Клифтон Марк. Награда за доблесть

   Теперь мы были достаточно близко, чтобы слышать слабые, беспомощные крики людей внизу во мраке шахты. Быстро бежавший Макнаб влетел в черный вход до того, как репортер и я хотя бы догнали его.
   Раздался новый грохот от идущих взрывов.
   Мы споткнулись. Я понял, что Макнаб был в шахте. Шахтеры могли бы быть не настоящими, статистикой, о которой читают в газетах, но Макнаб вновь был кем-то - человеком. Одним из немногих, которых я встречал.
   - Ну же, - крикнул я репортеру, который в нерешительности остановился.
   Я бросился через вход в ствол шахты и услышал, что он идет за мной.
   Все это происходило так, как если бы я ринулся в рушащуюся ревущую черноту. Больше я ничего не могу сказать.
   В частичной бессознательности есть что-то нереальное. Человек слышит звуки, смутно видит неясные фигуры, но они не имеют никакой связи друг с другом, не соответствуют никаким образцам, пока человек их как-нибудь не определит. Секунды растягивались до бесконечности, и бесконечность разваливалась на секунды.
   Я смутно сознавал, что куда-то спешу. Помню, я видел, как мимо меня пробегал Макнаб, вновь и вновь - он шел по направлению к свету с человеком через плечо, потом обратно во тьму за другими, задыхаясь и всхлипывая - но шел.
   Я помню, что лежал там, не в силах двинуться, собраться, мысленно проклиная себя за то, что не помогал людям, что я такой никчемный.
   Так характерно для меня.
   Я стал оправляться от бреда и различать крики вокруг моей головы: протяжный вой парня, который ударился обо что-то ногой и решил, что убился. Мгла немного рассеялась, и я обнаружил, что это был репортер. В странном ощущении времени я понял, что прошло десять или пятнадцать минут.
   Я перевернулся и опустился в шахтный штрек, измученный, лежа ничком. Я отдыхал еще минуту. Вой стал громче, и мое сознание прояснилось. Я поднялся на четвереньках, моя голова свисала вниз. Она была тяжелой, как если бы на ней была тяжесть всего мира, но я поднял ее достаточно высоко, чтобы посмотреть в сторону кричащего.
   Репортер застрял под балкой. Другая балка частично подпирала ее. Но и в такой ситуации я знал, что репортер не так уж и пострадал.
   Подпорки, должно быть, раскачались после последнего взрыва, нокаутировав меня скользящими ударами и завалив его.
   Я попытался встать, и через некоторое время я понял, что могу сделать это. Мои колени дрожали, готовые согнуться, и я испытывал ужасную тошноту, но держался. Я шатаясь подошел к подпорке и стал оттаскивать ее. Репортер пронзительно закричал мне:
   - Подыми ее, ты, дурак! Не тащи! Подыми!
   - Слишком тяжело, - выдохнул я. - В следующий раз, когда я рвану, выскользните из-под нее.
   Я потянул. Он стал вылезать. Вес балки был слишком велик. Мне пришлось выпустить ее. Он заорал:
   - Ты же меня раздавишь! - Однако я мог видеть, что нижняя часть подпорки все еще держит на себе большую часть веса.
   Я вновь потянул. Он опять стал вылезать. На этот раз он вылез целиком. Я бросил балку и опустился на не. Я чувствовал, что вновь отключаюсь. В конце концов услышал ругань репортера.
   - Чертов дурак! Ты порвал мне штаны.
   Я был рад, что не мог слышать остального.
   Когда я пришел в себя, я был снаружи и старый Сэм наклонился надо мной, всовывая мне в рот влажный баллдн. Вокруг нас находились стонущие, обливающиеся кровью, страдающие люди - некоторые шатались, некоторые лежали на спине, одни держались мужественно, другие были испуганы. Лишайник был убран, чтобы держать их в стороне от тянущихся к ранам усиков. Толстый владелец шахты лежал на боку, прислонившись спиной к камню, его рука крепко сжимала культю.
   Я ощутил недостойный порыв радости. Так редко случается, что виновник таких действий ловится на собственную алчность. Обычно страдают рабочие, которые не могут помочь сами себе.
   Репортер стоял у моих ног.
   - Здорово, - повторял он вновь и вновь. - Вот это история! Черт возьми! Я хотел материал и получил его, - он громко расхохотался. - Я должен буду похвалить ваш вонючий Марс. Вы чертовски услужливы!
   Он триумфально оглядел страдающих людей. Никто не смотрел в его направлении.
   Я оттолкнул Сэма и сел.
   - Врачи? - спросил я.
   -,В пути, - ответил Сэм. - Я вызвал их по радио из конторы шахты. Должны сейчас появиться.
   Я посмотрел на владельца шахты и почувствовал некоторое сожаление. Как бы то ни было, я желал бы, чтобы он больше пострадал, чтоб мог узнать все страдания, причиной которых был. Но, возможно, это не могло бы помочь. Он тоже был бы спасен с приходом врачей. Жаль.
   Я чувствовал, что мое сожаление было недостойным, поскольку здесь дюжина человек, корчившихся в агонии, в то время как я не был по-настоящему ранен. Трое мужчин лежали тихо. Они уже никогда не испытают боль. Я чувствовал новый порыв гнева.
   - Я запретил взрывы не ради забавы, чтоб показать свой значок!
   - бессмысленно выкрикнул я в сторону владельца шахты. Он не смотрел на меня.
   - Черт! - крикнул я. - Будь проклята человеческая жадность. Меня тошнит от людей. Мне стыдно, что я родился человеком!
   Старый Сэм стал растирать мою голову ладонями у висков, намеренно их массируя.
   Я покачал головой и увернулся.
   - К чему? - стонал я. - Какой толк?
   Репортер все еще стоял у моих ног, глядя на меня. Его лицо оживилось он планировал нечто из ряда вон выходящее.
   - Ты спас мою жизнь, приятель! - крикнул он.
   - Кретин! - с отвращением ответил я.
   - Ты спас мою жизнь! - вновь крикнул он. - Парень, я уже вижу заголовки. Заголовки, за которые я несу ответственность. Ты будешь героем, приятель.
   Я плюнул, а потом неуместно подумал, что должен был бы сберечь плевок для любимого лишайника Сэма.
   - Да, сэр, - репортер по-прежнему неистовствовал. - Может ли быть лучший материал для героя? Маленький человек, подневольный правительству! Я покажу тебе, что могу сделать, какая я важная фигура. Я возьму такую соплю, как ты, и сделаю из тебя всемирного героя. Мне реклама тоже не повредит.
   - Смотрите, - вяло сказал я, - вот герой.
   Я указывал на Макнаба, который поднялся на ноги и смотрел на нас.
   - Если вы хотите получить героя, возьмите его. Он заслужил это. Пока я лежал там без сознания, а вы кричали, он был в шахте и вытаскивал людей.
   - Этот сукин сын! - крикнул репортер, внезапно придя в ярость.
   - Я уничтожу его. До конца его жизни я буду гнать его с любой работы, которую он получит. Оставил меня лежать и страдать, каково? Обращал больше внимания на этих грязных горняков, чем на меня... МЕНЯ! Вырвался, когда я схватил его за ногу, чтоб он помог мне!
   Я с трудом поднялся на ноги и шатаясь подошел к Макнабу.
   - Пошли отсюда, -- сказал я. - Вы поведете корабль? Сможете? Мне надо в Марсопорт. Шахты могут взрываться, мир погибнет, но правительство хочет получить свои отчеты вовремя.
   Я произнес это, как извинение. Неожиданно я почувствовал, что не могу больше находиться рядом с этим репортером.
   - Разве вы не хотите стать героем? -спросил Макнаб с задумчивым видом. .
   - К черту! -с отвращением воскликнул я. Я посмотрел на репортера, и мои губы скривились. Я забыл, что надо быть вежливым.
   Он уловил насмешку, она пробила даже его толстую шкуру. Он двинулся было ко мне, его показная смелость перешла границы. Он думал лучше. Я стоял, готовый выяснить, не стеклянная ли его выступающая челюсть.
   - Ты, дешевое ничтожество! - заорал он. - Тебе я тоже задам. Герой, да? Да я изображу тебя самым мерзостным хвастуном, пройдохой, взяточником!
   - Пойдемте, - сказал мне Макнаб с уважением в голосе.
   Мы пошли через валуны по направлению к старенькому кораблю.
   Я полагаю, дедушка, что каждый из нас в той или иной ситуации хотел бы почувствовать, что он сделал нечто важное, что мир знает о том, что мы сделали, а это особое дело - дело доблести. Полагаю, мы рассматриваем признание как награду за доблесть. Но сейчас я увидел, каким дешевым может быть признание, как часто оно служит только самовлюбленности, желающей создать себя с помощью отраженной славы. Это не награда за доблесть. У меня не будет такой награды,
   Макнаб открыл корабль, и мы забрались внутрь. Моя голова разламывалась от боли, и я с радостью повалился на сиденье.
   Без единого слова Макнаб занял место водителя и коснулся стартового ключа. Корабль с ревом оторвался от поверхности.
   Мы стали подниматься. Подниматься далеко. Не было нужды так высоко забираться. Целую вечность назад линии гор на Марсе выветрились до небольших холмой.
   Лениво отвел я глаза от карты внизу и озадаченно посмотрел на Макнаба. Он хватался за рычаги, дергая их туда и сюда. Они легко двигались, слишком легко. Они двигались, как если бы были совершенно свободны, не обременены никакими связями. Корабль продолжал подниматься.
   Макнаб повернулся ко мне. Его лицо было бледным, но на нем не было страха.
   - Отказало управление, - спокойно произнес он. - Я докладывал, какое оно изношенное, раз двенадцать докладывал компании.
   Они не обращали внимания. И теперь все отказало. Я не могу контролировать корабль.
   - Ничего нельзя сделать? - спросил я.
   - Ничего, - произнес он. - Совсем ничего.
   - Я рад, - произнес я и сам удивился, услышав свои слова.
   Он странно посмотрел на меня.
   - Простите, - сказал я. - Я не это имел в виду. Или я говорил о себе, не подумав о вас.
   - Тогда вы можете сказать это за нас обоих, - ответил он. Он отвернулся и посмотрел через иллюминатор на нос корабля. Он молчал некоторое время, несколько минут. Было видно, что он точно знал, что ничего не сделать, и не обманывал себя бесполезными действиями, пытаясь что-то предпринять. Он знал механизм корабля, знал, что можно сделать в полете, а что только внизу.
   Существовали спасательные шлюпки, построенные, чтобы в чрезвычайных случаях доставлять пассажиров на посадку с космических линий. Не в большей степени пригодны для длительного и коммерческого использования, чем старые резиновые лодки на морях Земли. Если бы не алчность и взятки, их бы вообще оставили для коммерческого использования. И в этот раз ответственные люди не попадут в ловушку: они могли сидеть за своими столами, качать головами и, возможно, говорить, что дело плохо, пилот, должно быть, пьян.
   - Отсюда, - позвал Макнаб, - вы можете видеть звезды. Идите и садитесь в кресло второго пилота. Смотрите на звезды!
   В его голосе слышался восторг.
   Я поднялся и перешел вперед.
   - На всякий случай, - произнес я, - не то, чтобы меня это волновало, но как насчет каких-либо устройств, спасательных люков, чего-нибудь такого?
   - Смеетесь? - спросил он. - На подобных рудовозах?
   - Удивляюсь, как инспектора позволили его использовать, проговорил я
   - Серьезно? - он посмотрел на меня и улыбнулся.
   Я ничего не сказал.
   Да, сквозь тонкую атмосферу Марса стали видны звезды.
   Макнаб вновь предался восторгу. Он вновь был в любимом космосе, среди мерцающих звезд, понятных звезд, которые двигались по законам логики. Дружелюбные звезды, потому что они не были людьми. В его глазах сиял отблеск звезд.
   Мной овладел странный порыв. Понял ли я в конце концов самого себя? Какая бессмыслица принуждает сооружать памятник себе? Не стоящая человека слабость?
   Во всяком случае, я вытащил записную книжку и карандаш. Начал писать. Я писал стенографически, очень быстро. Мне потребовалось несколько минут, чтобы записать все, что случилось.
   Нет, в конце концов, я считаю, что пишу не для того, чтобы создать себе памятник. Я думаю, может, это суммирование, привыч ка к анализу, рожденная за годы анализирования правительственных решений. Я не мог позволить жизни закончиться с правительственным словоблудством, в котором нет никакого смысла. Я должен был понять, что все это значит.
   Воздух становился все более разреженным. Я знаю, нам осталось мало времени. Сейчас Макнаб смотрит вперед, почти застывший, как будто бы он старается помочь кораблю забраться все дальше, дальше в его любимый космос до того, как корабль дрогнет и начнет падать прямо вниз.
   Макнаб принадлежал космосу, и было справедливо, что умереть ему придется в космосе.
   А я? Теперь и я принадлежу ему. И не важно, где я умру.
   Как и все остальные, я часто гадал, что мог бы сделать, если бы знал, что должен немедленно умереть. Смог бы я встретить этот момент мужественно?
   Я обнаружил, что это не требует мужества. Я познал чувство облегчения, почти освобождения. Мне больше не надо было оставаться парией - честный человек в мире, не знающем чести. Смерть сводила всех нас к одному уровню.
   Я почувствовал, что смеюсь над теми людскими представлениями, которые заботятся о превосходстве даже у края могилы. Как мы все лицемерны... как человечны.
   Вместо этого я узнал чувство благодарности, ужасающей безмятежности. Я нашел, что испытываю меньше страха, чем каждое утро, когда просыпался, зная, что должен прожить в этом мире еще день. Я в меньшей степени погибну от чистых, ярких звезд, чем от людских поступков.
   Потом, это ведь и правда награда - не признание, не гром аплодисментов, но возможность встретиться с безмятежностью.
   Вот награда за доблесть.