Страница:
С четверти восьмого началось массовое перемещение. Подошел автобус и забрал детей в одну из престижных закрытых школ. «Я тоже ходил в закрытую школу, — усмехнулся про себя Денни. — В Браунсвиллскую исправительную колонию в Нью-Джерси».
Потом наступило время золотой молодежи. Все в одинаковых плащах — «Нет, в „Барберри“, — поправил себя Денни. — Запоминай». Дальше потянулись важный чиновный люд: мужчины и женщины, седоволосые, холеные, явно довольные жизнью. Со своего наблюдательного пункта Денни мог отлично все видеть.
В двадцать минут девятого он сообразил, что сегодня ему вряд ли уже повезет, а раздражать опозданием менеджера в кафе было бы слишком рискованно. Денни был уверен, что со своей характеристикой он будет подвергнут тщательнейшему допросу, когда подойдет к концу срок его работы. Офицер, под чьим присмотром он находился, должен замолвить за него словечко: «Один из моих лучших людей, — скажет Тухей. — Он чист, даже на работу никогда не опаздывает».
В потрепанном пальто, от которого разило дешевым вином, в здоровенной шапке с ушами, которая почти полностью закрывала его лицо, в видавших виды дырявых кроссовках, Денни неохотно поднялся. Со стороны совершенно не было заметно, что под этим маскарадным костюмом он был одет в свою обычную рабочую одежду: вылинявшую, но опрятную хлопчатобумажную куртку на молнии и такие же штаны. В руке он держал пакет с обувью, влажной салфеткой и полотенцем. Нож, чтобы был под рукой, спрятан в правом кармане пальто.
Теперь ему предстояло дойти до станции метро на углу 72-ой и Бродвея, дойти до конца платформы, пальто и шапку засунуть в пакет, переобуться и привести в порядок лицо и руки.
Если бы только Керни не запрыгнула вчера в эту машину! Денни мог поклясться, что она собиралась пойти домой пешком. А там бы он встретил ее в парке...
Терпение Денни подкреплялось совершенной уверенностью, что оно будет вознаграждено. Он сделает свое дело — не утром, так вечером, не сегодня, так завтра. Он шел, стараясь не привлекать к себе внимания, и нес пакет так, как будто тот вообще не имел к нему никакого отношения. На лицах тех нескольких человек, что скользнули по нему взглядом, читались либо брезгливость, либо жалость.
На углу 72-улица и Вест-Енд он столкнулся с какой-то старой каргой, которая неслась, опустив голову, вцепившись обеими руками в свою сумочку и зло сжав узкие губы. "Здорово было бы сейчас толкнуть ее и выхватить сумочку, " — подумал Денни, но ему пришлось расстаться с этой заманчивой идеей. Он прошел мимо, свернув на 72-ую улицу и направляясь к станции метро.
Спустя несколько минут он появился, уже с чистыми руками и лицом, с прилизанными волосами и в застегнутой наглухо куртке. Пальто, шапка, полотенце, салфетка — все лежало в пакете, скрученное в тугой узел.
В половине одиннадцатого он уже доставил кофе в кабинет Нив.
«Привет, Денни, — сказала она, когда он вошел. — Я проспала сегодня и теперь никак не могу включиться в работу. Чтобы они все ни говорили, но ваш кофе не идет ни в какое сравнение с тем пойлом, которое они себе готовят в кофеварке».
«С каждым может случиться проспать, мисс Керни», — произнес Денни, вытаскивая из сумки пластиковую чашечку и предупредительно раскрывая ее для Нив.
«Ничего страшного не случится с мировой модой, если она подождет тебя полчасика». Он был целиком погружен в изучение «Дейли Ньюс».
Нив заглянула ему через плечо. «Что-нибудь интересное?»
«Вся первая полоса целиком посвящена Никки Сепетти. Похороны завтра. Сначала его будут отпевать в Соборе Св. Камиллы, а потом с эскортом препроводят в Калвари».
«А ты ожидал, что они вышвырнут его еще до того, как он умрет?»
«Нет, но я надеялся, что его кремируют, и я буду иметь удовольствие представлять, как его гроб уплывает в печь».
«Успокойся, Майлс, — Нив поспешила сменить тему. — Хорошо вчера было, правда?»
«Было хорошо. — Майлс сделал ударение на прошедшем времени. — Интересно, как рука Сала? Могу поспорить, что вчера ночью он не занимался любовью со своей последней девицей. Кстати, ты слышала, он говорил, что собирается женится снова?»
Нив поставила стакан с соком — «все витамины в одном стакане». «Ты шутишь! Кто же эта счастливица?»
«Я бы не применял слово „счастье“ в данном случае, — изрек Майлс. — У него их было уже такое количество! Сначала он наделает шуму, а потом бегает то от манекенщицы, то от балерины, то от какой-то помешанной на здоровом образе жизни, то от какой-то общественной активистки. Так и кочует от Вестчестера до Нью-Джерси, потом в Коннектикут, оттуда в Айленд. И каждой он покупает роскошный дом. Один Бог знает, в какую копеечку ему все это влетает».
«Хотелось бы думать, что он угомонится когда-нибудь?»
«Кто знает? Дело в том, что для него не имеет значения, сколько это стоит, просто он так и остался неуверенным в себе ребенком, который все пытается самоутвердиться».
Нив засунула булочку в тостер. «Что еще рассказывали, пока я крутилась у духовки?»
«Дэва вызывали в Ватикан, но это — по секрету. Он сказал мне пока никого не было, Сал вышел пописать — я извиняюсь, твоя мама запрещала мне так выражаться, — Сал тогда вышел помыть руки».
«Я слышала, что он что-то говорил о Балтиморе. Это там ему сулят епархию?»
«Он полагает, что, возможно, ему это предложат».
«Это означает, что он станет кардиналом?»
«Может быть, может быть».
«Вас всех нельзя назвать неудачниками, наверное, это витает в воздухе Бронкса».
Булочка выскочила из тостера. Нив намазала ее маслом, положила толстый слой повидла и надкусила. Несмотря на пасмурную погоду, на кухне было очень светло благодаря мебели из светлого дуба и керамической плитке на полу в голубых, белых и зеленых тонах; в тон к ней были и подставки для посуды и клетчатые салфетки на столе. Чашки, блюдца, кувшин, молочник и тарелки с классическим английским рисунком — изображением плакучей ивы — сохранились еще со времен детства Майлса. Нив просто не могла себе представить утро без этой привычной ей обстановки.
Она внимательно посмотрела на Майлса. Он выглядел сейчас, как когда-то до болезни. Это не только из-за Никки Сепетти. Это было еще и предвкушение работы, дела, в котором он так нуждался. Она знала, как Майлс был озабочен притоком наркотиков в страну и теми кровавыми разборками, которые неизменно сопровождали этот бизнес. И — кто знает? — может, в Вашингтоне он встретит кого-нибудь. Он бы мог еще раз жениться. Он, действительно, еще привлекательный мужчина. Последнее Нив произнесла вслух.
«Вчера вечером ты уже это говорила, — заметил Майлс. — Я стал подумывать о том, не начать ли мне позировать для „Плэйгерл“ на волонтерских началах. Как ты считаешь, они меня возьмут?»
«Если возьмут, то все девицы выстроятся за тобой в очередь», — ответила Нив, забирая кофе к себе в комнату. Пора уже было отправляться на работу.
Все эти годы, несмотря на разные проблемы, Рут всегда спала с ним в одной постели. Иногда они неделями, а то и месяцами не прикасались друг к другу — все эти денежные проблемы вытягивали из них последние силы, но все равно, не обсуждая это, они ложились вместе, следуя традиции — жена должна спать вместе со своим мужем.
Симус огляделся в комнате, пытаясь увидеть все глазами Рут. Мебель в спальне была куплена его матерью, когда самому Симусу было всего десять лет. Еще не антиквариат — просто старая рухлядь: фанера под красное дерево, идиотское подвижное зеркало над трюмо. Он помнил, как мать полировала мебель, тряслась над ней и очень ею гордилась. Гарнитур — кровать, трюмо и комод — удовлетворяли все ее представления о «красивом доме».
Рут вырезала и хранила картинки приглянувшихся ей интерьеров из журнала «Хаус Бьютифул». Современная мебель. Пастельные тона. Много свободного пространства, много воздуха. Постоянные заботы о деньгах стерли с ее лица надежду и свет, сделали ее слишком строгой к дочерям. Он вспомнил, как она орала на Марси: «Ну, как ты могла порвать платье?! Я же столько копила на него!»
И все из-за Этель.
Симус опустил голову на руки. Тот телефонный звонок камнем лег на его совесть. Нет выхода. Пару лет назад он смотрел фильм, который так и назывался — «Нет выхода».
Прошлым вечером он чуть не поднял руку на Рут. Воспоминание о тех последних нескольких минутах с Этель, тот момент, когда он потерял над собой контроль, когда он...
Симус зарылся головой в подушку. Какой смысл тащиться сейчас в бар, делать вид, что все в порядке? Он до сих пор не может поверить в то, что сделал. И менять что-либо поздно. Он это знал. То, что все это не принесет ничего хорошего, он тоже знал. Симус закрыл глаза.
Он не заметил, как уснул. Откуда-то внезапно появилась Рут. Бледная от гнева, она сидела на краю кровати, а в глазах была такая затравленность и паника, как будто она выскочила из-под обстрела.
«Симус, — сказала она, — Ты должен мне все рассказать. Что ты с ней сделал?»
Он пересек демонстрационный зал, не обращая внимания ни на клиентов, ни на своих работников, быстро прошел мимо стола секретарши Мэй, не удостаивая ответом ее робкое: «Доброе утро, сэр», и скрылся в своем кабинете, хлопнув дверью.
Когда он сел за стол и откинулся в изысканном, вызывающим у всех восхищение, кресле, обтянутом сафьяном, сердитое выражение на его лице сменилось тревогой.
Он окинул взглядом кабинет, наслаждаясь тем комфортом, которым себя окружил: диваны и кресла тисненой кожи; картины и статуэтки, приобретенные за бешеные деньги, могли бы украсить любой музей... Спасибо Нив Керни, теперь ему придется большую часть времени проводить не у себя в кабинете, а в суде. Или в тюрьме, если он не будет достаточно осторожным.
Стюбер встал и подошел к окну. 37-ая улица — неразбериха, суета, уличные торговцы, — она не меняется. Он вспомнил, как ребенком бегал прямо из школы помогать отцу, меховщику. «Дешевые меха». Лиса под соболь. Ровно каждые два года отец объявлял себя банкротом. К тому времени, как Гордону исполнилось пятнадцать, он уже твердо знал, что не станет всю свою жизнь чихать среди кроличьих шкурок, уверяя идиотов, что им удивительно к лицу эти убогие «меха».
Подкладка. Это он решил еще до того, как стал взрослым. Это то, что необходимо всегда. Чем бы ты не торговал: куртками — длинными или короткими, меховыми пальто или плащами, везде требуется подкладка.
Все оказалось несложно, и, опираясь на неохотно выданные отцом деньги в долг, Гордон открыл «Стюбер Энтерпрайзес». Молодежь, которую он нанимал из школ по дизайну, имела свежее воображение и была оригинальна, в результате чего расцветки его подкладочных тканей получались восхитительными.
Но подкладка это не совсем тот бизнес, благодаря которому можно снискать известность. Поэтому он стал ловить молодых людей, знакомых с пошивом костюмов. Он задался целью стать кем-то вроде Шанель.
И снова успех. Его костюмы продавались в лучших магазинах. Но он был одним из дюжины, даже из двух дюжин, постоянно сражаясь за состоятельного клиента, что также не приносило достаточных в его представлении доходов.
Стюбер взял со стола сигарету и зажигалку, золотую, украшенную рубинчиками и, прикурив, еще долго крутил ее в руках. Да-а, все, что надо было сделать этим молодцам из ФБР, так это подсчитать стоимость обстановки его кабинета, включая и зажигалку, а они все продолжают копать, пока не найдут что-нибудь, чтобы предъявить ему обвинение в уклонении от уплаты налогов.
"Все эти проклятые профсоюзы, они ни за что не дадут нормально заработать, " — сказал он себе. Все это знают. Каждый раз, когда Стюбер видел по телевизору рекламу одного из женских рабочих профсоюзов, он испытывал желание чем-нибудь запустить в экран. Все, что они хотели — это больше денег. Прекратите ввозить людей, наймите нас.
Всего три года назад он начал делать то, что все делали и до него — нанимать иммигрантов без вида на жительство на нелегальную работу. А почему нет? Мексиканцы прекрасные портные. Вот тогда он почувствовал, что такое настоящие деньги.
Когда Нив Керни настучала на него, он был готов закрыть свою фабрику. Но тут появилась эта сумасшедшая Этель Ламбстон со своим инстинктом хорошей ищейки... Он вспомнил, как эта сука ворвалась сюда вечером в прошлую среду. За дверью сидела Мэй. Иначе бы прямо тогда...
Он выгнал ее; взяв за плечи, толкнул ее так, что, пролетев через весь демонстрационный зал к выходу, она очутилась у лифта. Но это ее совершенно не смутило. Услышав, что он хлопнул дверью, она закричала: «Если ты до сих пор не попался, то они все равно доберутся до твоих налогов, также, как и до твоей фабрики. И это только начало. Я — то знаю, какими деньгами ты набиваешь себе карманы».
Он понял, что любой ценой ей надо было не дать залезть в его дела. Ее надо было остановить.
Зазвонил телефон — мягкий мурлыкающий звук. Раздраженный, Гордон взял трубку: «Что там, Мэй?»
Голос секретарши звучал виновато: «Я знаю, что вы не хотели, чтобы вас тревожили, сэр, но люди из прокуратуры настаивают на встрече с вами».
«Впусти их». Стюбер одернул пиджак своего светло-бежевого итальянского шелкового костюма, засунул носовой платок за манжет с квадратной бриллиантовой запонкой и принял комфортную позу в кресле за столом.
Вошло три человека, одетые сдержанно и по-деловому, и Стюбер, в десятый раз за последний час помянул недобрым словом Нив Керни, с подачи которой началось это пристальное внимание к его нелегальной фабрике и к его персоне.
"О, господи, " — подумал Джек, закрыв последнюю страницу. Он как раз отложил рукопись, как в кабинет вошла Джинни, держа в руках пачку писем. «Ну, как?» — она кивнула головой в сторону рукописи.
«Кошмар... Но продаваться будет хорошо. Меня умиляют все эти сцены в саду: интересно, как можно заниматься любовью, когда тебя со всех сторон кусают комары? Или я старею?»
Джинни сделала гримаску: «Не думаю. Ты помнишь, что у тебя встреча во время ланча?»
«Я записал». Джек встал и потянулся.
Джинни окинула его оценивающим взглядом. «Ты в курсе, что все наши молоденькие редакторши без ума от тебя? Они все выпытывают, есть ли у тебя кто-то».
«Скажи им, что у нас с тобой роман».
«Я была бы не против, будь я лет на двадцать помоложе».
Улыбка на лице Джека сменилась выражением озабоченности. «Джинни, я сейчас подумал, за сколько времени до выхода печатается „Контемпорари Вумен“?»
«Я не знаю. А что?»
«Могу ли я сделать копию со статьи Этель Ламбстон — той, которая о моде? Я знаю, что Тони обычно не любит ничего показывать, пока журнал не готов, но постарайся, ладно?»
«Конечно».
Спустя час, когда Джек уже собирался уходить на ланч, ему позвонила Джинни. «Статья включена в выпуск на следующей неделе. Тони сказала, что в виде одолжения даст тебе ее посмотреть. Она еще сказала, что передаст копию записей Этель».
«Это очень любезно с ее стороны».
«Она сама предложила это, — сказала Джинни. — Она считает, что то, что адвокаты вырезали из статьи Этель гораздо острее и интереснее, чем то, что допустили к печати. Тони тоже начинает волноваться относительно Этель. Она говорит, что с тех пор, как вы взялись за опубликование книги о моде, она чувствует, что предается огласке что-то очень секретное».
Спускаясь в лифте, Джек думал о том, что будет очень и очень любопытно прочитать записи Этель и посмотреть, что же там такого, что даже нельзя напечатать.
Она слушала мужа, а мысли ее все время крутились вокруг будущего дочерей. На них была вся ее надежда. Учеба в колледжах, ради которой она берегла каждую копейку. Уроки танцев и пения. Одежда, тщательно выискиваемая по распродажам. И что теперь, если их отец окажется в тюрьме?
Симус снова выложил всю историю. Его круглое лицо блестело от пота, тонкие руки беспомощно упали на колени. Он опять вспоминал о том, как умолял Этель освободить его, как она забавлялась этим. "Может — да, а может и нет, " — повторяла она. Потом она пошарила за подушкой на диване: "Посмотрим, может, я найду что-нибудь, что не успел стащить мой племянничек, " — сказала она, смеясь и вытаскивая стодолларовую купюру. Она засунула ему деньги в карман, приговаривая, что в этом месяце у нее совсем не было времени ходить по ресторанам.
"Я ударил ее кулаком, — говорил Симус безо всякой интонации. — Я не собирался этого делать. Ее голова дернулась в сторону. Она упала навзничь. Я не знал, убил ли я ее. Но она встала и была очень напугана. Я сказал ей, что, если она попросит еще хотя бы один цент, я уж точно прибью ее. Она почувствовала, что я это сделаю и сказала: «Ладно. Не надо больше присылать алименты».
Симус проглотил остатки кофе. Они сидели в столовой. День начал сереть, похолодало, было впечатление, что уже наступает вечер. Серо и холодно. Также, как было в тот четверг в квартире Этель. Потом поднялась буря. Буря поднимется и на этот раз. Симус был в этом уверен.
«И потом ты ушел?» — подстегнула его Рут.
Симус растерялся. «Потом я ушел».
Возникло какое-то чувство недоговоренности. Рут обвела взгядом комнату, дубовую мебель, которую она ненавидела вот уже двадцать лет, вылинявший восточный ковер машинной работы, который она вынуждена была терпеть; она знала, что Симус не сказал ей всей правды. Она опустила голову и посмотрела на свои руки. Слишком маленькие. Квадратной формы. С пальцами — обрубками. У все трех девочек длинные тонкие пальчики. Чьи гены? Симуса? Возможно. Люди из ее семьи, которых она знала по фотографиям были все маленькие и коренастые. Но сильные. А Симус — слабак. Слабый напуганный человек, доведенный до отчаяния. До последней границы отчаяния? «Ты не все мне рассказал, — сказала Рут. — Я хочу знать. Я должна знать. Только так я смогу тебе чем-нибудь помочь».
Он закрыл лицо руками... и досказал ей остальное. «О, боже, — закричала она. — О, боже, боже мой».
"Денни, ты нас совсем распустил. Это уже начинает напоминать обслуживание в номере, " — сказала ему Нив.
Денни замер, осознав свою ошибку. Он чересчур много мелькает перед глазами. Но ему хотелось послушать, может, удастся разузнать про какие-нибудь ее планы.
И словно в ответ на его невысказанную просьбу, Нив сказала Юджинии: «В понедельник вечером я задержусь, чтобы сходить на 7 Авеню. В час тридцать приезжает мистер Пот, он хочет, чтобы я помогла ему приобрести несколько вечерних платьев».
"О, это оплатит нам помещение месяца на три вперед, " — живо откликнулась Юджиния.
Денни разложил салфетки. «В понедельник вечером». Очень хорошо. Он огляделся. Кабинет маленький. Окон нет. Это плохо. Если бы было окно, выходящее наружу, можно было бы просто выстрелить в спину. Хотя Большой Чарли говорил, что это не должно выглядеть убийством. Его взгляд скользнул по Нив. Хороша. Классная девочка. Черт бы все побрал, ему, действительно, жалко ее убивать. Он пробормотал слова прощания и убрался. Их «спасибо» все еще звенели у него в голове. Секретарша заплатила ему, не забыв добавить, как всегда, щедрые чаевые. Но понадобится слишком много времени, чтобы по два бакса собрать до двадцати тысяч. Так размышлял Денни, толкая тяжелую стеклянную дверь и выходя на улицу.
Через час Нив и Юджиния склонились над копией статьи Этель. Статья, озаглавленная «Художники и шарлатаны от Моды», была полна сарказма и слишком ядовита даже для Этель. Начиналась она с перечисления трех имен, оказавших заметное влияние на моду за последние пятьдесят лет: «Новый Взгляд» Кристиана Диора в 1947 году, мини-юбки Мэри Квант в начале 60-х и «Рифы Тихого океана» Энтони делла Сальва в 1972.
О Диоре Этель пишет:
"В 1947 мода находилась в состоянии упадка, не в силах отойти от военных образцов, что предполагало не более, чем необходимое количество материи, квадратные плечи, медные пуговицы. Застенчивый молодой модельер Диор заявил, что люди хотят забыть все, что связано с войной. Укороченные юбки отрицаются, как наследие времени, когда приходилось на всем экономить. Демонстрируя свой гений, он, набравшись мужества, поведал недоверчивому миру, что женское платье будущего удлинится и будет лишь на двенадцать с половиной инчей не доставать до пола.
Это далось ему не так-то легко. Неуклюжие калифорнийские девицы спотыкались о длинные юбки, входя в автобус, и чуть не подняли национальное восстание против «Нового Взгляда». Но Диор отвел их ружья (или ножницы), и сезон за сезоном выдавал изящную, прекрасную одежду — декольте опускалось все ниже, облегающие лифы украшались плиссировкой, спускающейся на узкие юбки. И его давнее предсказание было подтверждено позднейшим крахом мини-юбок. Может быть, когда-нибудь все дизайнеры придут к единому мнению, что загадка — очень важный элемент женской моды.
К началу шестидесятых времена изменились. Мы не можем винить во всем Вьетнам или Ватикан, но волна перемен носилась в воздухе, и на сцену вышел английский дизайнер — молодой и дерзкий. Это была Мэри Квант, маленькая девочка, которая ни за что не хотела становится взрослой, чтобы никогда-никогда не носить взрослую одежду. Добро пожаловать, Мини-Юбки, свободные платьица, цветные носки, высокие ботинки. Добро пожаловать в страну, где все выглядят юными. Когда Мэри Квант спросили, чем она руководствуется в своей моде, она коротко ответила: «Секс».
К 1972 году все было завалено мини-юбками. Но женщины, уставшие испытывать постоянные неудобства, доставляемые полосочкой ткани на своих бедрах, сдали позиции и перешли на мужскую одежду.
И вот появляется Энтони делла Сальва со своим «Видом на Тихоокеанские рифы». Жизнь делла Сальвы началась не во дворце на одном из семи холмов Рима, как хотел вас уверить его агент по рекламе, а на ферме на Вильямсбридж-роуд в Бронксе. И имя, данное ему при рождении — Сал Эспозито. Возможно, его чувство цвета зародилось под влиянием созерцания овощей и фруктов, когда он помогал своему отцу укладывать их на грузовичок и развозить по соседям, пытаясь продать. Его мать, Ангелина — вовсе не графиня Ангелина, прославилась своей присказкой, которую она произносила неизменно плаксивым голосом: «Храни Бог твоя мама, храни Бог твоя папа. Не возьмете ли прекрасные грейпфрутов?»
Потом наступило время золотой молодежи. Все в одинаковых плащах — «Нет, в „Барберри“, — поправил себя Денни. — Запоминай». Дальше потянулись важный чиновный люд: мужчины и женщины, седоволосые, холеные, явно довольные жизнью. Со своего наблюдательного пункта Денни мог отлично все видеть.
В двадцать минут девятого он сообразил, что сегодня ему вряд ли уже повезет, а раздражать опозданием менеджера в кафе было бы слишком рискованно. Денни был уверен, что со своей характеристикой он будет подвергнут тщательнейшему допросу, когда подойдет к концу срок его работы. Офицер, под чьим присмотром он находился, должен замолвить за него словечко: «Один из моих лучших людей, — скажет Тухей. — Он чист, даже на работу никогда не опаздывает».
В потрепанном пальто, от которого разило дешевым вином, в здоровенной шапке с ушами, которая почти полностью закрывала его лицо, в видавших виды дырявых кроссовках, Денни неохотно поднялся. Со стороны совершенно не было заметно, что под этим маскарадным костюмом он был одет в свою обычную рабочую одежду: вылинявшую, но опрятную хлопчатобумажную куртку на молнии и такие же штаны. В руке он держал пакет с обувью, влажной салфеткой и полотенцем. Нож, чтобы был под рукой, спрятан в правом кармане пальто.
Теперь ему предстояло дойти до станции метро на углу 72-ой и Бродвея, дойти до конца платформы, пальто и шапку засунуть в пакет, переобуться и привести в порядок лицо и руки.
Если бы только Керни не запрыгнула вчера в эту машину! Денни мог поклясться, что она собиралась пойти домой пешком. А там бы он встретил ее в парке...
Терпение Денни подкреплялось совершенной уверенностью, что оно будет вознаграждено. Он сделает свое дело — не утром, так вечером, не сегодня, так завтра. Он шел, стараясь не привлекать к себе внимания, и нес пакет так, как будто тот вообще не имел к нему никакого отношения. На лицах тех нескольких человек, что скользнули по нему взглядом, читались либо брезгливость, либо жалость.
На углу 72-улица и Вест-Енд он столкнулся с какой-то старой каргой, которая неслась, опустив голову, вцепившись обеими руками в свою сумочку и зло сжав узкие губы. "Здорово было бы сейчас толкнуть ее и выхватить сумочку, " — подумал Денни, но ему пришлось расстаться с этой заманчивой идеей. Он прошел мимо, свернув на 72-ую улицу и направляясь к станции метро.
Спустя несколько минут он появился, уже с чистыми руками и лицом, с прилизанными волосами и в застегнутой наглухо куртке. Пальто, шапка, полотенце, салфетка — все лежало в пакете, скрученное в тугой узел.
В половине одиннадцатого он уже доставил кофе в кабинет Нив.
«Привет, Денни, — сказала она, когда он вошел. — Я проспала сегодня и теперь никак не могу включиться в работу. Чтобы они все ни говорили, но ваш кофе не идет ни в какое сравнение с тем пойлом, которое они себе готовят в кофеварке».
«С каждым может случиться проспать, мисс Керни», — произнес Денни, вытаскивая из сумки пластиковую чашечку и предупредительно раскрывая ее для Нив.
* * *
Проснувшись в пятницу утром, Нив была поражена увидев, что часы показывают без четверти девять. "О, господи, — бормотала она, откидывая одеяло и выпрыгивая из кровати. — Вот что значит полночи провозиться с «детишками из Бронкса». Она накинула халат и выскочила в кухню. Майлс уже варил кофе, налил сок, а английские булочки оставалось только засунуть в тостер. «Ты почему не разбудил меня, Комиссар?» — возмутилась Нив.«Ничего страшного не случится с мировой модой, если она подождет тебя полчасика». Он был целиком погружен в изучение «Дейли Ньюс».
Нив заглянула ему через плечо. «Что-нибудь интересное?»
«Вся первая полоса целиком посвящена Никки Сепетти. Похороны завтра. Сначала его будут отпевать в Соборе Св. Камиллы, а потом с эскортом препроводят в Калвари».
«А ты ожидал, что они вышвырнут его еще до того, как он умрет?»
«Нет, но я надеялся, что его кремируют, и я буду иметь удовольствие представлять, как его гроб уплывает в печь».
«Успокойся, Майлс, — Нив поспешила сменить тему. — Хорошо вчера было, правда?»
«Было хорошо. — Майлс сделал ударение на прошедшем времени. — Интересно, как рука Сала? Могу поспорить, что вчера ночью он не занимался любовью со своей последней девицей. Кстати, ты слышала, он говорил, что собирается женится снова?»
Нив поставила стакан с соком — «все витамины в одном стакане». «Ты шутишь! Кто же эта счастливица?»
«Я бы не применял слово „счастье“ в данном случае, — изрек Майлс. — У него их было уже такое количество! Сначала он наделает шуму, а потом бегает то от манекенщицы, то от балерины, то от какой-то помешанной на здоровом образе жизни, то от какой-то общественной активистки. Так и кочует от Вестчестера до Нью-Джерси, потом в Коннектикут, оттуда в Айленд. И каждой он покупает роскошный дом. Один Бог знает, в какую копеечку ему все это влетает».
«Хотелось бы думать, что он угомонится когда-нибудь?»
«Кто знает? Дело в том, что для него не имеет значения, сколько это стоит, просто он так и остался неуверенным в себе ребенком, который все пытается самоутвердиться».
Нив засунула булочку в тостер. «Что еще рассказывали, пока я крутилась у духовки?»
«Дэва вызывали в Ватикан, но это — по секрету. Он сказал мне пока никого не было, Сал вышел пописать — я извиняюсь, твоя мама запрещала мне так выражаться, — Сал тогда вышел помыть руки».
«Я слышала, что он что-то говорил о Балтиморе. Это там ему сулят епархию?»
«Он полагает, что, возможно, ему это предложат».
«Это означает, что он станет кардиналом?»
«Может быть, может быть».
«Вас всех нельзя назвать неудачниками, наверное, это витает в воздухе Бронкса».
Булочка выскочила из тостера. Нив намазала ее маслом, положила толстый слой повидла и надкусила. Несмотря на пасмурную погоду, на кухне было очень светло благодаря мебели из светлого дуба и керамической плитке на полу в голубых, белых и зеленых тонах; в тон к ней были и подставки для посуды и клетчатые салфетки на столе. Чашки, блюдца, кувшин, молочник и тарелки с классическим английским рисунком — изображением плакучей ивы — сохранились еще со времен детства Майлса. Нив просто не могла себе представить утро без этой привычной ей обстановки.
Она внимательно посмотрела на Майлса. Он выглядел сейчас, как когда-то до болезни. Это не только из-за Никки Сепетти. Это было еще и предвкушение работы, дела, в котором он так нуждался. Она знала, как Майлс был озабочен притоком наркотиков в страну и теми кровавыми разборками, которые неизменно сопровождали этот бизнес. И — кто знает? — может, в Вашингтоне он встретит кого-нибудь. Он бы мог еще раз жениться. Он, действительно, еще привлекательный мужчина. Последнее Нив произнесла вслух.
«Вчера вечером ты уже это говорила, — заметил Майлс. — Я стал подумывать о том, не начать ли мне позировать для „Плэйгерл“ на волонтерских началах. Как ты считаешь, они меня возьмут?»
«Если возьмут, то все девицы выстроятся за тобой в очередь», — ответила Нив, забирая кофе к себе в комнату. Пора уже было отправляться на работу.
* * *
Закончив бритье, Симус вышел из ванной и увидел, что Рут уже ушла. С минуту он поколебался, потом тяжелой походкой прошел через коридор в спальню, даже не завязав пояс от купального халата, который девочки подарили ему на Рождество, и опустился на кровать. Он чувствовал такую дикую усталость, что не мог как следует разлепить глаза. Единственное, чего ему хотелось, это накрыться с головой одеялом и спать, спать, спать...Все эти годы, несмотря на разные проблемы, Рут всегда спала с ним в одной постели. Иногда они неделями, а то и месяцами не прикасались друг к другу — все эти денежные проблемы вытягивали из них последние силы, но все равно, не обсуждая это, они ложились вместе, следуя традиции — жена должна спать вместе со своим мужем.
Симус огляделся в комнате, пытаясь увидеть все глазами Рут. Мебель в спальне была куплена его матерью, когда самому Симусу было всего десять лет. Еще не антиквариат — просто старая рухлядь: фанера под красное дерево, идиотское подвижное зеркало над трюмо. Он помнил, как мать полировала мебель, тряслась над ней и очень ею гордилась. Гарнитур — кровать, трюмо и комод — удовлетворяли все ее представления о «красивом доме».
Рут вырезала и хранила картинки приглянувшихся ей интерьеров из журнала «Хаус Бьютифул». Современная мебель. Пастельные тона. Много свободного пространства, много воздуха. Постоянные заботы о деньгах стерли с ее лица надежду и свет, сделали ее слишком строгой к дочерям. Он вспомнил, как она орала на Марси: «Ну, как ты могла порвать платье?! Я же столько копила на него!»
И все из-за Этель.
Симус опустил голову на руки. Тот телефонный звонок камнем лег на его совесть. Нет выхода. Пару лет назад он смотрел фильм, который так и назывался — «Нет выхода».
Прошлым вечером он чуть не поднял руку на Рут. Воспоминание о тех последних нескольких минутах с Этель, тот момент, когда он потерял над собой контроль, когда он...
Симус зарылся головой в подушку. Какой смысл тащиться сейчас в бар, делать вид, что все в порядке? Он до сих пор не может поверить в то, что сделал. И менять что-либо поздно. Он это знал. То, что все это не принесет ничего хорошего, он тоже знал. Симус закрыл глаза.
Он не заметил, как уснул. Откуда-то внезапно появилась Рут. Бледная от гнева, она сидела на краю кровати, а в глазах была такая затравленность и паника, как будто она выскочила из-под обстрела.
«Симус, — сказала она, — Ты должен мне все рассказать. Что ты с ней сделал?»
* * *
В пятницу в десять часов утра Гордон Стюбер появился в своем офисе на Западе 37-ой улицы. В лифте он поднимался вместе с тремя чопорными мужчинами, в которых тут же узнал государственных ревизоров, вернувшихся, чтобы вновь погрузиться в его бумаги. Подчиненным осталось лишь перехватить сердитый взгляд Гордона из-под сведенных бровей и услышать брошенное на ходу: «Поосторожней!»Он пересек демонстрационный зал, не обращая внимания ни на клиентов, ни на своих работников, быстро прошел мимо стола секретарши Мэй, не удостаивая ответом ее робкое: «Доброе утро, сэр», и скрылся в своем кабинете, хлопнув дверью.
Когда он сел за стол и откинулся в изысканном, вызывающим у всех восхищение, кресле, обтянутом сафьяном, сердитое выражение на его лице сменилось тревогой.
Он окинул взглядом кабинет, наслаждаясь тем комфортом, которым себя окружил: диваны и кресла тисненой кожи; картины и статуэтки, приобретенные за бешеные деньги, могли бы украсить любой музей... Спасибо Нив Керни, теперь ему придется большую часть времени проводить не у себя в кабинете, а в суде. Или в тюрьме, если он не будет достаточно осторожным.
Стюбер встал и подошел к окну. 37-ая улица — неразбериха, суета, уличные торговцы, — она не меняется. Он вспомнил, как ребенком бегал прямо из школы помогать отцу, меховщику. «Дешевые меха». Лиса под соболь. Ровно каждые два года отец объявлял себя банкротом. К тому времени, как Гордону исполнилось пятнадцать, он уже твердо знал, что не станет всю свою жизнь чихать среди кроличьих шкурок, уверяя идиотов, что им удивительно к лицу эти убогие «меха».
Подкладка. Это он решил еще до того, как стал взрослым. Это то, что необходимо всегда. Чем бы ты не торговал: куртками — длинными или короткими, меховыми пальто или плащами, везде требуется подкладка.
Все оказалось несложно, и, опираясь на неохотно выданные отцом деньги в долг, Гордон открыл «Стюбер Энтерпрайзес». Молодежь, которую он нанимал из школ по дизайну, имела свежее воображение и была оригинальна, в результате чего расцветки его подкладочных тканей получались восхитительными.
Но подкладка это не совсем тот бизнес, благодаря которому можно снискать известность. Поэтому он стал ловить молодых людей, знакомых с пошивом костюмов. Он задался целью стать кем-то вроде Шанель.
И снова успех. Его костюмы продавались в лучших магазинах. Но он был одним из дюжины, даже из двух дюжин, постоянно сражаясь за состоятельного клиента, что также не приносило достаточных в его представлении доходов.
Стюбер взял со стола сигарету и зажигалку, золотую, украшенную рубинчиками и, прикурив, еще долго крутил ее в руках. Да-а, все, что надо было сделать этим молодцам из ФБР, так это подсчитать стоимость обстановки его кабинета, включая и зажигалку, а они все продолжают копать, пока не найдут что-нибудь, чтобы предъявить ему обвинение в уклонении от уплаты налогов.
"Все эти проклятые профсоюзы, они ни за что не дадут нормально заработать, " — сказал он себе. Все это знают. Каждый раз, когда Стюбер видел по телевизору рекламу одного из женских рабочих профсоюзов, он испытывал желание чем-нибудь запустить в экран. Все, что они хотели — это больше денег. Прекратите ввозить людей, наймите нас.
Всего три года назад он начал делать то, что все делали и до него — нанимать иммигрантов без вида на жительство на нелегальную работу. А почему нет? Мексиканцы прекрасные портные. Вот тогда он почувствовал, что такое настоящие деньги.
Когда Нив Керни настучала на него, он был готов закрыть свою фабрику. Но тут появилась эта сумасшедшая Этель Ламбстон со своим инстинктом хорошей ищейки... Он вспомнил, как эта сука ворвалась сюда вечером в прошлую среду. За дверью сидела Мэй. Иначе бы прямо тогда...
Он выгнал ее; взяв за плечи, толкнул ее так, что, пролетев через весь демонстрационный зал к выходу, она очутилась у лифта. Но это ее совершенно не смутило. Услышав, что он хлопнул дверью, она закричала: «Если ты до сих пор не попался, то они все равно доберутся до твоих налогов, также, как и до твоей фабрики. И это только начало. Я — то знаю, какими деньгами ты набиваешь себе карманы».
Он понял, что любой ценой ей надо было не дать залезть в его дела. Ее надо было остановить.
Зазвонил телефон — мягкий мурлыкающий звук. Раздраженный, Гордон взял трубку: «Что там, Мэй?»
Голос секретарши звучал виновато: «Я знаю, что вы не хотели, чтобы вас тревожили, сэр, но люди из прокуратуры настаивают на встрече с вами».
«Впусти их». Стюбер одернул пиджак своего светло-бежевого итальянского шелкового костюма, засунул носовой платок за манжет с квадратной бриллиантовой запонкой и принял комфортную позу в кресле за столом.
Вошло три человека, одетые сдержанно и по-деловому, и Стюбер, в десятый раз за последний час помянул недобрым словом Нив Керни, с подачи которой началось это пристальное внимание к его нелегальной фабрике и к его персоне.
* * *
В пятницу утром в одиннадцать часов Джек Кэмпбелл вернулся с собрания сотрудников и снова взялся за рукопись, которую должен был прочитать накануне. На этот раз он приложил титаническое усилие, чтобы заставить себя сосредоточиться на пикантных похождениях известной тридцатитрехлетней дамы, врача-психиатра, которая влюбилась в своего пациента — теряющего былую популярность киношную звезду. Устроив себе каникулы, они вместе сбегают в Сен-Мартин. Искушенный в делах с женщинами, звезда экрана ломает все барьеры, которые врач-психиатр выстраивает с удивительной изобретательностью, защищая свое женское целомудрие. После трех недель бесконечного совокупления под звездным небом, звезда в отставке снова обретает уверенность в себе. Он возвращается в Лос-Анджелес, согласившись на роль дедушки в новой комедии. Она в свою очередь возвращается к практике, полная надежд на светлое будущее, когда она встретит человека, с которым сможет идти по жизни. Книга заканчивается сценой ее встречи с новым пациентом, привлекательным тридцативосьмилетним биржевым маклером, который говорит ей: «Я слишком богат, слишком напуган и слишком одинок»."О, господи, " — подумал Джек, закрыв последнюю страницу. Он как раз отложил рукопись, как в кабинет вошла Джинни, держа в руках пачку писем. «Ну, как?» — она кивнула головой в сторону рукописи.
«Кошмар... Но продаваться будет хорошо. Меня умиляют все эти сцены в саду: интересно, как можно заниматься любовью, когда тебя со всех сторон кусают комары? Или я старею?»
Джинни сделала гримаску: «Не думаю. Ты помнишь, что у тебя встреча во время ланча?»
«Я записал». Джек встал и потянулся.
Джинни окинула его оценивающим взглядом. «Ты в курсе, что все наши молоденькие редакторши без ума от тебя? Они все выпытывают, есть ли у тебя кто-то».
«Скажи им, что у нас с тобой роман».
«Я была бы не против, будь я лет на двадцать помоложе».
Улыбка на лице Джека сменилась выражением озабоченности. «Джинни, я сейчас подумал, за сколько времени до выхода печатается „Контемпорари Вумен“?»
«Я не знаю. А что?»
«Могу ли я сделать копию со статьи Этель Ламбстон — той, которая о моде? Я знаю, что Тони обычно не любит ничего показывать, пока журнал не готов, но постарайся, ладно?»
«Конечно».
Спустя час, когда Джек уже собирался уходить на ланч, ему позвонила Джинни. «Статья включена в выпуск на следующей неделе. Тони сказала, что в виде одолжения даст тебе ее посмотреть. Она еще сказала, что передаст копию записей Этель».
«Это очень любезно с ее стороны».
«Она сама предложила это, — сказала Джинни. — Она считает, что то, что адвокаты вырезали из статьи Этель гораздо острее и интереснее, чем то, что допустили к печати. Тони тоже начинает волноваться относительно Этель. Она говорит, что с тех пор, как вы взялись за опубликование книги о моде, она чувствует, что предается огласке что-то очень секретное».
Спускаясь в лифте, Джек думал о том, что будет очень и очень любопытно прочитать записи Этель и посмотреть, что же там такого, что даже нельзя напечатать.
* * *
Ни Симус, ни Рут не пошли в пятницу на работу. Они сидели в квартире, уставившись друг на друга, как люди, которых засасывает болото, и они не в силах сопротивляться неизбежному. В полдень Рут сварила крепкий кофе и сделала горячие бутерброды с сыром. Она заставила Симуса встать и одеться. «Ешь, — приказала она. — И расскажи еще раз подробно, как все произошло».Она слушала мужа, а мысли ее все время крутились вокруг будущего дочерей. На них была вся ее надежда. Учеба в колледжах, ради которой она берегла каждую копейку. Уроки танцев и пения. Одежда, тщательно выискиваемая по распродажам. И что теперь, если их отец окажется в тюрьме?
Симус снова выложил всю историю. Его круглое лицо блестело от пота, тонкие руки беспомощно упали на колени. Он опять вспоминал о том, как умолял Этель освободить его, как она забавлялась этим. "Может — да, а может и нет, " — повторяла она. Потом она пошарила за подушкой на диване: "Посмотрим, может, я найду что-нибудь, что не успел стащить мой племянничек, " — сказала она, смеясь и вытаскивая стодолларовую купюру. Она засунула ему деньги в карман, приговаривая, что в этом месяце у нее совсем не было времени ходить по ресторанам.
"Я ударил ее кулаком, — говорил Симус безо всякой интонации. — Я не собирался этого делать. Ее голова дернулась в сторону. Она упала навзничь. Я не знал, убил ли я ее. Но она встала и была очень напугана. Я сказал ей, что, если она попросит еще хотя бы один цент, я уж точно прибью ее. Она почувствовала, что я это сделаю и сказала: «Ладно. Не надо больше присылать алименты».
Симус проглотил остатки кофе. Они сидели в столовой. День начал сереть, похолодало, было впечатление, что уже наступает вечер. Серо и холодно. Также, как было в тот четверг в квартире Этель. Потом поднялась буря. Буря поднимется и на этот раз. Симус был в этом уверен.
«И потом ты ушел?» — подстегнула его Рут.
Симус растерялся. «Потом я ушел».
Возникло какое-то чувство недоговоренности. Рут обвела взгядом комнату, дубовую мебель, которую она ненавидела вот уже двадцать лет, вылинявший восточный ковер машинной работы, который она вынуждена была терпеть; она знала, что Симус не сказал ей всей правды. Она опустила голову и посмотрела на свои руки. Слишком маленькие. Квадратной формы. С пальцами — обрубками. У все трех девочек длинные тонкие пальчики. Чьи гены? Симуса? Возможно. Люди из ее семьи, которых она знала по фотографиям были все маленькие и коренастые. Но сильные. А Симус — слабак. Слабый напуганный человек, доведенный до отчаяния. До последней границы отчаяния? «Ты не все мне рассказал, — сказала Рут. — Я хочу знать. Я должна знать. Только так я смогу тебе чем-нибудь помочь».
Он закрыл лицо руками... и досказал ей остальное. «О, боже, — закричала она. — О, боже, боже мой».
* * *
В час дня Денни снова пришел в магазин Нив, в руках он держал поднос с двумя сэндвичами с тунцом и кофе. И снова секретарша махнула ему рукой: мол, проходи прямо в кабинет. Нив была поглощена разговором со своей помощницей — симпатичной черной девицей. Денни не дал им время выставить себя, он открыл сумку, вытащил сэндвичи и спросил: «Вы будете есть здесь?»"Денни, ты нас совсем распустил. Это уже начинает напоминать обслуживание в номере, " — сказала ему Нив.
Денни замер, осознав свою ошибку. Он чересчур много мелькает перед глазами. Но ему хотелось послушать, может, удастся разузнать про какие-нибудь ее планы.
И словно в ответ на его невысказанную просьбу, Нив сказала Юджинии: «В понедельник вечером я задержусь, чтобы сходить на 7 Авеню. В час тридцать приезжает мистер Пот, он хочет, чтобы я помогла ему приобрести несколько вечерних платьев».
"О, это оплатит нам помещение месяца на три вперед, " — живо откликнулась Юджиния.
Денни разложил салфетки. «В понедельник вечером». Очень хорошо. Он огляделся. Кабинет маленький. Окон нет. Это плохо. Если бы было окно, выходящее наружу, можно было бы просто выстрелить в спину. Хотя Большой Чарли говорил, что это не должно выглядеть убийством. Его взгляд скользнул по Нив. Хороша. Классная девочка. Черт бы все побрал, ему, действительно, жалко ее убивать. Он пробормотал слова прощания и убрался. Их «спасибо» все еще звенели у него в голове. Секретарша заплатила ему, не забыв добавить, как всегда, щедрые чаевые. Но понадобится слишком много времени, чтобы по два бакса собрать до двадцати тысяч. Так размышлял Денни, толкая тяжелую стеклянную дверь и выходя на улицу.
* * *
Откусывая от сэндвича, Нив набрала номер Тони Менделл в «Контемпорари Вумен». Услышав просьбу Нив, Менделл воскликнула: «Да что происходит, в самом деле? Мне звонили от Джека точно с такой же просьбой. Я сказала, что тоже переживаю за Этель. Буду честной: я позволила Джеку посмотреть копии записей Этель, все-таки он ее издатель. Поэтому я не могу дать их тебе, но дам посмотреть статью». Она прервала благодарности Нив: «Только я тебя умоляю, никому ее не показывай. Предостаточно людей будет огорчено, когда она выйдет в номере».Через час Нив и Юджиния склонились над копией статьи Этель. Статья, озаглавленная «Художники и шарлатаны от Моды», была полна сарказма и слишком ядовита даже для Этель. Начиналась она с перечисления трех имен, оказавших заметное влияние на моду за последние пятьдесят лет: «Новый Взгляд» Кристиана Диора в 1947 году, мини-юбки Мэри Квант в начале 60-х и «Рифы Тихого океана» Энтони делла Сальва в 1972.
О Диоре Этель пишет:
"В 1947 мода находилась в состоянии упадка, не в силах отойти от военных образцов, что предполагало не более, чем необходимое количество материи, квадратные плечи, медные пуговицы. Застенчивый молодой модельер Диор заявил, что люди хотят забыть все, что связано с войной. Укороченные юбки отрицаются, как наследие времени, когда приходилось на всем экономить. Демонстрируя свой гений, он, набравшись мужества, поведал недоверчивому миру, что женское платье будущего удлинится и будет лишь на двенадцать с половиной инчей не доставать до пола.
Это далось ему не так-то легко. Неуклюжие калифорнийские девицы спотыкались о длинные юбки, входя в автобус, и чуть не подняли национальное восстание против «Нового Взгляда». Но Диор отвел их ружья (или ножницы), и сезон за сезоном выдавал изящную, прекрасную одежду — декольте опускалось все ниже, облегающие лифы украшались плиссировкой, спускающейся на узкие юбки. И его давнее предсказание было подтверждено позднейшим крахом мини-юбок. Может быть, когда-нибудь все дизайнеры придут к единому мнению, что загадка — очень важный элемент женской моды.
К началу шестидесятых времена изменились. Мы не можем винить во всем Вьетнам или Ватикан, но волна перемен носилась в воздухе, и на сцену вышел английский дизайнер — молодой и дерзкий. Это была Мэри Квант, маленькая девочка, которая ни за что не хотела становится взрослой, чтобы никогда-никогда не носить взрослую одежду. Добро пожаловать, Мини-Юбки, свободные платьица, цветные носки, высокие ботинки. Добро пожаловать в страну, где все выглядят юными. Когда Мэри Квант спросили, чем она руководствуется в своей моде, она коротко ответила: «Секс».
К 1972 году все было завалено мини-юбками. Но женщины, уставшие испытывать постоянные неудобства, доставляемые полосочкой ткани на своих бедрах, сдали позиции и перешли на мужскую одежду.
И вот появляется Энтони делла Сальва со своим «Видом на Тихоокеанские рифы». Жизнь делла Сальвы началась не во дворце на одном из семи холмов Рима, как хотел вас уверить его агент по рекламе, а на ферме на Вильямсбридж-роуд в Бронксе. И имя, данное ему при рождении — Сал Эспозито. Возможно, его чувство цвета зародилось под влиянием созерцания овощей и фруктов, когда он помогал своему отцу укладывать их на грузовичок и развозить по соседям, пытаясь продать. Его мать, Ангелина — вовсе не графиня Ангелина, прославилась своей присказкой, которую она произносила неизменно плаксивым голосом: «Храни Бог твоя мама, храни Бог твоя папа. Не возьмете ли прекрасные грейпфрутов?»