Страница:
- Она все время делает это во время сна? - спросил доктор. Паула Андерсон кивнула.
- Я думаю, что это пройдет, - сказал доктор. - Это совершенно безвредно.
Но, разумеется, это не прошло и не было безвредно. Это был так называемый бруксизм - болезнь, которая подобно сердечным приступам, ударам и язвам часто поражает решительных, самоуверенных людей. Молочные зубы Энн уже давно заметно разрушились. Ее родители прокомментировали этот случай, а потом забыли об этом. Но к тому времени личность Энн стала проявляться и в другом. Она управляла семьей Андерсон так, как ей хотелось, и они уже стали потихоньку к этому привыкать, так же, как к ее скрипу зубами по ночам.
Когда Энн было девять, семейный дантист объяснил, что дальше может быть еще хуже, но настоящие проблемы начались, когда ей исполнилось пятнадцать. К тому моменту она искрошила свои зубы до самых нервов, и они причиняли ей жуткую боль. Дантист сделал ей коронки из резины, потом из акрила. Она называла эти приспособления "ночные стражи" и надевала их всякий раз, когда ложилась спать. В 18 лет она установила металлические коронки на большинство верхних и нижних зубов. Андерсоны не могли позволить себе это, но Энн настояла. Они хотели отвертеться, но она не позволила ее скряге-отцу вывернуться, хотя, когда ей пошел 21-й год, он и попытался сказать: "Ты уже взрослая Энн, это твои проблемы. Если хочешь коронки, сама оплачивай счета".
Она хотела золото, но это было действительно за пределами их возможностей.
В течение нескольких последующих лет редкие улыбки Энн приобрели некоторый загадочный характер. Людей обычно это отталкивало. А она, наоборот, получала большое удовольствие от их реакции и, когда она видела этих злодеев-евреев в последних фильмах про Джеймса Бонда, она смеялась до упаду - этот непривычный взрыв возбуждения заставил ее почувствовать себя некоторым образом больной, но она поняла точно, почему, когда огромный бородатый мужик впервые обнажил свои стальные зубы в акульей улыбке, и люди отшатывались от него. Она даже почти пожалела, что металл ее коронок был покрыт сверху фарфором. И тем не менее, думала она, не надо показывать себя настолько открыто. Это будет неразумно открыть себя полностью. Возможно, лучше и не подавать виду, что ты можешь прогрызть дубовую дверь насквозь, если ты захочешь этого.
Помимо бруксизма зубы Энн всегда оставляли желать лучшего как из-за хлорированной воды Ютики, так и из-за собственного к ним отношения (она часто чистила зубы, даже не вынув жевательной резинки). И это все было скорее особенностью ее личности, чем собственно психологии. На нервный стресс сильнее всего реагируют мягчайшие части человеческого тела - живот и жизненно важные органы и твердейшие - зубы. Энн была хроническим примером последнего. Ее рот был постоянно сух, язык - почти бел. Без омывающего потока слюны остатки любой пищи немедленно приводят к кариесу. К той ночи, когда она спала тяжелым сном в Бангоре, у Энн оставалось менее двенадцати унций амальгамы во рту - в редком случае она спокойно проходила через детектор металла в аэропорту.
Последние два года она начала терять зубы из-за фанатического желания сохранить их: два верхних справа и три нижних слева. Она специально отправилась в Нью-Йорк, чтобы провести дорогостоящую операцию по установлению специального моста, крепящегося тончайшими имплантированными титановыми винтами.
Конечно, у нее было не так много металла в голове, как у Гарда (его пластинка всегда звенела при прохождении детектора металла).
Таким образом, она спала и не знала, что является членом эксклюзивнейшего клуба: людей, способных въехать в Хэвен, сохраняя при этом микроскопический шанс остаться в живых.
14
На следующее утро она уехала в Хэвен во взятом напрокат автомобиле. Она сделала не правильный поворот, но все равно подъехала к хэвенской границе в 9.30.
Где-то на последних 15-20 милях до Хэвена местность вокруг нее стала пустынной и сонной в удушающей летней жаре, нехорошее предчувствие и нервозность улетучились. У нее разболелась голова.
Сначала это была незначительная, пульсирующая боль, но она быстро увеличилась в знакомые боли почти как при мигрени.
Она пересекла границу города и въехала в Хэвен.
К тому времени, как она добралась до центра, она полагалась только на собственную силу воли и ни на что больше. Головная боль утихала и накатывала вновь.
В какой-то момент ей послышался ужасно искаженный мотив, который она сама запела, но это должно быть была всего лишь игра воображения или следствие головной боли. Она едва замечала людей на улицах в маленькой деревушке, но не могла не заметить, что все они поворачивались и смотрели на нее, а не друг на друга.
Она слышала шум машины где-то в лесу - звук был далекий и призрачный.
"Гатлао" начало заносить из стороны в сторону по пустынной дороге. Образы удваивались, утраивались, самопроизвольно сливались, а потом опять удваивались и утраивались.
Кровь незаметно заструилась из уголков рта.
Она держалась за одну мысль на этой дороге, на девятом шоссе, и ее фамилия будет написана на почтовом ящике...
К счастью, дорога была пустынной. Хэвен еще спал в лучах утреннего солнца. 90% всего загородного движения было перекрыто, и это было хорошо для Энн, чью машину сильно бросало из стороны в сторону, левые колеса поднимали клубы пыли с одной стороны обочины, правые - с другой стороны. Не заметив, она сбила указатель поворота.
Молодой Эшли увидел ее приближение и убрал свой велосипед на осмотрительное расстояние от дороги и находился на северном пастбище до тех пор, пока не проехал Джастин Хард.
(женщина, это женщина, а я не могу слышать ее, я только чувствую ее боль).
Сотни голосов ответили ему, успокаивая.
(мы знаем, Эшли, все нормально).
Эшли усмехнулся, по-детски обнажая десны.
15
Ее желудок взбунтовался.
Ей удалось высунуться в окно и заглушить двигатель, перед тем как ее вывернуло наизнанку. Болела голова, но она привыкла к этой боли. Ее рвало утренним завтраком. Скорей всего это было отравление. Ее отравили. Она повисла на окно полуоткрытой двери, склонившись наружу; она смогла выпрямиться и захлопнуть дверцу. Голова была затуманена, и она подумала, что это был завтрак - к головной боли она привыкла, но ее никогда не рвало. Завтрак в ресторане в этом рассаднике клопов, который называется самым лучшим отелем Бангора. Эта сволочь ее отравила. Я, должно быть, умираю, я чувствую себя так, как будто я должна умереть. Но если я не умру, я затаскаю их по судам, я дойду вплоть до верховного суда США. Если я выживу, я сделаю так, что они пожалеют, что их матери встретились с их отцами.
Наверное, эта мысль помогла Энн настолько, что она опять начала движение. Она ползла по улице со скоростью 35 миль в час и искала почтовый ящик с надписью Андерсон. Ужасная мысль пришла ей в голову, а что если Бобби не написала свое имя на почтовом ящике. Эта не такая уж сумасшедшая мысль, если хорошенько вдуматься. Она могла думать, что Сисси появится, а этот маленький бесхребетный карлик всегда боялся ее. Она была не в форме, чтобы по пути останавливаться около каждой фермы и спрашивать Бобби. Судя по разговору (с тем ослом по телефону), она не могла рассчитывать на помощь деревенских соседей Бобби.
Ну вот наконец: Р.Андерсон. И за этим место, которое она видела только на фото. Местечко дяди Франка. Ферма старого Гарика. На въезде был припаркован синий грузовик. С местом было все в порядке, но что-то было со светом. Она ясно осознала это впервые, когда приблизилась к въезду. Вместо чувства триумфа, которое она ожидала в этот момент, - триумфа хищника, преуспевшего загнать свою жертву, она ощутила чувство замешательства, неуверенности и, хотя она даже не смогла понять, из-за чего это чувство пришло, оно было до такой степени незнакомо, что она почувствовала легкий страх.
Свет.
Что-то было не так со светом.
Это осознание привело ее к пониманию того, что стали возникать другие вопросы. Ей показалось, что ее платье потемнело под ее рукой.
Ее рука лежала между ног. Там было влажно, она различала слабый запах аммиака в машине. Он был различим там некоторое время, но ее сознание столкнулось с ним только сейчас.
Я обмочилась. Я обмочилась и находилась в этой дерьмовой машине достаточно долго, чтобы пересохнуть (и свет, Энн).
Что-то было не так со светом. Это был свет заката.
О, нет - 9.30 в...
Это был свет заката, не было сомнений. Она чувствовала себя лучше, после того, как ее вырвало, и теперь она понимала почему. Ответ был прямо здесь, так же как запах пота под ее платьем или высохшей мочи. Время, прошедшее между тем, как она закрыла дверь и тронула машину вновь, были не какие-то там минуты с секундами - это были часы, часы, которые она провела в это жаркое лето в печи машины. Она лежала в смертельном ужасе, и если бы она не использовала эйр-кондишн, то она испеклась бы как новогодняя индейка. Ее гортань, такая же плохая, как и ее зубы, воспалилась от спертого автомобильного воздуха. Но глядя на ферму широко раскрытыми покрасневшими глазами, она вдруг поняла, что речь идет о ее физическом выживании. Она должна была ехать с четырьмя открытыми окнами. Иначе...
Это вызывало иную мысль. Она провела день на гране смерти, припаркованная на обочине дороги, и никто даже не подумал остановиться и проверить, что она здесь делает. Никто не проехал по девятому шоссе в это время. Когда они видели ее в беде, они не затормозили, а продолжали ехать как ни в чем не бывало.
Что это за город?
И снова - это невыразимое ощущение в желудке, словно горячая кислота. В это время она узнала это чувство: это был страх. Тогда она схватила его за, горло и убила его. Брат этого страха опять может появиться и, если это произойдет, она убьет и его...
Она въехала во двор.
16
Энн встречала Джима Гарденера прежде лишь дважды, но она никогда не забывала его лица. Даже она узнала великого поэта, она думала, что смогла бы его учуять за сорок ярдов по ветру в обыкновенный тихий прохладный день. Он сидел на перилах балкона в тенниске и голубых джинсах с открытой бутылкой виски в руке. Он имел трех или четырехдневную щетину. Глаза его были воспалены. Хотя Энн не знала этого и не хотела интересоваться, Гарденер был в этом состоянии ни много ни мало уже два дня. Все его благородство и решительность угасли после обнаружения собачьей шерсти на жакете Бобби.
Он смотрел на машину в палисаднике (обойдя почтовый ящик, медленно пройдя мимо) пьяным мутным взглядом изумления. Он смотрел на выходящую женщину, которая шаталась и держалась за открытую дверь в течение минуты.
Ничего себе, подумал Гарденер. Это птица, это самолет, это экстра-сука, которая летит быстрее дурной вести, от которой начинаются колики у слабонервных членов семьи.
Энн рывком закрыла дверь машины. Она постояла там немного, важно бросив длинную тень, и Гарденер почувствовал знакомое ощущение. Она выглядела, как Рон Каммингс, когда Рон был пьян в стельку и мучительно решал, как бы ему пересечь комнату.
Энн проделала свой путь через палисадник, пройдя сбоку от грузовика Бобби. Миновав грузовик, она достигла балконных перил. Она взглянула вверх и определила по свету, что уже семь часов.
Гарденер подумал, что женщина выглядела пожилой и не имеющей определенного возраста. Она к тому же выглядела злой, он думал - желтой и ядовито-черной с тяжелым грузом зла, то было одновременно износ снаружи и разъедание изнутри.
Он взял виски и выпил эту гадость. Затем заткнул горлышко бутылки.
- Привет Сисси. Добро пожаловать в Хэвен. Говоря честно, я пожелал бы тебе покинуть этот город так быстро, как ты сможешь.
17
Она сделала два шага, затем, споткнувшись, упала на колено. Гарденер убрал руку. Она не заметила это.
- Где Бобби?
- Ты не можешь выглядеть так хорошо, - сказал Гарденер. - Хэвен влияет на людей в эти дни.
- Все нормально, - сказала она, взбираясь на ступеньку. Она стояла над ним тяжело дыша.
- Где она?
Гарденер кивнул по направлению к дому. Послышалось шипение воды через одно из окон.
- Душ. Мы работали в лесу целый день, там было ох.., офигительно жарко. Бобби верит, что под душем можно смыть грязь. - Гарденер снова поднял бутылку. - А я верю в простое средство дезинфекции. Короче и приятнее.
- Ты воняешь, как дохлая свинья, - высказалась Энн и прошла мимо него по направлению к дому.
- Хотя мой нос не такой чувствительный, сердце мое, ты имеешь хоть и слабый, но весьма заметный аромат, - сказал Гарденер. - А что об этом аромате говорят французы? Eau de Oiss?
Она повернулась к нему, издав хрип. Люди - жители Ютики по крайней мере никогда так с ней не разговаривали. Никогда. Конечно, они знали ре. Великий поэт, конечно, мог судить о ней с высоты своего опыта: праздник у хэвенского населения. А он был пьян.
- Ну, - сказал Гарденер, слегка удивленный и встревоженный ее взглядом. Это после твоего прихода в воздухе разлился этот аромат.
- Да, я... - сказала она медленно.
- Может быть, нам следует начать сначала? - сказал он с пьяной учтивостью.
- Что начать сначала? Ты великий поэт. И ты пьяница, который едва не застрелил свою жену. Мне больше нечего тебе сказать. Я пришла из-за Бобби.
Хороший выстрел, относительно его жены. Она увидела, как застыло его лицо, увидела, как его руки вцепились в горлышко бутылки. Он стоял, будто бы забыв, где он находится. Она ему сладко улыбнулась. Эта тупая болтовня с ней закончилась и, как бы плохо она себя ни чувствовала, она все равно была на коне.
В это время стих шум воды. И - возможно это было только предчувствие - у Гарденера было чувство, что Бобби его слышит.
- Ты всегда поступала так, будто делала операцию без наркоза. Я полагаю, что у меня никогда не было более грубого хирургического вмешательства.
- Может быть.
- Почему теперь? После всех этих лет. Почему ты выбрала этот день?
- Не твое дело.
- Бобби - мое дело.
Они уставились друг на друга. Она сверлила его взглядом. Она ждала, что он опустит глаза. Он не опустил. Ей стало ясно, что, если она, не сказав ничего, пойдет в дом, он, возможно, сделает попытку удержать ее. Это не принесло бы ему ничего хорошего, но это было проще, чем ответить на его вопрос. Какая разница, что делать?
- Я пришла забрать ее домой.
Снова молчание. Никаких сверчков.
- Разреши дать тебе один совет, сестра Энн.
- Пощади меня. Никаких конфеток от незнакомцев, никаких советов от пьяных.
- Сделай так, как я тебе сказал, когда ты вышла из машины.
Уходи. Просто уйди. Это не самое удачное место, чтобы доказывать свою правоту.
Что-то было в его глазах, что-то необычно честное, что заставило вернуться старый холодок и невысказанное смущение. Она была брошена на целый день в своей машине на обочине дороги. Что же за народ в этом городе?
Затем в Энн все всколыхнулось и подавило последние капли сомнения. Если она хотела того, если она думала, что это именно так, то это должно было быть так; итак, это есть, это было, есть и будет. Аллилуйя. Аминь.
- О'кей, дружок, - сказала она. - Ты дал мне совет, я отплачу той же монетой. Я прихожу в эту лачугу, и две минуты спустя какой-то большой кусок дерьма начинает демонстрировать свое остроумие. Я полагаю, что тебе надо прогуляться, если ты не хочешь быть размазанным. Посиди где-нибудь на скале и посмотри закат солнца, и попробуй подумать о рифмах или делай так, как там делают великие поэты, когда они наблюдают закат солнца. Но ты хочешь выбросить из головы все, что произошло в этом доме, неважно что. Это между Бобби и мной, если ты встанешь на моем пути, я размажу тебя по стенке.
- В Хэвене ты скорее размазня, чем размазывательница.
- Хорошо. Это то, что я хотела дать тебе понять, - сказала Энн и двинулась к двери.
Гарденер попытался последовать за ней.
- Энн... Сисси... Бобби не такая. Она...
- Прогуляйся, мужичок, - сказала Энн и вошла.
18
Окна были открыты, так как тени были короткие. Время от времени дуновения легкого ветерка шевелили, вытягивали шторы в открытое окно. Когда это случалось, они были похожи на паруса корабля.
Энн хмыкнула и наморщила нос. Фу! Место пахло, похоже, на обезьяний питомник. От великого поэта это она ожидала бы, но не от своей сестры. Это место было похоже на свинарник.
- Привет, Сисси.
Она обернулась. Бобби возникла в момент, как призрак. Энн почувствовала стук сердца в груди, потому что было что-то странное в ее фигуре, что-то не правильное.
Затем она увидела белое пятно на халате ее сестры; послышался звук капающей воды, и она поняла, что Бобби только что вышла из душа. Она была вся обнаженная под халатом. Хорошо. Но ее удовольствие было не таким огромным, как могло бы быть. Ее тревога осталась, ее впечатления были какими-то не правильными от фигуры, стоящей в дверном проеме.
Это не самое удачное место, чтобы доказывать свою правоту.
- Папочка умер, - сказала она. Напряжение в ее глазах достигло предела. Бобби осталась смутной фигурой в дверном проеме, который сообщался с жилой комнатой, - она полагала с ванной комнатой.
- Я знаю. Ньют Берринджер звонил и сказал мне. Что-то было в ее голосе. Что-то существенно непохожее, вызывающее смутные мысли о фигуре. Она не вскрикнула от испуга. В первый раз в жизни Бобби не вскрикнула, увидев ее.
- Мы похороним тебя вместе с ним. Твоя мать умрет, если ты не возвратишься домой, Бобби. Она выжидала паузу для Бобби. Стояла тишина.
Ради Христа иди, куда я тебе скажу, ты маленькая трусиха. Энн... Бобби не такая...
- Она спускалась вниз и сломала себе бедро.
- Правда? - Спросила Бобби безразлично.
- Ты поедешь домой, Бобби, вместе со мной. - Она хотела выразить силу, испугать ее своим резким голосом.
- О, у тебя новые зубы, - сказала Бобби. - Конечно! Я не подумала об этом. Вот почему ты доехала.
- Бобби, выйди ко мне, я хочу тебя видеть!
- И ты тоже хочешь меня? - ее голос звучал странно дразняще. - Я удивлена.
- Кончай ебать мне мозги, Бобби. - Ее голос срывался.
- Что я слышу! - сказала Бобби. - Я никогда не думала, что услышу от тебя похожее, Энн. После стольких лет разлуки - и сразу так.., все вы одинаковы. Ну ладно. Если ты настаиваешь. Если ты настаиваешь, то хорошо. Просто прелестно.
Она не могла ее видеть. Внезапно Энн не захотелось ничего делать, а захотелось убежать и не останавливаться до тех пор, пока не окажется далеко от этого мрачного места и этого городка, где они проводят все свои смутные дни. Но было слишком поздно. Она увидела неясное движение руки ее младшей сестры, в этот момент с тихим шуршанием халат легко упал. Душ смыл косметику. Боббины голова и шея были желеобразного вида. Ее грудь опухла, выперев наружу, и как будто срослась в единое образование состоящее из обнаженного мяса. Энн посмотрела на органы, вызывающие тошноту, ни на что не похожие человеческие органы - это были водянистые округлости, кажущиеся молодыми.
За ее лбом она увидела дрожащий мешочек мозга. Бобби оскалила зубы.
- Добро пожаловать в Хэвен, Энн, - сказала она.
Энн отступила, чувствуя себя как в кошмарном сне. Она пыталась закричать, но не было воздуха.
Промежность Бобби была покрыта ненормально густыми волосами, щупальца, как у морского осьминога, тянулись из ее влагалища.., по крайней мере, места, где раньше было ее влагалище. Энн не знала, осталось оно там или уже нет. Глубокой долины, которая заменяла ей промежность, было достаточно. Эти щупальца казались направленными на нее.., тянулись к ней.
Нагая Бобби начала приближаться к ней, Энн закричала, отступив назад, но споткнулась о скамеечку для ног.
- Нет, - она прошептала и попробовала отползти. - Нет, Бобби нет.
- Хорошо, что ты здесь, - сказала Бобби улыбнувшись. - Я не рассчитывала на тебя, но, я думаю, мы найдем занятие для тебя. Места, как они сказали, пока еще есть.
- Бобби..., - она справлялась с первым ужасом и затем ощутила, как щупальце тронуло ее плоть. Она вздрогнула, снова отступив назад. Бедра Бобби сделали толкательные движения, похожие на непристойную пародию на совокупление.
Глава 2
ГАРДЕНЕР ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ПРОГУЛКУ
1
Гарденер последовал совету Энн и пошел прогуляться. Он прошел фактически весь путь до корабля в лесу. Впервые он оказался здесь совсем один, думал он, и вскоре, должно быть, совсем стемнеет. Он чувствовал смутный страх, как ребенок, проходящий мимо дома, где, по разговорам, обещают привидения. А здесь есть призраки? Призраки Томминокеров прошлого? Или сами настоящие Томминокеры все еще здесь, может быть, временно ожившие существа, подобные быстро замороженному кофе, которые только и ждут, как бы оттаять? Да и кто же они, наконец?
Он сел на землю возле пристройки, глядя на корабль. Через некоторое время взошла луна и осветила поверхность корабля, сделав ее еще более призрачно-серебряной. Это было странно, но тем не менее очень красиво.
Что же происходит здесь кругом?
Я не хочу знать.
Все здесь кажется неясным сном...
Я не хочу знать.
Ну-ка, тише! Что за шорох в пустоте?
Быть поосторожней в этой темноте...Рон
Он вскинул бутыль и жадно выпил. Потом отставил ее в сторону, перевернулся на живот и лег трясущейся головой на руки. Так он и уснул, среди леса рядом с изящным круглым выступом корабля.
Он проспал там всю ночь.
Утром на земле лежали два зуба. Вот чем я расплатился за то, что спал слишком близко к нему, подумал он тупо, но по крайней мере утешало одно - у него совсем не болела голова, хотя он выдул почти часть большой бутыли шотландского виски. Он заметил перед этим, что помимо всего прочего корабль или та перемена в атмосфере, которую производил корабль в очень близкой области, обеспечивала защиту от похмелья.
Ему не хотелось, чтобы его зубы так и оставались просто валяться там. Повинуясь какому-то смутному побуждению, он забросал их грязью. Сделав это, он снова подумал: Играть роль Гамлета - это роскошь, которую ты больше не можешь позволить себе, Гард. Если ты не пойдешь в том или ином направлении, то очень скоро - назавтра или около того, я думаю, - ты будешь не способен ни на что, кроме как маршировать в одном строю со всеми остальными.
Он взглянул на корабль, размышляя о той глубокой лощине, которая уходила в глубину от его гладкого, незапятнанного бака, и снова подумал: Мы скоро залезем в люк, если люк существует... А что потом?
Он предпочел отправиться домой, чем искать ответ на этот вопрос.
2
"Гатлас" уехал.
- Где ты был прошлой ночью? - спросила Бобби Гарденера.
- Я спал в лесу.
- Ты выпил, правда? - спросила Бобби на удивление мягко. Ее лицо снова было темным от грима. Последние несколько дней Бобби носила блузки, которые выглядели странно свободными и мешковатыми, этим утром он понял почему. Ее грудь толстела. Груди ее стали казаться не отдельными, а неким единым целым. Это напоминало Гарденеру качков-культуристов.
- Не так чтобы очень. Пару рюмок пропустил и все. Сегодня утром никакого похмелья. И никаких комариных укусов. - Он поднял руки, потемневшие от загара сверху, и белые и казавшиеся странно уязвимыми с тыльной стороны.
- В любое другое лето, я проснулся бы утром таким искусанным комарами, что не мог бы открыть глаза. Но теперь они исчезли вместе с укусами. И зверями, фактически, Роберта, это, кажется, отпугивает всех, кроме таких дураков, как мы.
- Ты изменил свое мнение, Гард?
- Ты спрашиваешь меня об этом уже какой раз, ты не замечала? Бобби не ответила.
- Ты слышала новости по радио вчера? - он знал, что она не слышала. Бобби не смотрела, не слушала и не думала ни о чем, кроме корабля. Поэтому ее отрицательный кивок не был удивителен.
- Сосредоточение войск в Ливии. Ожесточение боев в Ливане. Передвижения американских войск. Русские все больше и больше кричат о СОИ. Мы все еще сидим на пороховой бочке. Ничегошеньки не изменилось с 1945-го. А потом ты обнаруживаешь на своем заднем дворе "Бога из машины", а теперь ты все время допытываешься, не изменил ли я своего мнения об этом.
- Ты изменил?
- Нет, - сказал Гарденер, не будучи уверен - врет он или говорит правду, но он был весьма рад, что Бобби не может прочитать его мысли.
Полно, не может ли? Я думаю, что может. Не полностью, но больше, чем месяц назад.., все больше и больше с каждым днем. Из-за того, что ты сейчас тоже "превращаешься". Изменил свое мнение? Вот так штука; ты не можешь, мать твою, составить свое мнение!
Бобби пропустила это мимо ушей или сделала вид, что пропустила. Она повернулась к куче инструментов, сваленных в углу веранды. Она пропустила, накладывая грим как раз пониже правого уха, и Гарденер увидел, что это было такое же пятно, какое оставляют многие мужчины когда бреются. Он осознал с таинственным отсутствием удивления, что мог смотреть внутрь Бобби - ее кожа изменилась, стала какой-то полупрозрачной, желеобразной, Бобби потолстела, стала короче за последние несколько дней, и перемены, происходившие с ней, все ускорялись.
О, мой Бог, - подумал он, объятый ужасом, с горькой усмешкой, - так вот, что происходит, когда ты превращаешься в Томминокера? Ты становишься похожим на кого-то, кто попал в область радиоактивного загрязнения после утечки в атомном реакторе?
Бобби, нагнувшись и подняв инструменты, быстро обернулась и взглянула на Гарденера; лицо ее было настороженным.
- Что?
- Я сказал "Пошевеливайся, ленивая дурочка", - отчетливо произнес Гарденер, и это настороженное недоумение на ее лице превратилось в вымученную улыбку.
- Я думаю, что это пройдет, - сказал доктор. - Это совершенно безвредно.
Но, разумеется, это не прошло и не было безвредно. Это был так называемый бруксизм - болезнь, которая подобно сердечным приступам, ударам и язвам часто поражает решительных, самоуверенных людей. Молочные зубы Энн уже давно заметно разрушились. Ее родители прокомментировали этот случай, а потом забыли об этом. Но к тому времени личность Энн стала проявляться и в другом. Она управляла семьей Андерсон так, как ей хотелось, и они уже стали потихоньку к этому привыкать, так же, как к ее скрипу зубами по ночам.
Когда Энн было девять, семейный дантист объяснил, что дальше может быть еще хуже, но настоящие проблемы начались, когда ей исполнилось пятнадцать. К тому моменту она искрошила свои зубы до самых нервов, и они причиняли ей жуткую боль. Дантист сделал ей коронки из резины, потом из акрила. Она называла эти приспособления "ночные стражи" и надевала их всякий раз, когда ложилась спать. В 18 лет она установила металлические коронки на большинство верхних и нижних зубов. Андерсоны не могли позволить себе это, но Энн настояла. Они хотели отвертеться, но она не позволила ее скряге-отцу вывернуться, хотя, когда ей пошел 21-й год, он и попытался сказать: "Ты уже взрослая Энн, это твои проблемы. Если хочешь коронки, сама оплачивай счета".
Она хотела золото, но это было действительно за пределами их возможностей.
В течение нескольких последующих лет редкие улыбки Энн приобрели некоторый загадочный характер. Людей обычно это отталкивало. А она, наоборот, получала большое удовольствие от их реакции и, когда она видела этих злодеев-евреев в последних фильмах про Джеймса Бонда, она смеялась до упаду - этот непривычный взрыв возбуждения заставил ее почувствовать себя некоторым образом больной, но она поняла точно, почему, когда огромный бородатый мужик впервые обнажил свои стальные зубы в акульей улыбке, и люди отшатывались от него. Она даже почти пожалела, что металл ее коронок был покрыт сверху фарфором. И тем не менее, думала она, не надо показывать себя настолько открыто. Это будет неразумно открыть себя полностью. Возможно, лучше и не подавать виду, что ты можешь прогрызть дубовую дверь насквозь, если ты захочешь этого.
Помимо бруксизма зубы Энн всегда оставляли желать лучшего как из-за хлорированной воды Ютики, так и из-за собственного к ним отношения (она часто чистила зубы, даже не вынув жевательной резинки). И это все было скорее особенностью ее личности, чем собственно психологии. На нервный стресс сильнее всего реагируют мягчайшие части человеческого тела - живот и жизненно важные органы и твердейшие - зубы. Энн была хроническим примером последнего. Ее рот был постоянно сух, язык - почти бел. Без омывающего потока слюны остатки любой пищи немедленно приводят к кариесу. К той ночи, когда она спала тяжелым сном в Бангоре, у Энн оставалось менее двенадцати унций амальгамы во рту - в редком случае она спокойно проходила через детектор металла в аэропорту.
Последние два года она начала терять зубы из-за фанатического желания сохранить их: два верхних справа и три нижних слева. Она специально отправилась в Нью-Йорк, чтобы провести дорогостоящую операцию по установлению специального моста, крепящегося тончайшими имплантированными титановыми винтами.
Конечно, у нее было не так много металла в голове, как у Гарда (его пластинка всегда звенела при прохождении детектора металла).
Таким образом, она спала и не знала, что является членом эксклюзивнейшего клуба: людей, способных въехать в Хэвен, сохраняя при этом микроскопический шанс остаться в живых.
14
На следующее утро она уехала в Хэвен во взятом напрокат автомобиле. Она сделала не правильный поворот, но все равно подъехала к хэвенской границе в 9.30.
Где-то на последних 15-20 милях до Хэвена местность вокруг нее стала пустынной и сонной в удушающей летней жаре, нехорошее предчувствие и нервозность улетучились. У нее разболелась голова.
Сначала это была незначительная, пульсирующая боль, но она быстро увеличилась в знакомые боли почти как при мигрени.
Она пересекла границу города и въехала в Хэвен.
К тому времени, как она добралась до центра, она полагалась только на собственную силу воли и ни на что больше. Головная боль утихала и накатывала вновь.
В какой-то момент ей послышался ужасно искаженный мотив, который она сама запела, но это должно быть была всего лишь игра воображения или следствие головной боли. Она едва замечала людей на улицах в маленькой деревушке, но не могла не заметить, что все они поворачивались и смотрели на нее, а не друг на друга.
Она слышала шум машины где-то в лесу - звук был далекий и призрачный.
"Гатлао" начало заносить из стороны в сторону по пустынной дороге. Образы удваивались, утраивались, самопроизвольно сливались, а потом опять удваивались и утраивались.
Кровь незаметно заструилась из уголков рта.
Она держалась за одну мысль на этой дороге, на девятом шоссе, и ее фамилия будет написана на почтовом ящике...
К счастью, дорога была пустынной. Хэвен еще спал в лучах утреннего солнца. 90% всего загородного движения было перекрыто, и это было хорошо для Энн, чью машину сильно бросало из стороны в сторону, левые колеса поднимали клубы пыли с одной стороны обочины, правые - с другой стороны. Не заметив, она сбила указатель поворота.
Молодой Эшли увидел ее приближение и убрал свой велосипед на осмотрительное расстояние от дороги и находился на северном пастбище до тех пор, пока не проехал Джастин Хард.
(женщина, это женщина, а я не могу слышать ее, я только чувствую ее боль).
Сотни голосов ответили ему, успокаивая.
(мы знаем, Эшли, все нормально).
Эшли усмехнулся, по-детски обнажая десны.
15
Ее желудок взбунтовался.
Ей удалось высунуться в окно и заглушить двигатель, перед тем как ее вывернуло наизнанку. Болела голова, но она привыкла к этой боли. Ее рвало утренним завтраком. Скорей всего это было отравление. Ее отравили. Она повисла на окно полуоткрытой двери, склонившись наружу; она смогла выпрямиться и захлопнуть дверцу. Голова была затуманена, и она подумала, что это был завтрак - к головной боли она привыкла, но ее никогда не рвало. Завтрак в ресторане в этом рассаднике клопов, который называется самым лучшим отелем Бангора. Эта сволочь ее отравила. Я, должно быть, умираю, я чувствую себя так, как будто я должна умереть. Но если я не умру, я затаскаю их по судам, я дойду вплоть до верховного суда США. Если я выживу, я сделаю так, что они пожалеют, что их матери встретились с их отцами.
Наверное, эта мысль помогла Энн настолько, что она опять начала движение. Она ползла по улице со скоростью 35 миль в час и искала почтовый ящик с надписью Андерсон. Ужасная мысль пришла ей в голову, а что если Бобби не написала свое имя на почтовом ящике. Эта не такая уж сумасшедшая мысль, если хорошенько вдуматься. Она могла думать, что Сисси появится, а этот маленький бесхребетный карлик всегда боялся ее. Она была не в форме, чтобы по пути останавливаться около каждой фермы и спрашивать Бобби. Судя по разговору (с тем ослом по телефону), она не могла рассчитывать на помощь деревенских соседей Бобби.
Ну вот наконец: Р.Андерсон. И за этим место, которое она видела только на фото. Местечко дяди Франка. Ферма старого Гарика. На въезде был припаркован синий грузовик. С местом было все в порядке, но что-то было со светом. Она ясно осознала это впервые, когда приблизилась к въезду. Вместо чувства триумфа, которое она ожидала в этот момент, - триумфа хищника, преуспевшего загнать свою жертву, она ощутила чувство замешательства, неуверенности и, хотя она даже не смогла понять, из-за чего это чувство пришло, оно было до такой степени незнакомо, что она почувствовала легкий страх.
Свет.
Что-то было не так со светом.
Это осознание привело ее к пониманию того, что стали возникать другие вопросы. Ей показалось, что ее платье потемнело под ее рукой.
Ее рука лежала между ног. Там было влажно, она различала слабый запах аммиака в машине. Он был различим там некоторое время, но ее сознание столкнулось с ним только сейчас.
Я обмочилась. Я обмочилась и находилась в этой дерьмовой машине достаточно долго, чтобы пересохнуть (и свет, Энн).
Что-то было не так со светом. Это был свет заката.
О, нет - 9.30 в...
Это был свет заката, не было сомнений. Она чувствовала себя лучше, после того, как ее вырвало, и теперь она понимала почему. Ответ был прямо здесь, так же как запах пота под ее платьем или высохшей мочи. Время, прошедшее между тем, как она закрыла дверь и тронула машину вновь, были не какие-то там минуты с секундами - это были часы, часы, которые она провела в это жаркое лето в печи машины. Она лежала в смертельном ужасе, и если бы она не использовала эйр-кондишн, то она испеклась бы как новогодняя индейка. Ее гортань, такая же плохая, как и ее зубы, воспалилась от спертого автомобильного воздуха. Но глядя на ферму широко раскрытыми покрасневшими глазами, она вдруг поняла, что речь идет о ее физическом выживании. Она должна была ехать с четырьмя открытыми окнами. Иначе...
Это вызывало иную мысль. Она провела день на гране смерти, припаркованная на обочине дороги, и никто даже не подумал остановиться и проверить, что она здесь делает. Никто не проехал по девятому шоссе в это время. Когда они видели ее в беде, они не затормозили, а продолжали ехать как ни в чем не бывало.
Что это за город?
И снова - это невыразимое ощущение в желудке, словно горячая кислота. В это время она узнала это чувство: это был страх. Тогда она схватила его за, горло и убила его. Брат этого страха опять может появиться и, если это произойдет, она убьет и его...
Она въехала во двор.
16
Энн встречала Джима Гарденера прежде лишь дважды, но она никогда не забывала его лица. Даже она узнала великого поэта, она думала, что смогла бы его учуять за сорок ярдов по ветру в обыкновенный тихий прохладный день. Он сидел на перилах балкона в тенниске и голубых джинсах с открытой бутылкой виски в руке. Он имел трех или четырехдневную щетину. Глаза его были воспалены. Хотя Энн не знала этого и не хотела интересоваться, Гарденер был в этом состоянии ни много ни мало уже два дня. Все его благородство и решительность угасли после обнаружения собачьей шерсти на жакете Бобби.
Он смотрел на машину в палисаднике (обойдя почтовый ящик, медленно пройдя мимо) пьяным мутным взглядом изумления. Он смотрел на выходящую женщину, которая шаталась и держалась за открытую дверь в течение минуты.
Ничего себе, подумал Гарденер. Это птица, это самолет, это экстра-сука, которая летит быстрее дурной вести, от которой начинаются колики у слабонервных членов семьи.
Энн рывком закрыла дверь машины. Она постояла там немного, важно бросив длинную тень, и Гарденер почувствовал знакомое ощущение. Она выглядела, как Рон Каммингс, когда Рон был пьян в стельку и мучительно решал, как бы ему пересечь комнату.
Энн проделала свой путь через палисадник, пройдя сбоку от грузовика Бобби. Миновав грузовик, она достигла балконных перил. Она взглянула вверх и определила по свету, что уже семь часов.
Гарденер подумал, что женщина выглядела пожилой и не имеющей определенного возраста. Она к тому же выглядела злой, он думал - желтой и ядовито-черной с тяжелым грузом зла, то было одновременно износ снаружи и разъедание изнутри.
Он взял виски и выпил эту гадость. Затем заткнул горлышко бутылки.
- Привет Сисси. Добро пожаловать в Хэвен. Говоря честно, я пожелал бы тебе покинуть этот город так быстро, как ты сможешь.
17
Она сделала два шага, затем, споткнувшись, упала на колено. Гарденер убрал руку. Она не заметила это.
- Где Бобби?
- Ты не можешь выглядеть так хорошо, - сказал Гарденер. - Хэвен влияет на людей в эти дни.
- Все нормально, - сказала она, взбираясь на ступеньку. Она стояла над ним тяжело дыша.
- Где она?
Гарденер кивнул по направлению к дому. Послышалось шипение воды через одно из окон.
- Душ. Мы работали в лесу целый день, там было ох.., офигительно жарко. Бобби верит, что под душем можно смыть грязь. - Гарденер снова поднял бутылку. - А я верю в простое средство дезинфекции. Короче и приятнее.
- Ты воняешь, как дохлая свинья, - высказалась Энн и прошла мимо него по направлению к дому.
- Хотя мой нос не такой чувствительный, сердце мое, ты имеешь хоть и слабый, но весьма заметный аромат, - сказал Гарденер. - А что об этом аромате говорят французы? Eau de Oiss?
Она повернулась к нему, издав хрип. Люди - жители Ютики по крайней мере никогда так с ней не разговаривали. Никогда. Конечно, они знали ре. Великий поэт, конечно, мог судить о ней с высоты своего опыта: праздник у хэвенского населения. А он был пьян.
- Ну, - сказал Гарденер, слегка удивленный и встревоженный ее взглядом. Это после твоего прихода в воздухе разлился этот аромат.
- Да, я... - сказала она медленно.
- Может быть, нам следует начать сначала? - сказал он с пьяной учтивостью.
- Что начать сначала? Ты великий поэт. И ты пьяница, который едва не застрелил свою жену. Мне больше нечего тебе сказать. Я пришла из-за Бобби.
Хороший выстрел, относительно его жены. Она увидела, как застыло его лицо, увидела, как его руки вцепились в горлышко бутылки. Он стоял, будто бы забыв, где он находится. Она ему сладко улыбнулась. Эта тупая болтовня с ней закончилась и, как бы плохо она себя ни чувствовала, она все равно была на коне.
В это время стих шум воды. И - возможно это было только предчувствие - у Гарденера было чувство, что Бобби его слышит.
- Ты всегда поступала так, будто делала операцию без наркоза. Я полагаю, что у меня никогда не было более грубого хирургического вмешательства.
- Может быть.
- Почему теперь? После всех этих лет. Почему ты выбрала этот день?
- Не твое дело.
- Бобби - мое дело.
Они уставились друг на друга. Она сверлила его взглядом. Она ждала, что он опустит глаза. Он не опустил. Ей стало ясно, что, если она, не сказав ничего, пойдет в дом, он, возможно, сделает попытку удержать ее. Это не принесло бы ему ничего хорошего, но это было проще, чем ответить на его вопрос. Какая разница, что делать?
- Я пришла забрать ее домой.
Снова молчание. Никаких сверчков.
- Разреши дать тебе один совет, сестра Энн.
- Пощади меня. Никаких конфеток от незнакомцев, никаких советов от пьяных.
- Сделай так, как я тебе сказал, когда ты вышла из машины.
Уходи. Просто уйди. Это не самое удачное место, чтобы доказывать свою правоту.
Что-то было в его глазах, что-то необычно честное, что заставило вернуться старый холодок и невысказанное смущение. Она была брошена на целый день в своей машине на обочине дороги. Что же за народ в этом городе?
Затем в Энн все всколыхнулось и подавило последние капли сомнения. Если она хотела того, если она думала, что это именно так, то это должно было быть так; итак, это есть, это было, есть и будет. Аллилуйя. Аминь.
- О'кей, дружок, - сказала она. - Ты дал мне совет, я отплачу той же монетой. Я прихожу в эту лачугу, и две минуты спустя какой-то большой кусок дерьма начинает демонстрировать свое остроумие. Я полагаю, что тебе надо прогуляться, если ты не хочешь быть размазанным. Посиди где-нибудь на скале и посмотри закат солнца, и попробуй подумать о рифмах или делай так, как там делают великие поэты, когда они наблюдают закат солнца. Но ты хочешь выбросить из головы все, что произошло в этом доме, неважно что. Это между Бобби и мной, если ты встанешь на моем пути, я размажу тебя по стенке.
- В Хэвене ты скорее размазня, чем размазывательница.
- Хорошо. Это то, что я хотела дать тебе понять, - сказала Энн и двинулась к двери.
Гарденер попытался последовать за ней.
- Энн... Сисси... Бобби не такая. Она...
- Прогуляйся, мужичок, - сказала Энн и вошла.
18
Окна были открыты, так как тени были короткие. Время от времени дуновения легкого ветерка шевелили, вытягивали шторы в открытое окно. Когда это случалось, они были похожи на паруса корабля.
Энн хмыкнула и наморщила нос. Фу! Место пахло, похоже, на обезьяний питомник. От великого поэта это она ожидала бы, но не от своей сестры. Это место было похоже на свинарник.
- Привет, Сисси.
Она обернулась. Бобби возникла в момент, как призрак. Энн почувствовала стук сердца в груди, потому что было что-то странное в ее фигуре, что-то не правильное.
Затем она увидела белое пятно на халате ее сестры; послышался звук капающей воды, и она поняла, что Бобби только что вышла из душа. Она была вся обнаженная под халатом. Хорошо. Но ее удовольствие было не таким огромным, как могло бы быть. Ее тревога осталась, ее впечатления были какими-то не правильными от фигуры, стоящей в дверном проеме.
Это не самое удачное место, чтобы доказывать свою правоту.
- Папочка умер, - сказала она. Напряжение в ее глазах достигло предела. Бобби осталась смутной фигурой в дверном проеме, который сообщался с жилой комнатой, - она полагала с ванной комнатой.
- Я знаю. Ньют Берринджер звонил и сказал мне. Что-то было в ее голосе. Что-то существенно непохожее, вызывающее смутные мысли о фигуре. Она не вскрикнула от испуга. В первый раз в жизни Бобби не вскрикнула, увидев ее.
- Мы похороним тебя вместе с ним. Твоя мать умрет, если ты не возвратишься домой, Бобби. Она выжидала паузу для Бобби. Стояла тишина.
Ради Христа иди, куда я тебе скажу, ты маленькая трусиха. Энн... Бобби не такая...
- Она спускалась вниз и сломала себе бедро.
- Правда? - Спросила Бобби безразлично.
- Ты поедешь домой, Бобби, вместе со мной. - Она хотела выразить силу, испугать ее своим резким голосом.
- О, у тебя новые зубы, - сказала Бобби. - Конечно! Я не подумала об этом. Вот почему ты доехала.
- Бобби, выйди ко мне, я хочу тебя видеть!
- И ты тоже хочешь меня? - ее голос звучал странно дразняще. - Я удивлена.
- Кончай ебать мне мозги, Бобби. - Ее голос срывался.
- Что я слышу! - сказала Бобби. - Я никогда не думала, что услышу от тебя похожее, Энн. После стольких лет разлуки - и сразу так.., все вы одинаковы. Ну ладно. Если ты настаиваешь. Если ты настаиваешь, то хорошо. Просто прелестно.
Она не могла ее видеть. Внезапно Энн не захотелось ничего делать, а захотелось убежать и не останавливаться до тех пор, пока не окажется далеко от этого мрачного места и этого городка, где они проводят все свои смутные дни. Но было слишком поздно. Она увидела неясное движение руки ее младшей сестры, в этот момент с тихим шуршанием халат легко упал. Душ смыл косметику. Боббины голова и шея были желеобразного вида. Ее грудь опухла, выперев наружу, и как будто срослась в единое образование состоящее из обнаженного мяса. Энн посмотрела на органы, вызывающие тошноту, ни на что не похожие человеческие органы - это были водянистые округлости, кажущиеся молодыми.
За ее лбом она увидела дрожащий мешочек мозга. Бобби оскалила зубы.
- Добро пожаловать в Хэвен, Энн, - сказала она.
Энн отступила, чувствуя себя как в кошмарном сне. Она пыталась закричать, но не было воздуха.
Промежность Бобби была покрыта ненормально густыми волосами, щупальца, как у морского осьминога, тянулись из ее влагалища.., по крайней мере, места, где раньше было ее влагалище. Энн не знала, осталось оно там или уже нет. Глубокой долины, которая заменяла ей промежность, было достаточно. Эти щупальца казались направленными на нее.., тянулись к ней.
Нагая Бобби начала приближаться к ней, Энн закричала, отступив назад, но споткнулась о скамеечку для ног.
- Нет, - она прошептала и попробовала отползти. - Нет, Бобби нет.
- Хорошо, что ты здесь, - сказала Бобби улыбнувшись. - Я не рассчитывала на тебя, но, я думаю, мы найдем занятие для тебя. Места, как они сказали, пока еще есть.
- Бобби..., - она справлялась с первым ужасом и затем ощутила, как щупальце тронуло ее плоть. Она вздрогнула, снова отступив назад. Бедра Бобби сделали толкательные движения, похожие на непристойную пародию на совокупление.
Глава 2
ГАРДЕНЕР ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ПРОГУЛКУ
1
Гарденер последовал совету Энн и пошел прогуляться. Он прошел фактически весь путь до корабля в лесу. Впервые он оказался здесь совсем один, думал он, и вскоре, должно быть, совсем стемнеет. Он чувствовал смутный страх, как ребенок, проходящий мимо дома, где, по разговорам, обещают привидения. А здесь есть призраки? Призраки Томминокеров прошлого? Или сами настоящие Томминокеры все еще здесь, может быть, временно ожившие существа, подобные быстро замороженному кофе, которые только и ждут, как бы оттаять? Да и кто же они, наконец?
Он сел на землю возле пристройки, глядя на корабль. Через некоторое время взошла луна и осветила поверхность корабля, сделав ее еще более призрачно-серебряной. Это было странно, но тем не менее очень красиво.
Что же происходит здесь кругом?
Я не хочу знать.
Все здесь кажется неясным сном...
Я не хочу знать.
Ну-ка, тише! Что за шорох в пустоте?
Быть поосторожней в этой темноте...Рон
Он вскинул бутыль и жадно выпил. Потом отставил ее в сторону, перевернулся на живот и лег трясущейся головой на руки. Так он и уснул, среди леса рядом с изящным круглым выступом корабля.
Он проспал там всю ночь.
Утром на земле лежали два зуба. Вот чем я расплатился за то, что спал слишком близко к нему, подумал он тупо, но по крайней мере утешало одно - у него совсем не болела голова, хотя он выдул почти часть большой бутыли шотландского виски. Он заметил перед этим, что помимо всего прочего корабль или та перемена в атмосфере, которую производил корабль в очень близкой области, обеспечивала защиту от похмелья.
Ему не хотелось, чтобы его зубы так и оставались просто валяться там. Повинуясь какому-то смутному побуждению, он забросал их грязью. Сделав это, он снова подумал: Играть роль Гамлета - это роскошь, которую ты больше не можешь позволить себе, Гард. Если ты не пойдешь в том или ином направлении, то очень скоро - назавтра или около того, я думаю, - ты будешь не способен ни на что, кроме как маршировать в одном строю со всеми остальными.
Он взглянул на корабль, размышляя о той глубокой лощине, которая уходила в глубину от его гладкого, незапятнанного бака, и снова подумал: Мы скоро залезем в люк, если люк существует... А что потом?
Он предпочел отправиться домой, чем искать ответ на этот вопрос.
2
"Гатлас" уехал.
- Где ты был прошлой ночью? - спросила Бобби Гарденера.
- Я спал в лесу.
- Ты выпил, правда? - спросила Бобби на удивление мягко. Ее лицо снова было темным от грима. Последние несколько дней Бобби носила блузки, которые выглядели странно свободными и мешковатыми, этим утром он понял почему. Ее грудь толстела. Груди ее стали казаться не отдельными, а неким единым целым. Это напоминало Гарденеру качков-культуристов.
- Не так чтобы очень. Пару рюмок пропустил и все. Сегодня утром никакого похмелья. И никаких комариных укусов. - Он поднял руки, потемневшие от загара сверху, и белые и казавшиеся странно уязвимыми с тыльной стороны.
- В любое другое лето, я проснулся бы утром таким искусанным комарами, что не мог бы открыть глаза. Но теперь они исчезли вместе с укусами. И зверями, фактически, Роберта, это, кажется, отпугивает всех, кроме таких дураков, как мы.
- Ты изменил свое мнение, Гард?
- Ты спрашиваешь меня об этом уже какой раз, ты не замечала? Бобби не ответила.
- Ты слышала новости по радио вчера? - он знал, что она не слышала. Бобби не смотрела, не слушала и не думала ни о чем, кроме корабля. Поэтому ее отрицательный кивок не был удивителен.
- Сосредоточение войск в Ливии. Ожесточение боев в Ливане. Передвижения американских войск. Русские все больше и больше кричат о СОИ. Мы все еще сидим на пороховой бочке. Ничегошеньки не изменилось с 1945-го. А потом ты обнаруживаешь на своем заднем дворе "Бога из машины", а теперь ты все время допытываешься, не изменил ли я своего мнения об этом.
- Ты изменил?
- Нет, - сказал Гарденер, не будучи уверен - врет он или говорит правду, но он был весьма рад, что Бобби не может прочитать его мысли.
Полно, не может ли? Я думаю, что может. Не полностью, но больше, чем месяц назад.., все больше и больше с каждым днем. Из-за того, что ты сейчас тоже "превращаешься". Изменил свое мнение? Вот так штука; ты не можешь, мать твою, составить свое мнение!
Бобби пропустила это мимо ушей или сделала вид, что пропустила. Она повернулась к куче инструментов, сваленных в углу веранды. Она пропустила, накладывая грим как раз пониже правого уха, и Гарденер увидел, что это было такое же пятно, какое оставляют многие мужчины когда бреются. Он осознал с таинственным отсутствием удивления, что мог смотреть внутрь Бобби - ее кожа изменилась, стала какой-то полупрозрачной, желеобразной, Бобби потолстела, стала короче за последние несколько дней, и перемены, происходившие с ней, все ускорялись.
О, мой Бог, - подумал он, объятый ужасом, с горькой усмешкой, - так вот, что происходит, когда ты превращаешься в Томминокера? Ты становишься похожим на кого-то, кто попал в область радиоактивного загрязнения после утечки в атомном реакторе?
Бобби, нагнувшись и подняв инструменты, быстро обернулась и взглянула на Гарденера; лицо ее было настороженным.
- Что?
- Я сказал "Пошевеливайся, ленивая дурочка", - отчетливо произнес Гарденер, и это настороженное недоумение на ее лице превратилось в вымученную улыбку.