Страница:
– Рассел, уверяю тебя, что все не так плохо, как тебе кажется.
– Холмс, судя по вашему лицу, ваша печень сильно сдает, а по вашим глазам видно, что вы не спали несколько дней. – Я удивилась, почувствовав, что моя кровать трясется, и только тут поняла, что он давится от смеха.
– У старика остались в запасе кое-какие хитрости. Рассел, на корабле я обнаружил много специй и взял чуть-чуть, желтого цвета. И если слегка потереть ими глаза, то краснота сохранится надолго. Уверяю тебя, я себе не враг.
– Но вы ничего не ели за последние несколько дней, и вы слишком много пьете.
– Алкоголь уходит в основном в раковину, за исключением небольшого количества, для запаха. А что касается еды, то я разрешу миссис Хадсон откормить меня, когда мы вернемся. Видишь ли, Рассел, как только я сойду с трапа, все должны увидеть, что я разбит и подавлен и что мне все безразлично.
– Что ж, но мне необходимы гарантии того, что вы будете беречь себя в мое отсутствие. Я не могу допустить, чтобы вы себе навредили.
Он улыбнулся.
– Я обещаю. Могу даже пообещать, если хочешь, стирать свои носки по вечерам.
– В этом нет необходимости, Холмс. Миссис Хадсон справится с этим лучше.
– Мисс Рассел!
– Мэри? Мэри, подожди, что случилось?
Я повернулась и, не глядя на Майкрофта, холодно бросила:
– Да?
– Куда вы? В чем дело? Где Холмс?
Я заметила какое-то движение на палубе и, повернувшись, встретилась глазами с Холмсом. Он выглядел ужасно. Серые глаза блестели в глубине красных глазниц, желтая кожа обвисла на скулах, воротник рубашки был мятым, пуговица на жилетке расстегнута. Я собралась с силами и едко произнесла:
– Вот он, джентльмены, великий мистер Шерлок Холмс. Спаситель народов, величайший ум века, дар Божий человечеству. Джентльмены, я оставляю его вам.
Наши глаза встретились еще раз, и я увидела в них тень одобрения и понимания. Резко развернувшись на каблуках, я пошла прочь. Уотсон, должно быть, захотел вернуть меня, потому что до меня донесся насмешливый голос Холмса:
– Пускай идет, нам с ней не по пути. Она хочет оставить свой след в этом мире, разве вы не видите? – Он повысил голос до крика мне вслед. – И я не завидую мужчине, который с ней столкнется!
Я завернула за угол и поймала кеб. После этого я не видела Холмса два месяца.
Глава 15
Вернувшись в Оксфорд, я с головой погрузилась в учебу. Я пропустила больше месяца, и хотя программа в Оксфорде не очень-то связана с присутствием на лекциях и семинарах, однако непосещение отмечается и учитывается. Мне повезло, что моя преподавательница математики чем-то болела, а та, что вела греческий, по каким-то причинам задержалась после Рождества. Я быстро повысила свой рейтинг в глазах оставшихся преподавателей и, к своему собственному удивлению, почувствовала, что наверстала упущенное.
Я изменилась в ту весну. Во-первых, я больше не носила брюки и ботинки, зато пополнила свой гардероб дорогими платьями и юбками. Мы разошлись с Ронни Биконсфилд, зато я пыталась завязать приятельские отношения с другими девушками моего возраста. Их общество мне нравилось, хотя порой и не хватало терпения общаться с ними подолгу. Я стала много гулять одна по Оксфорду и его окрестностям и ходить в церковь, где просто сидела и слушала. Как-то я даже пошла на концерт с тихим молодым человеком, с которым мы вместе посещали лекции. Мы слушали Моцарта, играли хорошо, но я очень устала в тот день и заснула на середине. Молодой человек больше меня не приглашал.
Я стала меньше есть, работала в основном по утрам, порой, чтобы уснуть, позволяла себе бренди. Другими словами, я стала больше походить на Холмса. Он любил все человечество, которое не могло ни понять, ни принять его, теперь и я превратилась в подобную ему мыслительную машину.
Холмс пребывал в мире и покое у себя на юге. Миссис Хадсон вернулась из своего путешествия в конце февраля. Ее первое письмо было коротким, она была потрясена тем, в каком состоянии находился Холмс. В своих письмах она не просила и не обвиняла, но это ранило меня еще больше, особенно когда она просто сообщала, что однажды Холмс вообще не ложился спать или стал поговаривать о продаже своих ульев. Лестрейд приставил охрану к его коттеджу и пытался сделать то же для меня, но я отказалась. Я не верила в то, что кто-то из людей Лестрейда мог бы защитить меня лучше, чем я сама, кроме того, их постоянное присутствие было бы невыносимым.
Уотсон также писал длинные трогательные письма, касающиеся в основном здоровья Холмса. Однажды он приехал в Оксфорд навестить меня. Я вытащила его на длинную прогулку, чтобы не сидеть и не смотреть ему в глаза. В конце концов, замерзший, он уехал в сопровождении своего телохранителя.
Зима после теплой Палестины казалась очень холодной. Я читала свою Библию, думала об Олоферне и дороге в Иерусалим.
В начале марта я получила от Холмса телеграмму – это был его излюбленный способ коммуникации. Текст был простым:
ПРИЕДЕШЬ НА КАНИКУЛЫ
ХОЛМС
Я открыто прочитала ее возле конторки мистера Томаса, после чего придала своему лицу раздраженное выражение и пошла наверх. На следующий день я направила ему ответный вопрос:
СТОИТ ЛИ
РАССЕЛ
Вскоре в моем почтовом ящике лежал ответ:
ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ МИССИС ХАДСОН ТОЖЕ БУДЕТ РАДА
ХОЛМС.
Через два дня я отправила телеграмму, в которой сообщила, что приеду.
Выкроив свободное время, я посетила исполнителей воли моих покойных родителей и попросила, чтобы мне выдали определенную сумму вперед из моего наследства, в полное владение которым я вступала через два года, – мне нужно было купить автомобиль. Дело было быстро улажено, и на следующий день я отправилась в гараж Моррис-Оксфорд, где оплатила покупку и приобрела первичные навыки вождения. Вскоре я ездила уже довольно прилично.
Именно тогда, за две недели до окончания триместра, я впервые обнаружила, что за мной следят. Я была сильно погружена в себя, часто читала на ходу, так что, вполне возможно, просто не заметила этого раньше. Впервые я обратила внимание на какого-то мужчину, когда выходила из дома. Я внезапно вспомнила, что забыла книгу, быстро повернула назад и боковым зрением увидела человека, который тоже неожиданно резко остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок. Я уже была наверху и вставляла ключ в замочную скважину, когда меня осенило: туфли у него были без шнурков. После этого я стала повнимательнее и обнаружила, что вместе с тем типом действуют еще одна парочка – женщина с мужчиной. Если бы не школа Холмса, я, бесспорно, не заметила бы, что неподалеку от меня выгуливают одного и того же бульдога.
Меня волновало только одно: если бы я действительно порвала с Холмсом, то я не скрывала бы свое раздражение от того, что за мной следят. Как бы там ни было, но я хотела сперва посоветоваться с Холмсом. Впервые за мной пытались следить, и мне не терпелось их спугнуть. Интересно, неужели наша противница допускала, что я их не вижу? Конечно, их было довольно трудно заметить, и тем не менее...
Я решила продолжать в том же духе и стала еще более рассеянной, пока в один прекрасный день, идя с книгой перед носом, не воткнулась в фонарный столб на Хай-стрит. Я вышла из своего рассеянного состояния, обнаружив, что сижу на земле, люди ахают, глядя на мое окровавленное лицо, а молодая женщина протягивает мне мои разбитые очки. Я вернулась домой с большим куском пластыря на лбу, и мне пришлось воспользоваться запасными очками. Я очень старательно играла свою роль.
Когда мои старые очки починили, я обнаружила, что по-прежнему нахожусь под наблюдением. Я решила, что в Суссекс поеду на машине, а не на поезде, и рассказала об этом всем своим соседям по гаражу за день до отъезда. Я хотела быть уверенной, что преследователи отправятся за мной, поскольку я не в меньшей степени боялась потерять след их хозяйки.
За все время поездки они использовали пять машин, что свидетельствовало о больших деньгах, стоявших за ними. Я записала их номера и постаралась запомнить и машины, и водителей. Когда я остановилась у трактира позавтракать, то заметила целующуюся молодую пару, вышедшую из знакомой машины. Когда же я притормозила у Истборна, чтобы выпить чаю, то мимо проехал пожилой человек, сменивший молодую пару двадцать миль назад, а у гостиницы в Мор-рисе я обратила внимание на женщину, которая гуляла с моим знакомым бульдогом. Вскоре я увидела ее за рулем позади меня. Огни ее машины пронеслись дальше, только когда я свернула к своей ферме. Я вздохнула с облегчением, убедившись, что она меня не потеряла. Мне хотелось, чтобы они были свидетелями моего невинного поведения и впоследствии доложили бы об этом своему боссу.
Моя тетя была... была как всегда. Утром я обнаружила, что дела на ферме идут хорошо благодаря Патрику. Он сопровождал меня, пока я приветствовала коров, осматривала потомство, которое недавно принесла кобыла по имени Викки, и разговаривала с соседями по поводу приобретения трактора. Тогда впервые за целый месяц я надела брюки и высокие ботинки и почувствовала, что вовсе от них не отвыкла. Я пригласила Патрика к себе на чашку чая, но он, не испытывая особой любви к моей тете, предложил зайти в его маленький домик.
Чай был горячим, крепким и сладким, в самый раз для холодного весеннего утра. Мы беседовали о чем-то, когда он сказал:
– Какие-то люди в деревне спрашивали о вас. – В деревне трудно не заметить или скрыть что-либо. Очевидно, это были люди из города, с которыми мы имели дело.
– Да? И когда это было?
– Три-четыре недели назад.
– И что же они спрашивали?
– Просто интересовались вами, откуда и кто вы такая. И еще они спрашивали про мистера Холмса и как часто вы видитесь. Они спрашивали это у Тилли. – Я заметила, что он стал часто видеться с Тилли. – Она сразу и не обратила внимания на вопросы, потому что все было как бы между прочим, в разговоре. И только узнав, что на почте интересовались тем же, она насторожилась.
– Интересно. Спасибо тебе.
– Это не мое дело, но почему вы больше с ним не встречаетесь? Похоже, его это очень расстраивает.
Я посмотрела в его открытое лицо и сказала ему то, что вполне могло бы быть правдой:
– Ты знаешь беговую лошадь Тома Уорнера, которой он так гордится?
– Да, прекрасный скакун.
– Ты бы мог запрячь ее вместе с Викки в плуг?
Вопрос был настолько глупым, что он с удивлением посмотрел на меня, прежде чем ответить.
– Вы хотите сказать, что мистер Холмс хочет сделать вас ломовой лошадью?
– Ладно, мне пора. Дело не в ломовой лошади, а в несовместимости беговой и ломовой лошадей. Это то, что произошло между мной и Холмсом.
– Он хороший человек. Вы хоть навестили бы его. Я думаю, он будет рад. Его садовник говорит, что он болен.
– Да, пожалуй, навещу. Как раз сегодня после обеда.
Он принял возбуждение в моем голосе за проявление нервозности и взял мою руку в свои огромные ладони.
– Не волнуйтесь. Просто помните, что вам не работать в одной упряжке, и все будет в порядке.
– Я так и делаю, Патрик, спасибо тебе.
Я громко хлопнула дверцей, чтобы прекратить это, и вытащила из машины корзину с разными сырами и фруктами, которые привезла из Оксфорда. Выпрямившись, я увидела, что дверь коттеджа открыта, а Холмс с лицом, не выражающим совершенно ничего, стоит на пороге.
– Привет, Рассел.
– Привет, Холмс. – Я шла по дорожке и пыталась понять, что скрывается за этими безразличными серыми глазами, но не смогла. Подойдя к нему, я протянула корзину.
– Это для вас и миссис Хадсон.
– Очень мило с твоей стороны, Рассел, – вежливо сказал он, однако глаза его по-прежнему были пусты. Он отступил назад, чтобы дать мне пройти. – Входи, пожалуйста.
Я отнесла корзину на кухню и кое-как выдержала встречу с миссис Хадсон, боясь разрыдаться. Я позволила себя обнять и поцеловала ее, после чего вновь стала только вежливой.
Она накрыла стол с невероятным количеством еды и без умолку рассказывала о корабле, о Суэцком канале, о Бомбее и о семье своего сына.
– Как ты поранила голову, Мэри? – спросила она наконец.
Я решила превратить это в шутку, но она не удалась. Миссис Хадсон неловко улыбнулась и выразила радость по поводу того, что стекло не попало мне в глаз. Все это время Холмс просто сидел и смотрел на меня, словно я была букашкой под микроскопом. Наконец миссис Хадсон извинилась и оставила нас.
Мы допили чай, и я рассказала ему, чем занималась в течение триместра. Он задал мне несколько вопросов, и вновь воцарилась тишина. Наконец я решила поинтересоваться, над чем он работает сейчас в своей лаборатории. Он без всякого интереса рассказал о своих опытах, после чего поставил чашку и вяло махнул рукой в сторону лаборатории.
– Хочешь посмотреть?
– Да, конечно, если только вы хотите показать мне это. – В любом случае это было бы лучше, чем сидеть за столом, возя по тарелке ломтик крошащегося сыра.
Мы встали и прошли в лабораторию – большую комнату без окон. Он закрыл дверь, и я увидела, что никаких опытов там не проводится. Повернувшись его спросить, я увидела, что Холмс стоит возле двери, засунув руки в карманы.
– Привет, Рассел, – произнес он еще раз, только теперь его лицо было живым и открытым, а глаза смотрели в мои глаза. Я не могла вынести этого и резко повернулась к нему спиной, закрыв глаза и сжав кулаки. Я не в силах была вести с ним по-прежнему дружеские разговоры, не переставая одновременно играть свою роль. Через несколько секунд послышался легкий стук в дверь – два раза, и я улыбнулась с облегчением. Он понял. Он пододвинул мне табуретку, и я села на нее спиной к нему с закрытыми глазами.
– У нас около пяти минут, чтобы не вызвать подозрений, – сказал он.
– Значит, за вами тоже следят?
– За каждым движением, даже в гостиной. Они как-то договорились с соседями и засели на деревьях с биноклями. Это позволяет им читать по губам. Уилл говорит, что по деревне ходят слухи о каком-то глухонемом, появившемся здесь недавно.
– Патрик сказал, что кто-то выспрашивал о нас с вами. Уж эти мне городские – не знают, что в деревне ничего не скроешь.
– Да, они уверены в себе. Я догадывался, что и за тобой тоже следят.
– Я заметила их две недели назад: двое мужчин и женщина. Сюда меня сопровождали пять машин. У нашей леди есть деньги.
– Мы знаем об этом.
Я чувствовала спиной его взгляд.
– Ты в порядке, Рассел? С января ты потеряла семь фунтов и, кроме того, не высыпаешься.
– Всего лишь шесть фунтов, а не семь, а сплю я столько же, сколько и вы. Я очень занята. – Я понизила голос до шепота. – Холмс, я хочу, чтобы это побыстрее закончилось. – Я почувствовала, что он приблизился, и поспешно встала. – Нет, не подходите близко ко мне, я не выдержу этого. И я сомневаюсь, что найду в себе достаточно сил, чтобы приехать сюда еще раз. Мне легче в Оксфорде, и больше не просите меня приезжать сюда, пока все не кончится.
На некоторое время воцарилось молчание, после чего он произнес новым для меня глухим голосом:
– Да-да, я понимаю. – Он остановился и откашлялся, после чего заговорил как обычно: – Ты совершенно права, Рассел. От этого мы ничего не выиграем, скорее потеряем. Теперь к делу. У меня есть копии фотографий, которые я сделал специально для тебя. Я показал Майкрофту ту нашу серию римских цифр, но ни он, ни я не можем выжать из них хоть чего-нибудь толковое. Но я знаю, что в них что-то есть. Может, ты сможешь докопаться. Снимки в конверте – держи.
Я взяла конверт и сунула во внутренний карман.
– Теперь нам надо возвращаться, Рассел. А через десять минут начнем все сначала, и ты уйдешь, кипя от злости, прежде чем миссис Хадсон предложит ужин. Да?
– Да, Холмс. До свидания.
Он вернулся в гостиную, и через пару минут я присоединилась к нему. А минут через двадцать он начал отпускать язвительные замечания в мой адрес, и около шести я выскочила из дома, громко хлопнув дверью и даже не попрощавшись с миссис Хадсон. Проехав две мили, я остановила машину и прижалась лбом к рулю. Все это было слишком уж реально.
Глава 16
Унылые недели продолжали тянуться одна за другой. Соглядатаи по-прежнему следили за мной, а я упорно делала вид, что ничего не замечаю вокруг себя. Начался третий триместр, и я была слишком занята, чтобы помнить о нашем актерстве. Но по ночам частенько просыпалась. Мне казалось, что я слышу два легких удара в дверь, но, конечно, ничего такого не было. Каждую свободную минуту я проводила в библиотеке Бодли. Однако, как ни странно, кошмар больше не приходил ко мне по ночам.
Весна набирала силу, и вскоре повсюду давало о себе знать биение новой жизни. Все потянулось вверх, к солнцу. Я чувствовала это скорей интуитивно, поскольку на улице бывала мало, с головой погрузившись в дела.
Я игнорировала многочисленные приглашения друзей и знакомых на различного рода пикники и не отрывалась от своей работы. И только к концу мая я поняла, что держу в руках тонкие пока ниточки, ведущие к разгадке нашего дела.
Приехав из Суссекса, я столкнулась с проблемой, куда спрятать конверт, который дал мне Холмс. Я не была уверена, что в моей комнате он будет в безопасности, но в то же время и не могла постоянно носить конверт с собой. В конце концов я пришла к выводу, что самое надежное место за моим столом в библиотеке Бодли, где стояли многочисленные тома, с которыми я работала. Это было рискованно, но все же лучше, чем покупать сейф или с подозрительной регулярностью посещать банк, что непременно насторожило бы нашего врага. Это был минимальный риск, который я могла себе позволить. Кроме того, в библиотеку не пускали широкую публику, так что моим шпионам приходилось долгими часами торчать на улице, мое же место находилось в самом дальнем углу читального зала, и я могла видеть все, что творилось в нем. В течение нескольких недель часами я сидела над этой цепочкой римских цифр. Как и Холмс, я теперь достаточно хорошо знала нашего врага, чтобы быть уверенной в том, что это какая-то запись, но, как и Холмс с братом, не могла ее разгадать.
Однако сознание обладает способностью продолжать работу над какой-нибудь проблемой автоматически, и когда из уст вылетает восклицание «Эврика!», кажется, что сам Бог подсказал вам решение. Слова, которые подсказывает внутренний голос, не всегда четки и ясны, они могут быть странными и загадочными. Пророки называют это Дочерью голоса Бога, а она говорит шепотом и намеками. Холмс научился усмирять шум в голове с помощью трубки или игры на скрипке, чтобы лучше слышать этот голос. Рассеянное внимание и внутренняя концентрация позволяют услышать даже самый тихий шепот Дочери голоса.
В тот день я много работала, провела бессонную ночь, сходила на лекцию, дописала реферат и дважды доставала фотографии, изучая в сотый раз каждую деталь этих снимков, особенно сами цифры. Я даже перевернула их вверх ногами, ожидая, что увижу что-нибудь новенькое, но ничего не прояснилось. Мне уже надоело всякий раз прикрывать их невинной бумажкой, когда кто-то проходил мимо моего стола.
После обеда, когда движение у моего стола оживилось, я не выдержала и, засунув фотографии обратно в конверт и убрав в свое потайное место, вышла из библиотеки в отвратительном настроении. Мне было все равно, что подумают соглядатаи. Пусть себе топают. В голове у меня мелькнула безумная мысль, что, может быть, и нет никакого врага, может, Холмс просто сошел с ума и это одна из его маленьких штучек.
Добравшись до своей комнаты, я немного успокоилась, но, бросив взгляд на письменный стол, почувствовала, что больше не могу. За стеной в комнате соседки послышался шум. Я вышла в коридор.
– Привет, Дот! – позвала я. Она появилась на пороге.
– О, привет, Мэри. Хочешь чаю?
– Нет, спасибо. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?
– Путешествие в ад вместе с Данте, но я с удовольствием отложу это. А что такое?
– Меня тошнит от всего этого, я не могу видеть книги, и думаю...
– Тебя? Тебя тошнит от книг?
Ее лицо не выразило бы большего изумления, смешанного с недоверием, если бы у меня вдруг выросли крылья. Я засмеялась.
– Да, даже Мэри Рассел иногда пресыщается. Я собираюсь пойти поужинать у Траута, после чего отправиться на концерт органной музыки. Как ты?
– Когда выходим?
– Полчаса тебе хватит?
– Сорок пять минут было бы лучше.
– Хорошо. Я вызову кеб.
Это был приятный ужин. Дороти познакомилась с очередным обожателем, и мы пошли на концерт. Играли в основном Баха, чья музыка отличается красотой и четкой, чисто математической уравновешенностью. Хорошая музыка и бокал шампанского успокоили мои нервы, и я легла спать еще до полуночи, что за последние месяцы со мной случалось крайне редко.
Около трех часов ночи я подскочила на кровати, чувствуя, как кровь стучит у меня в ушах, а дыхание такое, будто я только что пробежала вверх по лестнице. Мне приснился сон, но вовсе не мой прежний кошмар, а что-то непонятное, какая-то смесь реального и воображаемого. С книжной полки на меня смотрело лицо, полуприкрытое светлыми волосами, в руках у призрака была трубка. Он прокричал: «Ты ничего не знаешь!» Голос был не то женский, не то мужской. Потом призрак жутко засмеялся и с силой бросил вниз трубку, которая казалась одной из принадлежавших Холмсу. Трубка разбилась на мелкие кусочки, и я стала их поднимать. Нагнувшись под шкаф за одним из них, я нащупала какой-то предмет. Вытащив его, я увидела, что это была книга по истории правления Генриха VIII.
Я включила свет и надела очки, после чего легла опять. Холодный пот высох, сердце вновь забилось в прежнем ритме, но я знала, что уже не усну, поэтому надела халат и приготовила чай.
Через несколько минут я сидела с чашкой и обдумывала это странное видение. Мне редко снились другие сны, кроме моего кошмара, а с тех пор, как моя семья погибла, я не припомню никаких других. Все было не случайно, но в чем же дело? Некоторые детали были понятны, некоторые нет. Почему, например, призрак со светлыми волосами был и мужчиной и женщиной, в то время как мы совершенно точно установили, что наш противник – женщина. Разбитая трубка была следствием моего беспокойства за Холмса, а книги – просто важной частью моей жизни, я не могла представить себя без них, даже во сне. Но почему книги по истории? Я никогда не питала любви к истории. Тогда при чем здесь король Генрих? Этот беспутный, скрюченный подагрой старик со своим множеством жен, всех их он принес в жертву своему желанию иметь сыновей, будто они были в чем виноваты. Интересно, что сказал бы Фрейд по поводу этого сновидения? Я вернулась в комнату. Если уж я проснулась в три часа утра, то надо было воспользоваться возможностью позаниматься. Я села за работу, но мои мысли постоянно возвращались ко сну. Генрих VIII. Что это могло значить?
Первую половину дня я продолжала работать, потом пообедала, поглотив количество еды, соразмерное разве только с последним обедом миссис Хадсон.
Затем я отправилась на лекцию. На полпути остановилась. Генрих VIII. Если чего не знаешь – иди в библиотеку. В библиотеке я просмотрела несколько книг о том периоде, но это не дало никакого ключа, никакого толчка сознанию. Уже без всякой надежды я достала фотографии, разложила их на столе перед собой, и именно тогда я услышала голос и на меня снизошло озарение.
Мы с Холмсом обсуждали то, что шифр основывался на использовании цифр в качестве заменителей букв, где, к примеру, 1 могла быть буквой А, 2 – Б, а сочетание 3 – 1 – 2 будет читаться как ВАБ.
В нашем случае были использованы не арабские, а римские цифры, и поскольку они не были разделены пробелами, то можно было только догадываться о количестве цифр – двадцать пять их было или семь, или что-то среднее. Здесь мы с Холмсом сдались, поскольку в том, что мы получали, не было никакого смысла. Однако, несомненно, она рассчитывала, что мы сможем понять это послание. К тому же, скорее всего, ключ к шифру не должен быть сложным, и если его найти, то загадка быстро разрешится. В этом я не сомневалась.
Мне казалось, ключ был найден маленькой Дочерью голоса и заложен в мой сон, чтобы я догадалась. Генрих VIII для меня ничего не значил, но число восемь значило очень многое. Если бы у людей было четыре, а не пять пальцев, то мы бы считали не десятками, а восьмерками. Единица и ноль означали бы восемь, одиннадцать было бы то же, что и девять, а двадцать – то же, что и шестнадцать. Я выписала первые двадцать шесть чисел в восьмеричной системе на листок бумаги, а внизу расставила буквы алфавита:
– Холмс, судя по вашему лицу, ваша печень сильно сдает, а по вашим глазам видно, что вы не спали несколько дней. – Я удивилась, почувствовав, что моя кровать трясется, и только тут поняла, что он давится от смеха.
– У старика остались в запасе кое-какие хитрости. Рассел, на корабле я обнаружил много специй и взял чуть-чуть, желтого цвета. И если слегка потереть ими глаза, то краснота сохранится надолго. Уверяю тебя, я себе не враг.
– Но вы ничего не ели за последние несколько дней, и вы слишком много пьете.
– Алкоголь уходит в основном в раковину, за исключением небольшого количества, для запаха. А что касается еды, то я разрешу миссис Хадсон откормить меня, когда мы вернемся. Видишь ли, Рассел, как только я сойду с трапа, все должны увидеть, что я разбит и подавлен и что мне все безразлично.
– Что ж, но мне необходимы гарантии того, что вы будете беречь себя в мое отсутствие. Я не могу допустить, чтобы вы себе навредили.
Он улыбнулся.
– Я обещаю. Могу даже пообещать, если хочешь, стирать свои носки по вечерам.
– В этом нет необходимости, Холмс. Миссис Хадсон справится с этим лучше.
* * *
Мы вернулись в Лондон серым утром, загорелые и утомленные постоянными ссорами. Я стояла одна на палубе, глядя на приближающийся город, и чувствовала неловкость по отношению к капитану и команде, которая за моей спиной готовилась к швартовке. По мере приближения я начала различать знакомые лица на берегу. Уотсон взволнованно искал глазами Холмса, Лестрейд стоял чуть позади, недоумевая, куда же он подевался. Майкрофт держался в стороне с ничего не выражающим лицом. Они приветственно помахали мне, как только мы причалили, но я не ответила. Едва был спущен трап, я подхватила свои сумки и, опустив глаза, устремилась на берег. Уотсон протянул руку, а Лестрейд окликнул меня:– Мисс Рассел!
– Мэри? Мэри, подожди, что случилось?
Я повернулась и, не глядя на Майкрофта, холодно бросила:
– Да?
– Куда вы? В чем дело? Где Холмс?
Я заметила какое-то движение на палубе и, повернувшись, встретилась глазами с Холмсом. Он выглядел ужасно. Серые глаза блестели в глубине красных глазниц, желтая кожа обвисла на скулах, воротник рубашки был мятым, пуговица на жилетке расстегнута. Я собралась с силами и едко произнесла:
– Вот он, джентльмены, великий мистер Шерлок Холмс. Спаситель народов, величайший ум века, дар Божий человечеству. Джентльмены, я оставляю его вам.
Наши глаза встретились еще раз, и я увидела в них тень одобрения и понимания. Резко развернувшись на каблуках, я пошла прочь. Уотсон, должно быть, захотел вернуть меня, потому что до меня донесся насмешливый голос Холмса:
– Пускай идет, нам с ней не по пути. Она хочет оставить свой след в этом мире, разве вы не видите? – Он повысил голос до крика мне вслед. – И я не завидую мужчине, который с ней столкнется!
Я завернула за угол и поймала кеб. После этого я не видела Холмса два месяца.
Глава 15
Разделение
Она одна в этом мире, средь пробуждающейся весны.
Вернувшись в Оксфорд, я с головой погрузилась в учебу. Я пропустила больше месяца, и хотя программа в Оксфорде не очень-то связана с присутствием на лекциях и семинарах, однако непосещение отмечается и учитывается. Мне повезло, что моя преподавательница математики чем-то болела, а та, что вела греческий, по каким-то причинам задержалась после Рождества. Я быстро повысила свой рейтинг в глазах оставшихся преподавателей и, к своему собственному удивлению, почувствовала, что наверстала упущенное.
Я изменилась в ту весну. Во-первых, я больше не носила брюки и ботинки, зато пополнила свой гардероб дорогими платьями и юбками. Мы разошлись с Ронни Биконсфилд, зато я пыталась завязать приятельские отношения с другими девушками моего возраста. Их общество мне нравилось, хотя порой и не хватало терпения общаться с ними подолгу. Я стала много гулять одна по Оксфорду и его окрестностям и ходить в церковь, где просто сидела и слушала. Как-то я даже пошла на концерт с тихим молодым человеком, с которым мы вместе посещали лекции. Мы слушали Моцарта, играли хорошо, но я очень устала в тот день и заснула на середине. Молодой человек больше меня не приглашал.
Я стала меньше есть, работала в основном по утрам, порой, чтобы уснуть, позволяла себе бренди. Другими словами, я стала больше походить на Холмса. Он любил все человечество, которое не могло ни понять, ни принять его, теперь и я превратилась в подобную ему мыслительную машину.
Холмс пребывал в мире и покое у себя на юге. Миссис Хадсон вернулась из своего путешествия в конце февраля. Ее первое письмо было коротким, она была потрясена тем, в каком состоянии находился Холмс. В своих письмах она не просила и не обвиняла, но это ранило меня еще больше, особенно когда она просто сообщала, что однажды Холмс вообще не ложился спать или стал поговаривать о продаже своих ульев. Лестрейд приставил охрану к его коттеджу и пытался сделать то же для меня, но я отказалась. Я не верила в то, что кто-то из людей Лестрейда мог бы защитить меня лучше, чем я сама, кроме того, их постоянное присутствие было бы невыносимым.
Уотсон также писал длинные трогательные письма, касающиеся в основном здоровья Холмса. Однажды он приехал в Оксфорд навестить меня. Я вытащила его на длинную прогулку, чтобы не сидеть и не смотреть ему в глаза. В конце концов, замерзший, он уехал в сопровождении своего телохранителя.
Зима после теплой Палестины казалась очень холодной. Я читала свою Библию, думала об Олоферне и дороге в Иерусалим.
В начале марта я получила от Холмса телеграмму – это был его излюбленный способ коммуникации. Текст был простым:
ПРИЕДЕШЬ НА КАНИКУЛЫ
ХОЛМС
Я открыто прочитала ее возле конторки мистера Томаса, после чего придала своему лицу раздраженное выражение и пошла наверх. На следующий день я направила ему ответный вопрос:
СТОИТ ЛИ
РАССЕЛ
Вскоре в моем почтовом ящике лежал ответ:
ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ МИССИС ХАДСОН ТОЖЕ БУДЕТ РАДА
ХОЛМС.
Через два дня я отправила телеграмму, в которой сообщила, что приеду.
Выкроив свободное время, я посетила исполнителей воли моих покойных родителей и попросила, чтобы мне выдали определенную сумму вперед из моего наследства, в полное владение которым я вступала через два года, – мне нужно было купить автомобиль. Дело было быстро улажено, и на следующий день я отправилась в гараж Моррис-Оксфорд, где оплатила покупку и приобрела первичные навыки вождения. Вскоре я ездила уже довольно прилично.
Именно тогда, за две недели до окончания триместра, я впервые обнаружила, что за мной следят. Я была сильно погружена в себя, часто читала на ходу, так что, вполне возможно, просто не заметила этого раньше. Впервые я обратила внимание на какого-то мужчину, когда выходила из дома. Я внезапно вспомнила, что забыла книгу, быстро повернула назад и боковым зрением увидела человека, который тоже неожиданно резко остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок. Я уже была наверху и вставляла ключ в замочную скважину, когда меня осенило: туфли у него были без шнурков. После этого я стала повнимательнее и обнаружила, что вместе с тем типом действуют еще одна парочка – женщина с мужчиной. Если бы не школа Холмса, я, бесспорно, не заметила бы, что неподалеку от меня выгуливают одного и того же бульдога.
Меня волновало только одно: если бы я действительно порвала с Холмсом, то я не скрывала бы свое раздражение от того, что за мной следят. Как бы там ни было, но я хотела сперва посоветоваться с Холмсом. Впервые за мной пытались следить, и мне не терпелось их спугнуть. Интересно, неужели наша противница допускала, что я их не вижу? Конечно, их было довольно трудно заметить, и тем не менее...
Я решила продолжать в том же духе и стала еще более рассеянной, пока в один прекрасный день, идя с книгой перед носом, не воткнулась в фонарный столб на Хай-стрит. Я вышла из своего рассеянного состояния, обнаружив, что сижу на земле, люди ахают, глядя на мое окровавленное лицо, а молодая женщина протягивает мне мои разбитые очки. Я вернулась домой с большим куском пластыря на лбу, и мне пришлось воспользоваться запасными очками. Я очень старательно играла свою роль.
Когда мои старые очки починили, я обнаружила, что по-прежнему нахожусь под наблюдением. Я решила, что в Суссекс поеду на машине, а не на поезде, и рассказала об этом всем своим соседям по гаражу за день до отъезда. Я хотела быть уверенной, что преследователи отправятся за мной, поскольку я не в меньшей степени боялась потерять след их хозяйки.
За все время поездки они использовали пять машин, что свидетельствовало о больших деньгах, стоявших за ними. Я записала их номера и постаралась запомнить и машины, и водителей. Когда я остановилась у трактира позавтракать, то заметила целующуюся молодую пару, вышедшую из знакомой машины. Когда же я притормозила у Истборна, чтобы выпить чаю, то мимо проехал пожилой человек, сменивший молодую пару двадцать миль назад, а у гостиницы в Мор-рисе я обратила внимание на женщину, которая гуляла с моим знакомым бульдогом. Вскоре я увидела ее за рулем позади меня. Огни ее машины пронеслись дальше, только когда я свернула к своей ферме. Я вздохнула с облегчением, убедившись, что она меня не потеряла. Мне хотелось, чтобы они были свидетелями моего невинного поведения и впоследствии доложили бы об этом своему боссу.
Моя тетя была... была как всегда. Утром я обнаружила, что дела на ферме идут хорошо благодаря Патрику. Он сопровождал меня, пока я приветствовала коров, осматривала потомство, которое недавно принесла кобыла по имени Викки, и разговаривала с соседями по поводу приобретения трактора. Тогда впервые за целый месяц я надела брюки и высокие ботинки и почувствовала, что вовсе от них не отвыкла. Я пригласила Патрика к себе на чашку чая, но он, не испытывая особой любви к моей тете, предложил зайти в его маленький домик.
Чай был горячим, крепким и сладким, в самый раз для холодного весеннего утра. Мы беседовали о чем-то, когда он сказал:
– Какие-то люди в деревне спрашивали о вас. – В деревне трудно не заметить или скрыть что-либо. Очевидно, это были люди из города, с которыми мы имели дело.
– Да? И когда это было?
– Три-четыре недели назад.
– И что же они спрашивали?
– Просто интересовались вами, откуда и кто вы такая. И еще они спрашивали про мистера Холмса и как часто вы видитесь. Они спрашивали это у Тилли. – Я заметила, что он стал часто видеться с Тилли. – Она сразу и не обратила внимания на вопросы, потому что все было как бы между прочим, в разговоре. И только узнав, что на почте интересовались тем же, она насторожилась.
– Интересно. Спасибо тебе.
– Это не мое дело, но почему вы больше с ним не встречаетесь? Похоже, его это очень расстраивает.
Я посмотрела в его открытое лицо и сказала ему то, что вполне могло бы быть правдой:
– Ты знаешь беговую лошадь Тома Уорнера, которой он так гордится?
– Да, прекрасный скакун.
– Ты бы мог запрячь ее вместе с Викки в плуг?
Вопрос был настолько глупым, что он с удивлением посмотрел на меня, прежде чем ответить.
– Вы хотите сказать, что мистер Холмс хочет сделать вас ломовой лошадью?
– Ладно, мне пора. Дело не в ломовой лошади, а в несовместимости беговой и ломовой лошадей. Это то, что произошло между мной и Холмсом.
– Он хороший человек. Вы хоть навестили бы его. Я думаю, он будет рад. Его садовник говорит, что он болен.
– Да, пожалуй, навещу. Как раз сегодня после обеда.
Он принял возбуждение в моем голосе за проявление нервозности и взял мою руку в свои огромные ладони.
– Не волнуйтесь. Просто помните, что вам не работать в одной упряжке, и все будет в порядке.
– Я так и делаю, Патрик, спасибо тебе.
* * *
Я приехала к Холмсу в четыре часа, зная, что как раз в это время миссис Хадсон подает чай. Едва заглушив двигатель, я услышала звуки скрипки Холмса. Скрипка и сама по себе – один из самых меланхоличных инструментов, да еще учитывая то, как играл Холмс...Я громко хлопнула дверцей, чтобы прекратить это, и вытащила из машины корзину с разными сырами и фруктами, которые привезла из Оксфорда. Выпрямившись, я увидела, что дверь коттеджа открыта, а Холмс с лицом, не выражающим совершенно ничего, стоит на пороге.
– Привет, Рассел.
– Привет, Холмс. – Я шла по дорожке и пыталась понять, что скрывается за этими безразличными серыми глазами, но не смогла. Подойдя к нему, я протянула корзину.
– Это для вас и миссис Хадсон.
– Очень мило с твоей стороны, Рассел, – вежливо сказал он, однако глаза его по-прежнему были пусты. Он отступил назад, чтобы дать мне пройти. – Входи, пожалуйста.
Я отнесла корзину на кухню и кое-как выдержала встречу с миссис Хадсон, боясь разрыдаться. Я позволила себя обнять и поцеловала ее, после чего вновь стала только вежливой.
Она накрыла стол с невероятным количеством еды и без умолку рассказывала о корабле, о Суэцком канале, о Бомбее и о семье своего сына.
– Как ты поранила голову, Мэри? – спросила она наконец.
Я решила превратить это в шутку, но она не удалась. Миссис Хадсон неловко улыбнулась и выразила радость по поводу того, что стекло не попало мне в глаз. Все это время Холмс просто сидел и смотрел на меня, словно я была букашкой под микроскопом. Наконец миссис Хадсон извинилась и оставила нас.
Мы допили чай, и я рассказала ему, чем занималась в течение триместра. Он задал мне несколько вопросов, и вновь воцарилась тишина. Наконец я решила поинтересоваться, над чем он работает сейчас в своей лаборатории. Он без всякого интереса рассказал о своих опытах, после чего поставил чашку и вяло махнул рукой в сторону лаборатории.
– Хочешь посмотреть?
– Да, конечно, если только вы хотите показать мне это. – В любом случае это было бы лучше, чем сидеть за столом, возя по тарелке ломтик крошащегося сыра.
Мы встали и прошли в лабораторию – большую комнату без окон. Он закрыл дверь, и я увидела, что никаких опытов там не проводится. Повернувшись его спросить, я увидела, что Холмс стоит возле двери, засунув руки в карманы.
– Привет, Рассел, – произнес он еще раз, только теперь его лицо было живым и открытым, а глаза смотрели в мои глаза. Я не могла вынести этого и резко повернулась к нему спиной, закрыв глаза и сжав кулаки. Я не в силах была вести с ним по-прежнему дружеские разговоры, не переставая одновременно играть свою роль. Через несколько секунд послышался легкий стук в дверь – два раза, и я улыбнулась с облегчением. Он понял. Он пододвинул мне табуретку, и я села на нее спиной к нему с закрытыми глазами.
– У нас около пяти минут, чтобы не вызвать подозрений, – сказал он.
– Значит, за вами тоже следят?
– За каждым движением, даже в гостиной. Они как-то договорились с соседями и засели на деревьях с биноклями. Это позволяет им читать по губам. Уилл говорит, что по деревне ходят слухи о каком-то глухонемом, появившемся здесь недавно.
– Патрик сказал, что кто-то выспрашивал о нас с вами. Уж эти мне городские – не знают, что в деревне ничего не скроешь.
– Да, они уверены в себе. Я догадывался, что и за тобой тоже следят.
– Я заметила их две недели назад: двое мужчин и женщина. Сюда меня сопровождали пять машин. У нашей леди есть деньги.
– Мы знаем об этом.
Я чувствовала спиной его взгляд.
– Ты в порядке, Рассел? С января ты потеряла семь фунтов и, кроме того, не высыпаешься.
– Всего лишь шесть фунтов, а не семь, а сплю я столько же, сколько и вы. Я очень занята. – Я понизила голос до шепота. – Холмс, я хочу, чтобы это побыстрее закончилось. – Я почувствовала, что он приблизился, и поспешно встала. – Нет, не подходите близко ко мне, я не выдержу этого. И я сомневаюсь, что найду в себе достаточно сил, чтобы приехать сюда еще раз. Мне легче в Оксфорде, и больше не просите меня приезжать сюда, пока все не кончится.
На некоторое время воцарилось молчание, после чего он произнес новым для меня глухим голосом:
– Да-да, я понимаю. – Он остановился и откашлялся, после чего заговорил как обычно: – Ты совершенно права, Рассел. От этого мы ничего не выиграем, скорее потеряем. Теперь к делу. У меня есть копии фотографий, которые я сделал специально для тебя. Я показал Майкрофту ту нашу серию римских цифр, но ни он, ни я не можем выжать из них хоть чего-нибудь толковое. Но я знаю, что в них что-то есть. Может, ты сможешь докопаться. Снимки в конверте – держи.
Я взяла конверт и сунула во внутренний карман.
– Теперь нам надо возвращаться, Рассел. А через десять минут начнем все сначала, и ты уйдешь, кипя от злости, прежде чем миссис Хадсон предложит ужин. Да?
– Да, Холмс. До свидания.
Он вернулся в гостиную, и через пару минут я присоединилась к нему. А минут через двадцать он начал отпускать язвительные замечания в мой адрес, и около шести я выскочила из дома, громко хлопнув дверью и даже не попрощавшись с миссис Хадсон. Проехав две мили, я остановила машину и прижалась лбом к рулю. Все это было слишком уж реально.
Глава 16
Дочь голоса
Так ли уж безусловно, что новое поколение... сделает что-то, что не сделали вы?
Унылые недели продолжали тянуться одна за другой. Соглядатаи по-прежнему следили за мной, а я упорно делала вид, что ничего не замечаю вокруг себя. Начался третий триместр, и я была слишком занята, чтобы помнить о нашем актерстве. Но по ночам частенько просыпалась. Мне казалось, что я слышу два легких удара в дверь, но, конечно, ничего такого не было. Каждую свободную минуту я проводила в библиотеке Бодли. Однако, как ни странно, кошмар больше не приходил ко мне по ночам.
Весна набирала силу, и вскоре повсюду давало о себе знать биение новой жизни. Все потянулось вверх, к солнцу. Я чувствовала это скорей интуитивно, поскольку на улице бывала мало, с головой погрузившись в дела.
Я игнорировала многочисленные приглашения друзей и знакомых на различного рода пикники и не отрывалась от своей работы. И только к концу мая я поняла, что держу в руках тонкие пока ниточки, ведущие к разгадке нашего дела.
Приехав из Суссекса, я столкнулась с проблемой, куда спрятать конверт, который дал мне Холмс. Я не была уверена, что в моей комнате он будет в безопасности, но в то же время и не могла постоянно носить конверт с собой. В конце концов я пришла к выводу, что самое надежное место за моим столом в библиотеке Бодли, где стояли многочисленные тома, с которыми я работала. Это было рискованно, но все же лучше, чем покупать сейф или с подозрительной регулярностью посещать банк, что непременно насторожило бы нашего врага. Это был минимальный риск, который я могла себе позволить. Кроме того, в библиотеку не пускали широкую публику, так что моим шпионам приходилось долгими часами торчать на улице, мое же место находилось в самом дальнем углу читального зала, и я могла видеть все, что творилось в нем. В течение нескольких недель часами я сидела над этой цепочкой римских цифр. Как и Холмс, я теперь достаточно хорошо знала нашего врага, чтобы быть уверенной в том, что это какая-то запись, но, как и Холмс с братом, не могла ее разгадать.
Однако сознание обладает способностью продолжать работу над какой-нибудь проблемой автоматически, и когда из уст вылетает восклицание «Эврика!», кажется, что сам Бог подсказал вам решение. Слова, которые подсказывает внутренний голос, не всегда четки и ясны, они могут быть странными и загадочными. Пророки называют это Дочерью голоса Бога, а она говорит шепотом и намеками. Холмс научился усмирять шум в голове с помощью трубки или игры на скрипке, чтобы лучше слышать этот голос. Рассеянное внимание и внутренняя концентрация позволяют услышать даже самый тихий шепот Дочери голоса.
В тот день я много работала, провела бессонную ночь, сходила на лекцию, дописала реферат и дважды доставала фотографии, изучая в сотый раз каждую деталь этих снимков, особенно сами цифры. Я даже перевернула их вверх ногами, ожидая, что увижу что-нибудь новенькое, но ничего не прояснилось. Мне уже надоело всякий раз прикрывать их невинной бумажкой, когда кто-то проходил мимо моего стола.
После обеда, когда движение у моего стола оживилось, я не выдержала и, засунув фотографии обратно в конверт и убрав в свое потайное место, вышла из библиотеки в отвратительном настроении. Мне было все равно, что подумают соглядатаи. Пусть себе топают. В голове у меня мелькнула безумная мысль, что, может быть, и нет никакого врага, может, Холмс просто сошел с ума и это одна из его маленьких штучек.
Добравшись до своей комнаты, я немного успокоилась, но, бросив взгляд на письменный стол, почувствовала, что больше не могу. За стеной в комнате соседки послышался шум. Я вышла в коридор.
– Привет, Дот! – позвала я. Она появилась на пороге.
– О, привет, Мэри. Хочешь чаю?
– Нет, спасибо. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?
– Путешествие в ад вместе с Данте, но я с удовольствием отложу это. А что такое?
– Меня тошнит от всего этого, я не могу видеть книги, и думаю...
– Тебя? Тебя тошнит от книг?
Ее лицо не выразило бы большего изумления, смешанного с недоверием, если бы у меня вдруг выросли крылья. Я засмеялась.
– Да, даже Мэри Рассел иногда пресыщается. Я собираюсь пойти поужинать у Траута, после чего отправиться на концерт органной музыки. Как ты?
– Когда выходим?
– Полчаса тебе хватит?
– Сорок пять минут было бы лучше.
– Хорошо. Я вызову кеб.
Это был приятный ужин. Дороти познакомилась с очередным обожателем, и мы пошли на концерт. Играли в основном Баха, чья музыка отличается красотой и четкой, чисто математической уравновешенностью. Хорошая музыка и бокал шампанского успокоили мои нервы, и я легла спать еще до полуночи, что за последние месяцы со мной случалось крайне редко.
Около трех часов ночи я подскочила на кровати, чувствуя, как кровь стучит у меня в ушах, а дыхание такое, будто я только что пробежала вверх по лестнице. Мне приснился сон, но вовсе не мой прежний кошмар, а что-то непонятное, какая-то смесь реального и воображаемого. С книжной полки на меня смотрело лицо, полуприкрытое светлыми волосами, в руках у призрака была трубка. Он прокричал: «Ты ничего не знаешь!» Голос был не то женский, не то мужской. Потом призрак жутко засмеялся и с силой бросил вниз трубку, которая казалась одной из принадлежавших Холмсу. Трубка разбилась на мелкие кусочки, и я стала их поднимать. Нагнувшись под шкаф за одним из них, я нащупала какой-то предмет. Вытащив его, я увидела, что это была книга по истории правления Генриха VIII.
Я включила свет и надела очки, после чего легла опять. Холодный пот высох, сердце вновь забилось в прежнем ритме, но я знала, что уже не усну, поэтому надела халат и приготовила чай.
Через несколько минут я сидела с чашкой и обдумывала это странное видение. Мне редко снились другие сны, кроме моего кошмара, а с тех пор, как моя семья погибла, я не припомню никаких других. Все было не случайно, но в чем же дело? Некоторые детали были понятны, некоторые нет. Почему, например, призрак со светлыми волосами был и мужчиной и женщиной, в то время как мы совершенно точно установили, что наш противник – женщина. Разбитая трубка была следствием моего беспокойства за Холмса, а книги – просто важной частью моей жизни, я не могла представить себя без них, даже во сне. Но почему книги по истории? Я никогда не питала любви к истории. Тогда при чем здесь король Генрих? Этот беспутный, скрюченный подагрой старик со своим множеством жен, всех их он принес в жертву своему желанию иметь сыновей, будто они были в чем виноваты. Интересно, что сказал бы Фрейд по поводу этого сновидения? Я вернулась в комнату. Если уж я проснулась в три часа утра, то надо было воспользоваться возможностью позаниматься. Я села за работу, но мои мысли постоянно возвращались ко сну. Генрих VIII. Что это могло значить?
Первую половину дня я продолжала работать, потом пообедала, поглотив количество еды, соразмерное разве только с последним обедом миссис Хадсон.
Затем я отправилась на лекцию. На полпути остановилась. Генрих VIII. Если чего не знаешь – иди в библиотеку. В библиотеке я просмотрела несколько книг о том периоде, но это не дало никакого ключа, никакого толчка сознанию. Уже без всякой надежды я достала фотографии, разложила их на столе перед собой, и именно тогда я услышала голос и на меня снизошло озарение.
Мы с Холмсом обсуждали то, что шифр основывался на использовании цифр в качестве заменителей букв, где, к примеру, 1 могла быть буквой А, 2 – Б, а сочетание 3 – 1 – 2 будет читаться как ВАБ.
В нашем случае были использованы не арабские, а римские цифры, и поскольку они не были разделены пробелами, то можно было только догадываться о количестве цифр – двадцать пять их было или семь, или что-то среднее. Здесь мы с Холмсом сдались, поскольку в том, что мы получали, не было никакого смысла. Однако, несомненно, она рассчитывала, что мы сможем понять это послание. К тому же, скорее всего, ключ к шифру не должен быть сложным, и если его найти, то загадка быстро разрешится. В этом я не сомневалась.
Мне казалось, ключ был найден маленькой Дочерью голоса и заложен в мой сон, чтобы я догадалась. Генрих VIII для меня ничего не значил, но число восемь значило очень многое. Если бы у людей было четыре, а не пять пальцев, то мы бы считали не десятками, а восьмерками. Единица и ноль означали бы восемь, одиннадцать было бы то же, что и девять, а двадцать – то же, что и шестнадцать. Я выписала первые двадцать шесть чисел в восьмеричной системе на листок бумаги, а внизу расставила буквы алфавита: