– Не пропустил бы ни за какие коврижки. – Он сунул руку под мышку и поднялся с гримасой, вжавшей губы в десны. – Возьми портфель. Я пока оденусь.
8
Часть II
Глава 5
1
2
3
4
8
Без четверти восемь Эл отпер дверь серебристого трейлера, дома знаменитого толстобургера. Сверкающие хромом краны над стойкой казались призрачными. Высокие табуреты перед стойкой словно шептали: Никто больше на нас не сядет. Большие старомодные сахарницы-шейкеры отвечали им: Никто больше не насыплет из нас сахар – праздник закончился.
– Дорогу «Эл-Эл Бину», – прокомментировал я.
– Совершенно верно, – кивнул Эл. – Победное шествие гребаного прогресса.
Он выдохся, жадно хватал ртом воздух, но не остановился. Обойдя стойку, повел меня к двери кладовки. Я следовал за ним, перекидывая портфель с атрибутами моей новой жизни из одной руки в другую. Старомодный портфель, с пряжками. Если бы я пришел с таким в мой класс в ЛСШ, большинство учеников рассмеялось бы. И только некоторые – с более тонким вкусом – зааплодировали бы этой ретровещице.
Эл открыл дверь к запахам овощей, пряностей, кофе. Вновь поднял руку над моим плечом, чтобы включить свет. Я уставился на серый линолеум, как на бассейн, кишащий голодными акулами, а когда Эл хлопнул меня по плечу, подпрыгнул.
– Извини, но ты должен это взять. – Он протянул мне монету в пятьдесят центов. Полбакса. – Человек с желтой карточкой, помнишь его?
– Естественно. – На самом деле я совершенно о нем забыл. Мое сердце билось так сильно, что, казалось, заставляло пульсировать глазные яблоки. Язык вкусом напоминал кусок старого ковра, а беря монету, я чуть не выронил ее.
Напоследок Эл оценивающе оглядел меня.
– Пока джинсы сойдут, но ты должен заглянуть в «Мужскую одежду Мейсона» на Главной улице и купить брюки, прежде чем отправишься на север. «Пендлтоны»[39] или твилы цвета хаки – на каждый день. Бан-лон[40] – для выходов в свет.
– Бан-лон?
– Просто спроси, они знают. Тебе понадобятся рубашки. И вероятно, костюм. А также галстуки и зажим для галстука. Купи себе шляпу. Не бейсболку, а красивую летнюю шляпу.
Из уголков его глаз сочились слезы. И они напугали меня сильнее, чем все, что он мне наговорил.
– Эл? Что не так?
– Я просто испуган, как и ты. Но давай обойдемся без трогательной сцены прощания. Если ты вернешься, то будешь здесь через две минуты, сколько бы ни провел в пятьдесят восьмом году. Этого времени мне хватит лишь для того, чтобы включить кофеварку. Если сработает, мы выпьем по чашке, и ты мне все расскажешь.
Если. Какое важное слово.
– Можешь заодно прочитать молитву. Уложишься в две минуты?
– Конечно. Я помолюсь о том, чтобы все прошло гладко. Не слишком изумляйся тому, где ты, и ни на секунду не забывай, что имеешь дело с опасным человеком. Возможно, более опасным, чем Освальд.
– Я буду осторожен.
– Хорошо. Рот старайся не открывать, пока не освоишь тамошний жаргон и не обвыкнешься. Поспешай не торопясь. Не гони волну.
Я попытался улыбнуться, но не уверен, что у меня получилось. Портфель вдруг стал очень тяжелым, словно в нем лежали камни, а не деньги и фальшивые документы. Я подумал, что сейчас рухну в обморок. И однако, Бог свидетель, какая-то часть меня хотела отправиться туда. Ей просто не терпелось отправиться туда. Я хотел увидеть США из кабины «шевроле». Америка приглашала в гости.
Эл протянул исхудавшую, трясущуюся руку.
– Удачи тебе, Джейк. Да благословит тебя Бог.
– Ты хотел сказать, Джордж.
– Джордж, точно. А теперь иди. Как тогда говорили, тебе пора сваливать.
Я повернулся и медленно пошел в кладовку, напоминая человека, который в темноте пытается нащупать верхнюю ступеньку лестницы.
На третьем шаге я ее нащупал.
– Дорогу «Эл-Эл Бину», – прокомментировал я.
– Совершенно верно, – кивнул Эл. – Победное шествие гребаного прогресса.
Он выдохся, жадно хватал ртом воздух, но не остановился. Обойдя стойку, повел меня к двери кладовки. Я следовал за ним, перекидывая портфель с атрибутами моей новой жизни из одной руки в другую. Старомодный портфель, с пряжками. Если бы я пришел с таким в мой класс в ЛСШ, большинство учеников рассмеялось бы. И только некоторые – с более тонким вкусом – зааплодировали бы этой ретровещице.
Эл открыл дверь к запахам овощей, пряностей, кофе. Вновь поднял руку над моим плечом, чтобы включить свет. Я уставился на серый линолеум, как на бассейн, кишащий голодными акулами, а когда Эл хлопнул меня по плечу, подпрыгнул.
– Извини, но ты должен это взять. – Он протянул мне монету в пятьдесят центов. Полбакса. – Человек с желтой карточкой, помнишь его?
– Естественно. – На самом деле я совершенно о нем забыл. Мое сердце билось так сильно, что, казалось, заставляло пульсировать глазные яблоки. Язык вкусом напоминал кусок старого ковра, а беря монету, я чуть не выронил ее.
Напоследок Эл оценивающе оглядел меня.
– Пока джинсы сойдут, но ты должен заглянуть в «Мужскую одежду Мейсона» на Главной улице и купить брюки, прежде чем отправишься на север. «Пендлтоны»[39] или твилы цвета хаки – на каждый день. Бан-лон[40] – для выходов в свет.
– Бан-лон?
– Просто спроси, они знают. Тебе понадобятся рубашки. И вероятно, костюм. А также галстуки и зажим для галстука. Купи себе шляпу. Не бейсболку, а красивую летнюю шляпу.
Из уголков его глаз сочились слезы. И они напугали меня сильнее, чем все, что он мне наговорил.
– Эл? Что не так?
– Я просто испуган, как и ты. Но давай обойдемся без трогательной сцены прощания. Если ты вернешься, то будешь здесь через две минуты, сколько бы ни провел в пятьдесят восьмом году. Этого времени мне хватит лишь для того, чтобы включить кофеварку. Если сработает, мы выпьем по чашке, и ты мне все расскажешь.
Если. Какое важное слово.
– Можешь заодно прочитать молитву. Уложишься в две минуты?
– Конечно. Я помолюсь о том, чтобы все прошло гладко. Не слишком изумляйся тому, где ты, и ни на секунду не забывай, что имеешь дело с опасным человеком. Возможно, более опасным, чем Освальд.
– Я буду осторожен.
– Хорошо. Рот старайся не открывать, пока не освоишь тамошний жаргон и не обвыкнешься. Поспешай не торопясь. Не гони волну.
Я попытался улыбнуться, но не уверен, что у меня получилось. Портфель вдруг стал очень тяжелым, словно в нем лежали камни, а не деньги и фальшивые документы. Я подумал, что сейчас рухну в обморок. И однако, Бог свидетель, какая-то часть меня хотела отправиться туда. Ей просто не терпелось отправиться туда. Я хотел увидеть США из кабины «шевроле». Америка приглашала в гости.
Эл протянул исхудавшую, трясущуюся руку.
– Удачи тебе, Джейк. Да благословит тебя Бог.
– Ты хотел сказать, Джордж.
– Джордж, точно. А теперь иди. Как тогда говорили, тебе пора сваливать.
Я повернулся и медленно пошел в кладовку, напоминая человека, который в темноте пытается нащупать верхнюю ступеньку лестницы.
На третьем шаге я ее нащупал.
Часть II
Отец уборщика
Глава 5
1
Я прошел вдоль стены сушильного сарая, как и прежде. Нырнул под цепь, на которой висела табличка с той же надписью: «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ». Как и в прошлый раз, обогнул угол большого зеленого куба, и тут что-то врезалось в меня. Для своего роста я недостаточно тяжел, но кое-какое мясо на костях наросло («Ветром тебя не унесет», – говаривал мой отец), и все-таки Желтая Карточка едва не сшиб меня с ног. Словно на меня напало черное пальто, полное машущих крыльями птиц. Алкаш что-то прокричал, но от неожиданности (не от страха, испугаться я просто не успел) я не разобрал ни слова.
Я оттолкнул его, и он врезался в стену сушильного сарая, полы пальто развевались вокруг его ног. Послышался гулкий удар – он приложился затылком к металлу, – и грязная шляпа свалилась на землю. Сам алкаш последовал за шляпой, даже не рухнул, а сложился, как аккордеон. Я пожалел о содеянном еще до того, как сердце успело замедлить свой бег, и пожалел еще больше, когда он поднял шляпу и начал отряхивать с нее пыль. Отчистить шляпу не представлялось возможным, да и его, судя по всему, тоже.
– Вы в порядке? – спросил я и наклонился, чтобы прикоснуться к его плечу, а он пополз от меня вдоль стены сушильного сарая, отталкиваясь руками и скользя на заднице. Мне бы хотелось сказать, что он напоминал покалеченного паука, но это неправда. Он напоминал алкаша, пропившего последние мозги. Человека, которому до смерти было рукой подать, как Элу Темплтону, ведь полвека тому назад Америка не могла предложить ему подобным благотворительные ночлежки и реабилитационные центры. Госпиталь для ветеранов принял бы его, если в свое время он носил форму, но кто доставил бы его в госпиталь? Вероятно, никто, хотя какой-нибудь фабричный мастер мог бы вызвать копов. Те посадили бы его в вытрезвитель на сутки или двое. Если бы он не умер в камере от белой горячки, его бы выпустили, чтобы он пошел на следующий круг. Я пожалел, что здесь нет моей бывшей. Она нашла бы собрание АА и взяла бы его с собой. Да только до рождения Кристи оставался двадцать один год.
Я зажал портфель ногами и протянул к нему руки, чтобы показать, что они пусты, но он отполз еще дальше вдоль стены. Слюна блестела на его заросшем щетиной подбородке. Я огляделся, чтобы убедиться, что мы не привлекаем внимания, увидел, что в этой части двора никого нет, и предпринял еще одну попытку.
– Я толкнул вас только потому, что вы застали меня врасплох.
– Ты, нах, хто? – спросил он, и голос его менял громкость в диапазоне пяти регистров. Если бы я не слышал этот вопрос во время первого визита сюда, не понял бы, о чем он спрашивает… И хотя язык у него по-прежнему заплетался, мне показалось, что интонации изменились. Я бы не стал в этом клясться, но такое ощущение возникло. Вреда от него никакого, но он не похож на остальных, сказал Эл. Словно что-то знает. По мнению Эла, причина заключалась в том, что в одиннадцать часов пятьдесят восемь минут 9 сентября 1958 года алкаш грелся на солнышке слишком уж близко от «кроличьей норы» и ощущал на себе ее воздействие. Точно так же, как можно вызвать помехи на экране телевизора, поднеся к нему работающий миксер. Может, Эл правильно определил причину. А может, черт возьми, повышенная чувствительность определялась избытком выпитого.
– Да никто, – ответил я успокаивающим голосом. – Для вас это не имеет никакого значения. Меня зовут Джордж. А вас?
– Хрен моржовый! – фыркнул он, продолжая отползать. Если это было его имя, встречалось оно крайне редко. – Не должно тебя здесь быть.
– Не волнуйтесь, я уже ухожу. – Я взял портфель в руку, чтобы продемонстрировать, что слова у меня не расходятся с делом, а он по уши втянул голову в костлявые плечи. Словно решил, что я сейчас запущу в него портфелем. Он напоминал пса, которого били так часто, что он и не ожидал ничего другого. – Все хорошо, никаких обид, лады?
– Убирайся отсюда, ублюдок. Проваливай, откуда явился, и оставь меня в покое!
– Договорились. – Я все еще приходил в себя после внезапного столкновения, и оставшийся адреналин смешивался с жалостью… не говоря уже о раздражении. То же раздражение я испытывал по отношению к Кристи, когда приходил домой и обнаруживал, что она опять пьяна в дым, несмотря на все обещания встать на путь исправления и не сходить с него, раз и навсегда отказавшись от спиртного. Коктейль из этих чувств да еще тепло сентябрьского дня привели к тому, что меня замутило. Не лучшее начало спасательной операции.
Я подумал о «Кеннебек фрут», о том, до чего же хорош тамошний рутбир. Буквально увидел клуб пара, вырвавшийся из морозильника, когда Фрэнк Аничетти-старший открыл дверцу, чтобы достать большую кружку. Да, вот где царила блаженная прохлада. И я без дальнейшего промедления двинулся в этом направлении, а мой новый, но тщательно состаренный по краям портфель колотил меня по коленке.
– Эй! Эй, как тебя там!
Я обернулся. Алкаш поднимался, опираясь рукой о стену сушильного сарая. Он схватил шляпу и теперь прижимал к животу. Начал лихорадочно ощупывать ее свободной рукой.
– У меня желтая карточка из зеленого дома, так что дай мне бакс, козел. Сегодня – день двойной выплаты.
Мы вернулись в привычную колею. Это успокаивало. Тем не менее мне не хотелось подпускать его слишком близко. Я опасался напугать его или спровоцировать еще одну атаку. Остановился в шести футах и вытянул руку. Монета, которую дал мне Эл, блестела на ладони.
– Бакс дать не могу, но вот половина.
Он замялся, теперь держа шляпу в левой руке.
– Даже не проси отсосать.
– Соблазнительно, но я устою.
– Чё? – Он перевел взгляд с монеты на мое лицо, снова на монету. Поднял правую руку, чтобы стереть слюну с подбородка, и я заметил еще одно отличие от моего прежнего визита в прошлое. Ничего катастрофического, но я задался вопросом, а так ли прав Эл, утверждая, что всякий раз происходит сброс на ноль.
– Мне без разницы, возьмете вы ее или нет, но определитесь побыстрее. У меня полно дел.
Он схватил монету и тут же отбежал обратно, к стене сушильного сарая. Его глаза стали большими и влажными. На подбородке вновь заблестела слюна. Ничто в мире не сравнится с обаянием окончательно спившегося алкаша. Не могу понять, почему «Джим Бим», «Сигрэмс» и «Крепкий лимонад Майка» не используют их в журнальной рекламе. «Выпей «Бима» и увидишь та-а-акие глюки!»
– Ты кто? Что ты здесь делаешь?
– Надеюсь, что работаю. Послушайте, вы не обращались к АА с вашей маленькой проблемой по части вы…
– Отвали, Джимла!
Я понятия не имел, что такое джимла, но «отвали» он произнес громко и отчетливо. Я направился к воротам, ожидая, что вдогонку он еще о чем-нибудь спросит. В прошлый раз не спросил – однако эта встреча определенно отличалась от предыдущей.
Потому что на этот раз я имел дело не с Желтой Карточкой, ох не с Желтой. Когда он поднимал руку, чтобы вытереть подбородок, я заметил, что карточка, которую он зажимал пальцами, изменила цвет.
Она осталась грязной, но из желтой превратилась в ярко-оранжевую.
Я оттолкнул его, и он врезался в стену сушильного сарая, полы пальто развевались вокруг его ног. Послышался гулкий удар – он приложился затылком к металлу, – и грязная шляпа свалилась на землю. Сам алкаш последовал за шляпой, даже не рухнул, а сложился, как аккордеон. Я пожалел о содеянном еще до того, как сердце успело замедлить свой бег, и пожалел еще больше, когда он поднял шляпу и начал отряхивать с нее пыль. Отчистить шляпу не представлялось возможным, да и его, судя по всему, тоже.
– Вы в порядке? – спросил я и наклонился, чтобы прикоснуться к его плечу, а он пополз от меня вдоль стены сушильного сарая, отталкиваясь руками и скользя на заднице. Мне бы хотелось сказать, что он напоминал покалеченного паука, но это неправда. Он напоминал алкаша, пропившего последние мозги. Человека, которому до смерти было рукой подать, как Элу Темплтону, ведь полвека тому назад Америка не могла предложить ему подобным благотворительные ночлежки и реабилитационные центры. Госпиталь для ветеранов принял бы его, если в свое время он носил форму, но кто доставил бы его в госпиталь? Вероятно, никто, хотя какой-нибудь фабричный мастер мог бы вызвать копов. Те посадили бы его в вытрезвитель на сутки или двое. Если бы он не умер в камере от белой горячки, его бы выпустили, чтобы он пошел на следующий круг. Я пожалел, что здесь нет моей бывшей. Она нашла бы собрание АА и взяла бы его с собой. Да только до рождения Кристи оставался двадцать один год.
Я зажал портфель ногами и протянул к нему руки, чтобы показать, что они пусты, но он отполз еще дальше вдоль стены. Слюна блестела на его заросшем щетиной подбородке. Я огляделся, чтобы убедиться, что мы не привлекаем внимания, увидел, что в этой части двора никого нет, и предпринял еще одну попытку.
– Я толкнул вас только потому, что вы застали меня врасплох.
– Ты, нах, хто? – спросил он, и голос его менял громкость в диапазоне пяти регистров. Если бы я не слышал этот вопрос во время первого визита сюда, не понял бы, о чем он спрашивает… И хотя язык у него по-прежнему заплетался, мне показалось, что интонации изменились. Я бы не стал в этом клясться, но такое ощущение возникло. Вреда от него никакого, но он не похож на остальных, сказал Эл. Словно что-то знает. По мнению Эла, причина заключалась в том, что в одиннадцать часов пятьдесят восемь минут 9 сентября 1958 года алкаш грелся на солнышке слишком уж близко от «кроличьей норы» и ощущал на себе ее воздействие. Точно так же, как можно вызвать помехи на экране телевизора, поднеся к нему работающий миксер. Может, Эл правильно определил причину. А может, черт возьми, повышенная чувствительность определялась избытком выпитого.
– Да никто, – ответил я успокаивающим голосом. – Для вас это не имеет никакого значения. Меня зовут Джордж. А вас?
– Хрен моржовый! – фыркнул он, продолжая отползать. Если это было его имя, встречалось оно крайне редко. – Не должно тебя здесь быть.
– Не волнуйтесь, я уже ухожу. – Я взял портфель в руку, чтобы продемонстрировать, что слова у меня не расходятся с делом, а он по уши втянул голову в костлявые плечи. Словно решил, что я сейчас запущу в него портфелем. Он напоминал пса, которого били так часто, что он и не ожидал ничего другого. – Все хорошо, никаких обид, лады?
– Убирайся отсюда, ублюдок. Проваливай, откуда явился, и оставь меня в покое!
– Договорились. – Я все еще приходил в себя после внезапного столкновения, и оставшийся адреналин смешивался с жалостью… не говоря уже о раздражении. То же раздражение я испытывал по отношению к Кристи, когда приходил домой и обнаруживал, что она опять пьяна в дым, несмотря на все обещания встать на путь исправления и не сходить с него, раз и навсегда отказавшись от спиртного. Коктейль из этих чувств да еще тепло сентябрьского дня привели к тому, что меня замутило. Не лучшее начало спасательной операции.
Я подумал о «Кеннебек фрут», о том, до чего же хорош тамошний рутбир. Буквально увидел клуб пара, вырвавшийся из морозильника, когда Фрэнк Аничетти-старший открыл дверцу, чтобы достать большую кружку. Да, вот где царила блаженная прохлада. И я без дальнейшего промедления двинулся в этом направлении, а мой новый, но тщательно состаренный по краям портфель колотил меня по коленке.
– Эй! Эй, как тебя там!
Я обернулся. Алкаш поднимался, опираясь рукой о стену сушильного сарая. Он схватил шляпу и теперь прижимал к животу. Начал лихорадочно ощупывать ее свободной рукой.
– У меня желтая карточка из зеленого дома, так что дай мне бакс, козел. Сегодня – день двойной выплаты.
Мы вернулись в привычную колею. Это успокаивало. Тем не менее мне не хотелось подпускать его слишком близко. Я опасался напугать его или спровоцировать еще одну атаку. Остановился в шести футах и вытянул руку. Монета, которую дал мне Эл, блестела на ладони.
– Бакс дать не могу, но вот половина.
Он замялся, теперь держа шляпу в левой руке.
– Даже не проси отсосать.
– Соблазнительно, но я устою.
– Чё? – Он перевел взгляд с монеты на мое лицо, снова на монету. Поднял правую руку, чтобы стереть слюну с подбородка, и я заметил еще одно отличие от моего прежнего визита в прошлое. Ничего катастрофического, но я задался вопросом, а так ли прав Эл, утверждая, что всякий раз происходит сброс на ноль.
– Мне без разницы, возьмете вы ее или нет, но определитесь побыстрее. У меня полно дел.
Он схватил монету и тут же отбежал обратно, к стене сушильного сарая. Его глаза стали большими и влажными. На подбородке вновь заблестела слюна. Ничто в мире не сравнится с обаянием окончательно спившегося алкаша. Не могу понять, почему «Джим Бим», «Сигрэмс» и «Крепкий лимонад Майка» не используют их в журнальной рекламе. «Выпей «Бима» и увидишь та-а-акие глюки!»
– Ты кто? Что ты здесь делаешь?
– Надеюсь, что работаю. Послушайте, вы не обращались к АА с вашей маленькой проблемой по части вы…
– Отвали, Джимла!
Я понятия не имел, что такое джимла, но «отвали» он произнес громко и отчетливо. Я направился к воротам, ожидая, что вдогонку он еще о чем-нибудь спросит. В прошлый раз не спросил – однако эта встреча определенно отличалась от предыдущей.
Потому что на этот раз я имел дело не с Желтой Карточкой, ох не с Желтой. Когда он поднимал руку, чтобы вытереть подбородок, я заметил, что карточка, которую он зажимал пальцами, изменила цвет.
Она осталась грязной, но из желтой превратилась в ярко-оранжевую.
2
Я пересек автомобильную стоянку, вновь, на удачу, похлопал рукой по багажнику красно-белого «плимута-фьюри». Чувствовал, что удача мне определенно потребуется. Миновал железнодорожные пути, опять услышав «чух-чух» настоящего поезда, только расстояние до него определенно увеличилось, потому что на этот раз общение с Желтой Карточкой – точнее, с Оранжевой – чуть затянулось. В воздухе стояла фабричная вонь, мимо проехал тот же автобус. Припозднившись, я не смог прочесть название маршрута, но помнил его с прошлого раза: «ЛЬЮИСТОНСКИЙ ЭКСПРЕСС». Интересно, сколько раз Эл видел этот самый автобус, с этими самыми пассажирами за окнами?
Я поспешил на другую сторону улицы, разгоняя рукой сизое облако выхлопных газов. Поклонник рокабилли стоял на своем посту у двери, и я подумал, а что будет, если обратиться к нему его же словами. Но вовремя сообразил, что только запугаю его, как алкаша у стены сушильного сарая. Если крадешь у таких подростков секретный язык, у них мало что остается. А этот не мог вернуться домой и усесться за «Иксбокс». Поэтому я просто кивнул.
Он кивнул в ответ.
– Хай-йо, чувак.
Я вошел. Звякнул колокольчик. На этот раз я проследовал мимо стойки с дешевыми комиксами к прилавку с газировкой, за которым стоял Фрэнк Аничетти.
– Что я могу вам предложить, мой друг?
На мгновение я запнулся, потому что в прошлый раз он начал с другой фразы. Потом понял, что иначе и быть не могло. В прошлый раз я взял со стойки газету. В этот – нет. Может, каждое возвращение в 1958 год действительно сбрасывало все на ноль (за исключением Желтой Карточки), но когда ты впервые что-то менял, все как бы начиналось с чистого листа. Идея и пугала, и раскрепощала.
– Я бы не отказался от рутбира, – ответил я.
– И я бы не отказался от покупателя, так что мы можем помочь друг другу. За пять центов или за десять?
– Полагаю, за десять.
– Что ж, полагаю, вы полагаете правильно.
Из морозильника появилась покрытая изморозью кружка. Он воспользовался ручкой деревянной ложки, чтобы снять пену. Долил кружку до края и поставил передо мной. Все как в прошлый раз.
– С вас дайм, плюс один цент для губернатора.
Я протянул старинный доллар Эла, а пока Фрэнк Один-Ноль набирал сдачу, оглянулся – и увидел Желтую Карточку, стоявшего напротив винного магазина – зеленого дома – и покачивавшегося из стороны в сторону. Его вид напомнил мне об индийском факире из какого-то старого фильма. Факир играл на дудке, а из плетеной корзины поднималась кобра. По тротуару, точно по графику, к двери приближался Аничетти-младший.
Я повернулся, пригубил рутбир и вздохнул:
– Как же хорошо.
– Да, нет ничего лучше холодного бира в жаркий день. Не местный, верно?
– Из Висконсина. – Я протянул руку. – Джордж Амберсон.
Он пожимал мне руку, когда звякнул колокольчик над дверью.
– Фрэнк Аничетти. А это мой сын, Фрэнк-младший. Поздоровайся с мистером Амберсоном из Висконсина, Фрэнки.
– Добрый день, сэр. – Фрэнки улыбнулся мне, кивнул и повернулся к отцу: – Тит уже поставил пикап на подъемник. Говорит, к пяти все будет готово.
– Так это хорошо. – Я ждал, что Аничетти Один-Ноль закурит, и он меня не разочаровал. Глубоко затянулся, потом спросил: – Приехали по делам или отдохнуть?
Я отреагировал не сразу, и не потому, что не нашелся с ответом. Меня удивило, что эпизод то отклонялся от первоначального сценария, то возвращался к нему. Как бы то ни было, Аничетти этого не замечал.
– В любом случае вы выбрали удачное время. Большинство туристов уехало, а когда такое происходит, мы все расслабляемся. Добавить в ваш бир шарик ванильного мороженого? Обычно это стоит пять центов, но по вторникам я снижаю цену до пятачка.
– Ты это говоришь уже добрых десять лет, – улыбнулся Фрэнк-младший.
– Спасибо, и так хорошо, – ответил я. – Я здесь по делам. Закрываю сделку по покупке недвижимости в… Сабаттусе? Думаю, да. Вы знаете этот город?
– Всего лишь всю жизнь. – Аничетти Один-Ноль выпустил дым через ноздри, пристально всмотрелся в меня. – Далеко же вам пришлось ехать, чтобы закрыть сделку.
Я ответил улыбкой, призванной означать: «Если бы вы знали то, что знаю я». Должно быть, смысл до него дошел, потому что он мне подмигнул. Опять звякнул колокольчик: вошли покупательницы фруктов. Часы с надписью «ВЫПЕЙ БОДРЯЩЕГО КОФЕ» показывали двенадцать двадцать восемь. Вероятно, часть сценария, в которой мы с Фрэнком-младшим обсуждали рассказ Ширли Джексон, из этого дубля выпала. Я допил рутбир тремя большими глотками, и тут у меня схватило живот. В романах у персонажей редко возникает необходимость посетить туалет, однако в реальной жизни стресс часто провоцирует желание справить нужду.
– Скажите, а туалета у вас, случаем, нет?
– К сожалению, нет, – ответил Фрэнк-старший. – Все собираемся соорудить, но летом мы слишком заняты, а зимой никогда нет денег на переделку.
– Вы можете пойти к Титу, это за углом, – посоветовал Фрэнк-младший. Он закладывал мороженое в металлический цилиндр, собираясь приготовить себе молочный коктейль. В прошлый раз этого не было, и я с тревогой подумал о так называемом «эффекте бабочки». Подумал, что наблюдаю, как бабочка расправляет крылья у меня на глазах. Мы изменяли мир. По мелочам, не поддающимся измерению, но да, мы его изменяли.
– Мистер?
– Извини. Вырубился.
На его лице отразилось удивление. Потом он рассмеялся.
– Никогда такого не слышал, но звучит здорово! – Сие означало, что он повторит это слово, если вдруг потеряет ход мыслей. И оно вольется в сверкающую реку американского сленга не в семидесятых или восьмидесятых, а намного раньше. Но не преждевременно, потому что в этом потоке времени оно появилось точно по сценарию.
– «Тит Шеврон» за углом направо, – пояснил Аничетти-старший. – Если вам… э… срочно, можете воспользоваться нашей ванной наверху.
– Нет, все нормально. – И хотя я уже смотрел на настенные часы, теперь бросил пристальный взгляд на наручные, «Булову» с крутым металлическим браслетом от «Шпайдела». Хорошо, что Аничетти не могли видеть циферблат: я забыл перевести время. – Но мне пора. Дела. Даже если очень повезет, сегодня их не закончить. Не подскажете хороший мотель?
– Вы имеете в виду гостиницу для автомобилистов? – переспросил Аничетти-старший. Загасил окурок в одной из пепельниц с надписью «ВКУСА «ВИНСТОН» ЛУЧШЕ НЕТ», рядком стоявших на прилавке.
– Да. – На этот раз улыбка получилась совсем глупой, да и кишки вновь напомнили о себе. Не найди я в самом скором времени решения этой проблемы, как бы не пришлось звонить 911. – В Висконсине мы называем их мотелями.
– Что ж, я бы предложил «Тамарак мотор корт», в пяти милях отсюда по сто девяносто шестой дороге в сторону Льюистона. Рядом с автокинотеатром.
– Спасибо за подсказку. – Я поднялся.
– Пустяки. А если захотите подстричься перед вашими встречами, попробуйте «Парикмахерскую Баумера». Он знает свое дело.
– Спасибо. Еще одна хорошая подсказка.
– Подсказки бесплатно, рутбир – за американские деньги. Приятного пребывания в Мэне, мистер Амберсон. Фрэнки? Допивай молочный коктейль и возвращайся в школу.
– Будь уверен, папа. – Теперь мне подмигнул Фрэнк-младший.
– Фрэнк? – пронзительно воскликнула одна из женщин. – Эти апельсины свежие?
– Свежие, как твоя улыбка, Леона, – ответил Аничетти-старший, и женщины захихикали. Только не подумайте, что я ехидничаю. Именно захихикали.
Я прошел мимо них, на ходу прошептав:
– Дамы.
Звякнул колокольчик, и я шагнул в мир, который существовал до моего рождения. На этот раз, вместо того чтобы пересечь улицу и направиться ко двору, в котором находилась «кроличья нора», я углубился в него. На другой стороне улицы алкаш в длинном черном пальто отчаянно жестикулировал, стоя перед продавцом в белой тунике. Карточка, которой он размахивал, из желтой стала оранжевой, но в остальном он следовал сценарию.
Я решил, что это добрый знак.
Я поспешил на другую сторону улицы, разгоняя рукой сизое облако выхлопных газов. Поклонник рокабилли стоял на своем посту у двери, и я подумал, а что будет, если обратиться к нему его же словами. Но вовремя сообразил, что только запугаю его, как алкаша у стены сушильного сарая. Если крадешь у таких подростков секретный язык, у них мало что остается. А этот не мог вернуться домой и усесться за «Иксбокс». Поэтому я просто кивнул.
Он кивнул в ответ.
– Хай-йо, чувак.
Я вошел. Звякнул колокольчик. На этот раз я проследовал мимо стойки с дешевыми комиксами к прилавку с газировкой, за которым стоял Фрэнк Аничетти.
– Что я могу вам предложить, мой друг?
На мгновение я запнулся, потому что в прошлый раз он начал с другой фразы. Потом понял, что иначе и быть не могло. В прошлый раз я взял со стойки газету. В этот – нет. Может, каждое возвращение в 1958 год действительно сбрасывало все на ноль (за исключением Желтой Карточки), но когда ты впервые что-то менял, все как бы начиналось с чистого листа. Идея и пугала, и раскрепощала.
– Я бы не отказался от рутбира, – ответил я.
– И я бы не отказался от покупателя, так что мы можем помочь друг другу. За пять центов или за десять?
– Полагаю, за десять.
– Что ж, полагаю, вы полагаете правильно.
Из морозильника появилась покрытая изморозью кружка. Он воспользовался ручкой деревянной ложки, чтобы снять пену. Долил кружку до края и поставил передо мной. Все как в прошлый раз.
– С вас дайм, плюс один цент для губернатора.
Я протянул старинный доллар Эла, а пока Фрэнк Один-Ноль набирал сдачу, оглянулся – и увидел Желтую Карточку, стоявшего напротив винного магазина – зеленого дома – и покачивавшегося из стороны в сторону. Его вид напомнил мне об индийском факире из какого-то старого фильма. Факир играл на дудке, а из плетеной корзины поднималась кобра. По тротуару, точно по графику, к двери приближался Аничетти-младший.
Я повернулся, пригубил рутбир и вздохнул:
– Как же хорошо.
– Да, нет ничего лучше холодного бира в жаркий день. Не местный, верно?
– Из Висконсина. – Я протянул руку. – Джордж Амберсон.
Он пожимал мне руку, когда звякнул колокольчик над дверью.
– Фрэнк Аничетти. А это мой сын, Фрэнк-младший. Поздоровайся с мистером Амберсоном из Висконсина, Фрэнки.
– Добрый день, сэр. – Фрэнки улыбнулся мне, кивнул и повернулся к отцу: – Тит уже поставил пикап на подъемник. Говорит, к пяти все будет готово.
– Так это хорошо. – Я ждал, что Аничетти Один-Ноль закурит, и он меня не разочаровал. Глубоко затянулся, потом спросил: – Приехали по делам или отдохнуть?
Я отреагировал не сразу, и не потому, что не нашелся с ответом. Меня удивило, что эпизод то отклонялся от первоначального сценария, то возвращался к нему. Как бы то ни было, Аничетти этого не замечал.
– В любом случае вы выбрали удачное время. Большинство туристов уехало, а когда такое происходит, мы все расслабляемся. Добавить в ваш бир шарик ванильного мороженого? Обычно это стоит пять центов, но по вторникам я снижаю цену до пятачка.
– Ты это говоришь уже добрых десять лет, – улыбнулся Фрэнк-младший.
– Спасибо, и так хорошо, – ответил я. – Я здесь по делам. Закрываю сделку по покупке недвижимости в… Сабаттусе? Думаю, да. Вы знаете этот город?
– Всего лишь всю жизнь. – Аничетти Один-Ноль выпустил дым через ноздри, пристально всмотрелся в меня. – Далеко же вам пришлось ехать, чтобы закрыть сделку.
Я ответил улыбкой, призванной означать: «Если бы вы знали то, что знаю я». Должно быть, смысл до него дошел, потому что он мне подмигнул. Опять звякнул колокольчик: вошли покупательницы фруктов. Часы с надписью «ВЫПЕЙ БОДРЯЩЕГО КОФЕ» показывали двенадцать двадцать восемь. Вероятно, часть сценария, в которой мы с Фрэнком-младшим обсуждали рассказ Ширли Джексон, из этого дубля выпала. Я допил рутбир тремя большими глотками, и тут у меня схватило живот. В романах у персонажей редко возникает необходимость посетить туалет, однако в реальной жизни стресс часто провоцирует желание справить нужду.
– Скажите, а туалета у вас, случаем, нет?
– К сожалению, нет, – ответил Фрэнк-старший. – Все собираемся соорудить, но летом мы слишком заняты, а зимой никогда нет денег на переделку.
– Вы можете пойти к Титу, это за углом, – посоветовал Фрэнк-младший. Он закладывал мороженое в металлический цилиндр, собираясь приготовить себе молочный коктейль. В прошлый раз этого не было, и я с тревогой подумал о так называемом «эффекте бабочки». Подумал, что наблюдаю, как бабочка расправляет крылья у меня на глазах. Мы изменяли мир. По мелочам, не поддающимся измерению, но да, мы его изменяли.
– Мистер?
– Извини. Вырубился.
На его лице отразилось удивление. Потом он рассмеялся.
– Никогда такого не слышал, но звучит здорово! – Сие означало, что он повторит это слово, если вдруг потеряет ход мыслей. И оно вольется в сверкающую реку американского сленга не в семидесятых или восьмидесятых, а намного раньше. Но не преждевременно, потому что в этом потоке времени оно появилось точно по сценарию.
– «Тит Шеврон» за углом направо, – пояснил Аничетти-старший. – Если вам… э… срочно, можете воспользоваться нашей ванной наверху.
– Нет, все нормально. – И хотя я уже смотрел на настенные часы, теперь бросил пристальный взгляд на наручные, «Булову» с крутым металлическим браслетом от «Шпайдела». Хорошо, что Аничетти не могли видеть циферблат: я забыл перевести время. – Но мне пора. Дела. Даже если очень повезет, сегодня их не закончить. Не подскажете хороший мотель?
– Вы имеете в виду гостиницу для автомобилистов? – переспросил Аничетти-старший. Загасил окурок в одной из пепельниц с надписью «ВКУСА «ВИНСТОН» ЛУЧШЕ НЕТ», рядком стоявших на прилавке.
– Да. – На этот раз улыбка получилась совсем глупой, да и кишки вновь напомнили о себе. Не найди я в самом скором времени решения этой проблемы, как бы не пришлось звонить 911. – В Висконсине мы называем их мотелями.
– Что ж, я бы предложил «Тамарак мотор корт», в пяти милях отсюда по сто девяносто шестой дороге в сторону Льюистона. Рядом с автокинотеатром.
– Спасибо за подсказку. – Я поднялся.
– Пустяки. А если захотите подстричься перед вашими встречами, попробуйте «Парикмахерскую Баумера». Он знает свое дело.
– Спасибо. Еще одна хорошая подсказка.
– Подсказки бесплатно, рутбир – за американские деньги. Приятного пребывания в Мэне, мистер Амберсон. Фрэнки? Допивай молочный коктейль и возвращайся в школу.
– Будь уверен, папа. – Теперь мне подмигнул Фрэнк-младший.
– Фрэнк? – пронзительно воскликнула одна из женщин. – Эти апельсины свежие?
– Свежие, как твоя улыбка, Леона, – ответил Аничетти-старший, и женщины захихикали. Только не подумайте, что я ехидничаю. Именно захихикали.
Я прошел мимо них, на ходу прошептав:
– Дамы.
Звякнул колокольчик, и я шагнул в мир, который существовал до моего рождения. На этот раз, вместо того чтобы пересечь улицу и направиться ко двору, в котором находилась «кроличья нора», я углубился в него. На другой стороне улицы алкаш в длинном черном пальто отчаянно жестикулировал, стоя перед продавцом в белой тунике. Карточка, которой он размахивал, из желтой стала оранжевой, но в остальном он следовал сценарию.
Я решил, что это добрый знак.
3
Заправочная станция «Тит Шеврон» располагалась за супермаркетом «Ред энд уайт», где Эл снова и снова покупал продукты для своей закусочной. Согласно ценнику в витрине, лобстеры стоили шестьдесят девять центов за фунт. Напротив супермаркета, на том месте, где в две тысячи одиннадцатом году был пустырь, стоял большущий темно-бордовый сарай с широко раскрытыми воротами и выставленной на продажу всевозможной подержанной мебелью. Преобладали детские кроватки, кресла-качалки и мягкие кресла типа «папа отдыхает». Над воротами висела вывеска с названием магазина: «ВЕСЕЛЫЙ БЕЛЫЙ СЛОН». Рекламный щит, поставленный так, чтобы попасться на глаза ехавшим по дороге на Льюистон, смело заявлял: «ЕСЛИ У НАС ЭТОГО НЕТ, ЗНАЧИТ, ВАМ ЭТО НЕ НУЖНО». В одном из кресел-качалок сидел мужчина – как я предположил, владелец магазина. Он курил трубку и смотрел на меня через дорогу. В майке и мешковатых коричневых брюках, с козлиной бородкой, которую я счел проявлением храбрости на этом конкретном островке в потоке времени. Его волосы, зачесанные назад и смазанные каким-то маслом, курчавились на шее. Он напомнил мне о старом рок-н-ролльном видео: Джерри Ли Льюис прыгает на пианино и поет «Большие шары огня». Вероятно, хозяин «Веселого белого слона» пользовался репутацией городского битника.
Я склонил голову. Он едва заметно кивнул в ответ, продолжая дымить трубкой.
На «Шеврон» (обычный бензин – девятнадцать целых девять десятых цента за галлон, высокооктановый – на цент дороже) коротко стриженный мужчина в синем комбинезоне занимался поднятым пикапом – как я догадался, принадлежавшим Аничетти.
– Мистер Тит?
Он оглянулся.
– Да?
– Мистер Аничетти сказал, что я могу воспользоваться вашим туалетом.
– Ключ на внутренней стороне входной двери. – Две-е-йи.
– Спасибо.
Ключ висел на кольце с деревянной пластинкой с надписью «МУЖЧИНЫ». Тут же имелся и второй ключ, с надписью «ДЕВУШКИ». Увидь это моя бывшая, взбеленилась бы, не без злорадства подумал я.
В чистеньком туалете сильно пахло табачным дымом. Рядом с унитазом стояла пепельница-урна. Судя по количеству окурков, очень многие посетители этой чистенькой комнаты совмещали приятное с полезным.
Выйдя из туалета, я увидел пару десятков подержанных автомобилей, стоявших на небольшой площадке, которая примыкала к заправочной станции. Легкий ветерок колыхал над ними разноцветные флаги. В 2011-м эти тачки стоили бы тысячи долларов – классика, ни больше ни меньше, – а тут их отдавали за семьдесят пять, максимум сто баксов. За чуть ли не новенький «кэдди» просили восемьсот. Вывеска над будкой, в которой сидела милая девчушка с конским хвостом, жевавшая жвачку и не отрывавшая глаз от «Фотоплея», гласила: «ВСЕ ЭТИ АВТОМОБИЛИ НА ХОДУ И С ГАРАНТИЕЙ БИЛЛА ТИТА. МЫ ОБСЛУЖИВАЕМ ТО, ЧТО ПРОДАЕМ!»
Я вернул ключ на дверь, поблагодарил Тита (тот что-то пробурчал, не отрываясь от пикапа) и направился к Главной улице, думая о том, что не помешает постричься, прежде чем идти в банк. От стрижки мои мысли перекинулись к битнику с козлиной бородкой, и я, неожиданно для себя перейдя улицу, остановился перед магазином подержанной мебели.
– Доброе утро.
– Вообще-то уже вторая половина дня, но пусть будет утро, если вам так нравится. – Он попыхивал трубкой, и легкий ветерок донес до меня аромат табака «Черри бленд». Я сразу вспомнил деда, курившего его, когда я был маленьким. Иногда он вдувал дым мне в ухо, чтобы снять боль. Сомневаюсь, что АМА[41] одобрила бы этот способ лечения.
– Вы продаете чемоданы?
– Да, держу несколько для разнообразия. Не больше двух сотен. Пройдите к дальней стене, а там посмотрите направо.
– Если я куплю один, можно будет оставить его здесь на пару часов, пока я сделаю кое-какие покупки?
– Я работаю до пяти. – Он подставил лицо солнечным лучам. – Дальше – свободное плавание.
Я склонил голову. Он едва заметно кивнул в ответ, продолжая дымить трубкой.
На «Шеврон» (обычный бензин – девятнадцать целых девять десятых цента за галлон, высокооктановый – на цент дороже) коротко стриженный мужчина в синем комбинезоне занимался поднятым пикапом – как я догадался, принадлежавшим Аничетти.
– Мистер Тит?
Он оглянулся.
– Да?
– Мистер Аничетти сказал, что я могу воспользоваться вашим туалетом.
– Ключ на внутренней стороне входной двери. – Две-е-йи.
– Спасибо.
Ключ висел на кольце с деревянной пластинкой с надписью «МУЖЧИНЫ». Тут же имелся и второй ключ, с надписью «ДЕВУШКИ». Увидь это моя бывшая, взбеленилась бы, не без злорадства подумал я.
В чистеньком туалете сильно пахло табачным дымом. Рядом с унитазом стояла пепельница-урна. Судя по количеству окурков, очень многие посетители этой чистенькой комнаты совмещали приятное с полезным.
Выйдя из туалета, я увидел пару десятков подержанных автомобилей, стоявших на небольшой площадке, которая примыкала к заправочной станции. Легкий ветерок колыхал над ними разноцветные флаги. В 2011-м эти тачки стоили бы тысячи долларов – классика, ни больше ни меньше, – а тут их отдавали за семьдесят пять, максимум сто баксов. За чуть ли не новенький «кэдди» просили восемьсот. Вывеска над будкой, в которой сидела милая девчушка с конским хвостом, жевавшая жвачку и не отрывавшая глаз от «Фотоплея», гласила: «ВСЕ ЭТИ АВТОМОБИЛИ НА ХОДУ И С ГАРАНТИЕЙ БИЛЛА ТИТА. МЫ ОБСЛУЖИВАЕМ ТО, ЧТО ПРОДАЕМ!»
Я вернул ключ на дверь, поблагодарил Тита (тот что-то пробурчал, не отрываясь от пикапа) и направился к Главной улице, думая о том, что не помешает постричься, прежде чем идти в банк. От стрижки мои мысли перекинулись к битнику с козлиной бородкой, и я, неожиданно для себя перейдя улицу, остановился перед магазином подержанной мебели.
– Доброе утро.
– Вообще-то уже вторая половина дня, но пусть будет утро, если вам так нравится. – Он попыхивал трубкой, и легкий ветерок донес до меня аромат табака «Черри бленд». Я сразу вспомнил деда, курившего его, когда я был маленьким. Иногда он вдувал дым мне в ухо, чтобы снять боль. Сомневаюсь, что АМА[41] одобрила бы этот способ лечения.
– Вы продаете чемоданы?
– Да, держу несколько для разнообразия. Не больше двух сотен. Пройдите к дальней стене, а там посмотрите направо.
– Если я куплю один, можно будет оставить его здесь на пару часов, пока я сделаю кое-какие покупки?
– Я работаю до пяти. – Он подставил лицо солнечным лучам. – Дальше – свободное плавание.
4
Я обменял пару старинных долларов Эла на кожаный чемодан, оставил его под прилавком битника, а сам двинулся по Главной улице с портфелем, стукающимся о ногу. Заглянул в витрину зеленого дома и увидел, что продавец сидит за кассовым аппаратом, читает газету. И никаких следов моего приятеля в черном пальто.
Заблудиться в торговом районе не представлялось возможным – он занимал только один квартал. Миновав три или четыре магазинчика за «Кеннебек фрут», я вышел к «Парикмахерской Баумера». В окне вращался красно-белый парикмахерский столб. Рядом с рекламного политического плаката улыбался Эдмунд Маски[42]. Я помнил его стариком с покатыми плечами, но этот Эдмунд выглядел слишком молодым для того, чтобы голосовать, не говоря уже о том, чтобы куда-то избираться. Плакат гласил: «ОТПРАВИМ ЭДА МАСКИ В СЕНАТ США! ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЕМОКРАТА!» Снизу кто-то приклеил белую ленту с надписью от руки: «ГОВОРИЛИ, В МЭНЕ ЭТОМУ НЕ БЫВАТЬ, НО МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ! СЛЕДУЮЩИЙ ШАГ – ХАМФРИ[43] В 1960!»
В парикмахерской у стены сидели два старичка, тогда как третьему подравнивали волосы вокруг плешивой макушки. Оба ожидавших дымили как паровозы. Парикмахер (как я предположил, Баумер) тоже дымил, прищурив один глаз от поднимающегося едкого дыма. Все четверо посмотрели на меня. Взгляды эти меня не удивили: не то чтобы недоверчивые, но точно оценивающие. Кристи придумала им название – янки-взгляды. Есть, оказывается, что-то незыблемое, и так приятно это осознавать.
– Я не из этого города, но я друг, – сообщил я им. – Всю жизнь голосовал только за демократов. – И поднял руку, призывая в свидетели Господа.
Баумер то ли хмыкнул, то ли что-то пробурчал и рассеянно стряхнул упавший с сигареты пепел на пол, где среди срезанных волос валялось несколько раздавленных окурков.
– Гарольд – республиканец. Будьте осторожнее, а не то он вас цапнет.
– Только зубов у него больше нет, – вставил один из стариков, и все рассмеялись.
– Откуда вы, мистер? – спросил Гарольд-республиканец.
Заблудиться в торговом районе не представлялось возможным – он занимал только один квартал. Миновав три или четыре магазинчика за «Кеннебек фрут», я вышел к «Парикмахерской Баумера». В окне вращался красно-белый парикмахерский столб. Рядом с рекламного политического плаката улыбался Эдмунд Маски[42]. Я помнил его стариком с покатыми плечами, но этот Эдмунд выглядел слишком молодым для того, чтобы голосовать, не говоря уже о том, чтобы куда-то избираться. Плакат гласил: «ОТПРАВИМ ЭДА МАСКИ В СЕНАТ США! ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЕМОКРАТА!» Снизу кто-то приклеил белую ленту с надписью от руки: «ГОВОРИЛИ, В МЭНЕ ЭТОМУ НЕ БЫВАТЬ, НО МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ! СЛЕДУЮЩИЙ ШАГ – ХАМФРИ[43] В 1960!»
В парикмахерской у стены сидели два старичка, тогда как третьему подравнивали волосы вокруг плешивой макушки. Оба ожидавших дымили как паровозы. Парикмахер (как я предположил, Баумер) тоже дымил, прищурив один глаз от поднимающегося едкого дыма. Все четверо посмотрели на меня. Взгляды эти меня не удивили: не то чтобы недоверчивые, но точно оценивающие. Кристи придумала им название – янки-взгляды. Есть, оказывается, что-то незыблемое, и так приятно это осознавать.
– Я не из этого города, но я друг, – сообщил я им. – Всю жизнь голосовал только за демократов. – И поднял руку, призывая в свидетели Господа.
Баумер то ли хмыкнул, то ли что-то пробурчал и рассеянно стряхнул упавший с сигареты пепел на пол, где среди срезанных волос валялось несколько раздавленных окурков.
– Гарольд – республиканец. Будьте осторожнее, а не то он вас цапнет.
– Только зубов у него больше нет, – вставил один из стариков, и все рассмеялись.
– Откуда вы, мистер? – спросил Гарольд-республиканец.