— Да, собирались, — сказала она. — Уолли подарил мне свое классное колечко и обещал послать за мной через две или три недели. Он говорил, что мы поженимся в Гонолулу.
Потом они с миссис Фабер прильнули друг к другу и заплакали, и миссис Фабер сказала:
— Бедная моя детка. Ну почему так получилось? Но мистер Фабер и я хотим, дорогая, чтобы ты знала вот что. Если у тебя будет ребенок, если Уолли прошлой ночью оставил что-то от себя, как только ты будешь уверена… Мы хотим, чтобы ты дала нам знать, и мы будем заботиться о тебе и малыше до конца наших дней. Мы хотим, чтобы вы с ребенком приехали и жили вместе с нами.
— Пожалуйста, пообещай, Руби, — уговаривал ее мистер Фабер. — Я знаю, ты сама еще ребенок, но ты очень милая, приятная и достойная девушка. Если ты беременна от Уолли, для нас ты всегда будешь женой нашего сына, и мы хотим, чтобы ты и его ребенок заняли должное положение в обществе. Пусть тебя не беспокоит юридическая сторона. Я как-нибудь это улажу. Ты обещаешь? Ты скажешь нам, как только узнаешь?…
Руби остановилась за несколько футов от верха пандуса, ведущего в гараж, и стояла, глядя вверх, на острые осколки зеркального стекла, торчащие из рамы и отражающие белые огни, направленные на пентхаус. Дождь, барабанивший по ее запрокинутому лицу, был прохладным и приятным. Она была дурой.
Теперь она это понимала. Уж если они зашли так далеко, ей надо было настоять на том, чтобы Уолли довел дело до конца.
Они могли бы заняться любовью с полудюжину раз в те часы, что провели в мотеле. Даже теперь, когда Уолли был мертв, мысль об этом не давала ей покоя.
Руби спустилась по пандусу внутрь, укрывшись от дождя. Она хотела было сказать миссис Фабер, что ей очень жаль, но она уверена, что у нее не будет ребенка. Она не могла забеременеть от Уолли. Потом передумала и решила подождать до похорон.
«Хорошо. Я обещаю. Как только я буду знать», — сказала она.
Руби поняла, что кто-то разговаривает с ней, и увидела, что это молодой репортер, с которым она разговаривала, когда за ней пришел Томас. Она смахнула с глаз дождь и слезы и задумчиво вгляделась в его лицо. Конечно, он не такой славный, как Уолли, но он славный. Она была уверена, что нравится ему. Ей было достаточно пошевелить мизинцем.
Слегка смущенный тем, как она его разглядывает, молодой человек оборвал свою фразу и спросил:
— Эй. В чем дело?
— О чем это вы? — спросила Руби.
— Почему вы на меня так смотрите?
— Я просто думала.
Она продолжала размышлять. А почему бы и нет? Она не может вечно жить с Верой и Томом. Ей почти семнадцать. Это ее единственный шанс стать леди. Она нравится им. Они нравятся ей. Было бы жалко разочаровывать мистера и миссис Фабер. Она пообещала мистеру Фаберу.
— О чем? — репортер был озадачен.
Руби положила свою мокрую ладонь на его руку и стрельнула в него глазами, улыбаясь.
— Ну… просто думала…
Глава 26
Глава 27
Потом они с миссис Фабер прильнули друг к другу и заплакали, и миссис Фабер сказала:
— Бедная моя детка. Ну почему так получилось? Но мистер Фабер и я хотим, дорогая, чтобы ты знала вот что. Если у тебя будет ребенок, если Уолли прошлой ночью оставил что-то от себя, как только ты будешь уверена… Мы хотим, чтобы ты дала нам знать, и мы будем заботиться о тебе и малыше до конца наших дней. Мы хотим, чтобы вы с ребенком приехали и жили вместе с нами.
— Пожалуйста, пообещай, Руби, — уговаривал ее мистер Фабер. — Я знаю, ты сама еще ребенок, но ты очень милая, приятная и достойная девушка. Если ты беременна от Уолли, для нас ты всегда будешь женой нашего сына, и мы хотим, чтобы ты и его ребенок заняли должное положение в обществе. Пусть тебя не беспокоит юридическая сторона. Я как-нибудь это улажу. Ты обещаешь? Ты скажешь нам, как только узнаешь?…
Руби остановилась за несколько футов от верха пандуса, ведущего в гараж, и стояла, глядя вверх, на острые осколки зеркального стекла, торчащие из рамы и отражающие белые огни, направленные на пентхаус. Дождь, барабанивший по ее запрокинутому лицу, был прохладным и приятным. Она была дурой.
Теперь она это понимала. Уж если они зашли так далеко, ей надо было настоять на том, чтобы Уолли довел дело до конца.
Они могли бы заняться любовью с полудюжину раз в те часы, что провели в мотеле. Даже теперь, когда Уолли был мертв, мысль об этом не давала ей покоя.
Руби спустилась по пандусу внутрь, укрывшись от дождя. Она хотела было сказать миссис Фабер, что ей очень жаль, но она уверена, что у нее не будет ребенка. Она не могла забеременеть от Уолли. Потом передумала и решила подождать до похорон.
«Хорошо. Я обещаю. Как только я буду знать», — сказала она.
Руби поняла, что кто-то разговаривает с ней, и увидела, что это молодой репортер, с которым она разговаривала, когда за ней пришел Томас. Она смахнула с глаз дождь и слезы и задумчиво вгляделась в его лицо. Конечно, он не такой славный, как Уолли, но он славный. Она была уверена, что нравится ему. Ей было достаточно пошевелить мизинцем.
Слегка смущенный тем, как она его разглядывает, молодой человек оборвал свою фразу и спросил:
— Эй. В чем дело?
— О чем это вы? — спросила Руби.
— Почему вы на меня так смотрите?
— Я просто думала.
Она продолжала размышлять. А почему бы и нет? Она не может вечно жить с Верой и Томом. Ей почти семнадцать. Это ее единственный шанс стать леди. Она нравится им. Они нравятся ей. Было бы жалко разочаровывать мистера и миссис Фабер. Она пообещала мистеру Фаберу.
— О чем? — репортер был озадачен.
Руби положила свою мокрую ладонь на его руку и стрельнула в него глазами, улыбаясь.
— Ну… просто думала…
Глава 26
Из-за ветра и дождя, врывавшихся в разбитое окно, доктор Гэм мерз, но особенного страха не испытывал.
Он как будто составлял отчет о нейропсихическом прогрессе, исходя из собственных эмоций и реакций.
Он сидел, согласно инструкциям Ромеро, на подлокотнике дивана, на котором разместились две женщины, к этому времени от страха совершенно потерявшие всякую чувствительность.
У черноволосой девушки, утверждавшей, что она — жена Ромеро, на руках был хнычущий сын. Гэм, как медик, даже посмеивался над тем, насколько человек может ошибаться.
Он думал, что те несколько секунд, которые потребовались ему, чтобы выйти из лифта, пересечь мокрую террасу и войти в свою квартиру через раздвижную стеклянную дверь, в то время как Ромеро целился из заряженной винтовки ему в живот и угрожал выстрелить в любой момент, были самым длительным периодом непрерывного напряжения.
Ему хотелось повернуться и побежать под сомнительную защиту закрытой двери лифта. Он мечтал по меньшей мере о дюжине мест, в которых ему следовало находиться, вместо того чтобы быть здесь. Ему следовало бы выразить соболезнования миссис Кац. Ему следовало бы поехать в госпиталь вместе с Евой. Ему следовало бы поговорить с Полом Мазериком и попытаться установить, пусть даже исключительно ради будущего душевного спокойствия Евы, виноват или нет бывший борец за свободу в том, что произошло. Ему, черт возьми, следовало бы заниматься своими собственными делами!
Это дело полиции, а не его. Он дурак, что предложил помощь. Ну что для него Ромеро? Почему он должен подвергать, опасности свою жизнь, пытаясь спасти жизни двух женщин и ребенка, с которыми едва знаком?
И тем не менее, движимый одной из разновидностей «эго», человек делает то, что он считает должным делать. И вот пятнадцать минут спустя доктор Гэм находился здесь, сохраняя внешнее спокойствие, но внутри так и не найдя никаких логических доводов относительно того, почему Ромеро следует сдаться, а не выполнить свою угрозу. Ромеро стоял лицом к нему, держа белую гвоздику в левой руке, и время от времени многозначительно приподнимал цветок, чтобы вдохнуть его аромат. Весь его вид говорил о том, что он никак не решит, вставить его в петлицу пиджака или пустить в ход винтовку, которую держал в правой руке.
— Почему? — спросил Ромеро.
— Что «почему», Марти? — отозвался Гэм.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Нет, не знаю.
— Назови мне хоть одну убедительную причину!
— С радостью. Но будь разумен, Марти. Я не могу ответить на твой вопрос. Я ведь не знаю, о чем ты говоришь.
— Не умничай со мной. — Ромеро поднял винтовку и навел ее на Гэма. — Слишком много народу со мной умничало. И я сыт по горло. У меня это вот где сидит!
Гэм заставил себя улыбнуться:
— Это можно понять. Все мы временами бываем сыты по горло разными вещами. Но я не пытаюсь умничать с тобой или отделаться от тебя. Я только задал вопрос. И снова его задам. Что «почему»? Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
— Ладно, я скажу. Почему ты рисковал своей жизнью и пришел сюда? Почему?
— Э, да брось ты, Марти! Давай оставим это ребячество. Миссис Джонс, твоя жена, твой шестилетний сын знают почему. Я пришел, чтобы принести костюм, рубашку, туфли и носки, которые ты носишь. А также попытаться уговорить тебя не делать из себя еще большего дурака, чем ты уже сделал.
— Ха, много тебе дела до того, как я выгляжу, живой или мертвый.
— Возможно, — признал Гэм. — Но тебе есть до этого дело. По крайней мере, ты надел-таки ту одежду, которую я тебе принес.
— Ну да. Конечно, — цинично сказал Ромеро. — Ради всех моих болельщиков, которые пришли посмотреть, как мне вышибут мои проклятые мозги. «Убейте его! Убейте грязного мексикана! Выбейте этого здорового ублюдка с ринга!» А все потому, что я проиграл один бой. А остальное — не твое дело.
— Что «остальное»?
— Какого большого дурака я из себя сделал.
— Это не так, Ромеро. Ты знаешь, чем я зарабатываю себе на жизнь. Ты знаешь, что иметь дело с больными душами — моя профессия.
— А я болен?
— Да. Ты очень болен, Марти. Это — главная причина, по которой я здесь. Чтобы помочь тебе, если у меня получится. Ты очень нуждаешься в помощи.
Следя за тем, чтобы не показываться в венецианском окне или двери, ведущей на террасу, Ромеро прошел через комнату и встал спиной к одной из ружейных полок.
— Я не знаю. Я просто не знаю. — Он снова понюхал гвоздику. — Ну ладно. Выходит, ты оказал мне услугу. И все-таки у меня такое чувство, что меня обжуливают.
Гэм покачал головой:
— Я — нет. Я был честен с тобой с самого начала. Я говорил тебе, что все будет в ажуре, если ты сложишь оружие и выйдешь отсюда с поднятыми руками?
— Нет, — сказал Ромеро.
— Ты влип, здорово влип, Марти! Мне на ум приходит дюжина обвинений, которые тебе предъявят. Но убийство невинных людей, в том числе твоего собственного сына, ничего не изменит.
Алисия с Пепе на руках встала.
— Но Марти не хотел убивать мистера Каца. Он не убивал его! Я это видела. Все, что Марти сделал, это отобрал у него пистолет. У мистера Каца было плохое сердце. Даже священник сказал об этом, когда разговаривал с Марти.
— В этом есть большая доля истины, — сказал Гэм. — Я также знаю из разговоров, что, вероятно, все это вызвано отношением к тебе некоторых жильцов. Но, Ромеро, если продолжить чту мысль, то мистер и миссис Джонс были единственными, кто привечал твою жену и мальчика. Ведь это правда?
— Да, — сказал Ромеро.
— Тогда зачем причинять вред миссис Джонс?
Бывший боксер помялся, потом стволом винтовки указал на открытую дверь.
— Ладно. Вы можете идти, миссис Джонс.
Миссис Джонс, не произнеся ни слова, поднялась с дивана, быстро прошла по террасе к лифту, нажала кнопку и уехала.
Ромеро навел винтовку на Гэма:
— Только ты не вздумай куда-нибудь идти!
— Я и не собираюсь, — сказал Гэм. — В конце концов, это моя квартира.
Успокоенный, Марти пожал плечами:
— В чем-то ты прав, но если ты не ждал гостей, не надо было оставлять дверь открытой.
— Я и не оставлял. Возможно, это сделал мистер Кац.
Ромеро взял початую бутылку виски с каминной полки, зубами вытащил пробку и отпил из горлышка. Снова поставив бутылку на полку, он сказал:
— А знаешь, это смешно. Нет, в самом деле! Хотя мне не до смеха. Знаешь, кто все это начал?
— Кто, Марти? — спокойно спросил Гэм.
Ромеро снова понюхал гвоздику:
— Это, черт побери, не твое дело! Ну хорошо. Может быть, я умом не блещу. Может быть, я — ублюдок. Но я делал все, что мог, делал, как умел, пока она на меня не надавила.
— Кто на тебя надавил?
— Если хочешь знать, моя собственная мама. Это, ну… это трудно объяснить… Но это было так, словно я пытался жить в двух мирах, один тянул меня в одну сторону, другой — в другую. Потом она говорит прямо мне в лицо: «Убирайся из моего дома. Возьми с собой Алисию и Пепе. И никогда не возвращайся назад. Надо было мне употребить гусиное перо раньше, чем я родила такого сына, как ты». — Он оглядел себя: — Слушай, что ты думаешь об этих шмотках?
Гэм полюбовался костюмом:
— Красивый костюм.
— Еще бы! Он мне в триста баксов обошелся.
В первый раз с тех пор, как он укрылся в пентхаусе, Ромеро подошел к венецианскому окну и посмотрел вниз, возможно, подставляя себя под снайперский выстрел с улицы.
— Я не знаю. Я просто не знаю. Что будет, если я выйду с поднятыми руками? Что они со мной сделают?
— Я понятия не имею, — сказал Гэм. — Но думаю, что, перед тем как предъявить какие-нибудь обвинения, тебе устроят обследование, и пройдут месяцы, возможно, годы, прежде чем тебя сочтут способным предстать перед судом.
— Сочтут, да? Это классное слово! Но означает оно то, что меня будут держать под замком в Камарилло или в каком-нибудь еще заведении, вроде этого, до тех пор, пока вы, айболиты, не установите, насколько я болен.
— Что-то вроде этого.
— Ладно, — сказал Ромеро. Он прислонил винтовку к подоконнику и вставил гвоздику в петлицу своего пиджака. — Ты победил. А к тому же если я найму хорошего адвоката, кто знает? Может быть, я сумею отвертеться. В конце концов, я — Марти Восходящая Звезда. — Он обнял свою жену за талию и поцеловал. — А теперь слушай, Алисия, слушай как следует. Я скажу тебе, как я хочу это устроить. Вы с Пепе и доктор пойдете впереди.
— Но, Марти, — запротестовала девушка. — Я…
— Послушай, я знаю, что я делаю, — заверил ее Ромеро. — Так что не пытайся лезть не в свое дело. — Он поправил узел на своем галстуке за двадцать долларов. — Как я смотрюсь, детка?
— Для меня ты всегда хорошо смотришься, Марти. Ты это знаешь.
Ромеро игриво шлепнул ее по ягодице.
— И ты для меня хорошо смотришься. И трогать тебя мне приятно. — Он поиграл с плотью, которую держал в ладони. — Так приятно, что, если ты не уйдешь отсюда, я могу передумать и, вместо того чтобы сдаться полицейским, затащу тебя в ванную.
Девушка смутилась, но была трогательно польщена:
— Я правда тебе нравлюсь, да, Марти?
Он снова притянул девушку к себе и поцеловал ее с такой нежностью, какой доктор Гэм не ожидал от этого человека.
— Я женился на тебе, ведь так, детка? Я всегда возвращался к тебе и Пепе. — Он взъерошил волосы сына своей пятерней. — А теперь вы с мальчиком идите вперед, вместе с доктором Гэмом. А когда спуститесь в гараж, скажите этим шутникам из газет и бригаде телевизионщиков, что Марти Восходящая Звезда уже идет, и пусть готовят свои камеры. Ты сделаешь это для меня, а?
— Все, что скажешь, милый.
Ромеро кивнул Гэму. Доктор вышел на террасу и сквозь потоки дождя обратился к детективам, пригнувшимся за лифтовой надстройкой — Не стреляйте. Ромеро выходит. Но он хочет, чтобы сначала спустились его жена и его мальчик.
Гэм препроводил девушку и ее сына по террасе и в лифт.
Они проезжали второй этаж, когда услышали дерзкий выкрик, а следом — ружейную пальбу. С мрачным лицом Гэм остановил лифт, потом направил его наверх. К тому времени, когда он снова попал на верхний этаж, несколько детективов в плащах обогнули лифтовую надстройку или перелезли через нее и молча глядели на изрешеченное пулями тело на террасе.
Капитан Хейл нагнулся и подобрал оружие, лежавшее на кафеле, рядом с Ромеро.
— Откуда нам было знать? — мрачно спросил он. — Он вышел с криками, с ружьем, приставленным к плечу.
Детектив осуждающе посмотрел на Гэма:
— Вы знали?
Доктор Гэм покачал головой:
— Нет. — Он стоял вместе с другими, глядя, как кровь мертвеца смешивается с дождем и окрашивает в розовый цвет белую гвоздику. От этого зрелища ему стало дурно. Однако это решение не хуже любого другого. Ромеро родился неудачником. Теперь, совершив все возможные ошибки, он сумел решить все свои проблемы и при этом устроить то, что он считал хорошим шоу.
— Нет, — повторил Гэм. — Он сказал, что сдается. Он отпустил миссис Джонс. Он положил винтовку. Он настоял на том, чтобы мы пошли вперед. Откуда я мог знать, что он выскочит со старым, заряжающимся с дула ружьем, которое не стреляло пятьдесят лет?
Он как будто составлял отчет о нейропсихическом прогрессе, исходя из собственных эмоций и реакций.
Он сидел, согласно инструкциям Ромеро, на подлокотнике дивана, на котором разместились две женщины, к этому времени от страха совершенно потерявшие всякую чувствительность.
У черноволосой девушки, утверждавшей, что она — жена Ромеро, на руках был хнычущий сын. Гэм, как медик, даже посмеивался над тем, насколько человек может ошибаться.
Он думал, что те несколько секунд, которые потребовались ему, чтобы выйти из лифта, пересечь мокрую террасу и войти в свою квартиру через раздвижную стеклянную дверь, в то время как Ромеро целился из заряженной винтовки ему в живот и угрожал выстрелить в любой момент, были самым длительным периодом непрерывного напряжения.
Ему хотелось повернуться и побежать под сомнительную защиту закрытой двери лифта. Он мечтал по меньшей мере о дюжине мест, в которых ему следовало находиться, вместо того чтобы быть здесь. Ему следовало бы выразить соболезнования миссис Кац. Ему следовало бы поехать в госпиталь вместе с Евой. Ему следовало бы поговорить с Полом Мазериком и попытаться установить, пусть даже исключительно ради будущего душевного спокойствия Евы, виноват или нет бывший борец за свободу в том, что произошло. Ему, черт возьми, следовало бы заниматься своими собственными делами!
Это дело полиции, а не его. Он дурак, что предложил помощь. Ну что для него Ромеро? Почему он должен подвергать, опасности свою жизнь, пытаясь спасти жизни двух женщин и ребенка, с которыми едва знаком?
И тем не менее, движимый одной из разновидностей «эго», человек делает то, что он считает должным делать. И вот пятнадцать минут спустя доктор Гэм находился здесь, сохраняя внешнее спокойствие, но внутри так и не найдя никаких логических доводов относительно того, почему Ромеро следует сдаться, а не выполнить свою угрозу. Ромеро стоял лицом к нему, держа белую гвоздику в левой руке, и время от времени многозначительно приподнимал цветок, чтобы вдохнуть его аромат. Весь его вид говорил о том, что он никак не решит, вставить его в петлицу пиджака или пустить в ход винтовку, которую держал в правой руке.
— Почему? — спросил Ромеро.
— Что «почему», Марти? — отозвался Гэм.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Нет, не знаю.
— Назови мне хоть одну убедительную причину!
— С радостью. Но будь разумен, Марти. Я не могу ответить на твой вопрос. Я ведь не знаю, о чем ты говоришь.
— Не умничай со мной. — Ромеро поднял винтовку и навел ее на Гэма. — Слишком много народу со мной умничало. И я сыт по горло. У меня это вот где сидит!
Гэм заставил себя улыбнуться:
— Это можно понять. Все мы временами бываем сыты по горло разными вещами. Но я не пытаюсь умничать с тобой или отделаться от тебя. Я только задал вопрос. И снова его задам. Что «почему»? Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
— Ладно, я скажу. Почему ты рисковал своей жизнью и пришел сюда? Почему?
— Э, да брось ты, Марти! Давай оставим это ребячество. Миссис Джонс, твоя жена, твой шестилетний сын знают почему. Я пришел, чтобы принести костюм, рубашку, туфли и носки, которые ты носишь. А также попытаться уговорить тебя не делать из себя еще большего дурака, чем ты уже сделал.
— Ха, много тебе дела до того, как я выгляжу, живой или мертвый.
— Возможно, — признал Гэм. — Но тебе есть до этого дело. По крайней мере, ты надел-таки ту одежду, которую я тебе принес.
— Ну да. Конечно, — цинично сказал Ромеро. — Ради всех моих болельщиков, которые пришли посмотреть, как мне вышибут мои проклятые мозги. «Убейте его! Убейте грязного мексикана! Выбейте этого здорового ублюдка с ринга!» А все потому, что я проиграл один бой. А остальное — не твое дело.
— Что «остальное»?
— Какого большого дурака я из себя сделал.
— Это не так, Ромеро. Ты знаешь, чем я зарабатываю себе на жизнь. Ты знаешь, что иметь дело с больными душами — моя профессия.
— А я болен?
— Да. Ты очень болен, Марти. Это — главная причина, по которой я здесь. Чтобы помочь тебе, если у меня получится. Ты очень нуждаешься в помощи.
Следя за тем, чтобы не показываться в венецианском окне или двери, ведущей на террасу, Ромеро прошел через комнату и встал спиной к одной из ружейных полок.
— Я не знаю. Я просто не знаю. — Он снова понюхал гвоздику. — Ну ладно. Выходит, ты оказал мне услугу. И все-таки у меня такое чувство, что меня обжуливают.
Гэм покачал головой:
— Я — нет. Я был честен с тобой с самого начала. Я говорил тебе, что все будет в ажуре, если ты сложишь оружие и выйдешь отсюда с поднятыми руками?
— Нет, — сказал Ромеро.
— Ты влип, здорово влип, Марти! Мне на ум приходит дюжина обвинений, которые тебе предъявят. Но убийство невинных людей, в том числе твоего собственного сына, ничего не изменит.
Алисия с Пепе на руках встала.
— Но Марти не хотел убивать мистера Каца. Он не убивал его! Я это видела. Все, что Марти сделал, это отобрал у него пистолет. У мистера Каца было плохое сердце. Даже священник сказал об этом, когда разговаривал с Марти.
— В этом есть большая доля истины, — сказал Гэм. — Я также знаю из разговоров, что, вероятно, все это вызвано отношением к тебе некоторых жильцов. Но, Ромеро, если продолжить чту мысль, то мистер и миссис Джонс были единственными, кто привечал твою жену и мальчика. Ведь это правда?
— Да, — сказал Ромеро.
— Тогда зачем причинять вред миссис Джонс?
Бывший боксер помялся, потом стволом винтовки указал на открытую дверь.
— Ладно. Вы можете идти, миссис Джонс.
Миссис Джонс, не произнеся ни слова, поднялась с дивана, быстро прошла по террасе к лифту, нажала кнопку и уехала.
Ромеро навел винтовку на Гэма:
— Только ты не вздумай куда-нибудь идти!
— Я и не собираюсь, — сказал Гэм. — В конце концов, это моя квартира.
Успокоенный, Марти пожал плечами:
— В чем-то ты прав, но если ты не ждал гостей, не надо было оставлять дверь открытой.
— Я и не оставлял. Возможно, это сделал мистер Кац.
Ромеро взял початую бутылку виски с каминной полки, зубами вытащил пробку и отпил из горлышка. Снова поставив бутылку на полку, он сказал:
— А знаешь, это смешно. Нет, в самом деле! Хотя мне не до смеха. Знаешь, кто все это начал?
— Кто, Марти? — спокойно спросил Гэм.
Ромеро снова понюхал гвоздику:
— Это, черт побери, не твое дело! Ну хорошо. Может быть, я умом не блещу. Может быть, я — ублюдок. Но я делал все, что мог, делал, как умел, пока она на меня не надавила.
— Кто на тебя надавил?
— Если хочешь знать, моя собственная мама. Это, ну… это трудно объяснить… Но это было так, словно я пытался жить в двух мирах, один тянул меня в одну сторону, другой — в другую. Потом она говорит прямо мне в лицо: «Убирайся из моего дома. Возьми с собой Алисию и Пепе. И никогда не возвращайся назад. Надо было мне употребить гусиное перо раньше, чем я родила такого сына, как ты». — Он оглядел себя: — Слушай, что ты думаешь об этих шмотках?
Гэм полюбовался костюмом:
— Красивый костюм.
— Еще бы! Он мне в триста баксов обошелся.
В первый раз с тех пор, как он укрылся в пентхаусе, Ромеро подошел к венецианскому окну и посмотрел вниз, возможно, подставляя себя под снайперский выстрел с улицы.
— Я не знаю. Я просто не знаю. Что будет, если я выйду с поднятыми руками? Что они со мной сделают?
— Я понятия не имею, — сказал Гэм. — Но думаю, что, перед тем как предъявить какие-нибудь обвинения, тебе устроят обследование, и пройдут месяцы, возможно, годы, прежде чем тебя сочтут способным предстать перед судом.
— Сочтут, да? Это классное слово! Но означает оно то, что меня будут держать под замком в Камарилло или в каком-нибудь еще заведении, вроде этого, до тех пор, пока вы, айболиты, не установите, насколько я болен.
— Что-то вроде этого.
— Ладно, — сказал Ромеро. Он прислонил винтовку к подоконнику и вставил гвоздику в петлицу своего пиджака. — Ты победил. А к тому же если я найму хорошего адвоката, кто знает? Может быть, я сумею отвертеться. В конце концов, я — Марти Восходящая Звезда. — Он обнял свою жену за талию и поцеловал. — А теперь слушай, Алисия, слушай как следует. Я скажу тебе, как я хочу это устроить. Вы с Пепе и доктор пойдете впереди.
— Но, Марти, — запротестовала девушка. — Я…
— Послушай, я знаю, что я делаю, — заверил ее Ромеро. — Так что не пытайся лезть не в свое дело. — Он поправил узел на своем галстуке за двадцать долларов. — Как я смотрюсь, детка?
— Для меня ты всегда хорошо смотришься, Марти. Ты это знаешь.
Ромеро игриво шлепнул ее по ягодице.
— И ты для меня хорошо смотришься. И трогать тебя мне приятно. — Он поиграл с плотью, которую держал в ладони. — Так приятно, что, если ты не уйдешь отсюда, я могу передумать и, вместо того чтобы сдаться полицейским, затащу тебя в ванную.
Девушка смутилась, но была трогательно польщена:
— Я правда тебе нравлюсь, да, Марти?
Он снова притянул девушку к себе и поцеловал ее с такой нежностью, какой доктор Гэм не ожидал от этого человека.
— Я женился на тебе, ведь так, детка? Я всегда возвращался к тебе и Пепе. — Он взъерошил волосы сына своей пятерней. — А теперь вы с мальчиком идите вперед, вместе с доктором Гэмом. А когда спуститесь в гараж, скажите этим шутникам из газет и бригаде телевизионщиков, что Марти Восходящая Звезда уже идет, и пусть готовят свои камеры. Ты сделаешь это для меня, а?
— Все, что скажешь, милый.
Ромеро кивнул Гэму. Доктор вышел на террасу и сквозь потоки дождя обратился к детективам, пригнувшимся за лифтовой надстройкой — Не стреляйте. Ромеро выходит. Но он хочет, чтобы сначала спустились его жена и его мальчик.
Гэм препроводил девушку и ее сына по террасе и в лифт.
Они проезжали второй этаж, когда услышали дерзкий выкрик, а следом — ружейную пальбу. С мрачным лицом Гэм остановил лифт, потом направил его наверх. К тому времени, когда он снова попал на верхний этаж, несколько детективов в плащах обогнули лифтовую надстройку или перелезли через нее и молча глядели на изрешеченное пулями тело на террасе.
Капитан Хейл нагнулся и подобрал оружие, лежавшее на кафеле, рядом с Ромеро.
— Откуда нам было знать? — мрачно спросил он. — Он вышел с криками, с ружьем, приставленным к плечу.
Детектив осуждающе посмотрел на Гэма:
— Вы знали?
Доктор Гэм покачал головой:
— Нет. — Он стоял вместе с другими, глядя, как кровь мертвеца смешивается с дождем и окрашивает в розовый цвет белую гвоздику. От этого зрелища ему стало дурно. Однако это решение не хуже любого другого. Ромеро родился неудачником. Теперь, совершив все возможные ошибки, он сумел решить все свои проблемы и при этом устроить то, что он считал хорошим шоу.
— Нет, — повторил Гэм. — Он сказал, что сдается. Он отпустил миссис Джонс. Он положил винтовку. Он настоял на том, чтобы мы пошли вперед. Откуда я мог знать, что он выскочит со старым, заряжающимся с дула ружьем, которое не стреляло пятьдесят лет?
Глава 27
Миссис Мэллоу критически осматривала законченную работу. Сделано на скорую руку, но сойдет. Если снова поднимется гроза, доски кое-как защитят от дождя и ветра. Ущерб, причиненный мебели в гостиной, — другое дело. Однако существовала вероятность, что он будет покрыт за счет страховки доктора Гэма и здания.
Когда рабочий собрал свои инструменты, она заплатила ему, заперла раздвижную стеклянную дверь. Пока он спускался на лифте, она обошла розовую лужу на террасе и сошла на третий этаж.
Даже теперь, спустя два часа после отъезда полиции, она, все еще чувствовала напряжение в доме. Это ее не касалось ни с какой стороны, но несомненно, что многое из случившегося никогда не откроется.
Например, история с Мазериками. Тут не все было так просто, как казалось на первый взгляд. После того как убрали тело Ромеро, доктор Гэм немедля отправился в госпиталь узнать, как дела у Евы. Он уехал раньше полиции. После всего того шума, который Мазерик наделал накануне ночью, и при том, что было неясно, скинет Ева в гараже или в карете «Скорой помощи», он так и не вернулся домой. Все, что он сделал, — это прислал со специальным курьером письмо с чеком — их квартплатой за следующий месяц.
Ветер перевернул два кресла на балконе третьего этажа. Устанавливая их, миссис Мэллоу наметила для себя поинтересоваться у Евы, когда та вернется из госпиталя, из-за чего она поссорилась с мужем. Вот ведь какая досада! Они были такой чудесной молодой парой! И все-таки нет худа без добра. Теперь, когда Ева потеряла своего ребенка, ей не придется просить их съехать.
После недолгого размышления она постучалась в дверь квартиры Джонсов. Когда миссис Джонс открыла, она сказала:
— Я только хотела убедиться, что все в порядке. Как-никак вам пришлось пережить такой ужас.
Появился мистер Джонс и встал позади своей жены, обхватив ее обеими руками за талию.
— Все замечательно, миссис Мэллоу, — сказал он с улыбкой. — А если вы беспокоитесь, что мы можем предъявить судебный иск дому, забудьте об этом. Мы испытываем лишь жалость к бедняге.
— Но когда я известила Ромеро, что он должен съехать, я не думала, что это может так обернуться. Подумать только, что устроила его мать: сюда приехала и эта девушка!…
— И не говорите, — согласился мистер Джонс. — Но ведь они, может быть, его любили, каким бы он ни был. Ну что же, спокойной ночи. И спасибо за беспокойство.
Он закрыл дверь, спокойно, но твердо. Миссис Мэллоу пожала плечами и пошла на второй этаж. Мистер Джонс — хороший жилец, но порой его трудно понять.
В квартире Лили Марлен было темно. Она не вернется из клуба еще три-четыре часа. У мистера Ричардсона свет был включен, и ей было слышно деловитый стук клавиш пишущей машинки. Надо бы как-нибудь прочесть одну из его книг. Она уже и не помнила, сколько лет прошло с тех пор, как она читала книгу.
Оба пилота из квартиры 21 улетели в рейс, но девушки, жившие по соседству, до сих пор не спали. По крайней мере, свет у них был включен.
Существовал еще один вопрос. Мисс Арнесс не сказала полиции всего, что знала. Когда капитан Хейл расспрашивал ее, на лице девушки было написано смятение. Одно несомненно, подумала она. Если между ней и Ромеро произошло что-то, помимо истории в гараже, то более мужеподобная из двух моделей менялась в правильную сторону.
Миссис Мэллоу воспользовалась своим хозяйским ключом, чтобы отпереть квартиру Ромеро. Ей не потребовалось переступать порог, чтобы рассмотреть, в каком она была жутком состоянии. Шторы свисали клочьями. Ковровое покрытие было сплошь прожжено сигаретами, усеяно окурками и пустыми бутылками.
Здоровенные куски штукатурки откололись от стены в тех местах, в которые он, очевидно, швырялся. По крайней мере, половину мебели придется заменить. Но на складе был лишний диван, несколько мягких кресел и еще один обеденный столик с табуретками. Надо найти маляра в понедельник утром. Тогда она сможет подготовить квартиру к осмотру к концу вторника. Миссис Мэллоу закрыла дверь, направилась вниз по лестнице, чтобы установить повреждения на ланаи, и встретила на лестничной площадке супругов Уайли. Прижимая к груди ночной выпуск воскресной газеты, рыжеволосая женщина хрипло проговорила:
— Надо же, чтобы это случилось именно в ту ночь, когда мы с Томом ушли пообедать и сходить в ночной клуб! Когда мы вышли из клуба, первое, что мне попалось на глаза, это фотография моей несчастной сестренки на первой странице. Потом, когда мы наконец добрались домой, в нашем боксе обнаружили паршивый плотницкий фургон, а в лифте — связки грязных досок. Что у вас тут за место такое?
— Извините ее, пожалуйста, миссис Мэллоу, — сказал Уайли. — Она пьяна.
Вера почувствовала зуд и почесалась там, где зудело.
— Ну да. Я немножко выпила. — Она снова повернулась к миссис Мэллоу: — Руби в порядке?
— Руби в полном порядке, — заверила ее миссис Мэллоу.
— Но это правда — то, что говорится в этой газете? Что Ромеро пытался это сделать и едва не сделал, но не успел — Мистер Кац и мистер Мелкха его остановили?
— Все верно. Именно это и случилось.
— Нет, ну каково, а? — Голос Веры заполнял лестничный колодец и отдавался эхом во дворе. — Браво, евреи и греки!
— Тс-с-с. Пожалуйста, Вера, — увещевал ее Уайли. — Сейчас час ночи. Хватит.
Жена проигнорировала его:
— Подумать только — а я накричала на нее прошлой ночью только за то, что она опоздала на несколько минут. — Она попыталась найти свой носовой платок и разбросала воскресную газету по ступенькам. — Бедняжка, маленькое невинное создание. Она, должно быть, напугалась до полусмерти.
— Несомненно, — согласилась с ней миссис Мэллоу. — Но сейчас я, с вашего позволения, пойду, миссис Уайли. Как только что заметил мистер Уайли, уже поздно.
На ланаи и в саду тоже был разгром. Большинство кресел было опрокинуто. Плитняк и поверхность бассейна были покрыты принесенными ветром обломками, листьями и отломанными пальмовыми ветвями. Ущерб, хотя и незначительный, охватывал большую площадь, и рабочему-японцу дел тут было не на один день. Миссис Мэллоу содрогнулась при мысли, на что будет похож фасад здания при дневном свете.
Она повернулась, чтобы пойти в свою квартиру, но увидела свет в квартире Кацев и легонько постучала в дверь.
— Пожалуйста, входите, миссис Мэллоу, — сказала миссис Кац. — Я рада, что вы постучали. Я только что закончила звонить детям, чтобы они позаботились обо всем в Нью-Йорке. Я, знаете ли, повезу Эрни домой в понедельник утром.
— Но я надеюсь, вы вернетесь, миссис Кац?
Миссис Кац покачала головой:
— Нет. Эти месяцы были посвящены Эрни. Мы оба хорошо провели время. Теперь я буду жить с детьми. Но не беспокойтесь насчет контракта об аренде. Наш адвокат обо всем позаботится.
Миссис Мэллоу стало обидно.
— О, пожалуйста, поверьте мне, миссис Кац, я даже не думала об этом. В такое время — нет.
Миссис Кац потрепала ее по руке:
— Я знаю. Но вы удивлены, почему я не плачу. Я вам скажу. Тридцать лет я прожила с Эрни. И теперь я не плачу, потому что он не хотел бы, чтобы я плакала. Он знал, что это случится. Я знала, что это случится. Это был лишь вопрос времени… — Она взяла свою сумочку с телефонного столика. — А теперь извините меня, пожалуйста. Мне пора возвращаться, и такси, которое я вызвала, ждет.
— Возвращаться?… — спросила миссис Мэллоу.
Миссис Кац объяснила:
— Туда, куда я попросила их отвезти Эрни. К мистеру Громану на Уилшире. — Она пожала плечами. — Так что, может быть, раввину не понравится. Может быть, это не ортодоксально. Но и сам Эрни не был ортодоксом, и он захотел бы, чтобы это было так. Они положили его в то, что называют усыпальницей. Мистер Суддерман, мистер Мелкха, капитан Джонсон, мистер Фаин, и мистер Лесли, и мистер Мортон, мистер Коловски и мистер Келли из винного магазина на углу, где Эрни иногда заключал пари, и все его друзья, кто хочет, сидят с Эрни. Я должна позаботиться о том, чтобы было много еды и выпивки. Я не хочу посрамить Эрни. — Миссис Кац откинула назад свои обесцвеченные волосы. — Я слышу, как он говорит, почти так, будто он со мной: «Да брось ты, мать! Не будь такой скрягой. Раскошелься. В конце концов, это всего лишь деньги».
Миссис Мэллоу проводила женщину на улицу, потом встала под аркой, разглядывая городские огни, наслаждаясь свежестью воздуха.
Колетт вышла и села в такси. Идены вернулись с гор и съехали по пандусу в гараж. Забрызганная грязью машина с карточкой прессы на ветровом стекле остановилась перед зданием, потом поспешно отъехала, простояв ровно столько, сколько потребовалось Руби, чтобы открыть дверцу и выйти. Миссис Мэллоу была удивлена.
— Я думала, — сказала она, когда девочка-подросток шла по дорожке, покачивая бедрами, — что вы наверху — Нет, — сказала Руби — Я… я вышла немного прокатиться. Но спасибо за заботу Дело было не столько в том, что она сказала А в том, как она это сказала. Миссис Мэллоу спросила себя, кем, черт возьми, возомнила себя эта маленькая сучка. Она хотела было дать резкую отповедь, но сжала губы Уайли — хорошие жильцы, а у нее и так пустуют две квартиры.
Она отперла дверь своей квартиры, сняла чехол с портативной пишущей машинки, на которой печатала корреспонденцию по дому. Если она напечатает объявление сейчас, то сможет положить его на полку над почтовыми ящиками, а мистер Хансон заберет его в понедельник, и оно появится в утренней газете во вторник. Ее пальцы быстро двигались по клавишам, пока она печатала:
Когда рабочий собрал свои инструменты, она заплатила ему, заперла раздвижную стеклянную дверь. Пока он спускался на лифте, она обошла розовую лужу на террасе и сошла на третий этаж.
Даже теперь, спустя два часа после отъезда полиции, она, все еще чувствовала напряжение в доме. Это ее не касалось ни с какой стороны, но несомненно, что многое из случившегося никогда не откроется.
Например, история с Мазериками. Тут не все было так просто, как казалось на первый взгляд. После того как убрали тело Ромеро, доктор Гэм немедля отправился в госпиталь узнать, как дела у Евы. Он уехал раньше полиции. После всего того шума, который Мазерик наделал накануне ночью, и при том, что было неясно, скинет Ева в гараже или в карете «Скорой помощи», он так и не вернулся домой. Все, что он сделал, — это прислал со специальным курьером письмо с чеком — их квартплатой за следующий месяц.
Ветер перевернул два кресла на балконе третьего этажа. Устанавливая их, миссис Мэллоу наметила для себя поинтересоваться у Евы, когда та вернется из госпиталя, из-за чего она поссорилась с мужем. Вот ведь какая досада! Они были такой чудесной молодой парой! И все-таки нет худа без добра. Теперь, когда Ева потеряла своего ребенка, ей не придется просить их съехать.
После недолгого размышления она постучалась в дверь квартиры Джонсов. Когда миссис Джонс открыла, она сказала:
— Я только хотела убедиться, что все в порядке. Как-никак вам пришлось пережить такой ужас.
Появился мистер Джонс и встал позади своей жены, обхватив ее обеими руками за талию.
— Все замечательно, миссис Мэллоу, — сказал он с улыбкой. — А если вы беспокоитесь, что мы можем предъявить судебный иск дому, забудьте об этом. Мы испытываем лишь жалость к бедняге.
— Но когда я известила Ромеро, что он должен съехать, я не думала, что это может так обернуться. Подумать только, что устроила его мать: сюда приехала и эта девушка!…
— И не говорите, — согласился мистер Джонс. — Но ведь они, может быть, его любили, каким бы он ни был. Ну что же, спокойной ночи. И спасибо за беспокойство.
Он закрыл дверь, спокойно, но твердо. Миссис Мэллоу пожала плечами и пошла на второй этаж. Мистер Джонс — хороший жилец, но порой его трудно понять.
В квартире Лили Марлен было темно. Она не вернется из клуба еще три-четыре часа. У мистера Ричардсона свет был включен, и ей было слышно деловитый стук клавиш пишущей машинки. Надо бы как-нибудь прочесть одну из его книг. Она уже и не помнила, сколько лет прошло с тех пор, как она читала книгу.
Оба пилота из квартиры 21 улетели в рейс, но девушки, жившие по соседству, до сих пор не спали. По крайней мере, свет у них был включен.
Существовал еще один вопрос. Мисс Арнесс не сказала полиции всего, что знала. Когда капитан Хейл расспрашивал ее, на лице девушки было написано смятение. Одно несомненно, подумала она. Если между ней и Ромеро произошло что-то, помимо истории в гараже, то более мужеподобная из двух моделей менялась в правильную сторону.
Миссис Мэллоу воспользовалась своим хозяйским ключом, чтобы отпереть квартиру Ромеро. Ей не потребовалось переступать порог, чтобы рассмотреть, в каком она была жутком состоянии. Шторы свисали клочьями. Ковровое покрытие было сплошь прожжено сигаретами, усеяно окурками и пустыми бутылками.
Здоровенные куски штукатурки откололись от стены в тех местах, в которые он, очевидно, швырялся. По крайней мере, половину мебели придется заменить. Но на складе был лишний диван, несколько мягких кресел и еще один обеденный столик с табуретками. Надо найти маляра в понедельник утром. Тогда она сможет подготовить квартиру к осмотру к концу вторника. Миссис Мэллоу закрыла дверь, направилась вниз по лестнице, чтобы установить повреждения на ланаи, и встретила на лестничной площадке супругов Уайли. Прижимая к груди ночной выпуск воскресной газеты, рыжеволосая женщина хрипло проговорила:
— Надо же, чтобы это случилось именно в ту ночь, когда мы с Томом ушли пообедать и сходить в ночной клуб! Когда мы вышли из клуба, первое, что мне попалось на глаза, это фотография моей несчастной сестренки на первой странице. Потом, когда мы наконец добрались домой, в нашем боксе обнаружили паршивый плотницкий фургон, а в лифте — связки грязных досок. Что у вас тут за место такое?
— Извините ее, пожалуйста, миссис Мэллоу, — сказал Уайли. — Она пьяна.
Вера почувствовала зуд и почесалась там, где зудело.
— Ну да. Я немножко выпила. — Она снова повернулась к миссис Мэллоу: — Руби в порядке?
— Руби в полном порядке, — заверила ее миссис Мэллоу.
— Но это правда — то, что говорится в этой газете? Что Ромеро пытался это сделать и едва не сделал, но не успел — Мистер Кац и мистер Мелкха его остановили?
— Все верно. Именно это и случилось.
— Нет, ну каково, а? — Голос Веры заполнял лестничный колодец и отдавался эхом во дворе. — Браво, евреи и греки!
— Тс-с-с. Пожалуйста, Вера, — увещевал ее Уайли. — Сейчас час ночи. Хватит.
Жена проигнорировала его:
— Подумать только — а я накричала на нее прошлой ночью только за то, что она опоздала на несколько минут. — Она попыталась найти свой носовой платок и разбросала воскресную газету по ступенькам. — Бедняжка, маленькое невинное создание. Она, должно быть, напугалась до полусмерти.
— Несомненно, — согласилась с ней миссис Мэллоу. — Но сейчас я, с вашего позволения, пойду, миссис Уайли. Как только что заметил мистер Уайли, уже поздно.
На ланаи и в саду тоже был разгром. Большинство кресел было опрокинуто. Плитняк и поверхность бассейна были покрыты принесенными ветром обломками, листьями и отломанными пальмовыми ветвями. Ущерб, хотя и незначительный, охватывал большую площадь, и рабочему-японцу дел тут было не на один день. Миссис Мэллоу содрогнулась при мысли, на что будет похож фасад здания при дневном свете.
Она повернулась, чтобы пойти в свою квартиру, но увидела свет в квартире Кацев и легонько постучала в дверь.
— Пожалуйста, входите, миссис Мэллоу, — сказала миссис Кац. — Я рада, что вы постучали. Я только что закончила звонить детям, чтобы они позаботились обо всем в Нью-Йорке. Я, знаете ли, повезу Эрни домой в понедельник утром.
— Но я надеюсь, вы вернетесь, миссис Кац?
Миссис Кац покачала головой:
— Нет. Эти месяцы были посвящены Эрни. Мы оба хорошо провели время. Теперь я буду жить с детьми. Но не беспокойтесь насчет контракта об аренде. Наш адвокат обо всем позаботится.
Миссис Мэллоу стало обидно.
— О, пожалуйста, поверьте мне, миссис Кац, я даже не думала об этом. В такое время — нет.
Миссис Кац потрепала ее по руке:
— Я знаю. Но вы удивлены, почему я не плачу. Я вам скажу. Тридцать лет я прожила с Эрни. И теперь я не плачу, потому что он не хотел бы, чтобы я плакала. Он знал, что это случится. Я знала, что это случится. Это был лишь вопрос времени… — Она взяла свою сумочку с телефонного столика. — А теперь извините меня, пожалуйста. Мне пора возвращаться, и такси, которое я вызвала, ждет.
— Возвращаться?… — спросила миссис Мэллоу.
Миссис Кац объяснила:
— Туда, куда я попросила их отвезти Эрни. К мистеру Громану на Уилшире. — Она пожала плечами. — Так что, может быть, раввину не понравится. Может быть, это не ортодоксально. Но и сам Эрни не был ортодоксом, и он захотел бы, чтобы это было так. Они положили его в то, что называют усыпальницей. Мистер Суддерман, мистер Мелкха, капитан Джонсон, мистер Фаин, и мистер Лесли, и мистер Мортон, мистер Коловски и мистер Келли из винного магазина на углу, где Эрни иногда заключал пари, и все его друзья, кто хочет, сидят с Эрни. Я должна позаботиться о том, чтобы было много еды и выпивки. Я не хочу посрамить Эрни. — Миссис Кац откинула назад свои обесцвеченные волосы. — Я слышу, как он говорит, почти так, будто он со мной: «Да брось ты, мать! Не будь такой скрягой. Раскошелься. В конце концов, это всего лишь деньги».
Миссис Мэллоу проводила женщину на улицу, потом встала под аркой, разглядывая городские огни, наслаждаясь свежестью воздуха.
Колетт вышла и села в такси. Идены вернулись с гор и съехали по пандусу в гараж. Забрызганная грязью машина с карточкой прессы на ветровом стекле остановилась перед зданием, потом поспешно отъехала, простояв ровно столько, сколько потребовалось Руби, чтобы открыть дверцу и выйти. Миссис Мэллоу была удивлена.
— Я думала, — сказала она, когда девочка-подросток шла по дорожке, покачивая бедрами, — что вы наверху — Нет, — сказала Руби — Я… я вышла немного прокатиться. Но спасибо за заботу Дело было не столько в том, что она сказала А в том, как она это сказала. Миссис Мэллоу спросила себя, кем, черт возьми, возомнила себя эта маленькая сучка. Она хотела было дать резкую отповедь, но сжала губы Уайли — хорошие жильцы, а у нее и так пустуют две квартиры.
Она отперла дверь своей квартиры, сняла чехол с портативной пишущей машинки, на которой печатала корреспонденцию по дому. Если она напечатает объявление сейчас, то сможет положить его на полку над почтовыми ящиками, а мистер Хансон заберет его в понедельник, и оно появится в утренней газете во вторник. Ее пальцы быстро двигались по клавишам, пока она печатала:
"ПРЕДЛАГАЕТСЯ К ОСМОТРУ КВАРТИРА.
1 СПАЛЬН — $350 — НОВОЕ ЗДАНИЕ
РОСКОШН ЧАСТН ПАТИО
Кондиц Отоплн Бассейн Подземн гар
Ванные и душ Удоб Магаз Трансп Элит р-н.
КАСА-ДЕЛЬ-СОЛ
7225-35, Вилла Уэй,
ПОЧТОВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ 9-3827
Только для взрослых, без домашних животных"