трактата. Метод исторического, или антропологического (по Сартру, это
синонимы), познания складывается из двух процедур: "аналитико-регрессивной"
и "синтетико-прогрессивной". Первая процедура означает сведение данного
продукта человеческой деятельности к общим объективным
социально-историческим условиям его "производства", каковые могут быть
фиксированы с "естественнонаучной точностью", как говорил еще Маркс. Это
прежде всего характер об-
щества в данный момент, определяющийся социально-экономической
структурой на том или ином этапе ее динамики, класс и семья, которая,
собственно говоря, опосредует влияние общества на личность,
"интериоризирует" социальное, превращая его из внешней среды во внутреннюю
атмосферу, микроклимат, где и вырастает дитя, превращаясь в личность.
Диалектический метод обнаруживает пункт включения человека в класс, к
которому он принадлежит, т. е. единичную семью как посредствующее звено
между всеобщим классом и индивидуумом: "семья, в конечном счете, формируется
в процессе и посредством общего движения Истории и, с другой стороны,
переживается (индивидуумом. -- М. К.) как абсолют в смутном мире детства"
[36]. Это замечание Сартра совершенно справедливо: действительно,
становление личности не может быть как следует понято без анализа роли
семьи. Кроме того, первоначально (это единственная поправка, которую мы
хотели бы сделать к данному высказыванию Сартра) классовая принадлежность
личности проявляется в общем укладе семьи и непосредственном влиянии
родителей, и ребенок незаметно для себя усваивает определенные элементы
своей классовой роли.
36 Ibid., p. 47.
Аналитико-регрессивный метод выполняет свою функцию, когда названы,
определены и рядоположены исходные условия деятельности личности, но сама-то
деятельность этим методом не охватывается. Здесь все находится в покое и
рядом друг с другом без органической связи. Эта связь вносится движением
самой практики: "Практика есть, в сущности, переход от объективного к
объективному посредством интериоризации; проект как субъективное преодоление
объективности по направлению к другой объективности, расположенный между
объективными условиями среды и объективными структурами поля возможностей,
заключает в себе самом Движущееся единство субъективности и объективности,
этих кардинальных определений деятельности" [37].
37 Ibid., p. 67.
Воспроизведение этого движения и требует "прогрессивно-синтетического"
метода. Следуя ему, мы не возвращаемся уже назад, к исходным условиям,
мертвым "данностям", а, опираясь на них, постепенно проникаем в самый
процесс производства данного продукта (скажем, романа "Мадам Бовари"),
проникаемся ритмом поступательного движения человеческого творчества. В то
же время это метод синтетический, ибо благодаря ему мы понимаем, как из
частей складывается целое, как разрозненные моменты ситуации, вовлекаясь в
горнило субъективного проекта, перерабатываются и в результате получается
сплав, который мы и называем "продуктом" или "объективацией".
Читатель, знакомый с методологией диалектического материализма, сразу
обратит внимание на то, что "прогрессивно-синтетический" метод Сартра
напоминает разработанный Марксом на основе материалистического преодоления
диалектики Гегеля метод восхождения от абстрактного к конкретному. Маркс
блестяще применил этот метод при анализе капиталистического способа
производства и обмена в "Капитале", нарисовав структурно-генетическую
картину возникновения, функционирования и развития капиталистических
производственных отношений.
Но то, что предлагает Сартр, возникло на основе идеалистического,
экзистенциально-феноменологического прочтения Гегеля и Маркса, хотя и
отражает в искаженной форме некоторые черты реальной диалектики, диалектики
субъективного мира человека. Метод Сартpa имеет узкобиографическое
применение, он предназначен исключительно для воспроизведения
индивидуального жизненного пути и при этом сохраняет в себе все недостатки
субъективного метода изучения человека, недостатки, о которых мы уже
достаточно подробно говорили.
Прослеживание "диалектики души" всегда было прерогативой
художественного творчества, и само это знаменитое выражение родилось, когда
Чернышевский разбирал повести тогда еще только начинающего писателя Л.
Толстого. Но можно ли эту задачу решить в строго научной форме, если не
опираться на точно установленные в психологии данные и концепции и на
непосредственное научное наблюдение за тем лицом, духовную биографию
которого мы собираемся воссоздать? Ясно, что в подавляющем большинстве
случаев мы лишены такой возможности и вынуждены опираться на исторические
свидетельства и автохарактеристики да в значительной мере на собственное
воображение, с помощью которого склеиваем в единое целое пожелтевшие от
времени документы, чтобы из них возник живой образ некогда жившего человека.
Так поступал и Сартр, когда вслед за "Критикой диалектического разума"
писал огромную биографию Флобера, претендуя на полную научность своего
исследования без примеси фантазии. Однако совершенно справедливо интервьюеры
Сартра окрестили это произведение "романом-биографией" [38], тем самым
указав на то, что "научность" сартровского метода им представляется весьма
сомнительной.
88 Entretien avec J.-P. Sartre. "Monde", 14 mai 1971. -- Анализ
биографии Флобера, написанной Сартром, должен быть предметом специального
исследования, которое выходит за рамки нашей работы.
Теперь настало время рассказать о печальном эпилоге
философско-литературной деятельности Сартра. В жизни каждого человека есть,
по-видимому, "потолок", только определить его нельзя с такой точностью, с
какой конструкторы рассчитывают потолок самолетов. Невозможен бесконечный
рост, бесконечное развитие индивида, сама природа положила тут предел.
Вопрос только в том, сумеет ли человек, пережив апогей своего развития,
высшую точку своих достижений, достаточно долго оставаться на высоком уровне
или, наоборот, стремительно покатится вниз. Последнее и случилось с Сартром.
Он словно разучился понимать то, что понимал каких-нибудь десять --
пятнадцать лет назад. Когда просматриваешь циклы его статей "Коммунисты и
мир", то, несмотря на неизбежность расхождения во взглядах, соглашаешься с
автором в главном и даже испытываешь к нему чувство живой и искренней
симпатии за смелость и доброжелательство, с которыми он выступил в защиту
социалистических завоеваний в СССР в условиях самой бешеной
антикоммунистической истерии. Тогда он понимал неизбежность ошибок и
отклонений на неизведанном пути строительства нового общества, необходимость
сильного и сплоченного авангарда рабочего класса -- коммунистической партии,
без которой рабочий класс не смог бы не только достигнуть конечной цели, но
вообще приобрести революционное самосознание.
В хаосе исторических случайностей, временных трудностей и наносных
явлений он сумел разглядеть главное: СССР представляет в современном мире
совершенно новый тип социального устройства, социалистического по своей
социально-экономической природе. Именно поэтому он публично заявил о своей
солидарности
с коммунистами по ряду важнейших вопросов современности и присоединился
к Движению сторонников мира в тот период, когда антикоммунистическая
пропаганда пугала обывателей вездесущей "рукой Москвы". Еще в 1963 году
Сартр заявил о том, что "СССР -- единственная великая страна, где слово
"прогресс" имеет смысл" [39].
39 Sаrtre J.-P. Situations, VII, p. 342.
И вот, словно забыв о длительном и мучительном своем пути сквозь дебри
академической философии и предрассудки буржуазного интеллектуала, больше
всего лелеющего "гордое одиночество" избранного, Сартр после майских событий
1968 года в Париже резко порывает с коммунистическим движением на Западе и
отдает свой авторитет и свое перо в услужение левоэкстремиетским группкам,
которые своей подрывной деятельностью больше помогают империализму, чем
борются с ним. Он становится редактором маоистского журнальчика, выходящего
под претенциозным названием "Дело народа", регулярно перепечатывая некоторые
его материалы в "Тан модерн". Еще недавно, как рассказывают журналисты, в
рабочих пригородах Парижа неподалеку от заводских ворот можно было видеть на
импровизированной трибуне в окружении десятка юнцов невысокого толстого
старика, с искаженным лицом выкрикивающего маоистские лозунги. Рабочие, с
недоумением бросив взгляд на эту странную картину, не останавливаясь,
проходили мимо...
Что касается профессиональных литераторов и философов, то они давно уже
заметили, что читать Сартра стало неинтересно: о чем бы он ни писал, с
первых строк уже ясно, чем он кончит, а кончает он набившими оскомину
штампами экстремистской идеологии. Раньше каждое его выступление по
злободневным вопросам дня
с нетерпением ожидалось и жадно прочитывалось. Читателей привлекал
поиск пытливой мысли, склонной порой к излишним парадоксам и отклоняющейся
часто далеко от истины, но всегда побуждающей на самостоятельные размышления
и задающей вопросы, которые, может быть, самому и не пришли бы в голову.
Теперь не то. Постаревший мэтр экзистенциализма из последних сил пускается
вдогон за бегущим днем, жадно тянется к молодежи, перенимая модные веяния
"молодежной контркультуры", и, кажется, больше всего на свете заинтересован
в том, чтобы нравиться и чтобы не отстать от юности в смелом радикализме
воззрений.
Смешно и объяснять одному из самых ярких представителей изощренного
самоанализа, что при таком настрое из теоретической деятельности не выйдет
ничего путного: мысль становится раболепной служанкой желания, а теория,
вместо того чтобы анализировать действительность, вырождается в
конструирование заведомо пристрастных мнений. Не сам ли Сартр писал
когда-то, что литературная деятельность должна быть автономной и свободной
от внушений страсти, преследуя одну лишь цель -- реальное освобождение
человечества. Об освобождении он говорит, конечно, по-прежнему, да только
его представления о достижении этой цели становятся все более
фантастическими.
Юности свойственна безоглядность. В этом и сила ее и слабость. С
уважением и пониманием относиться к запросам молодежи, направляя ее энергию
в русло сознательной борьбы за лучшее будущее и созидательной работы на
благо нового общества -- в этом всегда состояла и состоит политика
коммунистических партий. Без мелочной опеки и скучного менторства приобщать
молодежь к научному пониманию социального мира и перспектив его развития,
вовлекая ее в практическую борьбу на основе строгой организованности и
дисцип-
лины, -- одна из главных задач воспитательной и идеологической работы
коммунистов. Научная достоверность коммунистического идеала, ясность и
убедительность марксистско-ленинской программы радикального переустройства
общества служат надежным идеологическим ориентиром революционной молодежи
всех стран. Эта молодежь продолжает дело своих отцов в новых условиях 70-х
годов XX века. Это не значит, что у революционной молодежи в рамках мирового
коммунистического движения нет своих проблем. Речь идет о том, что в рамках
коммунистического мировоззрения и практической революционной борьбы эти
проблемы никогда не выступают в форме неразрешимых трагических коллизий
индивидуума и "организации", личных ценностей и коллективных убеждений,
старой веры отцов и нигилизма юности.
Иное дело анархический радикализм мелкобуржуазного студенчества. В нем
выражен искренний протест против всеобщей обесчеловеченности как атрибута
капиталистического общества, использующего могучую силу современной науки и
техники для наиболее эффективной, "рациональной" организации извлечения
прибылей. И вот юные радикалы не нашли ничего лучшего, чем перенести свою
ненависть к капитализму на самое науку и научный стиль мышления, объявив их
главными виновниками бедствий современного человечества. В самом этом
утверждении нет ничего нового, почти полтора столетия тому назад подобные
идеи высказывали Шопенгауэр и Кьеркегор, а затем они были подхвачены широким
течением иррационализма XIX -- XX веков и ныне превратились в расхожую
монету светских бесед и в популярное журнальное чтиво. Новое было в том, что
молодью представители деклассированных слоев капиталистического общества
восприняли иррационализм не из книжек, а из жизни и не как теорию, но как
стиль жизни.
Бегство из мира деловых отношений в собственный групповой мир,
основанный на интимных связях в широком и узком смысле этого слова,
беззаботная кочевая жизнь (часто на деньги буржуазно-респектабельных
родителей), жизнь в наслаждении и созерцании наслаждения, по ту сторону
изнурительного труда и повседневной заботы первоначально возникли как
стихийная реакция на социальный кризис буржуазной цивилизации, неспособной
уже порождать идеалы и ценности, которые по-настоящему привязывали бы людей
к традиционным устоям -- "истеблишменту", как принято говорить в США.
Так стихийно возникла идея "контркультуры" как радикально иного стиля
жизни, отрицающего все ценности буржуазного общества. Затем уже явились
теоретики, взявшиеся обобщить сложившуюся практику и выяснить до конца ее
принципиальный смысл и возможные последствия. Первым из них стал Г. Маркузе,
книга которого "Одномерный человек", вышедшая первым изданием в 1964 году,
стала библией молодежных радикалов, заменив в этой функции "Бытие и Ничто"
Сартра. Маркузе среди прочих выдвинул идею "новой чувственности", потребной
для преобразования старого общества. Революция, по его мнению, должна
начинаться с революций в "биологических потребностях", в самом способе
ощущения жизни и регулирования жизнедеятельности [40].
40 Marcuse H. An Essay on Liberation. Boston. 1969.
Девизом "новой чувственности" и принципом создания нового общества
должно стать полное удовлетворение всех человеческих потребностей, которые
подавляются буржуазным обществом и буржуазной моралью. И первой из этих
потребностей является любовь как воплощение жизнеутверждения в
противоположность
труду как "буржуазному принципу эксплуатации". Прежде чем создать
социалистическое общество, люди должны научиться по-иному чувствовать,
любить и дышать, отказаться от самоконтроля с помощью разума и вместо разума
-- оплота буржуазности -- опираться на эмоциональную стихию души и могучую
силу воображения, поднимающего человека ввысь. В контексте этих идей и
возник знаменитый лозунг парижского студенчества в мае 1968 года
"Воображение к власти", в котором Сартр усматривает самый важный урок
студенческих волнений.
Нигилистическая направленность идеи молодежной "контркультуры" не могла
не импонировать Сартру: тут ведь была капля (и не одна) его собственного
меда. По ходу нашего разбора его воззрений мы неоднократно отмечали
нигилистические тенденции его творчества, а также троцкистские и
полутроцкистские веяния в некоторых его произведениях. Но до поры до времени
эти тенденции были в тени, а стремительный социально-политический рост
Сартра в 50-е годы давал даже надежду на полное их преодоление. Случилось,
однако, обратное: нигилизм выступил на передний план социально-политического
мышления Сартра и поглотил, можно даже сказать, придушил все остальные
мотивы его философствования.
Майское движение привело Сартра в восторг особенно потому, что здесь
практика как бы пошла навстречу теории: бунтующая молодежь в справедливом
гневе против власти монополистического капитала, усилившего свои позиции при
режиме де Голля, действовала, однако, наподобие некоей суммы "экзистирующих
субъектов", а не революционеров марксистско-ленинской школы. Порыв
студенческой толпы был импульсивен, "спонтанен", не связан никакой
программой (что-то похожее на нее возникло лишь в ходе событий), он бросал
дерз-
кий вызов реальности, не считаясь с объективными факторами, и вылился
наконец в безудержную оргию разрушения, от которой пострадало, между прочим,
немало неодушевленных предметов научно-технической цивилизации, виновных
только в том, что они были сфабрикованы в условиях
государственно-монополистического капитализма. "Революционная ненависть масс
не знает границ" -- так, небось, написали бы по этому поводу пекинские
пропагандисты, которым ради светлого будущего ничего не жаль. Пусть погибнет
хоть половина человечества, зато другая будет жить по-новому, а "женщины не
перестанут рожать", как изрекла однажды главная пекинская пифия. Цель-то
святая, какое же тогда значение имеют миллионы погибших и гигантские
разрушения материальных и культурных ценностей?
Вот здесь и вступает в силу диалектика, о которой Сартр имел неплохое
представление в ту пору, когда писал пьесу "Дьявол и Господь Бог", но
начисто забыл, по-видимому, теперь. Такого рода циничные рассуждения только
компрометируют революционную идею и тем играют на руку контрреволюции.
Безумие и провокация -- звать массы к открытому вооруженному выступлению
против власти капитала, когда в стране нет революционной ситуации и открытое
выступление только помогло бы буржуазии раздавить авангард рабочего класса и
установить в стране террористическую диктатуру. Мерзость и варварство --
сжигать книги классиков мировой литературы под тем предлогом, что в них
содержится "феодальная и буржуазная идеология", уничтожать картины и
скульптуры старых мастеров, которые не знали ни Мао, ни Маркузе и,
следовательно, к своему счастью, не могли руководствоваться их "идеями".
Совсем недавно Сартр обронил замечание, что надо еще посмотреть, стоит
ли выставлять в музее "Джоконду", эстетическая ценность которой, с его точки
зрения, сомнительна и которая стала символом буржуазной культуры. О
"буржуазности" Баха и Моцарта писал и Маркузе. Можно себе представить, что
натворили бы молодчики, "вооруженные" такими идеями и собственным глобальным
невежеством, буде им представилась бы возможность претворить их на практике,
и какое "будущее" они создали бы для человечества!
Марксисты-ленинцы отлично знают, что революции не делаются в белых
перчатках, что революции вовлекают в свою орбиту стихийное возмущение масс и
потому неизбежно связаны с определенными эксцессами. Но они не превозносят
эти эксцессы и не видят в них сущности революционного процесса, наоборот,
одной из задач революционной партии рабочего класса является внесение
организованности в стихийные выступления масс и сведение к минимуму побочных
явлений, сопровождающих процесс ломки старого общества. Достаточно
напомнить, с какой железной последовательностью и беспощадностью большевики
искореняли вооруженный бандитизм анархистов, творивших безобразия под
предлогом "революционной необходимости".
Как мы уже отмечали, после майских событий 1968 года Сартр выступает с
грубыми и несправедливыми нападками на коммунистические партии развитых
капиталистических стран. Попытку "теоретически" обосновать свою позицию
Сартр сделал в беседе с редакцией итальянского журнала "Манифесто" -- органа
группы левых экстремистов, впоследствии исключенных за ревизионистские
взгляды из Итальянской коммунистической партии. В беседе он развернул перед
слушателями следующую "диалектику партии": партия необходима постольку,
поскольку масса без нее остается в состоянии инертной сериальности, но как
только партия превращается в "институт", она становится "реакционной" по
отношению к "формирующейся группе" [41].
41 Sartre J.-P. Masses, Spontaneite, Parti. -- "Les Temps modernes".
Janvier 1970, p. 1044.
Мы помним, что "формирующаяся группа", по Сартру, это стихийно
складывающееся в момент опасности объединение людей, несущее еще на себе
отпечаток творческой силы "индивидуальной практики" и потому способное якобы
"непосредственно воспринимать" факты, как они есть на самом деле. Партия же
в этом отношении уступает группе, ибо ее мышление институционализовано и
"идеологично".
Теперь мы сами, без помощи автора, можем подставить под эти
теоретические абстракции реальные политические эквиваленты. "Формирующаяся
группа" -- это, стало быть, поднявшиеся на борьбу студенты, а "косная"
идеологическая сила -- Французская коммунистическая партия, которая, видите
ли, глубоко виновата в том, что не ударила в набат и не повела массы на
штурм Елисейского дворца. Под "формирующейся группой" можно понимать также и
любую фракцию внутри партии, которая возникла позже, чем партия, и не
успела, следовательно, "окостенеть".
Как видим, отвлеченные рассуждения Сартра имеют непосредственный и
однозначный политический смысл, направленный на дискредитацию партийности и
восхваление антипартийности. Однако "диалектика" Сартра Хромает здесь на обе
ноги. Антиномия группа -- партия есть произвольная игра противоположностями,
а не отражение реальной диалектики взаимоотношения массы -- партия.
"Окостенение" партии Сартр как истый гегельянец дедуцирует из имеющегося у
него понятия о ней. Поэтому все его рассуждение заранее предполагает то, что
еще нужно доказать. Понятие партии следует вырабатывать не с помощью
феноменологической интуиции общей сущности "партийности", а на основе
реального исторического опыта.
Если подойти к этому вопросу с научной точки зрения, опираясь на факты
без всяких посторонних прибавлений, как того требует материалистическая
теория, то будет ясно, что нет никакой фатальной предопределенности в судьбе
партий и что эта судьба зависит от обстоятельств классовой борьбы. Бывали
революционные партии, сраженные контрреволюцией во цвете лет, как, например,
якобинцы, разгромленные после 9 термидора. Были и есть партии, которые
действительно умирали заживо и превращались в формально-механическую машину
голосования, что и вызвало крах II Интернационала, или партии, поющие с
чужого голоса, как, например, инспирированные маоистами группки
"параллельных компартий" в ряде стран.
Были и есть, наконец, партии, которые подобно живому организму,
осуществляющему обмен веществ с окружающей средой, сохраняют и умножают свою
силу путем непрестанного контакта с классом и массами, не отчуждая себя от
классовой базы, а, наоборот, постоянно поддерживая обратную связь с ней.
Такие партии на самом деле воплощают в себе диалектику социального движения
и являются динамическим фактором общества. Критерием же благополучия или
неблагополучия партийных рядов является способность вести эффективную
политику и занимать правильную позицию по узловым вопросам дня. Десяти лет
не прошло с тех пор, как Сартр признавал за Французской компартией
способность правильной политической ориентации. Теперь он думает иначе.
Изменилась, однако, не ФКП, изменился Сартр, и, к сожалению, не в лучшую
сторону.
Он с презрением называет "идеологией" стремление коммунистических
партий принимать во внимание политическую реальность и объективные тенденции
социального развития и восторгается "инсургентами мая" за то, что
детонатором их движения "было не сознание эксплуатации, но сознание их
собственной силы и их собственных возможностей" [42]. Но ему следовало бы
учитывать, что в политике субъективное ощущение силы и "возможностей" много
раз бывало причиной самых тяжелых поражений. Еще Гегель понимал, что надо
отличать абстрактную возможность как субъективное стремление к цели от
реальной возможности, возникающей тогда, когда налицо соответствующие
условия. Коммунисты не хуже Сартра знают, что политика требует смелости и
невозможна без риска, но смелость не должна быть безрассудной, а риск должен
быть оправданным и целесообразным. Конечно, если реакция в силу каких-то
удачных маневров вынудит принять бой в невыгодной ситуации, коммунисты не
капитулируют, а будут продолжать борьбу. История коммунистического движения
полна примеров такого рода. Но встать на путь несвоевременного и не
пользующегося поддержкой масс выступления -- значит проявить политическую
безответственность и облегчить реакции ее черное дело. Путч остается путчем,
даже если его организаторы прикрываются социалистическими идеалами и владеют
марксистской фразеологией.
42 "Les Temps modernes". Janvier 1970, p. 1052.
Волюнтаристические теоретические установки Сартра, особенно заметно
проявившиеся в "Критике диалектического разума", привели его на практике к
поддержке авантюризма и даже к обоснованию раскола революционного движения,
ибо он предлагает создавать "контрорганизацию класса", причем "контр"
относится к существующим коммунистическим партиям. И здесь его позиция
смыкается с той раскольнической полити-
синонимы), познания складывается из двух процедур: "аналитико-регрессивной"
и "синтетико-прогрессивной". Первая процедура означает сведение данного
продукта человеческой деятельности к общим объективным
социально-историческим условиям его "производства", каковые могут быть
фиксированы с "естественнонаучной точностью", как говорил еще Маркс. Это
прежде всего характер об-
щества в данный момент, определяющийся социально-экономической
структурой на том или ином этапе ее динамики, класс и семья, которая,
собственно говоря, опосредует влияние общества на личность,
"интериоризирует" социальное, превращая его из внешней среды во внутреннюю
атмосферу, микроклимат, где и вырастает дитя, превращаясь в личность.
Диалектический метод обнаруживает пункт включения человека в класс, к
которому он принадлежит, т. е. единичную семью как посредствующее звено
между всеобщим классом и индивидуумом: "семья, в конечном счете, формируется
в процессе и посредством общего движения Истории и, с другой стороны,
переживается (индивидуумом. -- М. К.) как абсолют в смутном мире детства"
[36]. Это замечание Сартра совершенно справедливо: действительно,
становление личности не может быть как следует понято без анализа роли
семьи. Кроме того, первоначально (это единственная поправка, которую мы
хотели бы сделать к данному высказыванию Сартра) классовая принадлежность
личности проявляется в общем укладе семьи и непосредственном влиянии
родителей, и ребенок незаметно для себя усваивает определенные элементы
своей классовой роли.
36 Ibid., p. 47.
Аналитико-регрессивный метод выполняет свою функцию, когда названы,
определены и рядоположены исходные условия деятельности личности, но сама-то
деятельность этим методом не охватывается. Здесь все находится в покое и
рядом друг с другом без органической связи. Эта связь вносится движением
самой практики: "Практика есть, в сущности, переход от объективного к
объективному посредством интериоризации; проект как субъективное преодоление
объективности по направлению к другой объективности, расположенный между
объективными условиями среды и объективными структурами поля возможностей,
заключает в себе самом Движущееся единство субъективности и объективности,
этих кардинальных определений деятельности" [37].
37 Ibid., p. 67.
Воспроизведение этого движения и требует "прогрессивно-синтетического"
метода. Следуя ему, мы не возвращаемся уже назад, к исходным условиям,
мертвым "данностям", а, опираясь на них, постепенно проникаем в самый
процесс производства данного продукта (скажем, романа "Мадам Бовари"),
проникаемся ритмом поступательного движения человеческого творчества. В то
же время это метод синтетический, ибо благодаря ему мы понимаем, как из
частей складывается целое, как разрозненные моменты ситуации, вовлекаясь в
горнило субъективного проекта, перерабатываются и в результате получается
сплав, который мы и называем "продуктом" или "объективацией".
Читатель, знакомый с методологией диалектического материализма, сразу
обратит внимание на то, что "прогрессивно-синтетический" метод Сартра
напоминает разработанный Марксом на основе материалистического преодоления
диалектики Гегеля метод восхождения от абстрактного к конкретному. Маркс
блестяще применил этот метод при анализе капиталистического способа
производства и обмена в "Капитале", нарисовав структурно-генетическую
картину возникновения, функционирования и развития капиталистических
производственных отношений.
Но то, что предлагает Сартр, возникло на основе идеалистического,
экзистенциально-феноменологического прочтения Гегеля и Маркса, хотя и
отражает в искаженной форме некоторые черты реальной диалектики, диалектики
субъективного мира человека. Метод Сартpa имеет узкобиографическое
применение, он предназначен исключительно для воспроизведения
индивидуального жизненного пути и при этом сохраняет в себе все недостатки
субъективного метода изучения человека, недостатки, о которых мы уже
достаточно подробно говорили.
Прослеживание "диалектики души" всегда было прерогативой
художественного творчества, и само это знаменитое выражение родилось, когда
Чернышевский разбирал повести тогда еще только начинающего писателя Л.
Толстого. Но можно ли эту задачу решить в строго научной форме, если не
опираться на точно установленные в психологии данные и концепции и на
непосредственное научное наблюдение за тем лицом, духовную биографию
которого мы собираемся воссоздать? Ясно, что в подавляющем большинстве
случаев мы лишены такой возможности и вынуждены опираться на исторические
свидетельства и автохарактеристики да в значительной мере на собственное
воображение, с помощью которого склеиваем в единое целое пожелтевшие от
времени документы, чтобы из них возник живой образ некогда жившего человека.
Так поступал и Сартр, когда вслед за "Критикой диалектического разума"
писал огромную биографию Флобера, претендуя на полную научность своего
исследования без примеси фантазии. Однако совершенно справедливо интервьюеры
Сартра окрестили это произведение "романом-биографией" [38], тем самым
указав на то, что "научность" сартровского метода им представляется весьма
сомнительной.
88 Entretien avec J.-P. Sartre. "Monde", 14 mai 1971. -- Анализ
биографии Флобера, написанной Сартром, должен быть предметом специального
исследования, которое выходит за рамки нашей работы.
Теперь настало время рассказать о печальном эпилоге
философско-литературной деятельности Сартра. В жизни каждого человека есть,
по-видимому, "потолок", только определить его нельзя с такой точностью, с
какой конструкторы рассчитывают потолок самолетов. Невозможен бесконечный
рост, бесконечное развитие индивида, сама природа положила тут предел.
Вопрос только в том, сумеет ли человек, пережив апогей своего развития,
высшую точку своих достижений, достаточно долго оставаться на высоком уровне
или, наоборот, стремительно покатится вниз. Последнее и случилось с Сартром.
Он словно разучился понимать то, что понимал каких-нибудь десять --
пятнадцать лет назад. Когда просматриваешь циклы его статей "Коммунисты и
мир", то, несмотря на неизбежность расхождения во взглядах, соглашаешься с
автором в главном и даже испытываешь к нему чувство живой и искренней
симпатии за смелость и доброжелательство, с которыми он выступил в защиту
социалистических завоеваний в СССР в условиях самой бешеной
антикоммунистической истерии. Тогда он понимал неизбежность ошибок и
отклонений на неизведанном пути строительства нового общества, необходимость
сильного и сплоченного авангарда рабочего класса -- коммунистической партии,
без которой рабочий класс не смог бы не только достигнуть конечной цели, но
вообще приобрести революционное самосознание.
В хаосе исторических случайностей, временных трудностей и наносных
явлений он сумел разглядеть главное: СССР представляет в современном мире
совершенно новый тип социального устройства, социалистического по своей
социально-экономической природе. Именно поэтому он публично заявил о своей
солидарности
с коммунистами по ряду важнейших вопросов современности и присоединился
к Движению сторонников мира в тот период, когда антикоммунистическая
пропаганда пугала обывателей вездесущей "рукой Москвы". Еще в 1963 году
Сартр заявил о том, что "СССР -- единственная великая страна, где слово
"прогресс" имеет смысл" [39].
39 Sаrtre J.-P. Situations, VII, p. 342.
И вот, словно забыв о длительном и мучительном своем пути сквозь дебри
академической философии и предрассудки буржуазного интеллектуала, больше
всего лелеющего "гордое одиночество" избранного, Сартр после майских событий
1968 года в Париже резко порывает с коммунистическим движением на Западе и
отдает свой авторитет и свое перо в услужение левоэкстремиетским группкам,
которые своей подрывной деятельностью больше помогают империализму, чем
борются с ним. Он становится редактором маоистского журнальчика, выходящего
под претенциозным названием "Дело народа", регулярно перепечатывая некоторые
его материалы в "Тан модерн". Еще недавно, как рассказывают журналисты, в
рабочих пригородах Парижа неподалеку от заводских ворот можно было видеть на
импровизированной трибуне в окружении десятка юнцов невысокого толстого
старика, с искаженным лицом выкрикивающего маоистские лозунги. Рабочие, с
недоумением бросив взгляд на эту странную картину, не останавливаясь,
проходили мимо...
Что касается профессиональных литераторов и философов, то они давно уже
заметили, что читать Сартра стало неинтересно: о чем бы он ни писал, с
первых строк уже ясно, чем он кончит, а кончает он набившими оскомину
штампами экстремистской идеологии. Раньше каждое его выступление по
злободневным вопросам дня
с нетерпением ожидалось и жадно прочитывалось. Читателей привлекал
поиск пытливой мысли, склонной порой к излишним парадоксам и отклоняющейся
часто далеко от истины, но всегда побуждающей на самостоятельные размышления
и задающей вопросы, которые, может быть, самому и не пришли бы в голову.
Теперь не то. Постаревший мэтр экзистенциализма из последних сил пускается
вдогон за бегущим днем, жадно тянется к молодежи, перенимая модные веяния
"молодежной контркультуры", и, кажется, больше всего на свете заинтересован
в том, чтобы нравиться и чтобы не отстать от юности в смелом радикализме
воззрений.
Смешно и объяснять одному из самых ярких представителей изощренного
самоанализа, что при таком настрое из теоретической деятельности не выйдет
ничего путного: мысль становится раболепной служанкой желания, а теория,
вместо того чтобы анализировать действительность, вырождается в
конструирование заведомо пристрастных мнений. Не сам ли Сартр писал
когда-то, что литературная деятельность должна быть автономной и свободной
от внушений страсти, преследуя одну лишь цель -- реальное освобождение
человечества. Об освобождении он говорит, конечно, по-прежнему, да только
его представления о достижении этой цели становятся все более
фантастическими.
Юности свойственна безоглядность. В этом и сила ее и слабость. С
уважением и пониманием относиться к запросам молодежи, направляя ее энергию
в русло сознательной борьбы за лучшее будущее и созидательной работы на
благо нового общества -- в этом всегда состояла и состоит политика
коммунистических партий. Без мелочной опеки и скучного менторства приобщать
молодежь к научному пониманию социального мира и перспектив его развития,
вовлекая ее в практическую борьбу на основе строгой организованности и
дисцип-
лины, -- одна из главных задач воспитательной и идеологической работы
коммунистов. Научная достоверность коммунистического идеала, ясность и
убедительность марксистско-ленинской программы радикального переустройства
общества служат надежным идеологическим ориентиром революционной молодежи
всех стран. Эта молодежь продолжает дело своих отцов в новых условиях 70-х
годов XX века. Это не значит, что у революционной молодежи в рамках мирового
коммунистического движения нет своих проблем. Речь идет о том, что в рамках
коммунистического мировоззрения и практической революционной борьбы эти
проблемы никогда не выступают в форме неразрешимых трагических коллизий
индивидуума и "организации", личных ценностей и коллективных убеждений,
старой веры отцов и нигилизма юности.
Иное дело анархический радикализм мелкобуржуазного студенчества. В нем
выражен искренний протест против всеобщей обесчеловеченности как атрибута
капиталистического общества, использующего могучую силу современной науки и
техники для наиболее эффективной, "рациональной" организации извлечения
прибылей. И вот юные радикалы не нашли ничего лучшего, чем перенести свою
ненависть к капитализму на самое науку и научный стиль мышления, объявив их
главными виновниками бедствий современного человечества. В самом этом
утверждении нет ничего нового, почти полтора столетия тому назад подобные
идеи высказывали Шопенгауэр и Кьеркегор, а затем они были подхвачены широким
течением иррационализма XIX -- XX веков и ныне превратились в расхожую
монету светских бесед и в популярное журнальное чтиво. Новое было в том, что
молодью представители деклассированных слоев капиталистического общества
восприняли иррационализм не из книжек, а из жизни и не как теорию, но как
стиль жизни.
Бегство из мира деловых отношений в собственный групповой мир,
основанный на интимных связях в широком и узком смысле этого слова,
беззаботная кочевая жизнь (часто на деньги буржуазно-респектабельных
родителей), жизнь в наслаждении и созерцании наслаждения, по ту сторону
изнурительного труда и повседневной заботы первоначально возникли как
стихийная реакция на социальный кризис буржуазной цивилизации, неспособной
уже порождать идеалы и ценности, которые по-настоящему привязывали бы людей
к традиционным устоям -- "истеблишменту", как принято говорить в США.
Так стихийно возникла идея "контркультуры" как радикально иного стиля
жизни, отрицающего все ценности буржуазного общества. Затем уже явились
теоретики, взявшиеся обобщить сложившуюся практику и выяснить до конца ее
принципиальный смысл и возможные последствия. Первым из них стал Г. Маркузе,
книга которого "Одномерный человек", вышедшая первым изданием в 1964 году,
стала библией молодежных радикалов, заменив в этой функции "Бытие и Ничто"
Сартра. Маркузе среди прочих выдвинул идею "новой чувственности", потребной
для преобразования старого общества. Революция, по его мнению, должна
начинаться с революций в "биологических потребностях", в самом способе
ощущения жизни и регулирования жизнедеятельности [40].
40 Marcuse H. An Essay on Liberation. Boston. 1969.
Девизом "новой чувственности" и принципом создания нового общества
должно стать полное удовлетворение всех человеческих потребностей, которые
подавляются буржуазным обществом и буржуазной моралью. И первой из этих
потребностей является любовь как воплощение жизнеутверждения в
противоположность
труду как "буржуазному принципу эксплуатации". Прежде чем создать
социалистическое общество, люди должны научиться по-иному чувствовать,
любить и дышать, отказаться от самоконтроля с помощью разума и вместо разума
-- оплота буржуазности -- опираться на эмоциональную стихию души и могучую
силу воображения, поднимающего человека ввысь. В контексте этих идей и
возник знаменитый лозунг парижского студенчества в мае 1968 года
"Воображение к власти", в котором Сартр усматривает самый важный урок
студенческих волнений.
Нигилистическая направленность идеи молодежной "контркультуры" не могла
не импонировать Сартру: тут ведь была капля (и не одна) его собственного
меда. По ходу нашего разбора его воззрений мы неоднократно отмечали
нигилистические тенденции его творчества, а также троцкистские и
полутроцкистские веяния в некоторых его произведениях. Но до поры до времени
эти тенденции были в тени, а стремительный социально-политический рост
Сартра в 50-е годы давал даже надежду на полное их преодоление. Случилось,
однако, обратное: нигилизм выступил на передний план социально-политического
мышления Сартра и поглотил, можно даже сказать, придушил все остальные
мотивы его философствования.
Майское движение привело Сартра в восторг особенно потому, что здесь
практика как бы пошла навстречу теории: бунтующая молодежь в справедливом
гневе против власти монополистического капитала, усилившего свои позиции при
режиме де Голля, действовала, однако, наподобие некоей суммы "экзистирующих
субъектов", а не революционеров марксистско-ленинской школы. Порыв
студенческой толпы был импульсивен, "спонтанен", не связан никакой
программой (что-то похожее на нее возникло лишь в ходе событий), он бросал
дерз-
кий вызов реальности, не считаясь с объективными факторами, и вылился
наконец в безудержную оргию разрушения, от которой пострадало, между прочим,
немало неодушевленных предметов научно-технической цивилизации, виновных
только в том, что они были сфабрикованы в условиях
государственно-монополистического капитализма. "Революционная ненависть масс
не знает границ" -- так, небось, написали бы по этому поводу пекинские
пропагандисты, которым ради светлого будущего ничего не жаль. Пусть погибнет
хоть половина человечества, зато другая будет жить по-новому, а "женщины не
перестанут рожать", как изрекла однажды главная пекинская пифия. Цель-то
святая, какое же тогда значение имеют миллионы погибших и гигантские
разрушения материальных и культурных ценностей?
Вот здесь и вступает в силу диалектика, о которой Сартр имел неплохое
представление в ту пору, когда писал пьесу "Дьявол и Господь Бог", но
начисто забыл, по-видимому, теперь. Такого рода циничные рассуждения только
компрометируют революционную идею и тем играют на руку контрреволюции.
Безумие и провокация -- звать массы к открытому вооруженному выступлению
против власти капитала, когда в стране нет революционной ситуации и открытое
выступление только помогло бы буржуазии раздавить авангард рабочего класса и
установить в стране террористическую диктатуру. Мерзость и варварство --
сжигать книги классиков мировой литературы под тем предлогом, что в них
содержится "феодальная и буржуазная идеология", уничтожать картины и
скульптуры старых мастеров, которые не знали ни Мао, ни Маркузе и,
следовательно, к своему счастью, не могли руководствоваться их "идеями".
Совсем недавно Сартр обронил замечание, что надо еще посмотреть, стоит
ли выставлять в музее "Джоконду", эстетическая ценность которой, с его точки
зрения, сомнительна и которая стала символом буржуазной культуры. О
"буржуазности" Баха и Моцарта писал и Маркузе. Можно себе представить, что
натворили бы молодчики, "вооруженные" такими идеями и собственным глобальным
невежеством, буде им представилась бы возможность претворить их на практике,
и какое "будущее" они создали бы для человечества!
Марксисты-ленинцы отлично знают, что революции не делаются в белых
перчатках, что революции вовлекают в свою орбиту стихийное возмущение масс и
потому неизбежно связаны с определенными эксцессами. Но они не превозносят
эти эксцессы и не видят в них сущности революционного процесса, наоборот,
одной из задач революционной партии рабочего класса является внесение
организованности в стихийные выступления масс и сведение к минимуму побочных
явлений, сопровождающих процесс ломки старого общества. Достаточно
напомнить, с какой железной последовательностью и беспощадностью большевики
искореняли вооруженный бандитизм анархистов, творивших безобразия под
предлогом "революционной необходимости".
Как мы уже отмечали, после майских событий 1968 года Сартр выступает с
грубыми и несправедливыми нападками на коммунистические партии развитых
капиталистических стран. Попытку "теоретически" обосновать свою позицию
Сартр сделал в беседе с редакцией итальянского журнала "Манифесто" -- органа
группы левых экстремистов, впоследствии исключенных за ревизионистские
взгляды из Итальянской коммунистической партии. В беседе он развернул перед
слушателями следующую "диалектику партии": партия необходима постольку,
поскольку масса без нее остается в состоянии инертной сериальности, но как
только партия превращается в "институт", она становится "реакционной" по
отношению к "формирующейся группе" [41].
41 Sartre J.-P. Masses, Spontaneite, Parti. -- "Les Temps modernes".
Janvier 1970, p. 1044.
Мы помним, что "формирующаяся группа", по Сартру, это стихийно
складывающееся в момент опасности объединение людей, несущее еще на себе
отпечаток творческой силы "индивидуальной практики" и потому способное якобы
"непосредственно воспринимать" факты, как они есть на самом деле. Партия же
в этом отношении уступает группе, ибо ее мышление институционализовано и
"идеологично".
Теперь мы сами, без помощи автора, можем подставить под эти
теоретические абстракции реальные политические эквиваленты. "Формирующаяся
группа" -- это, стало быть, поднявшиеся на борьбу студенты, а "косная"
идеологическая сила -- Французская коммунистическая партия, которая, видите
ли, глубоко виновата в том, что не ударила в набат и не повела массы на
штурм Елисейского дворца. Под "формирующейся группой" можно понимать также и
любую фракцию внутри партии, которая возникла позже, чем партия, и не
успела, следовательно, "окостенеть".
Как видим, отвлеченные рассуждения Сартра имеют непосредственный и
однозначный политический смысл, направленный на дискредитацию партийности и
восхваление антипартийности. Однако "диалектика" Сартра Хромает здесь на обе
ноги. Антиномия группа -- партия есть произвольная игра противоположностями,
а не отражение реальной диалектики взаимоотношения массы -- партия.
"Окостенение" партии Сартр как истый гегельянец дедуцирует из имеющегося у
него понятия о ней. Поэтому все его рассуждение заранее предполагает то, что
еще нужно доказать. Понятие партии следует вырабатывать не с помощью
феноменологической интуиции общей сущности "партийности", а на основе
реального исторического опыта.
Если подойти к этому вопросу с научной точки зрения, опираясь на факты
без всяких посторонних прибавлений, как того требует материалистическая
теория, то будет ясно, что нет никакой фатальной предопределенности в судьбе
партий и что эта судьба зависит от обстоятельств классовой борьбы. Бывали
революционные партии, сраженные контрреволюцией во цвете лет, как, например,
якобинцы, разгромленные после 9 термидора. Были и есть партии, которые
действительно умирали заживо и превращались в формально-механическую машину
голосования, что и вызвало крах II Интернационала, или партии, поющие с
чужого голоса, как, например, инспирированные маоистами группки
"параллельных компартий" в ряде стран.
Были и есть, наконец, партии, которые подобно живому организму,
осуществляющему обмен веществ с окружающей средой, сохраняют и умножают свою
силу путем непрестанного контакта с классом и массами, не отчуждая себя от
классовой базы, а, наоборот, постоянно поддерживая обратную связь с ней.
Такие партии на самом деле воплощают в себе диалектику социального движения
и являются динамическим фактором общества. Критерием же благополучия или
неблагополучия партийных рядов является способность вести эффективную
политику и занимать правильную позицию по узловым вопросам дня. Десяти лет
не прошло с тех пор, как Сартр признавал за Французской компартией
способность правильной политической ориентации. Теперь он думает иначе.
Изменилась, однако, не ФКП, изменился Сартр, и, к сожалению, не в лучшую
сторону.
Он с презрением называет "идеологией" стремление коммунистических
партий принимать во внимание политическую реальность и объективные тенденции
социального развития и восторгается "инсургентами мая" за то, что
детонатором их движения "было не сознание эксплуатации, но сознание их
собственной силы и их собственных возможностей" [42]. Но ему следовало бы
учитывать, что в политике субъективное ощущение силы и "возможностей" много
раз бывало причиной самых тяжелых поражений. Еще Гегель понимал, что надо
отличать абстрактную возможность как субъективное стремление к цели от
реальной возможности, возникающей тогда, когда налицо соответствующие
условия. Коммунисты не хуже Сартра знают, что политика требует смелости и
невозможна без риска, но смелость не должна быть безрассудной, а риск должен
быть оправданным и целесообразным. Конечно, если реакция в силу каких-то
удачных маневров вынудит принять бой в невыгодной ситуации, коммунисты не
капитулируют, а будут продолжать борьбу. История коммунистического движения
полна примеров такого рода. Но встать на путь несвоевременного и не
пользующегося поддержкой масс выступления -- значит проявить политическую
безответственность и облегчить реакции ее черное дело. Путч остается путчем,
даже если его организаторы прикрываются социалистическими идеалами и владеют
марксистской фразеологией.
42 "Les Temps modernes". Janvier 1970, p. 1052.
Волюнтаристические теоретические установки Сартра, особенно заметно
проявившиеся в "Критике диалектического разума", привели его на практике к
поддержке авантюризма и даже к обоснованию раскола революционного движения,
ибо он предлагает создавать "контрорганизацию класса", причем "контр"
относится к существующим коммунистическим партиям. И здесь его позиция
смыкается с той раскольнической полити-