване.
   Директор фонда отхлебнул чаю и воскликнул:
   — Итак, ты прекрасно потрудился!
   — Что ж, спасибо, — ответил Макбрайд.
   — Я не преувеличиваю, Льюис. Мне известно, как тяжело работать в таких местах, как Гаити. Гнусный остров, а без подготовки туда соваться вообще опасно.
   — Что ж, я рискнул.
   — И все-таки уверен, — продолжил директор, чуть подавшись вперед и откашлявшись, — тебе не терпится узнать, ради чего ты здесь?
   Льюис переменил позу и улыбнулся:
   — На этот счет у меня есть некоторые предположения: через пару месяцев заканчивается финансирование моей работы.
   Директор кивнул, давая понять, что догадка верна, хотя к настоящей причине и не имеет никакого отношения:
   — Да-да, правильно. Только я пригласил тебя не поэтому.
   — Не поэтому? — Макбрайд поднял на босса удивленный взгляд.
   — Да.
   В коридоре что-то застрекотало, и собеседники обернулись на шум.
   — Лифт? — удивился Лью.
   Норвежец кивнул, и на его лбу стала заметна глубокая вертикальная морщина.
   — Но вы же говорили…
   — Наверное, кто-то из персонала, — предположил Опдаал. — Вероятно, забыли что-нибудь.
   Затем шум смолк, открылся лифт, и немного погодя в кабинет постучали.
   — Тебя не затруднит? — Директор указал в сторону двери.
   Макбрайд нахмурился: ведь Опдаал утверждал, будто в здании никого, кроме них, нет, и лифтом советовал не пользоваться, — но решил исполнить просьбу босса.
   — Да-да, сейчас, — сказал Лью, встал с дивана и направился к двери. Открыл ее и…
   Все произошло в доли секунды — достаточно, чтобы дать себе отчет в происходящем, но слишком быстро, чтобы отреагировать. Макбрайд увидел человека в костюме хирурга и противогазе. Затем струя газа из пульверизатора ударила Льюису в лицо. Сноп искр. Темнота.
   Вне всякого сомнения, его везли в машине «скорой помощи»: на потолке бежали по кругу отсветы красных огней маячка. Рядом сидел какой-то человек в костюме хирурга и рассматривал Лью с выражением умеренного любопытства на лице.
   Макбрайд захотел спросить, что с ним произошло, но говорить он не мог: во рту пересохло, язык точно одеревенел. Он попытался что-то сказать, но прозвучало нечто невнятное, словно он был пьян. Через некоторое время Макбрайд оставил попытки издать членораздельный звук и попробовал сосредоточиться на недавнем происшествии: «Человек в маске, видимо, из какой-то спасательной службы. Наверное, произошла утечка газа или что-то в этом роде. А как же тогда баллончик в руке? Что все это значит?»
   Льюис попытался приподнять голову, хотел сесть — но не смог. Он оказался пристегнут ремнями к каталке и безвольно лежал на спине, усталый и апатичный. Судя по ощущениям, ему вкололи транквилизатор, причем довольно сильный — не исключено, что тирозин. Лью закрыл глаза и подумал: «При таких обстоятельствах я должен бы испытывать страх — это здоровая реакция».
   Они ехали уже около часа, и за все это время водитель так и не включил сирену — только маячок. Каждый раз, когда Макбрайд поднимал дрожащие веки, на потолке сменялись огни: красный, желтый, опять красный.
   Странно: где бы они ни находились, дорога оставалась свободна. Машина «скорой помощи» двигалась со скоростью, одинаковой в течение длительного времени, словно по пустынной пригородной автотрассе. Это совершенно не увязывалось со здравым смыслом — в Цюрихе полно больниц, так зачем выезжать из города? Если случилось ЧП — а это не что иное, как ЧП, потому что иначе…
   По мере того как ослабевало действие транквилизатора, где-то глубоко в груди Макбрайда начало пробуждаться беспокойство.
   А потом внезапно прибыли к конечной цели, в место, о котором Льюис не имел ни малейшего представления. По гравию захрустели шины, автомобиль остановился, и маячок потух. Кто-то хлопнул дверцей так, что кабина содрогнулась, послышалась немецкая речь со швейцарским акцентом, рывком открылись задние двери. Макбрайда обдало струей свежего воздуха, и каталка, на которой он лежал, двинулась с места.
   — Где я? — спросил Лью, осматриваясь: машина стояла перед необычным зданием явно современной постройки. Прямо перед глазами смутно вырисовалось лицо:
   — Не говорить.
   Затем они оказались внутри помещения: длинный коридор, залитая ярким светом комната, где Макбрайда оставили одного почти на полчаса. Во рту становилось все суше, и Льюис широко открытыми глазами смотрел на часы, висевшие под самым потолком на стене, покрытой эмалированной плиткой.
   — Ты очень храбрый. — Голос принадлежал Опдаалу и исходил откуда-то из-под его внимательных глаз — остальная часть лица была скрыта марлевой повязкой.
   Действие транквилизатора сошло на нет, и Макбрайд обнаружил, что может без труда говорить.
   — Что происходит? — спросил он и, поняв, что ответа не последует, перефразировал вопрос: — Что вы делаете?
   — Укол, — обратился Опдаал к кому-то другому.
   Появилась игла — Макбрайд видел ее целую секунду, что-то кольнуло в вену пониже локтевого сустава — и все вокруг стало замедляться. Казалось, сердце дрогнуло и остановилось, как если бы Льюиса с силой ударили в грудь. Он перестал дышать. Охваченный паникой, Лью стал рефлекторно биться, пытаясь разорвать стягивавшие тело ремни. Он просто так не сдастся! Но ремни не поддавались, или… И тут пленник понял, в чем дело: он не связан, а парализован, обездвижен, как бабочка под стеклом.
   Опдаал склонился к нему так близко, что Макбрайд ощутил на лице дыхание недавнего собеседника. Острый кончик скальпеля коснулся горла над самой грудиной и рассек кожу.
   «Чш-ш-ш, — прошептал норвежец, хотя Льюис не издал ни звука. — Все будет в порядке».
   Но все было далеко не в порядке: Макбрайд умирал. С тем же успехом он мог находиться под водой, оказаться замурованным в цемент или погребенным заживо. Лью уже обезумел от нехватки воздуха, когда ощутил, как что-то вошло в рану на горле. Неизвестный предмет врезался все глубже по мере того, как Опдаал методично толкал его. Затем где-то за спиной заработала механическая помпа, и Макбрайд снова задышал. Или аппарат начал делать это за него — Лью не мог сказать наверняка.
   Хирург проверил реакцию зрачков на свет, просветив пациенту голову, казалось, до самого затылка, при этом оставаясь невидимым. Затем безвольное тело Макбрайда усадили почти прямо. Мгновение спустя к операционному столу кто-то подвез медицинский аппарат, и тут же другая машина, размером со средний холодильник, застрекотала, включаясь в работу. В первом приборе Льюис узнал операционный микроскоп и предположил, что второй — флюороскоп, способный генерировать активное рентгеновское излучение в ходе операции.
   Норвежец снова показался в поле зрения, и к изголовью операционного стола подкатили телевизионный монитор. Прибор стоял на небольшой подставке и ярко светился. Взгляд молодого ученого автоматически обратился к нему, и к горлу подступила тошнота: в человеке на экране, с торчащей из шеи трахеотомической трубкой, Льюис узнал себя.
   — Все будет в порядке, — пообещал Опдаал, — не надо волноваться. — С этими словами хирург протянул руку к стальному подносу с инструментом и пояснил: — Тебе вкололи восемь миллиграммов векурониума — вот почему ты обездвижен. Препарат парализует… — Врач помедлил. — Но, должен тебя огорчить, анестетическим действием он не обладает. — Затем кивнул в сторону небольшого экрана у стола. — Заранее извиняюсь за то, что ты увидишь, — сказал он Макбрайду, — но без монитора нам не обойтись.
   Проговорив это, Опдаал обернулся к медсестре и дал знак начинать. Та, не проронив ни слова, склонилась над пациентом и, крепко сжав пальцами его верхнюю губу, оттянула ее назад.
   Престарелый скандинав нагнулся к лицу своего недавнего подопечного и провел скальпелем по тому месту, где губа соединялась с десной, под самым носом. А дальше взгляд парализованного Лью приковало ужасное зрелище на мониторе: хирург принялся аккуратно отделять лицо оперируемого от черепа, стягивая с него кожу, точно перчатку, — чтобы обнажить прямой путь к мозгу.

Глава 1

   7 октября 2000 года, Флорида
   Дорога зачаровывала. Нико ехала вдоль побережья на юг и смотрела вперед, не в силах отвести взгляд от горизонта и почти не слушая радио, которое, кстати, передавало песни времен ее детства. Темно-красный «БМВ» модели «Z-3» катился на новеньких шинах «Мишлен» под звуки потрясающей аудиосистемы, казалось, настроенной на ее воспоминания. Никки сняла очки от солнца и включила круиз-контроль — спешить некуда.
   Она задала режим поиска, и магнитола стала переключаться с канала на канал, предлагая на выбор разную музыку — от кантри до шлягеров прошлых лет. Яркая зелень олеандров разделяла пополам шоссе, вьющееся по прокаленной солнцем равнине — плоской, точно бильярдный стол, пленительной и заброшенной одновременно. Старенькие двойные дома на колесах пристроились у дороги под густыми кронами раскидистых дубов, поросших испанским бородатым мхом. Тут и там виднелись флаги Конфедерации, розовые пластмассовые фламинго на газонах — любимое украшение американцев, похоронные бюро, платные интернаты для престарелых и придорожные киоски, торгующие вареным арахисом с традиционным острым соусом «Каджан».[1]
   «Флорида», — подумала Нико и, недовольно покачав головой, закатила глаза под модными очками «Рэй-Бэнс».
   Все очарование здешних мест заключалось в освещении и ярко-голубом небе, в намеке на синеющий у горизонта Мексиканский залив и в самой Нико, которая подобно быстрой и дорогой машине, что неслась вперед, тоже была шедевром.
   Из Вашингтона в Орландо она приехала на поезде, но в конечном пункте назначения пересела в заранее заказанный «БМВ», к тому времени уже стоявший на спецпарковке. Разумеется, Нико предпочла бы добраться сюда по воздуху, тем более что летать ей нравилось. Однако при сложившихся обстоятельствах выбирать не приходилось: перелет отпадал в основном из-за багажа. По шоссе «I-4» Нико направилась в сторону Тамиами-трейл и сразу при выезде из Тампы повернула на южное направление. Вот она, изнаночная сторона Флориды: придорожные магазинчики, кемпинги для трейлеров, парковки и бензоколонки.
   Впрочем, окрестности стали меняться, едва Нико съехала с автомагистрали на Тамиами и направилась на запад к насыпному шоссе, соединяющему остров Анны-Марии с материком. Здесь все было знакомо. Вдоль дороги бежали привычные вывески на филиалах известных магазинов, закусочных и заправок: «Шоуни», «Уол-март», «Эксон». У светофора Нико мельком посмотрела вправо, и ее взгляду предстало довольно неприглядное зрелище: на тротуаре сидела неряшливого вида женщина, а рядом стояла тележка из супермаркета, доверху груженная полиэтиленовыми пакетами с каким-то хламом.
   Поражала и прикрепленная к тележке картонка с каракулями следующего содержания:
   «МАФИОЗНЫЕ ПОДОНКИ СЕКРЕТНЫХ СЛУЖБ