– Передам.
Старки пошел к двери.
– Билли? – сказал Крейтон ему вслед.
Старки обернулся.
Крейтон стоял по стойке смирно, и слезы все еще текли у него по щекам. Он отдал честь.
Старки возвратил приветствие и вышел за дверь.
Сработал сигнал тревоги. Старки представил себе, как Лен Крейтон наблюдает за ним по многочисленным мониторам. Герметичность была нарушена, и компьютеры переключили лифты в обычный режим.
Спустившись на нижний этаж. Старки, стараясь не смотреть по сторонам, пошел по коридору в направлении кафетерия. Двери кафетерия оказались открытыми. Он медленно подошел к тому месту, где сидел Фрэнк Д.Брюс, уткнувшись лицом в миску супа. Несколько мгновений он неподвижно смотрел на него. Потом он потянул его вверх за волосы. Миска с застывшим супом прилипла к лицу, и ее пришлось отдирать. Большая часть супа, напоминающего теперь рыхлое желе, осталось на лице у Фрэнка Д. Брюса. Старки достал из кармана платок и постарался привести лицо в порядок. Глаза Фрэнка Д. Брюса были залеплены супом, но их Старки вытереть не решился. Он боялся, что они могут открыться. Меньше всего на свете ему хотелось бы с ними встретиться.
Он прикрыл лицо Фрэнка Д. Брюса платком. Потом он повернулся и вышел из кафетерия четкой, медленной походкой, как на параде.
На полпути к лифту он вынул из кобуры пистолет и вставил дуло себе в рот. Звук выстрела был приглушенным и совсем не драматичным. Никто из лежавших вокруг людей не обратил ни малейшего внимания. Очистители воздуха быстро позаботились о маленьком облачке дыма. В кафетерии платок слетел с лица Фрэнка Д. Брюса и медленно опустился на пол. Фрэнку Д. Брюсу, похоже, было все равно, но Лен Крейтон все чаще и чаще стал смотреть на монитор и размышлять о том, какого черта Билли не вытер суп с бровей бедняги, раз уж взялся за это дело. Скоро, очень скоро, ему предстояло встретиться лицом к лицу с президентом Соединенных Штатов, но суп, застывший на бровях у Фрэнка Д. Брюса, беспокоил его больше. Куда больше.
Чернокожий Рэнделл Флегг шагал на юг шоссе № 51, прислушиваясь к ночным звукам, обступившим эту узкую дорогу, которая рано или поздно должна была вывести его из Айдахо в Неваду. Из Невады он может отправиться куда угодно. Это была его страна, и никто не знал и не любил ее больше, чем он. Он знал, что за час до восхода солнца он был где-то между Грасмером и Ридлом, к Западу от Твин Фоле, но все еще к северу от резервации Дак Вэли, расположенной на территории двух штатов.
Если вдали показывались огни приближающейся машины, он сходил с обочины в высокую траву, во владения ночных жуков… и машина проезжала мимо, и водитель, возможно, чувствовал легкий озноб, словно он попал в воздушную яму, а его спящие жена и дети тревожно ворочались во сне, словно всем им одновременно приснился один и тот же кошмар.
Он шел дальше, на юг по № 51, и стоптанные каблуки его остроносых ковбойских ботинок цокали по покрытию – высокий человек неопределенного возраста в вылинявших, дырявых джинсах и грубом пиджаке. Его карманы были набиты до отказа разного рода сомнительной литературой. Темы были самыми разнообразными: опасность от ядерных электростанций, роль международной еврейской мафии в свержении дружественных правительств, совместная контрабанда кокаина, осуществляемая ЦРУ и контрас, фермерские профсоюзы. Свидетели Иеговы (Если ты можешь ответить «да» на все эти десять вопросов, то ты СПАСЕН! ), чернокожие за равенство армии, устав ку-клукс-клана. Все это было распихано у него по карманам. На груди слева и справа на его пиджаке было две больших пуговицы. На правой было изображено улыбающееся желтое лицо, а на левой – свинья в полицейской шапочке. Пониже была надпись, выполненная красными буквами, по которым стекали капли крови: «Как вам нравится свинина?»
Лицо, а, возможно, и сердце его были исполнены зловещей веселости. Это было лицо, излучающее ужасное притягательное тепло, лицо, при виде которого усталые официантки в дорожных столовых вдребезги разбивали стаканы, лицо, при виде которого маленькие дети врезались на своих трехколесных велосипедах в дощатые заборы, а потом, рыдая, бежали к свои мамам с острыми щепками, торчащими из коленей.
Вскоре он остановится на привал и проспит весь день, проснувшись с наступлением вечера. Пока его ужин будет готовиться на небольшом бездымном примусе, он будет читать – неважно, что. Возможно, слова из какого-нибудь романа, а возможно – «Майн Кампф», комиксы или газетку общества «Сыны Патриотов».
После ужина он вновь отправился в путь, наблюдая, обоняя и слушая, как климат становится более засушливым, уничтожая все, вплоть до полыни и перекати-поля, глядя на то, как горы начинают вылезать из земли, словно шипы динозавра. Он был тромбом в поисках места, где бы застрять, осколком кости, стремящимся пронзить нежный орган, одинокой обезумевшей клеткой, подыскивающей себе дружка – они будут вместе вести домашнее хозяйство и выстроят для себя небольшую, но уютную злокачественную опухоль.
Он продолжал свой путь, размахивая руками. Его знали, очень хорошо знали на тех потайных дорогах, по которым путешествуют бедняки и безумцы, профессиональные революционеры и те, кто так хорошо научился ненавидеть, что их ненависть также ясно видна на их лице, как заячья губа, и кто отвергаем всеми, кроме таких же, как они, людей, которые приглашают их в дешевые комнаты, увешанные лозунгами и плакатами, в подвалы, в которых храниться взрывчатка, в задние комнаты, где разрабатываются безумные планы: убить министра, похитить ребенка прибывающего высокопоставленного лица или с гранатами и автоматами ворваться на заседание правления «Стандарт Ойл» и начать убивать во имя народа. Его знали там, но даже самые безумные из них были вынуждены смотреть на его темное, усмехающееся лицо только искоса.
В Маунтин Сити его будет ждать человек по имени Кристофер Брейдентон, который позаботиться о том, чтобы добыть ему «чистую» машину и «чистые» документы. Кристофер Брейдентон был одним из кондукторов в той подземной транспортной системе, которой пользуются беглецы. Он знал Рэнделла Флегга под именем Ричарда Фрая. Полдюжины разных организаций заботились о том, чтобы у Брейдентона не переводились деньги. Он был поэтом, который иногда преподавал в Свободном Университете или путешествовал в западные штаты – Уту, Неваду, Аризону, удивляя школьников и школьниц (он надеялся) новостью о том, что поэзия до сих пор существует, хоть и вдохновенная наркотиками – в этом нет сомнения, но все же не лишенная своеобразной отвратительной живучести.
Темный человек шел и улыбался. Брейдентон был лишь одним звеном цепи, а ведь их были тысячи трубочек, по которым двигались сумасшедшие со своими книжками и бомбами. Трубочки соединялись между собой, дорожные указатели были закамуфлированы, но понятны для посвященного.
В Нью-Йорке его знали как Роберта Фрэнка. Его утверждение, что он – чернокожий, никогда не подвергалось сомнению несмотря на то, что кожа его была довольно светлой. В компании с чернокожим ветераном Вьетнама – у него была более чем достаточная причина для ненависти после того, как он потерял левую ногу – они прикончили шесть полицейских в Нью-Йорке и Нью-Джерси.
В Джорджии он был Рэмзеем Форестом, отдаленным потомком Натана Бедфорда Фореста. В своем белом воплощении он участвовал в двух изнасилованиях, кастрации и поджоге жалкого негритянского городишки. Но это было очень давно, в начале шестидесятых, во время первой вспышки борьбы за гражданские права. Иногда ему казалось, что он был рожден во время этого раздора.
Из предшествующего периода своей жизни он почти ничего не мог вспомнить кроме того, что родиной его была Небраска и что когда-то он ходил в среднюю школу в компании с рыжеволосым и кривоногим мальчишкой по имени Чарльз Старкуевер. Он припоминал марши гражданских прав в 1960 году. Лучше он помнил 1961 – драки, ночные рейды, церкви, которые взрывались так, словно внутри них произошло настолько большое чудо, что они не могли его в себя вместить. Он вспомнил, как перебрался в Новый Орлеан и встретил там умственно отсталого молодого человека, продающего брошюрки, в которых содержался призыв к Америке оставить Кубу в покое. Он взял у него несколько брошюр, и штуки две из них до сих пор лежали в одном из многочисленных его карманов. Он заседал в сотне разных Отечественных Комитетов. Он участвовал в демонстрациях в сотне разных университетских кампусов против одних и тех же двенадцати компаний. Когда сильные мира сего приходили на публичные выступления, он писал им записки с наиболее обескураживающими вопросами, но никогда не задавал их вслух, так как увидев его усмехающееся, горящее лицо, человек мог ощутить опасность и скрыться с эстрады. По той же причине он никогда не выступал на митингах, так как микрофоны взвыли бы, а электрические цепи вышли бы из строя. Но он писал речи для тех, кто выступал, и в нескольких случаях результатом этих речей стали восстания, перевернутые машины, студенческие забастовки и яростные демонстрации.
В начале семидесятых он познакомился с человеком по имени Дональд Дефриз и предложил ему заняться семьей Синков. Он помог составить план, в результате реализации которого была похищена наследница, и именно он предложил не просто выдать ее за выкуп, но и свести ее с ума. Через двадцать минут после того, как он ушел из маленького лос-анджелесского домика, где Дефриз оставался со своими дружками, туда нагрянула полиция. Они смогли лишь выяснить, что был кто-то еще, связанный с бандой, – может быть, важная фигура, может быть, шестерка, человек без возраста по прозвищу Ходячий Хлыщ или Бука.
Он широко шагал, пожирая километры. Два дня назад он был в Ларами, штат Вайоминг, где участвовал во взрыве электростанции. Сегодня он был на № 51, между Грасмером и Ридлом, по пути в Маунтин Сити. Завтра он будет где-нибудь еще. И он почувствовал себя счастливее, чем когда бы то ни было, потому что…
Он остановился.
ПОТОМУ ЧТО ЧТО-ТО НАДВИГАЛОСЬ. Он чувствовал это, он почти ощущал аромат в ночном воздухе. Горячий запах копоти. Словно Бог задумал приготовить шашлык, а в роли мяса должна была выступать вся цивилизация. Угли уже готовы. Колоссальная вещь, великая вещь.
Близилось время его перевоплощения. Он собирался родиться вторично, собирался выдавиться из напряженного влагалища какого-то огромного, песочного цвета зверя, который уже сейчас корчился в родовых схватках, медленно двигая ногами, истекая родильной кровью и уставившись ослепительно пылающими глазами в пустоту.
Он был рожден, когда времена изменились, а теперь времена собирались измениться снова. Это чувствовалось в ветре, в ветре этого мягкого вечера в штате Айдахо.
Почти уже наступило время родиться вторично. Он знал это. А иначе почему бы он внезапно получил способность творить чудеса?
Он закрыл глаза, слегка подняв лицо навстречу темному небу, которое уже готово было принять восходящее солнце. Он сосредоточился. Улыбнулся. Пыльные, стоптанные каблуки его ботинок начали подниматься над дорогой. Дюйм. Два. Три. Улыбка превратилась в оскаленную ухмылку. Он поднялся уже на фут. В двух футах над дорогой он неподвижно повис, и ветер под ним нес облачка пыли.
Потом он почувствовал, что первые дюймы зари занялись на горизонте, и вновь снизился. Время еще не наступило.
Но скоро оно наступит.
Он снова пошел по дороге, усмехаясь и высматривая место, где он мог бы поспать в течение дня. Скоро оно наступит. Он знал это и был счастлив.
Ллойда Хенрида, которого газеты Феникса окрестили «нераскаявшимся убийцей с лицом грудного младенца», вели по городской тюрьме двое охранников. У одного из них текло из носа, и оба выглядели кисло. Другие обитатели крыла усиленного режима приветствовали его. Он был местной знаменитостью.
– Хеээээй, Хенрид!
– Давай, парень!
– Держись, Хенрид!
– Молодец, браток!
– Ублюдки с дырявым ртом, – пробормотал охранник с насморком, а затем чихнул.
Ллойд счастливо усмехнулся. Он был поражен своей новой славой. Здесь было намного лучше, чем в его первой тюрьме. Даже еда была вкуснее. Когда ты крупная птица, к тебе поневоле появляется уважение. Он подумал о том, что Том Круз чувствует себя, наверное, примерно так же во время мировой премьеры.
На выходе из крыла особого режима его провели через металлический детектор.
– Все в порядке, – сказал охранник с насморком, и другой охранник, сидевший в будке из пуленепробиваемого стекла, махнул им рукой. Они прошли в другой коридор. Здесь было очень тихо. Единственными звуками были щелканье каблуков охранников (Ллойд был обут в мягкие тапочки) и астматическое придыхание, раздававшееся сперва от Ллойда. В конце коридора еще один охранник поджидал их у закрытой двери. В двери было крохотное зарешеченное окошечко.
– Почему в тюрьмах всегда такая гнусная вонь? – спросил Ллойд просто для того, чтобы поддержать разговор. – Даже в тех местах, где нет камер. Может, вы, ребята, ссыте здесь по углам?
– Заткнись, убийца, – сказал охранник с насморком.
– Ты плоховато выглядишь, – сказал Ллойд. – Тебе надо бы домой, в постель.
– Заткнись, – сказал другой.
Ллойд заткнулся.
– Привет, мешок с дерьмом, – сказал охранник у двери.
– Как поживаешь, чертов хер? – нашелся Ллойд. Ничто не освежает так, как небольшая перебранка. Два дня в тюрьме – и он уже начал ощущать, что впадает в прежнее состояние ступора.
– За это ты лишишься зуба, – сказал охранник у двери. – Ровно одного, можешь сосчитать.
– Эй, послушай, ты не можешь…
– Могу. Там во дворе есть парни, которые убьют своих дорогих мамочек за две пачки «Честерфильда», мешок с дерьмом. Хочешь недосчитаться двух зубов, парень?
Ллойд ничего не ответил.
– Ну, тогда все в порядке, – сказал охранник. – Ровно один зуб. Ведите его, парни.
Слегка улыбаясь, охранник с насморком открыл дверь, а другой ввел Ллойда внутрь, туда, где за металлическим столом сидел, просматривая бумаги, назначенный судом адвокат Ллойда.
– Вот ваш человек, шеф.
Адвокат поднял голову. Он еще и бриться-то не начал, – подумал Ллойд, – но что ж поделать? У нищих нет выбора.
– Спасибо вам…
– Этот тип, – сказал Ллойд, указывая на дверного охранника. – Он обозвал меня мешком с дерьмом. А когда я что-то ему ответил, он сказал, что поручит какому-то парню выбить один из моих зубов! Как насчет жестокого обращения с заключенными?
– Это правда? – спросил адвокат у охранника.
Дверной охранник закатил глаза, словно желая сказать «Боже мой, как вы могли в это поверить?»
– Эти ребята, шеф. Им надо писать сценарии для телека. Я сказал «привет», он сказал «привет», вот и все.
– Это дьявольская ложь! – с выражением воскликнул Ллойд.
– У меня на этот счет свое мнение, – сказал охранник и холодно посмотрел на Ллойда.
– Я в этом уверен, – сказал адвокат. – Но я уверен также и в том, что перед тем, как уйти, я пересчитаю зубы мистера Хенрида.
«А парень-то не слаб, – подумал Ллойд. Может, он и сумеет добиться для него десятки – вооруженное ограбление. В конце концов, он кончил только одного человека – жену владельца „Конни“, и вполне возможно, что ему удастся спихнуть это на Поука. Поук не будет возражать».
Оторвавшись от своих мыслей, Ллойд обнаружил, что охранники удалились, оставив его наедине с адвокатом – его зовут Энди Девинз, вспомнил Ллойд, – который как-то странно смотрел на него. Так смотрят на гремучую змею, которой перебили хребет, но чей яд, возможно, продолжает действовать.
– Ты в полном дерьме, Сильвестр! – неожиданно воскликнул Девинз.
Ллойд подскочил.
– Что? Что вы хотите этим сказать? Кстати, вы классно отшили этого толстяка. У него был такой вид, словно он готов сгрызть все свои ногти.
– Слушай меня, Сильвестр, и слушай очень внимательно.
– Меня зовут не…
– Ты даже не можешь себе представить, в какое дерьмо ты влип, Сильвестр, – сказал Девинз, не отрывая от Ллойда пристального взгляда. Голос его был мягким и энергичным. – Тебе вынесут приговор всего за девять дней, Сильвестр, в соответствии с решением Верховного Суда, принятым четыре года назад.
– Каким таким решением? – спросил Ллойд, чувствуя себя не в своей тарелке.
Это было «Дело Маркхема против Южной Каролины». И на нем были определены условия, когда отдельный штат может самостоятельно совершить правосудие в случае, если выдвинуто требование смертной казни.
– СМЕРТНАЯ КАЗНЬ! – завопил Ллойд в ужасе. – Электрический стул? Эй, парень, я клянусь, я никогда никого не убивал!
– С точки зрения закона это не имеет значения, – сказал Девинз. – Раз ты был там, стало быть, ты принимал в этом участие.
– Как так, не имеет значения?– Ллойд почти кричал. – Это должно иметь значение! Не я прикончил все этих людей. Это Поук их убил! Он был чокнутый! Он был…
– Не могли бы вы заткнуться, Сильвестр? – спросил Девинз своим мягким, энергичным голосом, и Ллойд замолчал. Внезапно он представил себе, как птичка Твити преследует кота Сильвестра. Но в его воображении она не долбила это тупое создание колотушкой по голове и не подставляла ему под лапу мышеловку. Ллойд увидел, как стянутый ремнями Сильвестр сидит на электрическом стуле, а длиннохвостый попугай уселся на жердочке рядом с большим рубильником. Он даже смог различить шапочку охранника на маленькой желтой головке Твити.
Зрелище показалось ему не особенно забавным.
– Не существует отдельной статьи о соучастии, когда речь идет о тяжких уголовных преступлениях, – сказал Девинз. – У штата есть три свидетеля, которые подтвердят, что вы с Эндрю Фрименом были вместе. Этого вполне достаточно, чтобы твоя жесткая задница хорошенько прожарилась. Понимаешь?
– Я…
– Ладно. Теперь вернемся к делу «Маркхем против Южной Каролины». В двух словах я объясню, как этот вердикт может быть применен к твоему делу. Но сначала я напомню тебе о факте, который ты без сомнения должен был усвоить в девятом классе: Конституция Соединенных Штатов запрещает жестокие и необычные способы наказания.
– Вроде этого чертового электрического стула, – воскликнул Ллойд в приступе справедливого негодования.
Девинз покачал головой.
– В этом месте закон не дает определенного толкования, – сказал он, – и вплоть до того дела четырехлетней давности суды так и сяк переворачивали эту статью, пытаясь определить, являются ли электрический стул и газовая камера «жестокими или необычными способами наказания». И не относится ли эта формулировка к тому периоду ожидания,который выпадает на долю заключенного между приговором и приведением его в исполнение. Но так или иначе – в деле «Маркхем против Южной Каролины» человека приговорили к электрическому стулу за изнасилование и убийство трех студенток. Обдуманность преступления была доказана с помощью дневника Йона Маркхема. Суд присяжных приговорил его к смерти.
– Хреновое дело, – прошептал Ллойд.
Девинз кивнул и одарил Ллойда кислой улыбкой.
– Дело было передано в Верховный Суд, который подтвердил, что в ряде случаев смертная казнь не является жестоким или необычным способом наказания. Суд высказал мнение, что чем быстрее приговор приводится в исполнение, тем лучше… с точки зрения закона. Начинаешь усекать, Сильвестр? Понял, в чем дело?
Ллойд не понял.
– Знаешь, почему тебя судят в Аризоне, а не в Нью-Мексико или в Неваде?
Ллойд покачал головой.
– Потому что Аризона является одним из четырех штатов, где заседает выездная сессия суда по особо тяжким преступлениям. Сессию созывают только в тех случаях, когда выдвинуто и удовлетворено требование смертной казни.
– Ничего не понимаю.
– Через четыре дня начнется суд, – сказал Девинз. – Я буду тянуть, сколько могу, но уже в первый день будут созваны присяжные. На второй день штат доложит дело. Я постараюсь затянуть разбирательство на три дня и буду разводить треп во вступительном и заключительном слове до тех пор, пока меня не прервет судья. Но три дня – это максимум, чего мы можем достигнуть, если повезет. Присяжные удаляться и – если не произойдет чуда – признают тебя виновным через три минуты. Через девять дней, начиная с сегодняшнего, тебе вынесут смертный приговор, а неделей позже ты будешь мертв, как кусок собачьего дерьма. Аризонцам это понравится. Понравится это и Верховному Суду. Потому что чем быстрее, тем лучше для всех.
– Боже мой, но ведь это несправедливо! – закричал Ллойд.
– Тяжело жить в этом мире, Ллойд, – сказал Девинз. – Особенно для «бешеной собаки» – так тебя называют журналисты и телекомментаторы. Ну и натворил ты дел. Из-за тебя даже сообщения об эпидемии передвинулись на вторую полосу.
– Я никого не убивал, – хмуро сказал Ллойд. – Поук во всем виноват.
– Это никого не волнует, – сказал Девинз. – Вот что я тебе пытаюсь вбить в твою тупую башку, Сильвестр. Я, конечно, подам протест, но, по новым правилам, он должен быть подан не позднее, чем через неделю. Если выездная сессия отклонит протест, то у меня будет еще одна неделя на то, чтобы направить ходатайство в Верховный Суд. Но выездная сессия скорее всего примет протест к рассмотрению – это новая структура, и они хотят, чтобы в их адрес раздавалось как можно меньше критики. Они примут к рассмотрению даже протест Джека Потрошителя.
– Сколько им понадобится времени? – пробормотал Ллойд.
– Они будут действовать быстро, – ответил Девинз, и его улыбка приобрела слегка кровожадный оттенок. – Видишь ли, в состав выездной сессии входят пять отставных аризонских судей. Им только и остается, что ловить рыбу, играть в покер, пить бурбон и дожидаться, пока какой-нибудь кусок дерьма, вроде тебя, не приплывет в их зал заседаний. Их средний возраст составляет семьдесят два года…
Ллойд вздрогнул.
– …и все они верят в Кодекс Запада – быстрый суд и веревку на шею. Так здесь рассматривались дела примерно до 1950 года. Когда дело доходило до виновных в нескольких убийствах, исход мог быть только один.
– Господь Всемогущий, зачем вы мне все это рассказываете?
– Ты должен знать, в какую ситуацию мы попали, – сказал Девинз. – Им надо только убедиться в том, что к тебе не будет применено жестокое необычное наказание, Ллойд. Тебе надо бы сказать им спасибо.
– Им – спасибо?Да я бы скорее…
– Кончил их? – спокойно спросил Девинз.
– Нет, конечно, – сказал Ллойд не очень уверенно.
– Наше ходатайство о пересмотре дела будет отклонено, и все мои отводы будут моментально сняты. Если повезет, суд пригласит свидетелей. Если мне дадут такую возможность, я постараюсь, чтобы они повторили все свои показания на первом суде, и спрошу их обо всем, что смогу придумать. После этого пора будет вызывать твоих школьных дружков, чтобы они рассказали нам о твоем характере. После того, как выездная сессия отвергнет ходатайство, я обращусь в Верховный Суд. Полагаю, что они отклонят мое обращение в тот же день.
Девинз сделал паузу и закурил.
– А потом что? – спросил Ллойд.
– Потом? – спросил Девинз, выглядя слегка удивленным и раздраженным безысходной тупостью Ллойда. – Потом ты отправишься в камеру смертников в тюрьме штата и будешь наслаждаться прекрасной едой до тех пор, пока не настанет время прокатиться на молнии. Все произойдет очень быстро.
– Они не могут так поступить, – сказал Ллойд. – Вы просто хотите запугать меня.
– Ллойд, четыре штата, в которых существуют выездные сессии судов по особо тяжким преступлениям, поступали так всегда. К настоящему моменту сорок мужчин и женщин были казнены в соответствии с вердиктом, вынесенным по делу Маркхема. Лишний суд обходится налогоплательщиками в некоторую сумму, но она не слишком велика, так как выездная сессия рассматривает лишь крохотный процент от общего числа убийств. Кроме того, налогоплательщики ничего не имеют против того, чтобы раскошелиться на смертную казнь. Она им нравится.
Не прошло и четверти часа, с тех пор как Ллойд купался в лучах славы, проходя по крылу строгого режима. Теперь, вслед за пустяковыми двумя или тремя неделями, перед ним неумолимо раскрывалась черная дыра.
– Испугался, Сильвестр? – спросил его Девинз почти дружелюбно.
Ллойду пришлось облизать губы, прежде чем он смог ответить.
– Испугаешься тут. По-вашему выходит, что я уже вроде как мертвец.
– Я не хочу, чтобы ты умер, – сказал Девинз. – Но мне надо было тебя напугать. Если ты войдешь в зал суда с глупой и самодовольной ухмылкой на роже, тебя немедленно прикрутят ремнями и врубят ток. Будешь сорок первым. Но если будешь слушать меня, то, может быть, мы прорвемся. Я ничего не гарантирую, но слабая надежда есть.
– Ну?
– Нам надо рассчитывать на присяжных, – сказал Девинз. – Двенадцать болванов с улицы. Я был бы рад, если бы присяжными оказались сорокадвухлетние престарелые леди, которые до сих пор помнят «Винни Пуха» наизусть и в детстве устраивали похороны птичкам на заднем дворе. Когда набирают состав присяжных, их очень хорошо информируют о вердикте по делу Маркхема. Они не выносят смертный приговор, который может быть приведен в исполнение через шесть месяцев или через шесть лет после его вынесения, когда они уже давно про него забудут. Парень, которого они приговорят к смерти, отправится на небеса через одну-две недели. В некоторых случаях само знание об этом заставляло присяжных вынести вердикт о невиновности. В некоторых случаях они оправдывали явных убийц только потому, что не хотели, чтобы кровь у них на руках была
Старки пошел к двери.
– Билли? – сказал Крейтон ему вслед.
Старки обернулся.
Крейтон стоял по стойке смирно, и слезы все еще текли у него по щекам. Он отдал честь.
Старки возвратил приветствие и вышел за дверь.
Сработал сигнал тревоги. Старки представил себе, как Лен Крейтон наблюдает за ним по многочисленным мониторам. Герметичность была нарушена, и компьютеры переключили лифты в обычный режим.
Спустившись на нижний этаж. Старки, стараясь не смотреть по сторонам, пошел по коридору в направлении кафетерия. Двери кафетерия оказались открытыми. Он медленно подошел к тому месту, где сидел Фрэнк Д.Брюс, уткнувшись лицом в миску супа. Несколько мгновений он неподвижно смотрел на него. Потом он потянул его вверх за волосы. Миска с застывшим супом прилипла к лицу, и ее пришлось отдирать. Большая часть супа, напоминающего теперь рыхлое желе, осталось на лице у Фрэнка Д. Брюса. Старки достал из кармана платок и постарался привести лицо в порядок. Глаза Фрэнка Д. Брюса были залеплены супом, но их Старки вытереть не решился. Он боялся, что они могут открыться. Меньше всего на свете ему хотелось бы с ними встретиться.
Он прикрыл лицо Фрэнка Д. Брюса платком. Потом он повернулся и вышел из кафетерия четкой, медленной походкой, как на параде.
На полпути к лифту он вынул из кобуры пистолет и вставил дуло себе в рот. Звук выстрела был приглушенным и совсем не драматичным. Никто из лежавших вокруг людей не обратил ни малейшего внимания. Очистители воздуха быстро позаботились о маленьком облачке дыма. В кафетерии платок слетел с лица Фрэнка Д. Брюса и медленно опустился на пол. Фрэнку Д. Брюсу, похоже, было все равно, но Лен Крейтон все чаще и чаще стал смотреть на монитор и размышлять о том, какого черта Билли не вытер суп с бровей бедняги, раз уж взялся за это дело. Скоро, очень скоро, ему предстояло встретиться лицом к лицу с президентом Соединенных Штатов, но суп, застывший на бровях у Фрэнка Д. Брюса, беспокоил его больше. Куда больше.
– 22 -
Чернокожий Рэнделл Флегг шагал на юг шоссе № 51, прислушиваясь к ночным звукам, обступившим эту узкую дорогу, которая рано или поздно должна была вывести его из Айдахо в Неваду. Из Невады он может отправиться куда угодно. Это была его страна, и никто не знал и не любил ее больше, чем он. Он знал, что за час до восхода солнца он был где-то между Грасмером и Ридлом, к Западу от Твин Фоле, но все еще к северу от резервации Дак Вэли, расположенной на территории двух штатов.
Если вдали показывались огни приближающейся машины, он сходил с обочины в высокую траву, во владения ночных жуков… и машина проезжала мимо, и водитель, возможно, чувствовал легкий озноб, словно он попал в воздушную яму, а его спящие жена и дети тревожно ворочались во сне, словно всем им одновременно приснился один и тот же кошмар.
Он шел дальше, на юг по № 51, и стоптанные каблуки его остроносых ковбойских ботинок цокали по покрытию – высокий человек неопределенного возраста в вылинявших, дырявых джинсах и грубом пиджаке. Его карманы были набиты до отказа разного рода сомнительной литературой. Темы были самыми разнообразными: опасность от ядерных электростанций, роль международной еврейской мафии в свержении дружественных правительств, совместная контрабанда кокаина, осуществляемая ЦРУ и контрас, фермерские профсоюзы. Свидетели Иеговы (Если ты можешь ответить «да» на все эти десять вопросов, то ты СПАСЕН! ), чернокожие за равенство армии, устав ку-клукс-клана. Все это было распихано у него по карманам. На груди слева и справа на его пиджаке было две больших пуговицы. На правой было изображено улыбающееся желтое лицо, а на левой – свинья в полицейской шапочке. Пониже была надпись, выполненная красными буквами, по которым стекали капли крови: «Как вам нравится свинина?»
Лицо, а, возможно, и сердце его были исполнены зловещей веселости. Это было лицо, излучающее ужасное притягательное тепло, лицо, при виде которого усталые официантки в дорожных столовых вдребезги разбивали стаканы, лицо, при виде которого маленькие дети врезались на своих трехколесных велосипедах в дощатые заборы, а потом, рыдая, бежали к свои мамам с острыми щепками, торчащими из коленей.
Вскоре он остановится на привал и проспит весь день, проснувшись с наступлением вечера. Пока его ужин будет готовиться на небольшом бездымном примусе, он будет читать – неважно, что. Возможно, слова из какого-нибудь романа, а возможно – «Майн Кампф», комиксы или газетку общества «Сыны Патриотов».
После ужина он вновь отправился в путь, наблюдая, обоняя и слушая, как климат становится более засушливым, уничтожая все, вплоть до полыни и перекати-поля, глядя на то, как горы начинают вылезать из земли, словно шипы динозавра. Он был тромбом в поисках места, где бы застрять, осколком кости, стремящимся пронзить нежный орган, одинокой обезумевшей клеткой, подыскивающей себе дружка – они будут вместе вести домашнее хозяйство и выстроят для себя небольшую, но уютную злокачественную опухоль.
Он продолжал свой путь, размахивая руками. Его знали, очень хорошо знали на тех потайных дорогах, по которым путешествуют бедняки и безумцы, профессиональные революционеры и те, кто так хорошо научился ненавидеть, что их ненависть также ясно видна на их лице, как заячья губа, и кто отвергаем всеми, кроме таких же, как они, людей, которые приглашают их в дешевые комнаты, увешанные лозунгами и плакатами, в подвалы, в которых храниться взрывчатка, в задние комнаты, где разрабатываются безумные планы: убить министра, похитить ребенка прибывающего высокопоставленного лица или с гранатами и автоматами ворваться на заседание правления «Стандарт Ойл» и начать убивать во имя народа. Его знали там, но даже самые безумные из них были вынуждены смотреть на его темное, усмехающееся лицо только искоса.
В Маунтин Сити его будет ждать человек по имени Кристофер Брейдентон, который позаботиться о том, чтобы добыть ему «чистую» машину и «чистые» документы. Кристофер Брейдентон был одним из кондукторов в той подземной транспортной системе, которой пользуются беглецы. Он знал Рэнделла Флегга под именем Ричарда Фрая. Полдюжины разных организаций заботились о том, чтобы у Брейдентона не переводились деньги. Он был поэтом, который иногда преподавал в Свободном Университете или путешествовал в западные штаты – Уту, Неваду, Аризону, удивляя школьников и школьниц (он надеялся) новостью о том, что поэзия до сих пор существует, хоть и вдохновенная наркотиками – в этом нет сомнения, но все же не лишенная своеобразной отвратительной живучести.
Темный человек шел и улыбался. Брейдентон был лишь одним звеном цепи, а ведь их были тысячи трубочек, по которым двигались сумасшедшие со своими книжками и бомбами. Трубочки соединялись между собой, дорожные указатели были закамуфлированы, но понятны для посвященного.
В Нью-Йорке его знали как Роберта Фрэнка. Его утверждение, что он – чернокожий, никогда не подвергалось сомнению несмотря на то, что кожа его была довольно светлой. В компании с чернокожим ветераном Вьетнама – у него была более чем достаточная причина для ненависти после того, как он потерял левую ногу – они прикончили шесть полицейских в Нью-Йорке и Нью-Джерси.
В Джорджии он был Рэмзеем Форестом, отдаленным потомком Натана Бедфорда Фореста. В своем белом воплощении он участвовал в двух изнасилованиях, кастрации и поджоге жалкого негритянского городишки. Но это было очень давно, в начале шестидесятых, во время первой вспышки борьбы за гражданские права. Иногда ему казалось, что он был рожден во время этого раздора.
Из предшествующего периода своей жизни он почти ничего не мог вспомнить кроме того, что родиной его была Небраска и что когда-то он ходил в среднюю школу в компании с рыжеволосым и кривоногим мальчишкой по имени Чарльз Старкуевер. Он припоминал марши гражданских прав в 1960 году. Лучше он помнил 1961 – драки, ночные рейды, церкви, которые взрывались так, словно внутри них произошло настолько большое чудо, что они не могли его в себя вместить. Он вспомнил, как перебрался в Новый Орлеан и встретил там умственно отсталого молодого человека, продающего брошюрки, в которых содержался призыв к Америке оставить Кубу в покое. Он взял у него несколько брошюр, и штуки две из них до сих пор лежали в одном из многочисленных его карманов. Он заседал в сотне разных Отечественных Комитетов. Он участвовал в демонстрациях в сотне разных университетских кампусов против одних и тех же двенадцати компаний. Когда сильные мира сего приходили на публичные выступления, он писал им записки с наиболее обескураживающими вопросами, но никогда не задавал их вслух, так как увидев его усмехающееся, горящее лицо, человек мог ощутить опасность и скрыться с эстрады. По той же причине он никогда не выступал на митингах, так как микрофоны взвыли бы, а электрические цепи вышли бы из строя. Но он писал речи для тех, кто выступал, и в нескольких случаях результатом этих речей стали восстания, перевернутые машины, студенческие забастовки и яростные демонстрации.
В начале семидесятых он познакомился с человеком по имени Дональд Дефриз и предложил ему заняться семьей Синков. Он помог составить план, в результате реализации которого была похищена наследница, и именно он предложил не просто выдать ее за выкуп, но и свести ее с ума. Через двадцать минут после того, как он ушел из маленького лос-анджелесского домика, где Дефриз оставался со своими дружками, туда нагрянула полиция. Они смогли лишь выяснить, что был кто-то еще, связанный с бандой, – может быть, важная фигура, может быть, шестерка, человек без возраста по прозвищу Ходячий Хлыщ или Бука.
Он широко шагал, пожирая километры. Два дня назад он был в Ларами, штат Вайоминг, где участвовал во взрыве электростанции. Сегодня он был на № 51, между Грасмером и Ридлом, по пути в Маунтин Сити. Завтра он будет где-нибудь еще. И он почувствовал себя счастливее, чем когда бы то ни было, потому что…
Он остановился.
ПОТОМУ ЧТО ЧТО-ТО НАДВИГАЛОСЬ. Он чувствовал это, он почти ощущал аромат в ночном воздухе. Горячий запах копоти. Словно Бог задумал приготовить шашлык, а в роли мяса должна была выступать вся цивилизация. Угли уже готовы. Колоссальная вещь, великая вещь.
Близилось время его перевоплощения. Он собирался родиться вторично, собирался выдавиться из напряженного влагалища какого-то огромного, песочного цвета зверя, который уже сейчас корчился в родовых схватках, медленно двигая ногами, истекая родильной кровью и уставившись ослепительно пылающими глазами в пустоту.
Он был рожден, когда времена изменились, а теперь времена собирались измениться снова. Это чувствовалось в ветре, в ветре этого мягкого вечера в штате Айдахо.
Почти уже наступило время родиться вторично. Он знал это. А иначе почему бы он внезапно получил способность творить чудеса?
Он закрыл глаза, слегка подняв лицо навстречу темному небу, которое уже готово было принять восходящее солнце. Он сосредоточился. Улыбнулся. Пыльные, стоптанные каблуки его ботинок начали подниматься над дорогой. Дюйм. Два. Три. Улыбка превратилась в оскаленную ухмылку. Он поднялся уже на фут. В двух футах над дорогой он неподвижно повис, и ветер под ним нес облачка пыли.
Потом он почувствовал, что первые дюймы зари занялись на горизонте, и вновь снизился. Время еще не наступило.
Но скоро оно наступит.
Он снова пошел по дороге, усмехаясь и высматривая место, где он мог бы поспать в течение дня. Скоро оно наступит. Он знал это и был счастлив.
– 23 -
Ллойда Хенрида, которого газеты Феникса окрестили «нераскаявшимся убийцей с лицом грудного младенца», вели по городской тюрьме двое охранников. У одного из них текло из носа, и оба выглядели кисло. Другие обитатели крыла усиленного режима приветствовали его. Он был местной знаменитостью.
– Хеээээй, Хенрид!
– Давай, парень!
– Держись, Хенрид!
– Молодец, браток!
– Ублюдки с дырявым ртом, – пробормотал охранник с насморком, а затем чихнул.
Ллойд счастливо усмехнулся. Он был поражен своей новой славой. Здесь было намного лучше, чем в его первой тюрьме. Даже еда была вкуснее. Когда ты крупная птица, к тебе поневоле появляется уважение. Он подумал о том, что Том Круз чувствует себя, наверное, примерно так же во время мировой премьеры.
На выходе из крыла особого режима его провели через металлический детектор.
– Все в порядке, – сказал охранник с насморком, и другой охранник, сидевший в будке из пуленепробиваемого стекла, махнул им рукой. Они прошли в другой коридор. Здесь было очень тихо. Единственными звуками были щелканье каблуков охранников (Ллойд был обут в мягкие тапочки) и астматическое придыхание, раздававшееся сперва от Ллойда. В конце коридора еще один охранник поджидал их у закрытой двери. В двери было крохотное зарешеченное окошечко.
– Почему в тюрьмах всегда такая гнусная вонь? – спросил Ллойд просто для того, чтобы поддержать разговор. – Даже в тех местах, где нет камер. Может, вы, ребята, ссыте здесь по углам?
– Заткнись, убийца, – сказал охранник с насморком.
– Ты плоховато выглядишь, – сказал Ллойд. – Тебе надо бы домой, в постель.
– Заткнись, – сказал другой.
Ллойд заткнулся.
– Привет, мешок с дерьмом, – сказал охранник у двери.
– Как поживаешь, чертов хер? – нашелся Ллойд. Ничто не освежает так, как небольшая перебранка. Два дня в тюрьме – и он уже начал ощущать, что впадает в прежнее состояние ступора.
– За это ты лишишься зуба, – сказал охранник у двери. – Ровно одного, можешь сосчитать.
– Эй, послушай, ты не можешь…
– Могу. Там во дворе есть парни, которые убьют своих дорогих мамочек за две пачки «Честерфильда», мешок с дерьмом. Хочешь недосчитаться двух зубов, парень?
Ллойд ничего не ответил.
– Ну, тогда все в порядке, – сказал охранник. – Ровно один зуб. Ведите его, парни.
Слегка улыбаясь, охранник с насморком открыл дверь, а другой ввел Ллойда внутрь, туда, где за металлическим столом сидел, просматривая бумаги, назначенный судом адвокат Ллойда.
– Вот ваш человек, шеф.
Адвокат поднял голову. Он еще и бриться-то не начал, – подумал Ллойд, – но что ж поделать? У нищих нет выбора.
– Спасибо вам…
– Этот тип, – сказал Ллойд, указывая на дверного охранника. – Он обозвал меня мешком с дерьмом. А когда я что-то ему ответил, он сказал, что поручит какому-то парню выбить один из моих зубов! Как насчет жестокого обращения с заключенными?
– Это правда? – спросил адвокат у охранника.
Дверной охранник закатил глаза, словно желая сказать «Боже мой, как вы могли в это поверить?»
– Эти ребята, шеф. Им надо писать сценарии для телека. Я сказал «привет», он сказал «привет», вот и все.
– Это дьявольская ложь! – с выражением воскликнул Ллойд.
– У меня на этот счет свое мнение, – сказал охранник и холодно посмотрел на Ллойда.
– Я в этом уверен, – сказал адвокат. – Но я уверен также и в том, что перед тем, как уйти, я пересчитаю зубы мистера Хенрида.
«А парень-то не слаб, – подумал Ллойд. Может, он и сумеет добиться для него десятки – вооруженное ограбление. В конце концов, он кончил только одного человека – жену владельца „Конни“, и вполне возможно, что ему удастся спихнуть это на Поука. Поук не будет возражать».
Оторвавшись от своих мыслей, Ллойд обнаружил, что охранники удалились, оставив его наедине с адвокатом – его зовут Энди Девинз, вспомнил Ллойд, – который как-то странно смотрел на него. Так смотрят на гремучую змею, которой перебили хребет, но чей яд, возможно, продолжает действовать.
– Ты в полном дерьме, Сильвестр! – неожиданно воскликнул Девинз.
Ллойд подскочил.
– Что? Что вы хотите этим сказать? Кстати, вы классно отшили этого толстяка. У него был такой вид, словно он готов сгрызть все свои ногти.
– Слушай меня, Сильвестр, и слушай очень внимательно.
– Меня зовут не…
– Ты даже не можешь себе представить, в какое дерьмо ты влип, Сильвестр, – сказал Девинз, не отрывая от Ллойда пристального взгляда. Голос его был мягким и энергичным. – Тебе вынесут приговор всего за девять дней, Сильвестр, в соответствии с решением Верховного Суда, принятым четыре года назад.
– Каким таким решением? – спросил Ллойд, чувствуя себя не в своей тарелке.
Это было «Дело Маркхема против Южной Каролины». И на нем были определены условия, когда отдельный штат может самостоятельно совершить правосудие в случае, если выдвинуто требование смертной казни.
– СМЕРТНАЯ КАЗНЬ! – завопил Ллойд в ужасе. – Электрический стул? Эй, парень, я клянусь, я никогда никого не убивал!
– С точки зрения закона это не имеет значения, – сказал Девинз. – Раз ты был там, стало быть, ты принимал в этом участие.
– Как так, не имеет значения?– Ллойд почти кричал. – Это должно иметь значение! Не я прикончил все этих людей. Это Поук их убил! Он был чокнутый! Он был…
– Не могли бы вы заткнуться, Сильвестр? – спросил Девинз своим мягким, энергичным голосом, и Ллойд замолчал. Внезапно он представил себе, как птичка Твити преследует кота Сильвестра. Но в его воображении она не долбила это тупое создание колотушкой по голове и не подставляла ему под лапу мышеловку. Ллойд увидел, как стянутый ремнями Сильвестр сидит на электрическом стуле, а длиннохвостый попугай уселся на жердочке рядом с большим рубильником. Он даже смог различить шапочку охранника на маленькой желтой головке Твити.
Зрелище показалось ему не особенно забавным.
– Не существует отдельной статьи о соучастии, когда речь идет о тяжких уголовных преступлениях, – сказал Девинз. – У штата есть три свидетеля, которые подтвердят, что вы с Эндрю Фрименом были вместе. Этого вполне достаточно, чтобы твоя жесткая задница хорошенько прожарилась. Понимаешь?
– Я…
– Ладно. Теперь вернемся к делу «Маркхем против Южной Каролины». В двух словах я объясню, как этот вердикт может быть применен к твоему делу. Но сначала я напомню тебе о факте, который ты без сомнения должен был усвоить в девятом классе: Конституция Соединенных Штатов запрещает жестокие и необычные способы наказания.
– Вроде этого чертового электрического стула, – воскликнул Ллойд в приступе справедливого негодования.
Девинз покачал головой.
– В этом месте закон не дает определенного толкования, – сказал он, – и вплоть до того дела четырехлетней давности суды так и сяк переворачивали эту статью, пытаясь определить, являются ли электрический стул и газовая камера «жестокими или необычными способами наказания». И не относится ли эта формулировка к тому периоду ожидания,который выпадает на долю заключенного между приговором и приведением его в исполнение. Но так или иначе – в деле «Маркхем против Южной Каролины» человека приговорили к электрическому стулу за изнасилование и убийство трех студенток. Обдуманность преступления была доказана с помощью дневника Йона Маркхема. Суд присяжных приговорил его к смерти.
– Хреновое дело, – прошептал Ллойд.
Девинз кивнул и одарил Ллойда кислой улыбкой.
– Дело было передано в Верховный Суд, который подтвердил, что в ряде случаев смертная казнь не является жестоким или необычным способом наказания. Суд высказал мнение, что чем быстрее приговор приводится в исполнение, тем лучше… с точки зрения закона. Начинаешь усекать, Сильвестр? Понял, в чем дело?
Ллойд не понял.
– Знаешь, почему тебя судят в Аризоне, а не в Нью-Мексико или в Неваде?
Ллойд покачал головой.
– Потому что Аризона является одним из четырех штатов, где заседает выездная сессия суда по особо тяжким преступлениям. Сессию созывают только в тех случаях, когда выдвинуто и удовлетворено требование смертной казни.
– Ничего не понимаю.
– Через четыре дня начнется суд, – сказал Девинз. – Я буду тянуть, сколько могу, но уже в первый день будут созваны присяжные. На второй день штат доложит дело. Я постараюсь затянуть разбирательство на три дня и буду разводить треп во вступительном и заключительном слове до тех пор, пока меня не прервет судья. Но три дня – это максимум, чего мы можем достигнуть, если повезет. Присяжные удаляться и – если не произойдет чуда – признают тебя виновным через три минуты. Через девять дней, начиная с сегодняшнего, тебе вынесут смертный приговор, а неделей позже ты будешь мертв, как кусок собачьего дерьма. Аризонцам это понравится. Понравится это и Верховному Суду. Потому что чем быстрее, тем лучше для всех.
– Боже мой, но ведь это несправедливо! – закричал Ллойд.
– Тяжело жить в этом мире, Ллойд, – сказал Девинз. – Особенно для «бешеной собаки» – так тебя называют журналисты и телекомментаторы. Ну и натворил ты дел. Из-за тебя даже сообщения об эпидемии передвинулись на вторую полосу.
– Я никого не убивал, – хмуро сказал Ллойд. – Поук во всем виноват.
– Это никого не волнует, – сказал Девинз. – Вот что я тебе пытаюсь вбить в твою тупую башку, Сильвестр. Я, конечно, подам протест, но, по новым правилам, он должен быть подан не позднее, чем через неделю. Если выездная сессия отклонит протест, то у меня будет еще одна неделя на то, чтобы направить ходатайство в Верховный Суд. Но выездная сессия скорее всего примет протест к рассмотрению – это новая структура, и они хотят, чтобы в их адрес раздавалось как можно меньше критики. Они примут к рассмотрению даже протест Джека Потрошителя.
– Сколько им понадобится времени? – пробормотал Ллойд.
– Они будут действовать быстро, – ответил Девинз, и его улыбка приобрела слегка кровожадный оттенок. – Видишь ли, в состав выездной сессии входят пять отставных аризонских судей. Им только и остается, что ловить рыбу, играть в покер, пить бурбон и дожидаться, пока какой-нибудь кусок дерьма, вроде тебя, не приплывет в их зал заседаний. Их средний возраст составляет семьдесят два года…
Ллойд вздрогнул.
– …и все они верят в Кодекс Запада – быстрый суд и веревку на шею. Так здесь рассматривались дела примерно до 1950 года. Когда дело доходило до виновных в нескольких убийствах, исход мог быть только один.
– Господь Всемогущий, зачем вы мне все это рассказываете?
– Ты должен знать, в какую ситуацию мы попали, – сказал Девинз. – Им надо только убедиться в том, что к тебе не будет применено жестокое необычное наказание, Ллойд. Тебе надо бы сказать им спасибо.
– Им – спасибо?Да я бы скорее…
– Кончил их? – спокойно спросил Девинз.
– Нет, конечно, – сказал Ллойд не очень уверенно.
– Наше ходатайство о пересмотре дела будет отклонено, и все мои отводы будут моментально сняты. Если повезет, суд пригласит свидетелей. Если мне дадут такую возможность, я постараюсь, чтобы они повторили все свои показания на первом суде, и спрошу их обо всем, что смогу придумать. После этого пора будет вызывать твоих школьных дружков, чтобы они рассказали нам о твоем характере. После того, как выездная сессия отвергнет ходатайство, я обращусь в Верховный Суд. Полагаю, что они отклонят мое обращение в тот же день.
Девинз сделал паузу и закурил.
– А потом что? – спросил Ллойд.
– Потом? – спросил Девинз, выглядя слегка удивленным и раздраженным безысходной тупостью Ллойда. – Потом ты отправишься в камеру смертников в тюрьме штата и будешь наслаждаться прекрасной едой до тех пор, пока не настанет время прокатиться на молнии. Все произойдет очень быстро.
– Они не могут так поступить, – сказал Ллойд. – Вы просто хотите запугать меня.
– Ллойд, четыре штата, в которых существуют выездные сессии судов по особо тяжким преступлениям, поступали так всегда. К настоящему моменту сорок мужчин и женщин были казнены в соответствии с вердиктом, вынесенным по делу Маркхема. Лишний суд обходится налогоплательщиками в некоторую сумму, но она не слишком велика, так как выездная сессия рассматривает лишь крохотный процент от общего числа убийств. Кроме того, налогоплательщики ничего не имеют против того, чтобы раскошелиться на смертную казнь. Она им нравится.
Не прошло и четверти часа, с тех пор как Ллойд купался в лучах славы, проходя по крылу строгого режима. Теперь, вслед за пустяковыми двумя или тремя неделями, перед ним неумолимо раскрывалась черная дыра.
– Испугался, Сильвестр? – спросил его Девинз почти дружелюбно.
Ллойду пришлось облизать губы, прежде чем он смог ответить.
– Испугаешься тут. По-вашему выходит, что я уже вроде как мертвец.
– Я не хочу, чтобы ты умер, – сказал Девинз. – Но мне надо было тебя напугать. Если ты войдешь в зал суда с глупой и самодовольной ухмылкой на роже, тебя немедленно прикрутят ремнями и врубят ток. Будешь сорок первым. Но если будешь слушать меня, то, может быть, мы прорвемся. Я ничего не гарантирую, но слабая надежда есть.
– Ну?
– Нам надо рассчитывать на присяжных, – сказал Девинз. – Двенадцать болванов с улицы. Я был бы рад, если бы присяжными оказались сорокадвухлетние престарелые леди, которые до сих пор помнят «Винни Пуха» наизусть и в детстве устраивали похороны птичкам на заднем дворе. Когда набирают состав присяжных, их очень хорошо информируют о вердикте по делу Маркхема. Они не выносят смертный приговор, который может быть приведен в исполнение через шесть месяцев или через шесть лет после его вынесения, когда они уже давно про него забудут. Парень, которого они приговорят к смерти, отправится на небеса через одну-две недели. В некоторых случаях само знание об этом заставляло присяжных вынести вердикт о невиновности. В некоторых случаях они оправдывали явных убийц только потому, что не хотели, чтобы кровь у них на руках была