Страница:
Гибсон быстро приспособился к новой обстановке. Ускорение было маленькое — он весил сейчас килограмма четыре и мог двигаться как хотел. Станция не сдвинулась, и только через минуту он понял, что «Арес» медленно удаляется от нее. Спохватившись, он вспомнил о своей камере, но, пока он решал, какую брать выдержку для шарика, сверкающего на густо-черном фоне, Станция очутилась далеко, и ее нельзя было отличить от звезд. Когда она исчезла совсем, Гибсон перебрался на дневную сторону, чтобы снять родную планету. Земля повисла тонким полумесяцем, слишком большим, чтобы уместиться в кадре.
Как он и ждал, она медленно прибывала — «Арес» делал еще один виток.
«Вот, — подумал Гибсон, — внизу вся моя жизнь и все мои предки, от первого комочка слизи в первобытном океане. Ни один мореплаватель, покидающий родную землю, не оставлял позади так много. Там — вся земная история. Скоро я смогу закрыть ее мизинцем».
Так думал Гибсон на галерее, когда через час с небольшим «Арес» достиг расчетной скорости и освободился от земного притяжения. Нельзя было определить, когда же наступил и миновал этот миг — Земля по-прежнему занимала все небо, а двигатели все так же рокотали вдали.
Только через десять часов их можно было выключить на все время полета.
Когда эти часы прошли, Гибсон спал. Внезапная тишина и полная потеря весомости разбудили его; он сонно оглядел темную каюту и увидел точечный узор в раме иллюминатора. Как и следовало ожидать, звезды были совершенно неподвижны. Не верилось, что «Арес» мчится от земной орбиты с такой скоростью, что даже Солнце не может его удержать.
Не совсем проснувшись, Гибсон потуже затянул ремни. Он знал, что в ближайшие сто дней не почувствует собственного веса.
Как он и ждал, она медленно прибывала — «Арес» делал еще один виток.
«Вот, — подумал Гибсон, — внизу вся моя жизнь и все мои предки, от первого комочка слизи в первобытном океане. Ни один мореплаватель, покидающий родную землю, не оставлял позади так много. Там — вся земная история. Скоро я смогу закрыть ее мизинцем».
Так думал Гибсон на галерее, когда через час с небольшим «Арес» достиг расчетной скорости и освободился от земного притяжения. Нельзя было определить, когда же наступил и миновал этот миг — Земля по-прежнему занимала все небо, а двигатели все так же рокотали вдали.
Только через десять часов их можно было выключить на все время полета.
Когда эти часы прошли, Гибсон спал. Внезапная тишина и полная потеря весомости разбудили его; он сонно оглядел темную каюту и увидел точечный узор в раме иллюминатора. Как и следовало ожидать, звезды были совершенно неподвижны. Не верилось, что «Арес» мчится от земной орбиты с такой скоростью, что даже Солнце не может его удержать.
Не совсем проснувшись, Гибсон потуже затянул ремни. Он знал, что в ближайшие сто дней не почувствует собственного веса.
Глава 3
Тот же звездный узор заполнял иллюминатор, когда гулкие, как колокол, радиосигналы пробудили Гибсона от крепкого, без сновидений сна. Он торопливо оделся и поспешил вниз, на галерею — ему не терпелось узнать, где теперь Земля.
Конечно, жителю Земли странно видеть на небе два полумесяца. Но они были тут вместе, оба в первой четверти, один вдвое больше другого.
Гибсон знал, что увидит и Луну и Землю, и все же не сразу понял, что его родная планета меньше и дальше, чем Луна.
К сожалению, «Арес» проходил не слишком близко от Луны, но и так она была здесь раз в десять больше, чем у нас, на земном небе. Вдоль линии, отделяющей день от ночи, ясно проступали кратеры; еще не освещенная часть диска смутно серела в отраженном Землею свете; а на ней — Гибсон резко подался вперед, не веря своим глазам, — да, на этой холодной поверхности светлячками мерцали точки, которых раньше не было. Огни первых лунных городов сообщали людям, что после миллионов лет ожидания жизнь пришла и на Луну.
Вежливый кашель прервал его размышления. Потом кто-то невидимый сказал совсем просто:
— Не зайдет ли мистер Гибсон в кают-компанию? Кофе еще не остыл, и пшеничные хлопья не все съели.
Такого с ним не бывало. Он совершенно забыл о завтраке.
Когда с виноватым видом он вошел в кают-компанию, команда горячо спорила о сравнительных достоинствах различных типов космолета.
Говорил доктор Скотт (позже Гибсон обнаружил, что так бывало всегда) — по-видимому, человек возбудимый, легко теряющий самообладание. Его главным противником был суховатый, скептический Бредли, которому явно нравилось его поддразнивать. Иногда в бой вступал Маккей; маленький математик говорил быстро, четко, чуть педантично, и Гибсон подумал, что его настоящее место не здесь, а в профессорской.
Капитан Норден поддерживал то одну, то другую сторону, не давая никому из спорщиков взять перевес. Юный Спенсер уже работал, а Хилтон сидел тихо и смотрел на остальных с явным интересом. Его лицо было навязчиво знакомо Гибсону. Где он мог его видеть? Ах, Господи, как же он забыл! Ведь это тот самый Хилтон! Гибсон оторвался от еды, повернулся в кресле и уставился на человека, который привел «Арктур» на Марс после величайшего подвига в истории космонавтики. Только шесть человек побывали на Сатурне, и только трое из них живы. Хилтон стоял когда-то на далеких лунах, чьи имена звучат как заклинания: Титан, Энцелад, Тефия, Рея, Диона; он видел блеск колец, слишком симметричных и совершенных, чтобы быть естественными. Он — в прямом смысле этих слов — побывал на краю света и вернулся в уютное тепло внутренних планет. «Да, — подумал Гибсон, — хотел бы я с ним потолковать...»
Спорщики выплыли на свои посты, а Гибсон мысленно еще вращался вокруг Сатурна, когда капитан Норден придвинулся ближе и прервал его мечтания:
— Не знаю ваших планов, но, думаю, вам интересно осмотреть наш космолет. В конце концов именно с этого начинают в ваших книгах.
Гибсон машинально улыбнулся. Он боялся, что еще не скоро перестанут поминать его прошлое.
— Да-да. Так легче всего объяснить читателю устройство космолета и передать местный колорит. К счастью, теперь уже не требуют описания космолета. А вот в шестидесятых, когда я начал писать про космонавтику, приходилось откладывать завязку на тысячу слов и описывать, как налажена связь в космосе, как работает атомный двигатель и так далее.
— Значит, — с обезоруживающей улыбкой сказал Норден, — мне мало придется объяснять вам.
Гибсон чуть не покраснел.
— Я буду вам благодарен, если вы мне все покажете, — сказал он.
— Ладно, — ухмыльнулся Норден. — Начнем с рулевой рубки. Ну, полетели.
Следующие два часа они летали по лабиринтам коридоров, которые, подобно артериям, пронизывали шарообразное тело «Ареса». Космолет был разделен широтами, как глобус. На севере находились рабочие помещения и каюты космонавтов. На экваторе — большая кают-компания, занимающая весь поперечник шара, и — поясом — наблюдательная галерея. Южное полушарие занимали запасы горючего и приборы. Теперь, когда «Арес» выключил двигатели, северное полушарие было обращено к Солнцу, а необитаемый юг остался в тени. На Южном полюсе была надежно запечатанная дверца с табличкой: «Открывать только по приказу капитана». За дверцей тянулась стометровая труба, соединяющая основной шар со вторым, поменьше. Сперва Гибсон не понял, для чего тут дверь, если ни один человек никогда в нее не войдет; но вспомнил, что существуют и роботы Комиссии по атомной энергии.
Как ни странно, удивительней всего оказались не технические чудеса — Гибсон ожидал их встретить, — а пустые пассажирские каюты, плотно пригнанные ячейки, занимавшие весь умеренный пояс северного полушария.
Они ему не понравились. Дом, куда никто еще не входил, бывает порой тоскливее покинутых развалин, где хоть когда-то была жизнь. Здесь, в гулких коридорах, освещенных проникавшим сквозь стены голубоватым и холодным солнечным светом, охватывало безнадежное ощущение пустоты.
Гибсон вернулся к себе совершенно измотанный и умственно и физически. Норден — вероятно, не без умысла — оказался даже слишком добросовестным гидом. Да, хотел бы Гибсон знать, что думают эти люди о его творчестве! Конечно, рано или поздно придется работать; но пока его машинка была еще в багаже, и он ее не видел. Ему представилось было, что на ней — ярлык: «В космосе не требуется». Но он мужественно преодолел искушение. Как большинству писателей, живущих не только литературным трудом, ему было труднее всего сесть за работу. Но стоило ему начать — и все шло как по маслу... иногда.
Его отпуск продолжался целую неделю. К концу седьмого дня Земля была всего лишь самой сверкающей из звезд, а потом и совсем исчезла в ослепительном блеске Солнца. Теперь нелегко было поверить, что где-то, кроме маленькой вселенной «Ареса», есть жизнь. И команда состояла уже не из Нордена, Хилтона, Маккея, Бредли и Скотта, а из Джона, Фреда, Энгюса, Оуэна и Боба.
Он узнавал их все лучше, хотя Хилтон и Бредли относились к нему настороженно и он не мог их раскусить. У каждого был свой нрав, и чуть ли не каждый считал себя умнее прочих. Гибсон догадывался, что не один из них получил высшую оценку по шкале интеллектуальных испытаний, и нередко смущался, вспоминая команды своих книжных космолетов. Грэхем, любимый его герой, отличался упорством (он выдержал полминуты без скафандра в безвоздушном пространстве) и выпивал по бутылке виски в день. Но доктор Энгюс Маккей, член Международного астрономического общества, сидел в уголке и читал комментированное издание «Кентерберийских рассказов», потягивая молоко из тубы.
Как многие писатели пятидесятых — шестидесятых годов, Гибсон в свое время положился на аналогию между кораблями космическими и кораблями морскими — во всяком случае, между их командами. Сходство было, конечно, но различий оказалось много больше. Это можно было предвидеть, но популярные писатели середины века пошли по линии наименьшего сопротивления и попытались приспособить не к месту традиции Мелвилла. На самом же деле в космосе требовался технический уровень повыше, чем в авиации. Такой вот Норден, прежде чем получить космолет, провел пять лет в училище, три — в космосе и снова два в училище.
Гибсон спокойно играл в дротики с доктором Скоттом, когда первое возбуждение полета внезапно охватило его. Немного есть комнатных игр, в которые можно играть в космосе; долго играли в карты и шахматы, пока какой-то англичанин не догадался, что в условиях невесомости лучше всего метать дротики. Дистанцию между игроком и мишенью увеличивали до десяти метров. В остальном игра подчинялась правилам, установленным в английских кабаках несколько веков назад. Гибсон очень радовался, что играет так ловко. Он почти все время побеждал Скотта, хотя тот выработал свою, усовершенствованную и мудреную технику: тщательно устанавливал дротик в воздухе, отступал на два шага и только потом посылал в цель. Сейчас Скотт уверенно целился в двадцатку, как вдруг в кают-компанию вплыл Бредли с радиограммой в руке.
— Как ни странно, — сказал он, — за нами погоня.
Все уставились на него. Маккей первый пришел в себя.
— Конкретней, — сказал он.
— За нами гонится курьер, черт его дери! С Внешней Станции пустили.
Догонит через четыре дня. Они хотят, чтоб я его перехватил радиолучом, когда он будет проходить мимо. Но на таком расстоянии вряд ли удастся.
Боюсь, он пройдет за сто тысяч километров.
— Чего это они? Кто-нибудь забыл зубную щетку?
— Да нет, что-то медицинское. Посмотри, доктор.
Доктор Скотт внимательно прочитал радиограмму.
— Занятно. Они думают, что открыли средство от марсианской лихорадки. Какая-то сыворотка. Из Пастеровского института. Наверное, они в ней уверены, если такую спешку развели.
— Ради Бога, что за курьер? Какая еще лихорадка? — не выдержал наконец Гибсон.
Доктор Скотт ответил раньше всех:
— Это не марсианская болезнь. По-видимому, мы сами заносим туда какой-то микроб, а ему нравится тамошний климат. Вроде малярии — люди умирают редко, но убытки огромные. За год процент человекочасов...
— Спасибо большое. Вспомнил. А курьер?
В разговор вступил Хилтон:
— Скоростная автоматическая ракета. Управляется по радио. Она перебрасывает грузы между станциями или гонится за космолетами, если они что-нибудь оставили. Когда она попадает в сферу действия передатчика, луч притягивает ее к космолету. Эй, Боб! — обратился он к врачу. — Почему они не запустили ее прямо на Марс? Она бы долетела гораздо раньше нас.
— Пассажиры на ней капризные. Я должен высеять культуры и нянчиться тут с ними. Помнится, что-то в этом роде я делал у себя в больнице.
— А может, — неожиданно сострил Маккей, — вылезем, нарисуем на обшивке красный крест?
Гибсон о чем-то думал.
— Мне казалось, — сказал он наконец, — что на Марсе очень здоровая жизнь, и физически и духовно.
— Не верьте книгам, — сказал Бредли. — Я вообще не понимаю, почему все так рвутся на Марс. Там все плоско, там холодно, и еще эти несчастные голодные растения, прямо из Эдгара По. Всаживаем миллионы, а не получили пока ни гроша. Каждого, кто туда едет по собственной воле, надо освидетельствовать. Конечно, я не вас имел в виду.
Гибсон улыбнулся. Он научился принимать цинизм Бредли только на десять процентов; однако он никогда не был уверен, действительно ли в шутку тот задевает его. Но капитан Норден яростно взглянул на своего помощника:
— Я должен был вас предупредить, Мартин, что мистеру Бредли не нравится Марс. Но такого же невысокого мнения он и о Земле, и о Венере. Так что не огорчайтесь.
— Я и не огорчаюсь, — улыбнулся Гибсон. — Я только хотел бы знать...
— Что? — забеспокоился Норден.
— О мистере Бредли он тоже невысокого мнения?
— Как ни странно, да, — ответил Норден. — Во всяком случае, тут он не ошибается.
— Тронут, — немного растерянно проворчал Бредли. — Удалюсь в уединенную башню и сочиню подходящий ответ. А ты, Мак, установи координаты курьера и сообщи мне, когда он подойдет поближе.
— Ладно, — рассеянно сказал Маккей, не отрываясь от Чосера.
Конечно, жителю Земли странно видеть на небе два полумесяца. Но они были тут вместе, оба в первой четверти, один вдвое больше другого.
Гибсон знал, что увидит и Луну и Землю, и все же не сразу понял, что его родная планета меньше и дальше, чем Луна.
К сожалению, «Арес» проходил не слишком близко от Луны, но и так она была здесь раз в десять больше, чем у нас, на земном небе. Вдоль линии, отделяющей день от ночи, ясно проступали кратеры; еще не освещенная часть диска смутно серела в отраженном Землею свете; а на ней — Гибсон резко подался вперед, не веря своим глазам, — да, на этой холодной поверхности светлячками мерцали точки, которых раньше не было. Огни первых лунных городов сообщали людям, что после миллионов лет ожидания жизнь пришла и на Луну.
Вежливый кашель прервал его размышления. Потом кто-то невидимый сказал совсем просто:
— Не зайдет ли мистер Гибсон в кают-компанию? Кофе еще не остыл, и пшеничные хлопья не все съели.
Такого с ним не бывало. Он совершенно забыл о завтраке.
Когда с виноватым видом он вошел в кают-компанию, команда горячо спорила о сравнительных достоинствах различных типов космолета.
Говорил доктор Скотт (позже Гибсон обнаружил, что так бывало всегда) — по-видимому, человек возбудимый, легко теряющий самообладание. Его главным противником был суховатый, скептический Бредли, которому явно нравилось его поддразнивать. Иногда в бой вступал Маккей; маленький математик говорил быстро, четко, чуть педантично, и Гибсон подумал, что его настоящее место не здесь, а в профессорской.
Капитан Норден поддерживал то одну, то другую сторону, не давая никому из спорщиков взять перевес. Юный Спенсер уже работал, а Хилтон сидел тихо и смотрел на остальных с явным интересом. Его лицо было навязчиво знакомо Гибсону. Где он мог его видеть? Ах, Господи, как же он забыл! Ведь это тот самый Хилтон! Гибсон оторвался от еды, повернулся в кресле и уставился на человека, который привел «Арктур» на Марс после величайшего подвига в истории космонавтики. Только шесть человек побывали на Сатурне, и только трое из них живы. Хилтон стоял когда-то на далеких лунах, чьи имена звучат как заклинания: Титан, Энцелад, Тефия, Рея, Диона; он видел блеск колец, слишком симметричных и совершенных, чтобы быть естественными. Он — в прямом смысле этих слов — побывал на краю света и вернулся в уютное тепло внутренних планет. «Да, — подумал Гибсон, — хотел бы я с ним потолковать...»
Спорщики выплыли на свои посты, а Гибсон мысленно еще вращался вокруг Сатурна, когда капитан Норден придвинулся ближе и прервал его мечтания:
— Не знаю ваших планов, но, думаю, вам интересно осмотреть наш космолет. В конце концов именно с этого начинают в ваших книгах.
Гибсон машинально улыбнулся. Он боялся, что еще не скоро перестанут поминать его прошлое.
— Да-да. Так легче всего объяснить читателю устройство космолета и передать местный колорит. К счастью, теперь уже не требуют описания космолета. А вот в шестидесятых, когда я начал писать про космонавтику, приходилось откладывать завязку на тысячу слов и описывать, как налажена связь в космосе, как работает атомный двигатель и так далее.
— Значит, — с обезоруживающей улыбкой сказал Норден, — мне мало придется объяснять вам.
Гибсон чуть не покраснел.
— Я буду вам благодарен, если вы мне все покажете, — сказал он.
— Ладно, — ухмыльнулся Норден. — Начнем с рулевой рубки. Ну, полетели.
Следующие два часа они летали по лабиринтам коридоров, которые, подобно артериям, пронизывали шарообразное тело «Ареса». Космолет был разделен широтами, как глобус. На севере находились рабочие помещения и каюты космонавтов. На экваторе — большая кают-компания, занимающая весь поперечник шара, и — поясом — наблюдательная галерея. Южное полушарие занимали запасы горючего и приборы. Теперь, когда «Арес» выключил двигатели, северное полушарие было обращено к Солнцу, а необитаемый юг остался в тени. На Южном полюсе была надежно запечатанная дверца с табличкой: «Открывать только по приказу капитана». За дверцей тянулась стометровая труба, соединяющая основной шар со вторым, поменьше. Сперва Гибсон не понял, для чего тут дверь, если ни один человек никогда в нее не войдет; но вспомнил, что существуют и роботы Комиссии по атомной энергии.
Как ни странно, удивительней всего оказались не технические чудеса — Гибсон ожидал их встретить, — а пустые пассажирские каюты, плотно пригнанные ячейки, занимавшие весь умеренный пояс северного полушария.
Они ему не понравились. Дом, куда никто еще не входил, бывает порой тоскливее покинутых развалин, где хоть когда-то была жизнь. Здесь, в гулких коридорах, освещенных проникавшим сквозь стены голубоватым и холодным солнечным светом, охватывало безнадежное ощущение пустоты.
Гибсон вернулся к себе совершенно измотанный и умственно и физически. Норден — вероятно, не без умысла — оказался даже слишком добросовестным гидом. Да, хотел бы Гибсон знать, что думают эти люди о его творчестве! Конечно, рано или поздно придется работать; но пока его машинка была еще в багаже, и он ее не видел. Ему представилось было, что на ней — ярлык: «В космосе не требуется». Но он мужественно преодолел искушение. Как большинству писателей, живущих не только литературным трудом, ему было труднее всего сесть за работу. Но стоило ему начать — и все шло как по маслу... иногда.
***
Его отпуск продолжался целую неделю. К концу седьмого дня Земля была всего лишь самой сверкающей из звезд, а потом и совсем исчезла в ослепительном блеске Солнца. Теперь нелегко было поверить, что где-то, кроме маленькой вселенной «Ареса», есть жизнь. И команда состояла уже не из Нордена, Хилтона, Маккея, Бредли и Скотта, а из Джона, Фреда, Энгюса, Оуэна и Боба.
Он узнавал их все лучше, хотя Хилтон и Бредли относились к нему настороженно и он не мог их раскусить. У каждого был свой нрав, и чуть ли не каждый считал себя умнее прочих. Гибсон догадывался, что не один из них получил высшую оценку по шкале интеллектуальных испытаний, и нередко смущался, вспоминая команды своих книжных космолетов. Грэхем, любимый его герой, отличался упорством (он выдержал полминуты без скафандра в безвоздушном пространстве) и выпивал по бутылке виски в день. Но доктор Энгюс Маккей, член Международного астрономического общества, сидел в уголке и читал комментированное издание «Кентерберийских рассказов», потягивая молоко из тубы.
Как многие писатели пятидесятых — шестидесятых годов, Гибсон в свое время положился на аналогию между кораблями космическими и кораблями морскими — во всяком случае, между их командами. Сходство было, конечно, но различий оказалось много больше. Это можно было предвидеть, но популярные писатели середины века пошли по линии наименьшего сопротивления и попытались приспособить не к месту традиции Мелвилла. На самом же деле в космосе требовался технический уровень повыше, чем в авиации. Такой вот Норден, прежде чем получить космолет, провел пять лет в училище, три — в космосе и снова два в училище.
Гибсон спокойно играл в дротики с доктором Скоттом, когда первое возбуждение полета внезапно охватило его. Немного есть комнатных игр, в которые можно играть в космосе; долго играли в карты и шахматы, пока какой-то англичанин не догадался, что в условиях невесомости лучше всего метать дротики. Дистанцию между игроком и мишенью увеличивали до десяти метров. В остальном игра подчинялась правилам, установленным в английских кабаках несколько веков назад. Гибсон очень радовался, что играет так ловко. Он почти все время побеждал Скотта, хотя тот выработал свою, усовершенствованную и мудреную технику: тщательно устанавливал дротик в воздухе, отступал на два шага и только потом посылал в цель. Сейчас Скотт уверенно целился в двадцатку, как вдруг в кают-компанию вплыл Бредли с радиограммой в руке.
— Как ни странно, — сказал он, — за нами погоня.
Все уставились на него. Маккей первый пришел в себя.
— Конкретней, — сказал он.
— За нами гонится курьер, черт его дери! С Внешней Станции пустили.
Догонит через четыре дня. Они хотят, чтоб я его перехватил радиолучом, когда он будет проходить мимо. Но на таком расстоянии вряд ли удастся.
Боюсь, он пройдет за сто тысяч километров.
— Чего это они? Кто-нибудь забыл зубную щетку?
— Да нет, что-то медицинское. Посмотри, доктор.
Доктор Скотт внимательно прочитал радиограмму.
— Занятно. Они думают, что открыли средство от марсианской лихорадки. Какая-то сыворотка. Из Пастеровского института. Наверное, они в ней уверены, если такую спешку развели.
— Ради Бога, что за курьер? Какая еще лихорадка? — не выдержал наконец Гибсон.
Доктор Скотт ответил раньше всех:
— Это не марсианская болезнь. По-видимому, мы сами заносим туда какой-то микроб, а ему нравится тамошний климат. Вроде малярии — люди умирают редко, но убытки огромные. За год процент человекочасов...
— Спасибо большое. Вспомнил. А курьер?
В разговор вступил Хилтон:
— Скоростная автоматическая ракета. Управляется по радио. Она перебрасывает грузы между станциями или гонится за космолетами, если они что-нибудь оставили. Когда она попадает в сферу действия передатчика, луч притягивает ее к космолету. Эй, Боб! — обратился он к врачу. — Почему они не запустили ее прямо на Марс? Она бы долетела гораздо раньше нас.
— Пассажиры на ней капризные. Я должен высеять культуры и нянчиться тут с ними. Помнится, что-то в этом роде я делал у себя в больнице.
— А может, — неожиданно сострил Маккей, — вылезем, нарисуем на обшивке красный крест?
Гибсон о чем-то думал.
— Мне казалось, — сказал он наконец, — что на Марсе очень здоровая жизнь, и физически и духовно.
— Не верьте книгам, — сказал Бредли. — Я вообще не понимаю, почему все так рвутся на Марс. Там все плоско, там холодно, и еще эти несчастные голодные растения, прямо из Эдгара По. Всаживаем миллионы, а не получили пока ни гроша. Каждого, кто туда едет по собственной воле, надо освидетельствовать. Конечно, я не вас имел в виду.
Гибсон улыбнулся. Он научился принимать цинизм Бредли только на десять процентов; однако он никогда не был уверен, действительно ли в шутку тот задевает его. Но капитан Норден яростно взглянул на своего помощника:
— Я должен был вас предупредить, Мартин, что мистеру Бредли не нравится Марс. Но такого же невысокого мнения он и о Земле, и о Венере. Так что не огорчайтесь.
— Я и не огорчаюсь, — улыбнулся Гибсон. — Я только хотел бы знать...
— Что? — забеспокоился Норден.
— О мистере Бредли он тоже невысокого мнения?
— Как ни странно, да, — ответил Норден. — Во всяком случае, тут он не ошибается.
— Тронут, — немного растерянно проворчал Бредли. — Удалюсь в уединенную башню и сочиню подходящий ответ. А ты, Мак, установи координаты курьера и сообщи мне, когда он подойдет поближе.
— Ладно, — рассеянно сказал Маккей, не отрываясь от Чосера.
Глава 4
Следующие несколько дней Гибсон был занят своими делами и не принимал участия в небогатой событиями общественной жизни «Ареса».
Совесть заела его, как всегда, когда он отдыхал больше недели, и сейчас он усердно работал.
Он вытащил машинку, и она заняла почетное место в его каюте. Листы валялись повсюду — Гибсон не отличался аккуратностью, — и приходилось прикреплять их ремнями. Особенно много возни было с копиркой — ее затягивало в вентилятор. Но Гибсон уже обжился в каюте и лихо справлялся со всеми мелочами. Он сам удивлялся, как быстро невесомость становится бытом.
Оказалось, что очень трудно передать на бумаге впечатления от космоса. Нельзя написать «космос очень большой» и на этом успокоиться.
Он не лгал в прямом смысле слова; однако те, кто читал его потрясающее описание Земли, катящейся в бездну позади ракеты, не заметили, что писатель в то время пребывал в блаженном небытии, которое сменилось отнюдь не блаженным бытием.
Он написал две-три статьи, которые могли хоть на время утешить его литературного агента (она посылала радиограммы одна другой строже), и отправился на север, к радиорубке. Бредли принял странички без энтузиазма.
— Каждый день будете носить? — мрачно спросил он.
— Надеюсь. Но боюсь, что нет. Зависит от вдохновения.
— Здесь, наверху страницы второй, много причастий.
— Прекрасно. Очень их люблю.
— На третьей странице вы написали «центробежный» вместо «центростремительный».
— Мне платят за слово, так что очень благородно с моей стороны употреблять такие длинные, а?
— На странице четвертой две фразы подряд начинаются с «но».
— Вы будете передавать или мне попробовать самому?
Бредли ухмыльнулся:
— Хотел бы я посмотреть! А серьезно — советую вам употреблять черную ленту. Синяя не контрастна. Пока что передатчик с этим справится, но, когда отойдем дальше, буквы будут нечеткие.
Пока они препирались, Бредли заправлял страничку за страничкой в окно передатчика. Гибсон зачарованно смотрел, как они исчезали в утробе аппарата и через пять секунд падали в корзинку. Нелегко было представить, что твои слова мчатся в космосе, каждые три секунды удаляясь на миллион километров.
Он еще собирал свои листки, когда на пультах, в гуще циферблатов и тумблеров, покрывавших всю стену рубки, зажужжал зуммер. Бредли кинулся к одному из своих приемников и стал очень быстро делать что-то непонятное. Из громкоговорителя вырывался яростный визг.
— Курьер нас догнал, — сказал Бредли. — Только он далеко. На глазок, пройдет в ста тысячах километров.
— Что можно сделать?
— Очень немного. Я включил маяк. Если курьер поймает наши сигналы, он автоматически подтянется к нам.
— А если не поймает?
— Тогда уйдет из Солнечной системы. Скорости у него достаточно, чтоб ускользнуть от Солнца. У нас тоже.
— Очень рад. А сколько нам времени для этого нужно?
— Для чего?
— Чтоб уйти из системы.
— Года два, наверно. Спросите Маккея. Я не могу ответить на все вопросы. Я не персонаж из вашей книги.
— Еще не поздно, — мрачно сказал Гибсон и выплыл из рубки.
Приближение курьера внесло в жизнь «Ареса» необходимое разнообразие. Веселая беспечность первых дней прошла, и путешествие уже становилось на редкость монотонным. Заключать пари по поводу курьера предложил доктор Скотт, но банк держал капитан Норден. По вычислениям Маккея, ракета должна была пролететь примерно в ста двадцати пяти тысячах километров с возможной ошибкой в плюс-минус тридцать тысяч. Большинство называло близкие цифры, но некоторые пессимисты, не веря Маккею, дошли до четверти миллиона. Ставили не на деньги, а на более полезные вещи: на сигареты, конфеты и прочую роскошь. В рейс разрешали брать немного, и все это ценилось куда больше, чем клочки бумаги со знаками. Маккей даже внес в банк бутылку шотландского виски. Он говорил, что не пьет, а везет ее на Марс земляку, который никак не может слетать в Шотландию. Никто ему не верил — и зря: примерно так оно и было.
— Джимми!
— Да, капитан!
— Кислородные индикаторы проверил?
— Так точно, капитан! Все в порядке.
— А как запоминающее устройство, которое ученые нам подсунули?
Работает?
— Урчит, сэр. Как и раньше.
— Ладно. В кухне прибрал? У Хилтона молоко сбежало.
— Прибрал, сэр.
— Значит, все сделал?
— Кажется, все, но я хотел...
— Прекрасно. У меня для тебя интересное дело. Мистер Гибсон желает припомнить астронавтику. Конечно, каждый из нас мог бы ему все рассказать. Но... э... ты кончил позже остальных и не забыл еще, что трудно для начинающего, а мы слишком многое принимаем как должное. Я уверен, что ты справишься.
Джимми мрачно выплыл из рубки.
— Войдите, — сказал Гибсон, не отрывая глаз от машинки.
Дверь открылась, и в комнату вплыл Джимми Спенсер.
— Вот, мистер Гибсон. Я думаю, в этой книге вы все найдете. Это «Введение в астронавтику» Ричардсона. — Он положил томик перед Гибсоном.
Тот с интересом принялся листать тонкие странички; но интерес тут же испарился: количество слов на страницу быстро уменьшалось. Книгу он отложил, дойдя до страницы, где было написано только: «Подставим расстояние из уравнения 15.3 и получим...» Дальше шли цифры и знаки.
— А попроще у вас нету? — спросил он, не желая огорчать Джимми.
Он немного удивился, когда Спенсера приставили к нему, но у него хватило ума понять причину. Всякий раз когда попадалась работа, которую никто не хотел делать, ее сваливали на Джимми.
— Что вы, она очень простая! Вы бы посмотрели книги Маккея. Каждое уравнение на две страницы.
— Ну что ж, спасибо. Я вам скажу, если чего не пойму. Лет двадцать не нюхал математики, а раньше очень ее любил... Если книжка вам понадобится, скажите.
— Это не к спеху, мистер Гибсон. Я теперь ею почти не пользуюсь.
— Да, хочу вас спросить. Многие еще боятся метеоров, и меня просили дать последние сведения в этой области. Очень они опасны?
Джимми подумал.
— Я, конечно, могу вам сказать приблизительно. Но лучше спросить Маккея. У него точные таблицы.
— Ладно, спрошу.
Гибсон мог позвонить Маккею, но грешно было упустить случай полениться. Маленький астрогатор играл, как на рояле, на большой электронно-счетной машине.
— Метеоры? — сказал Маккей. — Что ж, интересная тема. Боюсь, много про них выдумывают. Еще недавно считали, что космолет превратится в решето, как только выйдет за пределы атмосферы.
— Многие и сейчас считают, — сказал Гибсон. — Во всяком случае, не все уверены в безопасности большого пассажирского путешествия.
Маккей недовольно хмыкнул:
— Молния гораздо опасней. Самый большой метеор меньше горошины.
— В конце концов попортили же они космолет.
— Вы имеете в виду «Королеву звезд»? Ну знаете, один несчастный случай за пять лет — это еще ничего! Ни один космолет не погиб из-за них.
— А «Паллада»?
— Никто не знает, что с ней было. Принято думать, что это метеоры.
Надо сказать, эксперты иного мнения.
— Значит, могу сказать читателям, чтоб они не беспокоились?
— Да. Конечно, есть пыль...
— Пыль?
— Ну, если вы подразумеваете под метеорами крупные тела, от двух миллиметров и выше, беспокоиться нечего. А вот с пылью много хлопот, особенно на станциях. Каждые два-три года приходится вылезать наружу и чинить оболочку.
Это не очень понравилось Гибсону, и Маккей поспешил его успокоить.
— Беспокоиться совершенно нечего, — заверил он. — Небольшая утечка всегда есть. Воздушная система легко это выправляет.
Каким бы занятым ни был или ни хотел казаться Гибсон, он всегда находил время побродить по гулким лабиринтам космолета или посмотреть на звезды с галереи. Чаще всего он ходил туда во время концерта. В 15:00 оживали каналы связи, и целый час земная музыка заполняла пустынные переходы «Ареса». Программу выбирали по очереди; и вскоре все легко отгадывали, кто именно заказывал концерт. Норден любил оперу и легкую классическую музыку, Хилтон предпочитал Бетховена или Чайковского. Маккей и Бредли глубоко их презирали и упивались атональными какофониями, которые никто, кроме них, не понимал и понимать не хотел. Фонотека была огромная, библиотека — еще больше, так что читать и слушать можно было всю жизнь без повторений. Четверть миллиона книг и несколько тысяч музыкальных произведений — все в электронной записи — терпеливо ожидали, когда их вызовут к жизни.
Гибсон сидел на галерее и подсчитывал, сколько Плеяд может различить невооруженным глазом, как вдруг что-то просвистело у него над ухом, с визгом вонзилось в стену и затрепетало, как стрела. Тут он увидел, что вместо наконечника у стрелы большая резиновая присоска, а вместо оперения длинная тонкая нить, уходящая в неизвестность. Он обернулся и обнаружил доктора Скотта, который двигался по этой нити, словно предприимчивый паук.
Гибсон задумался, что бы сказать поехидней, но, как всегда, доктор начал первым.
— Здорово, а? — сказал он. — Бьет на двадцать метров. А весит полкило. Вернусь на Землю — запатентую.
— А что это? — смиренно спросил Гибсон.
— Господи, неужели не понятно? Представьте, что вы хотите перебраться с одного места на другое. Выстрелите этой штукой в любую точку плоской поверхности и лезьте по веревке. Якорь — высший сорт!
— А разве мы сейчас плохо передвигаемся?
— Когда пробудете с мое в космосе, — мрачно сказал Скотт, — поймете, что плохо. У нас тут хоть есть за что держаться. А представьте себе, что вы должны пройти всю пустую комнату. Вы знаете, на что обычно жалуются космические врачи? На вывихи. Можно даже застрять в воздухе. Я, например, застрял на Третьей станции, в большом ангаре. Ближайшая стена была в пятнадцати метрах, и я не мог до нее добраться.
— А вы не могли плюнуть? — важно сказал Гибсон. — Я думал, так обычно выходят из затруднения.
— Попробуйте. И вообще это негигиенично. Знаете, что мне пришлось сделать? Я был, как всегда, в одних шортах. И вот высчитал, что они составляют примерно одну сотую моей массы и, если я их отшвырну со скоростью тридцати метров в секунду, я достигну стены через минуту.
— Так вы и сделали?
— Да. Но как раз в то время директор показывал жене станцию.
Надеюсь, теперь вы понимаете, почему мне приходится работать на такой посудине.
— Мне кажется, вы выбрали не свое дело, — ликовал Гибсон. — Вам надо было пойти по моим стопам.
— Насколько я понимаю, вы мне не верите, — огорчился Скотт.
— Не верю — это еще мягко сказано. Ну ладно, давайте посмотрим вашу штуку.
Скотт дал ему «штуку». Она оказалась воздушным пистолетом; к присоске была приделана длинная нейлоновая нить.
— Прямо...
— Если вы скажете; «прямо духовое ружье», мне придется констатировать эпидемию. Уже трое говорили.
— Спасибо за предупреждение, — сказал Гибсон и вернул пистолет гордому изобретателю. — Кстати, как там Оуэн? Установил связь с этим курьером?
— Нет, и вряд ли установит. Мак говорит, он пройдет в ста сорока пяти тысячах. Вот свинство! Другого космолета на Марс не будет несколько месяцев. Потому они так и хотели нас поймать.
— Занятный человек ваш Оуэн, а? — не совсем последовательно сказал Гибсон.
— Он совсем не так плох, как кажется. Не верьте, что он отравил жену. Она сама спилась, — со вкусом сказал Скотт.
Оуэн Бредли, доктор физических наук, член многих научных обществ, пребывал в унынии. Как все на «Аресе», он относился к своему делу серьезно и с жаром, хотя над ним и подсмеивались. Последние полсуток он не покидал радиорубки: он ждал, что сигналы курьера изменятся, сообщая о том, что сигнал «Ареса» принят и маленькая ракета меняет курс. Но изменений не было. В сущности, их и не могло быть — небольшой радиомаяк, который притягивал такие ракеты, обладал радиусом действия только в двадцать тысяч километров. Обычно этого хватало; но курьер был дальше.
Бредли соединился с Маккеем:
— Что нового, Мак?
— Особенно близко не подойдет. Сейчас он в ста пятидесяти тысячах километров, движется почти параллельно. Ближе всего будет часа через три — в ста сорока четырех тысячах километров. Я проиграл пари, а все мы, по-видимому, упустили курьера.
— Боюсь, что ты прав, — проворчал Бредли. — Но посмотрим, посмотрим... Я иду в мастерскую.
Совесть заела его, как всегда, когда он отдыхал больше недели, и сейчас он усердно работал.
Он вытащил машинку, и она заняла почетное место в его каюте. Листы валялись повсюду — Гибсон не отличался аккуратностью, — и приходилось прикреплять их ремнями. Особенно много возни было с копиркой — ее затягивало в вентилятор. Но Гибсон уже обжился в каюте и лихо справлялся со всеми мелочами. Он сам удивлялся, как быстро невесомость становится бытом.
Оказалось, что очень трудно передать на бумаге впечатления от космоса. Нельзя написать «космос очень большой» и на этом успокоиться.
Он не лгал в прямом смысле слова; однако те, кто читал его потрясающее описание Земли, катящейся в бездну позади ракеты, не заметили, что писатель в то время пребывал в блаженном небытии, которое сменилось отнюдь не блаженным бытием.
Он написал две-три статьи, которые могли хоть на время утешить его литературного агента (она посылала радиограммы одна другой строже), и отправился на север, к радиорубке. Бредли принял странички без энтузиазма.
— Каждый день будете носить? — мрачно спросил он.
— Надеюсь. Но боюсь, что нет. Зависит от вдохновения.
— Здесь, наверху страницы второй, много причастий.
— Прекрасно. Очень их люблю.
— На третьей странице вы написали «центробежный» вместо «центростремительный».
— Мне платят за слово, так что очень благородно с моей стороны употреблять такие длинные, а?
— На странице четвертой две фразы подряд начинаются с «но».
— Вы будете передавать или мне попробовать самому?
Бредли ухмыльнулся:
— Хотел бы я посмотреть! А серьезно — советую вам употреблять черную ленту. Синяя не контрастна. Пока что передатчик с этим справится, но, когда отойдем дальше, буквы будут нечеткие.
Пока они препирались, Бредли заправлял страничку за страничкой в окно передатчика. Гибсон зачарованно смотрел, как они исчезали в утробе аппарата и через пять секунд падали в корзинку. Нелегко было представить, что твои слова мчатся в космосе, каждые три секунды удаляясь на миллион километров.
Он еще собирал свои листки, когда на пультах, в гуще циферблатов и тумблеров, покрывавших всю стену рубки, зажужжал зуммер. Бредли кинулся к одному из своих приемников и стал очень быстро делать что-то непонятное. Из громкоговорителя вырывался яростный визг.
— Курьер нас догнал, — сказал Бредли. — Только он далеко. На глазок, пройдет в ста тысячах километров.
— Что можно сделать?
— Очень немного. Я включил маяк. Если курьер поймает наши сигналы, он автоматически подтянется к нам.
— А если не поймает?
— Тогда уйдет из Солнечной системы. Скорости у него достаточно, чтоб ускользнуть от Солнца. У нас тоже.
— Очень рад. А сколько нам времени для этого нужно?
— Для чего?
— Чтоб уйти из системы.
— Года два, наверно. Спросите Маккея. Я не могу ответить на все вопросы. Я не персонаж из вашей книги.
— Еще не поздно, — мрачно сказал Гибсон и выплыл из рубки.
Приближение курьера внесло в жизнь «Ареса» необходимое разнообразие. Веселая беспечность первых дней прошла, и путешествие уже становилось на редкость монотонным. Заключать пари по поводу курьера предложил доктор Скотт, но банк держал капитан Норден. По вычислениям Маккея, ракета должна была пролететь примерно в ста двадцати пяти тысячах километров с возможной ошибкой в плюс-минус тридцать тысяч. Большинство называло близкие цифры, но некоторые пессимисты, не веря Маккею, дошли до четверти миллиона. Ставили не на деньги, а на более полезные вещи: на сигареты, конфеты и прочую роскошь. В рейс разрешали брать немного, и все это ценилось куда больше, чем клочки бумаги со знаками. Маккей даже внес в банк бутылку шотландского виски. Он говорил, что не пьет, а везет ее на Марс земляку, который никак не может слетать в Шотландию. Никто ему не верил — и зря: примерно так оно и было.
***
— Джимми!
— Да, капитан!
— Кислородные индикаторы проверил?
— Так точно, капитан! Все в порядке.
— А как запоминающее устройство, которое ученые нам подсунули?
Работает?
— Урчит, сэр. Как и раньше.
— Ладно. В кухне прибрал? У Хилтона молоко сбежало.
— Прибрал, сэр.
— Значит, все сделал?
— Кажется, все, но я хотел...
— Прекрасно. У меня для тебя интересное дело. Мистер Гибсон желает припомнить астронавтику. Конечно, каждый из нас мог бы ему все рассказать. Но... э... ты кончил позже остальных и не забыл еще, что трудно для начинающего, а мы слишком многое принимаем как должное. Я уверен, что ты справишься.
Джимми мрачно выплыл из рубки.
***
— Войдите, — сказал Гибсон, не отрывая глаз от машинки.
Дверь открылась, и в комнату вплыл Джимми Спенсер.
— Вот, мистер Гибсон. Я думаю, в этой книге вы все найдете. Это «Введение в астронавтику» Ричардсона. — Он положил томик перед Гибсоном.
Тот с интересом принялся листать тонкие странички; но интерес тут же испарился: количество слов на страницу быстро уменьшалось. Книгу он отложил, дойдя до страницы, где было написано только: «Подставим расстояние из уравнения 15.3 и получим...» Дальше шли цифры и знаки.
— А попроще у вас нету? — спросил он, не желая огорчать Джимми.
Он немного удивился, когда Спенсера приставили к нему, но у него хватило ума понять причину. Всякий раз когда попадалась работа, которую никто не хотел делать, ее сваливали на Джимми.
— Что вы, она очень простая! Вы бы посмотрели книги Маккея. Каждое уравнение на две страницы.
— Ну что ж, спасибо. Я вам скажу, если чего не пойму. Лет двадцать не нюхал математики, а раньше очень ее любил... Если книжка вам понадобится, скажите.
— Это не к спеху, мистер Гибсон. Я теперь ею почти не пользуюсь.
— Да, хочу вас спросить. Многие еще боятся метеоров, и меня просили дать последние сведения в этой области. Очень они опасны?
Джимми подумал.
— Я, конечно, могу вам сказать приблизительно. Но лучше спросить Маккея. У него точные таблицы.
— Ладно, спрошу.
Гибсон мог позвонить Маккею, но грешно было упустить случай полениться. Маленький астрогатор играл, как на рояле, на большой электронно-счетной машине.
— Метеоры? — сказал Маккей. — Что ж, интересная тема. Боюсь, много про них выдумывают. Еще недавно считали, что космолет превратится в решето, как только выйдет за пределы атмосферы.
— Многие и сейчас считают, — сказал Гибсон. — Во всяком случае, не все уверены в безопасности большого пассажирского путешествия.
Маккей недовольно хмыкнул:
— Молния гораздо опасней. Самый большой метеор меньше горошины.
— В конце концов попортили же они космолет.
— Вы имеете в виду «Королеву звезд»? Ну знаете, один несчастный случай за пять лет — это еще ничего! Ни один космолет не погиб из-за них.
— А «Паллада»?
— Никто не знает, что с ней было. Принято думать, что это метеоры.
Надо сказать, эксперты иного мнения.
— Значит, могу сказать читателям, чтоб они не беспокоились?
— Да. Конечно, есть пыль...
— Пыль?
— Ну, если вы подразумеваете под метеорами крупные тела, от двух миллиметров и выше, беспокоиться нечего. А вот с пылью много хлопот, особенно на станциях. Каждые два-три года приходится вылезать наружу и чинить оболочку.
Это не очень понравилось Гибсону, и Маккей поспешил его успокоить.
— Беспокоиться совершенно нечего, — заверил он. — Небольшая утечка всегда есть. Воздушная система легко это выправляет.
Каким бы занятым ни был или ни хотел казаться Гибсон, он всегда находил время побродить по гулким лабиринтам космолета или посмотреть на звезды с галереи. Чаще всего он ходил туда во время концерта. В 15:00 оживали каналы связи, и целый час земная музыка заполняла пустынные переходы «Ареса». Программу выбирали по очереди; и вскоре все легко отгадывали, кто именно заказывал концерт. Норден любил оперу и легкую классическую музыку, Хилтон предпочитал Бетховена или Чайковского. Маккей и Бредли глубоко их презирали и упивались атональными какофониями, которые никто, кроме них, не понимал и понимать не хотел. Фонотека была огромная, библиотека — еще больше, так что читать и слушать можно было всю жизнь без повторений. Четверть миллиона книг и несколько тысяч музыкальных произведений — все в электронной записи — терпеливо ожидали, когда их вызовут к жизни.
Гибсон сидел на галерее и подсчитывал, сколько Плеяд может различить невооруженным глазом, как вдруг что-то просвистело у него над ухом, с визгом вонзилось в стену и затрепетало, как стрела. Тут он увидел, что вместо наконечника у стрелы большая резиновая присоска, а вместо оперения длинная тонкая нить, уходящая в неизвестность. Он обернулся и обнаружил доктора Скотта, который двигался по этой нити, словно предприимчивый паук.
Гибсон задумался, что бы сказать поехидней, но, как всегда, доктор начал первым.
— Здорово, а? — сказал он. — Бьет на двадцать метров. А весит полкило. Вернусь на Землю — запатентую.
— А что это? — смиренно спросил Гибсон.
— Господи, неужели не понятно? Представьте, что вы хотите перебраться с одного места на другое. Выстрелите этой штукой в любую точку плоской поверхности и лезьте по веревке. Якорь — высший сорт!
— А разве мы сейчас плохо передвигаемся?
— Когда пробудете с мое в космосе, — мрачно сказал Скотт, — поймете, что плохо. У нас тут хоть есть за что держаться. А представьте себе, что вы должны пройти всю пустую комнату. Вы знаете, на что обычно жалуются космические врачи? На вывихи. Можно даже застрять в воздухе. Я, например, застрял на Третьей станции, в большом ангаре. Ближайшая стена была в пятнадцати метрах, и я не мог до нее добраться.
— А вы не могли плюнуть? — важно сказал Гибсон. — Я думал, так обычно выходят из затруднения.
— Попробуйте. И вообще это негигиенично. Знаете, что мне пришлось сделать? Я был, как всегда, в одних шортах. И вот высчитал, что они составляют примерно одну сотую моей массы и, если я их отшвырну со скоростью тридцати метров в секунду, я достигну стены через минуту.
— Так вы и сделали?
— Да. Но как раз в то время директор показывал жене станцию.
Надеюсь, теперь вы понимаете, почему мне приходится работать на такой посудине.
— Мне кажется, вы выбрали не свое дело, — ликовал Гибсон. — Вам надо было пойти по моим стопам.
— Насколько я понимаю, вы мне не верите, — огорчился Скотт.
— Не верю — это еще мягко сказано. Ну ладно, давайте посмотрим вашу штуку.
Скотт дал ему «штуку». Она оказалась воздушным пистолетом; к присоске была приделана длинная нейлоновая нить.
— Прямо...
— Если вы скажете; «прямо духовое ружье», мне придется констатировать эпидемию. Уже трое говорили.
— Спасибо за предупреждение, — сказал Гибсон и вернул пистолет гордому изобретателю. — Кстати, как там Оуэн? Установил связь с этим курьером?
— Нет, и вряд ли установит. Мак говорит, он пройдет в ста сорока пяти тысячах. Вот свинство! Другого космолета на Марс не будет несколько месяцев. Потому они так и хотели нас поймать.
— Занятный человек ваш Оуэн, а? — не совсем последовательно сказал Гибсон.
— Он совсем не так плох, как кажется. Не верьте, что он отравил жену. Она сама спилась, — со вкусом сказал Скотт.
***
Оуэн Бредли, доктор физических наук, член многих научных обществ, пребывал в унынии. Как все на «Аресе», он относился к своему делу серьезно и с жаром, хотя над ним и подсмеивались. Последние полсуток он не покидал радиорубки: он ждал, что сигналы курьера изменятся, сообщая о том, что сигнал «Ареса» принят и маленькая ракета меняет курс. Но изменений не было. В сущности, их и не могло быть — небольшой радиомаяк, который притягивал такие ракеты, обладал радиусом действия только в двадцать тысяч километров. Обычно этого хватало; но курьер был дальше.
Бредли соединился с Маккеем:
— Что нового, Мак?
— Особенно близко не подойдет. Сейчас он в ста пятидесяти тысячах километров, движется почти параллельно. Ближе всего будет часа через три — в ста сорока четырех тысячах километров. Я проиграл пари, а все мы, по-видимому, упустили курьера.
— Боюсь, что ты прав, — проворчал Бредли. — Но посмотрим, посмотрим... Я иду в мастерскую.